Проклятье Звёздного Тигра - глава 23

Марк Шейдон
                * * *

    Он машинально взял с полки одну из фарфоровых статуэток, покрутил в пальцах, всё ещё во власти раздумий о происшедшем, а затем, словно проснувшись, поглядел на вещицу и с размаху запустил ею в стену. Как ни странно, это помогло: во всяком случае, он осознал всю силу своей ярости и сбросил её с себя, будто одежду, высвободился из всех чувств вообще, оставил только ледяной, трезвый рассудок.
    В конце концов, ничего страшного не случилось, никаких катастроф. Странное и неожиданное - да; но не более. «Ненавижу неожиданности». И зря, возразил он себе, иногда они приходятся весьма кстати.
    Итак, самое главное свершилось: мальчишка её нашёл. Именно там, где и требовалось, в Джалайне, прямо под носом у дерзкого дурака, мнящего себя Вэй. «Дерзкие дураки опасны. Чуть позже, но теперь я сумею от тебя избавиться, гордый Луч, самоуверенный слепой идиот!» Он не заметил. Никто ничего не заметил, а тот едва слышащий Кружева вейлин не в счёт: он уже никому о замеченном не расскажет.
    Правда, нашёл он её позже, чем полагалось по плану. Кой чёрт носил его по лесам всю весну?! «Это важно, я чувствую, но не могу узнать, проклятье, его мысли скрыты, столько усилий - и впустую, он всё-таки недоступен мне!» Впрочем, он же Рыцарь. Мог вообразить, что отправиться к Эверлену вместе с пленёнными разбойниками - значит принять участие в казни, нарушить Первую Заповедь. С Рыцаря вполне станется так рассуждать! Или ещё проще: сьер увидел его не воином-победителем, а изрядно перепуганным мальчишкой (хм, неудивительно!) - и ему было неприятно общество того, кто наблюдал его унижение. И в лес спрятался от стыда, как раненый бир в нору. Весьма похоже на правду. Гордые люди болезненно переносят поражение, а он, разумеется, чертовски горд. Он ведь тоже Крис-Тален.
    Ладно, одна весна не имеет особого значения для того, кому пришлось выжидать десятилетия. Но...
    Она проснулась.
    И не я разбудил её.

                НАРЯД ДЛЯ СЬЕРИНЫ

    Мы болтали ни о чём, и я весь день пыталась поймать глубину его взгляда, но ничего не получалось. Он улыбался мне, думая о своём. Или меня в его мыслях и вовсе не было. Я не очень-то верила ему.
    Чудо природы с потрясающими ресницами воротилось в сумерках. Бесшумно, как лесной дух, - миг назад нас у костра было трое (рыцарь Энтис, пёс и пустота, заполненная вопросами, - я), и вдруг стало четверо. Я едва не вздрогнула, и мне показалось, что он заметил и испуг, и умение скрывать его. Мне казалось, что он замечает всё - даже глядя в огонь. Загадочный ребёночек. Было в нём что-то... словами не объяснишь. Зато «нечто», прятавшееся от меня за приветливой улыбкой Прекрасного Рыцаря, я поймала. Он глянул на Вила всего раз, но выдал себя с головой. Конец твоей капельке таинственности, малыш. Почти жаль, что всё с тобой оказалось так просто. Ты, значит, любишь его? Нуждаешься в нём, как в воздухе? Ну-ну... забавные вы ребята, я погляжу. А чем, интересно, вы займётесь под покровом ночи, когда не станет видно ни глаз, ни губ во тьме?
    Мне недоставало чего-то, когда я смотрела на густо усеянное звёздами небо. Я загадала: если пойму, в чём тут дело, - вспомню всё-всё. Небо и звёзды... мне этого мало, мало...
    - Альвин, - тихо произнёс голос над моим ухом. Я всё-таки вздрогнула.
    - Обязательно было подкрадываться?
    Черноглазый Вил склонил голову, грациозно опускаясь на одно колено передо мною.
    - Прости. Я не нарочно.
    Ага, не нарочно. Так я тебе и поверила.
    - Что тебе надо?
    Грубо вышло, но он словно не заметил. А вот Энтис - заметил. Но промолчал. Сдержанный мальчик.
    - Я тут принёс... - Вил едва заметно нахмурился. Он был чем-то взволнован, очень взволнован, или я совсем уж ничего не смыслю в детях, волнении и притворстве. - Посмотри.
    Я, как послушная девочка, посмотрела. Зеркальце в деревянной резной оправе. И платье зелёного цвета, отделанное золотистым кружевом. По-моему, я таких прежде не носила. Конечно, я и название ткани позабыла. На ощупь она кажется плотной, мягко шуршит в пальцах, слегка поблёскивает. Мне отчего-то ясно: платье отлично подходит для жаркого лета. Что ж это за ткань?
    Энтису вроде тоже интересно: он на платье так уставился, словно дырку в нём решил проглядеть.
    - Спасибо, - я улыбнулась Вилу, испытывая удивление, и немаленькое: странно обнаружить такую предупредительность в существе мужского пола и столь нежного возраста. И ведь платье-то красивое!
    Он - вот непонятное создание! - глядел в землю с таким видом, будто у него болит зуб, а он очень не хочет этого показывать. Вот же чёрт! Что, спрашивается, положено делать, когда тебе дарят подарки? Поблагодарить - ну, я и пытаюсь, а он чем-то недоволен... А подарок ли? А если нет, то какова цена?
    - Очень красиво, - осторожно обратилась я к Прекрасному Рыцарю.
    - Да, - согласился он. - Глаза твои похожего цвета. Вроде тёмных изумрудов на просвет.
    Как мило, спасибо, но ответом на мой незаданный вопрос сие замечание не является.
    - Но... - я постаралась выглядеть нерешительной и смущённой. - Вы разве богаты? Вы не должны...
