Герда

Мы – дети своей эпохи. Дети общественного устройства. Мы приписаны к семье, к дому, к университету, к работе. У нас есть документы, индивидуальные номера. Мы – номера. Дата рождения, возраст, паспортные данные, номер пенсионного свидетельства, место жительства, номера телефонов, домашних, мобильных… Цифры, цифры, цифры. Бесконечная и безначальная череда цифр, из которых сложены мы – живые люди. А живые ли?
Мы состоим из клеток, молекул, атомов, ядер. Нас можно расщеплять на части, нас можно изучать под микроскопом, нас можно клонировать, нас можно гипнотизировать. Нас можно выучить, выследить, вычислить. Нас можно записать формулой, номером, штрих-кодом. Мы – дети цивилизации. Мы – запрограммированы на жизнь. Мы живём от рождения и до смерти. А живём ли?
Группа «Ария» пела:
Дай мне сойти с ума,
Ведь с безумца и спроса нет.
Дай мне хоть раз сломать
Этот слишком нормальный свет.

Нас можно контролировать, нас можно сдерживать, нами можно управлять, но только до тех пор, пока в формулу не закрадётся ошибка, до тех пор, пока цифры не поменяются местами, пока в человеке не нарушится баланс, пока он не захочет убить то, что должно служить обществу. И тогда уже никто не сможет его остановить.

