Валька

Валька

Все хорошее происходит лишь в нашем воображении,
Все плохое случается наяву.
Обратное тоже верно.




1.
В то раннее майское утро семьдесят девятого года было мое дежурство, но я никак не мог заставить себя встать. Портвейн за номером «семьдесят два», принятый накануне в немерянных количествах моим, пусть и неплохо тренированным, но не приспособленным к таким ударам по печени, двадцатилетним организмом, не успел еще превратиться в воду, углекислый газ, а также прочие, не делающие нашу жизнь краше, углеводороды.

Голова не хотела отклеиваться от подушки. В желудке что-то тихо происходило и просило не беспокоить. Но гимн Советского Союза уже допиливал последние торжественные аккорды, а у противоположной стены нашей крохотной комнатки на своей скрипучей, как телега, раскладушке не более благозвучно исполнял свою партию Леха, мой напарник по комнате и друг детства. Из-за того и другого спать было уже совершенно невозможно.
Тянуть, все равно, больше было нельзя, иначе втискиваться в переполненный изношенными строительством коммунизма телами совтрудящихся автобус, следующий до станции метро Юго-Западная придется на пустой желудок. Другого способа, кроме, конечно, нуль-транспортировки, которая, однако, еще не была открыта на том историческом этапе, именуемом «развитым созиализмом», добраться из нашего района, заброшенного на дальнем краю строящейся олимпийской деревни, до ближайших центров цивилизации не существовало.
Пребывание в переполненном автобусе, лишь внешне отличающемся от гитлеровской душегубки, и на сытый-то желудок удовольствие не из тех, что я занес бы в список необходимого для жизни.

Хотя такого списка не было на бумаге, он существовал в моей голове, причем постоянно мною пополнялся и совершенствовался. Этот секретный список являлся неотъемлемой частью грандиозного, не менее секретного, плана, пока, правда, еще только приблизительно набросанного мною, но, тем не менее, уже постепенно мною реализуемого.
Согласно этому плану, не позже, чем на середине жизненного пути, меня должен был поджидать отдельный благоустроенный Остров, где я, окруженный роскошью и семьей, любящей меня не меньше чем роскошь, собирался провести остаток дней своих. По плану Остров должен был находиться где-то в тропиках, но не слишком близко к экватору, поскольку я плохо переношу жару и все такое.
Но до середины жизненного пути, судя по всему, еще было далеко, поэтому нужно было выходить из дома через сорок минут, чтобы успеть на лекции к восьми пятнадцати. Острова островами, портвейн портвейном, а учеба пока еще стояла на первом месте.


2.
Надо заметить, что я, вообще-то, практически не пью. Во всяком случае, ни в те далекие времена, ни, тем более сейчас, когда мой организм даже с большой натяжкой неплохо тренированным никак не назвовешь, меня никогда нельзя увидеть озабоченно спешащим с авоськой в винный магазин в конце рабочего дня или стоящим в очереди за пивом. Поверьте мне, никогда. Как минимум, потому, что там, где я живу сейчас, почти никогда не бывает очередей. Особенно за пивом. Тем более не бывает авосек. Будь наоборот, мой Остров назвать благоустроенным было бы никак нельзя.

В том моем состоянии виноват был Леха. Он всегда пил как лошадь. Леха запросто мог выпить весь тот чертов вчерашний портвейн в одиночку и ему было хоть бы что, ни в одном глазу. Я же, со свойственным мне стремлением всегда быть не хуже всех, вынужден был как последний придурок не отставать от него, и пить эту дрянь наравне с Лехой и со всеми прочими придурками из нашей группы несмотря на то, что мой организм самой природой вообще не был приспособлен для употребления алкоголя. Для чего мой организм конкретно приспособлен природой, я в точности не знаю до сих пор, но для чего он не приспособлен – так это употребление алкоголя внутрь в немерянных количествах. Это c тех пор я знаю точно.
Кто виноват в том, что существовала эта дурацкая традиция – как только собирается какая-нибудь компания, особенно если это твои однокашники или друзья, обязательно надо всем пить до тех пор, пока все не будет выпито, или пока все не дойдут до бессмысленного состояния? 
С другой стороны, если никто не будет соблюдать традиции, то могут рухнуть устои. В правильности устоев я в то время еще не сомневался, поэтому пока приходилось следовать традициям.

3.
Наконец, страшным усилием воли, вдохновляемой одним лишь образом песчаного пляжа, мерцающего под тропическим солнцем, и яхты, покачивающейся на медленных океанских, а возможно, средиземноморских, водах, я поднял свой разламывающийся на куски организм с пропотевшей простыни. Собирая на ходу, я донес его до двери, заставил одну из трясущихся мелкой дрожью рук нашарить радио и вырубить наконец самое ненавистное для меня, но при этом наиболее часто воспроизводимое музыкальное произведение - совместное творение интеллигента и генерала.

Любаша, счастливая, на звуки гимна никак не реагировала и продолжала крепко спать, тихо посапывая, после ночи любви, бурной, как аплодисменты на двадцать четвертом съезде кпсс, совершенно бесстыдно раскидав свои конечности на моей, еще до вчерашнего вечера, одинокой постели.
Леха же храпел во сне как раненный вепрь. Я в жизни ни разу не встречался вепрей, ни раненных ни здоровых, но я уверен, что раненные они должны храпеть именно так, как храпел по утрам Леха.
Я злорадно подумал, не поискать ли какой-нибудь выключатель и у этого чертова вепря, но он, видимо, почувствовав шестым чувством мои намерения, вдруг храпеть перестал самостоятельно. Моему организму, и без того сотрясаемому внутренними процессами, от этого стало намного легче.
Задрав клочкатую бороденку и причмокивая толстыми губами, Леха продолжал уже без лишнего шума дрыхнуть на своей раскладушке, урывая остатки сна. Я, с трудом найдя в темноте свои трусы, кое-как натянул их, при этом чуть не упав сначала на Любашку, а потом на Леху, прикрыл тихо за собой дверь и, держась за свежеобклееный на днях чешскими обоями коридор, прилипая голыми пятками к свеженалаченому паркету, поплелся на кухню.


4.
Два года назад, победив приемную комиссию Московского Авиационного Института, и, нашедши при помощи моей любимой стенодробительной мамули жилье в почти новой двенадцатиэтажке на окраине Очаково, мы с Лехой сразу договорились дежурить через день. Дежурный должен был вставать в шесть часов утра и готовить завтрак на двоих.
Несмотря на то, что радио играло для меня всего лишь роль будильника, поскольку настоящего будильника в наличии не было, да и все равно ему, наверное, нельзя было бы довериться, гимн советского союза, который исправно начинал пилить в шесть утра, я с тех пор возненавидел всей душой и навечно. Аминь.
Свободный от дежурства мог спать лишних двадцать минут. Для меня это было бы счастьем, особенно тем утром.

На завтрак мы с Лехой всегда пили кофе. Заварить вовремя кофе – было главной задачей дежурного. Потому что, для того, чтобы проснуться окончательно и бесповоротно, одного гимна, подхалимски восхваляющего тоталитарное государство, и желания получить высшее образование и место под тропическим солнцем было недостаточно. Это была другая, свято поддерживаемая последние два года, традиция. Против этой традиции я не имел и до сих пор не имею ничего против.
С трудом справившись со спичками, я поджег природный газ и поставил маленькую плоскую алюминиевую кастрюльку на огонь. Важно было не прозевать когда закипит вода. Чтобы не заснуть, я включил тихонечко радио на кухне и сел на табуретку, тем не менее, время от времени, клюя носом.
Дикторы уже несли какую-то хрень бодрыми советскими голосами. Не помню, что тогда говорили по радио. Надо думать, что-то про Леонида Ильича и его шайку, про очередные достижения советского народа под его мудрым руководством, про практически сгнивший американский ипериализм, про битву за урожай, что именно - неважно, но то, что они говорили бодро – это я помню ясно. И это было то, что нужно.
Вода наконец закипела. Я бросил в воду пять ложек кофе. Если бы в моей постели не лежала девушка, которая этой ночью наконец-то лишила меня девственности, я положил бы только три. Несмотря на ужаснейшее самочувствие, я, невольно улыбнувшись, живо припомнил подробности этой ночи. С прыщавого пионерского детства (С другой стороны, что бога гневить, мое детство было не таким уж и прыщавым, можно сказать вообще непрыщавым! Спасибо родителям за гены и за качественное питание, которое в те времена было доступно только жителям закрытых, необозначенных на карте городков, за тройным проволочным ограждением ковавших тайное оружие партии) я тайно мечтал об этом ночами. Впрочем, как и все мои одногодки во все времена и народы, мечтал я об этом также днями и утрами, не исключая перерывов на завтрак, обед, ужин, а также школьных перемен. Аминь.
В моем воображении этот сладостный момент во всевомзожных интерьерах, вариантах и лицах происходил тысячи, а может, миллионы раз... Наконец, это событие стряслось со мной в реальной жизни и я, кажется, должен был чувствовать нечто совершенно особенное. Однако, ничего кроме ломоты в костях, головной боли и подступающей к горлу желчи я не чувствовал...
 
Как только я бросил кофе в воду, кипение тут же прекратилось и я приступил к окончательному этапу приготовления кофе на троих.
В конце семидесятых были времена, когда хороший чай исчезал из продажи, но, то ли отношения с латиноамериканскмими режимами у союза были лучше чем с Индирой Ганди, то ли по какой другой причине, молотый кофе почему-то бесперебойно продолжал поступать из-за соответствующего океана. Он продавался в ярких двухцветных картонных коробочках. Одной такой коробочки нам с Лехой хватало на неделю. Когда показывалось картонное дно, это был сигнал к походу в магазин. Этим утром я увидел дно. По моим прикидкам, кофе должен был закончиться через два дня, значит теоретически в магазин предстояло идти Лехе. Впрочем, один хрен, наверное, мы все равно пойдем вместе, подумал я.
Это был, между прочим, еще больной вопрос – пойдем ли мы в ближайшее время вообще в какой-либо магазин!
Денег у нас с Лехой оставалось в обрез. Я уволился с кафедры еще месяц назад, поскольку вдрызг разругался с Бадиком Мнаканяном, бывшим баскетболистом, ныне старшим ассистентом, и невероятным козлом. До ближайщей стипендии нужно было еще дожить. Мало того, по результатам сессии нас вообще могли ее лишить, а из родительского гнезда денег что-то давно не поступало. Кроме того, вчера я разбрасывал деньги направо и налево, как Савва Морозов на маевках. Дурак... Я невольно помотал головой, настолько противен в этот момент я стал сам себе. Савва Морозов хоть не висел на шее у родителей и мог себе это позволить.

На поверхности образовалась пенка и вода наконец снова начала закипать. Как только пена поднялась до краев, я тут же выключил газ и снял кастрюльку с огня. Торопясь, я помешал в кастрюльке чайной ложечкой, налил кофе в кружку, с трудом в нее попав, добавил пару кусочков сахара, потому что без сахара меня могло бы стошнить, по-прежнему трясущимися руками размешал его и, наконец, сделал жадный глоток. Крупинки еще, черт возьми, не осели и горячо было ужасно, но вкус уже был что надо.
Я с надеждой прислушался к своим ощущениям. Желудок недоуменно побурчал немного, но в общем и целом не возражал. Еще глоток. Голова немножко начала варить. Еще парочку. Руки, наконец, почти перестали трястись. Намного полегчало. Уже можно было жить! Надо отдать должное Любашке, если бы не дикий секс с ней, я бы наверняка чувствовал себя гораздо хуже. Тут я забыл про похмельный синдром и снова вспомнил прошлую ночь. Все-таки это было здорово!…
Сбылась мечта идиота! Черт возьми, если бы не нелепое содержание алкоголя в крови, воспоминания об этой ночи были бы сейчас самым главным для меня. Праздник был немного подпорчен... Лишился наконец чертовой девственности, это же важнейшее событие!
Я сделал еще пару глотков, закрыл кастрюльку крышкой, чтобы не остывала и поплелся в ванную приводить себя в порядок.


5.
Скоро запах кофе разнесся по всей квартире.
«Привет!», на кухне появился Леха. Всклокоченные волосы торчали в разные стороны как у типичного полоумного ученого из голливудских муви.
В семидесятые мы все носили длинные волосы. Я, например, старался подражать Джону Леннону, старательно раскладывая волосы на две половинка вокруг лица. Было довольно похоже. Но на этом мое сходство с Ленноном кончалось.
Я не сочинял великую музыку и не был мультимиллионером в свои двадцать лет. Зато я умел играть на гитаре. Играл я довольно хорошо, может быть даже не хуже Леннона, но у меня не хватало одного миллиметра терпения, чтобы довести свое умение играть на гитаре до совершенства, и десяти километров до знания, как это умение затем продать и стать хотя бы простым миллионером.
Леха тоже старательно отращивал солосы. Отработанным автоматическим движением Леха всклокочил свои легкие волнистые волосенки. Он делал это специально, чтобы они казались гуще и не бросалась в галаза намечающаяся лысина.
Леха, как большинство блондинов, начал подавать признаки будущей проплешины еще со школы, что вместе со слегка оттопыренными ушами и толстыми губами создало у него целый букет юношеских комплексов. Эти признаки станут совершенно явными на третьеме курсе, но на втором можно было еще делать вид, что все нормально. Как будто уравновешивая слабость головной растительности, растительность на Лехином лице могла дать сто очков вперед любому грузину.
Еще в школе Леха отрастил усы. Они нужны были ему, чтобы скрыть чрезмерную припухлость губ. Возможно когда он стал старше, это уже перестало быть для него таким важным, но для подростков очень важно казаться красивым и мужественным. Толстые губы не украшают подростка.
К лету семьдесят девятого он отрастил бороду. При том, что он был натуральнейший блондин, усы у него были темно-рыжие, а борода была почти черной. Эта странная разношерстная растительность делала его гораздо взрослее его реальных двадцати, чего он, как раз и добивался.

Мне тоже, как и всем вьюношам в этом возрасте хотелось  выглядеть старше. Но, к сожалению, усы были моей несбыточной мечтой. Все что мне оставалось – это рисовать на полях школьных тетрадей и конспектов по всем видам наук, которые преподавали нам в МАИ, всевозможные варианты этого украшения.
Почему-то самым желанным для меня был, так мной называемый, мулявинский вариант. Сейчас даже под страхом смерти вы не заставите меня пойти на этот вариант, но тогда «Песняры» были на вершине славы и их облик, как казалось мне, а возможно и самому Мулявину, был максимально приближен к идеалам западной культуры и к нашему юношескому идеалу.
По моему мнению, особенно хорошо мулявинские усы сочетались с брюками -колоколами и ботинками на платформе. Важным атрибутом этого чудесного образа была также рубашка в обтяжку. Причем рубашка могла быть любого цвета, но обязательно яркого. Почему-то тогда все рубашки были яркими и однотонными. Всякие полоски, узоры и цветочки в тех годах в моде еще не были.

Поскольку швейной машинкой я тогда еще не обзавелся, приходилось ушивать рубашки вручную. Это был кропотливый труд, но никто и я, в том числе, не жалел на это времени и сил. Неважно, что когда рубашка застегивалась, швы расходились, и грубая работа оказывалась на виду. Вся мода 70-х была кустарной, поскольку в магазинах практически ничего не было, но никто на это не обращал внимания. Частности не имели значения, важен был общий образ.
Сейчас вся эта идиотская мода снова в употребелении. И главные педрилы в Нью-Йорке, Париже, Милане и даже в Москве выдают ее за свое новейшее достижение. Но нас, вышедших из семидесятых, на мякине не проведешь. Мы то знаем, что это уже было.

Итак, мои попытки отрастить усы окончились полным провалом. Они росли досадно медленно  и были практически прозрачными. В результате создавалось впечатление, будто у меня под носом постоянно какая-то грязь или что-то вроде этого. Некоторое время я терпеливо ждал - когда же, наконец, из под носа у меня полезут настоящие волосы, как у Лехи, жесткие и черные.
Усы честно старались, росли, удлиннялись, но гораздо медленнее, чем я хотел. Даже когда я уже мог их покусывать - они лезли в рот закручиваясь, но никак не хотели темнеть и становиться настоящими. Как у Мулявина. Или хотя бы как у Лехи. Самое обидное было то, что борода у меня росла, как и положено настоящему мужику, жесткая и черная. Брить ее мне приходилось каждый день. Тогда геля и пенки в баллончиках еще не было, и приходилось пользоваться кисточкой и обыкновенным мылом, и мне эта процедура тогда еще не осточертела. Одним словом, усы никак не хотели взрослеть. Они были светлые, тонкие и, я бы сказал, какие-то худосочные.
Помучившись с полгода, я наконец принял по-настоящему мужественное решение – сбрить этот мусор под носом к чертовой матери. И когда в один прекрасный день я смыл пену с лица и причесался, я обнаружил, что выгляжу без этой дряни под носом гораздо привлекательнее. И вообще, оказывается, я уже повзрослел безо всяких усов и прочих примочек и припарок. Не исключаю, что если бы я этого не сделал, девственности мне пришлось лишиться намного позднее.

6.
«Я думал, честно говоря, что мы сегодня останемся без завтрака», Леха с удовольствием сделал глоток кофе.
«Сила воли… ее не пропьешь...», пояснил я. Леха оглянулся на дверь и шепотом спросил меня:
«Ты где Любашу подцепил, я не понимаю?»
«Честно говоря, я сам не понимаю... Надо будет у нее спросить...».
«Ну ты даешь… Головка не болит?»
«Ох, болит…Еще как...»
«Обе?» сострил Леха вхолостую. Я сделал вид, что не понимаю таких глупых шуток, но на всякий случай прислушался к своим ощущениям. Сказать по честному, побаливали обе. Но боль в голове была просто ужасной!
«Башка просто трещит... подташнивает слегонца... Но в принципе приемлемо. Если бы Любашка не поездила на мне хорошенько, я чувствовал бы себя гораздо хуже. Все таки, как я теперь понимаю, секс помогает перерабатывать алкоголь…», несмотря на то, что я был еще пока совершенно неопытен в этой области, я старался не подавать виду и рассуждал, как опытный чувак и уже был готов пустится как бы не взначай в подробности, но тут открылась дверь из коридора и появилась Любаша, свежая, аккуратно причесанная и накрашенная.
«Как классно пахнет! Мальчики, а мне кофе дадут?»
«Дадут, дадут, ты только потише!», зашикали мы на нее. «Хозяев разбудишь!».
«Ой...», Любаша невольно прикрыла рот рукой.
«Быстро закрывай дверь! Иди сюда!», я замахал ей руками.
Мы заторопились, вставая со своих стульев, толкаясь на маленьком пространстве совдеповской кухни. Люба уселась на краешек моего стула, оставив мне половинку. Леха сел на свой стул. Все снова устроилось.
«Ммм! Неплохо!», одобрила кофе Любашка, отхлебнув из моей кружки, пока я готовил ей персональную.
«Я сварил…» вяло, но с гордостью должил я.
«Молодец, Дрюнчик!», похвалила меня Любашка, погладив по голове.
«Кстати, как ты себя чувствуешь?», озабоченно посмотрела на меня она.
«Отлично чувствую себя... Впрочем, ужасно... Если честно, я вообще еле живой. Сильно вчера перебрали...», снова присаживаясь на краешек стула сообщил я.
«Бедняжка! Головка болит?», снова погладила меня по голове Любаша. Леха прыснул. Люба строго посмотрела на Леху.
«Да уж, ребята, вы нажрались вчера как свиньи… Леша, а ты как себя чувствуешь?».
«Кто? Я что ли? Отлично!», у него была дурацкая привычка все время переспрашивать, прежде чем ответить на вопрос. Леха почесал с хрустом бороду, поставил кружку с кофе на стол, намазал бородинский хлеб маслом, посыпал его сахаром и с аппетитом откусил сразу половину, обильно усеяв при этом бороду крошками и сахаром.
«Я гы казал пгек-гасно шебя чуг-твую! Бываво и хугэ!», отвечал он с набитым ртом.
«А... Он никогда не болеет…гад...», с горечью позавидовал я, заставляя свой организм проглотить хотя бы кусочек обыкновенного черного хлеба. «У него такой организм, переварит и гвозди…». Леха мог выпить сколько угодно, не подавая признаков не то что отравления, а даже опьянения. Для меня же и стакан портвейна был почти смертельной дозой. Сдуру накануне я выпил не меньше трех-четырех.
«Ты не стесняйся, Любаш, угощайся чем бог послал!», гостепреимно пододвинул Леха Любашке хлеб и масленку.
«Спасибо, Леша!», вежливо поблагодарила его Любаша – «Вам что, не положено водить девчонок?».
«Э-э…», я замялся.
Девочнок у нас вообще здесь ни разу не было. В сущности, мы оба с Лехой до вчерашнего дня оба были девственниками. Поцелуи на дискотеках и вороватые общупывания девчонок на бегу в тесных школьных коридорах, забитых толпами спешащими в буфет на перемене, в счет не шли. Вообще-то у Лехи была девушка, но она осталась дома, за две тысячи километров от Москвы, и Леха тщательно хранил ей верность, надеясь, что она хранила то же самое для него. Спустя несколько лет они, наконец, поженятся и уедут в закрытый Красноярск, но пока между ними были абсолютно платонические отношения. Во всяком случае, насколько мне было известно.
Я же свою первую школьную любовь уже забыл, тем более, что она не успев получить аттестат выскочила замуж, родила и, как я обнаружил в свой первый приезд домой из Москвы, в свои двадцать уже успела превратиться в здоровенную дебелую бабу. Хотя, надо отдать ей должное, лицом она все еще была что надо.
«Да в общем-то мы как-то не обсуждали даже этот вопрос…», Леха поглядел на меня в надежде на то, что я выручу его. Но он забыл, что я уже перешел из разряда девственников в разряд полноценных самцов и меня все эти душевные нюансы уже не волновали. Бородатому девственнику пришлось выкручиваться самостоятельно.
«Что не запрещено, то разрешено, я так думаю...», сделал Леха туманное заключение.
«Я что-то не уверен, что Елена разделит твои дисседентские взгляды…», я наконец пришел ему на выручку.
«А кто такая Елена?», посмотрела на меня Любаша, откусывая кусок хлеба своими крупными белыми зубами.
«Да хозяйка наша, Елена Васильевна...», разъяснил Леха. Люба сделала глоток из своей кружки, повернулась к нему и спросила:
«Она не одобряет случайных связей?», спросила Любашка. Леха в ответ покраснел.
«Не знаю я, что она одобряет, а что нет, но по-моему она изрядная жопа и стерва, извините за выражение». Пришла моя очередь.
«За какое именно?!», переспросила Любаша.
«А ты одобряешь?», спросил ее, набравшись, наконец, наглости Леха.
«Что?», теперь уже Любаша переспросила его с набитым ртом. Неужели и у нее была такая же глупая привычка, переспрашивать каждый вопрос, подумал я.
«Ну… Случайные связи одобряешь?», уточнил Леха, хитро поглядывая на меня. Я только пожал плечами, будто меня это не касалось. Любаша, надо отдать ей должное, не смутилась, спокойно прожевала свой кусок и запила его кофе.
«Ты имеешь ввиду... что я переспала с Дрюней?», такая неожиданная прямота вогнала в краску теперь даже меня. У меня даже головная боль прошла.
«Так я не вижу здесь ничего страшного. Во-первых, я давно уже собиралась это сделать, все подходящего случая не было. Во-вторых, мы учимся в одной группе...», начала обстоятельно разъяснять она Лехе, загибая пальцы - «...поэтому случайной связью я бы это никак не назвала. Ты понимаешь, что я имею ввиду? Я его знаю уже два года, он мне нравится и все такое. Хотя, я конечно не собираюсь за него замуж...», она посмотрела на меня, улыбаясь своими крупными, ровными, белыми зубищами.
«Как!?», возмутился я - «А я-то думал, что, лишив меня девственности, ты просто обязана на мне жениться!». Любаша оценила мое остроумие, радостно засмеявшись и продолжила, тем не менее.
«Во-вторых, мы пользовались противозачаточными средствами». Леха, красный, старательно пережевывал последний кусок, не зная что на это сказать. До таких откровенных подробностей даже мы в наших с ним разговорах о сексе никогда не доходили!
«И в-третьих, я люблю потрахаться, и ничего тут не попишешь!».
Это было что-то! Я с восторгом смотрел на нее. У Лехи тоже отпала челюсть. Должно быть он уже жалел, что так долго и честно лелеял свою замшелую невинность.
«Любаша, ты просто прелесть!», похвалил я ее. Она чмокнула меня в губы и хлопнула по заду.
«Хм!», издал неясный звук Леха. Тут я посмотрел на часы и чуть не подскочил на месте.
«Если мы через две минуты не будем на остановке, то до метро пойдем пешком!». Леха поперхнулся остатками кофе, окончательно превратив свою бороду в некое подобие мочала. Мы побросали посуду в раковину, похватали свои вещи и пулей выскочили из квартиры. Леха вытрясал крошки из своей бороды уже на бегу.

6.
Нам удалось втиснуться в автобус, причем в самую последнюю секунду, без стеснения оттеснив, честно отстоявших свое на остановке конкурентов.
Затем мы долго и честно тряслись в метро. В это время вагон был набит так, что можно было спать стоя, не опасаясь упасть. Главное – не выпустить во сне из рук вещи, которые могли быть запросто унесены с толпой на другой конец Москвы.
Иногда, по пути в институт я действительно по настоящему засыпал, причем так крепко, что колени мои подгибались. Мне еще во сне становилось от этого смешно и я просыпался, смеясь над самим собой. Соседи не косились на меня как на ненормального, потому что сами то и дело приседали или клевали носом – советский народ ехал на работу. Но это было еще когда я был одиноким девственником.
Зато теперь, став мужчиной, я не спал. Любаша стояла рядом, тесно прижавшись ко мне всем телом и, казлось, дремала. Я вдыхал ее запах. Вчера она пила этот проклятый портвейн с нами наравне и даже курила, но ничем подобным от нее не пахло. Только запах влажных еще волос и каких-то легких духов. Меня всегда удивляла эта способность большинства женщин не впитывать в себя эти паскудные попоечные запахи, почему-то буквально липнущие к мужчинам.
Мне было уже практически хорошо. Похмелье почти прошло. Люба подняла голову и посмотрела мне в лицо.
«Слушай, я забыла кое-что... Я вчера вечером постирала свои трусики и повесила сушиться в ванной, принесешь мне завтра ладно?»
«В ванной?!», выпучил я на нее глаза. «Ты оставила их в ванной!!?».
«Мы же так торопились, я совсем про них забыла».
«Мама моя…!», я представил, что я услышу сегодня вечером от Елены.
«Надеюсь ты не оставила там свой лифчик?».
«Дрюня, я не ношу бюстгальтеров!», чуть ли не навесь вагон с гордым возмущением заявила Любаша.
«Я не знал, то есть забыл...прости…», я только молча усмехнулся, ловя краем глаза недоуменные и завистливо-восторженные взгляды соседей. Я полюбопытствовал:
«Послушай, ты оставила свои трусы в ванной, а что ты надела в таком случае?»
«Во-первых, не трусы, а трусики. Во-вторых, неужели ты думаешь, я ношу с собой запасные?».
«Так ты что…? Вообще?…», у меня даже захватило дух, «Совсем ничего!?…», с восторгом представил я себе нечто невероятно заманчивое. Только от одной мысли, что под легким любашкиным платьем ничего больше нет, у меня сразу началась эрекция. Люба лишь слегка приподняла брови и загадочно улыбнулась.
«Ни-че-го...», по слогам проинформировала она меня.
«Понял… ну ты крутая девчонка!».
«Ценишь?», Люба запустила свою руку мне под куртку и слегка сжала мою ягодицу, а другой пощупала явную выпуклость возникшую за ширинкой.
«Ого!». Я был в восторге. Вот оно преимущество нового этапа в моей жизни! Новые грани и безграничные возможности в отношениях с девушками! Девственная обыденность отступала. Мы с Любашкой отвернулись к двери я надписью «Не прислоняться», прислонились к ней и счастливо и бездумно хихикали всю дорогу, дыша на стекло и забыв обо всем на свете.



7.
Весенняя зачетная сессия была  в самом разгаре. По уму, надо было каждый божий день сидеть с утра до вечера и готовиться к последним зачетам. Что мы с Лехой и делали с переменным успехом. Во всяком случае, мы честно старались.
Мы с ним учились в общем и целом неплохо, поскольку нам было по-настоящему интересно учиться. Мы, больные авиацией еще со школы, сами решили где будем учиться, сами поступили в МАИ, нас никто не туда не гнал и не проталкивал, в отличие от большинства, которое искало лишь вузы с военной кафедрой, где можно было получить броню от армии.
Впрочем, если быть честным, авиация авиацией, а броня для нас тоже была не лишней.

Сказать, что я не боялся армии, значит ничего не сказать. Я ее боялся панически и ненавидел за тупую безразличность к нашим судьбам, способную одним росчерком какого-нибудь вшивого околоточного военкома, отправить к чертям собачьим на долгие два года где тебя будут драть во все дыры все кому не лень, от дедов до последнего командира.
 
В отличие от нас, провинциалов, приехавших в Москву из-за тридевять земель, московские девчонки, которые учились в нашей группе. поступили в этот институт, только потому, что он был рядом с домом.
Так, например, обстояло с Любашкой. Ей надо было всего-лишь перейти ленинградку по подземному переходу, чтобы попасть в институт. Возможно поэтому она всегда свежо и заманчиво выглядела. Если вам не приходится вставать в шесть утра «под панфары» вы всегда будете хорошо выглядеть, это же и прапорщику понятно.
Другая москвичка, Ритуля подала документы сразу в несколько институтов и, в принципе, если бы она не получила приглашение из МАИ первым, она могла бы учиться в железнодорожном или, например, в автодорожном институте с таким же успехом.

Девушкам не грозила Армия, им не надо было жить как большинству советских парней, трясясь от призыва до призыва. Жизнь их не делилась на две половинки, как у всех особей мужского пола, на «до» и «после Армии». По какой причине в МАИ поступили остальные девушки нашей группы, я не помню. Не помню, даже, были ли у нас вообще иногородние девчонки...Зато почти все парни, включая тех, кто пришел в МАИ из армии, так или эдак болели авиацией.
Я, между прочим,  не выздоровел от этой болезни до сих пор. И прекрасно себя чувствую.

На Соколе толпа нас вынесла наружу. Было уже светло и ясно, несколько секунд можно было хлебнуть свежего утреннего кислорода, уже напоенного весенне-летними запахами. Затем, уже другая толпа, слегка поредевшая, запрессовыла нас в трамвай под номером «шесть». Половина народа вылезла у «гидропроекта», а через пару минут и мы подползли к остановке «строгановка».
Почему остановка называлась «строгановское училище», а не «московский авиационный институт», мне до сих пор неясно. МАИ, пожалуй, был даже ближе. Может быть, потому что наш институт имел режим секретности? Впрочем, хорошо хотя бы, что остановку не назвали «пищевой институт», это дало бы очередной повод для вековой вражды. К Пищевому Институту у всех маевцев от самого зеленого «козерога» (так в Маях всегда звали и до сих пор зовут первокурсников), до махрового дипломника, было особое отношение. С «пищевиками» дрались стенка на стенку по малейшему поводу. Из-за девчонок, из-за карт, из-за черт те чего. Правда, последние два года было нечто вроде периода перемирия, и нам с Лехой пока еще не довелось, слава богу, участвовать в этих битвах. Я всегда не прочь был подраться, но побоищ типа стенка на стенку терпеть не могу.

Здесь родная альма-матер встретила нас знакомыми лицами.
«Ой, привет Вова!», прощебетала Любаша, висевшая на мне. Вова, наш староста сразу ухватил меня за рукав.
«Дрюня, привет! Как головка, не болит?», я уже перестал отчевать на этот идиотский дежурный вопрос и только возвел очи горе.
«Все понятно!», констатировал опытный Вова, отслуживший в Армии, «Любашка! Передай девчонкам, что стипендия переносится на следующую неделю! Сегодня отменяется. Я вчера забыл вам сказать».
«Ой! Да что ты? А я собиралась кое-что купить…», слегка расстроилась Любашка.
«На следующей неделе. Когда именно, возможно, сообщу сегодня после лекций, не разбегайтесь!».
«Ну ладно, ребята, пока! Я выхожу!», помахала Лбашка всем и мне лично: «Увидимся!». Любашка чмокнула меня и выскочила из трамвая. Дверь закрылась. Я наблюдал за ней с улыбкой, пока она не скрылась в подземном переходе, на прощанье послав мне аэропоцелуй. Ей придется еще пройти до проходной длинными дворами на Дубосековскую улицу в глубине квартала. Почему-то, центральный вход в институт со стороны Волоколамского шоссе был давным-давно заколочен наглухо видимо еще со времен битвы за Москву Героев Панфиловцев.

«Следуюшая остановка... «героев панфиловцев…», хронически усталым голосом объявил по радио водитель трамвая. Меня всегда поражало, что в любой стране при любом режиме, обязательно находятся люди, способные вставать в четыре утра, чтобы изо дня в день, из года в год, из жизни в жизнь снова и снова запускать и направлять огромную, почти никогда не останавливающуюся махину общественного транспорта. По-моему, это какой-то особый сорт людей, способных отдать свою единственную и неповторимую жизнь в жертву этому ржавому, разваливающемуся на ходу, грохочущему и изрыгающему в атмосферу отравляющие вещества, бестолковому молоху. Впрочем, это, конечно, не решенный еще до конца вопрос - на что мы должны потратить нашу единственную и неповторимую жизнь...

Первые три пары были на военной кафедре, которая располагалась в отдельно от основной территории МАИ на улице вышеуплмянутых героев. Чтобы попасть туда, нужно было перейти через Волоколамку по подземному переходу. Леха хлопнул меня по плечу:
«Ну что? Как она?».
«Кто?», дурацкая привычка переспрашивать прилипла и ко мне. «Любашка? Классная!» Что я еще мог сказать? Вова уже не слышал нашего разговора, поскольку развешивал лапшу на уши коллеге с параллельного потока.

8.
На первых парах можно было вполне отоспаться, если проявить находчивость и бдительность. Военное дело не требовало особого напряжения умственных сил – для успешного постижения секретов побеждать необходимы были только три следующих качества: усидчивость, умение быстро писать слева направо и способность к мимикрии.
До сих пор не понимаю, что могли бы предпринять в плане защиты Родины от загадочного Внешнего Врага офицеры, обученные таким манером. Разве что повести строевым шагом сдаваться своих подчиненных? С другой стороны, научиться «военному делу настоящим образом» даже за два года в настоящей красной армии все равно невозможно. Судя по рассказм моего брата, который по собственной дурости оттрубил в стройбате на всю катушку, скорее даже наоборот… Вышедши из стен МАИ лейтенантами мы хоть знали чем отличается сопромат от матанализа. Вернувшись же из стройбата, мой брат узнал там только как пить водку, варить чефирь и ненавидеть родное отечество в лице начальников и дедов.

На так называемой лекции, какой-нибудь подполковник читал нам, как пономарь, по своему конспекту, а мы, как полковые писари, аккуратно за ним все это дело записывали. Причем нужно было это делать буквально один к одному, слово в слово.
Впрочем, если успеть занять место в задних рядах, примерно в километре от сидящего на кафедре полкана, можно было немного вздремнуть. Чтобы голова не падала на стол, нужно был просто подпереть ее чем-нибудь, например, линейкой или карандашом. В чем-чем, а в этом искусстве спать, не теряя равновесия и не отключаясь полностью, мы действительно преуспели.
Переписать конспект можно было и попозже, но до того, как староста заберет наши конспекты в спецчемодан и сдаст их обратно в спецотдел под роспись на секретное хранение. Для этого будет достаточно времени, поскольку после лекции обычно следовали несколько часов для «самостоятельного изучения материала», каковое заключалось в том, что те, кто спал на лекции, спокойно передирали у тех, кому этого сделать не удалось. Но зато они спокойно могли вздремнуть, расположившись с гораздо большим удобством, например, внутри огромного куска расчлененного тела баллистической ракеты.

Последняя лекция в тот день была лекция по математическому анализу. Сам по себе матанализ так и не нашел в моей жизни никакого применения, а вот профессор Карапетян, дай бог ему долгих лет жизни и все такое, даже не подозревая этого, научил меня, тем не менее, очень многому. Как минимум я понял, что ум и знание это две разные и часто независимые друг от друга вещи. На его лекциях я никогда не спал, тем более, что это была последняя лекция в этом семестре. После нее начиналсь зачетная сессия. Карапетян ничего особо математичсекого в этот день нам не сообщил, зато рассказал несколько смешных историй из жизни маевского научного сообщества, не стесняясь в выражениях, что всегда было ему свойственно. Звонок еще не прозвенел, до конца учебного часа оставалось еще пятнадцать минут и профессор попросил парней остаться, а девчонок собраться в другой аудитории, размером поменьше. После этого он пожелал нам успеха и попрощался до встречи на экзаменах.  Любашка убежала.
Вместо матанализа оставшиеся пятнадцать минут доктор из областной венерического диспансера рассказывал нам, каким образом нужно предохраняться при половых сношениях от беременности и от венерических болезней и что делать, если девушка забеременела, или триппер уже подхвачен. Эта короткая лекция вызвала значительное оживление в рядах вечно недосыпающих и вечно забывающих предохраняться студентов. Такая необычная по тем временам лекция была организована из-за резко упавшего в последнее время морального облика маевцев и распространившихся, по слухам, особенно в среде студентов, живущих в общежитии, не очень приличных заболеваний.
Внимательно запомнив, каким образом нужно мочиться после полового акта если под рукой не оказалось презерватива, и насмеявшись до колик, я сунул потрепанный за год конспект в сумку и мы с Лехой пошли в столовую. Мой юный организм все же справился с алкогольным отравлением и надо было его в знак благодарности хорошенько заправить.

9.
После того, как последний контейнер был забит гнилыми капустными листами, и прозвучал сигнал отбоя, Володя, наш староста, отправил девчонок домой. Однако ушли не все. Любаша, Иринка и Ритуля остались. Тогда мы, зеленые юнцы, еще не были так дружны и напропалую еще не спали после попоек с нашими девчонками и считали, что отметить окончание субботника мы должны в узкой мужской компании. Тем не менее, этих девчонок никто прогонять не стал.
Мы собрались в темноватой холодной и грязной бытовке и Володя достал, наконец, из своего рюкзака долгожданную «бомбу» - 72-й портвейн в бутылке 0.8 литра. И началось.
Это было наша не первая студенческая попойка. Начало бесконечной и разнообразной череде пьянок, которой все же было суждено вскоре кончиться уже в этом году, было положено еще два года назад в ресторане «Лабиринт» на Калининском, где мы бурно и с размахом отметили сдачу первого экзамена.
Кроме того, это была еще одна студенческая традиция – после тяжелой работы в каком-нибудь «овощегноилище», или в колхозе «на картошке», обязательно должна была состояться коллективная пьянка.
Конечно же одной «бомбы» нам не хватило, мы сбегали за второй, затем, затем за третьей и четвертой. Сколько было выпито в тот вечер и где продолжено, невозможно вспомнить. Я помню отчетливо только почему-то, что закусывали мы российским сыром. Он был заботливо тонко порезан доброй толстой продавщицей и завернут в дешевую серую пергаментную бумагу.

Скорее мы отмечали не окончание субботника, которых в нашем советском детстве и отрочестве было полно и они уже к этому времени стали обыденностью. Мы отмечали праздник нашей новой взрослой, как мы считали, жизни. Мы с Лехой уехали за две тысячи километров от дома и, несмотря на то, что мы еще не заработали самостоятельно ни копейки, получали мизерные стипендии и до сих пор висели на шее у родителей, тем не менее, чувствовали себя как орлы, парящие над гималаями – свободными и всесильными.

Мы ржали от беспричинного веселья, радуясь долгожданной свободе принимать собственные решения, пусть в большинстве своем совершенно идиотские, но свои. До икоты гоготали над анекдотами про Брежнева и Чапаева, кидались капустными кочанами, одним словом, веселились на славу. Затем нас видимо, попросили очистить помещение и веселье переместилось на улицы вечерней Москвы.
Начали мы пьянку почти в полном составе мужского населения нашей группы. Когда мы вышли через проходную «овощегноилища»  на такую же грязную и холодную и уже темную улицу, наш «споенный» коллектив почти постепенно начал плавно и незаметно распадаться на отдельные фракции.

Димка Денисов должен был ехать домой, в Химки. Даже сквозь пьяный туман, он вовремя вспомнил об этом и отклеился от нашей, постепенно теряющей человеческий облик компании, утащив с собой почти уже потерявшего человеческий облик Гену Кукушкина – они были соседи с детства. Каждое утро они должны были садиться на пятичасовую электричку, чтобы успеть на лекции. Я до сих пор удивляюсь их силе воли. На протяжение шести лет до самого диплома, каждый день, без единого пропуска, они тряслись в переполненной электричке почти два часа туда и столько же обратно и ни разу за все шесть лет не опоздали ни на одну лекцию!
Между прочим, эта пара выглядела довольно забавно. Небольшого ростика, худенький, но крепкий Митька и здоровенный рыхлый рыжий детина Гена. У обоих кстати вполне исправно росли усы.
Между прочим, это только сейчас слово «пара» по отношению к двум особям мужского пола звучит двусмысленно. В те времена не было еще такого всеобщего засилья «лиц нетрадиционной сексуальной ориентации», или проще говоря, педерастов, и настоящая дружба была действительно дружбой.
Конечно, дружба между парнем и девушкой вряд ли могла длительное время оставаться просто «дружбой», и рано или поздно может кончиться постелью, но что касается мужской дружбы, никому даже и в голову не приходило нечто «нетрадиционное». Во всяком случае, я не слышал ничего подобного.
Но не потому, что тогда даже в уголовном кодексе была статья, преследовавшая за так называемое «мужеложство». По-моему, в 90-х она исчезла под давлением новой власти, но, глядя на то, как бурно развивается «голубая революция», не исключаю, что вскоре подобная статья возникнет в кодексе снова, только уже наказывать она будет не за «гомо», а за «гетеросексуальность». Впрочем, надеюсь это так и останется шуткой.

Димка окончил институт с красным дипломом с одними пятерками в зачетке. Впрочем, хоть я и перестал к третьему курсу честно посещать все лекции и лабы, как мы делали это с Лехой первые два года, и научился вспоминать об учебе только за три дня до начала сессии, я также умудрился сравнительно неплохо окончить институт и, к собственному удивлению, даже защитить диплом на отлично.
Что удивительно, при всем своем прилежании ни Митька, ни Гена Кук ни разу не пропустили ни одной нашей совместной групповой пьянки.

Через некоторое время в метро растворились постепенно и остальные лица. Затем, трудно вспомнить что-то конкретное – куски… Видимо сыр был слишком тонко порезан, и закуска была слабовата для такого количества выпитого. А может выпито было просто слишком много, потому что через некоторое время действительность полностью растворилась в тумане пьяного бреда. Беспорядочные размыте кадры мелькали перед глазами, утратив смысл и логическую последовательность.

10.
Некоторые фрагменты из этого немого кино мне с известным усилием  удалось восстановить.
Володя, никогда не расстававшийся со своим настоящим кожаным портфелем, прислонившийся к дверям, аккуратно блюющий в этот свой портфель. Затем он так же аккуратно закрывает свой портфель и не пошатнувшись выходит на следующей остановке, видимо на несколько мгновений обретши прояснение сознание, которое почему-то наступает всегда после опустошения желудка. Мне кажется это есть интересный факт, который заслуживает внимания науки.
Затем я, стоящий у этой же двери окруженный пустым пространством и блюющий просто на пол вагона, поскольку у меня не было такого замечательно вместительного портфеля.
Почти мгновенно образовавшийся вакуум вокруг меня.
До сих пор я удивляюсь, как никто из нас не попал тогда в милицию. Впрочем, пьянство в Стране Советов было обыденностью и в милицию попадали в основном те, кто угрожал своей ненормальной трезвостью мысли тогдашней власти. Каждой власти почему-то всегда кажется, что она на века и что она только не делает, чтобы мумифицировать себя!
К слову сказать, я помню, как невидимая рука КГБ время от времени незаметно выхватывала некоторых из нашего веселого и беззаботного сообщества. Но это уже другая история.

Как обнаружится на следующий день, где-то я потерял мешок со спортивной обувью, но еще не потерял папку с конспектами и последние деньги. Деньги я тогда носил в карманах и, несмотряч на то, что в результате такого обращения они превращались в мятые как газета, приготовленная для «использования по прямому назначению», принципиально не пользвался кошельком. Впрочем я ненавидел свои красные отечественные кеды, сделанные казалось не из резины, а из какого-то красного чугуна, и в душе обрадовался неотвратимой необходимости купить новые, и, наверное, скорее всего, вожделенные вьетнамские.

Чтобы доехать до «Юго-Западной», надо сделать пересадку на станции «Площадь Революции». Однако, произвести эту простейшую операцию мне оказалось не по силам. Голова моя то и дело клонилась долу и я проспал эту остановку. С трудом продрав глаза, я с удивлением обнаружил что за окном никакая не «Площадь Революции» а совершенно ненужная мне  «Преображенка».
Я подивился этому, но, делать нечего, выполз из вагона, перешел на другую сторону перрона и упал на широкую дубовую лавку, отполированную миллионами задниц как москвичей так и гостей столицы. Этим удивительным скамейкам, сделанным с запасом прочности, достаточным, чтобы выдержать задницу слона, мне кажется, не будет износа как минимум еще пару тысяч лет.
Следующий поезд подошел минут через пятнадцать. Я чуть не проспал и его. В последний момент я успел проскользнуть в вагон и снова немедленно заснул. Очнулся я только на «Площади Маяковского», снова проскочив «Площадь Революции» но уже в другом направлении. Это уже начало меня злить. Мне пришлось снова выходить из практически пустого вагона.
Поезд пришел только через двадцать бесконечных минут. Я сел в него с твердым намерением, ни в коем случае даже на секунду не закрывать глаза и, тем не менее, я опять заснул. Проснулся я снова только на станции «Преображенская». В отчаянии обнаружив, что я снова проехал мимо «Площади революции» я чуть было не заплакал. Я уже начал думать, что никогда не выберусь из этого проклятого заколдованного лабиринта под названием «Метрополитен имени Ленина» и мне стало страшно и обидно.
Измученный этими средневековыми пытками я, шатаясь, выполз из вагона и в отчаянии пнул уже знакомую скамейку.
Поезд, казалось мне, не придет никогда. Я сидел на этой слоновьей скамейке на пустом перроне один-одинешенек и то и дело клевал носом и только толстая тетка в черной фуражке и с красным кружочком на палке в руках на другом конце перрона, с сожалением, смешанным с презрением косилась на меня.
Но поезд все же пришел. Чтобы снова не проспать, я гениально догадался не садиться на диван и решил ехать стоя. Это было нелегко, потому что ноги мои под действием алкоголя ослабли и то и дело подгибались. Кроме того, вестибулярный аппарат совершенно разладился и с трудом справлялся с вагонной тряской, а спать я мог, как оказалось, даже стоя. Руки держали слабо и я то и дело хватал плохо слушающимися пальцами разреженный воздух.
Чудовищным усилием воли я, наконец, заставил себя не смыкать глаз, и добрался-таки до «Площади». Близость желанной цели несколько оживила мой организм и я с максимальной поспешностью выскочил из проклятого вагона и, гордый своей победой над собой и заколдованным метрополитеном, показал ему фигу. Поезд обидевшись хлопнул дверями и смотался.
Однако победа моя была пирровой - все переходы уже закрылись к чертовой матери. Мой поезд ушел в депо. И мне, измученному сизифовым трудом до невозможности, пришлось подняться наружу.

Я вышел на поверхность Москвы. Темная холодная пустая площадь. Ни одного автомобиля, ни одной живой души. Автобусы, троллейбусы и прочий общественный транспорт давно уже спали в своих отстойниках. Было почти два часа ночи.
Каким-то необъяснимо телескопическим зрением и обостренным слухом, которые бывают свойственны только совершенно пьяным людям, я запеленговал на противоположном конце площади одну единственную машину и стоящих около нее мужчину и женщину, говорящих по-немецки. Меня это обстоятельство почему-то несказанно обрадовало, поскольку я учил в школе немецкий и считал, что владею им в совершенстве. Это был мой шанс продемонстрировать свои лингвистические способности.
Я стремительно направлися к ним напрямки через площадь.

«Sagen sie mir bitte…» - начал я, даже не знаю как закончить единственную засевшую в мозгу фразу, достигнув, наконец, другого конца пустынной площади.
«Тебе чего, парень?» - на неожиданно чистом русском спросил меня мужик. Женщина со смесью брезгливости и удивления молча уставилась на меня. Возможно, она была настоящей немкой.
«Нихт... их хабе нихт...» - с глупой улыбкой ответил я
«Да говори ты по-русски!»
«Подбросьте меня домой, а?...», слегка смутился я.
«Куда тебе?»
«В Очаково…»
«С ума сошел - в такую даль? Поймай тачку, вон идет. Деньги-то есть?»
«Яволь...»
Добрый человек, он остановил такси, посадил меня и я, наконец, начал перемещать свой измученный организм в направлении дома. Кто-то сидел на заднем сиденье. Я с трудом сфокусировал глаза в темноте. На меня смотрела, улыбаясь, Любаша!
«Ты… Любашка! Ты как здесь?», глупо улыбнулся я.
«Потом расскажу... Тебе куда ехать?». Я с трудом объяснил.
«Ленинградка отменяется. Поехали в Очаково», приказала Любашка шоферу.
«Как скажете, девушка...», со скрытой радостью согласился тот.
Я умудрился пережить двадцать минут качки и не облевать интерьер этой «тачки». В те времена, я точно помню, доехать из центра Москвы до Очакова стоило никак не больше «трешки». Я же с глупой щедростью отдал таксисту «десятку» - свой двухнедельный обед в студенческой столовой напротив главного корпуса МАИ.
Я вывалился из такси «Данке шон,..шеф! Их хабе нихт сдача...».
Любаша сразу же взяла меня под руку.
«Здесь лужа…», вспомнил я. «...ее надо обходить», заплетающимся языком не забыл я проинструктировать Любашку.

Я подозревал, что Леха уже добрался до дома и храпел на своей старенькой пионерской раскладушке в нашей крохотной комнатушке на втором этаже двенадцатиэтажки, стоящей почти рядом с будущим Олимпийским городком. Однако, Лехи дома почему-то еще не было.

Где он оторвался от меня, когда и как – уже не узнать никогда. Я его забыл тогда расспросить, поскольку вскоре другие бурные события заполнили нашу жизнь. Этого уже не получится узнать никогда – потому что он умер лет пять назад не дожив до своих сорока при каких-то таинственных обстоятельствах, найденный повесимшимся в собственной квартире в номерном Красноярске.
Судя по-моему последнему с ним телефонному разговору  из моего офиса в середине девяностых, он преуспевал в каком-то своем очередном бизнесе. С чего он решил вешаться, не объяснила даже его жена, первая и единственная его женщина. «Не хотел жить…» сказала она мне через пару дней после похорон, на которые я не смог заставить себя поехать. Несмотря на то, что Леха был полон комплексов и странной склонности к риску с детства, все же, ему, как говорится, помогли…
Вполне могло быть, в девяностых в России это правило – нет человека нет проблемы - стало общим местом. Как, впрочем, остается и сейчас.
Но в конце 70-х мы с Лехой были далеки от таких мыслей. Мы радовались жизни и торопились жить.

Уже с трудом попадая ключом в замочную скважину, я внезапно почувствовал приближение очередного приступа тошноты. Я  начал торопиться. Тем не менее, нам удалось проникнуть внутрь тихо, никого не разбудив. Во всяком случае, ни Борюсик, ни Елена Васильевна не подали никаких признаков беспокойства. Бросив чудом сохранившиеся конспекты на свою кровать, я прямиком рванул в туалет и вывернул в унитаз остатки российского сыра и портвейна.
Как ни старался я делать это тихо и аккуратно, думаю, что звуки разносились по всей Озерной. Тем не менее, хозяева спали или делали вид, что спали.
Надо отдать им должное, до сих пор они не вмешивались в нашу бурную личную жизнь. Они получали свои деньги, равные месячной зарплате советского инженера и единственное о чем они нас просили, не очень сильно шуметь по ночам.

11.
Борюсик был обыкновенным тихим советским трудящимся. Более нормального занятия для советского человека семидесятых трудно представить. Борюсик не был космонавтом или летчиком-испытателем, милиционером, пожарником, врачом, учителем и инженером он тоже не был. Борюсик работал слесарем сантехником. Уходил он на работу в свой ЖЭК рано, а приходил очень поздно.
Между тем, Боря казался мне неординарной личностью. Как оказалось впоследствии, он действительно был замечательным в своем роде, конечно, роде человеком.
Несколько недель назад Борюсик и Елена закончили ремонт в своей двухкомнатной квартире. Они сняли обыкновенные деревянные покрашенные стандартной коричневой краской полы и заменили их паркетом, который в те времена можно было встретить, скажем так, не в каждой советской квартире. Кроме этого они умудрились даже передвинуть гипсовую перегородку, отделяющую прихожую от их спальни-гостиной. Думаю, что официально это им вряд ли было бы позволено сделать, поэтому операция по перенесению перегородки был сделана своими силами и без лишнего шума. Когда перегородка была Борюсиком аккуратно вырублена по периметру, мы с Лехой даже помогли им аккуратно завалить и уложить ее на пол. После чего стена была передвинута на метр глубже в прихожую, в результате чего прихожая  превратилась в узенький коридорчик, но зато хозяйская спальня стала по-настоящему хозяйской – широкой и просторной. Борюсик закрепил перегородку на новом месте быстро и умело. Он заново обклеил ее чешскими обоями и через день, любая жэковская комиссия, занеси ее черт в нашу квартиру, не смогла бы даже догадаться, что стена стоит не на своем месте. За неделю Борюсик настелил, отциклевал и покрыл лаком новый паркет. Вскоре стандартную двухкомнатную квартиру было не узнать.

Когда работа была, наконец, закончена, Елена и Борюсик пригласили гостей. Когда все напились и наелись и начались как обычно пьяные разговоры, Борюсик деликатно постучался и великодушно пригласили нас с Лехой выпить и закусить. Елена занимала гостей за дверями спальни, а мы уселись на кухне.

