начало:
Петрушка глава первая
http://proza.ru/2009/10/09/89
1
Полуденное солнце утвердилось в безудержно пылающем зените... Мол, я тут ни при чём, - умыло руки.
- Мир кажется значительным и сложным лишь потому, что мелок человек. Будь он великим, всё бы стало ясно: вселенная - занюханный чуланчик, досадный хлам зовётся здесь природой, а спёртый воздух духом мирозданья, а полочка, завешенная тряпкой, на радость дураку - ПОТУСТОРОННИМ, - прошу прощенья, - дрань унд рвань ан зишь!..
Хромой печально хмыкнул.
- Тайный сумрак платоновских идей и тараканов.
- Здесь можно походить туда-сюда, чтоб, наконец, внезапно провалиться в подвал, который чувствуешь с рожденья, - он покрутил какие-то болты. Врата недоумённо заскрипели и, с грохотом обрушившись на землю, в пыли прибили тень свою эффектно.
- Так разверзаем на хрен ЛОЖЕ СНА! Не зная брода всё же тупо лезем, - учил Петров. - Такая, братцы, притча.
Ценители, привычно зубоскаля, пинали отлетевшую табличку (родильный дом такого-то района).
- И чем же заниматься мне в кладовке? Порядок наводить? Какая глупость. Что может быть глупей, чем хлам в порядке? Уйти? Куда? Других чуланов нет. А если б даже были, что изменишь?
Фасад роддома весь горел от солнца. Во многих окнах стёкла так сияли, как будто там внутри варили сталь.
- Сорви же тряпку, разгони мокриц! - вдруг заревел Петров, вертясь на месте. - Сбрось на пол рухлядь, шляпы, санки, банки, разбей скупую лампочку над дверью! Хоть ненадолго - всё ж таки потеха...
Соратники посасывали пиво.
- И может статься, кто-нибудь услышит, - пробормотал ссутулившись Хромой.
Снял шлёпанцы с массивных белых ступней, прошёлся по площадке раскалённой, читая откровенья на асфальте. "Наташенька! спасибо за сыночка!!" "Валюша! жду тебя и наше чудо!!!" - и кое-что ещё в таком же духе.
Расправив атлетические плечи, Петров достал из сумки мегафон и, обратившись к зданию, воскликнул:
- Я знаю, что сюда вас привело. Одних несовершенство медицины - природу обмануть не так-то просто!.. - других - любовь. Природа обманула. Как говорится, терциум нон датур. Но кто из вас честнее? Кто счастливей? В одних - обида, а в других - либидо!
Петров картинно вытянул ладонь, взывая сквозь жару к бумажным цифрам, наклеенным на стёкла изнутри. (Гаргантюа, извергнувший познанья на великаншу-мать с её гостями.)
- Ваш пол, наш пол - подпольная полярность. Так и живём мы с горем ПОПОЛАМ. Пройдёт томленье - и наступит скука. Природа вам расскажет откровенно, что человек всего лишь недотруп. Мертвец - и априори, и де факто. Уж лучше не родиться, в самом деле. Прав гнида Феогнид. Но в чём же выход?..
Скрипучие сентенции Хромого наскакивали мячиком на стену, и каждый новый выкрик закруглялся раскатистым, но карликовым эхом.
- Хотите секс вы вырядить любовью! Точнее, словесами о любви. (вы-вырядить, весами-сами, бви...) Увы, слова любви в могилах глоток - безжизненные выкидыши чувства. Лишь пена на поверхности легенды, где божества и ужасы таятся, совокупляясь с древней простотой... И порождая неисповедимость. (тотой-тотой, рождая, димость-димость...)
Петров утёр лоснящиеся щёки в горошинах веснушек, капель пота; взял влажный мегафон в другую руку.
- О! красота чрезмерно холодна! Она растает в пошлом плеске речи... И подгниёт в водоворотах крови! Сок жизни!.. Я хотел его сточить, - но мой клинок, прервав упрямый поиск, спугнул сатиров, нимф и купидонов. В самоубийстве гибнет красота.
Расставив твердокаменные ноги, Хромой вещал без устали, с нажимом.
- Здесь многие из вас от юных лет имеют на запястьях те же знаки. И что же вас тогда остановило? Желание ещё раз попытаться найти любовь до смерти?.. Не поверю. Вас общество заставило рожать! Когда нас много, ты уже не смотришь на циферблатик в пульсе одиноком, а веришь только в лживые куранты, в статистику и в толпы на проспектах. Один ушёл, пришли другие двое, и вроде как бы даже мы растём! По крайней мере, нас не убывает.
