Остановка в пути

               

Из цикла историй под общим названием  «ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ».



***

         В далёкой стране Бразилии, на берегу синего океана, вдали от всех, в одиночестве сидел Педро и, глядя на   яхты и белоснежные круизные лайнеры, с грустью размышлял о Великой Несправедливости, с которой устроен мир.
         «Почему у одних есть всё, а у других – нет ничего? Ведь если мы все дети одного Бога и он, как нам говорят, одинаково любит всех своих детей, то почему, почему  одним он дает так много, а другим – не дает ничего?».
         Этого он, Педро Рабинович, эмигрант из далекой России в третьем поколении, понять никак не мог. Вот он, Педро, он   любит всех своих детей – «Что б они были здоровы!», – и не делает между ними никакой разницы. И если бы у него, у Педро, было, что им дать, то он разделил бы им всем  поровну. Просто ему, бедному человеку, хроническому безработному, нечего им дать, своим нищим, полуголодным детям. И жену свою, Луизу, он тоже любит. И отца, немощного старика, беспомощного и больного. Только что он всем им может дать? Ведь у него самого ничего нет.
         Педро вздохнул и поднял глаза к небу – «Господи! Прошу тебя, сделай для меня хотя бы малость – забери меня отсюда! Если ты любишь меня, Господи, прошу тебя, как сын просит отца - забери меня отсюда, Господи! Я больше не могу, вернувшись домой, видеть   вопрошающие глаза жены,  в которых робкая надежда сменяется безнадежным смирением. Я больше не могу слышать, как мои дети, мои маленькие, горячо любимые дети, съев свои крошечные порции и подняв к небу голодные глазёнки, смиренно благодарят тебя! Нет у меня больше сил, Господи!». Так просил Господа Педро, но тот оставался глух к его мольбам.
          Солнце, проделав свою ежедневную работу, уже спешило на отдых. Педро тоже поднялся и тяжело побрел домой.

          Когда-то давно, а, может, и не так уж давно – всё у него у жизни как-то сдвинулось, перепуталось – была у Педро работа. Хорошая, чистая работа бухгалтера в маленькой фирме. Зарабатывал он немного, но, вполне достаточно, чтобы прокормить семью и даже отложить кое-что на чёрный день. И он таки пришёл, этот чёрный день - фирма разорилась, и Педро оказался на улице.

          Поначалу он даже ничего не сказал жене о потере места – надеялся быстро найти другое.  Каждое утро, одевшись в костюм и взяв портфель, Педро бодро уходил из дома, привычно целуя жену в щеку. Но дни шли, а работа не находилась. И пришло время, когда ему пришлось сознаться в обмане. Лу тогда сильно плакала, а вместе с ней плакали и дети, не понимая, что случилось. Маленькие сбережения быстро растаяли и Луиза, которой надо было кормить детей, пошла работать. Постоянной работы у неё тоже не было – она мыла полы, стирала – бралась за любую подвернувшуюся. И понятно, ведь у неё не было никакого образования, никакой профессии. А он, Педро, образование имел, он был дипломированный бухгалтер! И ему подходила не всякая работа. Но, видя, как выматывается жена, разрываясь между случайными заработками, на которые они все жили, домом и детьми, Педро оставил свои мечты о нормальной, достойной работе и устроился помощником продавца в магазин. Но продержался там недолго. Продавец, чьим помощником он был, просто ноги об него вытирал! Это было так унизительно! Кто же такое может вытерпеть? На следующей работе Педро продержался ещё меньше. А на последней – совсем ничего. Потом просто перестал что-то искать.

