Младшенький Бог.
Ну да, он был младшеньким, и что?
Конечно, этим, старшим: Тане, Понатури, Туматауэнга, и прочим зазнайкам, достались тепленькие местечки – гладь моря, или синь неба, или тишина подземного царства. Ну, и плевать! У него, Бенамуки, была лишь гора, и немножко земли в океане, рассыпанной вокруг этой горы. Зато гора была отменная – крутая, с обрывами и водопадами, с зеленой шерсткой леса, и внутренним подогревом! Внутри, в горе, клокотал сок земли, иногда прорываясь наружу яркими и красивыми языками раскаленного теста. Эти языки ползли вниз, по склонам горы, жирными горячими червяками, и сердито шипели, ткнувшись своими мордочками в море! Бенамуки обожал это. Была б его воля – он бы каждый день выпускал наружу эти языки! Но Ранги, Отец-небо, родивший всех остальных богов, старый, скучный, и ворчливый, не разрешал Бенамуки пугать «тех-кто-внизу» (ну, или, людей, как их называл Ранги). Бенамуки, поначалу, собирался было плюнуть на Ранги, да и делать по-своему – потихоньку, разумеется. Но, увидев, как почтительно слушают Ранги Авха – бог шторма, Аватеа – богиня Луны, и даже сам Амии-Те-Ранги, пожиратель людей, младшенький бог Бенамуки смирился, решив, что потом, попозже, он всегда сможет уговорить свою мать, богиню земли Папа, чтобы та почаще, и посильнее помешивала свое варево в громадном подземном котле! А Мать-Земля Папа его послушает, обязательно, потому что он – младшенький, и ее любимчик.
Но все равно, сидеть на высокой горе, и править этим миром было скучно. Да и некем было править особо-то. Ну, лес был на склонах горы. Так он, лес, бессловесный, и боится его, Бенамуки, изначально. Кто еще? У нижней кромки зарослей, там, где они выползали на песчаный берег кучками кокосовых пальм, жили «те-кто-внизу». Тоже скучные! Они ели, пили, спали, охотились, пыхтели в хижинах, и часто танцевали у своих костров, смешно взбрыкивая острыми коленками и потешно тыкая в небо копьями. Скучно. Правда, когда выходила луна, становилось поинтереснее. Тогда девушки селения «тех-кто-внизу» начинали танцевать особый женский танец «пои», и Бенамуки уже не смеялся. Они, эти девушки, были такие кругленькие со всех сторон, и милые, и юбочки из древесной коры так здорово вертелись вокруг их стройных ножек, а иногда в полосках пальмовых волокон мелькали и пухлые ягодицы… нет, Бенамуки определенно нравилось, когда танцевали девушки. И все было бы чудесно. Если бы не эта вонь!
Вот скажите, почему «те-кто-внизу» решили, что он, Бенамуки, питается дымом жертвенных костров? Какой придурок им это вбил в голову? Вы когда-нибудь пробовали питаться дымом? Да любой мало-мальски уважающий себя бог живо ноги протянет от такой диеты! Нет же. Как праздник, или удачная охота, или свадьба, или еще какое торжество – обязательно надо напихать в костер костей, шкуры, требухи, и прочих малоаппетитных вещей, и – на, Бенамуки, наслаждайся!!
Бог вздохнул, потом принюхался. Ну, так и есть! Опять жгут несъедобные остатки! А сами сочные кусочки мяса трескают! Что там у них, внеочередной праздник?
Он высунулся в окно Хижины Бога и постарался рассмотреть, что же там, внизу, происходит. Вечерело, и над побережьем стелился туман, так что любопытному богу ничего не удалось увидеть. Бенамуки сморщил нос, пытаясь не дышать запахом горелой кожи, и выпрыгнул в окошко. И побежал прямиком к селению.