Из некоторых окон приоткрытых взъерошенные головы глядели.
- Нет в жизни красоты? И пенис с ней! И без неё вполне уютно в массах. Своих детей вы тоже упрекнёте: "сперва плодитесь, подыхайте после!"
Петров рванул взопревшую рубаху на толстом животе и на груди, как будто расчехляя барабаны.
- Ах, сколько вас таких я перещупал! Я поступал весьма шершеляфамски. Да! В бабах - в бабах больше красоты, чем в зодчествах, симфониях, пейзажах... Но только в идеале - вот в чём вульва!
Три раза грохнул грубый жуткий скрежет (Хромой расхохотался в мегафон).
- А только лишь прийдёт чиновник смерти, как мёрзнет ваше высохшее Я! Вы запищите: рано!.. слишком рано!.. Тогда-то вы, возможно, и поймёте, что Красота скупа и молчалива, что женский образ в самой полной мере прекрасное способен воплотить. Но будет поздно, вы уже просрали всю красоту - во фрикциях и трёпе!
2
Как кукла, у которой оборвалась верёвочка, держащая головку, он надломился в шуточном поклоне.
Раздался длинный свист. Предупрежденье. Ценители подтягивались ближе. Блеснул кастет. Исчезли с лиц ухмылки. К Петрову, спотыкаясь на ходу, бежал какой-то молодец недобрый, с цветами... Впрочем, нет - цветы отбросил, оратор их, видать, не засужил.
Хромой каким-то чудом увернулся. Не встретивший препятствия кулак, увлёк бойца инерцией коварной, и он, не удержавшись, растянулся на жареной земле у ног Петрова. Вскочил, рыча. Ещё одна попытка - хулителю коленом целил в пах. И снова гуттаперчивый противник, казавшийся медведем косолапым, удара избежал непостижимо.
Но молодой папаша не сдавался, - обиду утоляет только боль, - всем телом наскочил на негодяя. На этот раз Петров покорно рухнул... Но - на секунду раньше столкновенья. Атака завершилась кувырком. Снесённый мощным вихрем жажды мести, родитель неизвестного дитяти со сломанным плечом затих на клумбе.
Хромой подняться тоже не спешил. Лёг набок и подпёр щеку ладонью, лукаво щуря светленькие глазки.
- О продолжатель рода, не печалься! Ты победил. Я СТРАСТИ уступаю (юродивой сестре любви надмирной). Вот, видишь, весом плоти я повержен.
Десятки лиц выглядывали в окна.
- Прощай неукротимый гладиатор! Пусть други унесут меня с позором...
Папаша копошился в георгинах, а побеждённый хохотом Петров, несомый к развороченным воротам, из "Облака в штанах" читал отрывок. В руках своих соратников смешливых он как-то так даржался странно прямо, как будто на невидимых носилках.
------------------------------------------
Отведав холодного плова
сухих, хрящеватых начал,
я плюнул на славу и слово
и тайно свободу зачал.
Не верил прогнозам и картам, -
в игрушечной вечности сна
следил с азиатским азартом
как хищно крепчает она.
Взорвались кровавые роды!..
И вот, расцвели надо мной
соборные своды свободы
и яростной истины зной.
Я алчным влагалищем мозга
вбираю торжественный жар...
Но мира свирепая розга
со шкурой мне спустит загар.
Крамольность свою понимая
на прочно порочном ремне,
свобода мне кости ломает
и душу насилует мне.
--------------------------------------------
(Отрывок стихотворного романа. Сергей Петрович Резников-Загорский. "Пот неба". - "Современная поэма." Архив Петрова. Книга без пометок.)
3
Ночная тьма крутилась каруселью. Хромой кусал, дрожа под покрывалом, узлы бинта на спёкшихся запястьях. Подтягивая голые колени под самый подбородок, он лопочет: "Я не могу!.. Я им сказать пытаюсь. Нет, показать! Пытаюсь показать! Слова для них вторичны, о, вторичны! Слова не проникают глубже слуха."