Борюсик, пьяный и веселый, налил водки себе и нам с Лехой, пододвинул закуску – черный хлеб, селедку под шубой и соленые грибы и произнес странный тост:
«Все хорошее случается с нами лишь в нашем воображении, а все плохое случается наяву... Между тем, обратное верно!», Борюсик поднял свой стакан, «Выпьем за то, чтобы с нами все всегда случалось именно так, то есть наоброт!».
«Интересная мысль!», покачал головой Леха, «Никогда ничего подобного не слышал... Я за это выпью!», и заглотил свою водку.
«Что ж, я тоже предпочитаю, чтобы пусть сны были кошмарными, но зато действительность радовала бы!». Я не люблю водки, но по такому случаю тоже выпил и закусил. Тем более, что ужин мы с Лехой давно уже пропустили, сидя тихо как мышки в своей комнатке, чтобы не вертеться под ногами у гостей и не надеялись поесть раньше, чем за завтраком. Я набросился на селедку под шубой.

«Борис Михалыч...», вежливо обратился к нему Леха. Борюсика мы звали Борюсиком, конечно же, только между собой, кака говорится, «за глаза». В миру так его звала еще только Елена Васильевна, его жена.
«Леха, друг! Зови меня Боря!», обнял его Борюсик с пьяной нежностью, «Договорились? Давай выпьем на брудершафт!».
Леха с Борюсиком выпили и поцеловались.
«Боря... Поясни... свою мысль, пожалуйста.», потребовал бесцеремонно Леха, еще ни разу, между прочим, не закусив. Борюсик вздохнул неожиданно горестно и начал:

«Вы ребята молодцы, что учитесь. Это правильно... надо учиться! Ни за что не бросайте институт! Ни за что! Получайте свои корочки и живите как люди! Не теряйте времени...»
«Да мы вроде и не собираемся бросать ничего», усмехнулся я, набивая рот закуской.
«Ты, Дрюня слушай меня. Вы возможно, сейчас этого и не поймете... Вам сколько сейчас? Двадцать? Двадцать один уже? Я помню себя в этом возрасте. Только в отличие от вас, меня в этом возрасте драли во все дыры деды в армии...»,
«Что буквально драли?», удивленно переспросил я.
«Было как-то раз, что и буквально... Еще лет десять назад об этом вспоминать было невозможно. Знаете, такое унижение... сейчас уже все как-то улеглось и я вспоминаю о себе, как будто это случилось не со мной. Но все равно, это ужасно. Драли, по жопе табуреткой били, сортиры зубной щеткой... знаешь что только в армии не придумывают, чтобы тебя унизить.
И ты понимаешь, через эту пакость в армии приходится пройти почти каждому! Сегодня тебя трахают деды. Завтра ты стал дедом и трахаешь таких же как ты сосунков-салаг. Вам, парни, повезло, вы молодцы, пошли учиться. Вам не довелось через это пройти и не дай бог!
А мне лень было думать о каких-то институтах. Да я и в школе-то не учился. Предпочитал играть в карты, трахать девок по подвалам и жрать водку. Когда спохватился, было поздно, пришла повестка из военкомата... Ты сейчас наверное думаешь что жизнь бесконечна. Вот когда тебе исполнится сорок, как мне, ты почувствуешь, что у жизни может быть конец. И ты начнешь относиться к жизни совсем по-другому... совсем по другому...», Борюсик замолчал и уставился в пространство.
Леха взял бутылку и снова разлил по стаканам. Я просигналил Лехе, дескать, я пас. Леха кивнул и не стал мне наливать. Они снова выпили. Борюсик как будто стряхнул с себя какие-то черные мысли и продолжал:
«Вот ты скажи мне, Андрюха,», почему-то обращаясь персонально ко мне спросил Борюсик, «Сколько тебе нужно денег для счастья?»
«Для полного?», переспросил я, «боюсь для полного счастья, денег в природе не хватит».
Борюсик как будто протрезвел и посмотрел на меня заинтересованно.
«Тебе что, много денег нужно?».
«Я бы рублей пятьсот в месяц иметь не отказался. За три-четыре года можно на машину спокойно скопить, то-се...»
«Э-э...», Борюсик махнул на меня рукой, «Это что разве много, ты думаешь?».
«Ну а ты сам-то сколько получаешь, Боря?», ответил я ответом на вопрос.
«Я? Ты спрашиваешь сколько я получаю?», похоже привычка отвечать вопросом на вопрос передавалась как распиратурная зараза - по воздуху. Борюсик за смеялся как оперный демон. Затем он вдруг приставил палец к губам и заоворщически произнес:
«Тс-с-с... Сейчас не обо мне! Стоп! Оставим эту тему! Нам государство все равно не даст зарабатывать сколько хочешь, правильно?А ты вот скажи мне, Леха, что такое государство? А?»
«Да как-то особенно не задумывался. Честно говоря, вроде и так все ясно...», задумался над простым казалось бы вопросом Леха. Мы в этом семестре как раз проходили работу Ленина «Государство и с чем его едят...» или что-то вроде этого. Пенек, подумал я, должен помнить еще! Экзамен по КПСС на носу, а он не задумавался оказывается!
«Да что тут думать!», прервал я Леху, «Все ясно и так! Мы же в этом семестре проходили...», тут меня в свою очередь перебил Борюсик.
«А зря! Надо думать!», Борюсик возвысил голос как лектор на трибуне.
«Проходили они! Говорю вам, парни, государство это такая система, которая придумана, чтобы обирать нас до нитки. Не хочешь отдавать, силой возмет. А теперь сам посуди, государству можно, а нам нельзя? Так что ли? А с какой стати? Я тоже хочу жить как... человек. Человек не должен жить как пешка. Человек должен жить как... человек, одним словом», тут я прервал Борюсика.
«Так ты считаешь, что государство вообще не нужно? Так что ли?»
«Сложный вопрос, конечно. Я об этом тоже мно-ого думал», заплетающий язык Борюсика тем не менее излагал довольно связно, «Не исполнять свое предназначение винтика, не следовать приказам, а думать! Ты не смотри, что у меня образования нет. Я с виду может и простой слесарь, но я знаешь сколько книг за последние десять лет прочитал? Не знаешь! Может побольше чем иной профессор за всю жизнь! Я когда свободен от... работы, из библиотек не вылезаю...», при этих словах Борюсик налил себе водки и хлопнул одним махом, даже не поморщившись.
«Государство говоришь? Ясно, говоришь, все? В принципе так оно. Так, да не так. Принято считать, что государство это система. На самом деле, государство – это люди. Сам посуди, кто они такие, эти люди, что сидят в кремле, или в доме советов, или в самом захудалом сельсовете? Но они и есть государство! Такие же люди как мы с тобой! Две руки, две ноги, одна голова. Иногда не самая лучшая. Чем они лучше нас? И чем мы хуже их?
Я лично считаю, что я не хуже их, во многих отношениях даже лучше. Я знаешь ли никого не посылаю воевать в какой-то сраный, никому не нужный Афганистан, а они посылают! С чего спрашивается наши пацаны, сам подумай, они даже младше тебя, должны погибать за тыщи километров от дома? Думаешь им нужен Афганистан? Или может, тебе нужен Афганистан?»
«Лично мне не нужен...», согласился я. Разговоры про Афганистан не прекращались и в институте. Брат одного моего знакомого добровольно пошел в военкомат и попросил, чтобы его отправили воевать в Афган. Брату он сказал, чтобы хочется пострелять. Вскоре его там самого хлопнули такие же любители пострелять.

«Вот и мне не нужен! Спроси любого – никому он не нужен. Кому-то он нужен, однако? Да только этим ****ям в правительстве он и нужен! И знаешь зачем?»
«Откуда ж я могу знать? Безопасность рубежей?», предположил я. Борюсик радостно засмеялся.
«Ну сказал! Безопасность рубежей! Да чем рубежи дальше, тем они становятся опаснее, дурья твоя башка! Я тебе скажу зачем. Я, парень, получаю информацию, так сказать, из первоисточника. Мне газет читать не нужно и программу «Время» смотреть ни к чему. Там все равно все врут. Знаешь сколько шишек я... э... встретил в библиотеке? Достаточно для того, чтобы знать о нашей внешней и внутренней политике лучше чем, сам Леонид Ильич! Так вот, что им там интересно в Афганистане – так это анаша!»
«Анаша? А что это такое?»
«Ты не знаешь что такое анаша?! Ну ты, парень, просто сама невинность! Анаша, или травка, или дурь, или марихуана, как только ее люди не зовут, наркотик одним словом! Делается проще простого - сушеная конопля рубится в кршку и курится как табак! Я когда в средней Азии служил, знаешь сколько этой дряни выкурил?»
«Сколько?», Борюсик проигнорировал мой вопрос и продолжал:
«Вот когда меня в задницу деды все хором поимели, я чуть не повесился, хорошо друг дал травы покурить, отошел. В армии без водки или без наркоты выжить практически невозможно. Да все ее там курили, курят и будут курить. Тебя имеют, а ты косячок запалил и все снова хорошо. Иначе не выжить...»
«А для чего ее курить-то, я не понимаю? В чем кайф-то?», продолжал я.
«Вот то-то и оно, в самую точку! Кайф! Когда куришь – кайф ловишь страшенный! Весело становится и хорошо, как на небесах. Я там конечно еще не бывал, и пока не тороплюсь, но, думаю, что там примерно так и есть. Когда травы обкуришся жизнь становится в кайф! Все проблемы – не проблемы, ты сильный и смелый, море по колено, боли не боишься, ничего не боишься, кажется, что ты можешь делать что хочешь! Но в этом-то и весь секрет, что ты перестаешь себя контролировать. Все тебе только кажется. А я этого не люблю. Если на наркоте сидишь, трудно ясность сознания соблюдать. Но к траве привыкаешь, трудно потом бросить. Я еле завязал. Чуть наркоманом не стал. А многие ведь так и подсели на анашу на всю жизнь. Наркошами законченными из армии вернулись. Здесь травы не могли достать, так на таблетки садились, клей начинали нюхать, короче хуже некуда.»
«А я никогда не слышал об этом!»
«А откуда тебе слышать? В газетах об этом не пишут. Боже упаси в советской газете написать, что пол-армии сидит на наркоте! Наша армия должна быть самой лучшей в мире! Э-э...» - Борюсик махнул рукой.
«А на черта Леониду Ильичу анаша-то, я не пойму?»
«А-а! Вот тут-то собака и зарыта! Леониду Ильичу травка возможно и ни к чему. Но травка стоит денег и не малых! Знаешь сколько косяк стоит?»
«А что за косяк такой?»
«А, ты ж не знаешь... Косяк – это одна самокрутка, доза. Грамма два всего, а стоит, десять рублей!»
«Как три бутылки водки! Не может быть!»
«Зато кайфу на все десять бутылок! Так вот прикинь сам, два грамма это десять рублей! Килограмм соответственно пять тысяч. Десять килограмм – пятьдесят тысяч рублей! А сто килограммов? А тонна? Прикидываешь?»
«Куча... А почему так дорого-то?»
«Да потому что запрещено! А что запрещено, то всегда денег стоит, потому как из под полы продается. Ты вот свои джинсы почем купил?»
«Джинсы? За двести...»
«Им цена двадцать в базарный день! Но их нет в свободной продаже, вот они на Беговой или там у ГУМа ломят цену в десять раз больше! Ты ж не пойдешь покупать обыкновенные брюки за двести рублей, правильно? Теб джинсы подавай! Вот ты за них и выкладываешь пару сотен. А это, между прочим, почти полторы инженерных зарплаты! Вот и с наркота такая же история! Растить ее нельзя, употреблять нельзя, ничего нельзя, а людям хочется кайф словить! Вот они за нее и переплачивают!»
«А почему нельзя?»
«Почему? А потому, что если ее разрешить, на чем тогда наши генералы деньги делать будут? Вот они и принимают такие законы, чтобы товар был запрещен, а товар этот они будут поставлять. Если бы в союзе джинсы производили, стоили бы они двести рублей? Да ни за что! Стоили бы как обычные брюки с «Большевички»... вот так и наркоту разреши – на чем деньги делать? Вот они и держат ее вне закона, якобы поскольку она вредна доля здоровья! А водка не вредна? Тем не менее ее никто вне закона не объявил. Почему? Потому что государство водкой торгует и на ней миллиарды делает!
Да только людям, которые работают на государство этого мало. Если они под свой контроль поставят поток наркоты из афганистана в европу, а там глядишь и в америку, так это ж... бешеные деньги!
У них, между тем, для этого все есть – самолеты, машины, корабли, что хошь. Конопля растет в Средней Азии. Узбеки, таджики думаешь что хлопок выращивают? Сечас! А кто ее затем продает? Да государство же и продает! Но основная наркота в Афгане. Там не только конопля, там гашиш.
Генералы, что освобождают Афган, в основном там наркотой занимаются, а не освобождением трудового народа Афганистана. На народы им насрать с высокой башни. С кремелевской причем. Часть наркоты идет в Союз, в Москву в основном. Здесь знаешь сколько наркоманов?»
«Не знаю...»
«Ну и продолжай не знать... Тыщи! Десятки тысяч. А принято говорить, что в союзе наркоманов нет. Все врут... Кроме Союза наркоманов хватает по всему миру. Кто-то ж должен снабжать всех этих несчастных наркотой. Так вот – основной поток идет через Среднюю Азию из Афгана, сотни тонн! Представляешь какие деньги? Советская власть до сих пор контролировала только свои республики. А сейчас они хотят контролировать и источник – Афган. Американцы тоже этого же хотят. Вот и воюют».
«Ты хочешь сказать, что за это там Россия и Америка воюют?»
«Спрашиваешь...», Борюсик удовлетворенно откинулся на спинку стула и посомтрел на меня как на первоклашку, «За то и воюют. Кто будет наркоту контролировать – у того и деньги, у того и власть. Не думай, что они там социализм, коммунизм или еще какой «изм» строят. Если больше денег можно будет заработаь при капитализме, а это уже становится очевидно, будь спок, коммунисты превратятся в капиталистов! Перестроят под каким-нибудь предлогом СССР в Союз Советских Капиталитических Республик. Кстати, я думаю, лет через пять-десять так и произойдет».
Мы с Лехой переглянулись. Таких рассуждений нам еще не приходилось слышать ни разу.
«Вот тебе и государство... При этом они сволочи, говорят красивые слова и учат нас жить. Почему эта сволочь может рассекать на черной чайке и жить в роскоши, и ради нее движение на полгорода остановят, а я, простой слесарюга, в это время должен в нетопленном трамвае мерзнуть, на свои жалкие двадцать семь метров пробираяь с другого конца Москвы? Это что – историческая необходимость такая? Или это какое-то наказание мне?
А за что мне наказание? Я что, плохо делаю свое дело? Нарушаю какие-то законы? Делаю я свое дело получше остальных, ничего не нарушаю! Получается наказание мне ни за что! Вот ни хрена себе! Спрашивается как же так! У нас же народное государство! Развитой социализм! Я народ, а мне наказание ни за что ни про что! В чем же фокус, спрашивается? А фокус в том, что просто у них сила и поэтому они заставляют меня ездить в трамваях и жить в нищете и неведении...». Борюсик уже стоял во весь рост и вещал как Ленин, заложив одну руку в карман, а другую вытянув куда-то вдаль, за окно, в направлении гастронома.
«А зачем им нужно все это... Ну заставлять тебя ездить на трамваях?...Жить в нищете и все такое?», спросил я.
«Зачем?», театрально наклонив голову вбок, тихо переспросил Борюсик и снова присел на свой стул. При этом он посмотрел на нас с Лехой так, будто собирался сообщить что нашел доподлинно Янтарную комнату. И, наконец, роняя слова как Маяковский, произнес:
«А затем, чтобы управлять мной! Вот зачем!».
Мы с Лехой снова переглянулись. Только в Лехиых глазах я почти безошибочно прочитал, дескать, допился наш Борюсик.
«Что, удивляешься? Разочарован? Ты думал, что мир вращается вокруг твоей персоны и настроен только на то, чтобы ублажать тебя? Что вокруг царит справедливость и благость? Государство только и думает, как бы накормить тебя посытнее, да выучить поумнее? А ты не нужен государству сытый и умный! Ты нужен ему голодный и озабоченный сиюминутными проблемами, чтобы у тебя не было времени и сил задумываться о чем-то еще! Пора уже вам, парни, протереть свои розовые очки. Немногие на это, кстати, способны. Большинство конечно, вообще об этом не думает. Даже ни разу в голову не придет за всю жизнь подумать о том, а так ли я живу? А за каким хреном я вообще появился на белый свет?
И за каких опять же хреном я точу один и тот же болт до самой пенсии, на которую можно только с голоду не помереть? За каким хреном учить учеников одной и той же хрени, типа «луч света в темном царстве», проверять ночами тетради, что кстати государством не оплачивается, и так всю жизнь, изо дня в день до самой смерти за получку, на которую даже до следующей не протянуть, чтобы они, выучившись, затем наплодили таких же болтов и учили их делать то же самое?
Так вот живет себе человек, точит свой болт, пьет свою водку, смотрит свой телик изо дня в день, читает про заботу партии и правительства, про решения очередного съезда партии, а однажды помрет он, свезут его на кладбище, через день забудут и не ясно за каким чертом он народился, для чего жил, точил этот херов болт, и на что на самом деле он был способен...» - Борюсик взъерошил свои жирные жидкие волосы и посмотрел на нас.

«Вы знаете, парни а ведь, между прочим, большинство народу довольно такой жизнью! Получил свою жалкую получку, водки купил, колбасы, выжрал, лег перед теликом, хоккей или там «семндацать мгновений» посмотрел, заснул на середине, а утром снова на смену, к станку. И так всю жизнь, изо дня в день. Но ведь что удивительно, им ведь и не надо другой жизни! Был бы телик, картошка в огороде, своя клетушка в многоэтажке, желательно в новой, но можно и в «хрущобе» - и человек счастлив! Им ведь больше ничего и не надо! Миллионы людей родятся, растут, вянут, засыхают и превращаются в перегной, как обыкновенная трава. А я так уже не могу...Я не хочу быть перегноем!», Борюсик хлопнул ладонью по столу так, что со звоном подскочила пустая селедочница. Я еле поймал ее на лету.
«Что же тогда делать?...», растерянно спросил его Леха.
«Что делать? А жить надо так, чтобы...», Борюсик не успел сообщить как надо жить, потому что дверь открылась и раскрасневшаяся от выпивки Елена Васильевна ввалилась в кухню.
«О чем это вы тут толкуете?», бесцеремонно разрушила она наше филосовское настроение. Елена внимательно посмотрела на Борюсика. «Ага понятно! Опять небось про государство и революцию песню завел? Боря, ты давай это прекращая, подведешь нас и ребят под монастырь », Борюсик жалобно посмотрел на нее, затем он встал и сказал:
«Ну ладно, парни, надо гостей провожать, поздновато уже... потом как-нибудь договорим», и вышел пошатываясь из кухни.
Мы с Лехой незаметно проскользнуули сквозь галдящих как сороки гостей, столпившихся в тесной прихожей, и завалились спать, каждый оставшись при своей точке зрения на государство и революцию.


12.
Любаша терпеливо сидела на моей койке, пока я блевал в туалете.
Выпив литра два воды и промыв желудок, я наконец почувствовал себя лучше. Затем я заставил себя залезть под душ, поскольку утром ее могло бы и не быть. По какому-то странному обстоятельству, вызванному скорее всего бездарностью разработчиков жилья, вода достигала нашего этажа только в середине дня или в глухое ночное время. После этого, почти совсем ожил. Освежившись и прийдя в себя я мечтал уже только о том, чтобы рухнуть в постель и отключиться.
Держа в одной руке свои грязные шмотки, другой придерживая полотенце на ужавшихся до микроскопических размеров чреслах, я тихо прошлепал в нашу комнатку. Я совсем забыл, что я не один.
В слабом свете луны, который проникал через тюлевую занавеску я разглядел, что на Любаше ничего уже не было кроме комбинации, или чего-то в этом роде.
«Ух ты…», только и сказал я, еле умудряясь держать глаза открытыми.
«Я быстренько в душ…», прошептала Любаша мне на ухо, слегка обдав меня легким запахом алкоголя и пота и выскользнула из комнаты.
«Иди конечно уже… какой разговор...», пробормотал я и залез под одеяло, глупо улыбаясь, и тут же провалился в шаткий сон.

Я не слышал, когда она вернулась, свежая и , как говорится, прохладная как ландыш, поскольку спал я как пожарная лошадь и не проснулся, даже когда она залезла под одеяло и попыталась завести меня. Ничего не помогло, я был бесчувственен как бревно.
Однако, видимо, через пару тысяч часов, она, наконец, смогла гальванизировать мое бесчувственное тело. Я очнулся, почувствовав сильнейшее желание. Она села на меня верхом и мы трахались как кошки. Я полагаю, что на станции метро «Очаковская» было слышно как мы кончили.

Когда Леха наконец приполз в середине ночи, Люба, казалось, спала сном младенца, слегка посапывая. Я же, почти протрезвев, лежал, боясь пошевелиться, постоянно чувстувуя ее горячее тело. Оно жгло меня и не давало заснуть.
Когда я услышал шаги в коридоре, я вернулся к действительности. Дверь тихонько растворилась и в темноте повилась знакомые очертания Лехиной нечесанной головы.
«Живой?», тихо спросил я Леху.
«Не уверен…», хрипло пробормотал он в ответ, «Пришлось добираться на перекладных…» Затем, видимо, привыкнув к темноте увидел, что я не один и спросил: «Кто это?», Леха подошел ближе и наклонился, попытвшись разглядеть, кто там лежит у стенки, обдав меня запахом портвейна, чуть не вызвав у меня тошноту.
«Любка что ли? Вы что делаете?», глупо спросил он.
«Тихо ты!», зашикал я на него, отстраняя его бородатую, пропахшую табаком и портвейном рожу. «Спит человек… И вообще прет от тебя портвейном, невозможно дышать…».
«Интересно, а чем это меня должно еще переть? Портвейн пили? Пили! Портвейном и прет…», хихикнул Леха, «Ничего, я тихо…».
«Не волнуйся, я уже не сплю. Привет Леша!», неожиданно раздался заспанный голос Любашки, она потянулась и повернулась на бок, обняв меня. Затем, как ни в чем ни бывало продолжила:
«Мы здесь трахались с Андрюшкой, сейчас отдыхаем». Я поперхнулся от такой раскованности.
«А… ну тогда ладно, отдыхайте. Не буду вас беспокоить.» Целомудренность Леха тоже была уязвлена бесцеремонностью Любашки.
«Спасибо…», вежливо ответила Лехе Люба и тихо запустила свою руку мне между ног.
«Пожалуйста…», не менее вежливо ответил ей Леха.
Мне этот разговор показался дико смешным и я прыснул, прикрыв рот. Люба засмеялась тоже.
«Тише вы, дураки!», зашипел Леха и бросил в нас подушкой. Мы с Любашкой продолжали хохотать под подушкой.
«Я бы конечно посмеялся вместе с вами, но не могу – спать хочу. Извините, не могу пойти спать в другую комнату… Кстати, подушку извольте вернуть!», потребовал он.
Я швырнул подушку назад. Леха пристроил ее под голову и, не раздеваясь, вытянулся на раскладушке. Я звали Лехину раскладушку девичьей постелькой. Дело в том, что по жеребьевке мне досталась кровать размером существенно побольше. И как оказалось, поудобнее для сексуальных утех.
Через минуту он уже храпел, а мы с Любашей распечатали последний презерватив… Мы постарались кончить на этот раз тихо. Не уверен, что у нас получилось...


13.
Вечером я Любашку так и не встретил. Разум заставил меня взять конспект по диффурам и готовиться к зачету. Я просидел в библиотеке до закрытия, стараясь думать о дифференциальном исчислении, но думая только о Любашке. Когда меня выгнали технички, я решил, не задерживаясь ехать домой и отсыпаться. Когда я вышел из автобуса, было уже темно. Хозяева уже наверное спали. Голова давно уже не болела, но дико хотелось спать.
Перед подъездом кто-то, наконец, заботливо проложил доску через лужу. Однако посередине доска неожиданно прогнулась и я по щиколтоку провалился в грязную жижу.
«Черт!». Я стоял посередине черной воды и размышлял что делать. Однако отступать не было смысла. Ботинки все равно были полные воды. Я уже не осторожничая форсировал препятствие и зашел в подъезд, оставляя грязные следы, которых между прочим и без этого уже было множество. Судя по всему, я был не первый, кто попался на эту удочку. Это немного утешило меня. Сами знаете, когда еще кому-то плохо так же как тебе, становится почему-то легче.
Лифт, конечно, как всегда не работал и стоял на первом этаже, тупо и безжизненно раззявив двери. Пришлось ползти по лестнице. Наконец я добрался до своего шестого этажа. Осторожно открыл дверь. Несмотря на позднее время, стеклянная дверь в комнату хозяев была открыта, бормотал телевизор.

Я присел на корточки, чтобы развязать шнурки на ботинках. Мокрые шнурки развязывались неохотно, а ботинки не хотели расставаться с сырыми носками, как будто нарочно оттягивая момент, когда я наконец смогу упасть на свою кровать и наконец выспаться по человечески.
Наконец я победил тупые силы природы и в тот момент, когда я собирался с силами подняться с колен, какая-то тень упала на меня. Я медленно поднял глаза.
В дверном проходе стояла Елена Васильевна.
«Пришел?», как будто и так не ясно было что я пришел, а не прилетел на помеле.
«Ага…пришел. Здрасьте, Елена Васильевна...» я с кряхтением поднялся с корточек и честно посмотрел на нее.
«Я и не знала, что вы, мальчики, носите женское белье.».
«Какое еще такое белье?...»
Тут Елена вынула из-за  спины крохотную белую тряпицу и подсунула мне под нос. На вид это было как шелк, симпатичная такая вещица.
«А!… это…», я совсем забыл про Любашины трусики. Я протянул руку в попытке завладеть ими. Елена шустро отдернула руку с трофеем.
«Это, вообще-то, мои… Вернее не совсем мои… Вернее сказать не мои. Так одного моего знаокомого. Вернее знакомой…».
«Интересно мне, как трусы одной твоей знакомой оказались в моей ванной, а?».
«Ну, во-первых это не трусы, а трусики. А во-вторых… Да что за дела? В конце концов, это моя личная жизнь, Елена Васильевна! Что я не могу познакомиться с девушкой?»
«Вот что, мой дорогой. С девушками ты знакомиться можешь, конечно, сколько влезет. Но вот трахаться с ними в моей квартире и при этом орать как кошки на всю Ивановскую, извини. Сегодняшняя ночь была последней каплей. Если раньше вы только блевали по ночам и песни пели, то теперь оргии устраиваете! Я даю вам две недели, чтобы найти новую квартиру. Потом мы уезжаем в отпуск. Так что отдай мне ключи, пожалуйста.»
Я разинул рот и молча стоял, глупо держа свои башмаки в руках.
«А как я… Как мы…»
«Не волнуйся, не пропадете. Я уже в отпуске. Буду все время дома, дверь открою. Давай-давай».
Я, уже ничего не спрашивая, переложил ботинки в одну руку, достал из кармана ключи и отдал их Елене.
«Спасибо, мой дорогой. Держи свое исподнее». Елена бросила Любашкины трусики мне в лицо как дуэльную перчатку. Мой ответ не требовался. Дверь безжалостно захлопнулась. Жизнь показала свое истинное лицо. Я проглотил горькую слюну и поплелся в уже не нашу келью, оставляя грязные следы на уже не нашем паркете.

Мы сидели с Лехой на крыше.
Он пришел поздно. Как всегда, засиделся у тетки за чаем – ждал звонка из дома. Приехал он на последнем поезде. Я ждал его, чтобы обсудить «пренеприятнейшее известие» – все равно спать не мог, сидя на своей кровати, дожевывая последнюю пластинку «риглис», купленную на Беговой, и уныло бренча на гитаре. Впрочем, даром время не прошло, я, наконец, подбрал гитарную партию к маккартневской “Let me roll it”, что давно никак не получалось сделать. Правда нужно было еще расшифровать слова, что с учетом ливерпульского прононса Маккартни и моего знания английского было практически безнадежным делом.
Вообще, я давно заметил за собой, что неприятности, стрессы и все такое стимулируют мое вдохновение и мозговую деятельность вообще. Наверное, этот факт должен бы заинтересовать ученых.
Леха, конечно же, тоже провалился в ту же самую яму перед подездом и зашел тихо чертыхаясь. Елена уже спала и ему удалось ее не разбудить, поэтому судьбоносную новость сообщил ему я.

«Слушай, старикашка», сказал я ему, «Елена днем прокралась в нашу комнату и забрала наши паспорта. Она не хочет отдавать их, пока мы не заплатим за последний месяц».
Леха перенес неожиданный удар судьбы стойко. Он умел держать удар. Ничего не сказав, он достал из тумбочки чертов банановый ликер и с наслаждением выпил прямо из горла. У Лехи хватило такта не прелагать мне это человеконенавистническое изобретение северовьетнамского коммунистического режима.
Дело в том, что с банановым ликером у меня связана особая история. Этот ядовито-желтого цвета продукт мы купили пару месяцев назад с очередной стипендии. Безо всякого повода, так просто, наверное, нас, как сорок, привлек его необычный цвет. Собственно, я предложил купить эту дрянь. Леха обычно предпочитал чего - нибудь попроще, портвейн, водку или, в крайнем случае, «фруктово-выгодное». Сам не знаю, какой черт меня дернул... почему-то мне его страстно захотелось. Принесли мы его домой, сразу же налили по пятьдесят грамм и выпили. Лехе этот сладкий как халва сироп сразу пришелся по вкусу. Что касается меня, то не прошло и пяти минут, как меня вывернуло наизнанку. Я еле успевал добежать до туалета. Меня полоскало затем добрых два часа с небольшими перерывами в которых я лежал, мокрый от пота, трясясь как в лихорадке и думая, что отдаю концы. Что там такое было в этом сиропе неприемлемое для моего организма, не знаю. Однако, с тех пор при одном только виде густой ярко-желтой жидкости у меня подступал к горлу комок.
Леха, со спокойным сочувствием наблюдая за тем, как я отдаю концы, допил всю бутылку в тот же вечер в одиночку и сладко заснул. На следующий день он сходил в гастроном и купил еще одну. С тех пор каждый вечер он прикладывался к ней перед сном.

Леха вытер засиропившиеся усы, аккуратно завинтил пробку и убрал бутылку обратно в тумбочку.
«Пойдем что ли на крышу, подышим воздухом...», предложил он.
«Пойдем подышим...». «Подышать» для Лехи означало всего лишь покурить на улице.
Привычным путем через черную лестницу за лифтовой шахтой мы поднялись на крышу. Сидеть на крыше по ночам, когда на душе было плохо, или наоборот, хорошо, или просто так, от нечего делать, тоже было одной из наших традиций.
Я уселся на еще теплый рубероид. Леха же встал, подошел к самому краю крыши и закурил там свой любимый «Космос», со смаком выпуская дым и озирая горизонт. По правде говоря, ничего особо примечательного на горизонте в этом районе новостроек, особенно днем, не наблюдалось. Далеко на востоке жиденьком заболоченном леске, обреченном на уничтожение, в котором таилось кладбище, на юге и на западе, еще еле-еле светящемся ушедшим на другую сторону земли солнцем, ничего кроме новых освершенно одинаковых двендцатиэтажек и убогих хрущевок до самого горизонта ничего больше не было. Зато ближе к нам громоздились высотные общежития строящейся олипийской деревни. Однако ночью, под плюющими на все наши человеческие проблемы звездами и луной, с высоты двенадцати этажей, обычные хрущевки, теснящиеся друг к другу, как слепые котята, начинали светиться как драгоценности, а фары далеких и невидимых автомобилей высвечивающие движущийся перед ними кусок МКАД, превращались в НЛО на бреющем полете...

Леха любил ходить по краю крыш с детства. Он не боялся высоты. А может и боялся, но таким образом покорял какой-то один из своих многочисленных комплексов.
Я, сказать по-честному, с детства не любил эти его дурацкие заигрывания с высотой, но отучивать его было бесполезно. Подъемные краны, мосты, крыши высотных зданий, всякие развалины и заборы – это была его стихия.
Глядя на то, как он балансирует на краю, я всегда невольно начинал представлять, как он вдруг оступается и летит камнем вниз, бессмысленно суча конечностями, и через пару секунд с хрустом врезается в бетонную отмостку. С воем подъезжает скорая помощь, собираются зеваки посмотреть на бесформенный кровавый ошметок... приносят лопату и начинают все это дело отскребать. Какая-то женщина падает в обморок... и все такое в том же духе. Я где-то читал, что тело упав с такой высоты, даже отскакивает как мячик, прежде чем окончательно приземлиться и разбиться в лепешку. Бррр....
Я с трудом отогнал привычное наваждение, и молча сидел и ждал, пока он настоится на краю. Я понимал какая буря сейчас творится у него в душе. Моя буря уже более менее улеглась.

«Что за хрень! Она выгоняет нас посередь сессии и еще хочет чтобы мы ей платили! Она же обещала, что мы можем жить здесь сколько угодно!»
«Она же не уточнила кому угодно, правильно?», возразил я, «Вот ей сейчас угодно, чтобы мы выметались отсюда и будь добр – выметайся!»
«Но она же прописала нас здесь до конца года!», возмутился Леха.
«Ну и что? Побежишь жаловаться в паспортный стол, в милицию? Скажешь что родная тетка нас выгоняет, поскольку мы почти каждую неделю заявляемся пьяные как грузчики и будим всю квартиру? Скажи спасибо и на том, что у нас хоть прописка есть и сиди лучше тихо.»
«Слушай! Я не думаю, что она захотела бы, чтобы в милиции узнали, что она прописывает никаких не племянников!»
«Ой, да брось ты! Что ты шантаж задумал? Возможно она и не хотела бы, да только она, сволочь, просчитала все наперед. Я вовсяком случае так думаю, иначе она не вела бы себя так нагло. Если мы начнем добиваться справедливости, чем это кончится? Возможно ее оштрафуют слегка, пожурят... Зато нас уж точно не просто пожурят, а надают по шапке так, что мало не покажется, лишат московской прописки и вытурят из Москвы. Это в лучшем случае… Правильно?»
«Да уж…», Леха почесал репу.
«Проблема – где взять деньги? У меня до стипендии осталось двадцать рублей… давать будут еще неизвестно когда…»
«У меня есть тридцать…Надо еще полторы сотни… Жрать тоже за бесплатно не получается. Надо где-то доставать.»
«Родители давно ничего не подбрасывали. В ближайшее время вряд подбросят...»
Это я знал точно. Дело в том, что моя мама проектировала меритель на одном из оборонных заводов. Случилось так, что она давно, еще лет двадцать назад, будучи молодым конструктором, только-только после института, допустила какую-то ошибку при проектировании очередного калибра. Однако в результате, деталь, которую изготовили при помощи этого калибра, получила слишком тонкую стенку в одном месте. Но об этом до поры до времени никто не знал, и эти перетонченые детальки успели понаставить чуть ли не на все эти хреновины, охраняющие наши священные рубежи.
В один прекрасный день при каких-то очередных испытаниях эти чертовы железки вдруг начали разрушаться одна за другой, поставив всю нашу оборонную мощь на грань краха. Все, кому было положено, тут же встали на уши, началось расследование, в результате которого моя мамуля оказалась в числе крайних.
Дело потом, слава богу, закончилось для нее всего лишь строгим выговором по партийной линии, можно сказать легко отделалась, если не считать последующей язвы желудка. Позже оказалось, это была не ее ошибка, а кого-то другого, где-то на другом конце Союза, того, кто строил размерную цепочку той злосчастной детали, что должны были контролировать маминым калибром.
Начальник отдела, поседевший в ходе этой истории, потом сказал ей, что страну спасло только то, что в тот момент с официальным визитом в Москве торчал Киссинджер. Честно говоря, я лично сомневаюсь в том, что американцы только и ждали удобного момента, чтобы закидать СССР бомбами. Если бы ихние генералы решили бы нас ими закидать, никакой Киссинджер их не остановил бы.
Потому что, когда военные добираются до своей чертовой кнопки, их уже ничто не может остановить, даже понос. Такие уж они упорные парни, военные. Причем, не важно что у них на погонах – звезда, полумесяц, орел или свастика. Они все делаются из одного теста. А может дерьма.

Если бы я позвонил маме и попросил ее помочь, она, конечно, помогла бы мне. Она всегда нам помогала хотя в те дни ей было точно не до меня и до моих финансовых проблем. Но остановило меня не это. Я не стал звонить домой, потому что не представлял, как я буду ей объяснять почему нас выпирают из квартиры, которую она нам с таким трудом организовала. Не скажешь же родной матери, что нажравшись как свинья, ты трахался как бешеный лось и перебудил всю округу, а потом твоя подруга безстыдно развешивала свое нижнее белье на каждом углу.

«Может попросить ее подождать до осени? Вернемся из стройотряда, заработаем, заплатим...», предположил Леха.
«Какой стройотряд, Леха!? Мы еще не сдали сессию! И вообще, даже если она согласится подождать, не думаю, что эта... ****ь отдаст нам паспорта… что она дура?». Вообще-то я сам не ожидал от себя такой грубости. Обычно я употреблял не больше одного матершинного слова в сутки. Но раз начав, я уже не мог остановиться и продолжал:
«Может она и ****ь, но уж точно не дура... А нам без паспорта, сам знаешь, как без штанов. Мы даже в чертов стройотряд не сможем поехать»
«Вот же ****ь!», согласился со мной Леха, «У тетки мы не сможем жить без конца! И так получится какая-то коммунальная квартира. Она, дядька, Валька и нас двое – пять человек в трех комнатах! Нам придется жить посередь гостиной! Блин, сколько раз зарекался не оставлять документы дома!»
«Зарекалась ворона говно клевать, да вот разве последнее с  клюковкой…», ввернул я народную мудрость.
Леха поднялся и снова подошел к краю. Он задумчиво начал зажигать спички и бросать их вниз. Думаю, что они, сгорая, долетали и гасли как раз на уровне нашего шестого этажа. Непосвященному они могли бы показаться падающими звездами, исполняющими желания. Если бы в этот момент Елена Васильевна посмотрела в окно, она могла бы загадать желание и оно, возможно, сбылось бы и вся наша жизнь тогда пошла бы по другим рельсам.
Но, судя по дальнейшим событиям, она в окно не смотрела и никаких особых желаний не загадывала. Скорее всего, Елена Васильевна в ту ночь просто храпела на пару с Борюсиком или трахала его, придушив своими огромными грудями, на своей огромной железной кровати с никелированными шишечками.

Наконец, Леха насмотрелся в бездну и сжег все спички. Вернувшись, он уселся рядом со мной молча, продолжая курить и размышлять. Через несколько задумчивых затяжек Леха удивился, почему это Елена вдруг отобрала у меня ключи. Я предположил, что таким образом она хочет принудить меня соблюдать комендантский час и вообще вести себя тише воды.
«Тоже мне воспитатель…сука драная!», выругался я, на пятьсот процентов перевыполнив свою обычную дневную норму ругательств.
«Думаю, что ей наплевать когда мы заявляемся...», задумчиво выпустил дым Леха, - «Скорее всего, она просто боится, что мы что-нибудь у нее сопрем перед уходом».
«Что у нее переть-то?»
«Кто ее знает… Значит есть что, раз она опасается… Логично?»
«Ну и хрен с ней, пусть подавится своим ключом. Специально сопру у нее… столовое серебро».

Столового серебра я у Елены правда ни разу не видал, как впрочем, и прочих ценностей. Старая огромная кровать с продавленными пружинами, на которой, она, между прочим, я еще об этом не рассказывал, однажды, могла лишить меня моей девственности, опередив Любашку, стандартная полированная мебель, телевизор «Рекорд», стеклянный хрусталь в буфете… Так, всякий хлам. Во всяком случае эти люди не производили впечатление богатых, или по-крайней мере, обеспеченных, как, например, Лехины тетка с дядькой. Те были, сразу видно, люди зажиточные. Тетка Валя была заслуженной учительницей, а дядька Саша был каким-то партийной бонзой, то ли секретарем райкома, то ли начальником какого-то отдела.

У них по тогдашним понятиям о роскошной жизни было все. Огромная трехкомнатная квартира «улучшенной» планировки, обставленная импортной мебелью, своя серая «Волга», не считая черной служебной, которая привозила и увозила дядю Сашу по его партийным делам, своя дача под Москвой и все такое. Кроме того, в последнее время дядя Саша не вылезал из загранкомандировок, где он и пребывал в то время в очередной раз. Что делали партийные работники за границей, я тогда не очень сильно представлял, да и не задумывался об этом. Заграницы для меня как бы не существовало.
Возможно, дядя Саша обменивался то ли партийным, то ли революционным опытом с кубинскими или немецкими товарищами. Во всяком случае, из каждой командировки он привозил кучу чеков, которые тогда отоваривали в магазине «Березка». Я был в этом магазине однажды случайно. Вообще-то простым смертным туда вход был запрещен, вероятно, я попал туда просто по недосмотру мента, стоявшего на входе, а может быть и благодаря какому-то особому выражению лица, которое было мне свойственно всегда, когда я не ведал, что творю.
Я был у них дома всего один раз, роскошь обстановки поразила меня. Мои родители, работники руководящего звена на оборонном производстве, были далеко не нищие люди. Но, по сравнению с хоромами, в которых жила Лехина московская родня, трехкомнатная квартирка моих предков в закрытом уральском городке, прописаться в котором в те времена означало почти верх мечтаний для большинства советских инженеров, была просто хижиной «дядюшки Тыквы».

«Живут же люди...», вяло думал я, продолжая механически жевать жвачку. Между тем, она уже утратила абсолютно все свои вкусовые свойства, превратившись в бесвкусный кусок невнятной дряни, лишь заставляющий организм бессмысленно генерировать слюну. В те времена жевательная резинка была страшным дефицитом и купить ее можно было только на черном рынке, например, неподалеку от станции «Беговая». Я, наконец, вытащил изжеванную резинку и с сожалением прикидывал куда бы ее пристроить.
«Не выбрасывай жвачку, дай-ка мне ее сюда...», сказал вдруг Леха.
Я в недоумении посмотрел на него. Ничего не сказав, я отдал ее Лехе. Он достал свой ключ, быстро и ловко снял с него слепок. Вне организма резинка быстро затвердела и дала слепок отличного качества, повторив даже царапины. Какой универсальный загарничный материал, подумал я про себя.
«На черта тебе это?», я с подозрением посмотрел на Леху.
«Пока сам не знаю. Так, на всякий случай. Елена наверняка завтра отберет и мой ключ».
«До сих пор не верится, что нас вытуривают... Может это нам только почудилось? С похмелья, может быть...», задумчиво плюнув на дальность, задал я риторический вопрос.
«Хотелось бы, чтобы было так... Но хорошее случается с нами только в нашем воображении, плохое же сплошь и рядом происходит на самом деле...».
«Ну ты прямо-таки Кузьма Прутков!». Леха, надо сказать, поражал меня способностью изрекать время от времени сногсшибательные афоризмы.
«Не Кузьма, а Козьма...», поправил меня Леха, «И вообще Козьма тут не при чем. Это сказал мне один умный человек...».
Поговорив еще немного о том о сем, мы пошли спать. Завтрашнее утро могло все же быть мудренее этого нерадостного вечера.

14.
На следующее утро, когда мы грустно пили свой кофе на кухне, Елена действительна вылезла из своей комнаты, без стеснения тряся своими большими как мячи сиськами под заспанной ночной рубашкой и без долгих разговоров отобрала у Лехи ключи. Леха только молча и многозначительно посмотрел на меня, дескать, что я говорил?
Затем Леха было заикнулся о паспортах, но Елена уперла руки в крутые бедра, выпятив не слишком большой, но и не маленький живот и обнаружив под ним явный намек на густые жесткие волосы, выпирающие сквозь ее ночное одеяние и заявила:
«Извините, дети, паспорта против денег! Вы мне что обещали? Обещали не блевать в туалете по ночам? Обещали не приходить в три часа ночи? Вашими обещаниями только подтереться!»
«Но в Москве без паспорта все равно как голому на вокзале…», жалобно пропищал я.
«Елена Васильевна, ну пожалуйста...» канючил в свою очердь Леха.
«Ничего перебьетесь. Быстрее шустрить будете с деньгами.»
«Может мы и блюем в туалете, но не каждый же день! Да и деньги до сих пор платили всегда вовремя! Почему такое недоверие?», неожиданно для себя осмелел я.
«Вовремя? Деньги за март я получила когда? Второго апреля! А должна когда? В начале марта! Деньги за январь когда? Вместе с феральскими. Все! Больше я вам не верю», Елена развернулась и, тряся мощными ягодицами под мятым шелком рубашки удалилась в свою спальню досыпать.
«Трахнуть бы ее…», сказал Леха, когда дверь в спальню закрылась за этой стервой. «Сука она, конечно, но сиськи у нее что надо».
«Размечатлся! Пока что она нас трахает, как хочет. Да и сиськи у нее висят до пупа», - слукавил я. На самом деле ее огромные круглые дыни всегда меня заводили.
«Между прочим, не поверишь, однажды я ее на самом деле чуть не трахнул... А вернее она меня», ее выдержал и проговорился я.
«Как это? Врешь! Почему раньше не рассказывал?» Леха уставился на меня как будто увидел впервые.

Я долго держал эту историю при себе. Но тут я решил ему все рассказать. Дело было так.
Однажды после тренировки я приехал домой довольно рано, часов в десять. Была пятница, конец недели, слава богу! Боря как всегда по вечерам отсутствовал, видать как всегда отдыхал где-то со своими дружками по домино или чем там занимаются слесаря-сантехники после смены, и пока не было очереди в ванную, я сразу же полез в душ. Стоя под горячей водой, я как все юноши в моем возрасте предавался эротическим мечтам, что естественно отразилось на размере одной из частей моего тела. Когда я наконец выключил воду, вылез из ванны, и уже почти совсем вытерся, дверь неожиданно открылась и в проеме появилась Елена Васильевна.
«Занято!», запоздало выкрикнул я. Я поспешно попытался прикрыться полотенцем, но она похоже успела разглядеть, что член у меня стоит.
«Я вижу. Это ничего, ты меня нисколько не стеснишь. Мне нужно только взять кое-что здесь...», Елена, одетая в одну ночную рубашку, спокойно вошла в ванную и приблизилась ко мне вплотную, задев меня своими большими сиськами. Член у меня встал по настоящему. Я не знал куда деваться.
«Ого! Ты уже большой мальчик!», Елена Васильевна приблизилась ко мне вплотную и неожиданно запустила руку мне под полотенце и схватила меня за яйца. Сказать «схватила», было бы пожалуй не совсем правильно. Она довольно бережно обращалась с моим хозяйством. Я бы даже сказал с эдакой грубой нежностью. Затем она схватила меня за член. Это меня так завело, что я думал, еще немного и я кончу прямо ей в руку. Полотенце  мое соскользнуло и упало на пол.
«Елена…э…Васильевна…», сердце мое делало тысячу ударов в минуту. Мне было невероятно приятно почувствовать ее горячие руки на моем пенисе, но я невинное дитя не знал, как себя вести в такой ситуации и глупо стоял отпрянув назад.
«Хочешь я тебя трахну?», она приблизила свое лицо ко мне, по прежнему держа мое хозяйство в руках... Ее шелковая рубашка соскользнула с плеч, обнажив ее белые груди. Огромные коричневые соски скользили по моей груди, почти касаясь головки моего члена.
«Да я… не знаю... как…» Я не знал куда деваться от ее большого ярко раскрашенного рта. Густой запах парфюмерии исходил казалось из каждой ее поры. Если бы не этот запах, возможно моя девственность приказала бы долго жить в тот же момент. Дело в том, что я почему-то не выношу запаха дешевой парфюмерии.
Но тут, слава богу, в дверь позвонили...

Леха, выслушав мой рассказ, завистливо покачал головой, то ли веря мне, то ли не веря. Потом мы поехали в институт. Но зачет в этот день мы не сдали, потому что Диффура, как мы звали нашу преподавательницу, была совершенно не в настроении принимать зачеты. У нее было настроение валить всех безжалостно и без разбору Я подумал, что ее тоже, видимо, выгнали из квартиры но эта мысль нисколько не притупила переживания от сплошных поражений валящихся на мою голову в последнее время. Жизнь повернулась ко мне спиной, горько подумал я.
На следующий день после очередной консультации Леха уехал на переговоры к тетке. Меня, кстати, всегда тянуло спросить Леху, почему такая-сякая Елена  Васильевна прописала нас с Лехой в своей квартире, пусть временно, пусть за деньги, прикинувшись нашей теткой, но тетя Валя, Лехина настоящая тетка, которая так его якобы любила, об этом даже ни разу не заикнулась. Но я его не спрашивал, чтобы не разрушать его иддилические отношения со столичной родней. Не зря говорил Булгаков, квартирный вопрос испортил москвичей.

15.
В этот день нам удалось состыковаться с Любашкой два раза. Один – до, другой – после занятий. Быстро перепихнувшись с Любашкой под лестницей в главном корпусе, я приехал на Озерную из института пораньше. Несмотря на то, что я был без пяти минут бомж, я ходил в последнее время петухом, гордясь своими успехами на эротическом фронте. Эти успехи требовали конечно значительных усилий, но в моем возрасте о такой усталости мечтает каждый сопляк. Ученые давно знают, что максимум сексуальной активности приходится на возраст между шестнадцатью и двадцатью двумя годами, но почему-то никому об этом не говорят.

Устало поднявшись по слабо освещенной лестнице я по привычке начал нашаривать ключ в кармане, но вспомнил, что он конфискован моей полнотелой хозяйкой. Я постучал. Елена Васильевна открыла дверь и впустила меня.
«Ну что, мой дорогой, когда будем рассчитываться?»
«Не знаю что сказать, Елена Васильевна. Пока денег нет совсем. Стипендию задерживают почему-то…»
«Работать надо, мой дорогой, а не на стипендию рассчитывать, и уж тем более не развлекаться!», покачала она головой.
«Так я и работаю! Всю последнюю получку, между прочим, вам отдал в прошлом месяце!», возмутился я. Она как будто не слышала.
«Время идет. А то смотри, может натурой рассчитаешься? Ты же уже опытный мальчик! Пару-тройку раз трахнемся – и мы в расчете!», усмехнулась она многозначительно. Я скромно потупил взор, невольно представив себе ее огромное заросшее густыми волосами лоно и громадные сиськи. Ее титанические формы не были в моем вкусе, я всегда предпочитал более спортивных женщин. Однако мой младший товарищ, до этого смирно дремавший после честно отработанного подлестничного секса всего лишь час назад, вдруг ни с того ни с сего проснулся и с готовностью начал расправляться как складной метр. «Почему бы и нет?», подумал я, «От меня не убудет, в конце концов. Расслабься, как говорится, и получи удовольствие!»
«А как же Леха? Он как расчитываться будет?», задал глупый вопрос я.
Елена усмехнулась и, вдруг, распахнула свой расписаный восточными огурцами шелковый халат и моему, не успевшему еще насытиться женскими прелестями, юношескому взору явились роскошные формы.
Один мой хороший товарищ Вовка, по кличке Мазай, который в свое время притащил меня в секцию каратэ, имел сокровенную мечту - трахнуть большую взрослую и толстую бабу. Будь он на моем месте, его мечта стала бы реальностью.

Между прочим, груди у нее были хоть и большие, но вполне приемлемой формы. Соответствующего размера гигантские соски призывно подрагивали на белоснежных шарах, покрытых многочисленными нежно-голубыми прожилками. При всех ее немаленьких габаритах, Елену Васильевну нельзя было назвать толстухой, не покривив при этом душой. Небольшой животик имел, конечно, место, но тоже был вполне ничего. Во всяком случае, ожидаемых безобразных жировых складок я не обнаружил. Скорее он даже был довольно привлекательным в своей ничем не стесняемой гладкой округлости, плавно скатывающейся вниз, туда, где мой взгляд нашел нечто еще более замечательное.
Самое удивительное, что волосы на лобке Елены Васильевны были именно такими, какими я воображал их в своих похотливых юношеских мечтах. Их было много и они покрывали буйной курчавой порослью весь низ живота и даже нескромно переползали на внутренние части бедер. Ярко-розовый невероятно большой клитор призывно мерцал в этих зарослях. Я возбудился страшно при виде этого чудовища.
«Пусть у Лехи голова не болит!... Ты за него вполне со мной рассчитаешься...», понизив голос почти до шепота ответила на мой дурацкий вопрос Елена.
Она подошла ко мне и, решительно взяв мою руку, точным движением погрузила ее в в свое бесстыдное лоно. Клитор был уже скользкий и горячий. Не встречая никакого сопротивления, мои пальцы провалились в ее горячую готовую к приему посетителей глубину. Я ощутил мягкую и ребристую внутренность наполненную смазкой. Не знаю как она сделал это, но мои пальцы сами собой проникли внутрь ее просторного влаглища. Большой палец уперся в громадный клитор, который разбух до размеров небольшой сосиски и упруго пружинил под моим пальцем. Я, уже более-менее опытный в этих деалх, автоматически слегка поласкал его.
Елена Васильевна издала какой-то невнятный звук и обвила мою шею своими ручищами, прижавшись ко мне всем своим роскошным и неожиданно гибким телом. Я с удивлением обнаружил ее ногу на своей пояснице. Мой маленький друг уже перестал быть маленьким и нетерпеливо просился наружу. Тут я вспомнил, что всего лишь полтора часа назад мы с ним честно отработали на том же поприще и еще не освежились после этого.
«Мне надо пожалуй подмыться...», задыхаясь от желания и жаркого дыхания Елены Васильевны, слегка сдобренного каким-то алкоголем, сообщил я. Елена неохотно сняла свою ногу с моей поясницы, ловко сжала свои недра и моя рука легко выскользнула из ее влагалища.
«Иди... только быстро, пока не передумала...», трогая себя за сиськи ярко наманекюреными пальцами, великодушно опустила она меня.
Я бросил свои вещи прямо в прихожей и почесал в ванную, на ходу снимая с себя одежду и бросая ее на пол.
Я встал под душ и едва успел смыть со своего дружка Любашкины секреции, как дверь в ванную открылась и Елена оттдернула занавеску. Я забыл выключить воду. Горячая вода продолжала бить мне в спину. Мой самопроизвольно подрагивающий член оказался прямо на уровне ее груди.
«Дежавю. Я уже где-то это видел...», ускользая мелькнула мыслишка в моей отупевшей от первобытного желания голове.
Елена Васильевна схватила его и он тут же оказался у нее глубоко во рту. Она сделала несколько восхитительно сладких глотательных движений и я тут же бурно кончил прямо ей в рот. Она ожидала этого и, к моему удивлению и восторгу, умело заглотила всю мою сперму. Она прожолжала держать мой член во рту лаская его языком до тех пор пока он не обмяк. Только после этого выпустила мой пенис из своего рта, продолжая держать его в руке. Он тут же снова начал набухать как почка в ускоренном кино по ботанике.
«Ого!... Ты снова уже готов!», с первобытной нежностью смотря мне в глаза прорычала Елена Васильевна липкими от спермы губами, продолжая ласкать мой орган руками.
Я был опустошен и чуть не валился с ного от слабости. Я пошатнулся и невольно ухватился за ее плечо. Она подхватила меня за ягодицу одной рукой, не дав мне упасть, другой она продолжала держать мой член в руке, слегка сжимая и разжимая пальцы, скользкие от спермы.
«Тщ-щ... Не падай пока...»,
Пар от горячей воды и запах наших выделений смешивались в невыносимо сексуальный коктейль. Несмотря на то, что я кончил уже в третий раз за этот день, знакомого сонливо-бессмысленного состояния не наступило. Была только временная слабость, но желание, к моему удивлению, снова быстро нарастало. Мало того, оно было гораздо сильнее того, что я испытывал пять минут назад в коридоре при виде ее горобразных сисек и заросшей густым лесом сырой долины.

