Бесстыдница

Усевшись средь ветвей, проказник злой Амур,
Резвится, со стрелой своей играет,
Вот тетиву он натянул, стреляет,
Паруя мудрецов и круглых дур!
 
Красавица чудовищу внимает,
Наследный принц пастушку обнимает,
Сменив на розу старый свой наган,
На барышню влюблёно смотрит хулиган,
И королеве жмёт в груди корсет: 
«Уж час прошёл, а юного пажа всё нет!»

Амур иль не Амур стрелой иль не стрелой играет...
Кто знает? Кто как пару выбирает?
Что важно острый ум, иль тонкий стан?
Вкус? Запах? Красота? Не верьте! Всё обман!
Никто не знает! Только все признать должны,
Мы счастливы, когда мы влюблены...




Ей казалось, что она едет домой, но мысли пута-лись, она села, наверное, не в тот автобус, потому что водитель сказал,
• Конечная остановка! – прошёл в салон, по-смотрел в заплаканные глаза, продолжающей сидеть у окна пассажирки, извиняясь, сообщил, - Последний рейс! Автобус идёт в парк! – когда она прошептала,
• Мне в центр... – посоветовал,
• До Метро два квартала. Автобусов в центр больше не будет.
Екатерина уже прошла мимо спящих домов, кое-где подсвеченных голубоватым светом телевизоров.
Только детскую площадку, освещённую двумя большими фонарями пересечь, красная буква «М» уже у перекрёстка видна.
За качелями из тени горки, поблескивающей метал-лическим жёлобом, вынырнул тёмный силуэт, как ребёнок, не выговаривающий ещё половину букв картаво заикаясь, протянул,
• Пи - и - вет! – вытащил из кармана, пока-завшийся огромным, нож.
Она протянула сумку,
• Возьмите... 
Он рявкнул,
• Не - е - т!!! – стал расстёгивать её шубу.
Решив, что его заинтересовал ценный мех, Катя, безразлично глядя в сторону, позволила ему справляться с верхними застёжками, собралась скинуть на его руки уже два часа ненужную вещь, но он рванул длинный шифоновый шарфик, дохнув ей в лицо чесноком, стал запихивать свободный конец скользкого материала в её рот, и она забилась, отклоняя голову, закричала,
• Помогите!!!

Все подруги, знакомые всегда считали её везучей. Автобиография образцовая, придраться не к чему.
Родилась в семье учёных, папа академик, мама доктор наук.
Училась легко, окончила школу с золотой медалью - немудрено при такой наследственности.
В школе, председатель совета дружины, в инсти-туте комсорг, в госпитале (постоянное место ра-боты уже почти двадцать лет) профорг, специалист, на хорошем счету.
Студенткой вышла замуж за тогда начинающего скульптора-монументалиста, через год родила сына Антона.
Муж Константин - в великие пока не выбился, но известен в городе, как автор парковой скульптуры. От заказов в той ушедшей стране для площадей и скверов, в новой жизни для персональных дач и дворцов, отбоя нет.
Сын ещё в университете учился, формулу, значение и применение которой простым людям никак не понять, не то разработал, не то доказал, в Гарвард работать уехал, жену Ирочку с собой увёз.
Екатерина и сама всегда считала, что ей везёт. Ещё в детском саду решила, что доктором станет, кукол всех зелёнкой перемазала, когда подросла, бабушкины рассказы о войне послушала, решила военврачом. Поступила в Медин, выбрала травматологию, без всякого блата на работу в госпиталь взяли. Слава БоГУ, войны нет, но и в мирное время работы хватает.
И Константин высокий мощный, сильный, как большая река, на берегу которой он родился, с мягким «окающим» волжским говором, ей сразу понравился. Показался, надёжным, как его имя. Кто же не знает, что константа – постоянство.

