Когда Рожкин осторожно, чтобы не расплескать своё богатое внутреннее содержимое, слез с койки, он понял, что влип. Нет, Вы не подумайте, что с ним сразу же произошло что-то нехорошее. Просто после процедуры наконец-то включились мозги, и резко пришло понимание, что дело его труба. Когда лодка стоит у пирса (а именно так и обстояло тогда дело), на борту обычно закрыты все гальюны. По нужде приходится бегать либо на торец пирса, либо – в тяжелых случаях – в пятиочковый туалет типа сортир метрах в трёхстах на берегу. Еще какое-то время Рожкин мог, хоть и с трудом, контролировать ситуацию, но этого времени оставалось всё меньше, поэтому, не теряя зря драгоценных секунд, он, даже не поблагодарив доктора, стартанул из отсека так, что едва не выпрыгнул из ботинок.
Вполне возможно, что Рожкина бы и пронесло, как его более удачливых предшественников. Возможно, он успел бы донести себя и всё своё дерьмо, что практически одно и тоже, туда, где им было самое место. Но, как мы уже знаем, день этот оказался для Рожкина не совсем удачным.
Выскочив в центральный пост, он чуть не убил дверью замполита. Тот стоял возле входа в отсек и вот уже битый час доставал штурмана каким то очередным своим бредом. Когда зама со всего маху огрела железная дверь, штурман, шепча слова благодарности тому, кто это сделал, поспешил незаметно скрыться, а замполит, быстро повернувшись вокруг своей оси, тут же на свою беду узрел новую жертву. Почему «на свою беду» – станет ясно позже.
– А вот и Рожкин собственной персоной к нам пожаловали! – Радостно воскликнул зам, потирая ушибленное место и расплываясь в сладчайшей улыбке. – А боевой листок Вы, уважаемый, написали? Я, кажется, ещё на прошлой неделе задание давал! Вы что, комсомольские поручения игнорируете? – Продолжал зам, устраивая поудобней свой зад на вертящейся табуретке, с явным настроем на продолжительную беседу. – Я слушаю Вас, Рожкин! Что скажете?
Рожкин стоит, пучит глаза, с ноги на ногу переминается, и уж чуть было не взлетает, а зам оседлал конька, разошёлся и знай своё гнёт:
– Нет, Вы скажите мне, Рожкин! Для Вас что, заместитель командира корабля по политической части – пустое место? Вам наплевать, какие итоги покажет наше подразделение в социалистическом соревновании? А может быть, Вам…
И тут Рожкин не выдерживает. Ни слова не говоря, он поворачивается к заму спиной, сломя голову бежит к трапу и судорожно начинает карабкаться наверх. От такой наглости замполит несколько опешил, растерялся, но ненадолго. С криком:
– Рожкин, стоять! Я Вас ещё не отпускал! – Он тут же решительно кинулся вслед за беглецом в шахту рубочного люка.
И это было его роковой ошибкой.
Очутившись на вертикальном трапе и даже успев сделать несколько поступательных движений, зам вдруг остановился. Сверху раздался характерный звук, на голову что-то тоненько полилось, и вокруг явственно запахло туалетом. Ничего не понимая, зам поднял голову и… Лучше бы он этого не делал!
– Аа-а-а… Рож-ж-жкин!!! Мать твою!!! Су-ука!!!– Только и успел взвизгнуть зам, слетая вниз с трапа. Звучно шмякнувшись на пайолы, он суетливо отполз из–под шахты люка в сторону, матерясь и истерично причитая.
– Какого чёрта? Ублюдок!!! Тварь!!! Да я тебя… Да ты мне!.. – Разорялся зам, истекая на палубу зловонной жижей, безуспешно пытаясь разлепить глаза.
Что было дальше? Да сплошное расстройство, если честно! Негодяй Рожкин, таким образом оконфузившись, куда-то моментально исчез. Его пахучие следы растеклись по полу в ограждении рубки и на палубе, суетливой строчкой миновали пирс, затем по кратчайшему пути пересекли плац и безнадёжно потерялись в зарослях ближайшего кустарника.