    - Глупости! - перебил Прекрасный Рыцарь. - Мы не должны бросать людей без помощи, а остальное ерунда. Богатство ни при чём, просто среди деревьев... забываешь о Сумрачном, - он вопросительно улыбнулся: - Понимаешь? Здесь почти ничего не нужно - ни нарядов, ни изящных вещей... Обходишься тем, что есть, и это не тяготит. Конечно, мне надо было достать тебе платье, как только мы тебя нашли.
    Прекрасно. Полный порядочек. Первоначальное впечатление меня не обмануло: хороший мальчик, мамина-папина радость, и вместо ума - набор светлых иллюзий о том, что мир устроен для всеобщей дружбы и доброты. Нет, всё-таки мне здорово везёт. Уж если просыпаться непонятно где и без памяти, то лучшей компании, чем этот наивный ребёнок, и придумать невозможно.
    Вил сидел, склонив лицо, и я могла любоваться только гривой чёрных волос. Энтис разумно выбрал для созерцания вид поинтереснее - меня в бликах костра. А я украдкой смотрела на Вила. Он всегда такой, или что плохое стряслось?.. И вдруг мне показалось, что я всё прекрасно понимаю. Его. Себя. Мир и суть вещей... Глупости. Ничегошеньки я не понимаю, даже простых слов - вроде «сумрачного».
    О, проклятие, меня втянули в какую-то сложную игру, а я не знаю ни единого правила!
    Я встала и оглянулась. Энтис взирал на меня с видом преданной собаки - только хвостом не вилял и в руку носом не тыкался. Зато настоящий пёс вовсю этим занимался.
    - Ты в доме переоденься, - проницательно предложил Энтис, кивая на невзрачное строеньице в рост человека. Я-то вначале приняла его за собачью будку, но людям виднее. Они, в отличие от меня, имена свои знают. Дом так дом. В свете этого явления очень интересно - а какой тогда пресловутый замок?
    В «доме», куда я сумела попасть, всего-то пригнувшись (я думала - придётся вползать на коленях), было темно до чёртиков, так что возилась я долго. У платья обнаружилась какая-то странная шнуровка, руки абсолютно не знали, как с нею управляться, и мне это ужасно не понравилось - ну ладно, память, но тело-то обязано помнить, как надевают платье! Разве такие навыки можно позабыть?!
    В общем, настроение у меня испортилось. Я вылезла и пошла к костру, плюнув на шнуры, которые болтались по спине, надёжно запутавшись в волосах. Ещё не факт, что они должны быть именно сзади.
    - О-о, - выдохнул Энтис, вставая мне навстречу. - Ты и впрямь Чар-Вейхан.
    - Понятия не имею, о чём ты, - порадовала я его и повернулась к нему спиной. - Пожалуйста, завяжи шнуры, у меня никак не выходит.
    Это ж каким надо быть застенчивым, чтобы столько времени собираться с духом? Похоже, мальчик понял, что начинает выглядеть дураком, и разобрался со шнурами - вот сюрприз! - быстро и ловко. Я бы сказала, ему не впервой. Ну и чего, спрашивается, вначале копался?
    Я обернулась и проглотила замечание о его таланте шнуровать платья: вовсе и не он. Вил. А Энтис (поросёнок, нет бы предупредить!) с невинным видом стоял в сторонке. Ну, детишки, я вам припомню.
    - Здорово у тебя получается, - промурлыкала я нежнейшим голоском, подступая к Вилу вплотную. Он поднял лицо, на что и было рассчитано. - Когда надо будет снимать, ты мне снова поможешь?
    Мне показалось, в глубине бездонных чёрных глаз мелькнул отсвет лукавой усмешки.
    - Если пожелаете, сьерина.
    Ну нет, дружок. Я тебя так легко не отпущу, не надейся. Фокус твой с опусканием глаз не пройдёт.
    - Тебе нравится? - я покружилась перед ним, задев взлетевшей юбкой его руку. Я знаю эти игры, малыш, поверь. Сама в них играю. - Так приятно касается кожи. И ты отлично угадываешь размеры.
    Смотрит он, словно боится уронить что-то хрупкое. Или его кто-то обидел? Не я, точно.
    И вчера, мой милый, ты не звал меня «сьериной»!
    А вот Прекрасный Рыцарь - тут всё чисто, без подвоха. Откровенное мальчишеское восхищение, в котором даже нет стремления обладать, - просто глазеет на симпатичную девушку с удовольствием.
    - Пока ты спала, я не видел, какая ты красивая, - серьёзно сказал он, - но сейчас... - и с потрясающим простодушием выдал: - Драный мешок, в который ты была одета, ужасно тебя портил. Я думал, ты, ну, обыкновенная, ничего особенного. А ты настоящая красавица.
    - Ты тоже не в шелках, Прекрасный Рыцарь, - я сладко улыбнулась (надо ж вернуть должок!), глядя, как его щёки густо заливает краска. - Да и руки... ногти обломаны... и дым от костра...
    Он смущённо улыбается. Вот кто не отводит взгляда! Не знаю, привлекает меня это или раздражает.
    - Но запах дыма тебе нравится, - без тени сарказма напомнил он. - Шелка в лесу некстати, разве нет? Какой тёмный сегодня вечер... - он взглянул на Вила. - Ты не слишком устал для пения?
    В его словах ощущался некий напряжённый подтекст. Похоже, не будь меня, он говорил бы совсем другое. Или это всё фантазии - из-за загадок и вопросов, куда ни глянь... и Вила, прячущего лицо и от меня (а с чего ему открываться перед незнакомкой?) - и от человека, которого он явно не первый день знает. От него он и прячется на самом деле, вовсе не от меня. Энтис для него куда важнее. Неприятно... ну и очень глупо, я тут чужая, и рассчитывать могу лишь на интерес любого нормального мальчишки к хорошеньким девочкам и тайнам... Почему я чувствую себя настолько чужой рядом с ними?