Елена Васильевна безошибочно угадывала мое состояние и зная, что все еще впереди, продолжала умело приводить в чувство моего приятеля. Тот проявляя чудеса стойкости, продолжал увеличиваться в размерах и приобретать необходимую твердость. Она снова взяла его в рот и новое до этого неизведанное наслаждение переполнило меня.
«Быстрый ты!», на секунду выпустив мой уже распухший до необычно странных размеров красный, как будто распаренный член, сказала Елен, «Ну да ничего, сейчас ты у меня долго не кончишь!». Она снова продолжила оральное соитие. Ее груди с упругими как будто резиновыми сосками скользили по моим берам. Они были твердые как баскетбольные мячи, горячие и мокрые от пота. А может от пара. А может от того и от другого. Халат Елены промок почти насквозь и, наконец, Елена сбросила свой никчемный наряд на пол и не выпуская моего члена изо рта, поднялась ко мне в ванну и задернула шторку.
Горячая вода била острыми струями в мою спину и ягодицы, заводя меня еще больше. Она опустилась на корточки и продолжала заглатывать мой пенис сначала полностью так, что ее нос упирался мне в низ живота, а затем, медленно выпуская его из своей глубокой и просторной глотки. Затем она слегка обволакивала своими мягкими и горячими губами головку моего члена, почти совсем не оказывая на нее никакого давления, одновременно лаская ее скользкой как внутренность влагалища нижней стороной языка. Ее пальцы одновременно нежно сжимали и расжимали мою набухшую как монгольфьер мошонку. Другая рука также едва касаясь скользила по моей ягодице, под потоком шумящей из душа воды.
Наконец, когда я начал вцепляться в ее спутанные мокрые волосы на голове, и стонать, она выпустила мой пенис изо рта, встала и развернувшись ко мне спиной, наклонилась, упершись руками в кафельную стену, открыла моему взору громадную разверстую как кратер вулкана вагину.
Я не успел налюбоваться этим необычайным зрелищем, потому что Елена быстро поймала мой пенис своей умелой рукой и направила его в эту бездну. Вагина ее была действительно необычайно просторной. Мой член буквально потерялся бы там, если бы не ее особое умение. Сжимая стенки влагалища и затем вдруг отпуская их она то обхватывала меня как тисками свой горячей скользскостью, то давала мне почти полну свободу, при этом совершая типичные возвратно-поступательные движения.
Это были совершенно новые для меня ощущения. Я инстинктивно начал двигаться ей на встречу все быстрее и быстрее. Елена Васильевна неожиданно начала громко стонать и что-то выкрикивать, матерясь при этом как ивзвозчик. Это сначала удивило меня, и я даже остановил свое движение.
«Что-то не так?», вежливо остановив свой поршень спосил я.
«Все так! Не останавливайся! Трахай, трахай меня, сукин ты сын!», заорала она еще громче.
Это почему-то завело меня еще больше. Наше дикое животное соитие продолжалось мне кажется бесконечно, но, наконец, я снова кончил прямо в нее и в этот момент я сам заорал так как будто, мои яйца взорвались. Елена заорала тоже, я вонзил свой член как мог глубоко и мы замерли так примерно на сутки.
Наконец, Елена Васильевна медленно выпрямилась, мой пенис выпал из нее как птенец из гнезда. Она повернулась ко мне, сочно поцеловала меня в губы своими красными напомажеными губами, оставив у меня во рту странную смесь из сладкой помады, портвейна, и еще чего-то соленого и непривычного на вкус, и, небрежно отеснив меня сама встала под душ. Не обращая на меня никакого внимания, как будто она была одна, Елена Васильевна тщательно подмылась и, не вытираясь, как ни в чем ни бывало, вышла из ванной.
Я посмотрел вниз на честно отработавшего свое сегодня дружка и ласково ему подмигнул. Он, красный и разбухший как вареная сарделька, еле шевельнулся в ответ. Только тут я почувствовал, что батарейки у меня практически полностью сели. Я из последних сил привел себя в порядок, еле добрался до постели и уснул как убитый.
Посреди ночи я неожиданно поснулся. Мне показалось, что я не подобрал свои вещи в коридоре. Я представил как вернувшийся с ночных посиделок Борюсик идет по из прихожей по коридору и собирает снчала мои носки, затем самодельные джинсы, потом футболку и, наконец, мои не совссем свежие трусы.
Я в ужасе включил свет и сел на кровати. Однако, все мои вещи, неожиданно аккуратно сложенные, лежали рядом на стуле. Я посмотрел на часы. Они показывали три часа ночи. «Час быка...», автоматически отметил я, верный фан чрезвычайно популярного в те времена Ивана Ефремова. «Лезет в голову всякая хрень...».
Лехи все еще не было. Видимо, переговоры затянулись.
Испуг прошел, на смену ему пришла какая-то странная умиротворенность. Я снова упал на подушку и крепко проспал до утра, не просыпаясь.

16.
На следующий день Леха, переночевавший у тетки Вали, сообщил мне, что мы сможем пожить у нее некоторое время, пока не найдем другое жилье. Я в принципе был не против «покантоваться» некоторое время в роскошной обкомовской квартире, но я поспешил сообщить ему, что возможно мне удастся договориться с Еленой.
«Натурой что-ли рассчитаешься?», усмехнулся он.
«Почти угадал...», удивишись его проницательности, ответил я.
«После всего, что она устроила, мне ее б...дская квартира и даром не нужна. Ты смотри, как хочешь, а я сегодня вещи забираю и перебираюсь к тетке... Как надумаешь, дай знать. Телефон знаешь. Поставим вторую раскалдушку. Будем спать в гостиной...». Я кивнул. Тут мне припомнились увесистые прелести Елены Васильевны, и мне, почему-то, еще раз захотелось к ним приникнуть.
Тут, совсем некстати, мои эротические грезы развеяла Любашка. Она подошла и прижалась ко мне всем телом. Леха сразу испарился. Я подумал, что Елена Васильевна никуда от меня не денется.
Любашка затащила меня на маленький пустырь за институтской столовкой. Это была какая-то странная заброшенная свалка, затерянная между гаражами и какими-то сараями напротив главного корпуса. Там она и овладела мной. Кончала она как всегда шумно и быстро. При этом она, в отличие от Елены Васильевны, никогда не забывала аккуратно натянуть мне презерватив.
После этого мы пошли с Любашкой в кино, у меня был абонемент на фильмы про Франкнштейна. Жутое дерьмо, надо сказать, но по тем временам это были настоящие фильмы ужаса. Народу было немного, мы сели на задний ряд и там, практически не привлекая постороннего внимания до самого последнего момента, повторили все тоже самое, но только уже в темноте.
Когда Любашка кончила она, как всегда, закричала, но никто не обратил на это внимания. Потому что в этот момент из темноты затопленного подвала мельницы вдруг появился Франкенштейн, чтобы задушить несчастную деревенскую дуру, по глупости свалившуюся в этот подвал, и все, кто был в зале тоже закричали от веселого ужаса.
После кино я наконец распрощался с Любашкой и успел смотаться на тренировку. Там, привычно отжимаясь от пола и обливаясь потом, я вдруг впервые почувствовал, что возможности моего организма имеют пределы.
 
Вернувшись в Очаково, по обыкновению, усталый и потный, поскольку в советских школах, где мы тренировались, почему-то душевые не были предусмотрены, я, даже не успев снять ботинок, тут же в прихожей стал жертвой ненасытной Елены, которая набросилась на меня как дикая и удовлетворяла свою огромную похотливую плоть до тех пор, пока я не перестал подавать признаки жизни.
Когда я дополз до нашей комнатушки, оказалось что от Лехи осталось только пыльное пятно на полу, на том самом месте, где стояла его скрипучая раскладушка.
Я остался один на один со своими проблемами и свихнувшейся на почве секса взрослой замужней женщиной.

17.
Так продолжалось две недели.
В первой половине дня между консультациями и зачетами меня пользовала неутомимая Любашка, которая для повышения своей боевой готовности уже вообще перестала надевать нижнее белье.
В конце дня на меня набрасывалась совсем озверевшая от отпускного безделья Елена Васильевна и буквально не вынимая меня из себя, таскала меня как тряпичную куклу из ванной в кухню, из кухни в прихожую, а оттуда, обесстыжев окончательно, на свое пружинное супружеское ложе с никелированными набалдашниками.
Интересно, что обе эти женщины, кончая, орали как сумасшедшие. Я уже начинал мечтать о тишине и о своем еще совсем недавнем невинном прошлом.

Поначалу я, конечно, гордился и буквально упивался своим новым статусом. В конце концов «dreams came truth». Однако к концу второй недели я ослаб настолько, что уже кончал молча, глядя в небо или, соответственно времени суток, в потолок, думая о совершенно посторонних вещах, например, мечтая о том, чтобы поскорее оказаться в уютном вагоне метро и уснуть там, мирно клюя носом, ни о чем не думая, или хотя бы поужинать.
Вскоре я не только перестал показываться на тренировках, но даже уже не мог без посторонней помощи завязать шнурки.
Единственное, что продолжало еще функционировать в моем истощенном донельзя организме, мой пенис. Однако и он уже начал подавать признаки истощения, перестав практиковать такую обычную в этом возрасте вещь, как утренняя эрекция. Это, правда, представляло бесспорное удобство в смысле пользования бытовыми удобствами, извините за каламбур, но начало вызывать у меня опасения в отношении моего физического здоровья.
Проснувшись одним прекрасным утром, накануне пердпоследнего зачета, я понял, что если так будет продолжаться и дальше, то мне скоро будет не нужен не только паспорт, но и зачетная книжка, диплом и вообще ничего уже не будет нужно, потому что я просто тихо отдам концы в момент очередного оргазма.

Одним словом, трезво оценив свои физические возможности, я режил взять тайм-аут. Любашка удивилась, когда я отказался уединиться с ней в пустующем женском туалете, не функционировавшем с полгода по причине срочного ремонта. Я слабым голосом сославшись на некое нездоровье, избежал изнасилования. В Очаково я не поехал, шатаясь целый день до позднего вечера в Ленинских Горках, оттягивая неизбежный разговор с Еленой Васильевной.
Вернуться на Озерную все равно пришлось. Елена Васильевна, похорошевшая и расцветшая за последние две недели как Аленький цветочек, была готова к немедленному соитию, как всегда. Борюсик, к моему большому сожалению, как всегда, отсутствовал. Я снова оказался один на один с этим сексуально-озабоченным чудовищем.

Набравшись мужества, усиленного обострившимся в последнее время интстинктом самосохранения, я сделал заявление:
«Елена Васильевна...», я, между прочим, по-прежнему звал ее по имени отчеству, «Мне нужен перерыв. У меня сессия в разгаре и все такое. Я не успеваю даже готовиться к зачетам. Мы только трахаемся, трахаемся... у меня уже сил нет. Я устал, как грузчик... И вообще, мне кажется, что мы уже с вами давно в расчете. Не могу ли я попросить вас отдать мне мой ключ?».
«В расчете, говоришь?», Елена обидчиво запахнула полы уже привычно распахнутого халата, обдав меня запахом каких-то приличных, возможно, дорогих духов, «Так значит ты, парень, трахал меня только из-за денег? Вот они нынешние мужики! Одна корысть на уме...», она хлопнула дверью своей спальни и ключ повернулся в замке.
Я робко постучал в дверь:
«Елена, открой... Ты не совсем правильно меня поняла... Я собственно не против...», попытался я перейти на «ты». Замок злобно клацнул и дверь снова открылась. Елена стояла в проеме гордо выпятив свои сиськи, обтянутые новым шелковым халатом, как тараны и уперев руки в боки.
«Ты мне, пацан, не тычь! Я тебе не шалава какя-нибудь, которая трусы забывает по чужим квартирам! Я взрослая женщина! И зови меня по имени отчеству, сопляк. Не знаешь как обращаться с женщинами, не суй свой член куда ни попадя! Думаешь хер отрастил и мужиком стал? Считай, что между нами ничего не было! Салага! Чтобы ноги твоей завтра здесь не было! Паспорт получишь, когда принесешь деньги!». Дверь снова захлопнулась.
Я в изумлении хлопал глазами некоторое время, тупо смотря на рифленое стекло. Потом я начал собирать вещи.

18.
Лифт, как обычно, не работал, и, как обычно, пришлось тащиться по лестнице. Мы в жизни не поднимались так медленно...
Я уже три дня как перебрался к Лехиной тетке. В принципе у нее было классно, по нашим провинциальным понятиям даже роскошно. Но меня все время не оставляло ощущение, что мы с Лехой там приживалки.

Лехина тетка была конечно вежливой и интеллигентной, и дядька Саша тоже был мужик что надо, даром, что партийный функционер. Но всем своим видом они давали нам знать, что мы их стесняем.
Я , черт возьми, не люблю сидеть ни на чьей шее. Еще больше не люблю, когда мне сначала предлагают стул присесть а потом начинают его вежливо вытаскивать из под меня намекать на то, что, дескать, не мешало бы стул-то уже и освободить, дескать, самим не хватает. Чертова интеллигенция... С одной стороны им хочется быть гостеперимным, а с другой, как говорится, самим мало.
И потом, привыкнув за два последних года спать на роскошной широкой постели, для меня было не очень-то в кайф каждый день скрипеть раскладушкой, раскладыая ее посередь проходной комнаты. Ни тебе уютной лампы рядом на столе, при которой можно почитать «Над пропастью во ржи» или, например, «Таис Афинскую», ни прочих маленьких, но нужных удобств. Вместо этого, сиди клюй носом как сова, жди когда все насмотрятся в свой чертов телевизор и пойдут спать в свою роскошную спальню.

Но во всей этой бочке дегтя была все-таки ложка меда.
Я говорю о Лехиной двоюродной сестре Вальке.
Ей было всего шестнадцать, она была МСМК по спортивной гимнастике и уже заканчивала свою спортивную карьеру. Вся стена в ее комнате, куда мне удалось как-то заглянуть одним глазком, была увешана от пола до потолка ее спортивными регалиями, грамотами и медалями все такое прочее, кроме того, у нее был еще специальный шкаф, в котором хранились всевозможные кубки и прочие регалии.
Мне как бывшему акробату, закончившему, свою жалкую карьеру на самой зачаточной фазе, ее достижения внушали уважение и трепет.
Удивительное это было существо. Она казалось перемещалась в пространстве, не касаясь земли, настолько легкой была ее походка. Когда останавливалась, что бы она не делала, какую бы позу не принимала, она становилась похожей на изящную статуэтку.
Интересно, что у нее были такие же светлые и слегка вьющиеся волосы как у Лехи, только их было у нее в тридцать раз больше и они сидели у нее на голове эдакой замечательной пушистой шапочкой. Ей, как впрочем, и всем, занимающимся серьезным спортом, не были свойственны чертовы закидоны, характерные для всех шестнадцатилетних девчонок-подростков. Спортсменки, вообще, мне кажется, взрослеют раньше. Несмотря на то, что другую половину комнаты, не занятую спортивными регалиями, занимали куклы и разные девчоночьи игрушки и она любила подурачиться, Валька была взрослой. Это я ценил в ней больше всего.
По честному, так эта маленькая гимнастка просто сразу околдовала меня. Когда я впервые появился в их доме, мне показалось, что я ей понравился. Я в тайне надеялся на это. Во всяком случае, она была не против поболтать вечером на кухне со мной после тренировки, и слегка со мной пококетничать.
Прошло всего тря дня, а я уже забыл про Любашку, про ненасытную Елену Васильевну и все свободное место в моем сердце было занято этой малявкой. Впрочем, я не подавал виду. Не хватало мне еще вступить в половую свзяь с дочкой заслуженной учительницы и секретаря компартии.

В один прекрасный день, мы возвращались с Лехой после сдачи очередного зачета, уставшие и вымотанные, как собаки. Мы решили прошвырнуться по площади трех вокзалов, посмотреть нет ли объявлений о сдаче квартир. Кроме того, там всегда болтались люди, предлагающие приезжим провинциалам жилье. Сколько можно было сидеть на шее у родственников, в конце концов?

Мы вышли на поверхность на Казанском вокзале. С тяжелыми сумками, набитыми конспектами, мы практически сливались с толпой приезжих. Надо честно сказать, что мне это было неприятно.
Я в то время не хотел быть приезжим. Я страстно хотел походить на москвича. Я понимаю насколько это было глупо тогда. Сейчас я, например, наоборот, не хочу походить на москвича. Предложите мне даром московскую прописку – не возьму! Не люблю я их, столичных....

Не то чтобы я не люблю всех москвичей поголовно, но мне почему-то не нравится то, во что превращаются люди, живущие в столице. Они становятся какими-то снобами, смотрят на всех приезжих как на докучливых насекомых, вечно изображают из себя страшно занятых, дальше всех продвинутых и все такое. Будто бы в том, что мама с папой сделали их в Москве является их личной заслугой! Что ни говори, а человек с московской пропиской – это совершенно другая порода людей.

Но тогда, вырвавшись из уральской глубинки, я старательно делал все, чтобы ни в коем случае не походить на провинциала. Мы с Лехой даже разговаривать старались «акая» как москвичи, хотя нет-нет, а наш уральский акцент прорывался наружу и выдавал нас с головой.

Так случилось и в этот раз. Нервное напряжение после сдачи зачета давало себя знать и мы ржали как лошади на всесь вокзал над какой-то дурацкой шуткой.
Не успели мы захлопнуть свои пасти, как к нам подошел милиционер, козырнул и попросил отойти в сторонку. Мы, еще не ведая чем это может обернуться, легко подчинились.
 
Есть еще одна вещь на белом свете, которая мне очень не нравится. Необходимость подчиняться стражникам. Ненавижу стражников. В каждой стране, в каждом обществе обязательно находятся люди, которые с радостью идут огражадть власть от граждан, которые по собственной глупости, лени ли, или просто по недосмотру, так или иначе, допустили эту власть к власти над ними.
Удивительно то, что все эти милиционеры, полицейские, прокуроры, судьи, палачи и прочие служащие так называемой правоохранительной системы, которых я называю одним словом – стражники, формально являются теми же самыми гражданами, которы они по долгу службы должны хватать, допрашивать, обвинять, судить, наказывать и казнить. Разница же на самом деле есть и разница эта огромна.

Перейдя на службу государству, эти гражадане из обыкновенного сырья для делания большой и маленькой политики, каковым являемся все мы, автоматически превращаются в неких неприкасаемых херувимов и серафимов, обладающих совершенно особыми правами и возможностями.
По долгу своей службы эти серафимы, понятно, обязаны каждый день сталкиваться с такими потоками грязи, что трудно даже себе представить. Однако, мало кого из них заставлют делать эту работу силком. В серафимы идут добровольно и исполняют обязанности рьяно, добросовестно и с наслаждением.
Я никогда не понимал и не пойму, что заставляет людей одевать неудобную уродливую форму, обвешиваться тяжелой амуницией, вдевать ноги в сапоги и изо дня в день, из года в год, всю жизнь, до самой пенсии стоять на вокзале, незаметно наблюдая за толпой и выуживая из нее, время от времени, тех, кто имел несчастье слишком громко что-то сказать, засмеяться, или просто иметь «немосковское» лицо.

«Ваши документы, пожалуйста...», тихо попросил он нас, незаметно прижав одим своим взглядом к стенке и оттеснив своей перетянутой портупеей спиной кипучую вокзальную жизнь.
«Какие документы?», глупо переспросил я.
«Ваши паспорта!», пока еще терпеливо разъяснил нам сержант или кто он там был этот стражник.
«Паспорта?...», тут я понял, что мы наконец, влипли.
«Паспорта? У нас сейчас, э... понимаете... паспортов как бы нет... но они вообще-то есть!...»
«Они на прописке, в отделении...», начали мы с Лехой наперебой объяснять как и что. «Но у нас есть вот... пропуск в институт...»
«Тэкс!», с почти нескрываемыми радостью и злорадством подытожил стражник, «Нет паспортов? Ну что ж... Тогда пройдемте!»
«Так вот пропуск-то, посмотрите!... Мы учимся в институте!... мы советские студенты!...», пытался показать менту свой пропуск Леха. Тот даже не взглянул на него, показывая рукой направление, куда нам предлагалось «пройти» и слегка подталкивая меня под локоть другой. Я мягко попытался уклониться от приглашения, вежливо избегая контакта.
«Пройдемте!», уже настойчивее потянул он меня за рукав.
«Подождите! В чем дело!... Мы живем в Москве! Никого не трогаем! По конститутции мы не обязаны таскать с собой паспорта...», начали шуметь мы. Тут как из под земли, подоспел второй «мусор» и они уже безо всяких намеков на вежливость скрутили и грубо поволокли нас на виду у всего честного народа в привокзальное отделение.

Даже не хочется вспоминать все, что там пришлось нам пережить. Само собой нас и наши сумки обыскали, все что при нас было, включая кошельки, ключи, мелочь и маевские пропуска, отобрали. За каким-то хреном вытащили шнурки из ботинок и ремни из штанов. До сих пор не понимаю, зачем все это делается во всех ментовках мира? Неужели они боятся, что арестованные начнут сразу вешаться на ремнях или душить друг друга шнурками? Или они боятся, что это страшное оружие может быть обращено против них, представителей закона?
Кроме того, совершенно непонятно, почему человек, еще ничего не совершивший, просто задержанный для выяснения обстоятельств, на основе лишь каких-то смутных подозрений, взбредших в башку какому-нибудь сержанту-лимитчику, автоматически превращается в объект для издевательств и унижений со стороны всех, кто имеет фуражку на макушке. Зачем, спрашивается, раздевать арестованного человека догола и совать ему в задницу палец? Почему человек должен мучаться всю ночь на жестких досках в окружении татуированных с ног до головы уголовников?

Одним словом, этой ночью мы с Лехой вкусили прелесть советской ментовки на полную катушку. Нас выпустили только на следующее утро, когда все-таки выяснилось, что мы действительно прописаны в Очаково. В семь утра тетя Валя, приведшая в действие нужные рычаги, приехала за нами на такси.
Нам вернули почти все наши вещи, даже кошельки. Однако, в кошельках у нас не остались даже проездных билетов. Все наши деньги, включая медную мелочь исчезли без следа то ли в закромах родины, то ли в ментовских карманах. Но, самое ужасное было то, что бесследно пропали наши маевские пропуска

Когда тетя Валя, не спавшая всю ночь, и расстроенная дальше некуда, уехала, наконец, на работу, мы с Лехой устроили совещание. Было очевидно, что без паспортов нам существовать больше уже никак нельзя. И в строжайшей тайне мы разработали наш план...

19.
Леха достал из заначки последние деньги, и в ближайшем металлоремонте со жвачечного слепка нам сделали ключ от Елениной квартиры, правда содрали с нас вместо обычных рубль пятьдесят все десять. Краснорожий мужик, нагло усмехаясь, сказал, что это за конспирацию. Несмотря на то, что почти все наши деньги остались в ментовке на Казанском вокзале, мы не стали торговаться, пришлось нам пойти на эти расходы.
План наш был простой.
Елена с Борюсиком, как нам было известно из первоисточника, уезжали в отпуск. Мы решили дождаться пока Елена с Борюсиком уедут, под покровом темноты проникнуть в квартиру и, просто-напросто, забрать то, что нам принадлежит. Вряд ли, подумали мы, они утащат наши паспорта с собой в Питер, или куда они там собрались. А долг за квартиру отдадим, когда будут деньги. Мы, как граждане СССР, не можем существовать без паспортов. В конце концов, на нашей стороне конституция, едят ее мухи!
К выполнению операции решили приступать немедленно, этой же ночью.

Мы были теперь чужие в этом доме, нас никто здесь не ждал, впрочем нас и раньше-то никто не поджидал с разогретым ужином, но нас тепрь просто не хотели здесь видеть.
А мы не хотели, чтобы кто-то видел и слышал нас, незваных гостей. На лестнице света не бывало почти никогда, поскольку жильцы выкручивали лампочки на лестничных площадках для собственных нужд. Было темно как в заднице у афроамериканца. Но пока мы поднимались по лестнице, глаза привыкли к темноте. Мы прокрались по коридору к нашей когда-то двери. Было тихо и жутковато.

Ключ сразу подошел и дверь открылась без шума. В квартире было совершенно тихо, только далеко-далеко тикали часы... Я по привычке потянулся к выключателю.
«Не зажигай свет!», прошептал Леха, хватая меня за руку. «Где-то у Бори был фонарь…».
Леха открыл шкафчик в прихожей. Дверь пронзительно заскрипела. Мы замерли. Струйка пота побежала по спине. Чтобы найти фонарь в темном шкафу нужен был еще один фонарь.
«Ладно хрен с ним фонарем. И так уже вижу как кошка в темноте», прошептал снова Леха.
«Давай сначала посмотрим в спальне, проверим – нет ли кого», сказал я в ответ. Я на цыпочках подошел к двери и легонько потянул за ручку. Дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Я потянул еще. Результат тот же.
Дверь в спальню была закрыта на ключ. Снаружи. Это плохо.
Но с другой стороны, это значило также, что дома никого не было. Это хорошо.
«Вот же блин!...», уже вполголоса сказал я. «И что теперь?»
Леха ни слова ни говоря достал их кармана еще один ключ и вставил в замок. Ключ со скрежетом повернулся и Леха медленно открыл дверь. Свет с улицы проникал внутрь и было очевидно, что в комнате пусто.
Мы с облегчением вздохнули.
«Откуда у тебя ключ-то?», по-прежнему шепотом спросил я Леху. Леха только усмехнулся. «Потом расскажу. Иди проверь быстро нет ли кого в нашей комнате, а я поищу паспорта».
В нашей комнате было пусто. Я зашел и сел на свою койку. Когда мне еще придется побаловаться на такой роскошной постели с девчонкой? «Андрюха! Иди сюда» услышал я сдавленный голос Лехи.
Я вскочил «Иду!». Я зашел в спальню хозяев. Леха стоял у раскрытого серванта и держал что-то в руках. «Нашел?». «Нашел, держи, это твой кажется. Я что-то никак не могу найти мой». Леха повернулся и почти неглядя бросил мне потрпанную книжицу, продолжая что-то копать в серванте. Я неловко попытался поймать, но паспорт выскользнул у меня из рук, каким-то нелепым рикошетом отскочил к стене над кроватью и соскользнул на пол. «Черт! Обязательно надо было кидать!», проворчал я. «Что такое?» Леха обернулся в недоумении. «Что, что… Паспорт улетел куда-то за кровать. Нельзя было что ли просто подать?». Я встал на корточки и полез под кровать. Куча всякого пыльного хлама заполняла все подкроватное пространство. «Блин, хрен тут что найдешь теперь впотьмах», проворчал я из-под кровати. «Что там?».
«Что? Дед в пальто. Тут столько хлама, хрен что найдешь! Придется все вытаскивать теперь». Я потянул какой-то сверток, приблизительно  угадывая направление, в котором нужно было искать завалившийся паспорт.
«Принимай давай!» Леха принял от меня какой-то мешок, видимо со старым одеялом или шубой. Какие-то коробки, валенки и прочую дрянь. Наконец я добрался до пола. В темноте я начал шарить рукой, пытаясь нащупть паспорт. Наконец я нащупал что-то, напоминающее его самым кончиком пальцев. Однако я никак не мог подцепить. Я уперся одно рукой в пол и другой попытался достать. Есть! Я ухвтил крепко как мог свой документ и тут пол под моей рукой начал как-то странно себя вести. Он не то чтобы провалился, но как-то подался. Я удивился и испугался. Я подумал, что у меня опять что-то не в порядке с моей чертовой башкой. Я надавил на него всем весом и паркетина с легким скрипом отделилась от остального пола и приподнялась.
«Постой-ка... Тут кажется что-то странное в полу». Я потянул за паркетину и целая пластина из трех или четырех паркетин вдруг сразу вышла из пола.
«Тайник у них тут что ли?...» я с опаской засунул руку в глубину и нашупал что-то шелестящее на ощупь. Я вытащил небольшой мягкий, но в то же время увесистый пакет и подал его неглядя назад Лехе.
«Посомтри-ка что там?». Через несколько секунд я услышал свист.
«Ни хрена себе! Ты знаешь что это ты вытащил?».
«Нет конечно... А что я вытащил?»

«Деньги, твою мать!». Я удрался головой о кроватное железо.
«Какие еще деньги?», не поверил своим ушам я.
«Обыкновенные советские деньги! Тут целая пачка… Сейчас посмотрю». Леха отошел к окну и снова присвистнул
«Ты знаешь сколько здесь?»
«Откуда мне знать? Сколько?»
«Тысяча не меньше!»
«Что-о?»
«Блин! Тысяча рублей червонцами!».
Я еще не веря услышанному, снова запустил руку в дыру и достал еще несколько таких же пачек. Там все было ими забито, куда доставала рука.
«Ну-ка посмотри эти!»
«Мама моя! Да тут у них целоая куча денег!»
«Дай мне зажигалку!», мои чертовы зубы начали стучать от возбуждения. Леха сунул мне свою зажигалку и я мне пришлось ей чиркнуть наверно сто тысяч раз, пока она не заработала и я заглянул в дыру.
Там, в дыре под паркетом сколько можно было видеть во все стороны лежали пачки денег.
Я выключил эту чертову зажигалку, потому что она нагрелась как хрен знает что, и я в полной темноте на ощупь начал лихорадочно доставать их, чертовы пачки, отттуда одну за одной. Через некоторое время я начал чихать от пыли и вылез наружу, чтобы передохнуть. Глаза мои уже снова привыкли к темноте и я увидел на полу огромную кучу денег. Там лежали в основном пачки десяток и пятерок, аккуратно перетянутые бумажными веревочками по сто штук в кажой. Кроме того попадались пачки по пятьдесят и даже по сто рублей.
Мы с Лехой смотрели на нее не отрываясь, затем одновременно взглянули друг на друга.
«Там, по-моему, еще столько же, если не больше», сказал я дрожащим голосом.
«Сколько здесь ты думаешь?», спросил я Леху.
«Я не думаю. Я знаю! Уже сосчитал... Не поверишь!»
«Сколько» шепотом спросил я. Меня снова начало трясти.
Леха тихо произнес: «Здесь триста пятьдесят тысяч рублей не считая мелочи - нескольких пачек рублевыми купюрами!».
У меня захватило дыхание.
«Не может быть!»
«Андрюха! Мы богачи!». Тут я пришел в себя.
«Ты что же ... хочешь все это того?…скомуниздить?»
Леха лукаво почесал бороду. Похоже у него уже созрела какая-то идея.
«А ты будто не хочешь? Почему нет? У них там еще море этих хреновых денег! Оставим им половину. Половину нам».
«Нам?... Но,... это типа... чертов грабеж вроде бы? Воровство?»
«Не думаешь ли ты, пенек, что они побегут в милицию заявлять о грабеже? И потом они же нас тоже грабанули? Паспорта отобрали без спросу, это не грабеж что ли?»
«Э-э… ты хочешь сказать…», до меня начало доходить.
«Откуда у простого советского техника столько денег? Сам подумай!»
«Действительно откуда?», переспросил я. 
«Вот и я говорю. Чтобы честно заработать эти деньги простому советскому инженеру нужно…» Леха пошевелил губами, подсчитывая в уме.
«Двести лет как минимум!» опередил я его.
«При зарплате 120 рублей в месяц нужно примерно триста лет чтобы заработать эти деньги!», поправил меня Леха, «А если ты говоришь там еще столько же, то тогда шестьсот лет! Для такого возраста неплохо они сохранились? И, потом, я что-то чертовых инженеров в этой квартире не встречал пока».
Мы уставились друг на друга как ошалелые.
«Они что банк ограбили?» спросил я Леху.
«Хрен их знает… может банк… Может наследство получили… Только... тогда они не хранили бы деньги под полом. Что-то тут не так. Не знаю я где они столько денег надыбали. Но знаешь что, Андрюха…», Леха посмотрел на меня так, как будто его осенило, «В милицию жаловаться они не побегут!».
«Слушай Леха, я теперь понимаю, почему они паркет у себя перестилали – тайник этот делали!».
«Точно!».
«Получается, где они эти чертовы деньги хранили до этого? В хреновой подушке?».
Я схватился за голову:
«Слушай! Я просто схожу с ума! До меня только сейчас дошло! Нам этих денег хватит на всю жизнь!» Я не верил тому, что с нами происходит. Мы сидели на полу в чужой квартире, тайно в нее пробравшись, перед кучей денег. В  течение несколких минут мы из бедных студентов, тянувших от стипендии до стипендии, превратились в несусветно богатых нуворишей!
«Ну что, все деньги берем? Или оставим им половину?», уже по-деловому начал Леха
«Давай для интересу хоть посчитаем сколько они тут скопили?», предложил я.

Нам потребовалось еще полчаса, чтобы вынуть все деньги из под пола и пересчитать. Мы пересчитали деньги несколько раз, каждый раз получалась другая сумма. Наконец результат стал повторятся.
Оказалось, что под паркетом рядовой двухкомнатной квартиры площадью 27 квадратных метров в ничем не выделяющейся типовой двенадцатиэтажке на окраине Очаково хранилось один миллион триста пять тысяч рублей в купюрах всех возможных достоинств. Миллион триста пять!
Столько денег сразу и живьем мы не видали ни разу в жизни. Разве что в «бриллиантовой руке». Думаю, что большинство советских трудящихся не видали никогда денег больше чем их месячная зарплата. Я попросил Леху:
«Леха, ущипни меня, мне кажется я сплю...». Леха лишь улыбнулся глядя на меня горящими даже в темноте глазами.

Наконец мы честно поделили деньги на две части. Мы решили оставить себе шестьсот тысяч перимущественно в мелких купюрах от рубля до пятидесяти, трезво рассудив, что с крупными купюрами может возникунуть чересчур много ненужных проблем. С другой стороны, чем меньше купюры, тем больше они занимали места.
Тем не менее, Елене с Борюсиком мы оставили самые крупные купюры и с десяток-другой пачек достоинством помельче. Чтобы они не сразу обнаружили пропажу, мы сложили под паркет всякий бумажный хлам, которого под кроватью оказалось предостаточно. Поверх него я снова аккуратно уложил деньги и вставил паркетины на место. Коробки и все прочее барахло снова затолкали под кровать.
Вроде бы ничего не было заметно.
«Если у них такая куча денег, почему они живут так бедно?», спросил я, «Давно бы перебрались в какую-нибудь сталинскую башню на Красной Пресне или по крайней мере в какую-нето приличную новостройку. Или вообще купили бы себе дачу. Машину опять же. А то живут как свиньи. Да еще из нас деньги вымогают. Слушай, Леха это вообще скотство я считаю с их стороны. Сидеть, а вернее спать на таких деньгах и вымогать самым подлым образом каких-то сто двадцать рублей!», меня только сейчас осенило вся нелепость положения.
«Я тоже думаю об этом», сказал Леха аккуратно складывая наши деньги в полиэтиленовый пакет - «И знаешь что я думаю? Они просто не могут показать свои деньги никому. Он обыкновенный слесарь, она – техник. Они просто обязаны тянуть от зарплаты до зарплаты и жить как все. Купи они машину, сразу ОБХСС прибежит выяснять откуда деньги. Я уж не говорю про дачу. Смеешься тоже…».
Он был чертовски прав как всегда. Леха всегда мог разложить все по полочкам и самые сложные вещи становились простыми и ясными как белый день.
«Точно. Может она для этого сейчас и учится в МИИГе, чтобы получить инженерскую корку. У инженеров зарплата повыше… наверное через пару-тройку лет могли бы перебраться и в трехкомнатную квартиру. Может даже улучшенной планировки».
«Запорожец бы купили…», добавил Леха. Мы засмеялись.
«А может даже мотоцикл! «Урал»!»
«Мопед!…» Мы начали ржать как сумасшедшие.
«Тихо!…» Леха зашикал на меня. «Соеседи услышат… Давай уже убираться отсюда»…сказал Леха.
«Точно… Стой! Легко сказать убираться», ответил ему я. «Деньги то в мешок не лезут, посмотри!». Мешка действительно хватило только на половину денег.
«Может сложим в авоську?»
«Не, под кепку!»
«Семен Семеныч!», мы снова заржали. На этот раз уже гораздо тише.
«Шутки шутками, а деньги-то правда надо куда девать. Не рассовывать же по крманам?», сказал я, стуча зубами. Все более сильное возбуждение охватывало меня. Мое сознание суетливо металось по узкому темному коридорчику невероятной ситуации, в которой оно оказалось, стараясь не отвлекаться на посторонние мысли обо всем и прочие мелочи, но подсознание хватало из потьмы за рукав и тянуло, тянуло, вызывая дикие образы белых яхт, шикарных особняков и прочей несуществующей роскоши...
«И то верно. Слушай, давай пошарим в кладовке или на кухне. Наверняка там какая-нибудь сумка или мешок найдется», предложил Леха.
Мы встали и на цыпочках вышли в коридор. В прихожей в шкафу сразу же нашли маленькую затрепанную хозяйственную сумку, в которой Борюсик держал всякий хлам вроде изоленты, разводных ключей, пакли и прочей дряни, неизбежно поселяющейся в каждом советском хозяйстве.
Вытряхнув в шкаф барахло из сумки, мы аккуратно сложили в нее остальные деньги.
«Увесистая сумочка!», сказал я, приподнимая ее.  Тут вдруг ручки затрещали и неожиданно оторвались. Сумка с грохотом упала на пол!
В ночи шум показался нам ужасным.
«Тихо, блин! Точно соседей разбудим!», зашипел Леха.
«Да я не виноват! Ты видишь какой хлам!», начал я оправдываться шопотом.
Леха схватил меня за рукав.
«Тихо!».
Мы замерли и стояли неподвижно несколько минут. Сначала было тихо. Вдруг внизу хлопнула дверь и кто-то начал подниматься по лестнице. В дверь задубасили.
Мы с Лехой выпучили глаза от ужаса и не двигаясь.
«Эй там! Вы нам дадите спать или нет?! Сколько можно? Второй час ночи!» женский скандальный голос за дверью еще некоторое время выкрикивал ругательства. Мы стояли ни живы ни мертвы. Меня начало снова трясти. Леху по всему видать тоже.
«Молчи!», одними губами проговорил он, глядя белыми глазами на меня. Я только затряс головой.
На площадке открылась дверь. Тихий голос начал что-то говорить.
«Что-то таскают сегодня всю ночь по полу, грохочут! Невозможно спать! Мне завтра на смену в пять утра! Что за ****ство!». Снова завелся скандальный голос. Тихий голос что-то продолжал внушать скандальному. Тот отвечал несуразно громким криком
«А мне что! Вот ты и звони! Пусть приедут и разберутся. Мы люди рабочие, нам телефонов не положено! Не то что вам инженерам!», продолжал разоряться удаляющийя бабий голос. Крики наконец затихли, дверь внизу с ужасным грохотом захлопнулась. Затем кто-то подошел к нашей двери. Шаги некоторое время тихо шаркали под дверью. Затем тихо постучали. Тишина. Кто-то долго стоял под дверью, видимо прислушиваясь. Шаги снова зашаркали, удаляясь. Дверь на площадке аккуратно закрылась. Наконец все стихло.
«Бляха муха, не хватало чтоб еще милиция приперлась!», почти неслышно зашлепал губами Леха мне в лицо, схватив меня за руку.
«Да ладно, что нам милиция! Паспорт у меня при себе!», попытался острить я.
«Очень смешно! Давай быстро на кухню!».
«Стой!» прошипел я.
«Может он стоит под дверью и слушает!». Мы замерли. Мы стояли так пять минут, мне казалось я слышу как пот катился по моей спине.
Все было тихо.
«Ушли, кажется…» Мы на цыпочках выбежали из спальни в коридор и ринулись на кухню. Я рывком открыл дверь и тут же встал как вкопанный. Сердце мое остановилось.
На полу маленькой шестиметровой кухни в луже какой-то ужасно блестящей и темной как смола жидкости сияя в лунном свете белым лицом ногами к выходу лежала неживая Елена Васильевна…

20.
Я смотрел на неподвижное тело на полу и не мог пошевелиться. Пот бежал струями из под мышек, по спине и по груди, по лбу и по вискам. Казалось пот тек у меня изо всех возможных отверстий, включая те, о которых не принято говорить в приличном обществе. В мгновение я стал мокрый с ног до головы, однако во рту у меня пересохло.
Леха прошептал мне снова в самое ухо: «Ну что там?». Я вздрогнул и пришел в себя. Я повернулся к Лехе и глядя на него страшными глазами молча указал пальцем вниз. Однако он уже сам все увидел.
«Ни хера себе!», по складам  выматерился Леха. Постояв, вцепившись в косяки, неподвижно глядя в кухню несколько секунд, он пришел в движение и быстро проскользнул мимо меня в кухню и склонился над Еленой Васильевной. Я не мог себя заставить даже посмотреть в ее сторону. Наконец я смог произнести не своим голосом
«Она живая или что?...».
«Что-то не пойму пока...вроде бы не живая. Пульса не могу найти».
«Ага, ****ь!... Вот он!»
«Что это?».
«Мой паспорт, вот что! За каким хером он ей был нужен?», поправляя халат на неподвижном теле, говорил тихо и зло Леха. Он снова бесстрашно взялся за безжизненную руку, подержал ее несколько секунд и рука с жутковатым глухим звуком упала на ленолеум.
«Кто ее...», начал я. 
«Убил?...» переспросил Леха. Наконец он встал и посмотрел на меня с усмешкой. Я понял насколько глуп был мой вопрос. Леха закрыл за собой дверь на кухню:
«Я надеюсь тот, кто ее убил, не прячется сейчас в ванной...»
Я с испугом обернулся и посмотрел в зияющий чернотой дверной проем в ванную.
«Задай глупый вопрос, получишь глупый ответ...», Леха потянул меня за рукав, «Давай делать ноги отсюда!»..
Я схватил сумку в охапку, кое как застегнув старую металлическую молнию. Леха взял на себя мешок. Он оглянулся по сторонам и вдруг, поставив на пол тяжелый мешок, неожиданно открыл кухонную дверь и скрылся на кухне на несколько секунд.
«Ты чего там забыл опять?», нетерпеливо спросил я его.
 Ни слова не отвечая, Леха продалжал шебуршать ан кухне. Я видел из коридора неподвижные белые ноги на полу и не осмеливался даже заглянуть внутрь. Наконец, осторожно обойдя тело на полу, Леха появился, держа в руках какую-то тряпку. Я ничего не понимая, переступал от нетерпения. Леха начал зачем-то протирать тряпкой сервант, ручки дверей, косяки, что-то уще. Я подумал, что Леха возможно уже сошел с ума.
«Ты что с катушек съехал?».
«Отпечатки.» спокойно ответил Леха, продолжая методично и быстро протирать мне казалось все подряд.
«Отпечатки? Какие отпечатки?».
«Ты что кино не смотришь? Книжек не читаешь? Слышал когда нибудь про отпечатки пальцев? Вот какие отпечатки. Наши с тобой хреновы отпечатки везде! Этот тр... тело рано или поздно найдут, правильно ведь? Ясно всем будет интересно, кто последний побывал в этой долбаной квартире. По отпчаткам нас с тобой вычислят и загремим под панфары на всю катушку... Понял?»
«По-понял...»
«Вспоминай быстро где еще наоставлял свои пальцы?»
«По-под кроватью может быть...», продолжал заикаться я.
«Под кроватью пыльно?»
«Еще как. Наверно сто лет не прибирались», наконец справился я с заиканием.
«Тогда все, хрен с ним. Открывай дверь, только не трогай ничего голыми руками». Я спустил рукав и прихватив ручку замка рукавом медленно ее провернул. Замок открылся практически безшумно. Дверь тихо сама отшла от косяка, раскрыв шель шириной не больше пальца.
За дверью было темно как в заднице у негра. Я тихо потянул ручку на себя и дверь раскрылась без скрипа. Мы с Лехой выскользнули на лестничную площадку. Леха прихватил полотенцем наружную ручку и закрыл чертову дверь.
«Где хренов ключ?», спросил Леха. Я достал ключ из кармана и нащупав в темноте замочную скважину вставил в нее ключ. Ключ зашел наполовину и вдруг уперся.
«Черт!»
«Что еще?» Леха схватил мея за плечо.
«Не идет почему-то...»
Вдруг далеко внизу хлопнула дверь и послышались голоса. Я снова почувствовал как волосы зашевелились на голове.
«Бежим!»
«Стой! Дай я!» Леха оттолкнул меня от двери и сунул мне свой мешок. Я послушно схватил его и отошел в сторону. Голоса снизу замолкли, зато послышались шаги по лестнице. Кто-то поднимался наверх.
«Милиция!» осенило меня. «Вызвали милицию, Леха!»
«Тихо ты... закроем  дверь и уходим через мусорный ход...» Леха продолжал возиться с замком.
«Не идет?»
«Да вошел..., почему-то не поворачивается... Нет, есть!»
Тут наконец замок мягко щелкнул задвижкой заперев неживую тайную миллионершу Елену Васильевну на ее кухне.
«Бежим уже!» я начал совать Лехе его злосчастный мешок. Руки у меня уже начало сводить от напряжения. Сумка вот-вот могла снова грохнуться на пол. Леха мешок не брал, продолжая ковыряться в замке.
«Подожди ты, бля... Теперь не могу вытащить...»
«О блин!» чуть не завыл я в ужасе.
Шаги казалось были уже совсем рядом, всего двумя этажами ниже. Снова послышались голоса.
«Какой этаж-то?...» смог разобрать я в ночной тишине низкий мужской голос, нисколько не стесняющийся нарушить тишину.
«Шестой, должно быть..» ответил другой голос, придавленный.
«Этот-то какой я спрашиваю?» переспросил первый.
«А...Сейчас фонарь достану...» Шаги внизу остановились. Послышалась какая-то возня. Свет замелькал проникая снизу в лестничных щелях.
«Четвертый, кажись....» доложил второй.
«Пошли дальше... Еще парочка. Какого хера они свет выключают?» возмутился первый.
«Лампочки выкручивают, козлы...» ответил ему придавленным голосом второй.
«Леха!...», прошипел я, чувствуя что еще немного, и я намочу в штаны от страха.
«Есть!» Леха быстро протер своим полотенцем дверь, схватил свой мешок и мы, как могли, бесшумно заскользили в другой конец коридора к выходу на чердак.
Слава богу, дверь на черный ход была открыта. Леха растворил дверь, она предательски заскрипела. Я снова чуть не намочил в штаны. Мы оказались на черной лестнице. Однако, здесь было гораздо светлее. Свет луны проникал через грязные окна, освещая перекрученные неведомыми силами тонкие железные перила и, поселившийся на этих ступенях навсегда, мусор. Стараясь не наступать на густо рассеяные бумажки мы медленно, но без остановок двинулись вниз. Как всегда воняло чертовой кошачькей мочой и прочими испражнениями. Но не успели мы пройти и пролета, как вдруг Леха стал и остановил меня. Я замер.
Внизу слышны были шаги. Кто-то шел нам навстречу!

Леха поднял на меня глаза и я понял его без слов. Ни слова ни говоря, мы рванули обратно. Пролетая площадку шестого этажа, я механически зарегистрировал свет мелькающий под дверями и голоса, приглушенные картонной дверью. Не останавливаясь, мы почти бесшумно, как привидения, продолжали нестись вверх.
Девятый... десятый... одиннадцатый. Двенадцатый! Наконец хренова лестница кончилась. Мы были на крыше. Леха догнал меня, когда я уже с трудом открыл тяжелую, обитую железом дверь. Ночной воздух ударил в лицо. Я вывалился на крышу почти без сил. В груди жгло, воздуха не хватало. Только тут я понял какого чертова напряжения стоило нам взлететь одним духом на шесть этажей вверх. Ноги у меня подогнулись и я сел на грубую поверхность плоской кровли и сплюнул, наконец, горькой слюной. Леха швырнул мешок рядом и налег на дверь плечом. Та с трудом встала в дверную коробку.
Леха накинул ржавый засов на петлю и, пошарив вокруг, нашел какой-то шкворень. Он вставил его в замочную петлю и мы наконец почувствовали себя более-менее в безопасности. Леха соскользнул по стене, уселся рядом со мной на теплый рубероид и тоже обессилено сплюнул.
«Вот это приключение!», прохрипел он, повернувшись ко мне.
«Да уж, блин! Это тебе не по ночным кладбищам шататься!», я посмотрел на него и мы беззвучно засмеялись. Это была чертова истерика.

Однажды я рассказал Лехе как мой дед, когда он был еще таким же молодым придурком как мы, на спор ходил ночью на кладбище. А чтобы доказать друзьям, что он там действительно был, принес железный листочек с какого-то чертова венка. Друзья деда, такие же ослы, естественно, сразу же зауважали его за недюжинную храбрость.
Леха, недолго думая, тут же предложил мне сходить на кладбище чтобы тоже проверить наше гражданское мужество. Я тогда еще подумал, и за каким же хреном я рассказал ему про своего деда? Однако, демонстрировать страх было не положено и мне пришлось согласиться.
Между Очаковым и «Югозападной» есть огромное кладбище. А может теперь его уже и нет. Во всяком случае тогда оно было. Туда мы два идиота в одно из полнолуний и пошли. Бродили, бродили как дураки среди среди могил, страшно было - жуть. Хоть я и знал, что привидений не бывает, а все равно было ужас как страшно. Какая-нибудь чертова птица заорет в темноте, или ветка треснет, мы с Лехой начнинаем сразу хвататься друг за друга. Кто знает что там делается впотьмах, правильно?
Доказав самим себе наличие задатков мужества, мы уже решили идти домой, однако, никак не могли найти выход. Мы бродили по кругу, продираясь сквозь сплетения шиповника и бесконечных лабиринтов могильных оград. Еще немного и мы заблудились бы на этом хреновом кладбище и не остались там навечно. Когда я уже начал думать, что мы будем там ночевать, как какие-нибудь вампиры, пристроившись между могилами, выход неожиданно нашелся. Я проклял свою болтливость и своего деда заодно, а Леха же просто наслаждался своей чертовой смелостью. Хорошо хоть не полез на какой-нибудь хренов обелиск наслаждаться своей чертовой высотой и не начал рвать листочки со всех этих вонючих венков.
С тех пор я взял себе за правило, тысячу раз подумать, прежде чем рассказывать Лехе что-нибудь эдакое, из загробной жизни, я имею в виду.

Наконец приступ идиотского веселья закончился и мы уставились друг на друга.
«Что будем делать дальше?», спросил я Леху, будто он был последней инстанцией.
«Давай посмотрим что там внизу...» предложил Леха. Он быстро встал и, хрустя каменной крошкой, подошел к краю крыши. Я нехотя последовал за ним. Ну не люблю я края крыш! Особенно двенадцатиэтажных высоток. Высота никогда меня не манила. Я всегда боялся высоты, в отличие от этого чертова идиота! Ему всегда было в кайф пощекотать себе нервы, рискуя сввалиться в очередную бездну. Вот и сейчас он спокойно подошел к кромке кровли на полшага и, только потом, на самомо краю, как ни в чем ни бывало, прилег на живот и спустил голову вниз.
Мне было дико страшно, но, тем не менее, за три метра до самого края я тоже лег на живот и подполз к самой кромке.
Холодок в яйцах как воздушная тревога всегда предупреждал меня о близкой опасности высоты. Двенадцатиэтажная высь сразу взвыла беззвучной сиреной в моих мокрых от пота штанах. Я не смог пересилить себя и подползти к краю.
Леха спокойно смотрел вниз несколько секунд, медленно как локатор вращая головой, затем он повернул ко мне свою кудлатую башку, посмотрел на меня, и сказал:
«Так...»
«Ну?...», нетерпеливо переспросил я его шепотом, «Что там!?».
«Есть хорошие новости и есть плохие».
«Блин... Ладно, давай плохие...» попросил я.
«Плохие новости – это похоже действительно милиция. Белая «шестерка» внизу стоит», доложил Леха.
«Какие тогда хорошие ?» спросил я, отползая от края подальше.
«Хорошие новости состоят в том, что машина только одна. Это во всяком случае не облава».
«Ты думаешь, это так... типа проверка?...» в надежде на лучшее спросил я, чувствуя всем телом тепло, идущее от нагревшегося за день рубероида.
«Надеюсь, что они не будут ломать дверь. С чего им ее ломать? Если не будут ломать дверь, не обнаружат тело. Во всяком случае не сейчас», Леха задумчиво покусал кончик уса. Я уже совсем забыл про неподвижное тело, оставшееся на кухне и волосы снова встали на голове дыбом. Правда было уже не так страшно. Я начал привыкать к телам на кухнях.
«Значит не будут нас искать, правильно?» предположил я.
«Правильно...»
«Что будем делать? Ждать пока уедут?»
«Не думаю, что сидеть и ждать – хорошая идея...», почесал Леха затылок.
«У тебя есть какая-то идея получше?», посмотрел я на него.
Леха неожиданно встал на ноги и, подойдя к самому краю, снова заглянул вниз. Чертова сирена у меня в штанах немедленно завыла страшным воем.
«Леха!!! Отойди от края!», страшным шупотом зашипел я. Я встал на четвереньки и невольно попятился в ужасе назад. О, как я не любил его идиотские шуточки с высотой.
Носки Лехиниых ботинок на три сантиметра выдвигались над чертовой бездной. Он постоял так еще несколько долгих секунд, а сирена выла и выла. Наконец, он отошел от края, насмешливо поглядывая на меня. Сирена в штанах наконец замолкла на самой высокой ноте, что-то там окончательно оторвалось наконец и, как говорится, заглохло на высокой ноте.
Отползши от края на добрых три метра, я встал на ослабевших ногах и посмотрел на Леху.
«Ну уел, уел. Боюсь я высоты, что я могу сделать?»
«Нашел чего бояться. Страх наш вот здесь!» и Леха постучал пальцем себя по лбу, «А не там!», и он потыкал большим пальцем в сторону бездны.
«Не знаю я где у нас что, а только я, блин, не хочу превратиться в чертову лепешку в самом расцвете лет! Если ты хочешь шмякнуться на хренов асфальт с высоты сорок метров – это твое дело. Только без меня. У меня есть дела поважнее. Мне еще столько всего надо сделать...»
«Ну ладно-ладно, больше не буду», примирительно сказал Леха.
«У меня есть идея.» Леха достал свой «Космос» и закурил. Я не курил и молча ждал от него продолжения.
«Попробуем спуститься через второй подъезд, как думаешь?»
«Прямо сейчас? А если дверь закрыта?»
«Сначала давай проверим. С чего ей быть закрытой? Эта же открыта! Если закрыта, тогда уж... по пожарной лестнице...»
«!!!??? Она же кончается на втором этаже!» с ужасом вспомнил я.
«Ну скажем не на втором, а так... на высоте метров трех. Можно спрыгнуть запростяк».
«Ни хрена себе! Три метра – запростяк! Можно все чертовы ноги переломать!»
«Ну хорошо. Что ты предложишь? У тебя есть идеи получше?»
«Да вобщем-то нет...» помолчав, вынужден был признать я.
«Хотя стоп! Есть! Мы забыли про эти чертовы деньги! Если полезем по пожарке, как мы потащим эти долбаные мешки? Они ж килограмм по десять потянут каждый! И вообще, даже если удастся спуститься через подъезд с мешками, как мы потащим эти хреновы мильоны через всю хренову Москву? Блин, любой хренов мент нас остановит и поинтересуется какого это хрена мы тащим во втором часу хреновой ночи!»
«Правильно... я об этом и не подумал...».
«Надо эти долбаные деньги куда-то срочно спрятать, так ведь?»
«Правильно. Куда?», Леха докурил, наконец, хренову сигарету и, бросив окурок под ноги, задумчиво давил его, пока то не перестал подавать признаки жизни. Затем почесал голову. Я решил проверить выход через второй подъезд.
«Пойду посмотрю другую дверь...» и я направился к будке на другой конец крыши. К счастью, дверь была открыта. Разбитая и покосившаяся, как и все общественные двери в многоквартирных домах, она еле держалась на петлях. Я бегом вернулся и с облегчением доложил об этом Лехе.
«Это хорошо», сказал Леха, «Пошли уже...»
Мы взяли наши «вещи» и направились к лифтовой шахте.

