9
-А зубища-то, гляди, па! Вот это да! - рыжий мальчишка привстал на цыпочки.
-Да-а-а, - задумчиво процедил отец, почёсывая веснушчатой рукой подбородок, - Пасть будь здоров...
Акула замерла в финальном рывке.
За мгновение до того как страшные челюсти стремительно сомкнутся, круша кости и плоть жертвы...
Пасть действительно - "будь здоров" - широко раскрытая, почти метр в диаметре.
Семь метров упругих мышц, упакованных в броню грубой кожи. Грубой как наждак.
Больше всего акула похожа на торпеду. На торпеду с зубами.
Хотя, пожалуй, правильнее сказать, что это торпеда похожа на акулу. Здесь будет вполне уместно повторить, что акулы были идеально сконструированы с самого начала. В отличие от торпед, которые люди постоянно переделывали и переделывали, впрочем, без особого успеха.
***
- Жуть... Просто жуть, да? - девица прошептала и прижалась щекой к вельветовому пиджаку.
Он погладил её светлые волосы.
Это был их медовый месяц и проявления нежности выглядели естесственно и вполне уместно. Даже в музее.
- Ну ты бы меня спас, да? Прыгнул бы в воду и спас? Ведь да?
Он щурился, вглядываясь внимательно в черноту пасти. Произнёс не слишком уверенно:
- Разумеется Дженн, разумеется...
***
Акула парит в голубоватом формальдегиде, шестнадцать тысяч литров которого заполняют гигантский, размером со средний автобус, аквариум. Аквариум в кованом стальном каркасе похож на хрустальный гроб из истории про гномов и Белоснежку. Только побольше – понятное дело, ведь наша Белоснежка покрупней будет.
В солнечный день лучи пронзают стекло и формальдигид, загораясь голубым, и превращают аквариум в ослепительный сапфировый параллелепипед внутри которого застыла рыба. Мощная и беспощадная. Идеальный хищник, идеальная машина для убийства.
Сейчас, правда, она исполняет роль (не совсем добровольно) произведения концептуального искусства. На втором этаже музея Метрополитен, крыло модерн арт. С окнами на юг, в Центральный парк.
***
- Пресвятая дева... Вот ведь ужас... - согбенная старушка со слишком фиолетовыми для человека волосами незаметно перекрестилась, - страсть Господня, это чего, настоящая что-ли? Или так?
Она обошла аквариум сбоку и склонив по-птичьи голову уставилась в матовый шар акульего глаза. Глаз был размером с мячик для гольфа, только совсем чёрный, будто из графита. Странно, но в нём ничего не отражалось, солнечный свет входил и умирал внутри. Просто удивительно.
Старушонка прошаркала на другую сторону, стала рассматривать второй глаз. Наклонилась над табличкой с названием:
-"Физическая невозможность смерти в сознании живого"- прошепелявила невнятно, - Это я что-то не поняла... "живого", это в каком смысле?
Она не разгибаясь, подняла голову, снова уставилась в акулий глаз.
Вдруг вздрогнула, словно напугавшись.
Отпрянула.
Перекрестилась.
Подобралась и неожиданно прытко засеменила из зала.
10
Кстати, лично мне, название нравилось: "Физическая невозможность смерти в сознании живого". При всей неуклюжести была в этих словах чарующая правда, нечто гипнотическое, вроде мантры.
А что касается непосредственно смысла названия, увы, увы, - я мог об этом судить не понаслышке. И не только про банальное вроде «жизнь полна неожиданностей» - это уж ребёнку ясно. Следите за моей мыслью, я пойду дальше – ведь и смерть вовсе не гарантия от этих неожиданностей.
Приведу пример из личного, так сказать, опыта: ещё вчера ты, живой, допустим, резвился в Индийском океане, а сегодня - бац! - заспиртован в формальдигиде! И спрашивается - мог ли ты вчера, будучи "живым существом", осознать физическую невозможность вот такой вот ситуации, а? Что будешь торчать как супермаркетовский солёный огурец в банке для всеобщего обозрения?! Вопрос – риторический, ответ очевиден.
***
-"Физическая невозможность смерти в сознании живого"- красивым баритоном прочёл слегка пегий джентельмен, похожий на критика или конферансье ловкими кошачьими ухватками и пёстрым галстуком, - Ну что ж, неплохо, совсем неплохо... Материалы: формальдигид, сталь, стекло, акула... ха! Не без чувства юмора! Акула! Ну-ну...
Он, заложив руки за спину, мягким конькобежцем проплыл вокруг, изучая экспонат.
- Совсем даже недурственно... Концептуально и строго, без постмодернистских соплей... Аскетизм - вот что ценно! Название, правда, слегка Сальватором отдаёт, но кто сказал, что это плохо. Живём в эпоху постмодерна - всё вторично, да-а-а, ничего нового. Утилизация утиля, уже однажды утилизированного...
Он остановился, замер, глядя куда-то в потолок. Достал из кармана диктофон.