Замполит, безбожно матерясь и проклиная всё на свете, побрёл к себе в каюту, сослепу натыкаясь на переборки. В каюте он, кряхтя и разражаясь то и дело неудержимыми потоками брани, переоделся, кое-как обтёрся, вылил на голову флакон «Шипра» и, благоухая непостижимой смесью ароматов, с набитой сумкой через плечо убыл в неизвестном направлении.
Доктор, предвидя возможные в скором времени осложнения со сходом на берег, также вовремя улизнул. Может быть, этим бы всё и закончилось. Вахта быстро бы всё замыла, затёрла, спрыснула одеколоном, и круг пострадавших ограничился бы непосредственными участниками происшествия. Возможно, так бы оно и было, но тут на корабль совершенно невовремя прибыл командир, и, изначально узкий, круг пострадавших весьма ощутимо расширился – до размеров всего экипажа.
Трагизм ситуации усугублял тот факт, что никто на лодке так и не знал, что же произошло. Трое основных действующих лиц: доктор, Рожкин и замполит, как мы помним, скоропостижно покинули корабль, не удосужившись (по понятным причинам) никому ничего объяснить. Вахтенный центрального поста, наблюдавший инцидент со стороны, в ответ на вопросы дежурного по кораблю «откуда говном прёт?» и «что произошло?» нёс какую-то околесицу. Поэтому когда дежурному доложили сверху, что на пирсе появился командир и движется в направлении лодки, тот, стоя в глубокой задумчивости посреди загаженного отсека, мягко говоря, несколько растерялся.
Командир же, едва очутившись в узком лабиринте ограждения рубки, тут же унюхал специфический аромат, и даже кое-куда вляпался. Подоспевший дежурный (слава Богу, им в этот день был не я), волнуясь и запинаясь, попытался изобразить доклад по всей форме, но вышло у него приблизительно следующее:
– Происшествий, товарищ командир, никаких нет, личный состав занимается боевой подготовкой по плану мероприятий. А запах?.. Так это… я ещё сам понять пока не могу… Похоже, какая-то тварь насрала в боевой рубке…
Ой, не хотел бы я быть на месте дежурного в этот момент! Да и на месте командира, честно говоря, не очень. Он, бедняга, после такого доклада на несколько минут потерял дар речи. Так и стояли они молча, пялясь друг на друга: выпучивший глаза командир, и тупо моргающий дежурный.
– Я что-то, бл…, не совсем понял… – Обретя наконец возможность выражать свои мысли, с интересом глянув на дежурного, медленно проговорил командир.
– Я только на полчаса оставил лодку – и что я вижу? Её уже всю засрали? Так, что ли? – Затем, подойдя к шахте люка, брезгливо глянул вниз и с интонацией, не предвещающей ничего хорошего, язвительно поинтересовался: – А там на моё кресло случайно ещё никакая сволочь кучу не навалила?!! – И, словно выйдя из оцепенения, грянул во всё горло:
–Дежурный!!! Развороти твою задницу! Ну что ты вылупился на меня бестолковыми глазами? Что у тебя тут происходит? Чем это ты здесь вообще занимаешься?! – Дежурный, красный, как переходящее почётное знамя, с каплями пота на наморщенном лбу, разводил руками и безуспешно пытался что-то сказать.
– Ну что ты тут встал, как столб обоссанный? Я тебя спрашиваю?! И не хер тут делать удивлённых движений руками! Большой сбор объявляй! Всех вниз! Большую приборку, живо! Где старпом? Нет??? На базе??? Помощник? Помощника ко мне! Тоже нет??? Всех на борт! Запрещаю сход… всех драть… палубу драить… – Неистовствовал командир.
Большая приборка с кратковременными перерывами продолжалась семь дней. Всё это время экипаж в полном составе жил на борту, не было лишь главных действующих лиц: Рожкина и зама. Первый от грандиозного позора подался в бега, а второй, по слухам, усиленно занимался его поисками в окрестных лесах.
Через неделю на трапе и в центральном посту наконец-то перестало вонять. Всё было тщательно отмыто и продезинфицировано. Во всех внутренних помещениях пахло дешёвой парикмахерской: неотвязный парфюмерный дух густо заполнял все отсеки. На бюро вахтенного, в штурманской рубке и во всех закоулках центрального поста стояли открытые флакончики народного одеколона «Сирень».