    - Не темнее, чем вчера, - тихо промолвил бархатный голос, начисто лишённый ноток, позволяющих определить настроение. - Когда я уставал для песен? Я только искупаюсь вначале, можно? - и ушёл, не дожидаясь ответа. Прекрасный Рыцарь сжал губы. Взгляд не очень добрый. Надеюсь, я тут ни при чём?
    Чёрный пёс лёг возле меня и легонько ткнулся носом мне в руку.
    - Хороший Хет, хороший...
    - Что? - удивлённо переспросил мальчик, вздёргивая брови. - Что ты говоришь?
    - Это его имя. Хет. Разве он тебе не сказал?
    Энтис широко раскрыл глаза. Я засмеялась, продолжая ласкать пса.
    - Ты шутишь, - заключил он, неуверенно улыбнувшись. - Он очень странный. Я никогда таких собак не видел. Пришёл день назад, а ведёт себя, как дома, и смотрит на нас, будто изучает. Не по-звериному.
    Пёс повернул к нему голову и несколько секунд глядел на него в упор. Потом сладко зевнул.
    - Вот! - Энтис передёрнул худыми плечами под очередным портновским шедевром в разномастных заплатах. - Человек, а не зверь. И человек не простой. Может, правда у зверей есть королевство, как в сказках? А он там, наверно, принц. И мне следовало бы обращаться к нему на «вы»: ваше Высочество.
    Он осторожно потрепал пса по загривку:
    - Мне можно звать вас Хет, ваше Высочество, или это позволено лишь прекрасным сьеринам? Глядя на ваши зубы, я подозреваю, что непочтительность дорого мне обойдётся, ваше Высочество!
    Хет захлопнул пасть. Энтис охнул и потёрся обмусоленным ухом о плечо, смешно морща брови.
    - Такой чести я недостоин, - жалобно сказал он. - Хотя, конечно, лучше облизывай, а не кусайся...
    Вовсе я не шучу. Хет понимает. Собачий принц или нет - но уж никак не бестолковая животина, способная только лизаться да умильно поглядывать на еду! Кстати, Хет при мне ни разу не кормился. Энтис предлагал, но он не выказал к птичьему крылу ни малейшего интереса (чему мальчик, по-моему, не огорчился и преотлично скушал крыло сам, с большим аппетитом). А потом этот лохматый приятель удалился на прогулку, а вернулся с клочками чьей-то серой шерсти на морде.
    - А платье... - Я помедлила: надо ли продолжать? - Оно, наверное, немало стоит.
    - Не знаю. - Энтис пристально глядел в пламя. - Наверное.
    - Не знаешь, - озадаченно повторила я. - Я думала, это твои деньги.
    - У меня вообще денег нет, я же Рыцарь.
    Я растерянно вытаращилась на его красивый профиль на фоне костра.
    - А тогда... а у Вила они откуда?
    Мальчик, неожиданно оказавшийся не меньшей загадкой, чем чудо по имени Вил, сосредоточенно любовался огнём. Судя по всему, беседа не вызывала у него бурного ликования.
    - У Вила, - наконец проговорил он медленно, - насколько я знаю, их тоже нет. Я не спрашивал.
    «И лучше об этом помолчать», явственно звучало в его тоне. Я уступчиво замолчала. Во-первых, не самое умное - ссориться с ним сейчас, когда я полностью от него (и, похоже, от таинственного Вила - не менее) зависима. А во-вторых, разговорчик даже и без ссор грозил слишком далеко нас завести.
    В общем, мы дружно уставились на огонь и помалкивали. Совсем стемнело; звёзды спрятались за тучами, вдруг набежавшими на безупречно-ясное небо. Деревья тянулись к нам огромными ветвями - то ли молчаливо угрожали, то ли просто хотели погреться у костра? Пришёл (вернее, скользнул вроде призрака) Вил, держа в руке штуковину, которую Энтис уже показывал мне вчера, - минелу. Название незнакомое, но я сразу поняла: штуковина (причудливой формы и с десятком струн разной толщины) - музыкальный инструмент. Он сел, скрестив ноги и прислонясь спиной к замшелому камню, и запел - не нам, а танцующим языкам пламени. Уйти не вышло бы незаметно, я сумела только чуточку сдвинуться в тень, спрятать от него лицо (а он следил за мной, этот мальчишка с прекрасными глазами и длинными изящными пальцами, летающими по струнам). Я пыталась не слушать, отрешиться от его песни, но впустую: он сорвал нечто, служившее мне покровом и защитой, влез в принадлежащее мне одной, не предназначенное для чужих... Мне с трудом удавалось сидеть спокойно, а хотелось вскочить и убежать подальше от него, от музыки, от его голоса... или ударить с размаху. Ощутить под рукой лицо, губы, посмевшие так петь, и он вздрагивает от боли, и боль сближает, соединяет нас...
    Очертания предметов размылись, всё поплыло, стало весело и легко, будто от вина... «или я нырнула в глубину и схватила слишком много. Цветной сладкий улёт, реальность сходится в точку, я-он-нечто - от этой штуки уплывают с концами... идиоты, но я-то не деточка, я всё рассчитала... Что со мной?»
    - Что со мной? - прошептал-простонал-пропел мой голос. Собачий язык лижет изо всех сил - не будь рук, державших меня, я бы упала... нет, я уже лежу: головой на чьих-то коленях. А те руки невыносимо горячие. Огонь... трава, травяной запах... и глаза, как могут быть такими горячими глаза?
    Они блестели, в них играли, переливаясь, блики от костра. Чёрные. И пламя. Слёзы - там, внутри, в глубине. Боль. Ах-х... и моя боль тоже - сейчас?.. или всегда? «Зачем, зачем ты делаешь это со мной?!»
    - Отпусти, - выдавила я сквозь зубы и рванулась. - Убирайся, не смей меня касаться!
    Он отшатнулся. Миг - невыносимая печаль на совершенно белом лице - и он исчез, растаял во тьме.
    - Пей, это шин, - у моих губ появляется чашка с терпким ароматом трав. - Какой же я дурак! - голос дрожит; серые глаза полны испуга. - Весь день держал тебя на солнце, трясины, я должен был понять!..
