На перроне меня знобило. Поленившись загодя надеть свитер, я теперь, вовсю стуча зубами, сильно об этом жалел. Ветер дул холодный, пронизывающий, а летняя рубашка под тонкой ветровкой никак не уберегала от холодного дыхания декабря.
Несмотря на начало зимы, под ногами чавкала снежная грязь в лужах талой воды. И вся платформа – как старое зеркало – отражала хмурые тучи.
Возле зеленого края жестяной будки, якобы обязанной защищать пассажиров от ветра и дождей, замерла в пучине грустных мыслей одинокая девушка. Похожая на Грустного Ангела с одной из тех картин, которые я так и не написал, но обязательно напишу. Когда-нибудь. Потом.
Электрички иногда все-таки подчиняются бюрократическим строчкам расписаний. Вот и на сей раз – прибыла почти вовремя.
Среди малого вихря людского потока, втискивавшего меня в ощерившийся зев, я постоянно оглядывался, сам не знаю, зачем. Хотя нет, знаю. Очень хотелось увидеть, как мой «грустный ангел» пройдет по неудобной траектории, вклиниваясь в беспорядочное направление народа.
Вагон, пока еще не прогретый, но относительно удобный, услужливо принял своих пассажиров на жесткие сиденья из оранжевого пластика. Девушка, которую я приметил на перроне, вошла следом за мной, и мне очень хотелось, чтобы она села напротив, к моему окну.
Девушка задержалась в секундном раздумье но, даже несмотря на мое молчаливое приглашение, села на другую скамью. Наискосок – напротив.
Еле слышное бормотание машиниста вкупе со столь же неразборчивым объявлением следующей остановки означало, что двери закрываются и электропоезд отправляется в путь.
Не хочется что-то воспевать романтику двухчасовой поездки на электричке в непротапливающемся вагоне, когда вечный перестук колес под ногами не позволяет заснуть. А я нет-нет да и оторвусь от проплывающих за окном пейзажей лесо-сельско-огородного быта. Чтобы, повернув голову, снова подсмотреть, как пассажирка напротив-наискосок читает мелкий бисер строк в своей тетради, улыбается, разговаривая по телефону, или снова предается грусти, устремив на меня носки коричневых сапожек.
Конечно же, я знал… Ну, не то чтобы точно знал, но чувствовал. Что никакой она, на самом деле, не Ангел и что где-то у нее, конечно же, кто-то есть. Потому остается сидеть себе, забившись к окну, прижимать ноги к едва теплящейся печке и проклинать свою нерешительность и нежелание оказаться «прилипалой».
Но можно немного ослабить кажущиеся тугими узлы и посмотреть на мир проще, соприкасаясь случайными взглядами, и улыбаться при этом одними краешками губ…
Дорога, хоть и долгая, все равно куда-нибудь да приводит. И казенно-вежливый женский голос, старательно коверкающий слова, провозгласил о прибытии на Ладожский вокзал.
Поднимаясь с неудобной скамейки, я старался не думать о «грустном ангеле» с моей грядущей картины, удивляясь хмурому осадку в душе. Вот и пассажирка, за которую так часто цеплялся мой неуверенный взгляд, погрустнела как-то разом и вдруг, сосредоточенно собираясь на выход.
Стальные створки дверей раскрылись резким стуком, выпуская в атмосферу петербургского вокзала готовую народную рать. Девушка сделала шаг наружу – и растворилась в блеклых красках толпы.
Выскочив вслед за ней, я затравленно обшаривал глазами лица людей, спешащих мимо, по своим делам. А потом и сам отправился по делам, унося легкую досаду под сердцем. Больше я эту девушку не встречал.
Но до сих пор я вспоминаю задумчивое лицо Грустного Ангела с той картины, которую я когда-нибудь обязательно нарисую. Когда научусь рисовать.
10.12.2007