Я познакомился с ней на репетиционной базе, куда мы пришли вместе с другом пытать счастья – пробовать свои музыкальные силы в электричестве. У нас были за плечами два милых флайта (самые паршивые гитары, какие только можно было найти в городе), три песни, написанные моим другом Марком, и много-много планов на будущее, ради которых собственно всё это и надо было.
Ей звали Герда. Вернее, так её называл дядя Саша, содержавший подвал заводской общаги и использовавший его вместо репетиционной базы для юных талантов. Каждый, кто мог заплатить 200 рублей за два часа, был талантом, мог пользоваться хрипящими колонками, старыми комбиками и пахнущим собачим кормом микрофоном. Но выбора у юных дарований не было, поэтому никто не жаловался, а даже рекомендовал дядю Сашу, как самого лояльного музыкального спонсора.
Герда была его подругой. Сначала мы с Марком решили, что она его любовница, как-то слишком расковано она вела себя рядом с ним, обнимала, целовала в щёку в дело и без дела. В общем, она миловалась с дядей Сашей, а мы краснели, как два неопытных школьника, потому что Герда нравилась нам обоим. Высокая, стройная, с горящими карими глазами и длинной русой косой, которой могла позавидовать любая модель, снимающаяся в рекламе шампуня. Она наблюдала за нами с любопытством и пару раз оставалась посмотреть, как мы репетируем.
- Ты слишком уходишь в гитару, - говорила она мне, затягиваясь терпким дымом «Capitan Black». – Зрители должны видеть твои глаза, а не макушку.
Я научился держать гитару в руках всего два месяца назад, поэтому ни о каком взгляде на виртуальных зрителей и речи не могло быть. Мне бы мимо ладов не промахнуться, какой уж там вид.
Песни Марка ей нравились. Они нравились всем, потому что были искренними, пронзительными и о том, что волнует каждого. Хотя Марк никогда не писал того, что нужно публике. Он искал в творчестве выход своим эмоциям, своей страсти. Он был беззаветно влюблён в человека, находящегося за сотни световых лет от него, и их встреча была практически невозможна. Поэтому он и решил заняться музыкой, чтобы хоть на миг приблизиться к своей мечте. А я ему в этом помогал. Мне было скучно, а Марк знал, что делать и куда идти. Поэтому мы и оказались в этой тесной каморке, обитой яйцеклеткой, пропахшей пивом и табачным дымом.
- Герда, а ты поёшь или играешь? – спросил Марк, когда мы шли домой после репетиции. Оказалось, что Герде нужно было идти в одну сторону с нами. И это нас обрадовало.
- И пою, и играю, но только очень редко и для очень близких людей, - улыбнулась она и отчего-то звонко рассмеялась, притом что глаза остались грустными и туманными. Уже тогда я понял, что Герда что-то скрывает за своей раскованностью и извечным позитивом. Что-то очень глубокое и страшное.
Мы шли по весенней улице, ловко перепрыгивая через бегущие по разбитой дороге ручьи. Кругом звенела жизнь. Бас-гитара приятно тянула плечо, мы обсуждали песни Марка, скорость моих пальцев, наше светлое будущее. Молодость всегда спешит вперёд. Ей не важно то, что есть сейчас. Ей хочется заглянуть за грань и увидеть то, что будет потом, потому что кажется, что там впереди будет только лучше. Должно так быть, непременно будет!
Наши пути расходились около супермаркета, на котором красовалась надпись «SPAR». Мне нужно было сворачивать направо, к школе, Марку налево – к детскому садику, а Герда сказала, что пойдёт вперёд к железной дороге, встречать поезд.
- Но там же нет станции? – удивился я, щурясь от яркого солнца и поблёскивающего под ногами талого снега.
- А зачем мне станция? – пожав плечами, беспечно сказала Герда и посмотрела вверх, на небо. – Мне и одного поезда хватит.
Потом она засмеялась в своей обычной, неискренней манере и побежала вперёд, наступая в лужи и обрызгивая прохожих ледяной водой. И солнечные лучи перепрыгивали с лямок её кожаного рюкзака на русую косу и обратно.
Вечером мне позвонил Марк и сказал, что Герда думает о самоубийстве. Он прочитал это желание в её глазах и явно истеричном смехе. Марк учился на информатика, но в психологии разбирался лучше всякого дипломированного специалиста. Мы проговорили об этом до трёх ночи и пришли к выводу, что бороться с этой ситуацией нет никакого смысла, поскольку есть вероятность сделать только хуже.
А потом Марк уехал к родственникам в Санкт-Петербург. А я никогда не был психологом и вообще в людях разбирался крайне плохо.
От нечего делать я пришёл на театральную площадь, где собирались любители русского, да и не только, рока, разудалые байкеры и просто любители попеть песни и попить пива.
Я пришёл туда с гитарой, поэтому меня встретили как своего. На тот момент я знал там пару-тройку человек и аккорды двух-трёх песен, но этого было достаточно, чтобы влиться в праздный, вечно отчего-то отдыхающий коллектив. Мы пели песни «Кино», «Короля и Шута», «Арии». Пиво текло рекой – были среди нас любители потратить последние деньги.
Герда всегда была в центре внимания. Её приятный, хорошо поставленный голос обрамлял наше душевное, но абсолютно безголосое пение и привносил нотку профессионализма. Но своих песен она не пела. Отшучивалась очень умело и с неподдельным отчаянием. А я всё смотрел на неё и не верил, что она может думать о смерти. В моём мире всё было просто и понятно. Если есть какая-то проблема, то её нужно решить и жить дальше. И нет ни одного повода для того, чтобы не любить жизнь.
Как говорил мой знакомый буддист, все жизненные волнения подобны верхнему слою океана, а внизу – километры покоя и тишины. И я в самые сложные моменты представлял себе этот бездонный океан, колышущийся ветром на поверхности, и мне становилось спокойно и легко. А всё плохое и впрямь имеет свойство уходить в прошлое и там оставаться.
Герда всегда уходила с театралки одной из последних. Она сидела на ступеньках, курила много и молчала. Я говорить не умел, да и не знал, что ей будет интересно, поэтому просто сидел рядом и смотрел на ночной город. На проезжающие мимо машины, автобусы, на горящие огни.
- Ты славный мальчик, Лёшка, только рядом с тобой повеситься хочется, - однажды сказала мне Герда после того, как весь день смеялась над неувязанным, долговязым Серёгой, который спел свою новую песню. Что-то там про облачка, первую любовь и первые страдания. Я забыл слова сразу, как только закончилась песня.
Слова Герды задели меня, больше не своим содержанием, а тем, что я ничем не мог ей возразить.
- Почему? – всё, на что меня хватило.
- Если кому-то хорошо, то ты тоже радуешься, а если плохо, то ты сядешь рядом и будешь плакать.
- А что нужно делать?
- Не знаю. Может, и ничего не нужно. Мне ничего не нужно, но я вижу, как смотрят на тебя другие.
- И как же?
Герда хмыкнула, затушила догоревшую сигарету об асфальт и поёжилась.
- Как? Как на жилетку, в которую можно поплакаться и выкинуть потом за ненадобностью. Стержня в тебе нет. Силы, что ли… Не знаю. Не разобралась ещё. Опереться на тебя нельзя. Вот.
Её кованые каблуки застучали по бетонным ступеням, и она, не оборачиваясь, пошла к остановке. Я остался сидеть на месте, прибитый ощущением собственного ничтожества и слабости. Вот уже вторую неделю я ждал каких-нибудь слов от неё в свой адрес. И вот дождался. Слишком права была Герда. Слишком правду она сказала. Марк говорил мне то же самое, когда я вёл себя как вафля в ответственный момент. А Марку я всегда верил.