    - Вовсе ты тут ни при чём, - пробормотала я, пытаясь улыбнуться, успокоить его: он просто оглушал меня страхом и чувством вины. Я дотронулась до его щеки. Почему всё, чего я касаюсь, такое горячее?
    - Тебе холодно? Ты прямо ледяная... - он сжал мои руки ласково, как крохотных зверюшек. Рядом разлёгся Хет, ткнув мокрый нос мне в щёку; белокурый мальчик в лохмотьях, почему-то называющий себя рыцарем, слабо улыбнулся. Я повозилась, располагаясь на его коленях поудобнее. Улыбка делала его худое лицо с резко очерченными скулами и высоким лбом очень красивым.
    - Что значит шин?
    - Травка. Из неё делают напиток, придающий силы. А у нас дома вообще травяные отвары так зовут.
    «Дома». Дом, билось во мне, разрывая виски изнутри, выдираясь на свободу... я не хочу вспоминать.
    - Ты что? - спросил он удивлённо. - Ты меня боишься? Я же не враг тебе!
    Я вырвала у него руки. «Боишься»?
    - Я никогда - никого - не боялась.
    Он даже вздрогнул.
    - Ох, прости! Я не хотел тебя оскорбить. Пожалуйста, не обижайся!
    - Я не обижаюсь, - сказала я. Обижаются плаксивые детишки, а я разозлилась, но неважно, только отстань. Я хочу отдохнуть. Не пытаться вспомнить, не думать, не говорить. Может, я жива по ошибке и мне давным-давно положено умереть? Красивый мальчишка с тревожными глазами был ненастоящим, нереальным, как яркость зелени, и пронзительная голубизна небес, и звёзды, и я не могла ему доверять.
    - Спи, - мягко произнёс он. - Теперь я тебя защищаю. Со мной тебя никто в Сумраке не обидит. Спи.
    В моём сне был Хет, чёрный пёс. Рассказывал что-то важное... и, конечно, я проснулась. Хета нет... ах, вот он - устроился у Энтиса за спиной. А тот спит в такой неудобной позе, - согнувшись надо мной, лежащей у него на коленях, - даже во рту сделалось кисло. Судя по выражению лица, приятными его сны не назовёшь. Ещё бы. Мне бы на его месте какие-нибудь пытки приснились. Я тронула его руку - холодная, как лёд. Немудрено: меня-то укутывал тёплый плащ, а его только Хет чуточку согревал. Я осторожно сползла с его колен; он со слабым стоном вздохнул, дёрнулся, но не проснулся.
    Зато Хет на меня смотрел. «Друг». Он моргнул, соглашаясь. Моё слово-мысль, словно отразившись от него, вернулось ко мне с новым звучанием: «друг». Энтис вытянулся в траве и неразборчиво что-то пробормотал во сне; я легла рядом и укрыла нас плащом, думая - для Хета: «прижмись к нему с той стороны, согрей». Он послушался, но я уловила сожаление: он предпочёл бы быть поближе ко мне. Я улыбнулась. Кажется, у меня ещё не было такого друга: кто тянется к тебе и разделяет твои ощущения - и ровным счётом ничего от тебя не требует. Все, кто звал себя моими друзьями... а были они вообще? Не знаю... Но в дружбе Хета я не сомневалась. Я взглянула на него поверх Энтиса, он открыл зубастую пасть в улыбке, а Энтис повернулся на бок, положил на меня руку и отчётливо произнёс: «Вил». Меня это насмешило. Руку я с себя убрала и заснула в куда более хорошем настроении, чем в прошлый раз.
    Теперь меня разбудило солнце: ослепительно-яркое, оно струилось на лицо сквозь дырчатую завесу из листьев. Но тут же я поняла: дело не в солнце, а в словах... точнее, в интонациях.
    - Как хочешь, - негромко уронил Вил.
    - Постой! - Энтис. И вроде бы сердится. - А объяснений тебе не надо? Киваешь и уходишь?
    - Тебе решать, объяснять или нет. Говори тише, разбудишь сьерину.
    Молчание. А если взглянуть... Отлично! Оба хорошо видны: Прекрасный Рыцарь сидит на камне, в позе властного повелителя, Вил прислонился плечом к дереву, бросающему на камень тень.
    - А у тебя есть объяснение? - Энтис. Сплошной лёд. Вот вам и милый ласковый мальчик!
    - Обычно, - мягко ответил колдовской бархатный голос, - Рыцари носят другую одежду. Я понимаю, тебе не нравится. Но у меня, прости, не было возможности выбирать.
    - Что касается её платья, у тебя была возможность выбирать, если не ошибаюсь?
    - Отчасти.
    Интересно, Вил во время их бесед всегда держится так, словно судьбы миров зависят от его умения не выдавать подлинных своих чувств?
    - Мне не нравится не одежда, а бесчестные поступки. А ещё - что ты, похоже, считаешь, будто я достаточно глуп, чтобы не замечать этих поступков. Или достаточно нечестен сам, чтобы их одобрять.
    - Можно спросить, - очень тихо сказал Вил, - что ты имеешь в виду, говоря о бесчестных поступках?
    - Воровство.
    Если он хотел этим словом ударить, то у него получилось. У Вила сделался именно такой вид.
    - Ты видел хоть раз, чтобы я воровал? - невыразительно осведомился он.
    - А сейчас?! Ты ушёл без гроша в кармане, а вернулся с кучей вещей, - откуда они взялись? Или ты просил, как Рыцарь, - и тебе, в этих тряпках и без меча, поверили? Или люди Тефриана вдруг сделались щедры и приветливы с менестрелями?
    Приятная манера задавать вопросы. А ещё можно взять плётку. У Хета дёргался нос.
    - Или ты всё-таки рассказал о ней в Эверне? Тогда всё, что ты говорил до того, как она проснулась, было ложью! И что она тебе опасна, и вообще вся история насчёт сети!