Вечер был устроен руководством двух учебных заведений почему-то усмотревших, что для медиков и художников будет полезно пообщаться.
Тема лекции: «Красота и пропорции тела – залог здоровья», рассмотренная кажется, уже всеми от Леонардо да Винчи, до тогда очень модного писателя фантаста Ивана Ефремова, не многих заинтересовала, но потом по программе, указанной в объявлении, были танцы.   
Заиграла музыка, смешивая, сидевших отдельными группами будущих деятелей искусства и светил ме-дицины, и Константин подошёл, пригласил подружку Светочку. Оно и понятно, Светлана и сейчас со многими фотомоделями поспорить может: глаза васильковые под соломенной чёлкой, как у бабочки из мультфильма, талия, как у осы, и другие пропорции тела кричат о здоровье. Светке он тоже, наверное, понравился, даже с подружкой сразу не познакомила, в сторонку с ним отошла, серебром рассыпалась, видимо, он ей, что-то смешное рассказывал, а потом появился его друг Ким.
Ким это особый случай – Наполеон, так же мал ро-стом, талантлив и амбициозен, от него комплемен-та не услышишь, в лучшем случае колкость. В жиз-ни голову не поднимет, и, странно, разговаривая с ним, колени согнуть, хочется, чтобы в жёстко прищуренные глаза посмотреть. Ким смерил Светку неодобрительным взглядом, ехидно ухмыльнулся, и первая красавица факультета, смущённо улыбаясь, подозвала подружку, чтобы Катя подтвердила, что у сокурсницы не только ножки и грудь, познания в науках и отметки достойны внимания маленького, великого художника. Костя понял, что со Светкой ему ничего не светит, услыхав, что родители учёные, на Катю с интересом посмотрел, домой проводил.
У них всё было, как положено: цветы, прогулки при луне, поцелуи, никаких подружек-разлучниц. Первое время, влюблённая Екатерина ничего не замечала, не завидовала Свете, которую Ким в первый же вечер, как Тулуз-Лотрек, на салфетке изобразил, надеялась, что скоро у всех «девушек с веслом» в парках её лицо будет, потом поняла, что Константин – копировальщик. «Рабочий и колхозница» Мухиной, «Родина мать» и «Защитники Сталинграда» Вучетича, из каждого «великого произведения» выглядывают. Со временем, рассматривая опыт подружки, она радовалась, что у мужа другие постоянные модели не появились.
«Серебряную свадьбу» отыграли. Костя и в молодости особенно страстен не был, и её жар без скандалов тихо погас, привычка, уважение чужого мнения, доверие семейный очаг подогревают.
Антоша далеко. Сердце материнское конечно ноет, но разум успокаивает. Мальчик всегда разумным, самостоятельным был, а сейчас в двадцать шесть лет успешный учёный, должность, положение...
Улыбнулась,
• Уже три часа отец! А ты бабушка Екатерина Дмитриевна!!! Бабушка!!!
Блаженно улыбаясь, она ехала в мастерскую сооб-щить Косте, что Антошка звонил, роды у Ирочки прошли нормально, и теперь он уже не просто Константин, Константин Фёдорович, дедушка замечательного 4 кг. 200 граммов внука.
Всю дорогу она готовила речь, так и этак перестав-ляя слова для придания радостной новости большего эффекта, спускаясь в подвал, услышала стоны, хрипы, странные вскрики, побежала по длинному коридору, надеясь, что кажется, что с мужем всё в порядке, рванула дверь на себя...
Их было трое. Три белесые змеи ползли по, извивающемуся, выгибающемуся на помосте для натурщиков большому волосатому телу. Ему, наверное, было очень больно, потому что он стонал, хрипел, и девицы вскрикивали, повизгивали...
Екатерина оцепенела, уверяя себя, что это сон, один из этих фильмов, которые иногда смотрит Константин, что это не он, не её муж, другой мужчина, забравшийся в Костину мастерскую, ведь его почти не видно под этими змеями, а потом он прохрипел,
• Вот так... – и все сомнения, все, «может быть», рассыпались от этих двух слов, знако-мых с первой брачной ночи.
Она закричала от боли, закричала без слов, на одной ноте, и он встал, как натурщик на помосте, принял позу, упёрся кулаками в бока, проревел, 
• Подглядываешь! Учись у молодых!!! – раскатисто захохотал, - Хотя уже поздно!!! – ехидно бросил, - Старуха!!!