В ответ язык ножа кого-то дразнит, на зеркале поблескивая тускло, и слизывает капельки кошмаров, стекающих по коже тишины. Тень на полу. Глубокая как бездна. Пронзают волосинки страха спину. Закрыть глаза... Ослепнуть!.. Хоть на время! Он тупо повторяет: "Я пытаюсь..." - зажмурившись, глядит в просторы век, лишённые привычных горизонтов. Роняет сердце... Снова подбирает и зажимает истово под мышкой. Внутри всё тоже вертится по кругу, и так невыносимо, так настырно!.. Великий душный мрак ночного лета на голову, на душу навалившись, нащупывает, где же пахнет кровью, невидимым пинцетом комара.
Петров, стараясь видеть только веки, всем телом содрогался на кровати. Скорей заклятье вспомни!.. Слишком больно! Те маленькие чёткие слова.
В уме возникла ласковая точка почти по центру жуткого вращенья; мелькали мысли - сотни, сотни тысяч! неслись по кругу горы, глыбы мира... Но точка всё заполнила собой (ничуть не увеличившись при этом).
Блаженно улыбаясь, он молился, - насколько ЭТО может быть молитвой, - улыбку не тревожа говореньем. Лишь чувствуя, как на прозрачном "р" язык щекочет бархатное нёбо и тикает хвосток инфинитива, купированный нежно Мягким Знаком (ах, буква-призрак!.. ха! немая буква). Как сладок вкус могущественной мантры, которой он от ужасов спасался!
Приподнял жарко-влажные ресницы... Тень на полу заметно помелела. Громады мрака по углам забились и там повисли гроздьями зениц, подслеповатых, сморщенных, нестрашных. Слегка расправив ноющую спину (ворчливые пружины заскрипели), Хромой слепой рукой потрогал кожу на толстых грубых бёдрах. Он живой! "Я понял. Я согласен. Я не сдамся! - шептал Петров в восторженных рыданьях. - И если нет того, что я ищу, - я сотворю, создам, я изваяю, изобрету, экс нигилё воздвигну!.. Не сдамся! Буду, буду... снова... снова..."
4
Они, звеня бутылками в пакетах, по-утреннему весело болтая, взошли к двери, без номера, без ручки, с ядрёной дыркой в качестве глазка, с симптомами люмбаго в древней раме. Нетерпеливо, зло заколотили в изрезанный крестами дермантин.
- Не слышит. - Спит ещё... - Сейчас разбудим! - Открыто, Лысый! - Точно. Заходите. - Дверь поддалась с пронзительной руладой. Они толпой ввалились.
Во картина!
Упёршись в пол могучими руками, Петров стоял под стенкой на макушке, у самого окна, палимый солнцем, среди парящих искорок-пылинок.
В одних трусах, с лицом, налитым кровью, с тяжёлой лысоватой головой, с изрядно волосатыми ногами он был похож на фаллос исполина. Громадный столп, до жути неприличный.
- Гляди-ка, левитирует!
- Спускайся!
- Планету изнасилуешь, Хромой!
- Прохавай, Лысый, это, блин, зарядка!
Ценители со смехом разливали вино по одноразовым стаканам.
- Друзья мои, пока держу я Землю, она имеет что-то вроде смысла, - Петров, кряхтя натужно, облизнулся, на миг приотворив губастый рот. Внезапно озорным горошком слюнка ему скатилась в левую ноздрю. (Так прослезился рот.) Мелькнули ноги... Столп рухнул задом к ним на четвереньки (квартиру оглушил ужасный грохот), чихнул и встал в прожекторе окна, в галактиках вихрящихся пылинок, как некий бог, нагой, багровый, потный.
- Всё. Больше я за Землю не в ответе. Я пас! Чем дальше влез - тем дольше боль.
- Переживём! - махнул бутылкой Лысый.
Соратники беспечно рассмеялись.
- Ушастый, слышишь, дай штаны Хромому.
- Быстрее одевайся, вздрючим Землю! - науськивал высокий парень в кепке.
Петров штаны не принял. - Монсиньоры! Этейшн плизь: я должен сообщить вам одну пренеприятнейшую весть.
Его соски, слегка овальной формы, смотрели повелительно и грозно.
- К нам едет ревизор?
- О нет, не бойтесь, я завершил ревизию в субботу. Одно, блин, дно, - куда не кинешь ВЗДОР. Вот резюме: все люди в мире слепы.
Ценители в восторге задохнулись.
- Вы слепы в меньшей степени, но - тоже. - Он вдруг заплакал. - Как я одинок! Весь свет ослеп... Я - зрячий. Зря! Напрасно! Их глаз не ймёт талантовых мучений...