    - Сеть была и есть.
    - Ну, конечно. А ты никогда не врёшь. А этот роскошный наряд знатной сьерины тебе дали задаром.
    - Второе неверно. Остальное - да. Прошу тебя, не кричи. Ты же не хочешь, чтобы она услышала?
    - Оставь её в покое, сделай одолжение. Дело не в ней, а в тебе. Не увёртывайся.
    Вил помолчал, глядя в землю. Потом поднял голову.
    - Мама, умирая, просила обещать, что я никогда не стану вором. Я знаю, для тебя такие обещания недорого стоят. Но я, видишь ли, отношусь к ним немножко иначе. Хотя, разумеется, ты можешь и тут назвать меня лжецом. В конце концов, я не живу по Заповедям.
    У Энтиса застыло лицо. Похоже, мальчику дали сдачи. И не жалея. Честно говоря, я не огорчилась.
    Он вскочил. Вил не шевельнулся. Они были почти одного роста, оба тоненькие и стройные - светло-золотой и чёрный, как беззвёздная ночь.
    - Если ты мне не веришь, - очень спокойно произнёс Вил, - плати, и расходимся. Воровство и ложь - многовато для спутника на Пути. Тем более, для друга. Впрочем, друга тогда нет. Не так ли, милорд?
    - А что, - глухо проговорил Прекрасный Рыцарь, - если я тебе верю?
    - Не знаю. Я не читал Канонов.
    Мы с Хетом вполне могли бы бросить притворяться спящими и любоваться действом открыто: тем двоим было не до нас. Они бы нас всё равно не заметили.
    - По Канонам ты имеешь полное право не выпускать меня из эллина, пока это не начнёт слишком сильно напоминать убийство. Если всё правда.
    - И если я Рыцарь, - криво усмехнулся Вил.
    - Нет, - печально возразил Энтис, - если Рыцарем хочу остаться я.
    Смысла их речей я не понимала. Зато смотрелось весьма впечатляюще. Я с интересом наблюдала.
    - Мне иногда дают то, что я прошу, - сказал Вил, - даже без меча и белого плаща. А иногда - нет.
    - Что же мне делать? - пробормотал Энтис. Мне всё-таки стало его жалко. - И что будешь делать ты?
    Вил повёл плечом с непередаваемой грацией.
    - Надень ту одежду, которую я принёс. И разреши подрезать твои волосы поровнее.
    - Зачем? - спросил Прекрасный Рыцарь. Проснись я сейчас, властителем он мне точно не показался бы. Скорее, здорово наказанным и несчастным ребёнком.
    - Затем, - холодно объяснил Вил, - что ты выглядишь нищим. И за него она тебя и принимает.
    Вот тебе раз. Так ты всё время читал меня, словно открытую книгу, малыш? Неприятный сюрприз.
    - Но... - Энтис нахмурился. - Я же сказал ей, кто я.
    По губам Вила скользнула прелестная, нежная, смертельно ядовитая улыбка.
    - «И тебе, в этих тряпках, поверили?» - протянул он. Надеюсь, на меня он так не посмотрит - в его глазах пылала ледяная тьма, и Энтису от этого наверняка было больно... и ему самому, возможно, тоже.
    Энтис с видом осуждённого на казнь вздохнул, склонил голову и исчез из крохотного кусочка мира, который я видела сквозь полуопущенные ресницы. Вил же стоял, глядя в пустоту, где только что был Энтис, словно не видел, что там уже пустота... закрыл глаза, уголок рта жалко дёрнулся - я думала, он заплачет. Но нет, не заплакал. Сделал бесстрастное лицо, твёрдо сжал губы, развернулся ко мне спиной и ушёл. А я зевнула и прижалась к тёплому Хетову боку. Посплю-ка я ещё немножко. В воздухе летают грозовые искры, и «просыпаться» сейчас - самая идиотская выходка, которую я могу вообразить, если он с такой лёгкостью читает мысли по лицам. Нет уж. Вы, ребята, хоть поубивайте друг друга, хоть рыдайте друг у друга на груди, хоть целуйтесь - но, пожалуйста, без меня. А я предпочитаю появиться на сцене, когда всё утрясётся. Глядишь, целее буду.
    «Ты говорил до того, как она проснулась». Слова мечутся в памяти, как горячие мячики. «Она тебе опасна». О чём же ты говорил ему, Вил, и чем я тебе опасна, и что за «история насчёт сети»? Вил, Вил, часть твоих тайн принадлежит мне, и я вырву её у тебя, можешь не сомневаться. Ты должен мне кое-что за вчерашнюю песню, менестрель. За все песни, которых я не сумею не слушать, оказавшись в этой странной игре с тобою рядом. Вил, мальчик, я тоже умею брать силой. Ты увидишь.
   
                ДЖЕРИН СИТТИН

    «...предсказан для великого могущества и великой боли, и страх охватит его, и закроет глаза руками, и гневными словами ответит Творителю, чтобы не слышать его речей. Но не устрашится Творитель...»
    Громкий голос менестреля требовал внимания, и это раздражало. Джер залпом допил бокал; рядом возник слуга, юноша его лет, и предложил ещё. Джер кивнул. Вино он не очень любил, но оно могло усыпить, а заснуть бы не помешало... быть может, бессонница вчера на рассвете и погнала его на Путь?