Мы не дошли до нее трех метров как вдруг за нашими спинами раздался стук. Кто-то пытался открыть дверь через которую мы только что попали на крышу. Стали слышны голоса.
Мы, не сговариваясь, побежали, сломя голову. Снова очутившись в затхлой темноте лестничной площадки я неожиданно оглох и ослеп. Не останавливаясь, мы на ощупь начали спускаться вниз. Окна верхних этажей были заколочены фанерой, в этом и была причина непроглядной темени. Мы вынуждены были двигаться медленно и осторожно. На десятом этаже стало светлее. Мы пошли быстрее.
Вдруг внизу раздался шум.
«Тсс!» прижал Леха палец к губам. Я и без него был тише воды. Мы остановились. Невероятно! Навстречу нам далеко-далеко внизу приближались шаги! Нас окружали со всех сторон!
«Что за хрень... К пожарке!»
Мы снова не сговариваясь рванули наверх. Снова дверь наружу. Свежий воздух ударяет в легкие и звезды шелестят над головой. Соседнюю дверь по-прежнему пытались взломать. Кто-то пинал изнутри.
«Без паники!», в панике пролепетал Леха.
«Деньги!», в еще большей панике прошептал я.
«Спрячем деньги и бежим через пожарку!», Леха пихал меня обратно. Мы снова бросились обратно в шахту лифта.
«Куда прятать-то, твою мать!», в отчаянии вопрошал я. Шаги снизу были уже громче. Кто-то медленно поднимался тремя-четырьмя этажами ниже.
Леха достал зажигалку и посветил. За бетонной шахтой лифта мы обнаружили узкое пространство. Мы, страясь делать это как можно тише, кое-как сунули туда наши мешки, забросали попавшимся мусором, которого здесь было всегда в достатке и рванули назад, к пожарной лестнице.

Дверь позади нас уже трещала. Мы подползли к пожарной лестнице. Леха полез первым. Не мешкая ни секунды, он начал быстро спускаться. Боязнь высоты, как я уже упоминал, ему была незнакома.
«Главное, не смотри вниз!», сказл он мне напоследок.
Но мне было жутко страшно, однако, деваться мне было некуда и я изо всех сил вцепившись в гладкое железо перил, поставил ногу на первую ступеньку.
Хренова сирена тут же снова включилась. До сих пор поражаюсь, какой чертов идиот проектировал эти лестницы! Ступени были гладкие, как будто их специально полировали. Никакого ограждения не было предусмотрено. Не то что рядовой гражданин, профессиональный пожарник не смог бы долго продержаться на такой лестнице и митнуты!
Не знаю, откуда взялись у меня силы, отчаянно цепляясь за последнюю надежду, и стараясь не смотреть вниз, я спустился до самого низа и благополучно спрыгнули на землю. Слава богу у проектрировщиков не хватило ума сделать бетонную отмостку пошире и я приземлился на траву буквально в милиметре от хренова бетона.

Молча, мы поднялись на ноги и рванули прочь от проклятого дома... Мы мухой пересекли детскую площадку, кубарем спутились по пригорку и, пригибаясь, одним быстрым рывком достигли соседнего дома. Там завернули за угол и пробежав почти до самого конца, наконец остановились. Дышать было тяжело, в горле было сухо, грудь казалось разрывалась на куски.
«Погодь.» сказал Леха. Он вернулся назад и выглянул из-за угла. Я поспешил за ним.
У нашего подъезда стояла «шестерка» с мигалкой. Какой-то мужик, может мент, кто его знает не спеша прохаживался рядом с машиной и что-то говорил в рацию, поглядывая вверх.
«Как они узнали, что мы пошли на крышу?», спросил меня Леха.
«Откуда ж я знаю! Вон у мусора спроси лучше... Услыхали наверное... Мы же не чингачгуки! Шума наверное наделали»
«Хм... Не думаю чтобы они нас слышали. Я надеюсь, что они просто так решили проверить. Только бы они не вошли в квартиру. Иначе это действительно будет абзац!»
Вдруг послышался вой сирены и из-за угла вырулил «батон» с красными крестами на боках. Мужик не спеша сел в свою «шестерку».
«Нашли!»...
Мы посмотрели друг на друга и рванули обратно, через грязный пустырь позади дома в сторону олимпийской стройплощадки.
Мы быстро достигли края пустыря и сразу же растворились в темноте строительной площадки среди гигантских куч земли, жилых вагончиков и строительной техники. Бетонные громады недостроенных олимпийских общежитий высились над нами как стены каньона. Но нас они не пугали, здесь нам был знаком каждый проулок. Даже в темноте, мы почти безошибочно находили дорогу среди канав, обломков бетона, куч строительного мусора, тракторов, экскаваторов и буровых установок и покореженных металлоконструкций.

21.
Сколько раз мы шатались по этой стройке с Лехой по ночам, когда строители расходились по домам, а сторожа, выжрав положенную чарку, дрыхли в своих вонючих бытовках, ни черта не слыша и не видя.
Мы как раз прочитали «Сталкера» братьев Стругацикх и нас сразу же потянуло на приключения. Лучшей моделью «зоны» была стройплощадка олимпийской деревни. Огромная территория, заставленная строительной техникой, котлованы, штабеля бетонных перекрытий, и прочий разнообразный строительный хлам. 
Мы залезали на самый верх многоэтажек и бродили там в зловещей темноте, воображая себя невесть какими сталкерами. Это были опасные приключения, но нашим организмам, еще не уставшим от однообразия мира они были нужны как воздух, как пища.
По выходным, когда стройка затихала до понедельника мы ходили туда с раннего утра. Я почти всегда брал с собой старенький «зоркий», незаметно замыленный мною с родного завода еще со времен работы слесарем по ремонту фотоаппартов и пишущих машинок. Я щелкал с высоты, пытаясь поймать удивительное ощущение захватывающего дух пространства. Проявлял я пленку сам, а вот печатать приходиось у одного знакомого. Надо сказать, что в те времена, фотограф я был никакой. Большинство снимков было просто мусор, какими, впрочем, являются большинство любительских снимков. Но изредка у меня получалось удивительно хорошо и со временем, я думаю, некоторые из тех снимков приобрели даже некую документальную ценность.
В большинстве же своем вместо «захватывающего дух пространства» на отпечатках проявлялись лишь перекошенный горизонт, режущий снимок попалам, какие-то неясные объекты, провода или просто темнота из-за неправильно выставленной экспозиции. Даже если удавалось экспонировать кадр правильно, из-за ужасной композиции он совершенно не радовал глаз.
Я злился на самого себя. Мне казалось что фотография дело проще паренной репы. Наводи и жми. Однако так просто не получалось. Я в отчаянии несколько раз порывался грохнуть ни в чем неповинный «зоркий» оземь. Я с трудом сдерживался, но не отступал и мое терпение было вознаграждено. Однажды мне все же удалось ухватить у вечности один действительно исключительный момент.
Был ясный день. Солнце было лишь слегка затянуто легкими облаками и давало неконтрастный рассеячный свет. Леха, как всегда, торчал на краю крыши. Я пристроил свой фотоаппарат на кромку вентиляционной трубы, взвел автоспуск и попросил Леху не двигаться. Он, впрочем, и так не двигался. Леха лишь повернулся ко мне лцом, а к вечности задом и спокойно стоял на самомо краю, покуривая свой бесконечный «космос», глядя в объектив.
«Не двигайся!». Я умостил фотоаппарат на краю трубы так, чтобы он не шелохнулся и нажал на спуск. Сам я бросился к Лехе и присел на корточки рядом.
«Не мигаем!», и сам напряженно уставился в объектив, всей спиной ощущая разверзшуюся в полуметре за спиной бездной. Леха вдруг ухватил меня за шиворт и слегка потянул назад. Я в ужасе замахал руками, пытаясь сохранить равновесие и в этот момент, как положено, автоспуск сработал, а через несколько дней я получил замечательный отпечаток.
На нем Леха, с усмешкой выпуская дым изо рта, спокойно стоит на самой кромке кровли шестнадцатиэтажного дома. Рядом с ним в нелепой раскоряченной позе сижу я на корточках. Я как будто пляшу в присядку, руки при этом у меня судорожно хватают воздух впереди а на лице с открытым ртом и бессмысленно вытаращенными глазами застыло выражение неожиданного испуга. Зато за нашими спинами было видно только небо и далекий-далекий туманный горизонт. Мы с Лехой как будто плыли в небе едва касаясь какой-то несущественной поверхности, необремененные ничем, кроме собственных взглядов на жизнь. Лехин – насмешливый, и мой – испуганный и еще не определившийся.
В восторге от неожиданной удачи, глядя на этот снимок, единственный, удавшийся со всей пленки, я тогда понял, что фотография – это великая сила.

Местами у  зданий строящейся будущей Олимпийской деревни не было еще наружных стен, был возведен только несущий каркас. И от опасной пропасти вас отделял только легкий временный металический заборчик, а местами и вообще ничего...
Однажды ночью, мы залезли на самый верхний этаж одной из многоэтажек и бродили там в поисках выхода на крышу. Так вот, ходим мы по этим лабиринтам, ходим, то одну дверь откроем, то другую, темно – хоть глаз выколи. Леха впереди я за ним. Леха открывает очередную дверь и в лицо нам вдруг ударяет свежий ночной воздух. Он останавливается как вкопаный. Я его по привычке так подталкиваю слегка в спину, дескать, чего встал, пошли уже. А он как заорет, что у меня волосы на голове дыбом встали!
«Чего орешь!», заорал я на него в свою очередь и не знаю что делать.
А он знай себе блажит! И тут до меня наконец доходит. Я смотрю, а в проеме-то ничего нет, только звезды во все небо и ночная Москва во всей красе. Да только мне уже было не до ночной Москвы, потому что Леха повис на дверной ручке и вот-вот вывалится наружу! Дверь-то наружу открывалась, да только за дверью этой ничего не было! Ни пола, ни балкона – ничего! И Леха остался жив только потому, что вцепился в ручку мертвой хваткой и тянет дверь на себя как дверной доводчик и ни туда ни сюда – повис над пропастью! Я схватил его за пояс и еле его втащил обратно. Дверь захлопнулась и мы упали на пол.
«Я кажется в штаны намочил...», через некоторое время доложил Леха.
«Намочишь тут!... Какой мудак устраивает двери в никуда? Убивать надо таких...», ругался я.
Мы потом только, когда приперлись на строку при свете дня, сообразили – это был выход на пожарную лестницу или что-то вроде этого, да только эту чертову пожарную лестницу эти хреновы строители еще не успели приделать. Видимо, все же к олимпиаде ближе они ее присобачили, поскольку я никогда потом не слышал про олимпийцев, вывалившихся с четырнадцатого этажа...

Иногда мы подбирались к вагончику сторожа  и кидали и камушек в окно, дожидаясь пока он проснутся. Перепуганный старик включал свет и оставался внутри, видимо, боялся выйти наружу. Нам его трусость казалось почему-то дико смешной, а наша храборость будоражила кровь. Мы тогда еще толком не знали, что такое настоящий страх...

Наконец, мы пересекли огромную стройплощадку и вышли на заболоченный пустырь. Еще с полкилометра бездорожья, грязи и неожиданных луж и мы, наконец вышли к станции метро.
На «Югозападной» не было ни души. Ртутные фонари освещали неестественным светом пустое шоссе и безлюдные тротуары. Мы скрылись в тени у запертого входа в метро и стали ждать.
Только лет десять спустя Москва официально превратится в незасыпающий никогда мегасити. В брежневские времена было не принято шататься по ночам. Благовоспитанные трудящиеся должны были чинно спать, готовясь к новым трудовым свершениям. Впрочем, даже если бы кому-то и пришло в голову поразвлечься ночью – выбор был не шибко большой.
Ночные рестораны и казино тогда были только в отелях «Интурист». Рядовых трудящихся туда не пускали. Только иностранных граждан и советских проституток. Даже столь привычных сейчас круглосуточно светящихся киосков, торгующих вечными «сникерсами» и пивом тогда и в помине не было. Вся ночная жизнь происходила подпольно, как во времена сухого закона в Америке.
Однако, тем не менее, таксисты существовали всегда. Они шныряли по Москве, в надежде подобрать припозднившихся клиентов и сорвать с них по ночному тарифу без счетчика.
«Такси?», спросил я Леху.
«Само собой!», сказал он и закурил.
«Сколько такси сейчас будет стоить? Как думаешь? В прошлый раз от центра до дома у меня по счетчику было три рубля. Тольк я как дурак отдал десятку...»
«До «Станкина» рубля три, не больше, даже ночью...».
Я пошарил в кармане и достал мятый рубль и пару пятаков. Больше ничего не было.
«У меня с собой только рубль... вот... еще десять копеек. Этого не хватит. У тебя деньги есть?» спросил я Леху.
Леха молча достал из-а пазухи толстенную пачку десятирублевок и передал мне. Я изумленно раскрыл рот.
«Держи! На мелкие расходы», хитро улыбнулся Леха, достал еще одну пачку и тоже отдал мне ее. Это были сотки. Десять тысяч рублей!
«Я-то и не сообразил! Тьфу ты! А когда ты успел-то?...»
«Я так и знал, что ты не сообразишь со страху. Сунул несколько пачек в карман, пока ты бегал двери проверял. Кто знает, когда мы сможем эти мешки из лифта забрать?»
«Это классно, Леха! Это ты молодец! Давая делить...»
«Не волнуйся. Я себе столько же взял...»
Я держал пачки денег в руках и жадно разглядывал их, шупал и не мог наглядеться.
«Хватит разглядывать, спрячь уже!», сказал Леха, пооглядывая по сторонам.
Я надорвал упаковочную ленту и выудил из пачки несколько новеньких хрустящих купюр. Сложив вчетверо, положил их в карман джинсов. Остальное засунул в задний карман. Было не слишком удобно, но в зато вроде бы не видно со стороны. Однако мешало двигаться. Я переложил деньги за пояс и выпустил рубашку наружу. Стало удобнее. Я был просто не готов иметь при себе такие деньги! Никогда не знаешь когда тебе подвалит удача... оказывается к ней тоже надо быть готовым.

22.
Нам не пришлось ждать долго. Минут через десять на западе показались огоньки автомобиля.
Такси! Мы вышли к кромке шоссе и проголосовали. Через двадцать минут мы уже выходили у лехитеткиного дома. Сдачи не надо! Таксисит уехал осчастливленный.
Тетя Валя не спала. Ждала нас. Глядя на наши грязные башмаки, штаны и рубахи, она, ничего не сказав, только покачала головой и многозначительно посмотрела на часы. Интеллигентная женщина!
«Леша! Тебе звонила мама... Я не знала что ей сказать, сказала, что у вас все в порядке... Ладно мойтесь, ешьте. Она завтра снова позвонит».
Тетя Валя выдала нам по комплекту чистых полотенец, заботливо разогрела чай и жареную картошку и, оставив все это на кухне, ушла спать. Рано утром ей нужно было как всегда на ее чертову работу.

Когда я вышел из ванной, Леха уже доедал свою порцию и допивал чай. Я сел напротив и спросил:
«Ты куда спрятал деньги?»
«Держу пока в кармане», шепотом ответил он. Квартира была большая, так называемой «улучшенной» планировки, вряд ли кто-то что-нибудь слышал, но все же мы старались соблюдать конспирацию, «На ночь наверное придется спрятать в сумке. У тебя есть другие варианты?».
«Других вариантов не вижу...»
«Ладно, Андрюха, поешь – посуду сложи в раковину, но не мой, поздно уже, завтра... Я – спать...»
«Давай...» махнул я ему рукой, Леха ушел, а я жадно набросился на уже остывающую картошку, запивая ее чаем. Однако, я оставался на кухне один недолго.

Дверь тихо открылась и быстро закрылась. На кухне почти беззвучно материализовалась Валька, лехина двоюродная сестра.
«Фу ты! Испугала!», я вытер губы салфеткой и прикрыл ею свои чресла. На мне ничего не было, кроме сырого полотенца.
«Валька, ты чего не спишь? Три часа ночи почти!» спросил я ее изумленно. Мне ни разу еще не приходилось оставаться с ней наедине.
«А... Не спится...». она была в одной ночной рубашонке и, очевидно было, что под ней ничего не было. Торчащие соски скользили под рубашкой, ноги светились сквозь тонкий хлопок. У меня сразу же встало все, что положено. Я пододвинулся ближе к столу.
Валька подошла к холодильнику и достала из него бутылку кефира. Затем она открыла кухонный шкафчик и встав на цыпочки, потянулась, доставая кружку с верхней полки. Рубашка задралась немного выше ягодиц. Под рубашкой действительно ничего не было.
На секунду я успел разглядеть нечто весьма заманчивое между этих гладких, спортивных и удивительно стройных ног нечто розовое и притягивающее взгляд как магнит, но рубашка снова опустилась и скрыла заветное место. Не поворачиваясь ко мне, Валька налила кефиру в кружку и жадно выпила половину. Поставив кружку на стол, она наконец повернулась ко мне и опершись руками сзади на стол, улыбаясь уставилась на меня. Над верхней губой появились забавные кефирные усы.
Свет из-под шкафчика пробивался сквозь ночную рубашку и очерчивал ее точеную ужасно привлекательную маленькую фигурку. На мгновение мне показалось, что на Вальке уже вообще ничего нет. Мысленно я ее уже раздел. Я забыл про свою чертову картошку. Стараясь не глядеть на нее, я, тем не менее, во все глаза смотрел на нее.
По-моему, она поняла, что именно я увидел. Кроме того, она, похоже была нисколько не против этого. И вообще, если все хорошенько рассудить, такая демонстрация не могла пройти без ее личной санкции.
Между тем, слегка виляя своими узкими бедрами, она не спеша, подошла к столу и присела на краешек табуретки рядом со мной, поставив кружку с кефиром перед собой. Она наклонилась и взяла одну картошинку с моей тарелки.
«Понравилось?» спросила она?
«Что... Картошка?...» глупо переспросил переспросил я, прекрасно понимая о чем идет речь.
«Нет... то...»,
«Что то?...», снова переспросил я.
«То, на что у тебя встал...» констатировала Валька, игнорируя мой вопрос и выуживая следующую картошинку. Я покраснел, и возбуждение мое уже дошло до предела. Я не знал, что делать в такой ситуации.
«А у тебя усы кефирные», перешел я в оборону. Валька хмыкнула, довольная,  тем, что я принял ее условия игры.
«Хочешь кефирчика?» спросила Валька.
«Давай...»
«На...» она неожиданно наклонилась ко мне через стол и, прикусив нижнюю губу, подставила мне свои верхнюю припухлую губу с кефирными усами. Ее маленькие круглые грудки почти полностью вывалились из рубашки. Крепкие маленькие пальчики медленно крутили недопитую кружку. Голубые светлые глаза открыто смотрели прямо и насмешливо. Лицо ее было так близко, что я буквально ощущал своей кожей все ее тридцать шесть с половиной градусов.
«Оближи, мне не жалко...» прошептала она. Я усмехнулся и, не выпуская вилки из рук, стал слизывать холодный кефир с ее горячих губ. Это было невыносимо сексуально. Валька не шевелилась, только слегка подрагивала и смотрела мне прямо в глаза.
«Это же ряженка, не кефир...Сладкая...»
«Это я сладкая...»
Облизав ее верхнюю губу, я медленно поцеловал ее в губы. Она не отстранилась, но и не ответила мне поцелуем. Я немного отодвинулся и посмотрел на нее. Она насмешливо смотрела мне прямо в глаза. Вдруг она  положила руку мне на затылок и с силой прижалась к моим губам. Ее язык сразу же проник ко мне в рот и начал щекотать мой. Это было чертовски сладко и возбуждающе. Просто невыносимо! Для шестнадцатилетней девчонки она целовалась как профессор! Правда поцелуй этот длился всего несколько секунд.
Вдруг Валька вскочила из-за стола и без слов выскользнула из кухни, оставив меня наедине с моей эрекцией и остывающей жареной картошкой.
«Уф!» только и смог выдохнуть я. Мой член стоял как кол. Такого насыщенного разного рода событиями дня у меня не было ни разу в жизни! Некотрое время я сидел, тупо глядя в пространство. Затем, когда возбуждение немного улеглось, я быстро доел свою картошку, допил Валькин кефир, свой холодный чай вылил в раковину и понес свою эрекцию спать на раскладушку.

23.
Утром я проснулся в девять часов. Была абсолютная тишина, только тикали стенные часы. Я посмотрел на них и понял - проспал первую лекцию, и похоже просыпал следующую. Лехина раскладушка стояла убранная в углу. Я удивился этому, вскочил, и, на ходу натягивая одежду, выглянул в прихожую.
Судя по тишине, я был в квартире один. Все, включая Леху, ушли. Я походил, негромко и вежливо аукая по квартире – никого не было. Только огромный серый сибирский кот Васька небрежно проскрипел что-то из кухни.
Не тратя зря времени, я привел себя в порядок, побрился, причесался и лихорадочно начал собираться в институт.
И тут наконец я вспомнил, что лекции уже давно закончились, вовсю идет зачетная сессия и сегодня у меня всего лишь пара консультаций. Открыв сумку, с которой я таскал свой институтский скарб, я вдруг обнаружил две пачки денег – одну красную, другую сиреневую.
Тут я вдруг вспомнил все приключившееся прошлой ночью, начиная подпаркетным кладом, телом на далекой очаковской кухне и странным поцелуем на кухне другой.
Я проснулся с совершенно пустой головой, и вдруг события навалились на меня валом, мысли в голове зашумели, ноги мои ослабемши подогнулись и я сел на раскладушку.

Только сейчас до меня начало доходить, насколько кардинально изменилась моя жизнь всего лишь в течение нескольких часов. Я снова посмотрел на часы и прикинул – всего семь часов назад, я еще был невинным младенцем. И вот не успели пропеть петухи, а я уже успел стать свидетелем загадочного убийства, а также владельцем несметного по советским понятиям количества неясного происхождения денег.
Я встал с раскладушки, медленно пошел в прихожую и взял свои ботинки измазанные болотной грязью до неунаваемости. Пошел затем в ванную и тщательно их отмыл. Огромные куски грязи отваливались от них и постепенно растворяясь, исчезали в канализации. Я отнес ботинки в прихожую и аккуратно поставил их на газетку сушиться. После этого наступила очередь носков и прочего мелкого тряпья.
Немотря на мощные финансовые рычаги, неожиданно оказавшиеся у меня в руках, думал я, между прочим задумчиво намыливая носки огромным куском хозяйственного мыла, я все еще продолжаю числиться студентом первого курса дневного отделения Московского Авиационнго Института имени славного революционера Серго Орджоникидзе, имеющего, кстати, такое же неясное отношение к авиации, как и к образованию вообще! И сегодня у меня, как у всякого другого студента, две консультации - по диффурам и теории комплекскных переменных, которые ни в коем случае нельзя пропустить, если я не хочу застрять в зачетной сессии до следующей осени, и если я хочу получать стипендию в следующем семестре...
Впрочем, какая к черту стипендия? У меня в сумке лежит стипендия на двадцать лет вперед! 
От этой неожиданной мысли, кусок мыла выскользнул из рук, упал в раковину, приобрел там неожиданно значительный заряд кинетической энергии и, отскочив от гладкиой керамической поверхности, по сложной траектории ускакал в ванну. Пока я вылавливал его там, разные другие не менее приятные и будоражащие мысли роем пронеслись в моей голове. Поймав, наконец, непослушное мыло, я положил его на место, включил воду в раковине, чтобы смыть грязь от ботинок и вернулся в комнату.

Я повесил выстиранные носки и трусы на батарею так, чтобы они не бросались в глаза и снова сел на раскладушку. Достав из заначки последнюю пару чистых носков и с удовольствием натянул их.
Эти деньги реально существуют сейчас и здесь! И я могу взять эти деньги, пойти и потратить их на что мне заблагорассудится, продолжали роиться в моей голове заманчивые мысли.
Я достал деньги из сумки и, до сих пор не веря своим глазам, уставился на две аккуратные увесистые пачечки. На бумажных ленточках было типографским способом отпчатано: Госбанк... Кассир... далее неясная подпись..., дата... Деньги были реальные и их можно было держать в руках, нюхать их, прятать в карман и доставать их оттуда, тратить их на все мыслимые и немыслимые удовольствия...

Стоп, сказал я себе! Деньги деньгами, а институт институтом! Не собираюсь ли я бросать институт? С какой стати? Я люблю этот институт, я поступал в него два года подряд, это мой институт! У меня кроме того, здесь прекрасные друзья и подруги. Подруги надо сказать, вообще что надо, просто блеск! Меня здесь наконец-то лишили девственности! С нашим причем удовольствием. И потом, образование никому еще никогда не мешало!
Я сложил деньги обратно на самое дно сумки, предварительно выудив из уже раскрытой пачки пару десяток и переложив их в карман штанов...
Я посмотрел на часы. Пора. До МАИ пилить почти час. Я оглянулся, проверяя напоследок, не забыл ли чего и вышел, захлопнув за собой английский замок...

Выйдя на улицу на «Соколе» я на секунду заскочил в магазин чтобы купить новую тетрадь. Вдруг в канцелярском отделе на глаза мне попалась великолепная чернильная ручка «Пеликан». Я всегда мечтал иметь хорошую перьевую ручку, но не мог позволить себе этого, поскольку денег было всегда в обрез. И тут я вспомнил, что я буквально набит деньгами! И я решил сделать себе подарок. Я купил себе этот «Пеликан» и в придачу к ней бутылочку замечательных черных чернил. Сделав эту покупку, я решил на сегодня отменить посещение института. В конце концов, успокоил я себя, что толку от этих дурацких консультаций, если все равно ни черта не знаешь. Почитаю конспект... потом... и сдам, никуда не денусь! Так убаюкав свою совесть, я снова спустился в метро.

Это был день покупок.
Первым делом я, конечно же, купил джинсы. В семидесятых иметь джинсы означало достичь определенного социального статуса, выше которого было только небо. Я достиг этого статуса за двести рублей на черном рынке около станции «Беговая», приобретя штаны «рэнглер». Они были совершенно новые из почти хрустящего коттона, настоящего, иностранного, облепленные со всех сторон такими же иностранными этикетками. В те времена была еще мода на штаны в обтяжку.
Выбор размеров был однако не слишком большой. Мне пришлось взять то, что было. Джинсы, или, как уважительно их звали в обиходе, «штаны», были такие тесные, что первое время я даже не мог в них сесть, а сходив по малой нужде с трудом мог их вернуть в исходное положение. Мало того, в спешке, можно было нанести определнным частям тела серьезную травму защемив их мощным с крупными латунными зубами «зипером». Однако все эти мелкие недостатки были ничто по сравнению со счастьем обладания новенькими настоящими «штанами». Свои старые «колокола», протертые на заду почти до прозрачности, я без сожаления выбросил в первую попавшуюся урну.
Затем я поехал в «Лейпциг» и купил наконец долгожданную «музиму», а к ней чехол и струны, а затем и кападастр. Потом на глаза мне попалась губная гармошка и я тоже ее купил. Это была отличная немецкая гармоника. Я тоже давно о ней мечтал. Мечтал я также о деревянной флейте. И я купил ее тоже. Затем, обремененный всеми этими покупками я взял такси и поехал в ЦУМ.
Там я приобрел вожделенную «практику», гэдээровский фотоаппарат с цейссовсской оптикой и с ТТЛ-замером, а к ней всякое прочее нужное всякому нормальному фотографу имущество.
Потом я, обвешанный своими приобретениями с ног до головы, шатался по центру с камерой и щелкал все подряд.
Я покупал на каждом углу мороженое и газировку, съел «цыпленка табака» в «Арагви». Когда с набитым животом я выполз на божий свет из ресторана я не мог уже придумать, чтобы эдакое мне еще купить. Мое представление об обеспеченной жизни завершилось. Моя фантазия исчерпала себя. Я просто не знал, на что еще можно потратить эти чертовы деньги. На мороженое я уже не мог смотреть, от газировки меня то и дело тянуло в кусты, что, понятно было не очень-то удобно, особенно с громоздкой гитарой за плечами.
Я решил сходить в кино. Билетерша не хотела меня пускать со всем моим барахлом в зал, но я дал ей рубль и она забыла про все свои правила и честно сторожила мое имущество, пока я налегке наслаждался кинематографом. Давали «Миллион лет до нашей эры» или что-то в этом духе. Три раза я выбегал в туалет, каждый раз подмигивая билетерше.
Когда я вышел из кинотеатра, уже темнело. Магазины закрылись. Я дал старушке еще рубль за честную службу, взял такси и поехал обратно.

24.
Мне открыла тетя Валя. Она была босиком и в платье заткнутом за пояс. В руках у нее была половая тряпка. В глубине коридора на меня смотрела во все глаза Валька. Везде, сколько хватало глаз, пол был был сырой. Местами стояли лужи. Ковры и дорожки, мокрые, были свернуты и темной грудой валялись у стены в коридоре.
«Что случилось?», оторопело спросил я. Тетя Валя, устало вытерев лоб тыльной стороной руки, ни слова не ответив, ушла в глубину квартиры. Валька, прошлепала по воде босыми ногами и подойдя почти вплотную, хитро улыбнулась мне.
«Мы залили соседей. Кто-то забил сток в ванной и при этом еще и не выключил воду в раковине. Наверное, я знаю, кто это был...»
«Я???», тут я действительно вспомнил, что кажется забыл перед своим дурацикм походом по магазинам закрыть кран в ванной. «Черт!...».
«Андрей. Я думаю. Что тебе. Надо искать. Другое место...» тетя Валя появилась в коридоре. «У наших знакомых. Есть знакомые. Которые... сдают квартиру... я тебе дам телефон... позвони им и постарайся выехать... как можно быстрее. Нам придется делать ремонт... это похоже надолго...». она снова ушла.
Валька подошла ко мне вплотную, взяла меня за пояс и притянув к себе с неожиданной силой, быстро клюнула меня в губы. При этом ее пальцы проникли глубоко вниз под джинсы, ухватив за резинку трусов. Мой маленький друг тут же встрепенулся и поспешил ей навстречу, через две секунды с собачьей готовностью уткнувшись в Валькины пальцы. Она, ухмыльнувшись, не убирала свою бесстыжую руку. Мои руки были по прежнему заняты громадными мешками с покупками, за спиной горбилась гитара Я был беззащитен перед этой странной маленькой хищницей. Валька пошевелила пальчиками:
«Хорошо, что папа вернется только через две недели. А то был бы скандал... Что это у тебя мешки? Подарки?» сказала она негромко, так, чтобы слышал только я. Затем она таким же быстрым и скользящим движением отстранилась и снова оказалась на другом конце прихожей. Она взяла оцинкованное ведро, бросила в него тряпку и добавила уже громче:
«Давай, вперед, Дрюнчик! Еще не все осушено!» и ушла, вертя своей маленькой задницей. Я кое-как пристроил свое барахло на вешалке в прихожей, закатал штаны и принялся собирать воду с пола. Валька быстро переоделась и побежала на тренировку. Проходя мимо меня в коридоре, она фамильярно шлепнула меня по заду.
 
Вечером мы сидели с Лехой на кухне, выжатые как лимоны. Валька не показывалась из своей комнаты. Тетя Валя ушла спать. По всей квартире распространился запах сырости.
Я сказал Лехе, что, между прочим, я дал тетке Вале пятьдесят рублей на ремонт.
«И что она?»
«Что значит что? Взяла, конечно... Спасибо сказала... Но остаться здесь навсегда, знаешь ли, так и не предложила...»
«Да ладно... Я тоже с тобой поеду, не волнуйся!», похлопал меня по плечу Леха.
«А чего тебе здесь не живется-то?»
«А...» Леха махнул рукой. «Не хочу чтобы моя личная жизнь проходила перед глазами у тетки с дядькой. Это не так, то не эдак... даже не покуришь толком... да и родители все время названивают, заботятся... Что я им маленький? Надоело...»
«Ну тогда ладно! Мне веселей будет. Квартплату пополам? Как обычно?»
«Само собой!»
«Слушай Леха, а когда будем забирать остальные деньги?», обернувшись на дверь еще более тихим шепотом спросил я Леху.
«Я думаю, что надо подождать, пока все уляжется... Знаешь, ну там расследование и все такое...»
«А ты не думаешь, что кто-нибудь может их найти. Мало ли кто там по крыше шарится... бомжи там всякие...»
«Тоже конечно верно... Надо бы их выудить побыстрее оттуда. Но я боюсь что там менты повсюду шарятся. Опасно.»
«Может съездим сегодня? На разведку? Со стороны посмотрим... там видно будет, а?»
«Посмотри на часы – времени уже скоро двенадцать. Метро скоро закроют...», засомневался Леха.
«На кой нам метро, чудак!? Сам подумай! У нас денег – куры не клюют! Возьмем запростяк тачку и мухой слетаем туда и обратно!»
«Точно! Я и забыл! Я еще не привык деньги тратить! С деньгами такой кайф! Слушай, я сегодня пообедал в «Праге»! Так классно!»
«А я в «Арагви»! Меня еще пускать суки не хотели. Дал швейцару рубль, так он мне чуть всю задницу не вылизал! Пообедал аж на двадцать два рубля! Во было классно! Знаешь что я ел? Цыпленка в табаке, харчо...»
«Послушай, погоди, потом расскажешь! Погоди...» прервал меня Леха. «Допустим мы заберем деньги сегодня, но куда мы их денем?»
Я об этом, конечно, не подумал.
«Э... может на стройке спрячем?»
«На стройке? Ты имеешь ввиду олимпийскую деревню? Как временный вариант сойдет... Ладно, тогда давай смотаемся по-быстрому»
Мы вышли из кухни. Мне показалось, что дверь в Валькину комнату была приоткрыта. Когда я обернулся, мне почудилось, что щель тихо, но быстро прикрылась. Я Лехе ничего не сказал.

25.
Таксист высадил нас квараталом выше на Озерной, как мы и просили. Мы рассчитались с ним без сдачи, подождали, пока он, радостный, скроется за углом и пошли пешком обратно. Перед домом все было тихо и спокойно.
«Никакой активности не наблюдаю...» сказал Леха, внимательно приглядываясь из-за соседнего дома к нашему когда-то подъезду.
Почти все окна к этому времени уже погасли. Время было за полночь. Мы обошли наш дом и заглянули в наше окно. Света не было нигде...
Мы снова вернулись и через соседний подъезд по лестнице поднялись на самый верх. Мы предусмотрительно прихватили с собой фонарик и пару рюкзаков. Я взял свой, в котором хранил все свои вещи, Леха прихватил рюкзак дяди Саши. Мы шли, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Все было тихо...
Деньги были на месте. Мы быстро рассовали уже пропахшие кошачьей мочой пухлые пачки по рюкзакам и двинули вниз. Никого не встретив, мы вышли из дома, быстрым шагом пересекли детскую площадку, спутились по пригорку и, наконец, оказались на стройке.

Мы подошли к буровой установке и привычно спрятались в ее темных недрах.
«Где будем прятать-то? Места много, а куда девать то все это добро?»
«Давай закопаем, а?» предложил Леха.
«Закопаем?...» растерялся я, «У нас даже лопаты нет!»
«Подумаешь лопата! Это же стройка! Лопату что ли здесь не найдем?»
Мы оставили мешки под буровой и тихо направились к ближайшему зданию. На удивление быстро на первом же этаже мы нашли целую россыпь всевозможного шанцевого инструмента. Все это свободно лежало сваленное в кучу прямо в подъезде, прикрытое от нескромного взгляда рваными ватниками.
Единственная проблема была – перебраться через канаву, чтобы попасть в этот подъезд. Но мы знали подходы и пробрались через канаву как опытные сталкеры. Мы прихватили две совковых лопаты и кайлу и вышли наружу.
«Где будем копать?», спросил я Леху, когда мы вернулись под сень буровой.
«Надо где-то на пустыре...».
«Ясно, что не посередь площади! Но где конкретно?»
«Я знаю кажется где...»
«Веди нас, Сусанин!» и Леха повел меня на окраину олимпийской деревни, туда, где она соседствовала с болотом. Мы продрались через горы мусора и кусты на окраине стройплощадки, спустились с длинного и крутого пригорка и вышли на небольшую прогалинку.
«Здесь!», Леха воткнул кайлу в мягкую землю рядом с кустом черемухи или чего там растет на болотах. Мы начали копать.
Однако, земля была мягкая только сверху. Ниже пошли бесчисленные камни. Чем глубже – тем они становились крупнее. Когда яма стала глубиной по коленою, показалась вода.
«Так... пошли водоносные слои...» констатировал этот бесспорный факт Леха.
«Да уж...ведьмин студень какой-то. Похоже копать яму на болоте – идея не из гениальных», согласился я.
«Давай поищем место повыше...», не смутился Леха.
«Очевидно, надо копать повыше! Не хватало еще, чтобы наши деньги сгнили!».
Наконец нам удалось найти идеальное место, во всяком случае, лучшее, какое только можно найти ночью без специального оборудования глухой ночью на окраине охраняемой стройплощадки всесоюзного значения.

Когда яма была почти готова, мы присели отдохнуть. Я устал как собака и вспотел как мышь. Ночь была тихая и прохладная. Луна и звезды горели так ярко, что хотелось их выключить.
Леха закурил. Я спросил его:
«Слушай Леха, давно тебя хотел спросить, а почему ты куришь?»
«Не знаю, честно говоря... нравится наверное. Я как-то не задумывался об этом... все курят...»
«Это ж, наверное, вредно?»
«Ясно, что не полезно... Только приятно.»
«А я никогда не курил. Если не считать отцовского «Беломора» и кубинских сигар в детстве. Такая дрянь я тебе скажу! А сигареты ни разу не курил... Дай мне попробовать?»
«Пожалуйста, попробуй...» удивился Леха.
Леха достал для меня сигарету. Я понюхал ее и осторожно взял ее в рот. Аромат у сигареты был сильный и удивительно приятный. Леха поднес зажигалку. Я начал прикуривать.
«Только пока не затягивайся. Втяни дым в рот, но не вдыхай!»
Я слегка втянул в рот дым. Дым был легкий и тоже приятный на вкус. Во всяком случае, вонючий и едкий сигарный дым не шел с дымком сигарет ни в какое сравнение.
«Ммм...Неплохо!» Я затянулся по-настоящему. Голова у меня тут же закружилась и крыша неожиданно поехала.
«У! Вот это кайф!». Когда я докурил сигарету до половины, мне казалось что я пьян в доску.
«Ну как?» участливо спросил Леха.
«Кайф! Я как будто полстакана водки выпил!»
«Ну это у тебя с непривычки. Так сильно не должно действовать», Леха с интересом посмотрел на меня. Меня действительно развезло как от водки.
«Мне кажется, у меня теперь начинается новая жизнь....» неожиданно для себя заявил я. «Все должно быть по-новому!»
Леха тихо засмеялся и сказал:
«Это точно! Если у тебя есть сто пятьдесят тысяч денег, жизнь начинается другая...»
«Сто пятьдеят тысяч! Это ж огроменная куча денег! Слушай, Леха. Что ты хочешь купить в первую очередь?» спросил я, затягиваясь на всю катушку.
«Даже не знаю пока...» Леха почесал свою кудлатую голову, «Наверное, куплю первым делом гитару...», Леха иногда брал у меня уроки музыки и давно хотел иметь свою гитару.
«Я тоже. Куплю себе Музиму. Нет, две! Акустику и электрическую!»
«Мне акустики хватит...»
«Квакушку куплю хорошую...»
«О! Джинсы!» вспомнил Леха. Мы ходили в самодельных джинсах, пошитых в нашем провинциальном ателье еще пару лет назад и им уже давно была прямая дорога на свалку. Они устарели не только физически, но и морально.
«Это само собой! Джинсы «левис»!»
«Ливайс!» Поправил меня Леха. Он изучал в школе английский язык и знал как правильно произносить английские слова. Я изучал немецкий и читал все английские слова с топорным немецикм акцентом.
«По-немецки «левис». Но пусть будет «ливайс»... Но я все равно их куплю. Поеду завтра на Беговую и куплю. Еще ботинки куплю себе финские, на платформе. Каблук пять сантиметров. Красные...»
«Почему красные-то?» Леха засмеялся.
«Потому что настоящие ботинки, как и самолет, могут быть любого цвета, но обязательно красного!» вспомнил я традиционную маевскую шутку. Леха радостно заржал.
«А я куплю синие!»
«Пусть будут синие, но обязательно смотри, чтобы были красного цвета!» наставлял я его, докуривая сигарету.
«А я наверное, куплю себе шляпу. Большую такую фетровую шляпу...» продолжал, отсмеявшись, мечтать Леха.
«Да, согласен, шляпа нужна. Я тоже куплю...»
«Краную?», уточнил Леха.
«Не... Серую...», ответил я, отсмеявшись. «Я даже знаю где. В Польской Моде...».
Дальше этого наши фантазии пока не распространялись, поэтому, докурив, мы встали и начали перекладывать деньги из рюкзаков в яму.
Когда половина пачек оказалась аккуратно сложенной на дне ямы, меня вдруг осенило.
«Послушай, Леха! Ну не дураки ли мы? Это ж бумага! Надо наверное все это во что-то завернуть?»
«Бля... Точно!» Леха снова начал чесать репу.
Мы к этому времени уже практически стали видеть в темноте как кошки, поэтому для нас не составило большого труда найти какой-то тюк и снять с него полиэтиленовую пленку. В эту пленку мы и завернули деньги. Мы прихватили с собой по нескольку пачек на черный день, сколько влезлов карманы и, наконец, закопали деньги.
«Ну кажется теперь все...» вытер Леха пот со лба. Потом вытер его еще раз и еще раз. Затем еще и еще.
«Да что за черт!» Леха тер и тер лицо и не мог остановиться.
«Что такое-то? У меня все лицо чешется. Просто невозможно!»
«У меня тоже чешется... Я не знаю что такое...» у меня тоже все начало дико чесаться.
«Чесотка что ли какая-то?»
«Может клеща какого-то подхватили...» Леха чесался и чесался как бешенный.
«Стой!» вдруг понял я в чем дело. «Стой говорю! Я знаю в чем дело! Это стекло! Мы ж идиоты сняли пленку со стекловаты! Она ж вся в стекловолокне. Вот мы и чешемся как вшивые козлы! Терпи!»
«Не могу!» взвыл Леха.
«Ты что забыл? Помнишь мы в детстве прыгали в стекловату на деревокомбинате? Мы также чесались потом весь день как свиньи. Один способ только был избавиться от этой чесотки – срочно вымыться. Давай по быстрому домой и в ванну...».
Мы расшвыряли лопаты по сторонам и рванули на «Югозападную», чешась как бешеные.

27.
Был третий час ночи. Мы снова сидели на кухне и снова ели жареную картошку. Леха весь пошел красными пятнами и стал похож на больного оспой в последней стадии. После того как он простоял полчаса под горячим душем он стал похож на креветку, но зато ему сильно полегчало. Тем не менее, он все еще страдал. Я тоже. Но мне пришлось легче, поскольку я вовремя сообразил что к чему и не втирал стекловату в собственное лицо как он. Я был уже практически в форме. На фоне неожиданно и сильно поправившихся финансов вся эта ерунда с чесоткой была просто ничтожная мелочь. Сумку я держал все время при себе, даже в ванной. В ней лежало пятьдесят с небольшим тысяч рублей и я даже пока не представлял, что можно делать с такими деньгами. Я отложил эти размышления на утро.

Мне, между прочим, очень хотелось поговорить с Валькой и расставить наконец все точки над «i». Однако, она упорно не появлялась на глаза и мы, добив картошку, просто ушли спать. Завтра с утра мне  нужно было собирать вещи и убираться из этого дома.
«Слушай, Леха, я все время думаю о... Елене...э... Васильевне. Вернее о том, что с ней... э... стряслось. Ну короче, что там мы видели. Вернее не видели... одним словом что там... произошло.»
«Я тоже... И знаешь, что я думаю? Я думаю, что все это, я имею ввиду что там стряслось, как-то связано с этими чертовыми деньгами...»
«Ты думаешь... Ты думаешь, что это из-за этих денег ее убили?!...»
«Мне кажется, что какая-то связь есть. Я не знаю, откуда у них деньги, чьи они вообще... украли они их, одлжили, заработали, хрен их знает... Но мне кажется, что не из-за чего больше ее убивать... а деньги огромные...»
«Не в шахматы же они их выиграли в конце концов?» предположил в шутку я. Вдруг Леха посмотрел на меня несколько ошарашенно.
«Послушай! А ведь точно! Шахматы не шахматы, а в карты они могли запросто выиграть!»
«В карты? Миллион рублей?!»
«А что, ты знаешь как здесь люди играют? Я слышал такое... Ты помнишь Борюсик каждый почти вечер уходил играть... якобы в шахматы? А может он и не в шахматы играл?»
«Ты что думаешь он в карты играет?.. играл...»
«Запросто. Если так, то тогда все сходится. В конце концов он мог проиграться в пух и прах. Долги не платил. За долгами пришли, денег не дают, вот они Елену и прибили...»
«За деньги? За карты?! Да неможет быть!»
«Еще как может. Я слышал за копеечный карточный долг могут убить... говорят очень большие состояния крутятся. Влиятельные люди играют...».
«Какой-то ужас ты мне рассказываешь... Неужели такое может быть?»
«Вот я и думаю, куда же это Борюсик-то делся? Поди в бега пустился. »
«Нужели у него долгов вышло больше чем на миллион?»
«Выходит так...»
«Так послушай, Леха, выходит что если мы у него половину забрали... то он теперь и вовсе не сможет рассчитаться? И его что... того? Кокнут?»
«Запросто может быть и такое...»
«Погоди, он что совсем дурак, не допрет, кто у него деньги спер? Паспорта пропали, ясно что мы их взяли!»
«А ведь запросто допрет!»
«И что тогда? Он нас начнет искать?»
«Как пить дать начнет!»
«Да брось ты. Не может быть... Мы сами все это только что напридумывали и сами же шарахаемся от собственной тени»
«Черт его знает», пожевал губами Леха, «Может и не будет искать... Ладно, пойдем спать, поздно уже. Утро вечера мудренее».
Едва я лег на свою раскалдушку, мысли о Борюсике и Елене и их странной деятельности куда-то улетучились и я снова погрузился в сладкие грезы. Скрипя раскладушечными суставами, я наслаждался чистотой и покоем, а также составлением списка необходимых покупок.

На следующее утро я проснулся поздно. Собрал вещи и
И тут я обнаружил записку. Сложенный вчетверо листок из тетрадки в клетку лежал в моей сумке на самом виду. Как я мог ее не заметить? Я развернул записку и прочитал. Аккуратным женским почерком в ней было написано:
«Увидимся вечером во дворе если хочешь сладкого еще. В.»
И далее следовала приписка, видимо сделанная уже на коленке. «ИНТЕРЕСНО, ОТКУДА У ТЕБЯ СТОЛЬКО ДЕНЕГ? Я ОДОЛЖИЛА 100 РУБЛЕЙ. СП.!»

Наша с Лехой тайна уже перестала быть только нашей тайной. Произошла утечка... Я растерянно почесал голову и застегнул сумку. Что теперь делать? С одной стороны, Валька классная девчонка и, возможно, ей можно довериться. С другой, черт ее знает что там с другой, напряженно думал я. Ладно, решил я, будет проблема, будем ее решать. Чего раньше времени паниковать?

28.
Я решил поселиться в гостинице. Почему бы и нет, подумал я. Денег у меня навалом, можно хоть всю жизнь в гостинице жить. Только вот в какой именно? Я долго думал, в какую гостиницу податься.
Надо признаться честно, я ниразу не селился ни в отелях ни в гостиницах, если не считать семейных поездок на юг. Когда мы с братом еще ходили под стол, родители каждое лето ездили в отпуск на юг и они всегда таскали нас с собой. Каждый божий год мы собирали чемоданы и уезжали на долгий и жаркий месяц в Алушту, Батуми или Сочи.
Постепенно мне  даже стало казаться, что я уже не могу жить без этих чертовых алушт, батумов и сочей. Мне правда никогда не нравились переполненные пляжи и толкучки на улицах, а также сумасшедшая жара и маленькие комнатки, меблированые одними железными кроватями и раскладушками. Мне кажется, летом на малюсеньком пятачке на юге страны собиралсь почти все ее чертово население.
Еще больше я не любил поездов дальнего следования. В них почему-то никогда не работали кондиционеры и вы целых три дня должны были умирать от чертовой жары. Но что мне нравилось и ради чего я готов был терпеть все эти лишения, так это море. Я всегда любил море. Даже когда еще не умел плавать.
 
Еще до того, как я пошел в легкую атлетику и до того, как я записался в цирковую секцию, после того, как в одну из наших первых поездок на юг я чуть было не утонул в ласковом Черном море, родители отдали меня в секцию плавания. В том же самом скромном двадцатипятиметровом бассейне, где впоследствии выпестуется не один олимпийский чемпион, плавать я научился очень быстро, но, как спорт, плавание меня не привлекало. Я не стал мастером спорта и звездой мировой величины, но первый разряд я все же получил и значительно укрепил свой организм. В секции плавания меня, как минимум, научили правильно плавать. Затем начались соревнования. Но соревноваться мне не нравилось никогда, поэтому профессионального пловца из меня тоже не вышло и, едва научившись не тонуть, я бросил плавание.

По правде говоря, я нигде не задерживался надолго. Дольше всего я продержался в легкой атлетике, куда нас вместе с Лехой лично пригласил тренер. Мы пробегали два года на спринтерские дистанции и я все же завязал к чертовой матери. Я понял, что этот лошадиный спорт тоже не для меня. Тренироваться каждый божий день по несколько часов до посинения, чтобы потом блевать после каждого забега на каких-нибудь никчемных областных соревнованиях. Леха все же проявил упорство и доблевался до кандидата в мастера, но потом тоже бросил, прдпочтя легкой атлетике курение крепкого табака.

Зато по-настоящему мне понравилось заниматься в цирковой секции. Подкидные доски, батуты, сальто, фляки и вся эта прочая акробатика мне нравилась как ни что другое. Правда, через год занятий, когда я уже освоил основы, тренер тайно встретился с моими родителями и сообщил им, что мне, несмотря на мои очевидные способности в этом деле, лучше бы с акробатикой завязать, поскольку, обнаружилось, что я иногда теряю созание.
Оказывается, я не совсем буквально брякался в обморок, а как бы отключался на секунду другую. Что-то там у меня было не совсем в порядке с вестибулярным аппаратом. Для нормальной жизни это - ничего страшного, сказал  тренер, а для акробатики опасно, поскольку нужен постоянный контроль над положением тела в пространстве и все такое. Я вынужден был закончить свою карьеру в акробатике, так сказать, на самом взлете.
Однако занятия не прошли для меня даром. Я, например, шутя мог обойти на руках школьный спортзал, чего не мог сделать во всей школе никто другой. Я также мог разбежаться, высоко выпрыгнуть, рыбкой пролететь в воздухе, приземлившись на руки у самой земли сделать кувырок, и встать как ни в чем ни бывало, не свернув себе шеи. Эти способности сильно поднимали меня в собственных глазах и глазах одноклассников и, что немаловажно, в глазах одной девочки, в которую я был влюблен и которая после выпускного вечера наконец-то научила меня целоваться и в общих чертах познакомила с устройством женского тела.
Впрочем, цирковая секция просуществовала в городе недолго. По неведомым мне причинам, вскоре после моего ухода, секцию закрыли. Судьба.

Больше мои родители за меня не беспокоились, тем более я держался на воде как пробка и мог сидеть в море до посинения.
Что же касается гостиниц и отелей, то родители только однажды пытались остановиться в какой-то гостинице на юге, и получили, что называется, негативный опыт. В советские времена, почему-то, попасть в гостиницу было непросто. Чтобы попасть в гостиницу, нужно было дать взятку. Мой отец, никогда ни перед кем не унижавшийся, отказался давать взятку и запретил это делать моей маме, для которой это было раз плюнуть. В результате, они вынуждены были снять комнату в обычной хрущевке, правда в пяти минутах ходьбы от пляжа и при этом в два раза дешевле.