-Музей Метрополитен -"Физическая невозможность смерти в сознании живого"- Утилизация утиля, уже однажды утилизированного - Постмодернизм как окончательная утилизация.
Он крайне довольный собой, смачно щёлкнул кнопкой и проскользил на выход.
***
Солнце садилось (клонилось к закату).
Половина зала наполнилась оранжевым. Теневая половина погрузилась во тьму. Граница света и тени проходила по диагонали, словно была прочерчена по линейке на мраморных плитах пола. Тень крадучись ползла в сторону аквариума.
Музей закрывался (9 – 18, пятница 9 – 20, понедельник – выходной).
Тёмно-синие служители скучными голосами с вялым раздражением выпроваживали посетителей. Шаги шаркали, стихая.
Воздух густел и наливался янтарной рябью ажурного парка за окнами, пробитого насквозь неярким уже солнцем. Приходила ночь, а с нею сон, сон, впрочем, ничем не отличающийся от яви. Может лишь ещё большим отвращением, бессилием и бесконечным ужасом чего-то безвозвратно упущенного, потерянного раз и навсегда. Словно, замерев над пропастью, в самый последний миг разгадал смысл всего сущего, но, увы, увы... Да, опоздал.
...Да, и теперь вот падаешь в эту пропасть и будешь падать вечно. Терзаясь помрачением рассудка, приступами бессильного бешенства, чёрной меланхолии переходящей в суицидное томление с нервным тиком левой щеки и невыносимым зудом в сердце. И всё это – вечно. Вечно.
Из тишины робким метрономом всплыли каблучки, мерно приближались, нарастая. Вот чуть громче, вот уже с эхом из соседнего зала – уже совсем громко. И вот наконец: сквозь настежь распахнутые двери процокала на сильных ногах ладная девица - музейная униформа, пшеничная грива причёски. Подошла к аквариуму и постучала в стекло, постучала деловито, костяшками, как почтальон с молнией.
Лора.
Сделала строгое лицо. Училка, да и только:
- И всё от того что не слушаешь умных людей.
Пауза назидательного характера.
- Вот и сидишь теперь как распутинский хер в кунсткамере, доволен? Тебя ж Пал Палыч предупреждал. Ну?
Я промолчал, она ответила за меня:
- Предупреждал. Говорил, что проект провальный?
Молчу.
- Говорил.
Она вздохнула, руки вниз по-бабьи уронила, глаза закатила:
- Ну и что теперь делать будем?
Я надеялся, что вопрос риторический и решил не встревать. И не ошибся.
Она зевнула и с хрустом потянулась. Я продолжал висеть в формальдигиде – о том чтобы вот эдак со вкусом потянуться – эх, можно было только мечтать.
Лора расстегнула воротник крахмальной блузки, уперлась ладонями в стекло, словно собиралась двигать мой аквариум к стене. Юбка на бёдрах натянута – ух! – до звона: ядрёная девка эта Лора. Устало выдохнула:
- Как же всё просто было в начале!
7
- Как же всё было хорошо и гладко! Даже не верится.
- В смысле?
- Ну когда она только замутила всю эту катавасию - людей-людишек...
- Ты про Леонардовну?
- Ага, Юлию... В начале всё было элементарно: Земля, люди, рай и ад. Умер-шмумер – подсчитали-взвесили – был паинькой – в рай, бякой – сам понимаешь, в ад.
Про себя подумал – тоже мне, бином Ньютона. Урок закона Божьего в начальной школе.
- Но по неопытности, Леонардовна тогда помоложе была, относительно, конечно, - Рыба покрутила пальцами у головы, - по неопытности решила дать вам разум и волю, свободу выбора. Оставив при этом все инстинкты. Ей это тогда казалось очень забавным, так и говорила: вот будет забавно посмотреть (Лора сказала это чуть кривляясь – так двоечники обычно дразнят отличников), а что получится если скрестить божественное начало с животным?
Вот ведь бред – зоофилия какая-то! Всё-таки хорошо быть атеистом, подумал я. И спросил:
- Ну?
- Баранки, понимаешь, гну! Боком всё вышло. Сперва вроде ничего – животное начало доминировало и всё было просто и приятно. Ведь зверь он зверь и есть – с него и взятки гладки. Потом вы (она налегла на это «вы» как киношный прокурор будто обвиняя меня лично) взялись придумывать богов, религии, моральные нормы, увлеклись искусством... культуру им подавай, мать вашу! – Лора злобно зыркнула, будто я имел к искусству или культуре непосредственное отношение. – Короче, тут уже всё так перемешалось, чёрт ногу сломит – хорошее, плохое, чёрное, белое, мораль, совесть, сознание, подсознание, не хватало только Фрейда, но тут появился и он, да не один, а с Юнгом и психоанализом. Сечёшь?
Я не очень сёк, но всё-равно кивнул.