    Легенда настырно лезла в уши, вызывая в памяти вечер холодной зимы, треск пылающих дров, тени играют на стенах, блики огня на светлых волосах рассказчика, лежащего на полу у камина, и другой голос тихо говорит: «но не устрашится Творитель...». Не устрашится, спросил тогда Джерин, послать на боль друга? Кер, который считал себя знатоком легенд и вообще не мог не вылезть, сожалеющим тоном (он знает, а кто-то нет!) заявил: Творитель Пламенеющему не друг, а будь другом, пошёл бы в башню с ним, и ежу понятно; а «не устрашится» гнева Огня. Джер хотел возразить, что (в отличие от ежа и Кера) не понимает, Огня-то ещё не было, - но не успел. Тихий голос, читавший легенду, произнёс со странной ноткой печали: нет, он был другом, оттого и боялся, но победил свой страх. Боялся, потому что знал: друг должен идти туда, к Камню и боли, идти один, - а он должен его заставить. Да, почти вырвалось у Джера, и я думаю так же!.. но тут Нел Дарис, никогда не страдавший от избытка душевной тонкости, ввернул-таки про умного Кера и ежа, Кер, конечно, в долгу не остался, все начали смеяться и шутить, а ОН улыбался, но в улыбке жила печаль. И Джер снова не сумел сказать: мы похожи, ты и я...
    Менестрель окончил легенду и запел. Джерин со вздохом отверг третий бокал и подсунул под плечо вторую подушку, пытаясь устроиться поуютнее. Он неосторожно глянул на ковёр на стене (лимонный с лиловыми и розовыми узорами, как и тот, на котором он полулежал в гнезде из подушек) и поспешно закрыл глаза, недоумевая: как сьер Тавин и его домашние ухитряются среди подобных «украшений» не ослепнуть? Или такие ковры только в гостевой зале - чтобы гости не слишком засиживались? Хотя на мягких подушках гость может дремать и ковров не видеть. О, вот зачем нужен менестрель - живенько разбудит! А ему не спится, даже от вина. Джер опять вздохнул. Ещё бы - когда всякий раз, стоит двери открыться, я смотрю, не входит ли он! А если и войдёт? Или я жду, что наша встреча его обрадует?
    Гостевая зала сьерина Тан казалась ему, привыкшему к уютным комнаткам Замка, огромной: убрать мебель - и человек сто сюда влезет наверняка! Сейчас, конечно, людей тут было куда меньше, но тоже порядочно, и все (несмотря на жуткие ковры) вполне бодро ели, пили и разговаривали - и за длинным столом у одной из стен, и на подушках, во множестве раскиданных на полу, и прогуливаясь среди больших ваз с цветущими кустами миал и арилий. Кусты Джер одобрил: и пахнут приятно, и под ними легко спрятаться. Что он и сделал: наскоро перекусил, ушёл из-за стола и лёг меж двух ваз с голубыми миалами. Чудесно: он в их тени почти незаметен, а ему цветы ничуть не мешают наблюдать остальных.
    Сьера Тавина, грузного и шумливого, Джер не раз встречал в Замке на праздниках, как и его жену и детей: родных сына и дочь, уже взрослых, и сына Обета, своего ровесника, - он болтал с крестьянином средних лет, так и лучась самодовольством. Крестьянин (похоже, отец) взирал на сыночка с гордостью. И сьер тоже. Глупые. Смотрит свысока на тех, кто вверх его и поднял, - чем же тут гордиться? Юноша, видимо, ощутил взгляд и тоже на него глянул. Джер иронически улыбнулся. Мальчишка занервничал и папочку куда-то утащил. Понял, с интересом подумал Джер, или это обычное следствие моей улыбки?
    Запах цветов вдруг усилился, в окно, звонко щебеча, влетела пёстрая стайка птичек, тяжёлая дверь распахнулась. Джер напрягся (он подобное уже видел), а вот у прочих новый гость никакого волнения не вызвал - те, мимо кого он шёл, здоровались и возвращались к прерванным беседам, другие вовсе не оборачивались или косились на чёрный с золотом плащ и шептались, но без всякого страха. Люди за Чертой не тревожатся при виде Лучей. «Ты Тайны не знаешь». Он с иронией усмехнулся - уже над собой. Так не беги сообщать об этом Лучу, и вообще ему нет до тебя дела, не будь идиотом, Джер. Ты Рыцарь, и скажи спасибо; а они зря не тревожатся, сердце Вэй - тёмное озеро... если у бедолаг после Ступеней хоть подобие сердец остаётся. Всё-таки я ненормальный, то Вэй жалею, то тогда менестреля...
    А Тавин Луча явно ждал: тотчас утянул в уголок, где вместо подушек стояло несколько кресел - для высоких гостей и серьёзных разговоров, - и принялся с озабоченным лицом что-то ему втолковывать. Слуга подошёл к ним с вином, но Луч пить не стал; сьер тоже - видно, из уважения к гостю. Интересно, и правда Вэй крепкие напитки вредны, или Лучу (Каэрин, вспомнил Джер) попросту вино не по вкусу? Вид у Луча, кстати, утомлённый. Точнее - вид человека, которого в сотый раз оторвали от важных дел из-за ерунды, и кто б знал, как это ему надоело. Что сьеру от него понадобилось? Если я спрошу, вдруг подумал Джер, они обязаны мне ответить. Вот забавно бы проделать такое! Состроить мину «я-куда-круче-вас», как у Брента в кузнице, подойти и спросить, в чём у достойного сьера проблема со Звездой. И полюбоваться, какое у Луча будет выражение... Ещё более усталое, вот какое. Будто мало ему сьера с его глупостями, так лезут ещё всякие детишки в белых плащах, развлекаются как умеют. Та ещё забава.
    Может ли Рыцарь в здравом уме испытывать чувство симпатии... даже некой странной общности... к Лучу? Приятного ответа Джер, разумеется, не нашёл и решил отнести непонятные чувства за счёт вина, выкинуть Луча из головы и понаблюдать за кем-нибудь другим. Вот дочка сьера - пухленькая, в папу, хохотушка, а муж её, наоборот, серьёзный... хотя ещё бы не быть серьёзным: судя по алому наряду, он с Вершины, а ведь сьеры вечно цапаются с Вершиной из-за налогов - в сьерине ему наверняка неуютно. От меча на бедре ему неуютно тоже, сразу видно. «Зачем таскать меч, если сражаться не умеешь? Мимо такого «мечника» достаточно пройти - и его стальная игрушка уже у меня. А носит. Вместо украшения, что ли?» Женщина-торговец, показывающая жене сьера и двум крестьянкам какие-то баночки, - другое дело, у неё-то оба кинжала, и в сапоге, и на поясе, отнюдь не для красоты...
