…Первую утреннюю нежность ей дарили волны.
Только для этого она вставала засветло, наскоро одевалась, пила на ходу свой первый кофе и спускалась к реке. Подходила к самой воде. И отдавала свои руки волнам.
Подкатывая шаловливой стайкой, они осторожно касались ее доверчивых пальцев. Поцелуи их никогда не повторялись: сегодня волны нежились, ласкали бережно… Казалось, не целовали, а дышали на ее руки – любовью. А на завтра их поцелуи обжигали неистовой страстью, яростной нежностью, злым отчаянием. В такие дни она гладила волны по пенной кромке, шептала им милые глупости…
В утро нежно-светлых поцелуев в ее жизнь вошел – Он.
Как всегда, спустилась к реке. Увидев на своем месте парня с небесно голубыми глазами, ни капельки не удивилась. Наоборот – улыбнулась и села рядом. Незнакомец посмотрел на нее – ясно и светло, как на свою девушку, наконец-то пришедшую к нему на свидание.
- Как они тут? – не сказала, лишь едва шевельнула губами. Слова, не успев слететь с губ, растаяли в утренней тишине.
Но он каким-то чудесным образом сумел их поймать…
- Сегодня – утро нежных поцелуев, - пробежав по волнам, его пальцы легонько коснулись ее руки.
Она, улыбаясь утренней тишине, каждой своей поринкой ощутила его кожу вперемешку с поцелуями волн.
Это было волшебно…
Он был художником. Художником из Питера. Зачем он приехал в ее город – он не объяснял. А она не спрашивала. Делила с ним поцелуи утренних волн. Улыбалась ему. И сердилась на то, что безостановочно рисовал ее.
На реку по утрам он спускался всегда раньше нее. Садился на каменные ступеньки. И, едва она появлялась из-за поворота, начинал рисовать. Рисовал каждое ее движение, каждый ее вздох, каждую улыбку. Рисовал ее – легко идущую по залитому осенним солнцем асфальту. Рисовал ее – счастливоглазую, бегущую в его объятия. Рисовал ее – задумчиво касающуюся лип. Рисовал ее – котенком ласкающуюся к первым солнечным лучам. Рисовал ее – стоящую на коленях перед волнами. Рисовал ее – с дрожащими от наслаждения бархатными ресницами. Рисовал ее – с порозовевшими от утренних поцелуев щеками. Рисовал ее – побледневшую от прохладных ласк утреннего ветра. Рисовал ее – задумчиво молчаливую…
Она сердилась:
- Ну, перестань! Зачем ты меня постоянно рисуешь?
Его пальцы нервно летали над очередным рисунком:
- Надо, понимаешь, надо… Если ты уедешь, если мы когда-нибудь расстанемся, у меня останутся эти рисунки. Почти живая, почти настоящая – ты… Да, я знаю, что наброски никогда тебя не заменят. Но я буду спускаться к волнам, в их шепоте отыщу твоё дыхание, твой голос… И буду слушать — тебя. Смотреть — на тебя. Дышать — тобой…Ты всегда будешь моей…
Она молча слушала его. Медленно заливалась краской. Вставала. Неторопливо поднималась по каменной лестнице. Уходила.
Они никогда не прощались. Потому что знали: будет утро, будут волны, будут воздушные поцелуи заспанной реки. Будет он… Будет она. Будет – в настоящем… Дальше завтрашнего утра она не заглядывала: потому что счастье было тут, в настоящем…
А однажды он не пришел.
Она не знала, где его искать. Ведь она о нем совсем ничего, ничего не знала. И только в его отсутствие поняла, насколько она не может без него…
Она опустилась на колени, отдала руки волнам. В первый раз она не почувствовала их поцелуев, не услышала их ласкового нашептывания… Всеми своими клетками, всеми фибрами своей души она слушала мертвую тишину за своей спиной, надеясь услышать в ней знакомые, такие нужные ей сейчас шаги.
На седьмой день его отсутствия в ее дом пришел неприлично улыбчивый человек.
Улыбкой поздоровался.
Улыбкой вручил ее папку.
Улыбкой попрощался.
В папке были его рисунки. Те рисунки. И крохотная записка:
«Прости, что сразу не рассказал тебе об этом. Мне не хватило силы. Прости, что ухожу, не попрощавшись. Когда мы познакомились, у меня был рак. Мне оставалось жить совсем немного. Малость земного существования я решил провести в счастье – в светлом городе, в нежных поцелуях волн.. Тогда я еще тебя не знал и не подозревал, что свои последние дни проведу в твоих сказочно-нежных глазах… Спасибо тебе за любовь и счастье. И, пожалуйста, пусть эти рисунки живут у тебя…»
…Большое горе не имеет слов.
Бездонное горе не имеет слез.
Она схватила папку и побежала к реке.
Был вечер. Не их время. О том, что их времени теперь нет вообще, – она не думала…
Ночь провела на реке. Утро встретила с пустыми глазами, с омертвевшим в одночасье сердцем. Спустилась к воде. Опустила в нее пальцы.
Мелкие волны по привычке подлетели к ней. Но в нескольких миллиметрах в недоумении остановились: пальцы, всегда теплые, белели в мутно-зеленой воде первыми ледышками…
Ласковых поцелуев она не дождалась.
Вытерла окоченевшие пальцы о джинсы. Села на скамейку. Открыла папку…
Она – легко идущая по залитому осенним солнцем асфальту. Она – счастливоглазая, бегущая в его объятия. Она – задумчиво касающаяся лип. Она – котенком ласкающаяся к первым солнечным лучам. Она – стоящая на коленях перед волнами. Она – с дрожащими от наслаждения бархатными ресницами. Она – с порозовевшими от утренних поцелуев щеками. Она – побледневшая от прохладных ласк утреннего ветра. Она – задумчиво молчаливая…
Она перебирала рисунки и не верила своим глазам…
На каждом рисунке был – он.
Он – застывший на каменных ступеньках с альбомом в руках. Он – бегущий к ней с букетом золотых листьев. Он – молча курящий в утро. Он – что-то ласково шепчущий утренним волнам. Он – осторожно целующий ее веки. Он – с всегда удивлявшей ее грустинкой в голубых глазах… Он – такой близкий, такой родной…
… Лишь когда тяжелые слезы упали на ее дрожащие руки, она поняла, что плачет.
Ладошкой вытерла слезы.
Слезы жгли пальцы – жгли изнутри, жгли горем, жгли страданием…
Застонав от боли, она опустила руки в воду. Что-то теплое, пронзительно-нежное коснулось ее кожи… И до боли знакомый голос прошептал прямо в сердце: «Ну, что же ты, милая…»