Селение было недалеко, и он скоро оказался совсем рядом со скопищем «тех-кто-внизу», веселых от пальмового пива, громко говорящих, хвастающихся кто новым копьем, кто убитым леопардом, кто молодой женой. Они жевали мясо, вытирали жирные пальцы о бока подруг, и,.. и,… и совсем не замечали присутствие его, Бога!!!
Бенамуки совсем уж было решил плеснуть на головы пирующих внеочередной, но сильный дождик, но остановился, потому что шаман «тех-кто-внизу» вдруг забарабанил, как сумасшедший, в свой длинный и узкий барабан, и девушки племени, разодетые в новые пальмовые юбки, подскочили, одна за одной, и пошли по кругу, приплясывая, и подчиняясь общему ритму, а ритм тот задавали пары пальмового пива, клубящиеся в голове шамана.
Бенамуки замер.
Прелестницы шествовали нестройным рядом, хлопая в ладоши, покачивая бедрами, взмахивая руками, словно крыльями, напевая, под звуки флейты коауа, низкими голосами старинную песню о море, и выбивая пыльную дробь из утоптанной тысячами пяток земли. Полоски древесной коры взлетали над их ягодицами будто легкие листья пальм под южным ветром, а, мелькавшие меж полосками коры смуглые проблески кожи казались взрывами откровения. Хотя Бенамуки плохо понимал, что такое «взрывы». А первой шла девушка, которой он ранее не видел.
Как так? Он ведь знал тут всех наперечет, от малышек, которым еще расти и расти, до тех, кто давно уже носит цветок за ухом, как символ замужества!
Откуда она тут взялась? И кто она?
Бенамуки недолго удивлялся – бросил. Потому что не до того было. Потому что ну просто сил не было глядеть на эту красоту!
Девушка была и стройной, и пышной, где надо; и нежной, и упругой, если надо; ее руки были двумя змеями, обнимавшими мир Бенамуки, а бедра несли в себе истину, известную лишь Папа, матери всех богов. Она двигалась легко, будто летела, и в то же время казалась дочерью Земли, знающей все ее тайны. У Бенамуки зачесались ладошки – погладить бы эту чудесницу по бархатной коже! Ощутить тепло ее тела, забыться в запахе волос! И пусть ее острые соски, похожие на козьи, поползут по его груди, щекоча кожу, царапая ее, и дразня!
А ее волосы, наверное, пахнут манго.
А сама она пахнет травой, и нежно-сладким запахом бананов, молодых, твердых, сочных бананов!
Бенамуки замер, едва дыша. Пальцы его, длинные, коричневые, с белыми ногтями, непроизвольно сжались в кулаки, а глаза – темные глаза Бога – неотрывно впились в незнакомку. Она не шла. Она плыла над землей, над его островом, над вершинами пальм, над горой, где стоит его Хижина Бога, построенная руками жителей деревни, и где он живет – незримо для них, и вполне осязаемо для него. Она парила над его миром, смеясь, танцуя, и кокетливо встряхивая цветочной гирляндой, вздрагивающей на возбужденной груди, а Бенамуки умирал, глядя на нее, потому что понимал, что такой Бог, как он – никчемный, самый младший, владеющий лишь захудалым островом – зачем он ей, такой??
Он сбежал. Трусливо сбежал, как заяц, скрылся в хижину, уткнулся носом в покрывала из коры, наброшенные на его ложе, и постарался не думать об этой девушке. Тщетно! Она шла по его коже, аккуратно переступала по извилинам его мозга, трогала тонкими пальцами его щеку… волосы… плечо… руку, потом ползла белой ладошкой по бедру, цепляла его набедренную повязку…
Черт!!!!!
Бенамуки вскочил, и выбежал из хижины. Такого с ним еще не было. Каждая пальма казалась девушкой, и в каждой девушке мерещилась танцующая незнакомка! А тут еще эта луна. Кто ее просил светить так ярко, и именно сегодня?
И что это такое непонятное происходит с ним самим и с его набедренной повязкой?