    ...Он покинул Замок, ни с кем не простившись, и шёл, пока не упал; и долго лежал, чуть не плача от перспективы встать и идти снова. На Пути вовсе не требовалось так себя терзать, но он хотел ощутить нечто новое - а иначе зачем нужен Путь? Упасть, с болью во всём теле и тьмой в глазах, от обычной ходьбы - да, это было новым. И голод. «Услышав голос Пути, оставишь всё и уйдёшь» - а не забежишь сперва на кухню, перекусить на дорожку! В кармане обнаружился кусок хлеба, запасённый для гнедого Грома, - Судьба, решил Джер, и ушёл без завтрака. А потом прикончил хлеб на ходу, даже не заметив, и остаток дня, ночь и ещё полдня тщетно пытался не думать о еде (тоже новое: подчинять воле желания тела у него всегда выходило). Не думать об охоте было легче: с мечом какая охота, а ещё - ну, камни... только сейчас он камнем ни во что живое не попадёт. Вообще-то и в неживое тоже. Кроме земли. По земле он точно не промахнётся. И скорее всего, они с камнем стукнутся об неё одновременно.
    В фургон он не просился, ему просто хотелось чего-нибудь съестного. Она сама его позвала. Вернее, она крепко взяла его за руку и втащила. Молча дала фляжку с шином, а когда он ожил настолько, чтоб сказать спасибо, появились колбаса, сыр и груши, и он почти до самого сьерина их жевал, размышляя: то ли еда особенно вкусная, то ли такой её сделал голод, а тогда не стоит ли почаще ходить голодным?
    Нелия, сказала она. Джер, сказал он, из Замка Эврил. О, радостно сказала она, чудесные духи, и ещё помада, в очень милых скляночках, потом удобно для бисера, заодно и украшение, а он, случайно, не готовит помаду? Джер не без смущения признался, что о помаде знает лишь одно: такая красная штука, которую девушки мажут на губы (чтоб поцелуи были вкуснее?). Но Нелия менее приветливой не стала.
    - Вкус - это мысль! - оживлённо заявила она. - Пока нет, но если выйдет, будет здорово. Я поговорю кое с кем... А ты на Пути, да? А что ж в Эверн не свернул? От Черты до Эверна день ходу. Я, кстати, оттуда как раз. Там бы тебя и накормили, и с собой припасов надавали, а ты от самого Замка шагаешь?
    Он кивнул. Он сидел возле неё, ловко правящей фургоном, ел грушу, и жизнь казалась прекрасной.
    - Повезло тебе, я в Замок ваш не поехала, а то б как ты до Тана шёл семь таров с пустым животом! - он кивнул снова: повезло. Хотя всё правильно, это же Путь. - Я после Замка к Тавину собиралась, да Эверлен сказал, неладно что-то в Тане, я и думаю, дай заеду, Замок не убежит, а родня-то дела важнее.
    - Родня? - удивился Джер. - А разве, родившись в сьерине, можно стать торговцем?
    - Ну, нет! - женщина рассмеялась, покачав головой. - И детишкам торговцев едва хватает дорог! Но иные из нас находят друзей не в фургонах, понимаешь, о чём я? Мой дядя женился на девушке из Тана, вот Тавин и родич мне. Надеюсь... - она озабоченно нахмурилась, - он ведь немолод. И не очень здоров.
    - А ты торгуешь одна? - поспешил он сменить тему, чтобы отвлечь спутницу от тревожных мыслей. Уловка сработала: молодая женщина (на вид ей было не больше тридцати) лукаво усмехнулась:
    - Вряд ли ты предлагаешь разделить со мной фургон, а? - он улыбнулся, вдруг осознавая: не фургон, но... если бы она захотела... и досадуя, что краснеет. - Судьба пока не свела меня с тем, кого приятно видеть рядом всегда. Ничего, всему своё время. А с торговлей-то я и одна неплохо справляюсь.
    - Торговцы говорят, - осторожно заметил юноша, - на дорогах стало больше разбойников.
    - Говорят, - согласилась Нелия, вроде бы не обиженная явным намёком на её неспособность уберечь свой товар от разбойников. - Да и всегда говорили. Ты вот, к примеру, один странствовать не боишься?
    Джер, озадаченный таким сравнением, молча коснулся рукояти меча. И замер: его пальцы холодило лезвие кинжала. Острого кинжала. Будь он разбойником с каплей мозгов, дёргать рукой он не стал бы.
    - А если их несколько?
    Она с усмешкой сунула кинжал в сапог и молниеносно выхватила из ножен на поясе второй.
    - Я метко бросаю. Если уложишь двоих, прочие не станут проверять, много ли осталось кинжалов. А их, разбойников, помногу и не ходит, ведь чем больше, тем легче поймать, много зла для Вэй слышнее.
    ...А когда кто-то начнёт творить зло в одиночку, Вэй его, выходит, могут и не заметить? Какой тогда прок Тефриану от состоящей из Вэй Стражи? Дверь грохнула, заставив его вздрогнуть: Луч удалился. Юноша облегчённо вздохнул. Тайна Тайной, и белый плащ - это здорово, а всё же рядом с Магистрами ему как-то не по себе. Интересно, что ж стряслось у сьера Тавина? Ну, больной не лежит, уже хорошо...
    «Подари мне ночь, подари мне свет,
    Подари мне то, чего в мире нет,
    Я пойду за тобой...»
    Песня тревожила. Джер поймал себя на том, что впервые за вечер рад громкому голосу менестреля. Нет, сам-то голос больше нравиться ему не стал, но вот мотив и слова...
    «Если бы я умел петь, если бы я посмел, если бы не та ссора на площадке... если бы он вошёл сейчас, увидел меня и улыбнулся. Если бы я не услышал сказанных не мне слов. Если бы я не был трусом».