- Юлия Леонардовна придумала какие-то жуткие формулы для определения процента праведности, на каждого человека стало уходить тонна бумаги и времени. И всё запутывалось ещё сильней. В Чистилище к тому времени плюнуть было уже негде, народ на полу спал, базар-вокзал, одним словом.
Я представил Казанский летом. Не базар и не собор – вокзал. Вид изнутри.
- Хуже, - сказала Лора, - скорей как Киевский, - подумала и хищно добавила, - И половину поездов отменили. И жара.. август...
- Короче, Юлия Леонардовна стала плохо спать, начала огрызаться, - грубить, такого я вообще не помню, - даже истерики случались, представляешь? – с битьём посуды.
Я представил:
Мегера под сорок, лицо припухшее, щурит глазом от дыма – во рту сигарета... да, естественно, в халате, нечист халат, помят... длинный до полу, мечется взад-вперёд по кухне, в распхае мелькают нездоровой белизной чуть дряблые коленки, тапки мохнатые, розовые, в виде зайцев, тоже не первой свежести... Пол весь в осколках, в основном фарфор Дулёвского комбината, тарелки для второго и под десерт, плоские и белые, сорт первый, знак качества. Осколки мелкие.
- Конечно утрируешь, но похоже, похоже, молодец... – Лора засмеялась и посмотрела на меня почти что нежно, после, посерьёзнев вдруг, добавила – Дело в том, что всё запуталось, как говорят, окончательно и бесповоротно.
Я по-прежнему не понимал, что такого уж архисложного в процессе отделения козлищ от агнцев с последующей их транспортировкой к месту назначения. Построил в колонну по четыре, команда - по вагонам! – вот и все дела-то.
Лора взглянула с сожалением, как на старательного, но глуповатого троечника, покачала головой и со скрытой брезгливостью процедила:
Да-а, что русские, что немцы... Как всё у вас просто. Ладно. Давай на примере, понятней будет. Смотри сюда:
- Итак, невинное дитя, девочка годов эдак пяти, предположим, играет в мяч. Да, мяч красный, большой, резиновый и красный, с синей полосой, ещё он очень прыгучий. Он отскакивает от мостовой с утробным гуком и почти железным звоном – словно тюлень мокрой ластой по валуну лупцует – такой звук примерно. Итак мяч: прыг-скок, прыг-скок, туда-сюда, вдруг – ррраз – и на проезжую часть. Девочка – дитё неразумное, понятно-дело, за мячом.
На дорогу.
А тут – час пик, сам понимаешь, оживлённое движение транспортных средств всех достоинств и модификаций. В том числе – грузовик, допустим, с цементом, кирпичём или с лунным грунтом, - не важно это. Дядя Коля, Николай Кузьмич - водитель (общественник, в рот ни-ни, коллекционирует фотографии вулканов и гейзеров, этюд Шопена ре-минор на баяне играет) чтоб дитё неразумное не раздавить, баранку резко влево, грузовик заносит (да, прошёл летний дождь, забыла сказать), ну и со всей дури влетает в ларёк «Приём стеклопосуды», все тридцать тонн живого веса, не считая дяди Коли, плюс лунный грунт. Или цемент – выбери сам. Это ещё тонн десять.
Она вздохнула и продожила:
- В ларьке – стайка старушек, все всмятку, лучше не смотреть, там же приёмщик Шахмуратов, уже и не понять где кончаются старушки и начинается Шахмуратов. Всмятку. Да, Лёхе, кстати, повезло – он как раз ящики во дворе разгружал, ящики под стеклотару, и несмотря на две судимости и неуплату алиментов, Лёха остался жив.
- Какой Лёха? – спросил я.
- Васильев, - она недоумённо посмотрела на меня, - грузчик. Ты что, вобще меня не слушаешь?
И уже строго:
- Вот и скажи – кого во всём этом безобразии винить? Полдюжины трупов как ни крути, а у нас по классификации смертоубийство по категории «А» проходит – особо тяжкий грех, сам понимаешь. Дядю Колю - да? Шофёр со стажем, передовик, за пять лет ни одной дырки, а на баяне знаешь как играет... Может, дитё будем винить? Неразумное. Или мамашу её, что в момент проишествия стояла за бананами. А может – фабрику по производству излишне прыгучих мячиков? Или тормозных дел мастеров, что не смогли добиться сокращения тормозного пути на мокрой поверхности. А может это дождик во всём виноват?
Я подумал, что никаких пунктов приёма стеклопосуды уже давно нет, замычал, хотел что-нибудь обстоятельное, умное сказать.
Не успел, она махнула, мол заткнись, и с азартом продолжила:
- Это что! Это – мелочи всё. Представь - война. Вот где полный...
МАРСАДОРРА
1
Вагон чуть дёрнуло, томно.
Поезд замер, осторожно выдохнул как на зеркало и постепенно слился с ночью. Утонул, исчез в вязкой сладости придорожного жасмина и прозрачных трелях невидимых птиц.
http://proza.ru/2009/10/09/1360