Папа сидел в глубоком кожаном кресле, лишнее движение в котором производило кишечно-газообразные звуки, и папа краснел как молоденькая пастушка. Однако все, за исключением маленькой Усти знали, что подобные звуки происходят от соприкосновения папиной одежды и кожи на кресле а не выходят из его ануса, и когда он снова повернулся, чтобы потянуться за своим кофе и издал очередной звук, Устя кричала: «А деда опять перданул!» тогда ее мать, старшая сестра Лидия, в нашем прекрасном семействе, глухо кашляла и в сотый раз повторяла дочке, что эти звуки издает кресло а не дедушка. «Кресло-пердушка!»: громко кричала Устя и выбегала вон. Я почувствовал, что мои легкие начинают постепенно сжиматься и сделал сестре знак. Спустя минуту мы уже курили на веранде.
- Как твоя.. эээ… как её?
- Жанна, - поправил я, зная что Лида уже давно потеряла счет моим любовницам, - нормально, - ответил я, как бы отвечая «хорошо» и давая понять что уже давно устал от подобных разговоров.
- Ясно, - ответила Лида не зная, что еще такого спросить у меня.
- Ты то как? – спросил я сестру. И та начала, словно давно ожидая этого вопроса, перечислять все события, что произошли с ней за недавнее время не лишая меня неприятных подробностей ее личной жизни. Ее рассказ оказался длинным. Он растянулся на две сигареты – две мои, две нее.
Когда мы вернулись в зал, Марта уже поставила поднос с чаем, и мы весело стали таскать плюшки с корицей, которые она так хорошо делает. Марта когда-то была папиной любовницей (мама естественно ничего не знала). Они познакомились на скачках. Ее лошадь пришла первой. Марта была в ауре света и всеобщего поклонения-зависти, и папа к ней подкатил. Между ними завязался разговор, то да сё, итогом чего они оказались в одной постели. Это был первый раз, когда папа изменил маме. Мне тогда было 17 лет. Дело чуть не дошло до развода, и мои родители нашли достойный выход – мама изменила папе. Это и спасло их брак. Потом они стали регулярно изменять друг другу, а после с жаром обсуждать это на кухне. Сестре это мешало сношаться со своим другом, мне – подсматривать за ними и…спать.
Может именно этим они на нас так повлияли.
За десять лет своей интимной жизни я не встречался ни с кем более как месяц. Было как-то два месяца с одной машинисткой, но это не в счет. И у Лиды подобное. Даже рождение ребенка не помешало вести ей развратный образ жизни.
Скоро придет мама…
Папа отложил свою газету и посмотрел на нас из-под очков. Взглядом старой училки, как мы любили поговаривать с сестрой. Папа молчал. Вероятно, он не знал, что сказать, а может быть, хотел сказать что-то гадкое, но не решился. Мы же его дети. Вбежала Устя: «Мама, мама смотри»: и показала Лиде фигурку броненосца, которую папа привез из Южной Америки, когда помогал в строительстве электростанции на водопаде Игуасу в Парагвае. «Положи на место»: строго (училка) сказала сестра. «Пусть играет, его не разобьешь»: спокойно сказал папа (теперь он господин директор).
Зашла Марта и спросила нас, чего мы хотим на ужин, и так как нам было все равно мы равнодушно согласились на предложенные ею отбивные с цветной капустой. Марта спокойно ушла на кухню, шаркая мягкими тапками. Когда стол был уже накрыт, вернулась мама со своим новым любовником. Мы с Лидой сразу поняли, что этот перец не пришелся по вкусу папе. Уж больно дотошно он его допрашивал. Как Мюллер Штирлица. Какие-то странные намеки постоянно, удивительные предположения и догадки. Маме же на все это было наплевать. Она летала где-то и на папины придирки в сторону своего любовника не обращала никакого внимания. Видимо она под сильным давлением страсти и хочет досадить папе: мол, Марта всегда при тебе, и вы согрешить можете в твоем кабинете. А я не могу своего любовника при доме оставить. Даже в качестве водителя или садовника, несмотря на то, что у нас нету никакого сада».
Мы ели молча, тщательно пережевывая тягучие волокна мяса и накалывали на острия вилок белые кустарники цветной капусты. Пробило девять и сестра пошла укладывать Устю. Мама изобразила блаженство на своем лице и сказала:
- Ну, наконец-то можно курить! – и затянулась тонкой ароматизированной сигареткой.
Постепенно все разбрелись по своим комнатам. Только папа остался один в своем любимом кожаном кресле и изредка мы слышали неприятные звуки. А Устя смеялась даже громче чем эти звуки.
Вскоре все заснули.
Только ко мне все сон не шел. Сначала мама и ее любовник очень громко кувыркались за стеной, потом папа с Мартой на кухне, и тут я подумал о том, что в нашей семье есть что-то ненормальное. Нет, мы не клан алкоголиков и наркодиллеров, которые каждодневно попирают семейные ценности. Все вроде нормально и что-то мешает. Может, я просто хочу, чтобы папа и мама любили друг друга, а не показывали для нас и друзей декорацию брака, чтобы и я и Лида одумались и ринулись к священнику… нет, не думаю. Просто они хотят быть свободными и счастливыми и всех это раздражает, ибо все это так похоже на остановившийся кадр из мексиканской мелодрамы…
Рано утром, когда мама с любовником отправились в город за покупками, папа вышел во двор колоть дрова, сестра нянчилась с Устей, Марта вскоре вышла и вынесла папе стакан парного молока, а я вздохнул с мыслью о том, что все не так уж и плохо как мне кажется, по крайней мере, все молчат…