Мы не виделись с Гердой неделю. На улице стояло лето. Пару раз я ходил на концерт дяди Саши, попрыгал под лёгкую музыку и незамысловатые слова о том, что кого-то достала тёща и пора бы уехать в Египет. Дядя Саша никогда не замарачивался по поводу смысла текстов, которые он пел. Он отдыхал, публика отрывалась. Всем было хорошо весь тот час, что шёл концерт, а потом выходили на улицу, довольные и пьяные, и жизнь казалась простой-простой, как два рубля старого образца. Но на следующее утро головная боль напоминала о том, что есть и более сложные материи в этом лучшем из миров. Да, и вообще, отдыхать тоже нужно уметь и заслужить на это право.
Герда на концерты не ходила. Я ничего про неё не спрашивал, да и у кого было спросить. Я был третьим молчаливым грифом в пятом ряду в их тусовке, поэтому после концертов сразу шёл домой, готовиться к экзаменам. Была же ещё и другая реальность – университет, который требовал к себе пристального внимания две недели в году: в зимнюю и летнюю сессию.
Я смотрел в потолок широко распахнутыми глазами и никак не мог уснуть. Все эти производные и интегралы, которые нужно было выучить наизусть, не давали мне покоя, да ещё у брата начался насморк, и он громко шмыгал носом, тоже ворочаясь на кровати без сна.
Мысль медленно пробиралась в вате, заполнившей голову. Мысль была о планах нашей группы. О том, что надо бы и мне написать песню, но Марк не хотел этого. Во мне не было таланта, не было видения, я всегда врал в стихах, которые писал ещё в школе. Мой слог был топорным, ритм маршевым, а мелодии вторичны и вымучены. Так зачем рисковать? Зачем писать то, что заведомо обречено на выброс? Лишь один раз я не соврал. Я написал одно четверостишие о смерти отца. И никому не показал. Это было очень личное, такое личное, что я сжёг бумагу, на которой оно было написано, и постарался забыть те слова, потому что всех слов было мало, чтобы описать то, что я чувствовал. И даже Марк не знал о нём.
Внезапно ночную тишину нарушил тихий звонок домофона. Он всегда звонит тихо, потому что я не люблю высокие звуки. Это была Герда.
Она стояла на пороге, в ночной рубашке, поверх которой была накинута старая линялая кофта, на ногах – домашние тапки. Лицо её было серым и каким-то по-детски обиженным.
- Пустишь переночевать? – спросила она, запахивая кофту плотнее. Я чувствовал, что она смущается, поэтому не стал ломаться долго. Раскрыл дверь и пустил её в коридор. Из двери нашей с братом спальной комнаты высунулась растрепанная голова Тохи. Он окинул Герду удивлённым взглядом и медленно перевёл его на меня, мол, кто это?
- Тох, поспи сегодня в мамкиной комнате, - сказал я и, заметив, что тот никак не реагирует, более жёстко добавил: - Живенько-живенько.
Мама вышла из своей комнаты, сонная и как всегда не понимающая, что происходит. Герда, мявшаяся около входа, тихо поздоровалась. Моё терпение подходило к концу. Никто не шевелился. Я вытащил Тошку за руку из комнаты и подтолкнул в сторону зала.
- Тоша, пошли я тебе диван разберу. Пусть девочка с Лёшей останется, - наконец, сообразила мама, за что я был ей несказанно благодарен. И Тоха, тяжко вздохнув, поплёлся в зал следом за ней.