          И теперь, каждое утро, выпив свой кофе и посадив отца, уже прибранного Луизой, в кресло, Педро молча уходил из дома на берег и до вечера сидел там, предаваясь своим мыслям о несовершенстве мира. И от этих мыслей грусть наполняла всё его существо, а сердце болело, словно раненое стрелой. И постепенно жизнь, изобильная жизнь, в которой не было места ему, Педро, начала терять всяческий смысл. Вечером он возвращался домой, съедал свой ужин и, поцеловав детей, молча шел спать. Луиза вопросов не задавала - только   смотрела на него взглядом, полным сочувствия. Ах, лучше бы она скандалила и орала. Зато отец, целыми днями сидящий в кресле у окна, бурно радовался приходу Педро и просил поиграть с ним, ошибочно принимая сына за своего младшего брата Наумчика, умершего ещё в детстве. И обижался, потому что тот, игнорируя его просьбы, проходил мимо. И дети, его дети, у которых от голода вечно бурчало в животах…

         Вынести всего этого Педро не мог – и он заболел. И заболел какой-то странной болезнью,  не определяемой врачами. Луиза, от которой остались одни глаза, неизвестно где бравшая деньги, чтобы платить специалистам, показала его всем, кому могла. Но врачи только пожимали плечами, не находя у Педро ничего серьезного. А ему с каждым днем становилось всё хуже и хуже – словно жизнь потихоньку оставляла его измученное бренное тело. Педро знал, что Бог, наконец, услышал его просьбы, и жить ему осталось совсем немного.

         И в один прекрасный день он больше не смог   подняться  утром с постели.
         Луиза позвала соседку, и они вдвоем пересадили его отца в кресло, а потом она, взяв с собой самого младшенького, Микаэля, ушла на работу. Остальные дети, трое, остались дома под присмотром старшенькой, его любимицы, его «фейгале*» - десятилетней Эстер. Педро отвернулся к стене и так пролежал, без сна, весь день и всю ночь, отказавшись от еды и питья, предлагаемых Луизой. А в конце ночи, ближе к утру...

          ...А в конце ночи, ближе к утру, в тот самый предрассветный час, когда связь с земным миром становиться очень тонкой, его исстрадавшаяся, измученная душа тихо вышла из никчемного тела, лежащего на кровати, и, освобожденная, расправив затёкшие члены, тронулась в долгий путь.

          Но, не успела душа покинуть комнату, как у неё за спиной раздался скрип открываемой двери.
          И душе стало любопытно.
          И она оглянулась.
          О! Лучше бы душа никогда не делала этого.
          
         В комнату, держа в руках чашку с парящим бульоном, бочком протиснулась Луиза. Осторожно, что бы не шуметь, закрыла дверь плечом и подошла к кровати. Поставила чашку на столик и наклонилась, прислушиваясь. Потом встревожено выпрямилась, наклонилась опять, и тихонечко потрясла «тело» за плечо. Потом, не видя реакции, потрясла сильнее, отпрянула, прикрыв рот рукой и...
         - Пиня?.. Пинечка? Да как же так? Да что же это такое? Господи... Нет!!! Да на кого же ты нас оставил?! Как же мы без тебя теперь жить-то будем?! Пи-неч-ка!
         Видя такой неожиданный оборот событий, душа (ей почему-то казалось, что своим уходом она только облегчит им существование), заметалась и сделала попытку вернуться в оставленное тело. Но тело, то ли обиженное на душу, то ли ещё по каким-то причинам, душу обратно не приняло.
         На крик Луизы сбежались проснувшиеся дети и заплакали, заголосили вместе с матерью. Вот это было уже просто невыносимо – и душа сделала ещё одну попытку. И опять – безрезультатно. И ещё попытку. И ещё...
         Через пару часов тело забрали, и, в тот же день до захода солнца, завернув в тряпочку, предали земле.
         Душа пыталась помешать захоронению, ведь тело - это был её последний шанс! Но на неё никто не обращал внимания и всё прошло как положено, своим чередом. Скорбно и торжественно.

         Вот так и оказался Педро – и ни там, и ни здесь. Вроде как  уже и мёртвый, но в то же время, вроде как ещё и живой. И понял Педро – всё, что было с ним до этого, это были всего лишь цветочки. А настоящие ягодки, зрелые и полновесные, он начал иметь только теперь.

