Сегодня, наконец, переломный день.
Это стало ясно под вечер, когда малыш поел пельмени, закашлялся, а я пошутила: «Спасай пельмени!» До этого почти после каждой еды он начинал кашлять и, краснея, пытался сдержать рвоту. Но это ему практически не удавалось – содержимое желудка оказывалось на полу. Он горько пищал, растянув губы в непривычной гримасе плача. Ровные белые зубы обнажались словно для улыбки, только верхняя губа нависала как-то пониже, судорожно очерчивая четкий треугольник двух стрел от крыльев носа к разъехавшимся в разные стороны уголкам рта. «И-и-и-и!..» - вырывался из горла обиженный писк, глаза и бровки у переносицы вздымались вверх, образуя такие же трагические углы, словно эхо от судорожного нижнего треугольника.
- Мама, ну когда это кончится, когда я поправлюсь? – в воздухе висел отчаянный вопрос, на который так хочется, но так трудно дать ответ.
- Скоро, сынок, скоро…
Он почти никогда ничем серьезно не болел, разве только простудой, но почти всегда легко, на ногах, не оставляя занятий в школе. И тут впервые так серьезно.
Он действительно страдал, задыхаясь от непрекращающихся толчков изнутри, не имея возможность сделать хоть маленький вздох, он ловил отчаянными усилиями воздух, топал, протестуя, ногами, у него краснели от напряжения белки глаз, пока кашель не отпускал, и он мог наконец свободно, сначала урывками, потом все глубже, вздохнуть. Он заливал себя воздухом, обессилено опускался на пол и начинал пищать от безнадежности и неотвратимости следующего приступа.
- Мама, когда я поправляюсь, мама?! – вопрос звучал требовательно и резко.
- Скоро, сынок, скоро…
3 мая 2000 г.