Мой наставник и друг – уж, простите, дорогой Моцу-сан - все больше задает вопросы. А как ты, милое дитя, уложишь в пять строчек ночное небо? Что общего у парусника, отраженного зеркалом моря с тобой, когда ты смотришь на него? Вопросы...вопросы.... Я отвечаю. Иногда порядком поломав голову и исписав с десяток карандашей.
Он всегда внимательно читает.
И задает следующие.
Ну, точно ребенок малый, право слово! И кто из нас дитя?
Вчера мы долго сидели за чаем. Чай Моцу-сан предпочитает по-русски: самовар, сахар кусками (тот, что колоть щипцами нужно), и... чтоб до седьмого пота, с полотенцем. И вот сквозь пар, плывущий над блюдцем, проступает вопрос:
-На рынок ходила сегодня?
Отстраняю чашку.
-Не ходила.
-Чего так?
С ним либо правду, как на духу, либо никак:
-Ругань базарная надоела. Вот где уже! – Ребром ладони по горлу провожу. - То прилавок не поделят, то с покупателем сцепятся, то покупатели между собой, то все скопом сразу.... Мат-перемат.
Гляжу, растянул Моцу-сан тонкие губы свои в улыбке, но продолжаю:
-Можно не о рынке? О корабликах, птичках, о... -Ищу глазами хоть что-нибудь, что подойдет для описания. - О лампах, утюгах. Могу о тапочках Ваших… хоть повесть, хоть роман.
Он дует и пъет. Сахором закусывает. Улыбается.
-Ну, пожалуйста... - Почти ною я. - О та-а-апочках....
И вдруг выдает Моцу-сан:
-Ты, милое дитя, пиши… о тапочках. А грязь… ее всегда найдется, кому месить.