И в этот раз я летела через Киев. Багажа у меня было немного: один чемодан и моя маленькая сумочка. Настроение было неважное, как всегда, когда покидаю Родину. Мысли были заняты мамой, ее здоровьем. "Плоха она, моя родненькая, замучили ее болезни", - думала я, сидя в международном зале ожидания в Аэропорту.
Подошел час отправления. Я взяла свой багаж и направилась к пункту досмотра багажа. Дежурила у стойки молодая женщина лет двадцати, голубоглазая, светловолосая. Волосы были подстрижены коротко и легкими кудрями обрамляли милое, юное, с нежной, слегка матовой кожей лицо.
"Девочка, родненькая, ты - одно из последних звеньев моей Родины. Как я люблю всех вас. Как мне грустно расставаться с вами", - подумала я, ласково посмотрела на молодую женщину, которая по возрасту, наверняка, мне годилась в дочери.
"Боже, как могут так меняться глаза человека!" - Удивилась я, вспомнив ее милый веселый взгляд, каким она только что перебросилась с одним из своих коллег. На меня смотрели почти серые - да, они стали серыми - смотрели на меня серые, холодные глаза. В них читалась какая-то подозрительность, недоверие.
"Да что с тобой, человечек, чего ты боишься, почему ты так смотришь на меня?" - Хотела я крикнуть девушке. Но голос мой застрял где-то в горле.
- Сколько времени были дома? - Спросила она сухим надтреснутым голосом.
"Много курит". - Промелькнуло у меня в голове.
- Три месяца, - ответила я.
- Да, три, - словно недовольная, с ехидцей в голосе повторила она и добавила резко, - почему?
- Мама больна, да я сама приболела.
- Валюта есть? - Резануло меня по уху.
- Что? - переспросила я.
- Валюта, валюта, - уже грубовато повторила она.
- Нет, ничего нет, - ответила я растерянно, подумав:"почему она нервничает?!"
- Ну рубли, рубли, - прохрипела сероглазая.
- Рубля два, наверно, есть, да немного мелочи... Не успела потратить, - как бы извиняясь, проговорила я.
- Да не это, ну рубли... Мама не подарила вам рубли?! - Как бы теряя терпение, резко сказала она.
- Нет, где ей? Пенсионерка она, старенькая, больная. Ей самой еле хватает. Да и ни к чему мне. А и дома, в другой стране, зачем мне рубли?! Я же работаю. Там - свои деньги, - разоткровенничалась я.
- Да, да, ну все-таки? - Не теряла надежды служащая таможни.
- Да ничего у меня нет... Ох, устала я... А и мамочка больна... Ну зачем мне рубли?! - Я чувствовала, что слезы начинают душить меня. Мысли стали путаться.
- Пройдите сюда, - с едва скрываемой злобой в голосе, резко сказала женщина, - сумку! - И протянула ко мне руку.
"Стройная, темно-синий костюм ей идет... Какими были надзирательницы?... Интересно, где училась? Как ли зовут? Мария? Нет... Это священное имя и маму так зовут. Лена? Нет. Река Лена добрая... Имя?! Кто знает, наверно имени нет". - Я стояла, словно провинившаяся школьница недалеко от стола, на котором производился обыск моей старенькой дамской сумочки. Мне казалось - я слышу ее мольбу: "За что меня так дергают? В чем я виновата? Вот, чуть не оторвали подкладку. Ой,ой, больно, там только носовой платок и блокнотик со стихами... Молнию кошелька заело...Порвете..." - Словно шепчет сумочка.
В конце концов девушке надоело рыться, она обернула содержимое сумки на стол. Оттуда, словно выгнанные из своего дома, посыпались все необходимые принадлежности женского туалета и кое-какие, сопровождающие путешественника , мелочи. Сначала выскочила старенькая губная помада, которая почти не употреблялась, стукнулась об стол и покатилась, остановившись на конце стола. За нею следом выпрыгнуло маленькое красненькое зеркальце, недовольно выскользнула шариковая ручка.
Сумку тряхнули. И видно ей надоело, что ее тормошат, она одним вздохом выбросила из себя остальное содержимое. И на столе образовалась маленькая кучка. Там были паспорт, блокнот со стихами, носовой платок, два леденца на всякий случай, валидол,
кошелек и еще какие-то мелочи.
Женщина перебрала вещи одну по одной, рывком открыла кошелек. Несколько копеек посыпались на стол. В кошельке был один много поработавший рубль.
И пока совершалась эта странная процедура, я стояла, как наказанная и наблюдала за девушкой. Мне почему-то вдруг стало немного жалко ее. На лбу у нее появились морщинки. Ноздри недовольно дергались и делали ее лицо некрасивой. Челочка спустилась на лоб. Рукава жакета отодвинулись ближе к локтю, показались манжеты кофточки. Они то показывались, то прятались, словно смущались, что невольно подсмотрели, чем занимается их хозяйка. А руки, какие это были руки! Они были белыми, мягкими, с нежной женской припухлостью, с ямочками на сгибах пальцев. А пальцы были прямыми, длинными. "Она могла быть хорошей пианисткой, - подумала я, - интересно, есть ли у нее слух?"
- Собирайте! - Сказала она и ушла.
Ушла так внезапно, даже не извинившись перед нами: перед моей старой любимой сумочкой, перед ее содержимым, передо мной, перед мамой... Грустно... Мне стало так грустно... Хотелось крикнуть ей вслед:"Нас у мамы четверо, мой папа погиб на войне, когда ему было всего тридцать семь лет, он был летчиком, он и мама - сироты, я помню голод, во время войны у нас были вши, я в детстве не ела шоколад, мама больна, больна, тяжело больна, я, в конце концов заболела туберкулезом,... я пишу стихи, я так люблю маму..." Я думала, мысли мои словно пули барабанили в мои виски. Я собирала мои вещи, а слезы, горькие слезы обиды жгли мои глаза.
"Девочка, почему ты не стала пианисткой?" - Подумала я и отправилась к пограничному пункту.
11.09.1987 г.