Теперь мне предстояло получить мой собственный опыт. Я твердо решил пройти через это.
Не знаю почему, но всегда, когда передо мной стоит какой-нибудь выбор, я, даже если у меня ни шиша нет в карманах, я выбираю самое лучшее и дорогое. В этом случае, правда, все было по-другому, денег у меня было хоть завались, так что я решил поселиться в «Украине».
Неважно, какой разговор у меня состоялся со швейцаром, а затем и с теткой за стойкой, напомнившей мне мою учительницу по русскому и литературе, страшную стерву, поскольку разговор был короткий. Когда швейцар попытался остановить меня, я просто достал заранее приготовленную «пятерку» и помахал у него перед носом. Алчный блеск сразу же зажегся в глазах у этого лакея. Двери распахнулись передо мной, а пятерка исчезла в кармане украшенного золотыми позументами пиджака. Другая пятерка тут же прекратила рассуждения насчет того, что мест в гостинице в это время года обычно не бывает. За «трояк» швейцар поднял мои вещи в номер и вдобавок поклонился и пожелал спокойной ночи.
Удивительно какими они сразу стали покладистыми и предупредительными, будто эта чертова гостиница была их личным владением, а не государственным учреждением. Одним словом, я, наконец, оказался в одноместном номере с телевизором, ванной и роскошной, громадных размеров двуспальной кроватью.
Я принял ванну, одел чистые трусы и носки и развалился на чистых простынях. Я никогда в жизни не чувствовал себя так прекрасно и спокойно. В номере было уютно и тихо. Никто не мельтешил перед глазами взад и вперед, бегая из комнаты в комнату, мне не надо было как бедному родственнику скромно забиваться в дальний уголок дивана, чтобы не дай бог не занять чье-либо место, когда все пялятся в телевизор...
Кстати, почему бы и нет? Я встал и включил телевизор. Только что началась программа «Время». Несмотря на то, что в основном это были «новости с полей» и какая-то дребедень, я с удовольствием всю ее просмотрел от начала до конца.
После «Времени» мне показали очередную серию «Семнадцати мгновений». Я до сих пор не прочь иногда ее посмотреть и сейчас, а в те времена это был крутой боевик. Когда Штирлиц выпил водки и закусил испеченной в камине картошкой, а потом сидел с глупой пьяной улыбкой в своем роскошном немецком особняке, такой одинокий и всеми заброшенный, мне вдруг стало его жалко. Так жалко, что даже слезы навернулись на глаза.

А потом мне стало жалко самого себя. Лежу я такой одинокий на огромной мягкой постели и думаю, никому-то я не нужен, никто мне не приготовит ужин, не пригласит попить чайку и поболтать о том о сём и все такое, как вдруг зазвонил телефон. Я чуть не свалился со своей роскошной кровати от неожиданности.
Я протянул руку к прикроватной тумбочке и снял трубку. Как удобно, между прочим, подумал я, не надо бежать ни в какую прихожую или к соседям, чтобы сделать один чертов звонок.
«Добрый вечер...», услышал я тихий и вкрадчивый женский голос.
«Добрый вечер...», как эхо отозвался я. Хотя в жизни никого так не приветствовал. Меня всегда тошнило от всех этих невыносимо вежливых «добрый день» и «добрый вечер». Мне казалось что это какие-то киношные слова, нормальные люди не должны так говорить.
«Не хотите ли развлечься сегодня вечером?», продолжал еще более вкрадчиво и томно голос в трубке.
«Развлечься? Как это? Что вы имеете ввиду?...», ни черта не понял я.
«Не хотите ли девочку на вечер или на ночь?», терпеливо разъяснил голос. Тут до меня начало доходить, каким образом мне предлагают развлечься. Я конечно опешил от такого предложения.
«То есть... э... девочку, говорите?...»
«Да. Очень симпатичную опытную девушку, искушенную во всех видах интимных удовольствий», по-прежнему почти шепотом продолжал внушать мне голос.
Почему бы и нет, подумал я, в конце концов, я уже довольно опытный в этих делах, вспомнив недавнюю ночь с Любашкой и почувствовав соответствующее возбуждение, а вслух сказал:
«Почему бы и нет? Давайте сюда вашу девочку!».
«Вам на ночь или на вечер?»
«Э... А какая разница?», глупо спросил я.
«На ночь будет дороже», уже по деловому заговорила мадам.
«Ну что же дороже так дороже. Не дороже денег?», сострил я.
«Ждите, через полчаса-час девочка будет...»
«Послушайте, э... как вас..., а нельзя ли заказать так же чего-нибудь перекусить, а?», вовремя сообразил я. Вид печеной картошки, которую уже доедал Штирлиц, разбудил зверский аппетит. В конце концов я не ел с утра. Я надеялся, что в гостинице должно быть что-нибудь посущественнее обугленной картошки.
«Никаких проблем! Что желаете! Икорочки? Расстегайчиков? Шампанского?».
«Ух ты!», у меня аж захватило дух от восторга. Я даже не помнил, когда в последний раз я ел черную икру. Эх! Гулять так гулять!, подумал я.
«Давайти ваши растегайчики и все такое, только побыстрее, пожалуйста, я тут буквально помираю с голоду!»
«Будет сделано!»
Ну и ну! Я сел на кровати. Невиданные доселе возможности вдруг открывались передо мной. Хочешь растегайчиков посередь ночи? На тебе растегайчиков! Хочешь икорочки? Пожалуйста! При этом не нужно стоять за всем этим в очереди где-нибудь в Елисеевском, все можно получить не выходя из комнаты.
Я возбужденно вскочил с кровати, подошел к двери, прислушиваясь, не несут ли заказ. Мне чертовски любопытно было, как именно это все произойдет. Принесут все это на подносе или привезут на тележке?
В чем была разница между мной сегодняшним, расслабляющимся в роскошном гостиничном номере и мной вчерашним, еще несколько дней назад не знавшим, как протянуть от стипендии до стипендии? Действительно в чем, прикидывал я? А разница была всего лишь в том, что сейчас у меня карманы были набиты дензнаками и в результате я ни в чем практически не знал себе отказа!

Раздался стук в дверь. Не прошло и десяти минут! Я подошел к двери и распахнул ее. Перед дверью действительно стоял столик на колесиках, накрытый скатертью. На скатерти стояло шампанское в блестящем ведерке, наполненном льдом, какая-то диковинной формы то ли кастрюлька, то ли другая какая посудина, такая же блестящая, маленькая изящная вазочка с икрой, вилки, тарелки, пара бокалов.
Пожилой дядька, весь в белом, приветливо улыбаясь, вкатил все это хозяйство ко мне в номер, расставил все на столике и встал, глядя на меня, как будто в ожидании чего-то.
Я посмотрел на него, растерянно улыбаясь, дескать, что-то не так?
Мужик сделал пальцы щепотью и потер их друг о друга. Все стало ясно. Чаевые! Я же слышал об этом, официантам надо всегда давать чертовы чаевые. Никаких проблем! Я пошарился в карманах и, сунул ему в протянутую руку мятую пятерку. Мужик с улыбкой молча поклонился и тихо укатив тележку, закрыл за собой дверь.
Так! Я потер руки. Ну-ка посмотрим, что там такое нам привезли! Я открыл кастрюльку. Чудесный аромат заставил меня забыть обо всем к чертовой бабушке. Растегаи были горячие и удивительно вкусные. Съев четыре штуки, я почувствовал, что теперь, наверное, могу быть готов к приему гостей, а вернее, гостя. Девушки по вызову.
Вдруг в дверь снова постучали. Я вытер руки салфеткой и на ходу дожевывая пирог, подошел к двери. Неужели так быстро? Я открыл дверь и мои глаза чуть не выскочили из своих мест. На пороге стояла Валька, Лехина двоюродная сестра!

29.
Я не знаю какими словами можно описать то, что чувствовал я. И уж тем более я не знаю как можно описать то, что чувствовала Валька, увидев меня. Она просто стояла и смотрела на меня разинув свой милый ротик.
Первое, что мне пришло в голову, что вот-вот должна прийти заказанная проститутка, и что может подумать обо мне Валька, когда она столкнется с девушкой по вызову.
Второе, что мне пришло в голову, это что Валька наверное не одобрила бы мое поведение и что надо что-то срочно предпринять.
И, наконец, третье, о чем я подумал, так это то, что, интересно, делает Валька здесь в гостинице, в такое позднее время. И одета как-то странно... Шикарно я бы сказал она была одета, я у нее никогда не видел таких чертовски классных и судя по всему дорогих вещей.
Но я не успел ничего сообразить и сказать, потому что Валька закрыла рот, вошла внутрь, буквально втолкнув меня и закрыла за собой дверь.

«Интересно, что ты тут делаешь?», хором сказали мы друг другу. В результате, непонятно было кто кому должен отвечать.
«Нет, это я хотел спросить тебя что ты тут делаешь?», повторил я свой вопрос. Валька ничего не сказала, она бросила свою сумочку на кровать и села  тут же, положив ногу на ногу.
«Что я делаю здесь?...хм...», Валька покачала головой, подбирая ответ и при этом не спуская с меня глаз. Мне показалось на один момент, что это вовсе и не Валька сидит на моей кровати в моем номере. Она была неописуемо красива и казалось старше своих лет. Накрашена она была как девушка с журнальной обложки. На ней были модельные туфли на тонком каблуке узкая, коротюсенькая, обтягивающая ее попку юбка и такая же коротенькая и почти прозрачная маечка под легким шелковым пиджаком.
На шее была крученая толстенная цепь из золота или чего-то в этом духе, в ушах какие-то здоровые золотые штуковины. Губы и глаза были ярко накрашены.
«Погоди, как ты узнала что я здесь?... Валька, я ничего не понимаю...», и украдкой посмотрел на часы. По моим прикидкам заказанная мною проститука должна была прийти с минуты на минуту. Я не знал что мне, черт подери, делать.
«Что ты смотришь на часы?», спросила Валька, нервно качая ногой, «Ждешь кого-то?».
«Э... я жду?... ну в общем-то... да ты мне скажи, что-то случилось что ли? Как ты меня нашла?».
«Я так и думала, что с твоими деньгами ты запросто мог жить в гостинице...»
«С какими еще деньгами?», сделал я вид что не понимаю.
«Понимаешь, Андрюша,... я случайно обнаружила деньги в твоей сумке. Не думай, пожалуйста, что я шарилась в ней!»
«???»
«Просто, ты бросил сумку под раскладушку и не закрыл. Все из нее вывалилось. Я зашла утром в гостиную пока ты спал и нашла. Скажи спасибо, что это я ее обнаружила, а не мама. Она никогда столько денег сразу не видела. Это же ее зарплата лет за десять».
Я с облегчением вздохнул. Значит видела только десять тысяч. Я снова посмотрел на часы.
 «А когда вы с Лехой явились следующей ночью только под утро. Я поняла, что у вас какой-то секрет. Тайна какая-то...»
«Ну и что ты хочешь сказать, ты пришла чтобы сообщить мне все это что ли? Да как ты узнала-то что я здесь живу...? и вообще...» Валька встала и подошла ко мне вплотную.
«Не против если я воспользуюсь туалетом? Мне нужно пописать... я ехала сюда через пол-Москвы...», глядя на меня своими сумасшедшими накрашенными глазами, без тени смущения проинформировала она меня.
«Да пожалуйста...»
«Заодно и подмоюсь...»
«Что!?», не расслышал я.
«Ничего, ничего...тебе послышалось!»,
«Валька, ты мне так и не сказала, ты что обыскивала наши вещи?»
«Подожди минутку... Я сейчас!», проигнорировав мой прямой вопрос, Валька упорхнула, оставив свою школьную сумку прямо на кровати. Щеколда в ванной защелкнулась.
Я посмотрел на часы. Ситуация становилась какой-то щекотливой.. Сейчас должна заявиться девушка по вызову, а в моей ванной плещется другая девочка... ну и ситуация...

Что ж, решил я, раз она может позволить шариться в моих вещах, почему бы мне не проверить ее? Я сомневался некоторое время, затем все же открыл Валькину сумку и вывалил ее содержимое на матрас. На покрывале оказались:
Губная помада,
Тушь для ресниц,
Проездной билет,
Десять рублей и мелочь разного достоинства,
Хлопчатобумажные трусики белого цвета, совершенно новые, ни разу еще не стиранные,
Вата,
Шариковая ручка,
Резинка,
Транспортир,
Две терадки по 96 страниц в клеенчатом черном переплете,
Учебник русского языка и литературы,
Задачник по математике,
Колготки,
Пять удивительно красивых разноцветных презервативов в прозрачной пластиковой упаковке с надписями на английском языке,
Двести американских долларов двадцатидолларовыми купюрами,
Конверт с затертым комплектом игральных карт кустарного произодства неплохого качества с порнографическими картинками вместо традиционной рубашки.

В ванной раздался шум спускаемой воды, затем сразу же включился душ. Мыться что ли собралась? Что за существо эта Валька?, задал я себе риторический вопрос. Я сложил, улыбаясь, Валькины вещи обратно в ее сумку. Потом, не в силах себя пересилить, снова достал карты и присел на кровать.
Я рассматривал картинки, борясь с эрекцией, когда в комнату вошла Валя с мокрыми после душа волосами.

«Ну что, уже ознакомился с содержимым моей сумки?»
«Э.. Да, спасибо. Очень интересное содержимое, надо сказать... Мне интересно, как бы понравилось содержимое твоей сумки твоей маме?»
«Это не проблема! Моя мама-женщина и она прекрасно понимает, что каждая женщина, должна всегда иметь с собой запас ваты во время месячных, и презервативы чтобы не забеременеть. Мне, между прочим, содержимое твоей сумки тоже очень понравилось».
«Послушай Вальк, сколько тебе лет?»
«Шестнадцать. Если ты спрашиваешь про секс, то я узнала что это такое два года назад. Мне понравилось. Спасибо нашему учителю по физкультуре Анатолию Евсеевичу».
«Звучит очень впечатляюще!»
«Послушай, Дрюнчик, у тебя пятьдесят тысяч. У Лешки столько же. Откуда у вас столько денег? Вы что ограбили банк?», спросила тихо Валька, присаживаясь рядом со мной на кровать и, как ни в чем ни бывало,  убирая у меня из рук порнографические карты.
Значит все-таки увидела, расстроился я.
«Никого мы не грабили...», я смотрел на часы с несчастным видом.
«Да не смотри ты на часы, дурачок!», сказала Валька, кладя мне руку на бедро. Думаю, что моя эрекция была уже видна даже из коридора, «Она уже пришла...»
«Кто она...?», переспросил я. Валька смотрела на меня с хитрой ухмылко й и молчала, перебирая пуговицу на своей прозрачной шелковой блузке. Лифчика очевидно под ней не было.
«Как ?... погоди, погоди!... так что же... девочка по вызову это...?»
«Это я и есть», спокойно подтвердила Валька.
«???».
«Да, Дрюнчик, это я...».
«И ты что... хочешь... ну.... типа...»
«Да именно это я и хочу сделать... трахнуть тебя! Причем давно уже хочу...».
Я сидел и хлопал глазами.
«Не ожидал? Потом все тебе расскажу. А сейчас... давай сыграем на раздевание в очко?», предложила Валька, - «Если ты выигрываешь, то трахнешь меня и потом расскажешь что это за деньги. Даже презервативы не понадобятся, у меня все равно месячные... Если я выигрываю, то я трахну тебя и ты все мне расскажешь, договорились?»
«Погоди, Валька, ты что с ума сошла?...»
«Конечно сошла! Дурачок, не видишь что ли, что я уже давно по тебе с ума сошла? Тебе кстати не нужно в душ?»
«Да погоди ты, нет, я только что... даже голова еще мокрая... объясни зачем тебе все это...»
«Молодец!», Валька взъерошила мне волосы. На секунду она приблизилась ко мне так близко, что я снова почувствовал ее тепло и легкий аромат каких-то духов, напоминающих запах арбуза.
«Я же сказала, потом все объясню. Мой ход первый!», начала тасовать карты Валька.

Вобщем, поскольку на мне были только трусы и носки, через семь минут я проиграл вчистую. Но это было, надо сказать, чертовски приятное поражение, поскольку Валька трахнула меня по полной программе...

Я ей, конечно же, спустя пару часов все рассказал и задал ей свои вопросы, а она все рассказала мне. Не знаю даже, чья история была удивительнее.
Меня почему-то нисколько не смутило то, что Валька была проституткой. Больше меня удивило то, что дядя Саша получил свое повышение благодаря  Вальке, сам не зная того. Валька рассказала мне, как она переспала с одним из инструкторов московского горкома партии и ни о чем не подозревающий папаша после этого быстро пошел на повышение. Она конечно только посмеивалась над ним, когда он напыщенный и важный втолковывал ей о том, какой он нужный и незаменимый и как важно учиться и все такое, чтобы подняться так высоко.

Я правда сразу позабыл об этом, не придав особого значения этой истории. Потому что я просто по-настоящему влюбился. Если бы мне кто-нибудь напомнил в тот момент о Любашке или о ненасытной Елене, я бы даже не вспомнил кто они такие. Для меня существовала только Валька и больше никто.
То, что она была настоящей проституткой, меня не смутило. Наоборот, это меня даже завело. Взятый мной тайм-аут сделал свое дело и я был готов к подвигам. Поэтому, мы с ней играли в ее игру почти без перерыва. Я снова проиграл ей, потом через часик, немного отдохнув, она проиграла мне. Потом еще разок. Одним словом ночь была длинная.

30.
На следующее утро я проснулся от голода. Валька исчезла. Я посмотрел на часы – время шло к обеду. Моя одежда была аккуратно сложена на стуле и сверху лежала записка. «Мне надо показаться дома. Встретимся скоро. Целую. В.» Где встретимся, когда? Было непонятно, но ощущение неожиданно свалившегося на меня счастья осталось.
Я, не спеша, привел себя в порядок и вышел на улицу. Швейцар на входе в гостиницу подмигнул мне как заговорщик. Я улыбнулся ему как лучшему другу. Был ясный солнечный день – такой день, какие я люблю больше всего. По моему плану на моем острове такая погода должна была быть круглый год. Вся зелень уже как положено расцвела, было тепло, но не жарко. Специальная погода для счастья. Мое самое любимое время года.

Несмотря на то, что я так и не нашел времени чтобы позаниматься, я поехал в институт и шутя сдал досрочный экзамен по матанализу. Доцент с удовольсвием поставил мне в зачетку первую мою пятерку в той сессии и даже одобрительно похлопал меня по плечу. Я вышел в коридор счастливый и легкий. На вопросительные взгляды мучеников, все еще дожидающихся своей очереди я гордо показал растопыренную пятерню.
«Везет же...», завздыхали мои несчастные одногруппники.
«Расскажи, как сдал?...», подскочил ко мне Леха, а вместе с ним почти все остальные. Не мог же я им сказать, что сам не знаю, как сдал и что даже не помню уже о чем меня спрашивали. Что скорее всего сдал я потому что всю ночь трахался как кролик и что все это время мысли мои были далеко от матаналитических проблем.
Любашка, ни черта не понимавшая в математике, лижь жалобно посмотрела на меня и снова уткнулась в конспект. Леха тоже погрузился в зубрежку. Я сделал им ручкой.

Весь день я прошатался по Москве, убивая время до вечера. Ожидание встречи с Валькой не давало мне сосредоточиться ни на чем. Я сидел в кино, и глядя на мельтешашие по экрану тени представлял только Валькино до ужаса желанное тело.
Наконец, когда я вернулся в гостиницу, Валька, почему-то одетая в школьную форму, уже ждала меня. Мы сразу же набросились друг на друга. Я даже не успел разуться и снять до конца штаны. В нетерпении я порвал Валькино нижнее белье и, по-моему, ее школную форму, а также защемил мошонку замком молнии...
После, когда мы, наполовину голые и полностью опустошенные, лежали на ковре посреди разбросанных и порванных вещей, я рассказал Вальке о том, как делал покупки и что я уже не знаю, что бы еще такого приобрести. Она смеялась надо мной, задирая ноги и держась за животик. Я смеялся вместе с ней. Затем мы снова занялись любовью и занимались ей до тех пор, пока не кончились наши батарейки.

Валька любила приключения. Перед тем как заснуть у меня на груди, она пробормотала, что завтра она начнет меня учить, где и как можно получать настоящее удовольствие от обладания деньгами...

31.
Короткая джинсовая юбчонка плотно обтягивала ее маленькую попку, милая трикотажная кофточка, также далеко не советского производства, добросовестно информировала окружающих о своем содержимом. На изящных ножках красовались настоящие модельные туфли, делаяя ее выше на восемь сантиметров.
Но самое главное, на ней не было больше того кричащего макияжа, с которым она заявилась ко мне в первую нашу ночь. Валька накрасилась как настоящая женщина, лишь едва-едва коснувшись прозрачной помадой губ и почти не подведя глаза. Она собрала волосы лентой на лбу, став лет на пять старше и на столько же сексуальнее. Таксист, старый армянин только разинул рот и прицокнул языком.
«В «Лабиринт» на Калининском, папаша!», скомандовал я.
И такси понесло нас навстречу нашей судьбе.

Метродотель или как там зовут этих царственного вида лакеев, не хотел нас сначала пускать, с намеком поглядывая на мои мятые джинсы и стоптанные башмаки. Однако не менее мятая десятка, появившаяся из кармана в секунду изменила отношение к нам. Червонец растворился в его холеной ладони и нас как почетных гостей провели в дальний конец зала и усадили за отдельный столик за перегородкой.
Пока мы шли через зал, мужские головы поворачивались вслед за Валькой как намагниченные, и, казалось слюни бежали у них, от одного только вида Валькиных маленьких ягодиц, двигающихся под юбчонкой и ее маленьких сисек, подрагивающих при каждом шаге, сопровождаемом стуком модельных каблуков.
«Валька, ты просто красавица!», прошептал я ей на ухо.
«Я знаю!», шепнула она в ответ, благодарно улыбнулась и стиснула мой локоть. Между прочим у нее были очень сильные пальцы. Повиси-ка всю жизнь на брусьях!

Из меню мы выбрали котлеты по-киевски, какой-то салат, лаваш и бутылку «кинзмараули». Заказ сделал я, но предварительно Валька меня очень квалифицированно проконсультировала, обнаружив удивительно точное знание предмета. Как и предполагалось, нам предложили «водочки для разгоночки», но мы гордо отказались и заказали вино, чем вызвали к себе явное уважение.
Когда официант ушел, я спросил загадочную юную женщину, сидящую передо мной.
«Валь, а откуда ты знаешь, что нужно заказывать, а что не нужно? Ты что, была уже в ресторанах?»
«Была как то... пару-тройку раз...»
«Впрочем, что я спрашиваю... Если ты... общаешься с секретарями горкома... Валя, ты меня честно говоря поражаешь! Тебе всего шестнадцать лет, а ты уже столько всего знаешь и э... умеешь! Расскажи хотя бы, откуда ты знаешь, разницу между «кинзмараули» и «гвардцители»?»
«Какое еще «гвардцители»?», засмеялась весело Валька – «Гвардцители – это же не вино!»
«А что же тогда?!» переспросил я, перекрикивая музыку.
«Это каша! Совершенно неперевариваемая!», Валька махнула на меня рукой и продолжила объяснение тонкостей ресторанного этикета. Мне было с ней весело и интересно.

Наконец нам доставили заказ. Его именно доставили, а не принесли. На специальной тележке стояли серебряные тарелки, накрытые специальными крышками, бутылка вина в корзиночке и каие-то цветы в вазе. Официант налил вино в мой бокал и предложил мне поробовать его. Я не выпил его залпом, как мы пили портвейн в колхозе несколько дней назад, а с видом знатока попробовал его и важно кивнул, как мне объяснила Валька. Валька незаметно показала мне большой палец. Официант, видимо увидев наконец во мне опытного знатока, уважительно поклонился и наполнил наши бокалы. Затем он выставил тарелки на стол и снял с них крышки. Удивительный аромат заставил меня забыть об этикете и наброситься на еду. Я и не подозревал, что еда может быть такой вкусной. Официант снова поклонился и незаметно исчез.
Бутылка вина быстро опустела. С тех пор, кстати, я предпочитаю грузинские вина всем прочим. Мы заказали еще одну и она тоже исчезла в мгновение ока. Я не чувствовал себя пьяным совершенно. Я просто чувствовал себя счастливым до кончиков пальцев.

Мы танцевали с Валькой как сумасшедшие под музыку Аббы, которую совершенно классно живьем пели с эстрады две очень потрепанного вида женщины в сопровождении не менее потрпанных пожилых музыкантов, наряженных в чинные черные таксидо. Однако, несмотря на потрепанность, музыку они делали мастерски, во всяком случае так мне казалось.
Объявили медленный танец и пожилой дядька запел молодым голосом Маккартни «Yesterday». Валька обняла меня за шею и положила голову мне на грудь и мы начали просто медленно покачиваться, почти не переступая, под чудесную песню. Валька была мокрая от пота и от этого, еще более соблазнительной. Я почувствовал сильное желание.
«Я хочу, чтобы ты меня снова трахнул...», неожиданно прошептала она мне на ухо.
«Прямо здесь?» удивился я.
«Я конечно понимаю, что это в общем-то не принято, но я бы не возражала, если бы ты сделал это прямо здесь!» и Валька медленно обвила меня ногой, почти повиснув на мне на несколько секунд. Она была легкой как котенок. Я заметил, что на нас посматривают исподтишка почти все, сидящие за окружающими танцплощадку столиками.
«Не забывай, мальчик, что женщина во время месячных становится очень сексуальной!».
«Так я не знал даже что у женщин бывают месячные!»
«Пой ласточка, пой... Давай куда-нибудь зарулим отсюда?», предложила она мне.
«Куда? В номера?»
«Кстати, почему бы и нет?», Валька подняла ко мне лицо, «Тем более номер у тебя уже есть? И будем трахаться всю ночь, как кошки, а?», язык у Вальки уже начинал немного заплетаться, но задору наоборот прибавилось. Она смотрела прямо в глаза, прижимаясь ко мне мокрыми сиськами.
Yesterday закончился. Все захлопали, мы подошли с Валькой к «маккартни». Я сказал, что обожаю «битлз» и дал ему «десятку». «Маккартни» принял деньги с полным достоинства поклоном и десятка неспешно ушла в карман таксидо.
Мы вернулись за свой столик. К музыкантам подошел раскрасневшийся грузин, сказал ему что-то и через минуту музыканты заиграли «лезгинку».
«Ну все, сейчас начнется...» вдруг сказала Валя.
«Что начнется?», не понял я.
«Да... Веселье...Они называют это весельем...».
«Кто они? Черные?»
«Чечены...», погрустнела Валька, подперев щеку ладошкой. Мы молча уставились на толпу пляшуших человечков. Плясали они долго и шумно. Так пляшут только пьяные люди. Каждому пьяному кажется, что он движется легко и красиво, в то время как со стороны он выглядит не изящнее чем хромой пингвин. Когда лезгинка наконец законцилась, заиграл медленный танец. От толпы кавказцев отделился один и направился в нашу сторону.
«Только не нашему столу», подумал я про себя.
«Сейчас этот чечен попросит меня потанцевать с ним...» успела предсказать Валька.
Кавказец подошел и нагло опершись волосатыми смуглыми кулаками в стол, с совершенно киношным сталинским прононсом спосил, обращаясь к Вале и не глядя на меня:
«Дэвушька, будыш со мной танцэват!»
«Дэвушька устала и хочет отдохнуть», проинформировал я кавказца. Валька сидела прямо и молча кусала губы.
«А ти зачэм говоришь, еслы тэбя ныкто нэ спращиваит?», наконец посмотрел на меня кавказец. Почти все пальцы у него были усеяны золотыми перстнями.
«Слушай, друг, просто расслабься и тем же маршрутом двигай обратно. Пожалуйста...», попросил я, подобрав под себя ноги, готовясь внутренне к неприятностям. Кровь уже шумела в голове.
«Что такое, я нэ понэл?»
 «Аслан! Иди давай сюда! Хватит уже людям голову морочить!» позвали вдруг кавказца его друзья сквозь музыкальный шум.
«Спасибо, я не хочу... В другой раз...» вдруг тихо сказала чеченцу Валька.
«Вот это савсэм другой разговор! Все будет так, как пожилайт женщин! Особенно такой красивый!», неожиданно став покладистым, произнес кавказец улыбнувшись
«Пока, Аслан!» помахал я ему ручкой.
«Увидимся еще, да?» и, подмигнув зачем-то мне, он ретировался.
«Фуу.. пронесло...Это они тебя проверяли...», сказала мне Валька без тени веселья в глазах.
«Проверяли? Кто они? А чего меня проверять?»
«Ты знаешь, Дрюнчик, давай уйдем отсюда поскорее... я потом объясню тебе, ладно?» попросила Валька.
«Хорошо, давай...» желание веселиться в этом месте у меня уже пропало.
Я подцепил глазом официанта и он был тут как тут. Мы попросили счет. Счет был уже готов и он положил бумагу на тарелку. Сумма «двадцать два рубля, десять копеек» написанная размашистым женским почерком меня поразила. Я никогда не обедал в институтской столовой больше чем на шестьдесят копеек.
Тем не менее, я, не подав вида, царственным жестом бросил на тарелку три червонца. Официант в благодарном поклоне чуть было не сшиб головой со стола грязную посуду. Мы встали из-за столика и вышли под гремящую музыку из темного зала, на прощанье показав «маккартни» большой палец. Тот не отрываясь от микрофона подмигнул нам.

«Я на минутку в туалет. Я мигом!», Валька звонко цокая каблуками по мраморному полу, исчезла за дверью женского туалета. Я тоже вспомнил о естественных надобностях своего организма. Отворив тяжелую облицованную голубым пластиком дверь, я зашел в мужской туалет. Дверь медленно закрылась за моей спиной мощным скрипучим доводчиком. В не слишком чистом туалете никого не было.
Я стоял на мокром полу, стараясь не наступать в особо глубокие лужи мочи, уставясь в окрашенную фисташковой краской стену, перед одним из писсуаров и, пока рефлексы делали свое дело, думал о том, что оказывается жизнь гораздо сложнее и многобразнее, чем я предполагал. Как классно мы начали этот вечер, и как гадко этот хренов кавказец, или кто он там, его под конец испортил. Правда бывало и хуже, думал я. Во всяком случае все не закончилось дракой, такой, непример, как закончилась наша первая пьянка в этом же «Лабиринте» почти два года назад, когда мы всей группой отмечали сдачу первой сессии.

32.
Я в принципе был не против драк, и я бы даже сказал, что подраться я любил. Иногда. Но желательно не стенка на стенку, а один на один, в крайнем случае двое на одного, но, пожалуйста, без особых жертв, переломов там, увечий, ножей и бутылок, и уж конечно без милиции.
Между прочим, я был уже в числе если не самых лучших, но подающих надежды учеников у Валеры Дубнина, в то время одного из немногих людей в Москве, имевших настоящие черные пояса по каратэ.
Все таки занятия в цирковой школе не прошли даром. Несмотря на то, что прыжки на подкидной доске в акробатической секции пришлось прекратить, фляки и обратные сальто я успел освоить.
Каратэ тогда в союзе только начиналось и им пока занимались только избранные. Два года занятий каратэ по четыре-пять раз в неделю это немало, хотя далеко не достаточно для постижения вершин мастерства, но вполне приемлемо, чтобы чувствовать себя уверенно на улице. Через годик, глядишь, я получу коричневый пояс, а там и до черного рукой подать, мечтал я.
Кроме того, совсем недавно Валера начал нам преподавать навыки использования всевозможных случайых предметов для самообороны. Очень интересно! Например, обыкновенным, даже не совсем обязательно остро отточенным, карандашом вполне можно...

Скрип доводчика прервал мои размышления. Я с трудом застегнул свои джинсы и повернулся. Три кавказца стояли, радостно улыбаясь мне из под усов, как бы невзначай блокируя выход. Один из них – конечно же наш старый знакомый Аслан, или как его там, с усеянными перстнями пальцами.
Два других были похожи как близнецы, даже одеты были почти одинаково, в колоколах из хорошей дорогой ткани и гепюровые рубашки. Различие правда было. Один имел полный рот золотых зубов. Другой имел только одну фиксу. Скользнув по их темным лицам вежливым взглядом, я двинулся к выходу, стараясь не встречаться ни с кем глазами. Тот,  что имел максимальное количество драгоценного металла во рту, вытянув руку остановил меня. Перстней надо сказать у него тоже хватало.
«Погоди дорогой, поговорить надо!»
«О черт...», подумал я - «Этого еще не хватало!» , а вслух произнес: «О чем говорить будем?».
Впрочем, разговора в обычном смысле слова не получилось, хотя я и не ждал особо длинных речей, ну тут уж они были просто гениально кратки. Они просто сразу же начали меня бить. В прямом смысле слова бить меня конечно у них получилось не сразу, поскольку первый удар, который попытался нанести мне золотозубый проехал мимо.
Я думаю, что они тоже уже прилично набрались, так как действовали не слишком быстро. А может они просто хотели немного развлечься и на особое сопротивление с моей стороны не рассчитывали потому и напрягались не сильно.
В конце концов у меня же на лбу не написано, «мой сэнсэй Валера Дубнин». Но надо отдать ему должное, он всегда нас учил – постарайтесь избежать драки, если это возможно,но уже если нет другого выхода – деритесь, причем так, как если это ваша последняя в жизни драка. Упавшего противника не щадить, добивать. Не насмерть конечно, но так, чтобы больше не вставал. Жестоко, конечно, но эффективно. Всякое киношное дерьмо, когда противники ждут пока тот или другой поднимется с пола, соберется с мыслями и только тогда начинают друг друга валтузить, не для настоящей жизни. В жизни все не так. В жизни бьются обычно насмерть.

Одним словом, первый удар золотозубого джигита проехал сильно мимо, и бедный малый конечно же провалился в пустоту. Я легко ушел в сторону и, нанес ему короткий прямой правой прямо по его чудесным сияющим как подсвечники золотым зубам. Хороший такой, хрустящий прямой удар. Он изумленно заморгал глазами, теряя фокус и зашатался. Зашатался, но не упал, а эдак ошарашенно привалился к стенке, пытаясь остаться на ногах.
Кровь конечно же сразу побежала из разбитого рта, все его золото, судя по всему, местами сильно деформировалось, не успел разглядеть подробностей, но думаю, что к зубному врачу ему на следующий день наверняка пришлось обратиться.
К сожалению, я не успел так же чисто избежать второго удара от фиксатого, я его увидел поздновато и его волосатый огрел меня по уху, не сбив меня с ног, но сильно оглушив.
Я схватился за перегородку и поэтому не упал. Когда фиксатый замахнулся для второго удара, я успел ответить ему моим любимым ударом - ногой в солнечное сплетение и он отлетел к стене, хватая ртом воздух. Я мысленно похвалил себя. Зато мои новые с иголочки джинсы с оглушительным треском разошлись по шву и я почувствовал как свежий воздух врывается в промежность. Шов разошелся почти полностью от самого переда до самого зада.
Я мотал головой, пытаясь окончательно прийти в себя. Из уха, как мне показалось, пошла кровь. Но тут пришла очередь Аслана. Дико заорав, кавказец перешел в атаку. Правда он не пытался достать меня кулаками, он просто бросился на меня всей массой и буквально снес меня с места, стиснув меня своими ручищами. Тут, я вам скажу, мне пришлось уже несладко. Сходу он прижал меня к кабинке сортира и хорошо размахнувшись, припечатал мне по другому уху. В голове стоял звон как на «Соколе» в Крестный Ход.
«Да что вы все по уху, да по уху!» заорал я, почти не слыша себя и закрываясь руками, «Больно в конце концов!»
Аслан немного опешил и тормознулся на долю секунды. Этой доли секунды мне хватило, чтобы припечатать его хорошенько коленом по яйцам и обеими руками оттолкнуть его.
Между прочим, толкаться надо тоже уметь. Этому нас тоже научили. Если вы толкнете своего противника только руками, толчок получится слабый и неэффективный, если же в момент толочка вы сконцетрируете в ладонях всю свою массу, толчок получится мощный, почти как удар.
Так и вышло, Аслан отлетел далеко назад, столкнувшись по пути с фиксатым, который в этот момент надумал наконец прийти к Аслану на помощь. Они чуть было не упали оба, и, скользя по залитому мочой полу, начали хвататься друг за друга, что дало мне секундную передышку и возможность пробиться наконец к двери. По пути я лягнул хорошенько по коленке того, что имел полный рот золота, в результате он, наконец, упал в мочу, что меня глубоко удовлетворило. Однако, штаны мои разошлись при этом окончательно, что меня ужасно огорчило, и я, чудом увернувшись от уравновесившегося Аслана, выскочил из туалета.
Снаружи уже начала собираться толпа. Я ошарашенно оглянулся по сторонам, ища глазами Вальку. Она оказывается была прямо передо мной.
«Что!? Что там, Дрюнчик?...», бросилась она ко мне. Я ни слова не говоря развернул ее, схватив за руку и потащил ее к выходу.
«Двигаем от сюда! Быстро!», и мы побежали. Встречный поток воздуха врывался в мои безвозвратно испорченные «джины» и, думаю, что зрелище ьыло не из самых приличных. Но мне было не до приличий.
Тут дверь туалета распахнулась и оттуда с ревом вылетели все трое, один за другим. Толпа расступилась в радостном испуге и в предкушении зрелища. Но для меня это было уже слишком. Я на ходу ухватил крышку с ближайшей урны и, на секунду остановившись, метнул ее навстречу совсем потерявшим человеческий облик кавказцам. Крышка со звоном отлетела от башки фиксатого и тот отшатнулся, заорав еще громче из-за, надеюсь, сломаного носа. Впрочем носяры у них были ого-го и еще неизвестно, что пострадало сильнее, крышка или нос фиксатого.
По лестнице с криками, перекрывающими прелюдию из оперы «Иисус Христос» спешили другие кавказцы на подмогу, и вообще, поднялся страшный шум и я принял решение включить вторую космическую скорость.

Держась за руки мы понеслись с Валькой к выходу. Она была легкая как белочка и быстрая как... впрочем, мне было не до сравнений. Швейцара, по несчастью оказавшегося у нас на пути и не успевшего увернуться, мы снесли, как былинку он грохнулся всей своей тушей на пол, уронил по пути свою конторку и разбил ею стекло в дверях. Наши преследователи споткнувшись о его тушу и устроили на выходе «кучу малу».
Звон выпадающего из дверной рамы дорогого цветного стекла еще слышался сзади, а мы уже садились в ближайшую тачку, которых, слава те Господи, стояло у входа в ожидании поддатой клиентуры навалом.
«Гони! Гони! Гони! Гони! Гони!!!!», заорали мы таксисту и машина скрипя шинами сорвалась с места и понеслась по Калинискому проспекту на бешенной скорости. В доконку нам прилетела бутылка и разбилась о багажник. Машина вильнула но с курса не сбилась. Водила только выматерился.
Валька дико захохотала. Я тоже. Это был конечно смех ненормальных, но нас можно было понять, мы вобщем-то вышли практически невредимыми из серьезной заварушкии, если не считать слегка припухшего уха, по которому мне съездили дважды.
«Куда вас, ребятки?» Не отрываясь от мелькающей навстречу дорожной обстановки, спросил нас водитель.
«В Украину! Быстрее!» заорали мы хором.
«Украину? Есть Украина!» бодро ответил водила - «Держитесь за стулья!».

Таксист получил два червонца и уехал, я думаю домой, поскольку выполнил свой ночной план за десять минут, от души пожелав нам счастливой ночи.
Тихий холл был освещен лишь в районе конторки. Лифт стоял открытый на первом этаже. Мы стараясь ступать неслышно, проскользнули в кабину. Двери сомкнулись и мы остались в лифте одни. Я нажал кнопку с цифрой «16» и пол, слегка подсогнув нам ноги в коленях, неслышно понес нас наверх.
«Даже паспорт не спросили...» сообщил я.
Валька вдруг нажала кнопку «стоп» и лифт плавно затормозил и остановился где-то между этажами.
«Я хочу прямо здесь!», она задрала свою фирмовую юбку и быстро вытащив из под нее трусики, бросила их на красный ковер... «Не могу больше!...»

33.
Через час, когда я, обессиленный ужинами в злачных местах, драками в сортирах и диким сексом, валялись на огромной роскошной кровати, я наконец спросил Вальку:
«Послушай загадочная женщина, я могу понять карты, презервативы и все такое, но откуда у тебя американские деньги? Ты что работаешь в турагенстве?»
Валька молчала некоторое время, глядя в потолок. Затем она села на кровати, повернулась ко мне и чертовски серьезным голосом спросила:
«Ты на самом деле хочешь знать откуда у меня эти деньги?»
«На самом…»
«Ну хорошо, я тебе скажу… я, правда не уверена, что тебе это понравится…»
я приподнялся на подушке, заложил руки за голову и приготовился слушать, любуясь Валькой. В свете города, падающем через окно, она выглядела как ужасно красивая статуэтка. Совершенно голая, она сидела прямо и гордо, поджав под себя свои газельи ножки. Маленькие грудки с нежными розовыми сосками и плоский живот буквально сияли в лунном свете. Встрепанные волосы светились как нимб вокруг головы и были еще лучше, как если бы она их аккуратно уложила и причесала. Я просто изнемогал от ее красоты. Улыбаясь я глядел на ее маленькое узкое личико.
Валька между тем, смотрела на меня совершенно серьезно.
«Да говори, чего уж…»
«Ну ладно… Держись за подушку… Я… валютная проститутка…»
«Что это значит?», я сел на кровати.
«Я ж говорила, что тебе не понравится….»
«Да почему ж… я ж ничего не сказал… я вобщем-то ничего не имею против… только я не понимаю, что это значит валютная? И вообще, у тебя ж родители прилично зарабатывают и все такое…»
«Да при чем тут родители? Я устала быть маленькой! Все эти ку-ку сю-сю уже достали дальше некуда. Я хочу быть самостоятельной! И потом мне нравится такая жизнь. Меня ценят! Понимаешь? Чтобы со мной переспать, Иностранные консулы в очередь встают!...»
«В очередь?!», я оашашено смотрел на нее. Валька вскочила с кровати и начала стремительно шагать по комнате взад-вперед, взад-вперед.
«И платят не рублями, а настоящими баксами!...»
«Баксами? Это что такое? Не слышал никогда…»
«Бак. Американцы так называют свой доллар. Один бак. Много баксов».
«И сколько же тебе платят?»
«Сто баксов за час… Я откладываю. Я уже скопила десять тысяч баксов…»
«Куча денег?», по-честному сказать, я в жизни до этого не видал американских долларов, только слышал и особенно не представлял их ценности. Единственное что мне было известно про «валюту», так это то, что в валютном магазине «Березка», за валюту можно было купить все. Так, во всяком случае, говорили в народе.
«Ну вобщем прилично… Этого мне уже хватит, чтобы учиться в университете....»
«Учиться в университете? У нас же образование бесплатное!»
«Я хочу учиться не в МГУ, а в университете Принстона…Я… хочу уехать однажды из союза… в Америку…».
«Уехать…? Почему именно в Принстоне?», Валька продолжала удивлять меня.
«Это лучший университет в мире. Я хочу стать адвокатом…»
«Адвокатом?»
«Адвокаты зарабатывают кучу денег!»
«Так ты и так зарабатываешь кучу денег! Послушай-ка...а как же насчет меня?...»
Валька скромно кивнула головой. Мне показалось, что над ее головой вдруг засветился нимб и ангельские крылышки чудесным образом вспыхнули в темноте.
«Дрюнчик, ты совсем другое дело, я просто влюбилась в тебя, как только увидела тебя с первого раза, еще в прошлом году, когда помнишь вы с Лехой к нам зарулили? Просто втюрилась как дура…».
У Вальки глаза почему-то были на мокром месте. У меня же просто не было слов.
Я смотрел на нее и у меня вдруг проснулась к ней ну такая нежность! Мне почему-то тоже захотелось плакать. Вообще-то я практически не плачу никогда. Хотя нет, если быть честным, я плакал, когда год назад мама позвонила и сказала, что бабушка умерла.
Тут у меня почему-то защипало в глазах и я подумал, не хватало еще чтобы шестнадцатилетняя девчока видела мои слезы. Я помотал головой, прогоняя слабость и сказал ей:
«Вот это да! Я и не мечтал об этом. Вернее я только об этом и мечтал! Валька!...»
Валька встала на четвереньки и скользнула ко мне. На секунду я увидел ее клитор, похожий на розовый лепесток, заманчиво торчащий среди почти прозрачных волосков и я мгновенно начал снова возбуждаться.
 «Ты знаешь, я тоже втюрился в кое-кого...», неожиданно для себя заявил я ей, когда она, почти невесомая коснулась внутренней стороной своих бедер моего живота. Я сказал ей это и сердце у меня так защемило-защемило. И на душе стало так хорошо-хорошо. Валька радостно уставилась на меня сквозь и слезы закапали мне на грудь.
«Мне не важно какие там консулы… или послы там какие… с тобой спали, не знаю… и знать не хочу… в конце концов, ты тоже у меня не первая…»
«Я не первая!?... Впрочем знаю! Я же видела в твоей сумке женские трусики. И кто же это она?»
«Одногрупница... Зовут ее...», я не упсел представить Любку Вальке.
«Ладно, ладно… не продолжай, не хочу знать. Неважно… Так ты на меня не злишься?», Валька приблизила ко мне свое сияющее лицо в куче спутанных жестких на вид но совершенно мягких на ощупь светлых волос.
«Да я вообще тобой горжусь, Валька! С босоногого детства…, с детского садика буквально, мечтал переспать с настоящей проституткой! А тут, тем более, с валютной подвалило! Я правда не знал, что они могут быть такие молоденькие и красивые…»
«Правда?...» Валька нежно коснулась своими сосками моей груди как раз там куда упали ее слезы и почти вплотную приблизила свои маленькие губки к моим губам. Легкий запах «кинзмараули» был просто небесным.
«Еще какая правда… Ты вообще «сногсшибательная»! Знаешь почему? Потому что ты в ресторане сшибла с ног швейцара!», прошептал я, скользя ладонями по бархатистой Валькиной спине и дрожжа как конь от возбуждения.
«Что вы говорите? А я и не заметила! Какого еще швейцара?», Валька, смеясь, извивалась под моими руками.
«Просто швейцаросшибательная какая-то...»
«А ты членоторчательный...».
Я засмеялся, забыв про распухшее как оладья ухо.
«И вообще вы милый такой мистер... Я обслужу вас, сэр, по полной программе…», Валька хитро улыбнулась своими сияющими глазами и медленно заскользила вниз, вниз…

34.
Я увидел Леху только на следующий день вечером. Весь день с утра я был чертовски занят. Мы шатались с Валькой, а веренее она таскала меня по каким-то неизвестнывм мне доселе магазинам и черным рынкам и мы покупали разные вещи. Мы купили несколько пар джинсов, одну пару мне и две Вальке, несколько шикарных брюк для меня, хороший импортный пиджак, которого мне уже давно не хватало, дорогие часы «сэйко», мне и Вальке, мне побольше размером ей поменьше, рубашки, белье, носки, даже пару финских лифчиков без швов телесного цвета, от которых Валька была без ума, я впрочем тоже, причем ее размера долго не могли найти, но потом все же нашли, колготки, туфли, ботинки, разные дамские сумочки и всякую прочую полезную и бесполезную лабуду.
Весь этот гардероб мы оставили в гостиничном номере. Валька позвонила матери домой и сказала, что ночевала у подруги. Какой именно не сказала, но что у нее все нормально и она вернется сегодня вечером или завтра утром. Тетя Валя была занята переговорами с работягами занятыми на ремонте квартиры и, думаю, была даже довольна, что никто не висит у нее на шее, поскольку хотела все сделать до приезда дяди Саши.
Валька в основном с утра до вечера висела на моей шее, против чего я, впрочем, совершенно не возражал, если мы, конечно, не были заняты шатанием по магазинам, ресторанам или не резвились как котята, достигшие половой зрелости, в шикарной гостиничной постели. Однако, наш медовый месяц в гостинице продолжался недолго.

35.
На следующий день В гостиницу заехала какая-то иностранная организация и меня попросили освободить номер. Не помогли даже намеки на денежное вознаграждение. Как мне объяснил швейцар, дядя Коля, лучше пока на некоторое время здесь не показываться, если не хочешь попасть на заметку агентам КГБ, которых сопровождали делегацию в количестве едва ли не большем чем сама делегация. Иностранцы в те времена были для советских людей чем-то вроде божеств, снисходящих с небес. Ни к кому на заметку я попадать не собирался, пришлось мне съехать с гостиницы.

Квартира, про которую говорила тетя Валя, была уже занята такими же студентами. Пришлось срочно заняться поиском другой и мы, совершенно случайно нашли, наконец, квартиру в Тушино. У этой квартиры было только одно достоинство - до института было рукой подать. Но у этой квартиры был, как минимум, один существенный недостаток – ее хозяева. Алкоголики, они практически никогда не просыхали. Я, во всяком случае, не видел их по настоящему трезвыми ни разу.
Не знаю, где они работали и на что жили, но, если, они не гудели с друзьями дома, что было просто кошмаром, то они гудели где-нибудь еще и, что было раем, частенько там же где-то и пропадали целыми сутками. Платили мы им правда в два раза меньше, чем Борюсику с Еленой.

Нормальному человеку трудно представить, что могут быть такие берлоги. Поначалу мне было просто страшно туда зайти, но у меня не было выбора. Впрочем, я надеялся, что это ненадолго. Скоро кончится сессия, затем стройотряд, а там видно будет. Может и общагу получу, надеялся в тайне я.
Все просторанство квартиры, если оба этих понятия применимы к этой берлоге, было завалено каким-то хламом, больше напоманающим мусор. В нашей комнате из мебели был только продавленный матрас и неизменная Лехина раскладушка. На окнах вместо занавесок были приклеены прямо к стеклу старые газеты. После долгих препирательств мы получили в придачу еще старый покореженный временем и сыростью круглый стол и венский, когда-то, стул.
С непривычки любого могло бы стошнить, окажись он в нашем новом жилье, особенно низкий класс нашего нового жилья был заметен по контрасту с моим предыдущим роскошным номером в гостинице. Однако, моя Валька помогла привести нашу конуру в более менее приличный вид и когда, однажды поздно вечером, я посадил Вальку в такси, чтобы отправить ее домой, вернувшись, я обнаружил Леху с удивлением стоявшего посреди нашей комнаты и разглядывающего чисто вымытый пол, новые занавески и цветы на столе.
«Можно жить!», одобрительно цокнул языком Леха.
Леха, в принципе, мог бы продолжать жить у тетки, но он решил, что личная свобода стоит лишений и, кроме того, он не хотел оставлять меня одного в беде. Хотя в последнее время, в этой квартире чаще бывала Валька, чем Леха, поскольку тот вынужден был помогать тетке с ремонтом протекшего потолка и последнюю неделю частенько у нее оставался ночевать.
Мы с Валькой несколько дней подряд уже прожигали жизнь на полную катушку, умудряясь при этом держать наши отношения в тайне не только от тети Вали, но даже от Лехи. Наконец нам волей неволей пришлось сделать перерыв.

«Ты почему, пенек, не пришел на зачет по диффурам?», спросил меня удивленно Леха прямо в проходе, сразу же как только он открыл мне дверь.
С этой Валькой я совершенно забыл про свою сессию! Я пропустил самый несдаваемый в природе зачет! Мама моя! Меня же не допустят до сессии!, пронеслось в моей непутевой башке!
«Вот и я говорю... Что за черт? Тебя ж к сессии не допустят!» Леха сочувственно посмотрел на меня, как будто читая мои мысли.
«Ты экзамены-то собираешься сдавать?»
«Собирался...»
«Ты где вообще пропадаешь? Любка вроде на зачете была. Новая баба что ли? Ладно, не тушуйся... Завтра Дифура будет на кафедре с утра до обеда. У тебя еще есть шанс попасть на последнюю сдачу вместе с теми, кто пролетел в этот раз. Давай не прозевай! Готовься хорошенько. Я еле сдал! Такая, я тебе скажу, сука! Слава богу со следующего семестра ее больше не будет... Через неделю история КПСС!».
Я сбегал до автомата и отменил нашу с Валькой вечернюю культурную программу. Договорились, что она будет ждать меня в нашей квартире, тем более Леха снова должен был у тетки заканчивать затянувшийся ремонт. На вечер мы планировали Большой театр.

Мне довелось побывать в Большом Театре до этого один раз. Только я проник тогда через служебный вход. Мой товарищ подрабатывал там то ли охранником, то ли уборщиком, и по его пропуску в Большой Театр проникло один за другим сразу пять человек. Нас могли тогда в лучшем случае просто вышибить, а в худшем случае закатать в каталажку. Но нас влекло туда на какой-то «служебный просмотр» боевика с Брюсом Ли, и всякая опасность была просто ничто по сравнению с этим. Боевик оказался что надо, конечно, но что меня поразило больше всего, так это странная голубоватость собравшихся на просмотр танцовщиков. У меня сложилось такое впечатление, что танцовщики были меньше похожи на мужчин, чем танцовщицы. И те и другие имели ярко накрашенные глаза и набеленные лица. Мне показалось, что я оказался среди каких-то странных бесполых существ....ДОПИСАТЬ.
Валька собиралась привести меня в Большой с центрального входа, по билетам чтобы сесть как нормальные люди в портере и чинно посмотреть Лебединое Озеро. Однако, из-за того, что я прошляпил зачет по диффурам, «Большой» пришлось отложить. Валька сказала, ничего страшного, билеты она сдаст за две цены.

На следующий день я с раннего утра был уже на кафедре математики или как ее там. Дифура, жуткая стерва, наш препод, была уже на месте.
«А... Пришел наконец... Заходи...», с кровожадной вежливостью пригласила она меня и указала на стул напротив. На кафедре в это раннее время никого не бывает кроме чокнутых фанатиков вроде Дифуры. Дифура, так мы ее звали. Курс по дифференциальным исчислениям и теории комплексных переменных читался нам всего два семестра, но Дифурой умела сделать это так, что потом все вспоминали эти два семестра как кошмар.
Дифура, видимо, считала что на белом свете нет ничего важнее дифференциальных уравнений. Ну разве, что только теория комплексных переменных. Без чего другого, а уж без этих двух суперважных наук будущему советскому инженеру никак нельзя было обойтись. Я до сих пор не знаю за каким хреном брать квадратный корень из «минус единицы»? Кто-нибудь может мне это объяснить?
Я вообще-то не против науки, но если это уж так важно, то почему бы не постараться преподнести всю эту чешую как-то поинтереснее что ли..., чтобы хотя бы не клонило в сон на лекциях. И уж вовсе незачем устраивать из рядового зачета экзекуцию!
Между прочим, однажды, спустя много лет после окончания института, я изучил приложение к своему диплому и обнаружил, что на историю КПСС и политэкономию мы потратили в три раза больше времени, чем на изучение нашей непосредственной специальности! А на изучение диффуравнений мы потратили в два раза больше времени чем на изучение стартовых комплексов, которые собственно и были моей специальностью.
Поэтому, я даже не хочу рассказывать, как в результате непростых переговоров я все же получил закорючку в зачетке. Мне это стоило часовой психотерапии и могло бы стоить еще больше времени, пока я, наконец, не сообразил и не вложил пятьдесят рублей в зачетку.
Если бы я знал к этому времени, что продается и покупается практически все, я бы не забивал себе мозги ненужным хламом и не мучился всю ночь над исписанным мелким почерком конспектом. Но на политэкономии нас этому не учили. На фоне пятидесяти рублей нужность теории комплекскных переменных резко потускнела. Полтинник с чудесной скоростью сдифференцировался как мнимая единица, будто его и не существовало, а зачет был получен. Пусть это останется на совести Дифуры. Надеюсь она потратила эти деньги на доброе дело.