Петров, курьёзно хрюкнув, вытер слёзы с веснушчатых, припухлых, бледных щёк. Провозгласил торжественно и гордо.
- Отныне я отказываюсь вовсе от стрижки, от бритья и от одежды. Слепцам вокруг - что фрак, что нагота. Ни слова больше! В том моя тапасья.
Он неспеша, степенно обнажился и вдруг, швырнул в Ушастого трусами.
- На, сохрани на память обо мне! Когда-нибудь они цениться будут как струны Джона Леннона, не меньше. А может быть, как мощи Серафима и туфелька маркизы де Монтрей. Слепые без реликвий, как без лёгких.
Ценители заржали. А Ущастый, сконфузившись, утнулся в свой стаканчик.
Хромой, вздохнув соскастой мощной грудью и подобрав объёмистый живот, в прихожую пробрался между ними, презрительно, брезгливо пнул кроссовки. Дверь с силой распахнул и вышел в космос...
5
Девятый час воскресного июля был полон знойной скукой и толпой... Нахлынуло бесжалостное пекло. Ценителей огрел истошный город, пред ними разворачивая с шумом своё панно; он заспанно моргал, сонливым солнцем окна протирая.
Автомобили пёрли сквозь жару, подталкивая мордами друг дружку в пердящие зады; на перекрёстках - скандалили, оскалив радиатор.
Петров маршировал по тротуару. В гремучем пёстром хаосе проспекта он нестерпимо дико выделялся молочным цветом снежно-белой кожи и ритмом характерной хромоты, подчёркивавшей полную абсурдность спокойного нагого пешехода. Ценители со смехом семенили на вежливой дистанции от ТЕЛА.
Заметив волосатый крепкий торс, украшенный внушительным хозяйством, прохожие коряво ухмылялись; иные, отворачивая лица, бросались вдруг в ближайший магазин. И маленькая девочка кусала паническую бабушкину руку, которая пыталась залепить ей зажёгшиеся истиной глаза.
- Да, тут не Парфенон, - бурчал Петров, привычно приволакивая ногу. - Где идеал классической эпохи? Двух с половиной тысяч сраных лет достаточно, чтоб Фидий с Поликлетом весьма и безнадёжно устарели. Нам куросов осанистых не нужно!.. Нам ближе и понятней красота тех голых кур на полках в гастрономе!
С какого-то балкона засвистели. Хромой остановился и воскликнул, вздымая к солнцу кряжистую руку с пикантно рыжим кустиком под мышкой.
- Где твой Гермес, божественный Пракситель?! Ты здесь забыт, божественный Платон! Мир захватил слепой и грубый варвар!
Петров запел не то на итальянском, не то на древнегреческом, - но громко, ладонью памавая на ходу. За ним трусила пегая собака, язык слюнявый свесивши из пасти.
Ценители, заметив жёлтый "газик" с горизонтальной синей полосой, поспешно подтянулись к бочке с квасом.
- Псих? Что он там кричит? Платон какой-то... - утробно прогудела продавщица. Высокий парень в кепке пояснил: "Он говорит, что понял скуку мира". Толстуха изумлённо оглянулась.
Хромой же, пародируя Кинг-Конга, вскарабкался на крышу будки ПРЕССА и принял отдыхающую позу, одной рукой упёршись в поясницу, другую мягко свесив на бедро.
На перекрёстке грохнуло, вскричало...
- Я проиграл! Конец! - гремел Петров. - Мужскую красоту - и ту презрели. Я памятник себе, - всё, что осталось. Но вы и это свергнете, я знаю!..
И двойственность весомых ягодиц издалека сияла тайным светом.
--------------------------------------------
Пузыри ли холодных планет,
жир ли рыжий из жаркого уха -
одинаково глупый сонет
вечной тайне, где пусто и глухо.
Насекомая ненависть к ним
или Бога прекрасное кредо -
в равной мере удушливый дым
показного и скучного бреда.
Низковат мой "высокий полёт"!
Я роняю с высот НЕДОВЕРЦА
недоангельский смутный помёт -
вечный якорь стремления сердца.
----------------------------------------------
(Том Фишер. Перевод Л. Д. Козловой. Отдельные страницы из брошюры. Архив Петрова. Текст помечен жёлтым.)
Продолжение:
Петрушка глава третья
http://proza.ru/2009/10/10/1155
Петрушка глава четвёртая and end
http://proza.ru/2009/10/13/1305