- Хорошая у тебя мама, - сказала Герда, проходя в спальню. Она была босая, с распущенными волосами, которые доходили ей до поясницы. Мне она нравилась. Очень нравилась.
- Только долго тормозит, - улыбнулся я, перестилая Тошкину постель. Я хотел знать, что случилось этой ночью, что Герда пришла ко мне, но я не посмел спросить. Понятно было одно – что-то случилось и, видимо, очень плохое и говорить об этом будет больно. Тогда зачем это обсуждать?
- К тебе часто девчонки по ночам бегают? – присаживаясь на кровать, спросила Герда и, прищурившись, посмотрела на меня.
- Ты первая, - смутился я, но быстро взял себя в руки. В конце концов, я ни о чём таком не думал, и вообще сейчас было не то время, чтобы флиртовать. – А ты откуда адрес мой узнала?
- По телефонному справочнику. Сейчас адрес президента можно узнать, не только твой.
- Да уж, куда мне до президента.
- А кто знает, может, ты президентом станешь в будущем? Я бы за тебя проголосовала.
- Точно. За Путина проголосует двадцать миллионов человек, а за меня: ты, Марк, мама и Тошка, и то если денег дам на проезд до универа.
Герда засмеялась. И смех её был искренним, отдающим ноткой горечи и отчаяния. Я почувствовал, что ещё немного, и она заплачет. Но Герда не заплакала. Но мне стало ещё тревожнее от этого. Значит, то, что она скрывает, сокрыто так глубоко внутри, что уже не достать.
Она окинула быстрым взглядом мою комнату и остановилась на старенькой акустической гитаре, которая принадлежала ещё моему отцу. Гитара не строила по ладам и постоянно спускала, но я как-то ухитрялся играть на ней, и получалось очень даже неплохо. Это было дело принципа.
- Можно я сыграю тебе одну песню? – спросила Герда и нервно потеребила край кофты. – Я твоих не разбужу, я тихо, - быстро добавила она.
Я кивнул. Сердце забилось где-то в горле. Я вспомнил её слова о том, что она играет только близким людям. Неужели я, практически незнакомый для неё человек, стал близким? Но что-то подсказывало мне, что всё было намного сложнее. А я никак не мог успеть за ходом её мысли.
Она взяла гитару. Вечером я бренчал на ней, поэтому она была более-менее настроена. Герда пробежала тонкими бледными пальцами по струнам и тихо запела.

1. С неба падают слёзы,
Слёзы ночного дождя.
Ветер их куда-то уносит,
Куда-то зовёт меня.
Я стою на крыше
И сверху смотрю на жизнь,
Которую я так ненавижу,
Которую я так люблю.

Припев.
Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся,
Тихо шепчет мне в душу дождь.
Прыгай вниз и не беспокойся
О том, куда ты попадёшь.
Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся,
Твоя жизнь – сплошная ложь.
Прыгай вниз и ни о чём не беспокойся,
Всё равно когда-нибудь умрёшь.

2. Вечер. Лишь сигарета,
Тихо гаснет уголёк.
Согревая своим светом
Свет, который так жесток.
И выходит дым из лёгких,
Превращаясь в капли дождя.
В этот вечер никто не укроет,
Никто… тебя от дождя.

Припев
Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся,
Тихо шепчет мне в душу дождь.
Прыгай вниз и не беспокойся
О том, куда ты попадёшь.
Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся,
Твоя жизнь – сплошная ложь.
Прыгай вниз и ни о чём не беспокойся,
Всё равно когда-нибудь умрёшь.
(с) Олеся