Вздохнув с облегчением, я засунул зачетку подальше и вышел на улицу. Я вдохнул глубоко свежий воздух свободы и радостно улыбнулся сам себе. Я ощущал себя властилином мира. Для меня открылась еще одна грань жизни. Вот она, сила денег! Если еще совсем недавно капиталисты, казались мне, как и всем советским людям, воспитанным в спартанских условиях сплошных самоограничений, врагами человечества ослепленными бессмысленной погоней за наживой, то теперь погоня за наживой уже казалась мне вполне осмысленной. Иметь капитал было совсем не так уж и плохо. Это давало совершенно неизведанную ранее свободу! Ты не зависишь от случая. Если у тебя есть деньги, во многом случай зависит от тебя. Было о чем подумать.

Было как раз время обеда и я пошел пообедать в столовку напротив главного корпуса. Не все же время в конце концов шиковать по ресторанам, решил я. Я хотел побыть с часик ближе к народу и порешил угостить себя простой студенческой едой.
Вся информация о дифференциальном исчислении, мнимых единицах и прочей мнимой лабуде полностью выветрилась из моей головы еще до того, как я занял очередь на раздачу.

Я взял себе простую совершенно некиевскую котлету из мяса неизвестного животного с простым пюре на воде, кусок уже подсохшего хлеба из глины, какой-то жиденький супчик, само собой компот из сухофруктов, заплатил за все это пятьдесят восемь копеек и, пуская слюни, пошел искать свободный столик.
За единственным свободным столиком сидела никто иная как Любашка. Она помахала мне рукой и я с удовольствием присоединился к ней. Я уже забыл о ее существовании. Хотя наши сексуальные отношения еще пару недель назад казалось достигли апогея.
«Любанчик, привет!»
«Привет, Дрюнчик!», Люба скромно ковырялась в винегрете. Это был ее обычный обед. Она была склонна к полноте. Впрочем, когда я в последний раз видел ее без одежды, мне показалось, что она была просто девушка с хорошо развитыми формами. Эти формы не оставались без внимания со стороны мужской половины института никогда. Сразу как только я исчез из пределов Любашкиной досягаемости, мое место занял зампред профкома. Когда я обнаружил это, меня это в некоторм роде даже порадовало.
Тем не менее, я, по прежнему, не утратил своей притягательности для Любашки. Я сел рядом, она тут же положила свою руку на мое бедро. В последнее время эрекция была моим постоянным спутником, так что я даже не обратил внимания на это и жадно принялся поедать все, что бог с моей помошью послал сегодня мне к обеду.
«Андрюша, Володя сказал, что ты можешь получить степуху у него в общаге. Только он просил зайти завтра», Володька, наш староста, на днях переселился в общагу, счастливчик.
«Степуха? Надо же! Я думал, стипендию в вузах уже вообще отменили. Мы с Лехой тоже подали заяву на общагу, но что-то глухо... Понятно, Вова в армии отслужил. Армейцам почет и уважение, приоритет и все такое...» сказал я Любашке с набитым ртом.
«Дрюня, хватит трепаться! Есть к тебе дело. У меня родичи уезжают на выходные...», Любашка многозначительно замолчала.
«Угу?...», я посмотрел на нее вопросительно.
«Я здесь рядом живу... Ты же знаешь, на Соколе. Приходи сегодня... мы отметим наш последний секс.» Любкина рука оказалась уже в непосредственном контакте с моей эрекцией.
«В каком смысле последний?».
«Слушая, Дрюнчик, не знаю как тебе сказать... Наш председатель профкома предложил мне поехать вместе с ним в Болгарию!»
«Везет же тебе. Мне никто не предлагает...Погоди, это ж вроде был зам?», удивился я.
«А... Зам в прошлом!», махнула она беззаботно рукой, «...председатель такой классный... И потом, я всегда мечтала побывать за границей! Не исключаю, что я выйду за него замуж... Ты не против, а?», Любашка просительно посмотрела на меня, подхалимски поглаживая мое бедро.
Я осуждающе посмотрел на нее и пожевал губами. Любашка просительно смотрела на меня, ожидая моего решения. Надо сказать, что внутренне я просто ликовал. Любашка сама избавила меня от необходимости как-то объяснять мое к ней охлаждение. Я был просто благодарен председателю нашего профкома за это.
«Ладно, так уж  быть, выходи за него замуж...». Она радостно встрепенулась и снова заулыбалась.
«Спасибо, Дрюнчик!»
«Да ладно чего уж там, не за что... Мне приятно, конечно, что ты спрашиваешь у меня благословения, но, как бы это сказать, немножко странно. Обычно у родителей спрашивают благословения. Я ж тебе не отец и не мать...», Любашка прервала меня, положив свою ладонь мне на руку.
«Мне важно было услышать это от тебя. Понимаешь...», она замялась, по прежнему лаская ладонью мою руку, «...потрахаться с тобой для меня всегда было и... будет приятно, но уже пора, как бы это сказать...».
«...подумать о будущем, правильно?», продолжил я за нее.
«Правильно!», радостно подхватила Любашка, «У него большие перспективы и все-таки он, понимаешь...»
«Понимаю. Успокойся Любаша. Все в порядке. В конце концов Любаша, я должен тебе сказать, что ты была моей первой настоящей женщиной», в ответ Любка улыбнулась и незаметно помяла под столом мой пенис.
«И я тебе очень благодарен за это. Потому что, сама понимаешь, самоудовлетворение как-то опустошает и, как бы выразиться поточнее, сужает кругозор, знаешь ли... В свете твоего нынешнего положения, я, черт возьми, должен принять мужественное решение и...отказаться то посещения твоего семейного гнезда...», очевидно было, что Любашка немного расстроилась.
«...но уменя есть встречное предложение... хочешь его выслушать?»
«Давай!», Любашка с деланным огорчением подняла брови.
«Пойдем поищем какую-нибудь пустую аудиторию прямо сейчас?»
«Ты намекаешь?...», Любашка расплылась в улыбке. Я наклонился к ней и прошептал:
«Да! Я хочу трахнуть тебя в последний раз прямо сейчас, пока ты незамужняя девушка и пока еще дифференциальное исчисление не выветрилось окончательно из моей головы!...»
«А причем здесь исчисление-то, не пойму?», засмеялась неунывающая Любашка.
«Что ж тут непонятного? Именно то, что оно здесь совершенно ни при чем, и делает меня счастливым!». Я был избавлен богами от необходимости объяснять Любашке, расчетливо отдававшейся по инстанции, все мои душевные движения.
«Согласна!», страстно прошептала она, заговорщически склонившись ко мне через стол.
Мы оставили наши подносы прямо на столе, проигнорировав лаконичный призыв «Поел-убери!» приклееный рядом на стене, и уже съедаемые желанием, заспешили в третий корпус. Почти все аудитории были пусты. Только уборщица возила громадной грязной тряпками по замызганному паркету. Мы поднялись на самый верх, и за какими-то плакатами, объясняющими порядок действий при ядерном взрыве, слились, как говорится, в экстазе.
Мы кончили вместе как всегда шумно. Любаша заводилась и кончала очень быстро. Я ценю это редкое качество в женщинах, поскольку сам я скоростник, каких поискать. Из какого-то озорства мы бросили использованный презерватив в ведро уборщице, пока та зевала где-то за углом и, спустившись вниз, разбежались. Договорились встретиться на ее свадьбе. А я, помахивая пластиковым пакетом с деньгами, отправился на трамвайную остановку.

Перед тем как спуститься в метро, я перешел Волоколамку и купил в галантерейном магазине не сильно бросающуюся в глаза спортивную сумку, переложил в нее «фирменный» пакет с почти нетронутыми деньгами. Затем, подумав, решил оставить все-таки пару тысяч. Но я никак не мог придумать, куда их засунуть. В задних карманах они не помещались. Привычка всегда иметь при себе деньги уже впиталась в кровь, но там они явно были как-то не на месте. Я переложил деньги из заднего кармана в носки. Получилось довольно удобно. Во всяком случае они не топорщились и не мешали сгибаться и садиться.
Потом я поехал на Комсомольскую. Выходя из метро, я предусмотрительно проверил наличие паспорта. Это я делал теперь постоянно. На вокзале я положил сумку в автоматическую камеру хранения. Номер как всегда записал на руке. Надо было ехать домой в Тушино. Скоро должна была подъехать Валька. Я хотел привести себя в порядок к ее приходу.

35.
Какие-то идиоты понаставили у самого подъезда машины. Одна была в дым раздрызганая «жига» ярко-когда-то-зеленого цвета. Правое крыло было сплошь все замазано белой шпаклевкой. Видимо ждало очередной покраски после очередной аварии.
Другая была вполне приличная черная новая «волга». И номер у машины был какой-то необычный. Почти сплошные нули. Я незлобно выругался, протискиваясь мимо жиги в подъезд.

Не успел я вставить ключ в замок, как дверь открылась сама и в проеме меня встретил какой-то тип с полным ртом железных зубов. Я не успел ничего сказать и даже подумать, как откуда-то прилетел тяжеленный кулак и ударом в лоб свалил меня на пол. Наверное я потерял сознание на несколько секунд, потому что очнулся я на полу в своей комнате и в лоб мне упиралось холодное дуло пистолета.
«Очухался?», спросил кто-то прокуренным голосом. Меня как котенка схватили за шкирку и поставили на ноги. Голова кружилась, лоб горел огнем. Я огляделся, не поворачивая головы.
Казалось вся квартира была полна каких-то незнакомых людей. На самом деле их было всего трое. Но они все время двигались, искали что-то и создавалось впечатление что в квартире не продохнуть от посторонних людей. От них буквально было не продохнуть, поскольку они постоянно курили, бросая окурки на пол и от них несло перегаром.
Валька сидела в углу на матрасе, сжавшись в комочек...
«Где деньги?» спосил меня четвертый, которго я сперва и не заметил. Он сидел в глубине комнаты на стуле у окна. Хороший костюм, блестящие ботинки, золтые часы и все такое. Мне стало страшновато.
«Вы кто?...» спросил я и тут же получил по почкам чем-то железным. Было так больно, что я на несколько минут потерял дыхание, ноги подкосились и я опустился на колени прямо на пол. Мне стало по-настоящему страшно.
«Спрашиваю последний раз, где деньги?»
«Какие деньги?», севшим голосом в последней надежде переспросил я и тут же получил пинок по печени. Больше я уже ничего спрашивать не мог.
«Только не говори мне, что ты оставил деньги в камере хранения...» Холеный тип подошел и наступил мне на руку.
Он присел рядом со мной на корточки взял эту руку и показав ее своим друганам добавил:
«Нет смотрите-ка, точно ведь в камере хранения оставил. Номерочек-то от камеры ведь?»
«Ну скажи нам только на каком вокзале держишь и мы уедем. Я понимаю, с каждым может случиться. Не в том месте, не в то время.... мы тебя простим на первое время... ты только учись на пятерки.» кто-то из бандитов засмеялся.
«Не хочешь говорить? Мы тебя больше пока бить не будем. Будем бить твою девушку» сзади раздался звонкий удар. Валька вскрикнула.
«На Ярославском...» тут же раскололся я.
«Сгоняй-ка Колян на Ярославский, номер 1234... стой-ка. Там все деньги? Или не все?»
«Все...», выдавил я.
«Слушай студент, ты такой умный! Вы все такие умные? Но ты такой предсказуемый!».
Все заржали. В моих глазах потемнело, что означало, инстинкт самосохранения отключился, и я в ярости бросился на холеного, вернее я только успел подумать об этом, а может даже замахнулся, а может даже успел ударить, не помню, но вдруг на меня снова обрушился сначала свет, а затем темнота и я отключился.

«...значит так, нам пора, молодой человек. Мы передумали, на вокзал ты съездишь сам. С тобой поедут наши ребятки, проследят, чтобы ты ничего не забыл. А девчонку мы возьмем с собой. Будем трахать ее каждые полчаса, пока ты не привезешь нам все деньги. Как думаете ребята, сможем?»
«Да какие проблемы, можем прям сейчас начать... девка – класс! Маленькая только...»
Вальку уже вывели наружу, она сидела в волге. Меня же втиснули на заднее сиденье между двумя молодыми жилистыми шнурками с боксерскими мордами и мы поехали со двора. Только выехав на тушинскую волга повернула направо, а жига налево и мы понеслись на дикой скорости на площадь трех вокзалов.

36.
Когда мне уже сняли швы и все кончилось, я долго никак не мог понять, как мне удалось от них удрать? А потом я понял, моя плохая память сослужила мне хорошую службу.
Я всегда путал Казанский с Ярославским. Ленинградский с Рижским. Однажды я опозадал на поезд, который должен был отвезти меня домой на пару недель, потому что вместо Ярославского, заявился на Казанский и ждал там свой поезд, в то время, как он уже вовсю выезжал из пределов Московской области. Вообще памятью я никогда не мог похвастаться. Как-то даже я умудрился приехать на регистрацию авиарейса точно в указанное время, но с той лишь разницей, что ровнехонько на сутки позже.

Жига свернула прямо на тротуар и остановилась чуть ли не в зале ожидания. Какой-то мент, видимо узнав кого-то из моих новых друзей помахал им издалека и отвернувшись ушел за угол. Один из бандюков остался ждать за рулем. Двое боксеров повели меня по подземному переходу вниз к автоматическим камерам хранения.
Тут я понял, что опять я перепутал эти чертовы вокзалы. Меня тащили к автоматам Ярославского вокзала, а деньги я оставил на Казанском. Я лихорадчно думал, что же предпринять. Боксер в кепке быстро нашел проход с нужными номерами, по записям на моей руке. Когда мы шли по проходу какая-то здоровенная тетка с худым-худым дядькой загородил нам проход. Боксер вежливо пропустил их. В это время второй стоял в проходе и оглядывался неспеша по сторонам. Тот, что в кепке подошел к нужной дверке, набрал код и ящик, к моему удивлению открылся. Он достал оттуда огромный чемодан и усмехнувшись сказал мне:
«Что студент, в отпуск собрался? На юга? Давай, бля, хватай и тащи к машине», он легко достал чемодан из бокса и дал мне. Я пребывал в таком изумлении, что послушно взял чемодан и чуть было его не уронил. Чемодан был тяжелый как гиря, килограм сто, если не все двести. Я потащил эту хабазину, еле отрывая от пола. Тот что стоял в проходе лишь криво скалился, глядя на мои мучения. Однако, у них не было, видимо времени на развлечения, поэтому он подошел и выхватил чемодан у меня из рук. Я с радостью расстался с непосильной ношей и поплелся между боксерами. Мы почти уже вышли из прохода, когда я услышал какие-то крики, шум и вдруг кто-то изо всех сил толкнул меня в спину. Я потерял равновесие и полетел вперед, сбил с ног боксера, тот уронил чемодан и тоже полетел на пол, я перелетел через чемоданище и растянулся на грязном кафельном полу.
«Держите их, хватайте! Да что ж это делается, не успеваешь оставить вещи в камере хранения, а их уже увели!!! Что за камера хранения такая!?» толстенная тетка верещала на весь вокзал, хватая чемодан с пола и пиная ногой в направлении упавшего боксера. За ее спиной мельтешил худой дядька и целый выводок детей мал мала меньше. Мой второй охранник стоял, ошалело вертя головой. Первый уже поднялся с пола и пытался выхватить чемодна из рук тетки, но получив о нее неожиданно мощный удар по шее тут же полетел на пол. Они очевидно были в разных весовых категориях. Не ожидая получить такой нокаут, он тряс головой пытаясь понять, в чем дело.я уже понял в чем было дело, невероятно, но факт. Ящик за одним и тем же номером но на разных вокзалах был заперт одним и тем же шифром.
Ну что ж вы хотите! Я бы тоже поднял шум, если бы мой чемодан поперли прямо у меня на глазах. Не выпуская чемодан из рук, тетка дубасила моих сопровождающих толстыми как бревна руками, те растерянно матерясь, не решаясь драться по настоящему, отмахивались от нее как могли, временно забыв про меня. Уже собралась толпа, поднялся возмущенный гвалт, все хотели ловить вора. Я понял, что такой шанс упускать нельзя, вскочил на ноги и рванул что было сил наутек.
Я миновал выход к поездам, один, второй и пробежал шпарить вперед. Я оглянулся назад, никто меня не преследовал. оказался в вестибюле метро.
Я пробежал как ураган мимо тетки в форме: «Проездной!» она не успела ничего сказать, как я уже гремел вниз по элеватору. Народу было не продохнуть. Оказавшись на перроне, я смог отдышаться. Вдруг до меня дошло, почему за мной никто не гонится!
Бандиты наверное просто сообразили что чемодан был неправильный, как-то разрулили ситуацию на Ярославском и двинули на Казанский к настоящему ящику. Номер-то им известен! Я решил, что в этих деньгах мое с Валькой спасение и что было сил понесся к выходу на Казанский вокзал.
Теперь кто вперед!
Обычно я всегда плутаю по вокзалам, переходам, метро и прочим подземным коммуникациям. С такой скоростью я еще ни разу не находил нужную точку в пространстве. Однако, припомнив о своих приключениях в привокзальной милиции, чтобы не привлекать внимания я вынужден был все же снизить скорость до быстрого шага и постараться придать своему лицу более менее беззаботное выражение, насколько конечно я мог себе позволить быть беззаботным в такой ситуации.
Однако я опоздал. Я чуть было не столкнулся с ними нос к носу. Они уже открывали ячейку и доставали оттуда мою сумку. Вернее, они уже достали ее. Один открывал ее, чтобы проверить содержимое, а «кепочка» вертел головой, видимо стараясь не прозевать меня. Буквально чудом он не увидел меня. Я вовремя спрятался за угол. Слава богу, подумал я, что не затолкал в сумку какие-то документы. В конце концов здесь лишь небольшая часть денег. Основная закопана на олимпийском пустыре. Хрен с ними с деньгами, подумал я, надо что-то делать с Валькой...
Мозги мои буквально кипели. Решение пришло быстро...

Я успел взять тачку еще до того, как бандиты вышли из подземного перехода у Ярославского и сели в свою приметную копейку. Я сидел на заднем сиденье и наблюдал, как один из них подошел к автомату и пару минут говорил, размахивая руками, видимо как-то оправдываясь перед невидимым собеседником. Наконец он закончил, бросил трубку на крючок. Промазал, трубка осталась висеть, он плюнул и сел в машину.
Мое такси тронулось сразу же как они выехали с вокзала и мы понеслись по Каланчовке дальше по Мясницкой, проспекту Мира на юг. Копейка неслалсь на предельной скорости, однако мой приятель тоже не зевал. Копейка свернула куда-то на Гиляровского и где-то в районе Марьиной рощи сбавила скорость.
«Держись подальше от него, не дай им тебя увидеть...» попросил я шофера.
«Не волнуйся браток...»
Слава богу, такси были здесь не редки и, как по заказу несколько серых и желтых волг с шашечками на бортах даже ехало в том же направлении, так что мы пока оставались не замеченными, следуя за зеленой копейкой метрах в ста позади. Между нами было несколько машин. Вдруг копейка остановилась у тротуара за какой-то волгой.
«Продолжай двигаться! Объедь ее и остановись во-он у того столба!», я лег на сиденье, чтобы меня не увидели. Таксисит в точности выполнил все мои указания.
«Друг, выйди, пожалуйста, из машины и открой капот или что... Изобрази, что неиправность какая... короче сделай вид, что ты ни при чем!», попросил я водителя.
«Червонец добаить надо будет...».
«Будет тебе два червонца!».
Мужик пожал плечами, усмехнулся, но просьбу мою выполнил. Он вышел, потягиваясь и потирая поясницу, открыл багажник и достав насос, начал неспеша подкачивать колесо. Я осторожно высунул голову из-за спинки сиденья и продолжил наблюдение за «копейкой».
Все трое уже вышли из машины и быстро направлялись, не оглядываясь к крайнему подъезду обычной панельной пятиэтажки. Таких хрущевок здесь было полно. Я запомнил номер дома.
Боксер в кепке держал в руках мою новенькую сумку. Остальные поспешали за ним. Оставалось узнать какая квартира... Тут я наконец увидел, что черная волга перед которой остановилась копейка тоже мне знакома. На номере были почти сплошные нули. Я решил, что скорее всего именно здесь и находится моя Валька. Ладно, думаю, выясним попозже, теперь важно закончить вторую часть моего плана.
Я открыл форточку и кликнул водителя.
«Все старик, поехали дальше! Мне все ясно...»

37.
Я вышел у «станкина», за квартал до теткилехиного дома и отпустил машину. Как и обещал, я дал ему еще два червонца. На прощание он сказал мне:
«Послушай, друг... Спасибо тебе конечно за бабки... Я не знаю у кого на хвосте мы сейчас сидели, только я понимаю так, что ничья жена здесь ни при чем...», я молча покраснел на это, «...молод ты еще для женатика... Мой тебе совет, будь осторожен, не шути с этими. В этом районе живут непростые ребята. Понимаешь?»
«Не понимаю. Почему это?», спросил я.
«Номера у «Волги» ты видел? Сплошные нули... Такие номера бывают только у крутых... ну понимаешь, у кого есть свои люди в ментовке или в «гаи». Разъяснил добрый дядька.
«А... понятно тогда. Спасибо за совет. Буду иметь в виду...», я удивился полученной информации, но виду не подал и даже попытался улыбнуться.
Таксист покачал головой:
«Удачи тебе, сынок...», и уехал обратно в нормальную жизнь.

Леха был дома и прилежно читал конспект по истории КПСС. Тетка Валя была на работе. Я рассказал ему обо всем, что произошло за сегодняшний день. Он слушал разинув рот. Леха не стал пока выяснять, с чего это вдруг Валька оказалась в нашей проклятой квартире, он был чертовски деликатный и соообразительный парень. Зато он согласился с моим планом практически без исключений. Леха взял сумку с деньгами, переоделся и через десять минут мы уже стояли на обочине и ловили такси. Как назло ни одной тачки не было видно.
«Зачем же ты тачку-то отпустил?», сокрушался Леха. Видно было, что он страшно нервничает. Ве-таки мы влипли в такую историю с этими чертовыми деньгами!
«Зачем-зачем! Совсем необязательно каждому-то таксисту знать куда я еду и к кому иду, ясно?».
«Вообще-то правильно...» согласился Леха.

 «Марьина роща, седьмой проезд...», сказал я таксисту, усаживаясь на переднее сиденье. Леха со своей сумкой уселся сзади и, не спросив разрешения, открыл окно и закурил. Водила тоже, сволочь, дымил всю дорогу. Кроме того он сразу начал трепаться, пытался завести разговор, но мы всю дорогу молчали, как немые. В конце концов таксист плюнул и включил магнитофон. У него был крутой фирменный «панасоник» и мы были вынуждены всю дорогу слушать какой-то блатной фольклор.
Нам было и без этого страшно, а при звуках хриплых блатных голосов нам стало еще страшнее, но у нас не было выбора. Судьба...
Я попросил остановиться за квартал до нужной пятиэтажки. Уже спускались сумерки. Я заплатил точно по счетчику, ни копейкой больше, потому что за двадцать минут пути я успел возненавидеть блатную романтику и всех, кто ее уважает. Шофер пытался канючить, выпрашивая чаевые, но мы его послали... куда подальше. Он злобно выматерился и убрался восвояси.

«Копейка» стояла все там же. Черная «Волга» с загадочным номером исчезла. Может это было и к лучшему, подумал я. Я сел на скамейку неподалеку в придородных кустах акации, Леха расположился бесстрашно рядом с подъездом, закурил как обычно, и мы принялись ждать.
Уже совсем стемнело, когда знакомая рожа появилась из подъезда. Боксер в кепочке сел в «копейку» и завел мотор, выхлопная труба затрещала и машина тронулась, но остановилась, не проехав и пяти метров. Бандит вышел из машины и обошел свою тачку со всех сторон. Правое переднее колесо полностью спустило.
Чтобы выкрутить нипель, выпустить воздух из камеры, затем навернуть крышку обратно Лехе потребовалось двадцать секунд. Как он потом рассказал мне, страшнее всего было подобраться к машине. Ему казалось что за нами наблюдает вся округа. Но Леха всегда любил опасность...
Боксер, ругаясь как сапожник, полез в багажник, достал насос и начал качать колесо в точности, как сегодня днем то же самое здесь делал мой таксист. Только колесо у него никак не накачивалось. Спускало то и дело. В сердцах грянув насосом оземь, он развернулся и поспешил обратно в подъезд. Я вскочил со скамейки и побежал за ним. Операция вступала в завершающую стадию.

38.
Квартира была совсем недалеко - на втором этаже. Мы успели заметить в какую дверь он вошел. В темноте подъезда мы достали из сумки приготовленные арматурины и поднявшись на полпролета выше, стали ждать. Ждать пришлось совсем недолго.
Вскоре «кепочка» вышел, по-прежнему матерясь, но не успел он закрыть за собой дверь, как я из темноты ударил его по голове арматуриной. Железо завалило «кепку» на бетонный пол лестничной площадки. Он упал молча и тяжело как мешок. Я прикрыл дверь. Замок был обыкновенный.
Мы быстро обыскали бессознательного бандита. За поясом у него мы нашли «макаров». Леха проверил обойму, она была полная. Я держал по арматурине в каждой руке. Мы, переглянувшись в потемках и кивнули друг другу. Снова открыв дверь, мы ворвались в квартиру, если выражаться военным языком, воспользовавшись фактором неожиданности. Мы действовали молча без единого звука.
Никто из обитателей не успел опомниться. Леха, выставив пистолет перед собой сразу же рванул в комнату, а я, вооруженный арматуринами двинул на кухню.
Там за накрытм клеенкой столом, под лампочкой без абажура, свисающей с потолка на мохнатом витом шнуре, сидели еще двое. Знакомые все лица. Но на этот раз они были в одних майках и трусах. Руки, плечи и вообще вся видимая поверхность их жилистых и белесых, не тронутых загаром, тел была испещерена татуировками.
Я с размаху хряснул по голове ближайшего, сначала одним прутком, а затем сразу же другим. Тот, едва вскрикнув упал со стула на пол. Другому приказал им лечь на пол. Он без слов повиновался. Как только он улегся, я спросил их:
«Кто еще в квартире?»
«Никого! Только мы!...Не убивай!...браток!...».
Из комнаты донесся Лехин голос:
«Как ты там, справишься?»
«Нормалек! Валька там?», ответил я ему.
«Здесь...», услышал я ответ прямо над ухом. Леха уже появился на кухне.
«Как она?», спросил я его.
«Плохо... Изнасилована дальше некуда...», сказал он стиснув зубы.
«Что... Они?»
«Похоже...»
«Не убивай браток!... Мы не хо...»
Я ударил его по башке арматуриной изо всех сил. Он ткнулся лицом в пол и замолк. Темная лужица быстро начала растекаться по обшарпанному деревянному полу.
«Что?...» я поднял глаза на Леху.
«Ее надо в больницу и чем быстрее, тем лучше...». Я потерял контроль над собой и начал в остервенении хлестать тяжелым ребристыми прутками лежащие на полу тела. На покрытых синими татуировками руках и спинах сразу же появлялись багровые отпечатки. Леха остановил меня, поймав мою руку, мертвой хваткой вцепившуюся в окровавленную арматурину.
«Убьешь...». Я только молча сопел в ответ.

Не знаю как описать ужас, который охватил меня при виде Вальки. Она сидела на полу абсолютно голая, пристегнутая обеими руками настоящими наручниками к батарее отопления. Я старался не смотреть на то, что еще недавно было ее лицом... ее маленькие груди были все в синяках и красных пятнах. Затравленным взглядом она смотрела на нас, казалось не узнавая, и трясла головой из стороны в сторону.
«Суки... ну суки!... Леха! Где-то должны быть ключи от наручников!», потребовал я, поддерживая бедную измученную девчонку у которой уже не было сил даже сидеть.
«В ш-ш-штанах у кого-то на к-к-кухне!», вдруг подала она голос. Голосок ее был хриплый и жалкий, больше похожий на шепот. Леха уобежал в коридор.
«Суки! Суки!... Где ключи! Суки синие!», судя по звукам он пинал там бесчувственные тела и ему никто не отвечал. Видимо приложил я их крепко. Я взял какую-то тряпку с продавленного дивана и накрыл Вальку. Постепенно она перестала трясти головой и только повторяла хриплым заикающимся шепотом:
«Ты п-п-пришел... Я з-з-знала... только п-п-п-очему так долго-о-о... я уже не могла т-т-т-терпеть...»
«Все, все, все...Сейчас мы отсюда уберемся...» как мог успокаивал я ее. Я попытался погладить ее по голове, но это было почти невозможно из-за ран на лице.
Тут Леха вернулся с ключами. Мы сняли наручники и Валька повалилась мне на руки. Я поднял и переложил на диван.
«Не х-х-хочу с-с-сюда больше... они з-з-здесь меня...»
«Что?! Они тебя... насиловали!? Скажи Валька, они тебя тронули?», Леху было не узнать. Зубы у него буквально выбивали дробь. Вдруг Валька закивала головой часто-часто, побелела и отключилась...

Я не знал что делать с людьми, когда они отключаются. Я только бестолково тряс Вальку и ее голова моталась как у куклы.
Леха выматерился и исчез в кордоре. Через некоторе время он приволок в комнату «кепочку» и прислонил его к дивану. «Кепочка» начал приходить в себя. его глаза бассмыслсенно блуждали по нашим лицам, руки слабо сжимали разжимали пальцы. Леха размахнулся и с хрустом ударил «кепочку» по зубам пистолетам. Голова того мотнулась как на ниточке и повисла. Он снова отключился. Слюни и кровь потекли густоым киселем из разбитого рта.
Леху больше не трясло. Лицо его было такое же белое как у Вальки и глаза... Глаза были не Лехины. Это были какие-то дырки, а не глаза. В них невозможно было смотреть. Он замахнулся и снова ударил. «Кепочка» завалился набок и голова его со стуком упала на пол.
«Леха, приводи быстро машину в порядок! Хватит... убьешь еще!».
Леха сунул «макарова» в карман и молча вышел из квартиры.
Я нашел Валькины вещи, моей сумки с деньгами нигде не было, ну и черт с ней, решил я, главное Валька жива осталась. Только вот лицо...
Я вышел с Валькой на руках минут через десять, когда Леха уже завел машину. Я чуть не поскользнулся, наступив в темную лужу, растекшуюся из-под «кепочки». Что творилось на кухне меня уже не интересовало. Я уже знал как выглядят кухни в подобных обстоятельствах.

«Леха, только не гони! Держи скорость! Нам сейчас с ментами встречаться сам понимаешь не с руки...»
Вальку я кое-как одел и ее с трудом узнаваемое лицо лежало у меня на коленях. Валька вернулась в сознание, она свернулась калачиком и ее бил сильный озноб. Слезы лились из опухших глаз непрерывным потоком. Мои джинсы промокли насквозь от Валькиных слез, а она все что-то говорила, говорила... Я смотрел в окно и чувствовал только одно желание – чтобы все это происходило не с нами. Не со мной...

39.
Леха остановил копейку недалеко от Склифы у ближайщего телефона. Я осторожно положил Вальку на сиденье, зашел в автомат и набрал 03.
«Минутку...» ответил бодрый веселый женский голос. Я ждал пять минут, пока она наговорилась с кем-то, прикрыв трубку. Где-то там слышался смех. Наконец она соизволила спросить меня что случилось.
«Наговорилась? Теперь слушай сюда! На перекрестке рядом со Склифасовским... мы нашли девушку. Она силно избита и похоже изнасилована, срочно шлите помошь.
«Так...Ваше фамилия, адрес...»
«Перебьешься... Я бы лучше твою фамилию спросил, чтобы знать, кто с работы полетит... да временеи нет. Девчонка сидит на лавке около дома номер пять, прямо на перекрестке. Она очень плохая, если с ней что-то случится я тебя выкопаю из-под земли и сверну твою шею, поняла?! Высылай скорую немедленно!»
«Скорая уже в пути... Совсем не нужно было грубить...», нисколько не испугавшись, ответила дежурная.
«Посмотрим в каком она пути...» я повесил трубку и выскочил на улицу.
«Валька, сейчас приедет скорая, мы тебя оставим здесь на скамейке одну, но будем за тобой приглядывать воон оттуда, пока они тебя не заберут, так что ты ничего не бойся, никто тебя не тронет... я с тобой...»
«Да...»
«Как только они тебя заберут, мы поедем домой и расскажем все тете Вере, как ты просила. Что сказать скорой ты знаешь, да?»
«Да... я скажу... напали на улице... избили... изнасиловали...» Валька старалась не плакать, но слезы побежали по лицу.
«Все будет хорошо... Мы должны закончить это дело, иначе они тебе... и нам покоя всю жизнь не дадут, правильно?»
«Да... правильно... убей их...» сквозь слезы проговорила Валька, «Только... я сильно страшная?...»
«Да нет, соврал я, только очень грязная... Ничего... бывает и страшнее.... они тебя запросто починят...». по дороге я успел внимательно рассмотреть валькины раны на лице. Я конечно не хирург, но мне показалось, что не так страшен черт как его малюют. Просто лицо силньно распухло и было все в грязи, крови и синяках.
«У меня однажды было такое же лицо, когда меня били впятером. Мне тоже было страшно смотреть на себя в зеркало и ничего – прошло. Даже никаких следов не осталось», успокаивал я ее.
«Ты... потом ко мне придешь?...»
«Спрашиваешь!»
Я уложил Вальку на скамейку, потому что сидеть она не могла. Леха тут же отогнал копейку в конец улицы в какой-то зваленный мусором двор. Я вышел из машины, Леха остался за рулем. Я наблюдал осторожно за Валькой из-за угла. Валька то и дело приподнималась на локте, оборачиваласько мне, я махал ей рукой из-за угла, ее хрупкая фигурка то и дело заваливалсь на бок и сердце мое щемило от жалости. Скорой все не было...

Скорой все не было и не было. Вдруг откуда-то донесся шум шин. Наконец-то подумал я. Только почему без сирены? Однако, это была не скорая. Черт! Какая-то «шестерка» подкатила к тротуару и остановилась рядом с Валькиной скамейкой. Открылись окна и из машины раздались какие-то голоса. Я почувствовал, что Валька снова влипла в неприятности.
Стараясь держаться в тени дома и бегом поспешил Вальке на помощь. Я оказался как раз за кустами ее спиной, когда из машины вывалили четверо парней и окружили Вальку со всех сторон.

Я продрался сквозь заросли акации и оказался лицом к лицу со шпаной. Один из них, самы здоровый, уже сел на скамейку и начал лапать Вальку.
«Кто ж тебя так отделал, а милашка...?». Валька только прятала о него лицо и слабым голоском просила:
«Пожалуйста... не трогай меня... пожалуйста...»
Остальная шпана радостно хихикала и, по всему видно было, готовилась к развлечению. Однако, это был не их день. Один из говнюков обернулся и увидел меня. Он потянул за рукав своего соседа.
«Вечер развлечений закончился! Расходимся!», сдавленным голосом произнес я. Тут уже все обернулись и посмотрели на меня с удивлением.
«Это что еще за клоун...» начал острить тот, что лапал Вальку.
«Перестань лапать девчонку, забирай своих шох и двигай отсюда...»
«Чего-чего...?», здоровый встал со скамейки и незаметным движением выхватив «бабочку» завращал ей с впечатляющей ловкостью, приближаясь ко мне.
«Какие проблемы, фраер?»
«Да что вам всем неймется что ли...» пробормотал я себе под нос. Меня снова начала трясти нервная дрожь. Я быстро достал из-за пояса «макарова», внушительно огромного из-за привинченного глушителя и щелкнул предохранителем. Он сразу же остановился. Тут все остальные разглядели оружие у меня в руках и наглое веселье сменилось страхом в их глазенках.
«Все понял, братан, все понял... Никаких проблем...» «бабочка» как по волшебству исчезла и вся банда попятилась назад.
Я молчал. Для острастки я не удержался и стрельнул по фаре. Выстрела не было слышно, но стекло брызнуло во все стороны с оглушительным звоном. Братву не нужно было уговаривать и их как языком слизнуло. «Шестерка» завизжала скатами и исчезла как ее и не бывало. Тут наконец где-то далеко раздался вой сирены.
«Все Валюнчик, это скорая... Будь хорошей девочкой, я знаю ты сможешь, моя милая... я буду здесь, когда они тебя заберут, хорошо?»
Валька попыталась улыбнуться. Скорая уже была совсем рядом. Я осторожно чмокнул ее в разбитые губы и еле успел спрятаться в кустах. Я стоял в темных кустах все это время и следил, как Вальку без лишних слов уложили на носилки и осторожно загрузили в медицинский «батон». Врач была пожилая женщина и она обращалась с Валькой как со своим дитем. Валька оглянулась в мою сторону и помахала мне незаметно одними пальчиками. Дверь захлопнулась и машина включив сирену укатила в направлении Склифы. Я, к своему удивлению, послал ей вслед воздушный поцелуй.
Теперь я был спокоен за Вальку и мы могли наконец ехать домой.

40.
Леха уже весь обкурился, поджидая меня и провонял табачищем всю машину. Впрочем, с учетом типа граждан, которые в ней до этого обитали, она и без этого не благоухала. Я открыл форточку, поскольку дышать было совершенно нечем. Меня все еще трясло.
«Дай что ли и мне закурить...», решил я успокоить нервы.
«Последняя...»
«Да ладно, давай бычок...».
Я затянулся обслюнявленым окурком и нервная дрожь начала постепенно проходить. Леха переключил передачу и мы поехали.
«Ты что стрелял?», почувствова запах пороха, спросил он меня.
«А...ерунда, вышиб им фару, чтобы было понятнее... Только ты держи скорость... пожалуйста...». Леха в ответ мне просто кивнул.
Мы проехали почти пол-Москвы молча, думая каждый о своем. Наконец Леха нарушил молчание.
«Слушай, у вас с Валькой давно?...».
«Да не так уж и давно... С того дня как, я переселился в гостиницу...». Леха молчал. Я продолжил:
«Не поверишь. Оказывается... Ну в общем она тоже на меня запала... сразу, как говорится с первого взгляда... Ну и пошло поехало... Я втюрился, по-моему...».
Я пока не стал ему рассказывать про Валькины заграничные планы, отложив до удобного случая.
«Везет тебе...Ты знаешь, а у меня еще ни разу в жизни секса не было...» наконец признался мне Леха.
«Знаю... Ничего страшного... Вот закончим дело, сдадим сессию и купим тебе проститутку. Валютную... она тебе покажет что к чему. А потом поедешь домой и трахнешь свою Альку по всем правилам...»
«Спасибо...» ни к селу ни к городу поблагодарил меня Леха.
«Не за что. Если хочешь я могу рядом постоять, свечку подержать. Ну это потом, а пока, извини, просто подрочи...», вежливо ответил я ему. Мы заржали.

Думаю, не нужно объяснять, как нам было нелегко объяснить тете Вале, что случилось с Валькой. Она, не растерявшись ни на секунду, немедленно накинула что-то на себя и вызвла такси по телефону. Мы все вместе спустились вниз.
Такси прибыло быстрее чем скорая. Все это время молча стояли у подъезда, вглядываясь в темень. Не знаю я, о чем думал Леха. Могу догадываться, о чем думала тетя Валя.
Я же думал о том, что если бы мы не залезли в эту чертову  квартиру, не взяли эти чертовы деньги, с Валькой бы ничего не случилось! И нам с ней совершенно не нужны были бы эти проклятые миллионы, чтобы быть счастливыми... все что нам было нужно, это мы сами. В конце концов она угощала меня кефиром, еще ничего не зная о моих деньгах.
Такси полетело в Склифу, не обращая внимания на ограничения скорости. Тетя Валя выскочила и побежала в приемный покой. Леха рассчитался с водителем и мы поспешили, еле успевая за лехиной теткой.

В реанимацию пускали только родственников. Мы сказали что мы ее братья. Валька лежала в отдельной палате вся перебинтованная. Молодой врач сказал тете Вале, что они сделали какую-то операцию и что «состояние тяжелое, но стабильное». Что это означало, хрен знает. Вальку накачали лекарствами и она была еще без сознания. Тетя Валя осталась с ней на ночь. Ей дали койку в той же палате.
Я попросить койку для себя не решился. Видимо, я не знал, что мне наплести тете Вале. Сейчас я понимаю, что надо было дать кому-нибудь на лапу и я мог бы побыть рядом с Валькой несколько лишних дней.
А тете Вале вообще тогда было все равно. Даже если бы я попросил у нее руки ее дочери, или сообщил ей что она получила наследство от богатого дядюшки из Америки, она не поняла бы, о чем я толкую... Она сидела на своей койке, обняв колени и непрерывно смотрела на Валькино забинтованное лицо.

Мы вышли с Лехой на улицу. Леха закурил. Я плюнул на свое драгоценное здоровье и закурил тоже. На крыльцо вышел молодой доктор. Стрельнул у нас сигарету. Видимо он тоже плюнул на свое драгоценное здоровье... Сидя на теплом бетоне крыльца некоторое время мы молча смотрели в темноту. Машины подъезжали и уезжали. Затем доктор заговорил.
«Я так понимаю, что вы братья этой девушки?», мы кивнули, «Я пока ничего не говорил ее матери, но наверное, вам можно сказать... У девчонки сильные повреждения, внутреннее кровоизлияние... лицо мы починим, а вот... матка и все такое... Могут быть осложнения вплоть...», доктор замолчал.
«Вплоть до?...», переспросили мы хором и уставились на него. Доктор бросил окурок, раздавил его и закончил свою мысль:
«Я не могу сказать ничего конкретно... Но... надо быть готовым к серьезным осложнениям...».
Доктор похлопал меня по плечу, и спросил:
«Ты что-то не сильно похож на ее брата. Твоя девушка? Не волнуйся, никому не скажу...». Я кивнул в ответ.
«Хорошая девчонка, красавица... спортсменка?»
«Гимнастка... МСМК...», уточнил я.
«Не мог я ее видеть по телевизору?», я в ответ только безнадежно махнул рукой. Тут медсестра выглянула из дверей и позвала его:
«Миша, хватит курить, ножевое!...»
«Сейчас буду! Ну ладно, я побежал... опять какие-нибудь алкаши друг друга порезали... Каждый божий день!... Режут и режут... идиоты! Вы, вот что, ребята, сейчас идите домой, поспите. Смысла нет вам здесь сидеть... Мы все что нужно было, сделали. Все равно она будет спать до завтрашнего обеда...Спасибо за сигаретку!», и ушел чинить своих алкашей.

41.
Следующим утром у нас был последний экзамен. Я до сих пор не понимаю, как мы с Лехой умудрились его сдать. Между тем, историю кпсс, мне в эту сессию сдать не удалось. Перенесли на осень. Не знаю как сейчас, а раньше существовала такая возможность. Тем не менее, так или иначе, сессия для нас закончилась и это был все-таки праздник.
Назавтра половина группы разъезжалась кто куда. Кто домой на каникулы, кто в стройотряды, кто просто на дачу, кто в Болгарию с председателями профкомов. Мы с Лехой зашли в профком и получили свои авиабилеты - мы уезжали со стройотрядом в Норильск. У Лехи были сомнения, что его возьмут до последнего момента. А я и не сомневался. Все равно, без меня и моей новой гитары агитбригада никуда бы не делась. Понемногу я переставал быть рядовым винтиком. Кто-то где-то не мог уже без меня обойтись.

Володька, староста, собирал деньги. По традиции полагалось всей группой отметить сдачу сессии и окончание курса. Если бы не проблемы с Валькой, можно было бы вздохнуть с облегчением. После того, как все точеи в наших отношениях с Любашкой были расставлены, я, вообще-то, надеялся отметить это событие вместе с Валькой и даже познакомить ее с Любашкой. Все мужики из нашей группы просто отпали бы, увидя мою «сногсшибательную» подругу. Я уверен, даже Любашка оценила бы ее. Но, видать, не судьба была моей Вальке познакомиться с моей группой. Что ж, судьба играет на трубе, как говорится, а труба играет человеком. Или что-то вроде этого.
У меня скребли кошки на душе. Я не мог себя заставить веселиться в то время, как она лежит в Склифе вся забинтованная и израненная. Кроме того, я знал, что сегодня все нажрутся как свиньи, а я уже к этому времени устал от пьянства во всех его формах.

Я сдал Вовке свой червонец десятку и сказал, что не смогу пойти, есть дела, но сделать свой взнос в общее дело считаю святой обязанностью. Вова обрадовался дополнительному доходу. Все знали, что он все равно заначит какую-нибудь мелочь, да хрен с ним, не жалко, подумал я, пусть погуляет.
Леха сказал мне, что твердо решил сегодня напиться и пошел со всеми в ресторан. Любашка огорчилась тому, что меня не будет, она тоже собралась в ресторан, возможно, в последний раз в качестве незамужней девицы, но отнеслась с пониманием к моему решению.
Тут мне пришла в голову одна забавная мысль.
Я отвел Любашку в сторонку и попросил ее сделать Лехе от меня небольшой подарок - лишить его девственности к чертовой матери. Она сказала, что меня бы лишила еще хоть тысячу раз, а насчет Лехи тысячу раз подумает, потому что он не в ее вкусе. Я сказал, что думать тут нечего, надо спасать человека. У него застой в яйцах и все такое. И потом, к концу пьянки все равно все будут в ее вкусе. Она сначала осуждающе посмотрела на меня, но потом не выдержала и рассмеялась и пообещала сделать все возможное. Я поцеловал ее в знак благодарности, дал ей полтинник на такси и карманные расходы и уехал в Склифу. Любашка до сих пор не знала о существовании Вальки, но мне кажется, она уже о чем-то догадывалась.

42.
Валька уже пришла в сознание и ждала меня. Она, морщась от боли попыталась подняться на своих подушках, но я уложил ее обратно.
«Мне укол поставили. У меня почти ничего не болит...»
«Вот и хорошо, моя сладкая. Когда ты выйдешь отсюда, мы поедем с тобой на куда-нибудь юг. Я вернусь со стройки и поедем. Как раз будет бархатный сезон и все такое. Хорошо?», я держал ее за руку. Рука была горячая.
«Ага...обязательно поедем. Только у меня в сентябре чемпионат...», Валька слабо сжимала мою руку.
«Ну не весь же сентбярь твой чемпионат будет?», улыбнулся я ей в ответ и невольно подумал, что этот чемпионат, похоже, может состояться без Вальки.
«Ко мне девчонки с команды обещали сегодня прийти...», слабо улыбалась сквозь бинты Валька, «и ребята...».
«Тебя ценят! А где тетя Валя?»
«Только что уехала на работу отпрашиваться. Хочет взять неделю без содержания... я ей говорила - не надо. Несколько дней полежу и домой вернусь. Она ни в какую...»
«Ничего, тебе веселей будет!»
«Ты ей пока ничего не рассказывай, ладно?...», Валька строго смотрела на меня, а голосок был слабый, как у маленького ребенка.
«Конечно, потом как-нибудь... вернемся из Сочей и расскажем. Я буду тебе помогать!»
«Из милиции приходили... Я им сказала, что ничего не помню...»
«И правильно... Мы с Лехой сами теперь разберемся...»
«Только, Дрюнчик, пожалуйста, будьте осторожнее, ладно? Не оставляей меня на этой чертовой планете одну, хорошо?», совсем уже слабым голоском проговорила Валька.
«Не волнуйся моя маленькая! Не оставлю!»
Тут в палату зашла медсестра и сказала:
«Вам, молодой человек, пора... Девочке надо поспать. Мы ей сделали укольчик и она сейчас проспит до вечера».
 «Я побегу, Валька! Зайду вечером... или ночью... Как захочешь!».
«Сегодня больше не приходите. Завтра, не раньше обеда, понятно?», сказала мне сестра.
Валька еле улыбнулась запекшимися разбитыми губами и слабо помахала мне рукой. Ее глаза уже закрывались. Валька действительно уже почти засыпала. Укол начал действовать.

Я вышел из палаты. И чуть не столкнулся с тетей Валей.
«Вот и он! Постой-ка!», тетя Валя взяла меня за рукав и отвела в сторонку, «Андрей, заметь, я тебя сейчас ни о чем не спрашиваю. Но я чувствую, что произошло нечто такое, чего я не знаю, а ты знаешь! У нас с тобой разговор еще предстоит. И с Лешкой... я всегда вам говорила, что вы домаетесь дурью...».
«Тетя Валя, я переживаю за Вальку точно также как и вы! Я просто убил бы гадов, которые это сделали! Но мне, честно, совершенно нечего вам сказать! Я не знаю ничего такого, что вы не знаете... или хотели бы знать...», глядя на нее честными, как у сына лейтенанта Шмидта, глазами, ответил ей я. В общем-то, я не особенно покривил душой. На нее и так свалилась такая беда. Не хватало ей еще переживать из-за наших приключений!
Тетя Валя никогда не говорила много. Несмотря на то, что она была занудой, она была чертовски умная женщина и мне, честно говоря, было не слишком приятно водить ее за нос. И, вообще, мне все время казалось, что она читает мысли. Я не очень-то люблю, когда кто-то читает мои мысли. Хотя сам бы порой был не прочь знать, что думают люди.
Она посмотрела мне в глаза, читая мои мысли, затем молча покачала головой и зашла в Валькину палату.

Иностранцы, наконец, уехали из Украины и я снова поселился в своем номере. Я сунул привычно пятерку дяде Коле и поднялся на лифте на свой шестнадцатый этаж. Я долго стоял под душем, потом заказал безалкогольный ужин, который теоретически должен был бы стать праздничным, и его теоретически должна была бы разделить со мной Валька. С неожиданным аппетитом съел его весь, а потом до упора тупо пялился в телевизор. Затем я заснул как убитый, прямо поверх покрывала.

43.
Леха только что вылез из своей раскладушки и бродил по теткиной квартире, всклокоченный как леший, когда, ближе к обеду, я заявился к нему за отчетом. Несмотря на то, что выпито вчера ими было, само собой, немеряно, у него был подозрительно счастливый вид.
Я начал догадываться, что Любашка все же выполнила мою просьбу. Я с нежностью подумал о том, какой она все-таки настоящий друг! 

Мне легко удалось расколоть Леху, потому что он буквально пыжился от гордости и счастья и ему самому просто не терпелось рассказать кому-нибудь о том, что, давно желаемое  расставание с девственностью, наконец, состоялось. Единственное, о чем он меня попросил, ни под каким предлогом не рассказывать об этом его Альке. Он все равно не собирался отменять женитьбу на ней. Я побожился на фиксе.
Любашка сделала его прямо у себя дома на шикарной родительской постели. Родители ее где-то уже шлялись по югам, поэтому, я думаю, шум там стоял еще тот! Однако ночевать она Леху не оставила. Как я понял, оттрахав его, как положено, она вежливо вытурила его и Леха, счастливый как женщина, разрешившаяся от бремени, уехал на такси домой, в теткину квартиру отсыпаться.
Я радостно смеялся, с удовольствием выпивая вторую чашку настоящего индийского чая, и слушая Лехины россказни о его сексуальных подвигах. Вполне допускаю, что большинство было правдой. Мы попили с ним чайку и поехали в Склифу.

Однако палата была пуста. И Валькина постель была аккуратно застелена свежим бельем. Тетивалиной койки не было вообще.
«Неужели уже выписали?», с надеждой подумал я, а вслух произнес: «Не понял...».
«Наверное, в общую палату перевели...», предположил Леха, «Из реанимации всегда рано или поздно переводят в общую палату...».
Мы наконец нашли старшую сестру и спросили у нее, куда перевели Вальку. Она серьезно так на нас посмотрела и сказав только:
«Пойдемте со мной...», повела нас куда-то. Желудок у меня почему-то сжался в комочек и забулькал чаем.
Она привела нас на другой этаж к какому-то незнакомому кабинету. Она тихо постучала. Из-за двери появился знакомый доктор. Он был не менее серьезен. Он молча кивнул нам головой, дескать, заходите.

В кабинете перед столом, заваленным бумагами, на стуле сидела тетя Валя и качалась всем телом взад и вперед. Лицо ее было залито слезами. Я не хотел думать о том, что было уже очевидно. Леха кинулся к ней.
«Что случилось тетя Валя?!»
«Валечка умерла...», тихо прошептала тетя Валя.
«Как...», Леха с изумлением посмотрел на меня.
«Не может быть... я вчера только с ней... Мы собирались...», я схватился за стену, но вместо стены под руку мне попался лацкан докторова халата.
«Ночью произошло резкое ухудшение... внутреннее кровоизлияние... Мы ничего не смогли сделать...», доктор тихо-тихо заговорил мне на ухо.

Я смотрел на какой-то значок у него на лацкане, и чувствовал запах свежевыглаженного белья, шедший от его накрахмаленного халата... Потом значок, а с ним и халат вместе с доктором перевернулись почему-то вверх тормашками и потолок поменялся с полом местами, а затем, сжавшись в пятачок, и то и другое куда-то исчезло...

44.
Вальку похоронили на Новодевичьем.
У свежевырытой ямы собралоь столько народа, что казалось хоронят не шестнадцатилетнюю девчонку, а лидера государственного масштаба. Все подезды к калдбищу были забиты черными «волгами» и новенькими «шестерками». Кроме сравнительно небольшого количества родственников собрались в основном спортсмены, валькины друзья и знакомые, друзья друзей и знакомые знакомых. Столько знаменитых личностей сразу я не видел ни разу даже по телевизору. Тут все они, то и дело мелькавшие в «Советском спорте», собрались живьем. На их фоне Валькины родственники и даже мы с Лехой выглядели случайными людьми, забредшими на великосветскую вечеринку.

После того, как настоящий духовой оркестр отдудел, наконец, свою кошмарную мелодию, все долго произносили речи. Надо честно сказать, что речи были чертовски неформальные, по всему видно было, что ее любили, многие плакали, глядя на Валькину фотографию в рамке с черной ленточкой наискосок.
Напоследок Валькин тренер, высокий, крепкий мужик лет сорока, одетый в безусловно дорогие вещи, произнес самую главную речь. По всему было видно, что он в этой среде не последний человек, если не сказать первый. Все внимательно его слушали и согласно кивали головами, многие просто рыдали, когда он говорил, про то, какая она была замечательная, какое светлое будущее ее ждало, как много потерял в ее лице советский спорт и все такое. Под конец, он выразил надежду, что наши доблестные органы сделают все, чтобы наказать убийц и все такое в том же духе.