    Странно: голос к песне совершенно не подходил, как одежда худого не идёт толстяку. Джер поискал глазами знакомого слугу. Тот (может, дело в неком особом чутье слуг?) немедленно появился рядом.
    - Пожалуйста... - он чуть помедлил, сомневаясь, но всё-таки решился: - Позови мне менестреля.
    - Позвать? - юноша с ошеломлённым видом закрыл рот и кивнул. - О... да, милорд. Сейчас, милорд! - и даже его походка стала растерянной. Джер вспомнил эллин и со вздохом признал: а чего ещё ждать.
    Менестрель растерянным не казался. Казался он спокойным. А под покоем - весьма встревоженным.
    - Присядь, - велел Джер. Слуга с любопытством глядел на них, стоя поодаль, но заметил его взгляд, покраснел и исчез. Менестрель послушно сел - настороженность и склонённое лицо. С виду ему было лет шестнадцать. Как мне, думал Джер, и слуге, и здешнему сыну Обета, но все мы - такие разные...
    - Последняя песня, - начал он, менестрель напрягся сильней, и сомнения пропали. - Она же не твоя?
    Удивится, предполагал он, или испугается. Но менестрель посмотрел на него почти с вызовом.
    - Не понимаю, милорд. Почему вы решили, милорд?
    - Свою, - объяснил Джер, - ты спел бы правильно. Я тебя слушал очень внимательно.
    - Милорд столь хорошо разбирается в музыке?
    - Милорд разбирается в людях, которые говорят правду. Или не говорят. Кто пел её при тебе?
    Менестрель молчал и глядел отнюдь не дружелюбно. И говорить правду явно не собирался.
    - Уходи, - тихо сказал Джер. - Я не хочу, чтоб тебя обидели или выгнали без денег, но выносить тебя больше не могу. Если б ты только плохо пел, я потерпел бы, ведь дом не мой, и я тут не один. Но брать чужое и выдавать за своё - это ложь и воровство. Даже если речь о песне.
    Конечно, он ушёл; но удовлетворения Джер не ощутил. Он всё ещё слышал ту песню, немножко по-другому... очень по-другому. Он зажмурился, и у призрачного голоса сразу появилось лицо... в эллине. Я дурак, я должен был спросить прямо, назвать имя, я же помню имя, но почему, почему я думаю так?
    -...всех Рыцарей тошнит от менестрелей! - он поднял ресницы: трое юношей, среди которых был тот слуга, и девушка. Ребята смеялись, а говорила она. - Жалко, я хотела потанцевать, вот явился некстати!
    Стояли они довольно далеко. И вовлекать в беседу его, конечно, не намеревались. Но...
    - Неважно, менестрель или нет! - он привстал; компания мигом перестала смеяться и дружно на него уставилась. - Но он пел неверно, портил чью-то хорошую песню, и я... - он осёкся: они почтительно кивали, но он-то хотел, чтобы его поняли, - а они не понимали. И не поймут, что он им ни скажет. На их лицах большими буквами написано: ну ясно, Рыцарь, а Рыцарей тошнит от менестрелей. И всё.
    Джер снова лёг на подушки и закрыл глаза. Сочтут его надменным или грубым; ну и пусть. Чувство радости, с которым он ехал сюда в фургоне Нелии, исчезло: его сменила неожиданно острая печаль; даже аромат миал наполнился горечью. «Подари мне то, чего в мире нет, я пойду за тобой…» Не пошёл ли я за несбыточным, нереальным? Я говорил тогда Керу - я живу, а не тоскую о том, кому до меня нет дела... а правду ли говорил? Рыцарь. Но я не верю в злые помыслы всех в мире Вэй, мне нравятся песни менестрелей и не нравится манера запихивать их в эллин, и Великих Тайн мне пока не открылось... а Кер сказал, Рыцарем зваться нельзя, если у тебя нет друзей. Но что же мне делать, если единственный, с кем я хотел дружить, столь высоко, и я старался изо всех сил, но так и не смог дотянуться…
    - Ты спишь? - промурлыкал голосок. Юноша не сразу понял, что обращаются к нему, но так и было: его ещё тронули за руку. - Спать на полу в гостевой не очень уютно. Тебя обязательно звать милордом?
    - Лучше Джер, - сказал он. Девушка сидела возле него, расправляя широкую юбку, и улыбалась.
    - А я Лана. Джер - красиво звучит. Но коротковато для высокого лорда, а? Как будет целиком?
    - Джерин Вэлиан Ситтин, - покорно назвался он, - из Замка Эврил. А ты... вы откуда, сьерина?
    Она рассмеялась. На коротких, мелко завитых светлых волосах дрожали голубые лепестки миалы.
    - Вообще из Вязов, как Тирис, - она кивнула на проходящего мимо хозяйского сына Обета. - А тут я работаю, ну, по дому: вытереть пыль, подмести, всё такое. Он тебе не нравится, потому что из деревни?
    - Тирис? - Джер немного смутился: она за ним наблюдала? - Дело не в деревне. Я... его плохо знаю.
    - Ой, ладно, - фыркнула Лана, - он задавака, все видят. Нос кверху и пошёл, будто сам Верховный. А вот ты вроде нет. Я думала, ты ещё хуже. Крутой воин, Заповеди, Свет, а мы тут под ногами шныряем.
    - Я не отношусь так к людям! - он подавил безнадёжный вздох. - Ты это решила из-за менестреля?
    - Да ты прав, пел он неважно. Ну его в трясины. Ты не собирался провести ночь тут на полу, верно? Пошли, я покажу твою спальню. Из-за нашего пропавшего Вэй сьеру не до вежливости с гостями...
    Он хотел расспросить, но отчего-то молчал, шагая за нею по узкому коридору, по лестнице, во тьму комнаты, освещённой лишь звёздами... и когда она обняла его и поцеловала, молча ответил поцелуем и позволил увлечь себя на кровать, в мягкую, тёплую, такую простую и головокружительную темноту...