Там, внизу, продолжался Праздник Горелого Мяса. Бежать к ним? Зачем? Чтобы она отвергла его? Да. Он Бог, но она,… она,… она, это что-то выше!
Бенамуки тихо завыл сквозь стиснутые зубы, и вцепился в ближнюю пальму. Дрожь возбужденного тела передалась рукам, оттуда – ладоням, а потом уж и дереву, а от него – земле на склоне горы, принадлежащей Бенамуки. Земля вздохнула, принимая в себя чужое возбуждение, поняла его, постаралась погасить, но – не простой человек обращался к ней – Бог! Потому качнулись, как в бурю, пальмы, встряхивая перистыми руками - листьями, хватаясь ими за темный воздух южной ночи, и камни на склоне горы Бенамуки заворочались, просыпаясь, и покатились вниз по склону, и горячие веселые языки из недр ткнулись было наверх, стремясь поиграть с островом, его жителями, и пошипеть в прохладных морских волнах – да и стухли. Потому что сам Бенамуки уже справился с собой, отнял руки от пальмы, долго растирал ими горящее лицо, а потом так же долго плавал в прохладном океане, чувствуя, как возвращается к нему былое состояние мира и покоя.
Он наплавался до одури, едва не отправившись в гости к своему брату, морскому богу Понатури, и, остыв, чувствуя себя холодным и спокойным, мудрым, старым, и способным укрощать свои порывы, таки выплыл на берег. Там постоял, чувствуя, как прохладный бриз сдувает с него последние остатки наваждения.
- Я – Бенамуки, - повелительно и спокойно сказал он морю, лесу, и своей горе. И море подтвердило, шлепнув волной ему в пятку: «Ты – младший бог Бенамуки», а лес, услышав его голос, выдохнул обеспокоено: «Ох, ох, ты хозяин острова, Бенамуки!», и гора, хранящая сок земли, отозвалась глухим рокотом и дрожью – «Бен-н-на-мук-к-ки…»
Потом было равнодушие. Он шел к своей хижине, построенной для него когда-то давно «теми-кто-внизу» на самой вершине горы, и ему было плевать и на гору, и на море, и на «тех-кто-внизу», и на их дочек. Наверное, ему опять сегодня принесут дары – пальмового пива, фруктов, а может даже козленка. Хотя нет, козленка они сами сожрут, а ему достанется вонь горелой шкуры! Чувствуя, как в нем просыпается старая злость, Бенамуки впрыгнул в окошко своей хижины, и… упал на колени, притаился, не дыша, отполз ужом в тень, затаился там, и не слышал ничего кроме ударов собственного сердца. Резко вспотели ладони, пересохло горло, и глаза отказывались верить тому, что она – здесь!!!
Она сидела в Кресле Бога , неудобном, жестком, деревянном кресле с прямой спинкой, украшенной резными морскими чудовищами. Чудовища разевали пасти и казалось, хотели укусить девушку за округлые локти, или, извернувшись, лизнуть ее смуглую кожу на боках. Она сидела в кресле, покорная, и даже не вздыхала. Опустила голову, волосы заскользили по плечам, и упали на цветочную гирлянду. Бенамуки подкрался поближе, так, чтобы ему было видно лицо девушки. Он ожидал увидеть испуг. Или следы слез, но – нет. Она разглядывала собственные пальцы, потом перебирала полоски древесной коры на юбке, потом начала поправлять гирлянду из цветов, висевшую на шее. Порядком потрепанная в танцах гирлянда вдруг рассыпалась, и девушка просто стащила ее с шеи, и отшвырнула прочь, а потом сладко потянулась в кресле, зевая, и пронзая насквозь Бога своими острыми сосками, сияющими в ночном свете, и телом, облитым лунным молоком – так, что хотелось это молоко с нее слизнуть…
«Иди к ней», - стукнуло сердце бога, и младшенький шагнул было к девушке, но тут же отпрянул назад. Нет, нет, нет… нельзя! Он лишь напугает ее! И она уйдет, насовсем, и он больше никогда ее не увидит! Нет. Он только посмотрит на нее, посмотрит, и все.