Мне, правда, было тошно до невозможности от всех этих речей, потому что речами человека не вернешь. Валька, такая крошечная, лежала в наироскошнейшем ящике, какой-то только существовал в природе. Нам с Лехой не удалось даже близко подойти к организации похорон.
Все быстро и роскошно было организовано людьми из валькиной спортивной среды. Я ведь тогда даже точно не знал в каком клубе она тренировалась... Они целыми днями неслышно приходили и уходили в тетивалину квартиру, не оставляя ни тетю Валю ни Валькиного отца, который срочно вернулся из своей бессрочной командировки из Афгана, ни на минуту наедине со своим бездонным горем.
Я со своим справлялся самостоятельно.

Ее лицо было прикрыто вуалью потому что раны на лице не успели зажить...
Когда Валькин тренер закончил речь, он подошел к Вальке, положил цветы ей на грудь и поцеловал в лоб или сделал вид что поцеловал. Я хотел сделать то же самое, но я не мог себя заставить. Я не хотел видеть Вальку неживой...
Он проделал все это солидно, без спешки. Все это было конечно трогательно, да только Вальке все это уже было все равно. Затем он подошел к тете Вале и что-то долго и тихо говорил ей. Она безучастно кивала ему в ответ. Леха стоял рядом, держа ее за плечи.

Я стоял с самого краю, но, проходя мимо меня, он остановился на секунду, внимательно на меня посмотрел и эдак по отечески похлопал меня по плечу. Я поднял на него с удивлением глаза, мы ни разу с ним не встречались и вообще, мне казалось никто не знает о нашей с Валькой связи, но я тогда не придал этому особого значения... я вообще стоял в этой толпе и думал обо всем что угодно, только не о том, что хоронят Вальку. Что-то в моем сознании сопротивлялось этому факту, всячески обходило его, и направляло мои мысли на разные, не имеющего прямого отношения к происходящему, подробности.
Я воспринимал и автоматически фиксировал в памяти все что угодно: нелепые импортные наклейки на темных «пилотских» очках, которые красовались на лицах почти всего собравшегося спортивного сообщества, которые мне почему-то так и хотелось подойти и отскрести, до невероятного блеска начищенные черные ботинки на нетерпеливо переступающих ногах парней, неотступно следовавших за Валькиным тренером, как телохранители, модельные туфли на стройных и мускулистых ногах девушек, подруг Вальки по команде, точно такие же, какие были и у Вальки, отметил я, только черные, но такие же шикарные, прыщ на Лехиной шее, далекий звук двигателей летящего самолета и инверсионный след, тянущийся за ним через все небо..., все что угодно только я не хотел и не мог видеть и слышать происходящее на самом деле...
После того как наконец вся эта ужасная церемония закончилась, оркестр перестал стонать и какие-то алкоголики в синей униформе мою Вальку закопали, до меня, наконец, дошло, что больше я не увижу ее никогда.
Мне хотелось завыть и, возможно, я тихо выл про себя, смотря себе под ноги, не в силах смотреть на свежий глиняный холм, потому что краем глаза я чувствовал, как люди косятся на меня, покидая кладбище.

Я вдруг совершенно ясно понял, что никогда мы с ней больше не будем бегать абсолютно голые по гостиничному номеру, поливая друг друга шампанским и «байкалом», а потом по часу не будем вместе стоять под душем в стеклянной импортной кабинке, никогда я не увижу, как она сосредоточенно насупив брови, подходит к помосту, прежде чем начать каскад дух захватывающих элементов, и вдруг незаметно скосив глаза на меня, подмигивает мне и посылает воздушный поцелуй одними губами, как она летает вопреки законам тяготения над параллельными брусьями, или как, выкроив совсем немного времени между тренировками и сексом, она пытается внимательно читать учебник по литературе, стараясь не обращать внимания на мои руки, незаметно расстегивающие ее блузку, под которой никогда не бывало лифчика, и, наконец, отбросив книжку в сторону, вдруг поворачивается ко мне и впивается в меня своими сладкими губами.

Я не мог поверить, что все закончилось. Еще вчера все эти милые вещи заполняли мою жизнь до самого верха и, я думал, что они никогда не кончатся...
Я стоял, кусая кулак, и слезы катились по моему лицу без остановки. Я даже не заметил, как почти все разъехались и Леха увел тетю Валю и дядьку с кладбища. Про меня все забыли. Я подошел к свежему холму, почти полностью заваленному цветами, хотел потрогать землю, но не смог заставить себя. Моя рука не хотела касаться этой ужасной поверхности. Я с удивлением обнаружил, что на своем кулаке кровь, видимо прокушенной моими собственными клыками, спрятал опозоренную нерешительностью руку в карман и, то и дело оборачиваясь, и тряся как старик головой, вышел вслед за ними.
Леха махнул мне рукой из теткиной «волги», он сидел за рулем, а дядька сзади с теткой, я вяло махнул ему рукой в ответ, дескать, не ждите меня, и они уехали.
Я остался один. Оказалось, что почти все «волги» и «шестерки», стоявшие у входа на кладбище разом исчезли. Осталось только несколько «волжанок» с «шашечками». Я привычно взял одну и поехал в гостиницу.
В гостинице я заказал в номер коньяк и как можно быстрее напился до бессознательного состояния.

45.
На следующей вечер после «девяти дней» мы сидели с Лехой в узбекском ресторане и доедали лагман, запивая его водкой. Билеты в Норильск пришлось пока перекомпостировать. Наша рок-команда, прихватив мои новые инструменты, уехала в Норильск без меня.
«Я рад, что ты согласен со мной...», сказал я Лехе, закусив куском горячей баранины очередную стопку водки.
«Не думал же ты, что я сделаю вид, что ничего не произошло? Мою сестру насилуют и убивают, а я буду сидеть как мышка и делать вид что ничего не произошло?»
«Знаешь, Леха...», неуверенно начал я, «Я все время думаю о том, что если бы мы не сперли эти чертовы деньги, то с Валькой ничего бы не произошло...»
«Перестань уже... Ни в чем ты не виноват. Я думаю даже, что в конце концов что-нибудь подобное произошло бы... Не знаю только, почему ты раньше мне все не рассказал... Что, думал, не пойму?», задумчиво произнес Леха, в который раз успокаивая меня. Мы уже не раз обсуждали эту тему, и всякий раз мучался угрызениями совести, а Леха терпеливо успокаивал меня.
«Она влипла в такие сферы... Что бы Валька там не несла насчет Америка и все такое, я думаю, что кто-то ее втянул во все это дело... судя по всему, там крутятся большие деньги, а из-за больших денег все равно рано или поздно кто-нибудь умирает...». Это был новый аргумент и я хорошенько задумался.
«Какая-то сволочь всем этим заправляет...»
«Я не об этом.», настаивал я на своем, «Мы же... украли эти деньги. Так ведь?»
«Вор у вора дубинку украл...», усмехнулся Леха, «Согласен. По закону, возможно, украли. Но по совести, они просто нам заплатили. За наши приключения... Я имею ввиду, пока мы были без паспортов. Лично меня совесть не мучает. Я у них не крал ихние документы. Они у меня... у нас папорта украли в буквальном смысле этого слова. Правильно?», я в ответ неуверенно покачал головой. Леха ответил сам себе вместо меня:
«Правильно! Я считаю даже один в этой чертовой каталажке стоит этих денег... радуйся лучше, что мы не завязли там надолго. Я до сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю этот кошмар... ненавижу ментов... Вообще не понимаю, что за люди идут на такую работу? Что за кайф работать ментом? Впрочем, ладно уже... хватит этих интеллигентских сомнений. Деньги взяли? Взяли. Что теперь побежим их возвращать? И что мы скажем? Дескать, ребятки, пожалуйста, верните свои бабки и верните нам Вальку обратно! А мы сделаем вид, что вы не трахали ее всей компанией и не затрахали ее до смерти! Так что ли?».
«Может ты и прав... конечно теперь уже назад пути нет...», я вздохнул уронив голову на руки. Я каждый день вспоминал Вальку. Сказать каждый день, значит ничего не сказать. Каждый час, каждую минуту я видел ее маленькое серьезное личико в шапке коротких светлых волос. Я шел по улице и в каждой встречной девчонке мне чудилась она. Только встречные девушки, так и оставались встречными девушками...

Лагман был доеден, нам подали плов. Мы в последнее время часто обедали в этом ресторанчике недалеко от Белорусского вокзала. Здесь заправлял всем настоящий узбек. Вкуснее этого плова, плов готовил только один парнишка по имени Мурат, родом из Казахстана, учившийся на нашем факултете курсом младше. Казахский плов я люблю больше чем узбекский, узбекский кажется мне намного жирнее.
Душевные страдания не отбили аппетита. Скорее наоборот. Когда я ел, я думал только о еде. Во всяком случае, не думать о всем прочем было легче. Водка тоже помогала. Последние недели мы с Лехой пили почти каждый божий день. Мы не напивались, конечно, но за обедом и ужином, графинчик нам подавали всегда. Не стать бы алкоголиком, думал я. Возможно, Леха над этим не задумывался, потому что, потом, много лет спустя, он все же спился, бедолажка.

Леха съел половину своей порции, прежде чем он возобновил свои рассуждения. Он вечно набивал полный рот и не прожевав, начинал говорить.
«Конечно, я прав! И вообще перестань уже пускать эти слюни. Все эти сомнения, искания какие-то... Хватит тебе уже... Сделали, значит сделали. Решили, значит решили. Единственное замечание...», Леха наконец проглотил свой рис и продолжил, наклонившись ко мне через маленький круглый стол: «Я не стал бы откладывать до возвращения из Норильска. Я думаю, нам надо все провернуть на этой неделе. Покончим с этим делом и сразу же улетим в стройотряд. Ищи ветра в поле...».
«Ты думаешь?», я задумчиво пережевывал рисинки.
«Надо ковать железо пока оно горячо, вот все что я думаю».
«Ты опять прав. Впрочем, я хотел тебе предложить тоже самое. Сомнения сомнениями, а план все-таки как никак мой!».
«Твой, кто спорит! Тем более, давай сегодня же все и провернем? Кто их знает, куда они смотаются? У меня руки чешутся...»
«Сегодня? А почему нет?», я немного уже раскис от водки и подумал, что на сегодня уже хватит, «Что нас держит? Все готово... Давай сегодня! Ладно тогда допиваем свой чай и вперед!», поставил я точку своим сомнениям.
«Не спеши. Торопись медленно. Дай хоть плов доесть! Может вообще... в последний раз... обедаем...», и Леха снова набил рот.

46.
Днем раньше, примерно в это же время дня, мы как обычно взяли тачку и полетели на Беговую. В те времена на улицах не было такого трафика и на автомобиле, как правило, в любую точку Москвы можно было добраться быстрее чем на метро.
Черный рынок еще функционировал. Предстояло теперь решить самую сложную задачу. Мы не были уверены, что нам удастся раздобыть то, что нам было нужно.
Наконец я увидел мужика, у которого мы с Валькой еще месяц назад покупали джинсы и всякие прочие импортные предметы роскоши. Он меня сразу узнал. Все же не каждый здесь оставлял такую сумму, которую шутя выложили мы с Валькой.
«А привет, шеф! Еще парочку штанов? Что, уже износились?», начал было он снова свои прибаутки, но увидев, что нам с Лехой явно не до шуток, тут же посерьезнел и забеспокоился.
«Какие-то проблемы?», быстро спросил он, готовясь к неприятностям.
«Не волнуйся...», успокоил я его, оглядываясь и отводя его в сторонку, чтобы никто не мог слышать нашего разговора, «С твоими шмотками все в порядке... Нужно поговорить на другую тему...» я не знал как начать, поэтому сразу выложил все как есть.
«Слушай, старик, помоги. Нам нужно пистолет... лучше два... Можешь свести с нужными людьми?»
Мужик внимательно посмотрел на меня.
«А почему ты думаешь, я могу тебе помочь? С чего ты взял?»
«Слушай! Не можешь, так и скажи! Только давай не будем воду лить! Наложил в штаны? Мы найдем в другом месте!», я развернулся и собрался уходить.
«Постой...», он ухватил меня за рукав, «Не горячись... Сам подумай! Я тебя не знаю, правильно? И ты хочешь, чтобы я так вот взял и, как колбасы отрезать!... Волыну говоришь ищешь? Это действительно серьезное дело. Заметь я не спрашиваю тебя на черта тебе это»
«Ну и молодец! Ценю это... Что дальше, сможешь помочь?» ответил я ему.
«Это, сам понимаешь, будет стоить не дешево...»
«Не волнуйся об этом. Сколько стоит столько и заплатим... сведи с нужными людьми и спи спокойно...», успокоил его Леха.
«Хорошо. Есть у меня один человек, да только не вижу я его сегодня что-то... вам когда нужен...э... товар?»
«Чем быстрее тем лучше. Еще лучше сегодня!», ответил я.
«Сегодня?! Ну и ну... Видать сильно прижало, так? Ну ладно, молчу! Не мое дело... дайте подумать. Хорошо! Подождите меня здесь. Вон посидите там на приступочке. Я пойду позвоню, попробую что-нибудь узнать». Мужик собрал свои мешки и ушел куда-то.
Мы с Лехой уселись. Меня снова начало трясти. Одно дело обсуждать планы и всякое такое, другое дело, когда ты начинаешь реально покупать боевое оружие. Мы с Лехой, похоже, окончательно пересекали черту...
«Ты как себя чувствуешь?», спросил я Леху – «Лично меня трясет как припадочного...».
«Меня тоже... Ну да это ничего, нервы... Обычное дело...» Леха, как обычно, начал курить табак. Закурив, он продолжил: «Когда мне было двенадцать лет, Вальке было восемь, но она уже вовсю занималась гимнастикой. Мы приезжали всей семьей в Москву как-то... Я ходил в спортивную школу, смотрел как она тренируется. Она уже тогда, в третьем классе, была такая взрослая! Мне всегда казалось, что она взрослее меня...» начал рассказывать Леха.
«Не поверишь, мне тоже показалось что она взрослее меня с самого первого раза...»
«Мы с братом все время дрались и ссорились... всю жизнь... я вечно его учил жить...»
«Я тоже...» вспомнил я свое детство. Мы тоже всегда дрались и ссорились с моим младшим братом. А он, между тем, всегда копировал за мной все подряд, смотрел буквально мне в рот. Старше его всего на три года, я всегда чувствовал себя лидером, а его считал несмышленышем и сопливым пацаном. Видать такие же отношения были и Лехи с его младшим братом Серегой. Похоже это судьба младших братьев – вечно страдать от своих старших. Но с Валькой была отдельная история...
«А с Валькой мы никогда не ссорились. Она... была какая-то... ее нечему было учить! Мне сейчас кажется, что я сам у нее мог бы поучиться жить. Мне все время кажется, что она может и знала что-то такое, чего не знал я...», продолжал Леха, задумчиво почесывая свои пегие патлы.
«Вот это уж точно так...», подумал я про себя, «Лучше бы тебе и вовсе не знать того, что знала она. Или хотя бы того, что знаю я о ней».
«Я сейчас сижу здесь и трясусь. Как думаешь, она одобрила бы... ну... то, что мы собираемся сделать?»
«Думаю, что да... Даже если и нет... Я бы все равно это сделал...».
«Одним словом, знаешь Андрюха, я думаю, что мы не ценим наших близких...», как бы не слыша меня, продолжал Леха, совсем расчувствовашись, «Я хоть с Валькой никогда и не ссорился, как с Серегой, и не дрался, но такое впечатление, что я все равно что-то упустил, что-то не договорил... Да только уже поздно...», думаю, что еще немного и Леха бы разрыдался у меня на груди. А я на его. Но тут наконец появился наш подпольный торговец оружием.
«Значит так. Будьте здесь через два часа», он посмотрел на часы – «Ровно в шесть. Подъедет серая «волжанка», номер такой-то. В ней будут люди в военной форме. Подойдете, скажете, дескать, мы от Володи, за товаром особого назначения. Дальше, как договоритесь. Готовьте бабки.»
«Сколько готовить-то?» спросил я.
«Не знаю ребята. Думаю что пару штук как минимум выложить придется.», мы с Лехой переглянулись.
«Это за новые. Если с раскопок, может быть и подешевле раза в два-три...».
«С каких еще раскопок?» не понял Леха. Я тоже вопросительно посмотрел на «Володю».
«Не знаете? С полей былых сражений, так сказать. После войны в земле знаете сколько всего осталось? Мины, автоматы, даже танки и самолеты! Вот люди копают, от ржавчины очищают и снова в дело пускают. В основном это так, только попугать, или для коллекционеров там каких..., но бывает, что и почти новое оружие получается. Даже ржой не тронутое... Но только если вам для серьезного дела...» он оглянулся по сторонам, «...если для серьезного дела, всякий хлам не берите. Подведет в нужный момент, в итоге дороже выйдет! Просите новое!».
«Понятно... Спасибо! Я твой должник...»
«Никаких проблем, я свои комиссионные имею. Ну ладно, я пошел, удачи. Но только имейте ввиду,если что – я вас знать не знаю, видеть не видел!». И он снова ушел на свой пост торговать своими «левисами».
«Хорошо, мы тоже... Спасибо!!» вдогонку поблагодарил я его. Он только махнул рукой.

Время до сделки уже привычно скоротали в ресторане при ипподроме. Я когда нервничаю, всегда ем как сумасшедший. Леха, как оказалось, тоже. Кроме того, он бы предпочел хорошенько выпить, но по плану ему предполагалось быть трезвым.
С другой стороны, нам предстояло серьезное дело, подкрепиться не мешало. Содрали с нас в ипподромовском ресторане, конечно так, будто мы выиграли большой приз на бегах. Видимо, по нашим шмоткам было очевидно, что мы ребята при деньгах. Впроче, это действительно было так. Мы давно расстались с нашим советским рваньем и старались одеваться только в хорошие вещи.
Мы спорить с официантом не стали, хотя было очевидно, что цены не из меню, но и чаевых ему не дали. Больно рожа у него была наглая. Тоже мне знаток людей... Перебьется. Деньги надо зарабатывать честным трудом...

Все прошло так, как нам было обещано. В машине сидели два прапора. После того, как мы произнесли «пароль», я сел на заднее сиденье, Леха на переднее. Машина сразу же тронулась. В машине стоял запах сапогов, несвежего белья и машинного масла.
«Куда это мы?», забеспокоился Леха.
«Ты что, парень, хочешь, чтобы мы тут маячили, как идиоты?», ответил ему мой прапор. «Тут ментов и гэбэшников на каждом углу... Такие дела так просто не делаются. Это тебе не фирменные штаны купить. Покатаемся по столице, посмотрим на достопримечательности, по пути и дело обтяпаем. Так безопаснее».
«Хорошо... Покатаемся... Только имей ввиду, Царь-Пушку я уже видел. И мавзолей Ленина нас тоже давно не интересует», сообщил Леха.
Прапора весело засмеялись.
«Веселые вы ребята!»
«Да уж веселее просто некуда. Ладно, давай уже к делу», попросил я.
«К делу, так к делу», покладисто согласился прапор, «Что интересует? Новое или раритет?». Тот что сидел за рулем, внимательно следил за дорогой и аккуратно, не превышая скорости, вел машину.
«Предпочтем новое...», сразу попросил я.
Прапор одобрительно крякнул.
«Это правильно! Для серьезного дела? », переспросил он, доставая тяжелый затертый чемоданчик. В таких чемоданчиках наш староста получал чертовы секретные конспекты на военной кафедре на всю нашу группу.
«Да нет, так... по воробьям пострелять», не поворачиваясь раздраженно сказал Леха.
«По воробьям говоришь?», улыбнулся прапор, однако глаза его были серьезны, «Если вам нужно по воробьям, то я рекомендую семь-шестьдесят две. Токарев самое то будет.».
«ТТ?» продемонстрировал знание предмета Леха.
«Он самый! Самое лучшее оружие всех времен и народов!»
Прапор достал из своего чемоданчика нитяные перчатки, неспеша надел их и только после этого из чемодана появились два увесиситых тряпичных свертка. Он развернул один и в руках у него оказался черный, удивительно красивый в простоте своих угловатых форм, блестящий от масла ТТ. Мои руки сами потянулись к нему.
На военной кафедре тщательное изучение легкого стрелкового оружия для будущих советских командиров почему-то не планировалось, если конечно не считать «калашникова», разобрать и собрать который за пятнадцать секунд был просто обязан каждый школьник допризывного возраста безо всякой военной кафедры. Пистолетов же нам пока не доверяли.
После преддипломной военной подготовки в лагерях нам конечно дадут стрельнуть пару раз из «макарова», но это будет только несколько лет спустя. Сейчас мы изучали оружие калибром побольше, преимущественно стратегического назначения, которое в чемоданчике не прячешь. Но мы с Лехой записались полгода назад в стрелковую секцию и раз в неделю постреливали в подвале спортивного корпуса из Стечкина. Леха, между прочим, стрелял очень неплохо. Я стрелял вообще отлично, но в цель попадал гораздо реже чем он.
«Я Стечкина и Макара знаю, ТТ - нет...», честно признался я, «Покажи как с ним обращаться», попросил я.
Прапор ни слова ни говоря, вынул обойму из рукоятки, ловко разобрал и собрал «тэтэшку» несколько раз. Затем передал пистолет мне. Я повторил за ним, поначалу сбиваясь, но затем пошло. Леха внимательно наблюдал, перегнувшись через сиденье.
Надо сказать, ТТ на мой взгляд намного удобнее по сравнению с «макаром», у которого рукоятка – это просто грубо обтесанное полено. У старичка ТТ рубчатая рукоятка ложилась в руку не в пример гораздо более удобно.
«Берем?», я посмотрел на Леху. Тот серьезно кивнул. «Сколько?».
«Штука. За штуку...», скаламбурил прапор.
«Берем оба...», сказал я.
Торговаться мы с Лехой не стали. Ни слова ни говоря, Леха достал из внутреннего кармана две пачки червонцев и я тут же получил в обмен наше оружие.
Прапор, мне показалось, облегченно вздохнул.
«Еще двести доплатите и получите очень полезную вещь...», прапор достал из своего секретного чемоданчика какой-то пухлый увесистый черный цилиндрик с ладонь длиной и с два пальца диаметром.
«Что это?», спросил я, уже почти догадываясь.
«Глушитель. Совершенно необходимая в хозяйстве вещь. Дай-ка мне свою пушку. Навинчиваем его вот так...», и прапор показал как присоединить пистолет к стволу. «В таком виде выстрела не слышно будет даже из соседней комнаты...».
«Здорово! Берем!», я посмотрел на Леху. Он снова согласно кивнул и отслюнил прапору положенное.
«Ну а маслята вам в подарок...», и толстый прапор передал нам две коробки патронов, «Здесь хватит на небольшое Курское сражение. Зараяжать вот так...».
«Расписываться нигде не надо?» наконец расслабился немного Леха.
«Не, ребята, расписываться не нужно», сказал серьезно прапор, вставляя полную обойму на место и ставя пистолет на предохранитель. То же самое он проделал со вторым. 
«А вот оставлять отпечатки не советую, мой вам стариковский совет. Дело сделаете, бросьте пушки в реку где подальше да поглубже...», мы с Лехой снова переглянулись. Я спрятал снаряженные пистолеты в заранее приготовленную сумку.
Тут машина подрулила к метро «Проспект мира».
«Все, разбегаемся, ребятки...», прапор спрятал деньги во внутренний карман. Мы без лишних слов вышли. Серая «Волга» так же не спеша укатила.

Затем мы зарулили в ближайший галантерейный магазин и купили самые лучшие и тонкие лайковые перчатки какие только были. Мы тщательно и долго подбирали размер. Когда мы наконец нашли то, что нужно, и попросили завернуть, продавщица как-то странно посмотрела на нас.
Перчатки сидели на руке как собственная кожа и практически не стесняли движений. У них был один недостаток – они были ярко-зеленого цвета. Согласен, на месте продавщицы я бы тоже посмотрел на людей, в конце мая подбирающих себе перчатки, да еще зеленого цвета, как на идиотов.
Однако, особого выбора у нас не было, все перчатки обычного черного цвета были на толстом красном байковом подкладе, рассчитанные, видимо, на суровую уральскую зиму. Мы вышли на улицу, выбросили этикетки в урну, сунули перчатки в сумку и пошли ловить такси. Такси уже становилось для нас привычным видом транспорта.

47.
Когда стемнело, мы взяли такси и покатили в Марьину Рощу к уже знакомой хрущевке. Все необходимое у нас уже было припасено в сумке. Мы опустили такси там же, где и в прошлый раз. Было уже почти безлюдно. Когда машина уехала, мы зашли в ближайший подъезд и там одели перчатки и черные вязанные шапочки. Мы не хотели оставлять никаких следов. Я состриг свои волосы почти напрочь, потому что, оказалось, они стали белыми практически полностью, когда я проснулся в гостиничном номере на следующий день после Валькиных похорон. Леха свои волосы стричь не собирался, но по плану их нужно было прибрать под какую-нибудь шапку, чтобы не натрясти их случайно где не нужно.

Мы достали из сумок пистолеты и навинтили глушители. Затем загнав патроны в стволы, поставили «тэтэшки» на предохранители и засунули пистолеты под мышки в специальные тряпичные петли, которые мы соорудили заранее. Мы повесили сумки через плечо и, выйдя из подъезда, направились к соседнему дому. Мы присели на скамеку  напротив окон. Было видно, что на знакомой кухне и в соседней комнате горит свет.
«Вот они касатики...», сказал тихо я и оглянулся на Леху, «Готов?».
«Погоди минутку... Дай сигаретку выкурю, ладно?». Я кивнул в ответ. Пока Леха курил, я наблюдал за окнами. Время от времени какие-то тени двигались за занавесками. Вдруг форточка открылась и из окна вылетел окурок. Светящаяся точка прочертила дугу в темноте и упала прямо нам под ноги, рассыпавшись искрами. Кто-то грубо заржал за окном и форточка захлопнулась.
«Ну вот и покурили...», сказал Леха. Его сигарета догорела почти до фильтра. Он сделал последнюю затяжку, затем поплевал на окурок и забросил его далеко назад, в кусты.
«Идем?», спросил я его.
«Идем...», и Леха вдруг протянул мне руку. Я автоматически принял ее. Пальцы у Лехи были холодные. Он крепко сжал мою ладонь и молча смотрел некоторое время мне в глаза. Затем он кивнул, а я так же молча покачал головой в ответ. Наконец, он выпустил мою ладонь. Мы встали со скамейки. Леха сделал шаг в сторону и раздавил зачем-то еще тлеющий окурок беломорины, вылетевшей из кухонного окна.

Затем мы, не останавливаясь, зашли в подъезд и тихо приблизились к нужной двери. За дверью слышалась какая-то музыка и пьяные голоса. Вынув свои «тэтэшки» из-за пояса, сняли их с предохранителя. Я посмотрел на Леху. Тот кивнул.
Я постучал. Леха стоял рядом, направив свой ствол на дверь. За дверью не сразу раздались неспешные шаги.
«Кто?», и сразу же начал проворачиваться ключ.
«Свои...», хрипло сказал я. Дверь открылась. Громкая неразборчивая музыка оглушила. На пороге в клубах табачного дыма стоял знакомый «кепочка» с перевязанной головой и в той же замусоленной кепке поверх повязки. В одной руе он держал папиросу, в другой бутылку пива. Леха уже держал свой пистолет на вытянутых руках перед собой. Ни слова ни говоря он выстрелил.
Раздался глухой звук, как если бы кто-то тихонько ударил молотком по бочке, накрытой войлоком. Коротко лязгнул затвор и на пол лестничной площадки неожиданно звонко упала гильза. Посреди забинтованного лба бандита мгновенно появилась черная дырка, а на стене прихожей позади него появилось безобразное пятно. «Кепочка», не успев сказать ни слова, рухнул назад, как будто его снесло ветром. Бутылка осталась у него в руке и пиво, пенясь побежало по ленолеуму. Мы, по-прежнему молча, быстро прошли внутрь, не забыв прикрыть за собой дверь.
Я двинулся на кухню, Леха встал в коридоре так, чтобы видеть и меня и соседнюю комнату.
«Серый, кто там?...», на прокуренной донельзя кухне сидели двое, голова одного из них была перебинтованы. Он высматривал что-то в окно. Он кряхтя повернулся ко мне. Я сразу узнал его. Он меня. На столе как и в прошлый раз стояла водка и пивные бутылки, лежали карты, громко что-то воспроизводил проигрыватель.
«Смерть твоя...», ответил я ему, одновременно спуская курок. Снова тот же глухой бочковой звук и звон гильзы. Перебинтованного отбросило выстрелом назад к батарее и он так и застыл с разинутым ртом.
Тут зазвенела посуда, второй уже успел вскочить, но я не целясь попал ему прямо в грудь. Лицо у его сразу застыло и он начал хватать ртом воздух. Он упал обратно на стул и смотрел на меня выпученными глазами. Кровавые пузыри появились на губах. Я подошел вплотную, прицелился ему в лоб и нажал спуск. Звенькнул затвор, и кровавая каша из затылка забрызгала весь стол. Гильза со звоном упала на пол. Он сполз со стула на пол и забился там в конвульсиях. Это было ужасно. Я имею ввиду эти чертовы конвульсии. Человек уже умер, а тело его еще двигается. Ужасно. Особенно когда выдишь это впервые... Запах пороха перебил табачную вонь. В стакане с водкой плескался белесый розовый ошметок.
«О боже мой...», сказал я, развернулся и быстро вышел из кухни. Леха стоял посреди комнаты с дымящимся стволом. На коленях перед ним стоял второй тип, которого я хлестал арматурой почти месяц назад на этой же кухне. Голова у него была тоже перебинтована. Он был в синей майке, мятых брюках и в домашних тапках на босу ногу. На руках я увидел синие с желтым отливом синяки, растекающиеся вокруг еще сохранивших очертания арматурины отпечатков.
Но больше всего меня поразило то, что на знакомом диване перед телевизором лежала продырявленная в нескольких местах огромная туша в милицейской форме.
«Это что, мент?»
«Выглядит как мент...»
«Настоящий?», спросил я Леху.
«А хрен его знает... Вроде как настоящий...», я подошел к менту и всмотрелся в его лицо.
«Не может быть!»
«Что?», спросил Леха.
«Аслан! Это же кавказец, с которым я дрался в ресторане! Помнишь? Я рассказывал!»
«Не моежет быть!... Ладно, плевать на него. Такая же гнида как все они...», и продолжил разговор со своим «синим» собеседником.
«Давай, синева, быстрее, нам некогда. В деталях, где нам найти вашего шефа и я, возможно, тебя не пристрелю», Леха прижал глушитель к голове «синего». Белесая потная кожа зашипела под раскаленным металлом, но уголвник не решился дернуться и терпел ожог, а воможно он и не чувствовал никакой боли. Страх – лучшее обезболивающее.
Он начал быстро говорить, прижав жилистые татуированые руки к еще более татуированной груди. Когда он кончил рассказывать, Леха сказал:
«Посмотри на меня! Это все?», получив утвердительный ответ, он спросил, «Девчонку помнишь?», тот молчал, выпучив на Леху свои мутные глаза.
«Последний раз спрашиваю, помнишь маленькую такую девчонку?».
«Я не зна-ал!....», залепетал трясущимися губами «синий».
«Теперь будешь знать...», Леха быстро приставил пистолет к голове «синего» и спустил курок. «Синий» опрокинулся навзничь как от удара и глаза его закатились. Бинты сразу стали густо-красными.
«За Валька тоже надеялась, что выживет...», словно оправдываясь, искоса посмотрел Леха на меня.
«Ничего-ничего... Если бы не ты, я бы сам его кончил! Она мне рассказывала про него...», успокоил я Лехину совесть. Он вернулся в коридор и нашел в карманах «кепочки» ключи от копейки. Мы открыли газ, быстро выключили везде свет и вышли из поганой квартиры. Английский замок оглушительно щелкнул. За дверью продолжал орать проигрыватель...

48.
«В «Украину»?...», спросил я, садясь в копейку.
«Ага...», подтвердил Леха и включил зажигание. Теперь в машине тоже пахло порохом. Я засунул свой «ТТ» под мышку и обжегся. Глушитель был еще горячий. Почти пустую сумку я пристроил на колени.

Мы долго колесили по ближним к гостинице дворам, пока наконец не нашли подъезды к грузовым дверям на заднем дворе гигантского здания. Леха остановил машину между какими-то гаражами и мы некоторое время молча сидели в машине. Было тихо, только далеко-далеко из глубины здания пробивался звуки музыки.
«Мент-то что там делал?», риторически вопрошал я, вглядываясь в темный двор.
«Да хрен их ментов знает... Что они делают вообще? По жизни?», так же философски ответил Леха.
«М-да..., это между прочим усложняет ситуацию...», сказал нерадостно я.
«Ясно что не упрощает!», согласился Леха. Я усмехнулся.
«Все равно ничего уже не попишешь. Грохнул и грохнул. Хрен с ним. Может он тоже Вальку... трахал. Давай кончать с остальными...».
Мы, по-прежнему не снимая перчаток, тщательно проверили и дозарядили свои «тэтэшки». Мы вышли из машины и огляделись по сторонам. Во дворе было тихо и темно. Невыносимо воняло прокисшим мусором. Изнанка роскоши.

Мы осторожно залезли на погрузочную аппарель и подошли к обитой железом двери. Я приложил к ней ухо. Далеко внутри шла активная деятельность. Кухонные звуки мешались с музыкой...
Леха медленно окрыл дверь, я заглянул внутрь. Не было никого, но звуки услились многократно. Какофония из звона посуды, человеческих голосов и музыки запоняла наполненный запахом кухни воздух. От этих запахов меня чуть не стошнило. А может, меня тошнило и не от запахов. Мы проскользнули внутрь и стараясь двигаться быстро и бесшумно, пошли тем путем, про какой рассказал нам «синий». Вскоре мы оказались на черной лестнице и не останавливаясь начали подъем.
«Сплошные черные ходы в последнее время...», тихо сказал я.
«Я тоже об этом только что подумал...», ответил мне Леха, поднимаясь по ступенькам. Я не чувствовал ни усталости, ни страха, вообще ничего, кроме одного - желания найти этих людей и поскорее покончить со всем этим...

В коридире, покрытом знакомой красной дорожкой, было тихо. Нужная дверь была недалеко от лестницы. Я постучал. За дверью гремела музыка. Я постучал еще раз, громче. Наконец раздались шаги.
«Кто?»
«Серый...», просипел Леха не своим голосом.
Дверь немедленно открылась.
«Серый, ты что здесь ...», раздался голос с кавказским акцентом.
Я вышел из-за косяка и увидел здорового жирного кавказца в шелковом халате.
«Эй, вы кто такие?...», но тут наши пистолеты уперлись в лоб жирняги и он замолк. Но я бы не сказал, что он испугался. Может быть удивился, но не испугался.
«Повернись...» сказал я ему. Кавказец даже не подумал подчиняться.
«А-а! Мои маленькие друзья! Студенты...» наконец начал он, но он не договорил, потому что мы с Лехой одновременно ударили его по голове рукоятками пистолетов. Кровь брызнула из огромной как арбуз башки во все стороны.
«Это я понимаю...», заплетающимся языком заявил жирный кавказец и вдруг ноги его подогнулись и он упал на колени. Темная кровь из разбитой башки быстро закапала на грязный ковер. Бессмысленно хватая воздух руками он медленно завалился на спину и глаза его закатились. Он, похоже было, отключился надолго. Мы оставили его в прихожей и двинулись вглубь помещения.
Музыка орала. Из комнаты слышались голоса, старающиеся ее перекричать. Мы быстро закрыли за собой дверь и, першагнув через тушу кавказца,  двинулись внутрь. Когда мы появились, голоса разом смолкли.
В огромной, роскошно обставленной комнате за круглым столом, буквально заваленном деньгами сидело еще трое типов. Двое были кавказцы.Однако, третий был никто иной как наш Борюсик! От неожиданности мы слегка опешили и встали молча посреди комнаты выставив вперед наши «тт».
Все они сидели не двигаясь и как загипнотизированные смотрели на нас. Вернее на наши пистолеты. Мы как загипнотизированные смотрели на них.
«Борюсик!... Ты что здесь делаешь?», удивился я.
«Я был прав...», почему-то сказал тихо Леха.
Борюсик только сглотнул слюну и ничего не смог мне ответить. Один из кавказцев медленно опустил руку под стол.
«В чем он был прав?», подумал я про себя, но не успел об этом переспросить Леху.
«Руки положи на стол!», заорал вдруг Леха. Одновременно каказец выхватил из под скатерти нечто похожее на пистолет. Мы нажали на спуск почти одновременно. Голова кавказца буквально разлетелась на куски. На столе остался лежать очередной «макаров». Тело осталось сидеть, откинувшись на спинку стула и время от времени конвульсивно подергиваясь. Снова запахло порохом.
Борюсика стошнило прямо на его собственные колени.
«Не убивайте, братки!...», заголосил второй, подняв руки над головой.
«Заткнись гнида! Какие мы тебе братки, морда чеченская...», цыкнул на него Леха, «...и выруби эту дурцкую музыку к долбаной матери!». Музыка замолкла.
«Что здесь вообще происходит? Борюсик! Тебя что тоже ...?», спросил снова я у Борюсика.
«Да он вместе с ними! Ты что, до сих пор не понял?», ответил мне за него Леха.
«Я... да... я все-все расскажу! Вы ведь не будете меня убивать?», зачастил Борюсик.
«Посмотрим... Вот что. Нам нужен Сергей Сергеич! Знаешь такого?», спросил Леха у Борюсика.
«Сергей Сергеич?...», Борюсик пытался выплюнуть отстатки рвоты, но тут он взглянул на труп, которому мы отстрелили пол-головы и его вдруг снова вырвало. Честно говоря, меня самого чуть не стошнило от вида почти обезглавленного тела, сидящего напротив за столом. Преодолевая рвотный рефлекс, я велел второму убрать это куда-нибудь. Тот послушно повиновался и быстро затолкал уже переставшее дергаться тело под стол. Об очередном свершившемся убийстве напоминали теперь только брызги крови на зеленом сукне стола и на пачках денег.
«Есть здесь кто-нибудь еще?», спросил Борюсика Леха, когда тот пришел наконец в себя.
«Нет... никого больше нет...», Борюсик еле ворочал языком.
«Что это за деньги?», быстро начал спрашивать его Леха.
«Это...Выигрыш со всей Москвы за неделю...», уже быстрее начал отвечать Борюсик.
На столе лежала действительно огромная куча денег. Возможно, прикинул я, не меньше миллиона рублей.
«Чьи это деньги?»
«С-сергея Сергеича...»
«Кто он такой этот Сергей Сергеевич?»
«Сергей Сергеич? Он всем заправляет здесь... Игрой в Москве...»
«Скажи, Борюсик, он имеет отношение ко всему этому делу? Я имею ввиду изнасилование моей сестры и все такое...»
«Так это была твоя... ваша... сестра?!...»
«А ты что, не знал?»
«Я вообще ничего...», Борюсик с ужасом смотрел на Лехин пистолет. Я до сих пор не мог поверить в то, что Борюсик является частью всей этой истории.
«Так имеет или не имеет?», переспросил Леха с нетерпением.
«Да... можно так сказать... имеет...», Борюсик отвечал быстро и с готовностью, глядя на Лехин пистолет.
«Откуда ж, Борюсик, тогда ты знаешь, что он имеет отношение?»
«Так... Я ж не знал что он будет делать! Я только сказал ему, что... ну что скорее всего деньги могут быть у вас... я имею ввиду...».
«Погоди, погоди... А причем здесь твои деньги? Мы ж ничего не брали ни у какого Сергея Сергеевича!...»
«Эти деньги вообще-то не мои... Вернее не все они мои... Это был общак... Я являюсь казначеем...»
«Общак?! Ты имеешь ввиду воровской общак?»
«Ну не воровской, а нашей организации... но, вобщем-то, да...»
«Все ясно...», мы с Лехой переглянулись.
«Значит, вот почему за нами охотятся... А мы-то думаем! Ну и вляпались же мы в дерьмо! Погоди, а какое отношение Валька имеет ко всему этому?»
«Валентина? Ну... вобщем-то... она тоже работала в некотором смысле на организацию. Сергей Сергеич курирует не только карточные игры, но и проституцию...»
«Валька работала на Сергея Сергеевича?!!», переспросил в измулении я. Поблизости оказался стул. Мои ноги подогнулись и я сел на него.
«Валька?», у Лехи отпала челюсть.
«Ну не прямо на него, у нее был свой... э... куратор...»
«Куратор?»
«Ну... сутенер...»
«Сутенер? Постой-ка, так это по приказу твоего Сергея Сергевича его люди трахали Вальку?»
«Ну... Я не думаю, чтобы он лично приказывал им... у него есть люди, ответственные за направления... у нас некоторая инициатива поощряется... Есть как бы определенные методы...»
«Постой-ка...», переспросил я Борюсика, «Как звали этого... сутенера? Не Аслан ли?», осенило меня.
«Так точно! Аслан!»
«Леха, так этот мент был Валькиным сутенером! Это он тогда приставал к Вальке в ресторане! Понимаешь, которого ты пришил там... на их хазе?»
«Понимаю...Туда ему и дорога...», мрачно ухмыльнулся Леха.
«Правильно! Я тоже ненавижу сутенеров...», заявил Борюсик.
«Ты, Борюсик, лучше уже заткнись, а то я тебя сейчас пристрелю!... Как видишь, нам уже терять нечего и мы теперь, похоже, будем косить вас под корень...»
Я смотрел во все глаза на Борюсика и вдруг какой-то туман начал застилать мое сознание. В ушах у меня зашумело.
«Все, все! Успокоились! Андрюха, погоди не сейчас...». я вдруг обнаружил, что я уже стою на ногах, а Леха мягко отводит мой пистолет в сторону от головы Борюсика. Оказывается, я пропустил что-то из происходящего, отключившись на секунду, как это происходило со мной в детстве. Леха внимательно посмотрел мне в глаза. Туман исчез, в ушах почти перестало шуметь и я снова начал мыслить ясно.
«Ты знаешь, где это чертов Сергей Сергеевич сейчас?», снова спросил Леха Борюсика.
«Сергей Сергеевич? Я не думаю, что...», залепетал Борюсик.
«Вот что Борюсик, он ведь тебя застрелит как крысу. Безо всякого сожаления, если ты соврешь хоть на миллиметр!», Леха укоризненно покачал головой.
«Думаю что... да... знаю...», сразу стал покладистым Борюсик.
«Хорошо...где он?»
«Н-не очень далеко...»
«Где именно?»
«Где? Под Москвой... недалеко...»
«Охрана есть?»
«Охрана? Есть а как же... Много!». Вот же, подумал я, тоже любитель повторять вопросы.
«Как его можно сюда выманить?», спросил я Борюсика.
«Его?...»
«Ну что за дупрацкая привычка повторять вопросы?»
«Не буду, больше не буду!... я знаю как! Он ни за что не расстанется с этими деньгами!»
«Ты намекаешь...»
«Ему м-м-можно позвонить... и сказать... н-н-ну что его деньги у него и если он хочет их получить... ну наз-з-значить встречу и все... он приедет...», снова начал заикаться Борюсик...
«Отлично! Вон телефон. Звони ему и скажи, что если он хочет получить эти деньги... кстати, сколько здесь?...»
«Миллион се-се-семьсот пятьдесят с копейками... мы еще не досчитали... не успели...». Мы с Лехой одновременно присвистнули.
«Если он хочет получить свой хренов миллион, пусть...», Леха посмотрел на меня и в этот момент мы как будто прочитали мысли друг друга и Леха продолжил: «...приезжает в олимпийскую деревню... на стройку, рядом с твоим домом, ну ты знаешь где это... понятно? Через час. Нет, через два часа».
«Да-да, все понятно...», Борюсик поспешно подошел к телефону и начал набирать номер.
Пока он возился с телефоном, я заставил второго кавказца собрать все деньги со стола, за исключением тех, чтоб были запачканы содержимым головы его единоверца, и сложить в наши сумки. Они оказались набиты битком. Когда он закончил, я велел ему снять шнуры со штор и этими шнурами связал ему руки.
Каказец не сопротивлялся, скорее, наоборот проявил сотрудничество. Связав ему руки и ноги и пропустив удавку через шею, я оставил его на полу, рядом со столом. Весь его кавкаазский гонор испарился и он смотрел на меня как на господа бога. Удивительно, что делает с человеком страх смерти...

Борюсик тем временем уже соединился со своим неуловимым боссом.
«Се-се-сергей Сергеич... Эта я,... ш-ш-шулер... За-заикаюсь? Я н-не за-за... Нет не все... Тут э... есть проблема...», мы с Лехой переглянулись. Леха усмехнулся, покачав головой.
«Тут э..., люди велели передать... говорят, что у них ваши деньги... да вся выручка за этот месяц... да, вся... нет я не шучу... говорят, что если вы хотите получить свои деньги, они ждут вас ровно через два часа в олимпийской деревне... вы знаете?...», Борюсик посмотрел на Леху и сказал: «Сергей Сергеевич хочет с вами поговорить...»
«Перебьется! Скажи ему - все вопросы потом! Никаких переговоров! И чтоб приезжал один безо всяких телохранителей!»
«Они говорят, что все вопросы потом... говорят, вы должны приехать один, безо всяких там телохраниетелй и... прочей армии. Если нет, говорят, денег своих больше не увидите... что?... мы сейчас в гостинице... я не знаю... Да двоих уже...», Борюсик не успел договорить, Леха вырвал у него из рук трубку и бросил на телефон.

«Хватит трепаться! Пошли отсюда быстро. По дороге расскажешь все...» приказал ему Леха. Борюсик вскочил с коленей и мы быстро вышли из комнаты. Сначала я не понял, в чем дело. Я не сразу понял, что-то было не так, мы что-то забыли... наконец дошло – жирного не было на полу в коридоре. Он куда-то исчез.
«Так... ушел.», констатировал Леха, «Как пить дать, побежал за помощью... Постой-ка... Мы кое-что забыли...», он вернулся в комнату и, подошел к кавказцу. Тот смотрел на него как затравленный зверь и не мог сказать ни слова. Леха приставил свой пистолет к его голове. Под каказцем начала растекаться лужа. Резко запахло мочой.
«Не убивай... я ничего никому не скажу... пожалуйста, браток...», засипел он, глядя на Леху снизу вверх белыми от ужаса глазами. На лице у него выступил обильный пот. Он буквально лился у него изо всех пор ручьем.
Леха стоял в нерешительности несколько секунд. Я тоже молчал и смотрел на него. Борюсик стоял рядом со мной и ни на кого не мотрел. Его била крупная дрожь и боялся, что его сейчас снова стошнит.
Я понимал, о чем думал сейчас Леха. С одной стороны, это был свидетель. С другой, взять и просто так убить связанного человека...
«Обещай мне, что уедешь на свой сраный Кавказ сегодня же! Ну!», заорал вдруг на него Леха.
«Обещаю! Обещаю! Уеду! Сегодня же! Говорил мне дед не езди в Москву! Я дурак, поехал! Хотел заработать!...Уеду! Уеду!», зачастил кавказец.
«Заткнись!», заорал Леха и ударил его пистолетом по голове, кавказец рухнул на ковер и замолчал. Леха плюнул на него, кивнул на наши сумки, наполненные воровскими деньгами и сказал Борюсику.
«Ты понесешь!», Борюсик не стал спорить и послушно схватил тяжелые как кирпичи сумки.
«Выходи...», приказал ему Леха.
«Сам говорил, никаких свидетелей...», шепнул я ему, когда Борюсик на своих белых как сметана тощих ногах засеменил к выходу. Он, пожав плечами, ничего не ответил.
«Не могу я... так просто взять и... понимаешь?»
«Понятно...», план есть план, но почему-то мне все это тоже не нравилось.

Мы быстро вышли в коридор. Леха двигался впереди, повесив свою старую сумку через плечо, за ним Борюсик в ужасно грязном и вонючем халате и с двумя тяжелыми сумками, за ним шел я. Я думаю, что мое сознание тогда периодически снова начало отключаться. А может сознание просто вычеркивает какие-то события или не фиксирует их вовсе.
Однако, некоторые моменты я помню очень ясно. В один момент я оглянулся и увидел, как в другом конце коридора появились стремительно и молча шагающие люди, их было человек пять-шесть. Леха тоже оглянулся и мы все, не сговариваясь, изо всех сил побежали по коридору к черной лестнице. Борюсик хрипя как лошадь не отставал и сумок не бросил.

На лестничной площадке черного хода мы остановились и встали лицом к двери. Борюсику мы приказали сесть на пол в углу. Когда дверь распахнулась, мы начали стрелять. Открыли, так сказать, огонь. Если это конечно можно назвать огнем, потому что вместо огня был сплошной дым. Собственно выстрелов не было. Стоял лишь оглушительный звон гильз, сыпавшихся на бетон лестничной площадки и эти характерные войлочные удары по бочке. Может быть было несколько вскриков. Кто-то из них тоже успел выстрелить, но тоже беззвучно. Я догадался, что пуля чуть не попала в меня, потому что совсем рядом перила вдруг треснули и щепки полетели мне в лицо. Мы с Лехой стреляли до тех пор, пока все они не упали, кто в коридоре, а кто прямо на лестнице. Тела громоздились, как черепа на картинах Верещагина. Их было пятеро. Пятым и последним упал жирный грузин с арбузной головой.
Они все же успели сделать несколько выстрелов, но ни одна пуля не достигла цели. Видимо, не ждали... все таки это был не дикий запад, а советский союз. Советские бандиты, видимо, обычно не ожидают сопротивления.

49.
Я не помню, как мы спустились вниз. Двадцать этажей как будто бы и не существовало. Какие-то фрагменты. Мы просто вдруг оказались на улице. Помню как мы уже бежим к нашей «копейке». Я запихал смердящего Борюсика на заднее сиденье, он забился в угол а я упал на переднее сиденье рядом с Лехой. Леха уже сидел за рулем и «копейка», завизжав шинами дала задний ход и мы, сшибая мусорные баки выскочили с заднего двора.
Потом я помню пустую ночную дорогу, и, наконец, Очаково. Мы бросили «копейку» на краю пустыря, затем побежали к стройплощадке, и исчезли в темноте подъезда одного из недостроенных зданий. Борюсик послушно бежал рядом, мокрые полы халата хлопали по худым ногам, две тяжелые сумки оттягивали руки, но он продолжал бежать, не отставая.

На площадке второго этажа мы, наконец, остановились и расположились в одной из незаконченных комнат, окнами выходящими на площадь перед зданиями. Мы загнали Борюсика в дальний угол и отдышались. Он бросил сумки на пол и в изнеможении упал на бетонный пол, усыпанный кирпичной крошкой и прочим строительнымы хламом..

«Ну что ж, Борюсик, давай рассказывай нам все! Что происходит? Кто такой Сергей Сергеевич и все прочее. Считай, что пришло тебе время исповедаться», приказал Леха, когда мы наконец отдышались. Он достал коробку патронов и начал перезаряжать свой пистолет, по прежнему не снимая перчаток. Я свой перезарядил еще в машине.
Борюсик сразу с готовностью начал говорить. Его речь лилась без запинки как по-писанному, как будто он подготовил ее уже давно и только ждал удобного случая, чтобы ее произнести.
Он рассказал нам столько всего, что из этого можно было составить энциклопедию подпольного бизнеса тогдашней Москвы. Он играл в карты профессионально. Его босс, Сергей Сергеевич, кроме всего прочего заправлял проститутками в Москве. Причем проститутками не низкого пошиба, а только самого высокого класса. Большинство из них были бывшими или действующими спортсменками и спортсменами.