        Убитая горем Луиза, в силу обстоятельств лишенная возможности отсидеть «шевУ*», всё плакала и плакала. Педро пытался обнять её, успокоить. Он говорил жене ласковые слова утешения и любви. Слова, которые, обидевшись на жизнь, он уже давным-давно не говорил ей. Но Луиза не слышала его, безутешная и одинокая. Педро вдруг заметил, что, несмотря на заплаканное лицо и похудевшее тело, его жена, его бывшая жена, не менее красивая и привлекательная, чем в молодости. И опять очень пожалел о своем теле, одиноко лежащем в холодной земле. Его дорогие, горячо любимые дети, плакали вместе с матерью, забыв о еде и сне. И даже по щекам отца, одиноко сидящего в своём кресле, текли слёзы – как будто он понял, что покинувший его мальчик был вовсе не Наумчик.

         А потом заболел Даниэль. А следом за ним – маленькая Изабелла. Болезнь была заразной, и Луиза отдала детей в муниципальную больницу для бедных. Педро, раздираемый болью и тревогой, всё своё время проводил возле больных детей, только изредка наведываясь домой, чтобы убедиться, что там всё в порядке. А под дверью больницы, выплакивая сердце, стояла Луиза, которую не пускали к больным, заразным детям. Почти неотлучно находясь в больнице, он видел, как сгорают от жара его малыши, а лекарства, им предназначенные, уходят на сторону. Как  ночами по палате шныряют крысы, вскакивают на детские кроватки и обнюхивают детишек – может, можно уже кем-нибудь поживиться? Педро видел всё! Только что он мог сделать?
         И его ангелочки, близнецы Даник и Бэллочка, его горячо любимые дети, сгорели, как свечечки. Их маленькие души, взявшись за руки, медленно проплыли на небеса мимо хотевшего прижать их к своей груди  отца, посмотрев на него не по-детски скорбным взглядом.

         Узнав о случившемся, Луиза перестала плакать и, окаменевшая, вернулась домой – к оставшимся детям. После скромных похорон, где она не проронила ни слезинки – уж лучше бы она кричала и плакала! – Луиза заново пошла искать хоть какую-нибудь работу. Потому что за время болезни детей, пока она неотлучно стояла под дверью больницы, его Лу потеряла всё, что у неё было. Изо дня в день, каждое утро, она уходила на поиски. Дома, за старшую, оставалась маленькая Эстер, а с ней – двое малышей, нуждающихся в уходе – годовалый Микаэль и дедушка. Отца Педро уже никто не пересаживал в кресло, и он целый день, до прихода Луизы, лежал на спине, с подложенной под него «уткой». Педро видел, как тяжело томуу лежать неподвижно, как у него затекает и болит всё  тело.
        И, однажды, его отец, старый Самуэль, попытался сам - ну хотя бы немножко! - повернуться на бок и упал с кровати на пол. Педро ьросился к нему, чтобы подхватить, но отец прошёл сквозь его руки и сильно ударился головой о каменный пол. Напуганная Тери, плача, попыталась поднять его, но он лежал, словно мешок с мякиной, не подавая никаких признаков жизни.
        А потом старик вдруг открыл глаза и – о, чудо! – увидел его, Педро. Взгляд у него, впервые за многие годы, был ясный и осмысленный. А в глазах стояли слезы.
        - Прости меня, мой мальчик – сказал он Педро, – прости меня за то, что я потратил все деньги, оставленные дедушка, что я потратил все деньги, оставленные дедушкой! Но ведь я хотел, как лучше. А оно, видишь, как обернулось...
        Дедушка Педро, Пинхас Рабинович, когда–то давно, молодым человеком приехал из смутной, раздираемой гражданской войной, России в сказочную страну Бразилию. И не только не пропал, как ему, плача, предрекали   родственники и друзья, а, наоборот, преуспел и даже сколотил некоторый капиталец. И пока был жив дедушка, жили они безбедно и ни в чем не нуждались. А потом дедушка - Царство ему Небесное! – отошёл в мир иной. И отец Педро, Самуэль, в то время ещё здоровый и активный, из всех черт характера отца унаследовавший лишь одну – авантюризм, желая улучшить положение, вложил все деньги в какое-то весьма сомнительное предприятие. Педро, в то время уже женатый, в дела отца не вмешивался. Во-первых, он был воспитан почитать старших, а во-вторых, имея неплохую работу – спасибо дедушке, успел дать внуку образование - достаточно крепко, так он тогда думал, стоял на своих собственных ногах. Деньги пропали, а сам Шмуэль Рабинович, у которого всё забрали за долги, чудом избежав тюрьмы, переселился к сыну. И, съедаемый угрызениями совести, быстренько убежал в детство, в те прекрасные, беззаботные времена.
         - Прости меня, мой мальчик! Прости, если сможешь.
         И Педро простил отца, на которого долго держал обиду. Простить-то простил, но его отец, старый и немощный, так и оставался лежать на холодном полу. И Педро, при всём своем желании, ничем не мог ему помочь. Вечером пришла Луиза, и они вдвоем, она и маленькая Эстер, срывая спины, подняли старика и положили обратно на кровать.
             