И Бог застыл, как изваяние, в самом темном углу хижины. Но стоять спокойно, и просто смотреть, никак не получалось. Кровь вдруг стала удивительно горячей, и бестолково тыкалась по венам, шумя в ушах и покалывая в пальцах рук. Сердце стучало в том же ритме, что и барабан пьяного шамана. Колени-предатели вдруг начали мелко дрожать, зубы пытались выстучать какую-то дробь, а то, что под набедренной повязкой, совсем взбесилось!
Потом он обнаружил, что давно уже не дышит. Забыл дышать, наверное, засмотревшись на нее. «Я умру? Или уже умираю? - мелькнула мысль, - ах, если бы! Умереть сейчас, тут, у ее ног – я более ничего не хочу!»
Но тут девушка, которой, видимо, наскучило сидеть в тишине и пустоте, вдруг опять потянулась в кресле, встала, и шагнула туда, где стоял, вжимаясь в стену, Бенамуки. И он понял, что хочет! Очень хочет дотронуться до нее, ощутить, какая на ощупь ее кожа, и так ли мягки бедра, как кажется, и узнать, каково это – ощущать ее соски на своей груди…
Он уже ничего не думал и ничего не боялся.
Он поднял руку, и положил ей на плечо, предвкушая, как сейчас тепло ее тела зажжет огонь в его ладони.
И увидел, как его ладонь проходит сквозь тело девушки, будто сквозь дым, тот самый жирный дым, который все время летит от их проклятых костров!!!
Он резко, как только мог, схватил ее за плечи, ожидая подсознательно услышать девичий вскрик боли, и страшась этого, и надеясь, но – нет… руки ухватили лишь спинку кресла, к которой прислонилась девушка…
А она еще раз зевнула, потянулась, будто сытая кошка, обдавая Бенамуки запахом своего тела, и недовольно пробормотала:
- Ну, хватит уже, я думаю. Шаман сказал: «Земля дрожит, а козленка мы уже съели! А Бог сердится. Ступай, посиди в хижине до рассвета, и возвращайся. Будет считаться, что Бог взял тебя, и что Бог доволен» А рассвет уже скоро, и надоело мне одной тут торчать!
Она развернулась, и пошла прочь из хижины, даже не оглядываясь – а зачем? Чтобы увидеть бледного от ярости, и страшного лицом Бенамуки, который бормотал бессвязно, обращаясь ни к кому, и ко всем сразу:
- Почему? Почему? Почему так??? Вы, кто знает? Почему она ушла? Почему я не смог? Почему??? Вы, те, кто правят, ответьте мне – почему вы так со мной??
И вздохнула Папа – Мать-Земля, пророкотал Ранги – Отец-Небо, шлепнул волнами Понатури – Брат-Море, засмеялась с неба Аватеа – Сестра-Луна:
- Потому что ты – младшенький! Младшенький Бог! Мал ты еще, Бенамуки!
Среди всяческих бед, обрушившихся в свое время на род людской, отдельное место занимают извержения вулканов. И самым мощным, самым известным из них, является, пожалуй, извержение вулкана Кракатоа. Оно обладало поистине чудовищной разрушительной силой. В воздух взлетели тонны камней, пепла, и пемзы, а его рекордно громкий звук был слышен за многие сотни километров. Согласно подсчетам, вблизи Кракатоа цунами, следующие за извержением, разрушили более сотни деревень и городов, и нанесли ущерб еще стольким же. Погибло и пострадало, по меньшей мере, почти тридцать семь тысяч человек. Это извержение стало одним из самых смертоносных за всю историю человечества.
Выжившие туземцы очень неохотно и со страхом вспоминают об извержении, бормоча лишь одно: «Бог очень рассердился». Простим же им их невежество, ибо мы, люди, вооруженные знаниями, прекрасно знаем, что же является истинной причиной таких страшных катаклизмов…