Этот бизнес давал невероятно огромные доходы. По его словам, Борюсик был лишь маленьким винтиком в этой машине для делания денег.
По мере того, как он рассказывал, он начал приходить в себя. Он выбросил свой вонючий халат в окно и сидел в одних черных семеейных трусах и синей майке.
«Вы думаете я играю в карты потому что я такая порочная личность? Зачем, думаете, мне столько денег? В сущности столько денег мне действительно не нужно. Их просто невозможно использовать по-настоящему, в этой стране. Но для меня деньги уже давно не цель. Мне уже важен сам процесс, понимаете?
Однажды я представил, что вот так всю жизнь я буду пахать от звонка до звонка в этом вонючем подвале. Чинить одни и те же унитазы и раковины, видеть одни и те же лица, пить одну и ту же водку говорить одни и те же разговоры. Мне вдруг стало страшно. Я ведь в сущности ничего в этой жизни не видел.
Сам посуди. Что я видел? Школа, профтехучилище, армия , работа. Все. Везде, где бы ты ни был – ты должен ходить по струнке. Везде одна и та же дедовщина. Шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству. Понимаешь? Ничего не происходит. Ничего интересного. Ничего хорошего. Скандалы на работе и в семье не в счет. Хотя я думаю, люди скандалят именно поэтому – им скучно. А ведь в каждом человеке живет какой-нибудь талант. И этот талант просится наружу. Он хочет чтобы его узнали в лицо, им восхищались.»
Леха, слушая Борюсика, курил сигарету за сигаретой, продолжал наблюдать за площадью через окно и лишь усмехался. Я молча слушал, машинально вращая свою «тэтэшку» на пальце. Борюсика никто не останавливал и он продолжал.
«А ему не дают! Сиди говорят, где сидишь и носа не показывай! Твое дело выполнять решения партии и правительства. Сказано, на картошку – будь добр иди грязь месить в колхоз. Сказано, в армию – будь добр оттруби пару лет в самой что ни на есть дыре, куда пошлют...
А талант хочет жить! Если ему воли не давать, он помрет и сгниет там, внутри и погубит человека. Надо его вовремя выпустить наружу и дать ему расти и развиваться, иначе погибнешь. Может физически ты и будешь жить, но как личность перестанешь существовать, сгниешь».
«Философ доморощенный...», пробормотал из угла Леха.
«Вот и у меня есть талант!», обидчиво посмотрел на него Борюсик.
«Я карточный игрок. Шулер, одним словом. Начал я еще в детстве с подкидного дурака. Потом в школе преферанс, покер, и понеслась. Знаешь сколько я в школе выигрывал? Ставили по копейке, а к концу года я собирал по тыще, а то и по две! Но по-настоящему меня научили «пулю писать» в армии. Хоть какая-то польза от нее. «Пуля» – моя специальность. В Москве мало кто играет так как я. По пальцам можно пересчитать. Таких людей ценят! И уважают. Но и врагов конечно, не сосчитать... Ты знаешь какие деньги здесь вертятся? Впрочем, что я спрашиваю? Конечно знаешь!», Борюсик усмехнулся. Леха шикнул на него:
«Потише ты, философ!».
«Конечно-конечно! Да не беспокойся! Мне эти деньги уже не нужны. Оставьте их себе. Я не шучу, ребята. Мне эти деньги без надобности уже. Детей у нас нет и не будет. Это уже точно...», Борюсик вздохнул. «А ведь я хотел дочку... Ну да ладно...Родителям помогите, родственникам, я не знаю... выучитесь хорошенько... машину купите, дачу. Короче, пустите их на доброе дело. Только тратьте их осторожно, не давайте власти видеть, что вы при деньгах, сразу заявятся и все отберут...». Борюсик зябко обнял себя за плечи и поежился. Его снова потряхивало.
«Власть – это подонки еще те...», продолжал он, «Все эта «забота о трудящихся» - сплошное дерьмо, не верьте им. В сущности люди, что сидят в кремле, это те же воры в законе, что заправляют всей игрой в Москве. Разницы между теми и другими только в том, что одни сейчас сидят в Кремле, а другие на зоне, или только что оттуда вышли.
Придет время и они поменяются местами. Поверь мне. Так было, есть и так будет всегда...
Вы что, думали, я бандит? Жулик? Вор? Небось думали, что я банк ограбил. Это ничего... Что вы еще могли подумать? Да только я не бандит... я беру деньги другим путем. Я работаю головой. Бандиты берут деньги силой.
Только, если раньше я играл для самого себя, то теперь... вобщем, когда я стал выигрывать по-крупному, ко мне пришли ребята от... Сергея Сергеевича и предложили работать на него. Они особенно не угрожали, но намекнули ясно, что лучше предложение принять.
Пришлось делиться, но, зато и игра пошла по-крупному.
Впрочем, я и бандитов тоже понимаю. Ну вы знаете, кого я имею ввиду. Пацанов, что не ходят на завод по звонку, а живут от хабара до хабара. Кто чем промышляет, кто по карманаам шарит, кто сберкассы берет, кто на дорогах грабит. Они конечно, не сахар, но я их понимаю. Неинтересно им у станка стоять всю жизнь и точить один и тот же болт... Со временем становишся таким же болтом. Обыкновенным рядовым винтиком. А гайки все затягивают, затягивают... рано или поздно ты не выдержишь – лопнешь или просто резьбу сорвет.
Износился, тебя выкрутили и выбросили. А на твое место закрутили другой точно такой же винтик. Что с тобой сталось после этого, никого не волнует. Кого волнует судьба винтика? От тебя ничто не зависит, ты просто ничтожная часть огромной машины.
А братве так жить неохота. Им неохота быть частью чьей-то машины. Им хочется распоряжаться своей жизнью самостоятельно. Вот они и распоряжаются как могут. Цену они платят высокую, ничего не скажешь. Попался ментам, пожалуйте на зону, но, по своему, они счастливы. У них жизнь, конечно, опасная, ничего не скажешь, в любой момент можно пулю схлопотать или шило в спину, но зато это их жизнь, понимаешь? Они живут полной жизнью, никто им не хозяин, они сами себе хозяева.
Знаешь, сделали дело, инкассаторов грабанули, или кассу например ту же заводскую взяли – и гуляют полгода, ни в чем себе не отказывая. Я понимаю, конечно, нехорошо чужие деньги брать, факт.
А я так уже давно не могу. Такая жизнь не для меня. Я не хочу быть просто травой. Я знаешь уже не могу жить как растение. Я со смены прихожу и для меня жизнь только начинается. Я переодеваюсь в импортный костюмчик, вхожу в гостиницу «Украина» и становлюсь другим человеком! Жизнь вокруг меня вертится, меня все уважают, со мной считаются, совершают сделки, меня ценят и... одним словом, я превращаюсь из ничтожного винтика в человека!».
«Получается тебе приходилось жить как бы двойной жизнью? Днем одной, а вечером другой?»
«Да, получается, что жизнь моя как чемодан с двойным дном. С виду ничего особенного, а если приоткрыть...»
Тут я перебил Борюсика:
«Значит самое главное, что тебе нужно, чтобы тебя уважали? Чтоб вокруг тебя крутились? А в чем тогда разница между тобой и... Леонидом Ильичом? Он тоже наслаждается уважением, вниманием, он тоже любит чтобы ему жопу лизали...»
Борюсик с сожалением посмотрел на меня.
«Ничего ты не понял. Ладно, попробую еще раз. В этом-то и фокус! Начнем с того, что мне не нужно, чтобы мне лизали жопу. Потом, мне не нужно чтобы передо мной лебезили им чтобы меня боялись. И уважение мне не нужно, так сказать, любой ценой. Я хочу чтобы во мне уважали меня самого, именно меня, как личность, достигшую определного совершенства в определнной области человеческих знаний, а не как генсека, который достиг своего положения, топя и подсиживая других.
Кто он в сущности, отними у него его звание? Ноль! Абсолютный ноль! Он ничего не умеет и ничего может, кроме как перегрызать исподтишка другому поджилки. Даже книжку про свою собственную жизнь и то не мог толком написать. Да что генсек! Возьми любого государственного человека, начиная с секретаря обкома или начальника милиции! Чем выше человек сидит, тем больше вероятность, что он из себя ничего хорошего не представляет. Вытащи из под него стул в горсовете, сними с него погоны полковника и он превращается в обыкновенное двуногое млекопитающее, ни на что не способное, кроме как жрать и ипражняться под себя. 
А теперь возьми меня. Отними у меня все, да хоть подвесь меня вверх ногами, я сделаю себе состояние за один вечер, не сходя с места! И при этом я никого не отправляю в Афганистан, колхоз или в тюрьму. Я никого не заставляю страдать! Вот в чем разница, понял?»
«Погоди-ка, Боря! Ты выиграл, раздел человека с ног до головы, и ты говоришь никто не страдает?», сумничал я.
«Дело в том», совершенно спокойно ответил мне он, - «что люди приходят играть добровольно. Никто их не гонит! Они приносят своит деньги, заранее зная, что кто-то из них эти деньги оставит на столе! Им это нужно! Они приходят играть! Именно играть, а не проигрывать или выигрывать!»
«А зачем им это?»
«Пойми ты, чудак-человек, чтобы почувствовать себя живыми! Вот зачем! Когда ты чувствуешь, как извилины твои шевелтяся, кровь бежит по жилам, когда ты видишь десятки и сотни тысяч на столе, ты чувствуешь что ты живешь, а не существуешь как трава. Вот зачем!»
Мне было нечего сказать на это. Тут Леха шикнул на нас.
«Тихо!...».
Я подошел к нему, пригибаясь и выглянул в окно.
«Подъехали, кажись...», прошептал Леха, дыша табаком. До чего ж я не люблю этот запах...
Был светло. Под луной площадь сияла, как будто под солнцем. Стараясь держаться в тени зданий, ее быстро пересекала группа из пяти человек. Один из них был повыше. Четверо других были крепкие спортивного вида ребята. Один из них, молодой белобрысый парень в спортивной форме и фирменных адидасовских кроссовках, зашел в вагончик к сторожу. Там зажегся свет и почти сразу же погас через несколько секунд. «Белобрысый» вышел из вагончика и махнул остальным рукой.
Высокий быстро расставил всех по местам. Двое «черных» направились в здание напротив. Высокий и «белобрысый» скрылись в соседнем с нашим, темные окна которого, смотрели прямо на наш балкон.
Ничего не происходило.
«Все-таки притащил с собой армию...», Леха смотрел на меня из тени у  противоположного конца окна.
«Да... придется воевать...», я не нашел сказать больше ничего, «Что будем делать? Надо новый план!».
На обсжудение нового плана у нас ушло десять секунд.

50.
«Сергей Сергеевич! Это я... Шулер!...», Борюсик вышел на балкон и начал махать руками, «Вас просят выйти!...Для разговора!....», ему никто не отвечал. Только эхо каталось по площади.
Борюсик обернулся к нам внутрь комнаты и тише, так, чтобы слышали только мы, сказал:
«В общем, ребята, тратьте свои деньги и наслаждатеь жизнью!», Леха приказал ему вернуться в квартиру. Борюсик неспеша повиновался, продолжая говорить, он зашел внутрь и продолжил, стоя у окна.
«Просто не шикуйте, держите язык за зубами, никому ничего не рассказывайте, но и не отказывайте себе ни в чем. Жизнь пройдет – не успеешь оглянуться! Начнешь потом репу чесать, а почему не сделал то, почему не сделал се... поздно будет... Делай все сейчас, сегодня, как говорится не сходя с места...».
Тут с улицы раздался негромкий голос, умноженный эхом.
«Шулер! Выйди-ка на балкон! Вопрос есть...». Борюсик посмотрел на нас с Лехой, как будто спрашивая разрешения. Леха кивнул ему. Борюсик вышел на балкон. Я поднялся и тоже подошел к окну. Далеко в тени у дома напротив ощущалось какое-то движение. Оттуда снова послышался голос.
«Что ты им рассказал, Шулер?». Борюсик скосил на меня глаза. Я посмотрел на Борюсика и молча помотал головой из стороны в сторону.
«Да ничего...», громко в темноту ответил освещенный луной Борюсик.
«Это хорошо! Молодец! Подожди минутку!», ответили ему из темноты.
«Послушай», сказал я шепотом Борюсику, «А как же ты разойдешься с твоей братвой? Они ж наверное тебя в покое не оставят? Так и будешь всю жизнь от них бегать?»
«Ну а что ж. Почему бы и не побегать? Это тоже жизнь, в конце концов...», Борюсик повернулся ко мне и собирался добавить что-то еще, как вдруг он замолчал, удивленно открыв рот, голова его слегка дернулась, а над правым ухом его, среди гладко прилизанных волосенок, появился и начал расти странный бугор. Я смотрел на него с удивлением, между тем бугор этот медленно лопнул и начал раскрываться как бутон. Из бутона появился розовый с красными прожилками пестик, он выдавливался из головы Борюсика как зубная паста из тюбика, одновременно распухая в некий удивительный гриб. Вокруг этого гриба вились какие-то странные кроваво-красные пузырьки или капли как мошки, двигаясь в направлении роста гриба, и чем больше гриб рос, тем больше разнообразного размера мошек его окружало. Вдруг гриб медленно лопнул, разорвавшись на десятки, а может сотни розовых клочков и смешавшись с блестящими красными мошками и какими-то ужасно белыми осколками и волосами, не поспевавшими за основной массой, в медленном взрыве разлетелся и исчез в темноте. Голова Борюсика казалось опомнилась и начала двигаться за разлетевшимися розовыми ошметками, но гораздо медленнее. Она потянула за собой еще более медлительное тело, все еще сплетенные тонкие пальцы, уже перестали двигаться и сжимать друг друга, жилистые бледные ноги как ватные начали подгибаться и, вдруг, время начало снова двигаться и Борюсик почти мгновенно рухнул на бетонный пол.
Сквозь слепой оконный проем до моих ушей наконец дошел далекий звон падающей на бетон гильзы. Леха отпрянул от окна и побежал вглубь комнаты.
Снизу из подезда по ступеням застучали подошвы. Нам с Лехой ничего не оставалось, как бежать наверх. Мы выскочили на крышу знакомым маршрутом. У нас было в запасе несколько секунд, поскольку бандиты не знали местности, мы же ориентировались в этих руинах как у себя дома. Дверь на крышу мы подперли какой-то деревяшкой.

Мы стояли в середине крыши и лихорадочно соображали, как нам поступить. Леха молча указал пальцем вверх. Я поднял голову. Прямехонько над нами в синем ночном небе чернела огромная конструкция. Это была стрела подъемного крана. Здание было настолько высоким, что кран еле-еле достигал верхнего этажа. Над крышей стрела возвышалась всего на три-четыре метра. Огромный крюк был так низко, что его можно было достать рукой. Я коснулся холодного железа. Тяжеленный крюк едва качнулся в ответ.
«По тросу не подняться!», сообразил я.
«Постой-ка!», Леха через несколько секунд вернулся катя перед собой легкую алюминиевую конструкцию, наподобие той, что пользуются маляры. По форме она напоминала осадную башню. Он подкатил ее ближе. Металл звякнул. Высоты этой башни было достаточно, чтобы забраться на стрелу крана. Леха полез первым. Когда я взялся за шершавый металл осадной башни, заляпаной краской и раствором, в дверь начали бить чем-то тяжелым.
«Давай скорее!», шипел Леха сверху, протягивая мне руку в перчатке. Я схватился за нее своей, перчатки прочно сцпились и Леха легко затянул меня наверх. Металл стрелы гулко отозвался на наши шаги. Вдоль гигантской конструкции внутри силовой фермы вела узенькая деревянная тропинка из одной единственной доски. Никакого специального ограждения не было! Только две тоненьких трубы приваренных параллельно тропинке играли роль перил.
Стрела качалась! Знакомая сирена тут же включилась и начала набирать обороты. Леха держась одной рукой за перила засеменил прочь от крыши, по направлению к башне крана. Делать было нечего, я мелкими шажками заспешил за ним. Как я ни старался смотреть вниз, это было невозможно. Просто смотреть больше было некуда. В свете луны была видна только доска под ногами. Чем дальше мы продвигались, тем казалось сильнее раскачивалась стрела подъемного крана. Наконец крыша под нами закончилась и я увидел далеко-далеко внизу землю. Вернее бетонную площадь, освещенную прожекторами. Мне никогда еще не было так страшно.
Вдруг вокруг меня зазвенел металл. Я не сразу сообразил в чем дело. Это были пули, отскакивавшие от металла ферменной конструкции.
Было ясно, что бандиты взломали дверь и оказались на крыше. Вероятно они не решились подняться по осадной башне на стрелу и вели огонь прямо с поверхности крыши. Они стреляли почти наугад, поскольку нас освещала только луна. И металл был переплетен так густо, что пули не проникали сквозь все раксосы и стяжки, не долетая до меня несколько метров. Однако, шум стоял оглушительный. Я невольно пригнулся и ноги мои чуть было не соскользнули с предательски шатающейся доски. Я в отчаянии ухватился за первое, что попалось под руку. Это не были металлические перила, это был кабель в резиновой оплетке. Я вцепился в него как клещ, но он поехал в сторону и я потерял равновесие, свалился с доски и повис над бездной.
Леха потом рассказал мне, что он был всего лишь в нескольких метрах впереди меня и почти уже достиг поворотной площадки на верхушке мачты, когда увидел, или, скорее, почувствовал, что со мной что-то случилось. Леха встал в полный рост и стрельнул несколько раз в направлении крыши. Звон пуль о ферму на некоторое время прекратился. Леха бросился назад ко мне на выручку.
Мне казалось, что я висел над пустотой уже с тысячу лет, прежде чем Леха схватил меня за шиворот и не втащил обратно. Когда он, кряхтя и матерясь, почти уже втянул меня на шаткую тропинку, которая казалсь мне уже самым желанным на земле островком безопасности, пули снова защелкали и зазавенели вокруг. Выстрелов не было слышно. Я вдруг почувствовал какой-то тупой удар в бедро. Не чувствуя боли, я взобрался на тропинку и мы с Лехой побежали по хлипкой досочке под дождем пуль. Мы остановились лишь, когда оказались на круглой поворотной площадке, где сходилисяь в одной точке вертикальная и горизонтальные конструкции крана. Здесь ограждение было понадежнее и повыше, а настил пошире и попрочнее. Мы оббежали кругом огромную вертикальную ферму и спрятались за ней от обстрела.
Прямо под нами была кабина крановщика, который само собой в это время спал спокойным сном где-нибудь в Черемушках или в той же хреновой Марьиной Роще, налившись пивом и совершенно не ведая о том, что происходит на его рабочем месте. Звон и шелчки пуль о металл прекратился. Мы сели на деревянный настил и отдышались.
Я почти не чувствовал своей левой ноги. Вернее я мог ей шевелить, но у меня было такое впечатление, что с ней что-то не впорядке. Я боялся представить, что именно. Наконец я набрался храбрости и потрогал штанину. Почти от самого паха и до колена она была мокрой и скользкой. Я понюхал, а затем облизал палец. Кровь. Это была моя кровь!
«Что с тобой?», Леха внимательно смотрел на меня.
«Кажется, меня подстрелили...», пробормотал я, «Я босюь даже посмотреть, что там...», пожаловался я. Мне действительно было страшно.
«Дай посмотрю...». Леха наклонился к моей ноге и осмотрел ее. У меня уже кружилась голова. Я стрался смотерть куда угодно, только не вниз на свою ногу. Ни слова ни говоря, Леха вытащил из штанов ремень и быстро перетянул мне бедро почти под самым пахом.
«Хорошо хоть яйца не отстрелили...», попытался пошутить я.
«Погоди... Еще не вечер... Может и отстрелят...», пробормотал Леха.
«Типун тебе...».
«Ладно, не волнуйся, ничего страшного. Так чиркнуло по внутренней стороне бедра. Кровищи просто много. До свадьбы заживет...».
«Какой еще свадьбы?...»
«Ладно извини... Дай посмотреть что там...», и Леха выполз из-за укрытия. Тут же раздалось несколько звонких ударов совсем рядом.
«Они что там, в темноте что ли видят, как днем?»
«Похоже стреляют уже не наугад. Это точно...», согласился я.
«Что будем делать?»
Леха посмотрел вокруг нас и вниз. Мы сидели на крышке люка, котрый вел из кабины крановщика.
«У меня есть идея...», сказал Леха, давай поробуем завести эту хреновину».
«Давай. Ты хочешь уехать на этой тачке из Очакова?»
«Нет, просто попробуем перегнать кран к соседнему зданию, там развернем стрелу и слезем на крышу тем же манером...»
«Хм... Ты умеешь управлять этой штуковиной?», спосил я. Идея была абсурдной, но она мне понравилась.
«Ни разу не пробовал, но думаю, что не боги кранами управляют. Разберемся...»
«Ладно... согласен, хорошая идея...», согласился с планом я, «...ты погоди здесь немного. Я проползу по стреле обратно и прикрою тебя. Как только я начну стрелять, ты лезь вниз и попробуй включить эту хреновину».
Я проверил оружие. Пистолет все еще был под мышкой. Я медленно обогнув мачту, дополз до деревянных мостков. Никто в меня не стрелял. Я дополз до стрелы и двинулся дальше, забыв про страх высоты. Нога начала болеть. Вернее, рану стало жечь как огнем. Я мысленно приказал себе терпеть, встал на четвереньки и быстро пополз по узкой досочке все дальше и дальше, навстречу нашим преследователям.
Достигнув примерно середины стрелы, я отсановился и перевел дух. Я посмотрел вперед и вниз и мне показалось, что я чувствую там какое-то движение. Я лег на живот и задержал дыхание. Только тут я обнаружил, что я вспотел как грузчик. Несмотря на ночь было жарко и душно. Пот буквально лил мне в глаза. Я вытер лицо, выставил пистолет вперед и снова затаил дыхание. Далеко впереди на самом кончике стрелы показалась тень. Видимо, это была чья-то голова. Я прицелился. Дистанция была метров двадцать. Далековато. Я стал ждать. Кто-то тихо взобрался и двинулся мне навстречу. Возможно меня не было видно и я поблагодарил судьбу за то, что мы с Лехой догадались одеться сегодня в темное. Тот, кто двигался ко мне навстречу, меня, похоже не видел. Светлое пятно лицо приближалось.
Когда в темноте я смог разглядеть лицо, тот остановился и замер. Я прицелился и вдруг увидел, что он тоже делает какое-то движение, как-будто поднимает оружие. Я нажал на спусковой крючок. В тот же момент я услышал как прямо рядом с ухом оглушающе звякнула пуля. Видимо, в последний момент он увидел меня и успел выстерлить. Но я оказлся счастливее на полсекунды. Вдруг я увидел, как безжизненное тело сорвалось со стрелы и полетело вниз. Через несколько секунд полета тело хлопнулось прямо на бетон. Я скосил глаза и и посмотрел вниз. Вместо человеческого тела на ярко освещенном бетоне расползлось мерзкое бесформенное пятно.
С крыши раздалась крики и матерщина. Пули снова зазвенели вокруг. Но они облетали меня далеко стороной. Я поднял голову и увидел тех, кто стрелял. Все-таки они оказались в невыгодной позиции. Я был выше. Я, невидимый ими, внимательно прицелился и несколько раз быстро нажал спуск. Я видел как облачка пыли взрывались рядом с шевелящимися в полутьме за бетонной кромкой тенями. Они перестали стрелять и залегли. Стало тихо. Вдруг в тишине раздался вой электромотора. Кран осветился огнями как новогодняя елка. Прямо подо мной зажегся прожектор и я рко осветил всю крышу. Все наши противники стали видны как на ладони. Они заметались как курицы в поисках укрытия. Я, невидимый, успел сделать несколько выстрелов, но кажется ни в кого не попал.
Тут кран вздрогнул и медленно покатился. Стрела затряслась мелкой дрожью и я чуть не свалился со своего насеста. Боязнь высоты вернулась.
С крыши донеслись крики. Я вцепился одной рукой в доску, приподнял голову и стартельно держал на прицеле все что могло двигаться на крыше многоэтажки. Двое бандитов поднялись изи-за парапета и, петляя из стороны в сторону, бросились к спуску внутрь здания. Я выстрелил несколько раз, но снова не попал. Двигался кран, двигалась крыша, двигалось все! Бандиты юркнули внутрь и движение на крыше прекратилось, зато кран все ускорял свой ход. Я оглянулся назад и прямо под собой метрах в десяти позади увидел Леху, сидящего в стеклянной будке и смотрящего куда-то вниз.
Вдруг стекло в верхней части будки треснуло и рассыпалось. За ним последовало нижнее. Я понял в чем было дело. Жулики перебрались этажом ниже и стреляли по Лехе прямой наводкой  с балкона. Я увидел их и тут же начал пулять по ним. На секунды огонь с балкона прекратился. В этот момент кран миновал здание и продолжал двигаться в пустоте по направлению к соседнему. Я заорал Лехе, обернувшись назад:
«Леха! Лезь наверх! Наверх лезь!».
Я увидел как Леха стремительно бросился к внутренней лестнице и как обезьяна буквально взлетел на площадку. Через несколько секунд он уже пыхтел позади меня. Кран продолжал медленно, но неумолимо двигаться. Стрела гудела в резонансе.
«Послушай! А мы почему все еще двигаемся?», спросил я Леху.
«Я не знаю как его остановить!», заорал Леха. Кран ехал по рельсам через площадь не слишком быстро, но он и не думал оставнавливаться.
Соседняя крыша была уже метрах в двадцати, когда я увидел, что внизу по площади стермительно бегут темные фигурки наших преследователей. Двое из них уже обогнали кран и что-то предпринимали у самого подножия.
«Что они собираются делать?», тревожно поинтересовался Леха, также внимательно наблюдая за суетящимися внизу фигурками.
«Не знаю пока...», ответил я изо всех сил цепляясь руками за доску и стуча зубами. Один из тех, что обогнал кран что-то укладывал на рельсы. И тут меня осенило.
«Они хотят завалить кран!»
«Бежим!», заорал Леха. Я забыв про свою рану и страх высоты, вскочил и побежал что было духу по шаткой тропинке к дальнему концу стрелы. Вся конструкция тряслась и прыгала как сумасшедшая. Леха буквально дышал мне в затылок, если можно так выразиться. Он на самом деле не дышал, а орал как сумасшедший и матерился. До конца стрелы оставалось каких-то метров пять, когда кран дико содрогнулся и подпргынув, стал медленно, как в кино, заваливаться набок. В трех метрах под нами проплывала кровля здания. Справа была уже видна ее кромка. По медленно, но неуклонно кренящейся поверхности мы что было сил добежали до конца стрелы, не останавливаясь прыгнули и с криками полетели вниз.

51.
Мы не переломали ноги только потому, что рубероидная кровля была относительно мягкой. Все-таки под водонепроницаемую кожуру укладывают какой-то утеплитель вроде стекловаты. Кровля спружинила и мы остались целы, приземлившись на самом краю крыши. Над нами как в кошмарном сне медленно, со страшным металлическим воем и скрежетом проплыла заваливающаяся конструкция крана. Однако когда вертикальная конструкция ударилась о стену здания, она надломилась в середине и верхушка вместе с гигантской стрелой пошла обратно и вместо того, чтобы упасть позади здания на пустырь, стрела стремительно начала валиться обратно, прямо на бетонную площадь, туда, где неподвижно замерли в ожидании результатов своих разрушительных трудов несколько фигурок бандитов. Они видимо не ожидали, что произойдет именно так, потому что не успели разбежаться и огромная металлическая конструкция в геометрической прогрессии набирая скорость, неожиданно быстро рухнула прямо в центр площади, погребя под собой все незадачливое воинство. Их крики были слышны нам даже сквозь скрежет разрываемого страшными перегрузками металла и свист тросов. На площадь с ужасным грохотом рухнули еще с десяток бетонныых балконных плит, снесенных башней и стрелой стоял еще несколько секнуд и, наконец, наступила тишина.
«Я намочил в штаны...», сказал Леха. В ответ я засмеялся истерическим смехом. Я сидел на самом краю крыши, как завороженный глядя на разворачивающуюся внизу катастрофу и мои штаны тоже были мокрые как у детсадовца. Леха тоже смеялся как идиот.

Наконец мы пришли в себя и начали спускаться вниз. Выйдя из подъезда мы осторожно выглянули наружу. Апокалиптическая картина открылась нам. Невероятно громадные покореженные, скрученные куски металлических конструкций, сплетения толстенных тросов, кусков бетона  загромоздили всю площадь. Облака густой пыли еще не осели и все было как в тумане.
«Как думаешь, еще кто-то остался?», спросил я Леху.
«Не знаю. Очень надеюсь, что никого больше. Я их не успел сосчитать».
«Я тоже...»
Мы медленно вышли из подъезда и, осторожно обойдя гору металла, направились к выходу со стройплощадки. В соседних со стройплощадкой жилых домах почти во всех окнах зажегся свет.
«Скоро здесь удет вся московская милиция...», предрек Леха.
«Давай уже сматываться отсюда, наверное?».
«Я бы выкопал сначала деньги!», напомнил мне Леха.
«Я совсем забыл про деньги. Если мы не выкопаем их сегодня, сюда, боюсь, уже никогда нельзя будет появиться! Куда идти-то теперь? В этой разрухе черт ногу сломит. Не могу сориентироваться», отстановился я и начал вертеть головой.
«По моему туда...», Леха неуверенно указал пальцем куда-то между соседними зданиями. Вдруг что-то свистнуло у меня над ухом и тут же раздался знакомый металлический шлепок и визг пули. Мы инстинктивно пригнулись и побежали куда глаза глядят. Как оказалось, глаза наши глядели точнехонько в направлении здания, с крыши которого мы совсем недавно перебрались на стрелу подъемного крана. Снова здорово...
Я оглянулся на ходу. Нас преследовали двое. Один высокий, другой пониже. Оба держали пистолеты. Я, не прицеливаясь, наугад, сделал назад несколько выстрелов. Пистолет дернулся несколько раз, но на последнем выстреле затвор не вернулся. Кончились патроны.
«Оказывается, еще не все!.. Сколько можно, черт возьми!», на бегу успевал выкрикнуть Леха. Бежать мне было тяжело, нога горела невыносимо. Но страх был сильнее и он гнал меня вперед. Мы еле успели впрыгнуть в подъезд, когда пули снова застучали по стенам. Одна из них чуть было не догнала нас, просвистев точнехонько между нами и вонзившись в стену перед нами. Осколки штукатурки посекли мне лицо. Я чудом успел прикрыть глаза.
«Давай наверх! Туда к пожарной лестнице... недоделанной... помнишь?...», хромая, но не замедляясь, подсказал я Лехе.
«Понял!», тут же ответил он.

На площадке верхнего этажа мы остановились. Снизу были слышны быстро приближающийся стук каблукови и отрывистые голоса. Мы с Лехой в течение пяти секунд разработали план действий. Важно было, чтобы они увидели куда мы побежали.
Леха остался на площадке, а я, как мог быстро, приволакивая горящую ногу, побежал в конец коридора к заветной двери. Дверь была не заперта.
Я открыл дверь и хлопнул ей, оставив слегка приоткрытой. На ветру она слегка покачивалась. Я достал изх кармана несколько последних патровно и перезарядил пистолет. Никто на свете, я думаю, не перезаряжал пистолет с такой скоростью.
Тут же, наконец, показался из-за поворота Леха. Он бежал что есть сил по коридору.
«Это я!», подбегая выкрикнул он. Он не успел добежать до меня, как из-за поворота показались двое наших преследователей. Не останавливаясь, Леха открыл заветную дверь и выскочил наружу.
«Леха!!!», заорал я в ужасе, но было уже поздно.
Сам я спрятался за ближайшей дверью, ведущей в жилую, судя по всему, комнату и выставив пистолет по направлению к двери, стал ждать.
Шаги стермительно приближались. Оба бандюка не останавливаясь проскочили мимо моей двери и бросились к той, за которой, только что исчез Леха. Я тут же открыл свою дверь и выскочил в коридор.
Я успел только увидеть, как первый распахнул роковую створку и, видимо, успел заметить, что за дверью ничего нет, потому что он немедленно остановился на пороге и закричал что-то, но второй налетел на него не останавливаясь и они оба со страшными криками исчезли в темноте. Дверь за ними захлопунлась. Через пару секунд крики оборвались и раздался грохот... Потом тишина.

52.
Я медленно подошел к двери и открыл ее. Как и в прошлый раз я сначала увидел только звездное небо. Вдруг из темноты раздался Лехин голос:
«Дай мне руку...»
«Ты живой?!!», вскрикнул от неожиданности я.
«Вроде пока не мертвый...», и тут из-за косяка появилось еле видное в темноте Лехино лицо. Он стоял, балансируя, на кромке остатка железных перил, торчавших слева из стены. Следом за лицом появилась Лехина рука.
«Пожалуйстса, держи меня крепче. И упрись там во что-нибудь хорошенько. Я не собираюсь их догонять...».
Я крепко ухватил его за ладонь. Леха перекинул ногу через перила и я вытянул Леху обратно в коридор. Мы отползли от зловещей дыры и уселись в изнеможении на пол. Оставалось сделать еще совсем немного.
«Кажется сработало...», хрипло прошептал Леха.
«Сработало на сто процентов. Когда сиганул в эту дыру, я думал, все... ты того... съехал с катушек. План же был другой! Я уже и не надеялся увидеть тебя живым...».
«Нет пока, не съехал. Хотя съедешь тут... план планом, но я вдруг вспомнил, что там оставались перила. Проблема была только в том, что я не помнил наверняка, слева или справа. Угадал, смотри-ка...».
Я в изумлении посмотрел на Леху и покачал головой.
«Надеюсь, это все?... больше никого нет?», еле шевеля языком спросил я Леху.
«Я тоже... надеюсь...», так же вяло ответил мне Леха, «У меня есть идея...».
«В последнее время я начал уже уставать от идей... Надеюсь это последняя?»

Наконец, отдышавшись, мы с Лехой подошли к проему и заглянули вниз. Ничего не было видно. «Ничего не видать, Андрюха. Но, похоже, это все...». За деньгами пришлось совершить невыносимо длинное путешествие вниз, туда на второй этаж, откуда все началось, где у выхода на балкон все еще лежал Борюсик с вышибленными мозгами. Мы вложили ему в руку «макарова» с привинченным глушителем и притащили тяжеленные сумки обратно, к выходу на несуществующую пожарную лестницу.
Мы подтащили деньги к проему и разрывая банковские бумажные упаковки, начали развеивать бандитский миллион по ветру. Почему-то я не испытывал никакого сожаления, пуская огромные средства на ветер. Операция по развеиванию денег заняла всего несколько минут.
Деньги, радостно шелестя, разлетались в тихом ночном воздухе во все стороны, не спеша приземляться и равномерно распределились по огромной территории. Кому-то повезло тем утром больше, кому-то меньше, но осчастливили мы, я полагаю, многих.

Покончив с этим делом, мы прихватили пустые сумки и поспешили спуститься вниз. Пыль уже почти полностью осела и мы увидели во всей красе дело рук своих. Гигантская куча покореженного металла загромоздила всю площадь.
«Вот это да! Титаническая работа!», проговорил пораженно Леха.
«Что ты хочешь? Битва титанов...», ответил я, удивленный не меньше Лехи ксомическими масштабами содеянного.
Искореженная кабинка крановщика отлетела от поворотного круга и приземлилась почти у самого подъезда. Леха сделал несколько шагов и подошел к ней вплотную. Заглянув внутрь, он что-то там разглядывал несколько секунд, затем обернулся и радостно сообщил:
«Я понял как его останавливать! Оказывается, очень просто! Вот эта кнопочка...»
«Боюсь, что поздновато ты это понял, Леха. Хрен с ней с кнопочкой. Эту бандуру, как видишь, остановили и без твоей помощи. Как-нибудь, в другой раз...», успокоил я его.

Хотя, очевидно, нам надо было спешить, мы не удержались и в каком-то приступе некрофилии, завернули за угол, чтобы взглянуть на то, что осталось от бандитов выпавших с верхнего этажа. Хотя, мы приблизительно, знали какое зрелище нас ждет, реальность превзошла даже мое кошмарное воображение.
Я до сих пор помню их переломаные тела. Они оба шмякнулись на бульдозер, один на крышу, другой на капот.  Тот, что упал на крышу, пробил ее насквозь и лежал внутри кабины в виде бесформенной массы.
Выхлопная труба прошила второго насквозь, руки свисали по одну сторону, ноги в спортивных штанах с тремя адидасовскими полосками, по другую сторону смятого до самого дизеля капота. Глаза его были открыты и рот скалился светящимися под луной зубами в темное небо. Кровь залила весь капот.
Мне показлось, что это лицо я где-то видел. Превозмогая отвращение, я подошел к нему вплотную и пригляделся.
То что я увидел, было невероятно! Скалился в небо никто иной, как бывший Валькин тренер. Глаза его смотрели прямо на меня. Голова деформировалась от удара, но его вполне можно было узнать. Вернее опознать.
«Леха иди сюда... Ты не поверишь... Етит твою мать...», позвал я Леху.
«Это же... Валькин тренер!», изумился подойдя ближе Леха.
«Это же тип, который... Погоди, погоди! Что же ты хочешь сказать, Валькин тренер, заслуженный человек и все такое и есть этот херов Сергей Сергеевич?!», с еще большим изумлением вытаращил на меня глаза Леха.
«Заслуженный тренер по спортивной гимнастике по совместительству заведует подпольным синдикатом что ли?...»
«Выходит так...», сказал я. Многое из того, что с нами произошло, начало для меня выглядеть совершенно по другому. Кое что стало совершенно ясным. Например, почему этот «товарищ» так по отечески похлопывал меня по плечу после своей прочувствованной речи на кладбище. Это, видимо, означало, погуляй, дескать, парниша, пока еще немного, скоро и до тебя руки дойдут.
«Получается, этот мудак заставлял Вальку спать с кем нужно и зарабатывал на ней деньги? Это что же, заслуженный тренер, готовящий олимпийский резерв страны и все такое, по совместительству хренов сутенер? Это что ж такое делается?», посмотрел я на Леху.
«Не только сутенер, как видишь. Он еще на карточных играх зарабатывал неплохо! Так...», Леха, покусывая ус, смотрел на разбитое мертвое лицо еще недавно действующего в высоких сферах спортивного сутенера.
«Ну что ж, раз так, дядя... Поработай-ка теперь ты на нас, сукин ты сын...», сказал, обращаясь к мертвецу, Леха.

Я смотрел как Леха тщательно оставлял отпечатки мертвых пальцев на теле своей «тэтэшки». Мы, между прочим, до сих пор так и были в своих идиотских зеленых гэдээровских перчатках. Правда, они сильно поизносились за сегодняшний вечер. Вернее сказать, пришли в полнейшую негодность.
Леха вдруг подбросил пистолет высоко, так как только мог, и он шмякнулся рядом с бульдозером на мягкую, перерытую вдоль и поперек строительной техникой, землю. Ветер все еще носил разлетевшиеся купюры по воздуху. Леха подошел ко мне и сказал:
«Надеюсь первая смена найдет достойное применение этим деньгам. Как думаешь?»
«Не знаю, что ты имеешь ввиду под «достойным применением», они наверняка передерутся... если не из-за денег, так из-за оружия... Надеюсь, что сдача объекта не задержится и Олимпийские игры из-за нас не отменят.».
Леха усмехнулся и ответил мне:
«Насколько мне известно, это были бы первые в истории отмененные игры. Ты знаешь... Думаю, что меня больше не потянет стоять на краю...», сказал он уже серьезно, глядя на изуродованные останки гангстеров.
«Наконец-то до него дошло...» пробормотал я и мы пошли на пустырь.

53.
Мы успели откопать свои деньги и сложить в сумки, когда вдалеке, наконец, раздался вой милицейских сирен и пожарных машин. Мы успели уйти на «юго-западную» все тем же болотом.
Такси пришлось ловить почти полчаса. За это время, наверное вся московская милиция и все пожарные команды и машины скорой помощи с мигалками и сиренами пронеслись мимо нас по проспекту Вернадского в направлении будущей Олимпийской деревни. Самыми последними в том же направлении  продефилировали два черных «зима» в сопровождении милиционеров на мотоциклах. Никому не пришло в голову остановиться и спросить нас, а не знаем ли мы чего-нибудь такого особенного. Мы бы могли рассказать им много чего!
«Ну и натворили же мы дел!», сказал Леха с какой-то гордостью.
«Думаю, пора подумать и о заслуженном отдыхе?», ответил я в тон ему.
«Какой к черту отдых? Послезавтра у нас самолет в Норильск! Мы же советские студенты! Бойцы стройотряда!», усмехнулся он.
Тут я вспомнил, что ранен, между прочим. Бедро казалось горело видимым огнем.
«Меня, между прочим, подстрелили!», сообщил не менее гордо я.
«Меня, между прочим, тоже!», Леха повернулся ко мне правым боком и я увидел в свете уличных фонарей, небольшое кровавое пятно под мышкой.
«Подумаешь! Чиркнуло слегка! Меня задело, так задело – это я понимаю!», презрительно оценил я Лехино ранение, демонстрируя ему темную от крови штанину.
«Чему радуешься, дурачок! Ты как в отряде-то будешь работать?».
Я растерянно почесал голову, не зная что сказать.
«Нам надо в «склифу», вот что я скажу. Нам делать нечего. За деньги там нас починят так, что завтра будем как новенькие, и в милицию сообщать не будут!», успокоил меня Леха.
Тут вдруг ударил гром и началась гроза. Теплый дождь лил и лил, смывая с нас пот, грязь и кровь, нашу собственную и чужую, а также, как полагается, все следы.
Такси подошло, когда на нас уже не было ни одной сухой нитки. Вовремя. Таксист, парень глупых вопросов задавать не стал. Видимо, что-то в наших взглядах безошибочно подсказало ему, что любопытство и многословие не то, что нам сейчас нужно. Мы заплатили ему достаточно хорошо, чтобы он на всю жизнь забыл про то, где он нас подобрал и куда отвез.

В «склифе» в ту ночь, на наше счастье, дежурил доктор Миша, тот самый, что принимал совсем недавно Вальку. Он нас сразу узнал. Пока он лично зашивал мне бедро, Леха сидел в его кабинете и сторожил наши деньги. Пуля прошла буквально под кожей и улетела дальше. Крови было много, но рана в сущности была несерьезной.
Потом, пока медсестры обрабатывали Лехину ничтожную царапину, я отсчитал доктору тысячу рублей. Доктор Миша был парень смекалистый и, предупредив разъяснения с моей стороны, заверил меня, что он никогда нас не видел и забудет нас навсегда, а за двести рублей нас забудут также и медсестры и даже уборщицы. Я дал ему еще пятьсот. После чего мы с Лехой получили еще и по комплекту чисто выстиранного белья и рабочих спецовок почти нашего размера. Три-четыре размера разницы не имели значения. Наше мокрые, почти отмытые от крови грозой шмотки выбросили в мусор.
До «станкина» нас отвезли на машине «скорой помощи». Когда мы с Лехой ввалились в тетивалину квартиру, уже светало. Тетя Валя не спала. Она только молча вышла нам на встречу и посмотрела на Леху. Тот так же молча утвердительно покачал ей головой. Мы все поняли друг друга. Тетя Валя подошла и обняла и поцеловала Леху, а потом, немного поколебавшись, и меня. Я не понял от чего моя одежда была более мокрой, от дождя или от тети Валиных слез.

В сущности на этом моя история заканчивается. Мы спали как убитые до середины следующего дня. Потом мы отвезли деньги в дяди Сашиной «волге» на Курский вокзал и положили их в камеру хранения. Меня на площадь трех вокзалов больше не тянуло. Ну ее к лешему! Береженого бог бережет...
На следующий день мы улетели в Норильск...









Эпилог

Вернувшись из стройотряда, мы с Лехой честно разделили подарок Борюсика. Осенью нам дали места в общежитии, но Леха отказался от места в общаге и постоянно жил у тетки. Тетя Вале и дяде Саше он стал заместо сына. Или, вернее, дочери.
Мы с Лехой практически все им рассказали. Я, впрочем, не стал останавливаться на деталях нашего с Валькой медового месяца и уж, тем более, не стал информировать их о том, каким образом дядя Саша получил свое повышение. Дядя Саша, воспользовавшись своими обширными связями, сделал все, чтобы следствие по делу о перестрелке в Олимпийской деревне никоим образом нас не коснулось. Очень сильно в этом помогли, между прочим, Борюсиковы деньги, которые мы тем же путем извлекли из-под пола другие люди. Слава богу, к тому времени в квартиру еще никто не въехал и замок не поменяли.
Никаких следов Елены Васильевны мы на кухне Борюсиковой квартиры не обнаружили. Если, кто-нибудь из последующих квартиросъемщиков впоследствии тайник под паркетом и обнаружил, в нем уже не было ничего, кроме пыли.
Перед самой горбачевской «перестройкой» тетя Валя умерла, а за ней вслед и дядька Саша. К тому времени, Леха уже был давно прописан там постоянно и ему в соответствии с тогдашними приватизационными законами досталась их обкомовская квартира.

Друзья и враги Борюсика больше нас не искали. Никто за нами не гонялся, но, на всякий случай, в год Олимпийских игр я уехал на все лето в институтский спортлагерь в Алуште и работал там как черт, пытаясь понять в чем смысл жизни, работая там с восьми утра до восьми вечера, и получая за это шестьдесят пять рублей в месяц и бесплатную кормежку.
Кормежку я, конечно же, съедал сам, а деньги, в сумме шестьдесят пять рублей, отправлял Любашке, потому что ее к тому времени лишили стипендии за неуспешность, а Олимпийские Игры в Москве сами понимаете это не фунт изюму. Уважающей себя девушке надо краситься и одеваться соответственно и все такое.
В конце лета, не успел я вернуться, она, к тому времени уже рассорившаяся с профкомовским членом, страстно отдалась мне приблизительно с тысячу раз, не дав мне почти ни разу воспользоваться противозачаточными средствами, которые достать с моими деньгами вообще-то было не проблема, и к Новому Году вдруг начала увеличиваться в размерах, что я обнаружил с удивлением только после того, как я вернулся из Славско, куда я ездил с новыми друзьями кататься на горных лыжах, загорелый и открывший новый для себя мир.

Любаша начала намекать, что мы могли бы пожениться, чтобы не оставить будущего ребенка без отца. Я всячески отпирался, мягко намекая ей, что пока женитьба в мои планы не входит и, в конце концов, аборты в СССР пока церковью не запрещены, и я запросто могу профинансировать это мероприятие, пока Любашка в марте вдруг не родила мальчика с удивительно красивой темной кожей и курчавыми волосами.
Я, посмотрев на себя в зеркало, и, не найдя никакого сходства с новорожденным, вздохнул с облегчением, которого давно не испытывал с тех пор, как спрыгнул со стрелы подъемного крана на крышу общежития для олимпийцев, и решение, как вы понимаете, пришло само собой.
После бурных и продолжительных объяснений с семьей, Любашка решила воспитывать своего олимпионика самостоятельно. Предложений руки и сердца от нее мне больше не поступало. Но я зла на нее за невинную девичью хитрость не держу.

Спустя двадцать лет, мы до сих пор с ней переписываемся по электронной почте через океан. Она наконец вышла замуж, у нее уже четверо детей, включая черного олимпионика, статью она стала похожа на Аллу Пугачеву, но не утратила изящности своей фигуры и, само собой, своей природной сексуальности.
Ее муж, как в это ни сложно поверить, все тот же бывший председатель профкома. За него она выскочила через год после возвращения из декретного отпуска, неплохой мужик, в общем и целом. В недавнем прошлом он, крупный банкир, пережив чудов несколько покушений, решил завязать с финансами. Он написал заявление «по собственному», не торгуясь, продал свой пакет акций, что впрочем от него бомбисты и добивались, и ушел на покой.
Любашка сообщила мне, что он подумывал начать писать мемуары, но никак не соберется, поскольку у него совершенно нет времени на это. Новая вилла в подмосковье требует ремонта, вокруг участка надо возводить забор, все-таки пять километров по периметру это не шутка, нужен глаз да глаз, этим строителям пальца в рот не клади, и потом еще не все основные персонажи его будущих мемуаров отстреляны и отбомблены, мало того некоторые продолжают карабкаться все выше и выше по ступенькам власти. Кое-кто оказался даже на самой вершине и в появлении мемуар, как нетрудно догадаться, пока не заинтересован.
Что касается лично Любашки, она не без помощи профсоюзной организации, умудрилась закончить институт с отличием. Правда, сейчас с авиацией ее связывает только то, что она довольно высоко летает. У нее теперь свой бизнес, она рулит довольно известной сетью публичных домов. Я, заезжая в столицу, несколько раз даже воспользовался ее услугами. Ну не ее лично, конечно, вы понимаете, она занятая женщина, хотя она конечно же намекала мне, что старый конь борозды не испортит, а ее замечательно умелого персонала. Остался, между прочим, весьма доволен.
С ней у меня очень милые отношения, как, впрочем, почти со всеми моими бывшими женщинами. Мы даже как-то были с ней вместе на приеме у мэра одной из столиц, не помню, ей богу, какой именно, по случаю открытия памятника какому-то очередному железному феликсу. У меня осталось ощущение, что в этих кругах ее ценят и уважают как специалиста своего дела.

Деньги, которые подарил нам Борюсик, сослужили хорошую службу мне и всей моей семье. Когда началась перестройка, я удачно их вложил, в том числе большую часть их в «мавродики». Понимаю, конечно, дурость. Очевидно ведь было, чем все кончится. Не Мавроди же в конце концов первый изобрел пирамиду! Но я решил рискнуть, чутье мне не изменило и мне повезло - вовремя избавившись от мавродиков, я утроил свой капитал.
Правда при павловском обмене, мне пришлось отдать четверть моих денег кгбэшнику, который, как и тысячи его таких же мудаков-собратьев по всей стране, важно сидя в кабинете председателя банка, наблюдал за законностью всей этой лабуды от лица народного правительства реформ.
Но я не жалею об этом, поскольку он организовал мне все самым лучшим образом. Еще бы нет! За такие деньги он должен был мне задницу вылизать! Ну да я не любитель таких развлечений. Пусть лижет, если хочет кому другому. Теперь он, а вернее его компания по производству рыбокопченостей, мой клиент, поскольку живет он здесь же, недалеко, на самом берегу самого большого в мире озера и все мои деньги давно вернулись с лихвой и даже больше.

Леха уже давно переселился туда, где, рано или поздно, мы будем все. Причем, переселился он туда при загадочных обстоятельствах. Из намеков Альки я догадался, что ему в этом сильно помогли. Я не очень удивился. Он всегда ходил по краю. Но он был и остается моим первым и лучшим другом детства и с ним у меня связаны самые бурные события в моей юности. Поэтому я задержался после похорон на несколько дней и при помощи той же Альки быстро вычислил всех «помощников». Купить мою любимую «тэтэшку» в тех краях оказалось не труднее, чем «сникерс».
С тех пор у Альки не было никаких проблем, даже бизнес пошел вверх, но она с детьми через некоторое время тоже уехала из России.

Я все еще держу нашу единственную с Лехой фотографию, сделанную мной на крыше олимпийской высотки, в семейном альбоме, в том, который хранится на нашей яхте на Острове. Она уже сильно пожелтела, поскольку в спешке была, видимо, плоховато промыта после закрепителя, но ощущение простора на ней не исчезает, а лишь со временем усиливается.
Прошу не путать эту лодку с лодкой на Средиземноморье. Она на десять футов короче, и она не наша, а взятая в лизинг, что, впрочем, не умаляет ее мореходных качеств. Зато Остров наш. На все сто. Иногда мы живем как отшельники, но чаще, там полно народу. В основном это наши друзья, иногда мои клиенты.
Вода здесь пресная и климат другой, возможно более влажный, но зато не такой удушающе жаркий как в Средиземноморье, можно даже не пользоваться кондиционером, тем более моя подруга их ненавидит, кондиционеры, и поэтому мне здесь нравится, такой климат по мне, поскольку я не люблю жару еще с того лета 1979 года.
Поэтому здесь и проходит основная часть моей жизни и жизни моей семьи. Власти здесь, в большинстве своем, такие же воры и жулики, как и в любой другой стране, но они, по крайне мере, не мешают зарабатывать, а скорее наоборот, и после того, как ты раз в год поделился с ними под видом уплаты налогов, они оставляют тебя в покое.

Я, конечно же, не рассказываю жене о моем основном бизнесе, хотя она мой самый близкий друг. Зачем травмировать любимую женщину? Мне, конечно, нравится снимать рекламу и все такое, тем более, платят вполне достаточно, но я чувствую, что я живу по-настоящему только, когда в моей руке рубчатая рукоятка пистолета. Для меня это стало своего рода хобби...
Капитализм, впрочем как и все прочие «измы», суровая вещь! У тех кто карабкается на вершину, никогда не пропадает нужда в таких людях, как я. Рано или поздно места на той или другой вершине становится мало и у кого-то возникает необходимость в особых специалистах, которые могут помочь расширить жизненное пространство. Тогда зовут меня... Таких специалистов не так уж и много.
Они не торгуются и выкладывают мне свои денежки безропотно. Хотя, честно говоря, мне их деньги не нужны. Их и так уже некуда девать. Я их беру просто из спортивного интереса, а цену заламываю, чтобы выяснить, на какие же горизонты я уже вышел. Иногда я с удивлением обнаруживаю, что выше уже только господь Бог.
Впрочем, деньги лишними никогда не бывают, и от гонораров я не отказываюсь. Хотят люди их тратить, пусть себе тратят. Это их деньги, их жизнь и только они вправе распоряжаться и тем и другим, как им хочется. Кто-кто, а уже я-то давно знаю это точно. Пока, конечно, не приду я и не распоряжусь их судьбой...

Об одном я жалею, нет у меня ни одной фотки Вальки, чудесной маленькой женщины, которая не могла жить как все, потому что не хотела быть травой, и поэтому вынуждена была жить двойной жизнью. Лехи рядом со мной нет и больше некому убеждать меня в том, что я не виноват в ее гибели.
Мы с ним конечно и думать не могли, что все кончится именно так. Мы просто действовали, как нам казалось мы должны действовать в обстоятельствах, которые складывались сами собой. Но, почему-то, это нисколько не утешает меня. Я надеялся, что со временем чувство вины ослабеет, а там глядишь и совсем угаснет.
Но нет, наоборот, с каждым годом мне кажется, что вина за то, что случилось с Валькой, не становится легче. Эта вина живет со мной, не отходя от меня ни на шаг. Она росла и взрослела вместе со мной. Я даже почти привык к ней. Бывает, я порой забываю о ней, но я всегда ощущаю ее присутствие где-то рядом, она не спускает с меня своего взгляда. Правда, меня утешает, что рано или поздно она состарится и умрет. Вместе со мной.

Я давно уже рассказал о том, что с нами случилось в те далекие семидесятые, моей жене. Мне было тяжело нести эту ношу водиночку. Она мой лучший и самый верный друг и она никогда не осуждает меня за то, что я сделал. Это делает мои отношения с моей виной несколько более панибратскими. Я, похлопывая ее по плечу, говорю ей иногда: «Ну что, подруга, оставила бы ты меня в покое уже, а? Может поищешь кого-нибудь повиноватее? Валька, между прочим, никогда не потерпела бы такого занудства». Она молчит и лишь укоризненно отворачивает взгляд.

Я знаю о чем она молчит. Что бы Леха не говорил мне тогда, какие бы виртуозные логические выкладки не устраивал, это была моя вина. Если бы я тогда, в гостинице, отказался от предложения, которое мне сделал вкрадчивый женский голос, Валька не пришла бы ко мне в номер... Впрочем, в гостинице я бы вообще не оказлся, если бы у меня не было этих проклятых денег. А денег, наверное, не было если бы мы не пробрались в эту чертову квартиру. И, вообще, мне не надо было садиться в такси с Любашкой во втором часу ночи. А может мне не надо было пить «семьдесят второй» портвейн на овощной базе? Какая-то непрерывная цепочка событий и ошибочных поступков... С другой стороны, эдак рассуждая, может вообще не родиться? Никогда не знаешь, куда тебя приведет очередной твой не до конца продуманный шаг или какая случайность поджидает тебя за углом... Да что говорить! Все могло быть по другому!

Интересно, что за жизнь была бы, если мы полностью, от рождения до смерти могли планировать все наше существование и не зависели бы от всяких случайностей? Страшно подумать, какая, наверное, была бы скукотища. Нет пусть уж будет все как есть.

Ведь не будь Вальки, я бы может и не изменил так круто мою собственную жизнь. За каких-то несколько жарких летних недель семьдесят девятого года я стал другим человеком. Зато, именно тогда я научился любить и ненавидеть. Мне кажется, не научившись этим вещам, нельзя понять, за каким чертом мы появляемся на белом свете...
Не надо только думать, Боже упаси, что я втягиваю кого-то в дискуссию о смысле жизни! Тем более, что для меня это давно уже не предмет дискуссий. И вот почему. Потому, что мне кажется, я знаю, за каким чертом я появился на этом свете. У меня есть своя теория на этот счет. Моя теория состоит в том, что лично я появился на белом свете, чтобы прожить именно эту Мою Жизнь, со всеми случившимися со мной случайностями и сделанными мной ошибками. И никакую другую.
В этом и есть, я полагаю, весь чертов смысл жизни...
Благодарный Вальке за то, то она, сама того не зная, все это мне растолковала, я населил бы ее фотографиями все мои альбомы, начиная ничем особо не примечательным, простым, но добротным, местного производства и, кончая дико дорогим, настоящей итальянской работы, коричневой кожи и изумительной красоты глубоким тиснением и почти настоящими золотыми углами.
Но у меня нет ни одной...



Андрей Гарин
Торонто
Март-Сентябрь 2003


All rights reserved. No part of this book may be reproduced, stored in a retrieval system or transmitted in any form or by any means electronic, mechanical, including photocopying, recording, or otherwise, without the prior permission of the author.