         Каждое утро уходила Луиза на поиски работы, и каждый вечер возвращалась ни с чем. И тогда, отчаявшись, его жена, его Лу, продала себя. Продала себя грубому, полупьяному, неотесанному животному! Его нежная, горячо любимая, «маленькая Лу»... Этого  Педро вынести не мог. Он закрыл лицо руками и убежал.

          Когда, придя в себя, Педро вернулся домой, была уже поздняя ночь. Накормленные дети и отец спали. А на кухне, за столом, подперев голову кулаком, сидела Луиза и... пела. А на столе, перед ней, стояла почти пустая бутылка текилы. И опять Педро в ужасе шарахнулся прочь.

         Дома он не был несколько дней. После всего случившегося несчастный муж и отец решил вообще не возвращаться домой. Ни-ког-да! Но дом, его дом, тянул Педро к себе, как магнитом. И, не в состоянии бороться с самим собой, Педро вернулся. Вернулся он днём, в то время, когда Луизы обычно не бывало дома. Но за время его отсутствия, по-видимому, многое изменилось. Луиза сидела на кухне за неприбранным столом и перед ней опять стояла полупустая бутылка. Правда, на этот раз она не пела, она пила молча, уставившись неподвижным левым глазом в одну точку. Опухший правый глаз был скрыт под огромным кровоподтёком. Острое чувство вины и жалости к ней резануло сердце Педро. Он упал перед женой на колени и покрыл поцелуями её натруженные, огрубевшие, с поломанными ногтями руки, бессильно лежащие на столе. Не чувствуя его поцелуев, Луиза протянула руку и взяла стакан.

         Опускалась Луиза очень быстро. И ей уже платили жалкие гроши, которые она, забыв о голодных детях, тратила на выпивку. А потом вообще перестали платить деньгами, и она готова была отдать себя сначала за стаканчик, а потом уже и за глоток спиртного.

         Вот так единственным взрослым человеком в доме оказалась старшая дочь Педро, маленькая Эстер. И тогда она, видя вокруг себя открытые голодные рты,  тоже отправилась на поиски работы. И нашла почти сразу.
         Один живший неподалеку добрый дяденька с лицом старого сатира, давно приметивший хорошенькую девочку, за которую некому было заступиться, предложил ей работу «за еду». Лёгкую работу, вполне ей по силам - каждое утро она должна была приходить к нему и прибирать в доме – ничего тяжелого – лишь вытирать пыль. И, хоть добрый дяденька ей чем-то очень сильно не нравился, Эстер согласилась - а что делать? Ведь дома  маленький Мики, и мама, и дедушка, и все они хотят кушать!
          Педро очень хорошо знал этого доброго дяденьку - ведь от бестелесной души, витающей в свободном полёте, ничего не скрыто. И он был против! Но только что он мог изменить?

