Надежда присела на край кровати, разминая натруженные руки. Кости ломило от холодной воды.
- Ну, кажется, ничего не забыла, всё перестирала, чугунок с картошкой в печку поставила, чтоб не остыл…Часа в два придут Сергей с Санькой из типографии, а к утру, гляди, и Маня с ночной вернется…
На печи посапывали повзрослевшие за эти пять военных лет младшие ребятишки.
В сенях уже было морозно и пахло соломой и первым снегом, а в хате, слава Богу, тепло и сухо. Дров Лешка с Толей наносили из лесу еще летом и себе, и соседке.
- Надо бы подкрутить фитилек у лампы, - подумалось Надежде, - керосин в бутылке, что принес Толька от соседа, закончился ещё позавчера, и в лампе совсем немного осталось…
Электростанцию, правда, быстро восстановили, ещё в начале зимы сорок пятого, но свет давали с перебоями, а чаще в домах совсем отключали, типографию и заводы надо было запитывать.
Она подкрутила фитилек и тихонько приоткрыла сундук. Там, завернутое в платок, хранилось её обручальное кольцо.
- Верить, не верить Нюське, не знаю…
Сердце разрывалось от боли, страданий и ещё больше мучила неизвестность. Последняя весточка от мужа пришла вместе с похоронкой на его старшего брата. Николай тогда писал, что сейчас он в Польше, был в плену, два раза бежал, ранен, из госпиталя попал на передовую... скучает по дому, детям…писал, что война скоро кончится… а через несколько месяцев пришла похоронка и на его младшего брата…
Катерина, подруга Надежды, получила страшную весть ещё в сорок третьем…осталась одна с тремя детьми…
Люди боялись почтальона и молились, чтобы тот не зашел к ним в дом.
Клава встретила своего в сорок пятом, правда без обеих ног, но зато живого. С войны привез гармошку, как начнет играть, бабы в слезы…
А вот от Николая никаких известий, а уж больше полугода прошло, как война кончилась…
Надежда пряталась от детей, плакала по ночам и молилась, пусть калека, больной, какой угодно, лишь бы живой…
Она встала и подошла к окну.
- Вроде луна уже полная, значит пора…
Она накинула платок и вышла во двор. Главное всё теперь сделать так, как велела Нюська.
Со звездного чистого неба на неё глядела лупастая круглолицая луна, освещая своим таинственным светом и двор, и колодец, и хату…
Надежда остановилась посреди двора и, повернув кольцо к луне, как велела Нюська, стала вглядываться в него. Кольцо блестело, и на его внутренней поверхности ничего не было видно, кроме самой же луны. Потом Надежде показалось, что появились какие-то тени и эти тени стали складываться в рисунок. И вот она уже видела как будто бы окно и перекладинки, как у окна.
- Точно, окно, окно и есть. Ох, хорошо, что не крест, значит, живым должен быть…
- Но почему ж окно? Неужели в чужой семье где-нибудь остался? А, может, и того хуже – в больнице или не дай Бог, в тюрьме?! – забеспокоилась она.
От этой мысли ноги её подкосились, и по сердцу что-то полоснуло, как острой косой.
Она бегом бросилась в сени, схватила кружку, зачерпнула холодной воды и стала жадно пить большими глотками.
- Ничего, ничего, главное, чтобы живой был… пусть и в тюрьме, ничего, дождемся. Может и посадили за то, что в плену был, но ведь бежал же, и потом ранен был и снова воевал…
Она прилегла, не раздеваясь, и всё время молилась, чтобы только живым был.
Усталость взяла своё, и Надежда заснула, но даже во сне ей снилась то больница, то окно с решетками в тюрьме, то будто снова немецкие танки шли по улицам, и автоматчики …
и страшно воющие, угрожающие «не…су…не…су…» бомбардировщики… а она бежала куда-то, искала детей, закрывала их собой и все время мучилась, чем же завтра будет их кормить…
Её разбудил стук в окно. Светало. На улице кто-то стоял, вглядываясь в темную хату.
Надежда прильнула к стеклу.
- Господи… Николка…
Лицо Николая было совсем близко, заросшее щетиной, худое, но такое родное…
-Николка, ты?
-Я, я, Надежка, я…
Она бросилась в сени, и распахнула двери…
На пороге стоял он, её Николка, измученный, грязный, худющий, весь перевязанный, но живой!
Она бросилась к нему на шею, стала обнимать, потом отбежала в хату, закричала: «Дети, дети, вставайте, отец вернулся… », потом снова бросилась к нему, стала стаскивать шинель, схватила котомку, потом снова к детям…
-Отец, отец… вернулся, живой!