Я сидел молча, опустив голову и не находя слов. В животе было холодно, словно я выпил кружку ледяной воды, и она не успела нагреться, добравшись до желудка.
- Завтра обещают похолодание, - севшим голосом прервала молчание Герда. И отложила гитару в сторону.
- Сила песни в искренности. Я считаю, что искусство тогда сильно, когда автор пишет о том, что испытал.
Я не смотрел на неё, я боялся поднять глаз. Она думала о смерти. А я – нет. В моей системе ценностей таким мыслям не было места.
- Ты мне не веришь? – в голосе её звучала усталость.
- Верю, - тихо ответил я и посмотрел на бледное, осунувшееся лицо. Глаза её лихорадочно блестели, губы растягивала снисходительная улыбка. – Поэтому больше не пой эту песню, хорошо?
- Хорошо, Лёшка, больше не буду. Обещаю.
Она зачем-то пожала плечами и тихо засмеялась, тряхнув копной русых волос.
- Давай спать, а то ведь у тебя завтра экзамен.
- Откуда узнала?
- На стол твой посмотрела. Что у вас там? Интегралы, производные… Рутина.
- Да, рутина, но без неё никуда.
- А я отказалась от учёбы. Не могу сидеть в духоте и слушать нудные лекции.
Она легла на Тошкину кровать, и я погасил свет.
- А чего ты хочешь? – неожиданно спросил я, и понял, что меня и впрямь интересует её ответ. Вот уже которую неделю я не перестаю думать о нём.
Герда вздохнула. Тяжело. Не по-детски тяжело.
- Отдохнуть хочу. Летать хочу, да крыльев, жаль, нет.
- Но на земле тоже неплохо. Можно найти что-то, что будет радовать.
- Смешной ты, Лёшка. Наивный ещё. Завидую я тебе.
- Чему это?
- У тебя Марк есть, мама, брат. Вон, какой послушный брат. Как ты сказал, так он и сделал.
- А у тебя? – не сдержался я, и сам готов был ударить себя по губам за несдержанность.
Герда долго молчала. Я не слышал ничего кроме тиканья будильника. От напряжения мне показалось, что это не тиканье, а барабанный бой, готовый вот-вот разорвать в клочья мои перепонки.
- У меня тоже семья есть, - наконец, ответила Герда. Спокойно, ровно, механически. А потом опять засмеялась. – Спи, звездный мальчик. А то завтра экзамен не сдашь, меня плохим словом помянешь.
- Спокойной ночи, Герда.
- Спокойной.
- Герда, а как тебя зовут?
- Олеся.
- А меня Лёша.
- Приятно познакомиться. Спи уже.
- Мне тоже. Сплю уже.
Я уставился в потолок. В ушах всё ещё звучали слова странной песни. А человек, поющий её, спал всего в двух шагах от меня. Мы просто ждали утра. Каждый по своим причинам. Ждали утра.

Завтракали мы в полной тишине. Герда не сказала мне больше ни слова. На её лице была, как любят выражаться авторы мелодраматических романов, смертная скука. А потом я пошёл на экзамен, а она к себе домой. Или не домой, я не знал. Но больше я её живой не видел.
Стройная высокая девушка в ночной рубашке и линялой серой кофте. Она каждую ночь уходит от меня в сырое серое утро в направлении туманного парка. А я стою и смотрю ей вслед, звёздный мальчик без стержня внутри. И никогда не пытаюсь остановить. Как говорил Марк, это невозможно. А Марк всегда знает, что говорит.

Я узнал о её смерти случайно. Мне позвонил бывший одноклассник, который жил с ней в одном подъезде. И поведал жуткую историю о девушке, которая спрыгнула с крыши. А потом в её компьютере нашли песню, в которой она пела об этом.
Телефонная трубка дрожала в моих руках, но голос оставался ровным. Никто никогда не знал о моих переживаниях, и никто не узнает. Может быть, во мне появился стержень?
На похоронах было мало народу. Из родственников была только её бабушка. Хорошо одетая, c непроницаемым лицом, настоящая железная леди. Она кинула на гроб белую лилию и тут же ушла, не обращая внимания на косые взгляды соседей. И тогда я заплакал. Не от скорби, а от ненависти. От ненависти к этому жестокому миру, где такое было возможно; к миру, которого я не знал никогда и всё бы отдал за то, чтобы не знать.
Я до сих пор не знаю, что происходило в семье Герды. Что заставило красивую, молодую девушку сделать шаг в никуда. Неужели здесь ей было так плохо, что она не побоялась уйти в неизвестность, прыгнуть с крыши? Сила ли это человеческая или слабость, самая низкая из возможных? Не знаю. Не знаю…
Мы с Марком редко обсуждаем эту тему. Потому что вчувствоваться в Герду больно и уже никому не нужно. Это была её жизнь, её решение, её шаг. Но мы не забываем о ней. И ещё дядя Саша, который вместе со своей женой и организовал похороны.
Четыре человека в городе – не так уж и мало.