          И его девочка начала работать. Каждое утро она приходила в этот дом и, как того требовал хозяин, начинала уборку с его спальни. Она входила и начинала прибирать – вытирать пыль, поднимать с пола разбросанную одежду. А он лежал в постели, смотрел, как она двигается, наклоняется – и похотливо пыхтел под одеялом. Потом дяденька вставал и шёл в ванную. А Эстер перестилала его постель, удивляясь и не понимая происхождения странных мокрых пятен, которые каждое утро появлялись на простынях. Педро готов был убить этого гада! Этого ублюдка! Он готов был разорвать его на мелкие кусочки! Но...

         И в это утро, Эстер пришла, как обычно. И, как обычно, начала свою уборку. И добрый дяденька, как обычно, лежал в своей постели и, пуская слюни, наблюдал, как она собирает с пола специально разбросанные им вещи. Потом, видимо, решив, что насмотрелся уже вполне достаточно, добавив в голос патоки, прогнусавил
         - Ах ты, маленькая моя труженица... Отдохни немножко. Иди сюда, приляг рядом со мной. Дядя тебя  не обидит. Мы просто немножко вместе полежим. А потом ты пойдёшь домой, и я дам тебе денег. И ты купишь себе конфетки. Иди сюда, маленькая, не бойся.   
          И поймал её за руку.
          Укусив дядю, Эстер выдернула ручку и, не сводя с него испуганных глаз, начала пятиться, пока не уперлась спиной в угол, противоположный от двери.
          - Ну же, иди сюда. Лучше иди сама, а то дядя рассердиться и, не только не даст тебе никаких денег, но  ещё и накажет. А ну иди сюда, маленькая дрянь! Не хочешь? Так я сам к тебе приду!
          И он, откинув одеяло, встал. И пошёл к его, Педро, дрожащей от ужаса девочке. Старый, душной козёл в одной лишь пижамной куртке.
          Сам не свой от ярости, Педро кинулся на него и оттолкнул.
          Но его руки прошли сквозь пустоту, а этот негодяй, этот подонок, даже ничего не заметил!
          Шаг за шагом, медленно, словно растягивая удовольствие, с мерзкой плотоядной улыбкой на губах, он приближался к его дочери, его нежному  цветочку, его птичке, полуживой  от ужаса.
          И опять Педро кинулся на него, вложив в свою попытку всю отцовскую любовь. И схватил негодяя за горло.
          И - о чудо! - его руки, сомкнутые на горле мерзавца, вдруг ощутили плоть! Педро сжал руки изо всех сил и начал душить старого вонючего сатира...

          - Пиня, Пиня, очнись! Что с тобой? Пинечка?.. Да что ж ты меня так трясёшь?! Да проснись же ты, наконец! Пиня!

          Педро открыл глаза и рывком сел на кровати. Посидел несколько минут, приходя в себя, осмотрелся по сторонам. Осторожно ощупал сначала себя, потом Луизу.

          - Что? Пиня, что случилось? Тебе плохо?
          - А дети?.. Где наши дети, Луиза?!
          - Да там. Спят в своей комнате. Пиня, что...      
          - Все? И  Тери? И...
          - Ну, конечно! Да что же...
          - О, Господи! Спасибо тебе! Я так счастлив! И я так люблю тебя, Луиза! Моя маленькая, мужественная Лу!

          Педро поцеловал жену, онемевшую от таких давно не слышанных признаний, долгим поцелуем в губы, встал, и, ни слова не говоря, даже не выпив свой ежедневный утренний кофе, ушёл из дома.

          Через два часа, Педро Рабинович, молодой мужчина, тридцати четырех лет от роду, начисто забыв о дипломе бухгалтера, о своей тяжёлой, неизлечимой болезни, и, что самое главное – о несовершенном устройстве мира, устроился на работу в Порт. Грузчиком.
             
            

            
            Фейгале* - птичка моя, птенчик (идиш). 
            ШевА*    - семидневный траур по усопшему(иврит).