Она бежала, шла, ехала, снова шла, моргая, открывая и закрывая глаза, растирая пальцами виски, чтобы забыть, не видеть этот танец белых змей, обнажённую фигуру атлета на помосте, палец направленный ей в грудь, а в ушах на все лады звучало, 
• Старуха!!! Старуха!!! Старуха!!!
Это слово разрывало мозг, билось в висках, драло на куски нервы, и вдруг исчезло, заглушённое криком,
• Помогите!!! Помогите!!!
Мужчина сильно ударил её в лицо, занёс своё смертоносное оружие, Екатерина попятилась, упала в снег и прикрыла глаза, приготовилась принять последнюю в жизни боль, но ничего не произошло, точнее, произошло, но не с нею.
Двое, два сплетённых в клубок тела катались по площадке, извивались, хрипели, только совсем не так, как там, в мастерской. И инстинкт самосохранения требовал отползти, убежать, но руки, ноги не повиновались, затерпли, примёрзли, к, смешанному с кое-где проступающей грязью, снегу. В свете ламп уличного освещения мелькнул сжатый кулак, она услышала странный звук, как будто капусту со всей силы об асфальт бросили, совиное уханье, клекот, перешедший в волчий вой, вопрос-утверждение,
• Всё в порядке!?! – ухватилась за протянутую руку, кивнула, кусая дрожащие губы, с трудом среагировала на новый вопрос, - У Вас есть что-нибудь, чем можно его связать? – медленно стянула с шеи, провисший до самой земли длинный шарф, посмотрела на своего спасителя.
Молодой мужчина среднего роста, широкоплечий, не худой, торс мощный, живота нет, но талия, бёдра совсем не узкие.
Привычка вторая натура. Полжизни среди скульпторов, художников прожила, каждого человека, как натурщика рассматривать привыкла. Этот на Аполлона или Геракла, конечно, не тянет, но крепкий парень, и вполне пропорционально сложён.
Увлеклась разглядыванием, только когда, он, связав руки насильника за спиной, приказал,
• Бегите к Метро! Там таксофоны. Вызывайте милицию! - сообразила, что на нём только майка и тренировочные шаровары, и по по-красневшей от мороза руке медленно ползёт струйка крови, маленькими капельками падая в уже почерневший, подтаявший снег, отрицательно покачав головой, достала из кармана мобильный телефон, пока он говорил, потирая ладонью предплечье, покопалась в сумке.
По такой погоде, когда люди на каждом шагу могут поскользнуться, упасть, у травматолога в сумке должны быть средства первой помощи.
Окончив разговор, парень проследил за её взглядом, сообщил,
• Зацепил гадюка... но не сильно...
И взбрызнув действительно не глубокий порез антисептиком, Екатерина затянула бинт чуть выше раны, останавливая кровь, наклеила пластырь, сняла, накинула на его широкие плечи свою огромную шубу, когда он запротестовал, попытался отдать, прикрикнула,
• Вам нельзя студить рану, могут быть осложнения!
Он протянул,
• Ну, раз нельзя... – улыбнулся, принимая решение, - Идите ко мне...
Екатерина не успела сообразить, поражённая нежным, воркующим голосом, оказалась в плену, в кольце сильных рук. Прижав её спиной к своей груди, он натянул шубу, и на неё, и эта, в общем-то, незначительная забота, холодноватая нежность его дыхания, чуть ласкающая волосы на её макушке...
Запрокинув голову, Катя прижалась к твёрдому мускулу мужского плеча, зарыдала, и, забыв о морозе, он повернул её к себе лицом, ласково поглаживая спину, зашептал, почему-то на «ты»,
• Успокойся милая... поплачь... тебе станет лег-че...
Она плакала, плакала, и слёзы вымывали боль, ис-пуг, напряжение, а может быть, сильные руки, лас-ковый голос, ничего не значащие слова принимали на себя отчаяние и страх этого вечера...

Совсем близко завыла, запричитала сирена, изве-щая, уснувший квартал, что где-то под окнами, рядом, за углом с кем-то случилась беда, вызывая у кого-то удовлетворённый вздох,
• Слава БоГУ! Наши все дома!
Испуганно сжимая чьё-то сердце,
• Дочь с дискотеки ещё не пришла...
• Муж со второй смены как раз сейчас возвра-щается...
• Слесаря позвать... ещё один замок на дверь поставить... И куда это милиция смотрит???
Два здоровяка в форме запихнули, пришедшего в себя, изрыгающего страшные гадости бандита в отгороженную от салона ГАЗ-69 зарешёченную клетку. Выползший из машины старичок осторожно брал пинцетом, упаковывал в целлофановый пакет обычный кухонный нож, окурок сигареты. Мужчина в штатском, записал данные Екатерины из пропуска в госпиталь, задал ей всего два вопроса, довольно улыбаясь, сказал,
• Молодец, участковый! Отметим в приказе!  Мы этого гада третий месяц ловим! Не убивает, уродует... – повернулся к Екатерине, удручённо проинформировал, - Подвезти не сможем! Микроавтобус в ремонте! Вас лейтенант Громов до Метро проводит!
Уехали...

Лейтенант смущённо хмыкнул, попросил,
• Зайдём ко мне на минутку, - признался, - За-мёрз, как собака...
И она заметила, что снова в шубе, а он стоит на морозе совсем не по сезону одетый, предложила,
• Я сама дойду.
Парень улыбнулся, непослушными губами,
• Майор приказал! Не могу ослушаться!
Поняла, что шутит, просто пожалела спасителя, покорно пошла за ним к ближайшему дому.
Он повёл её через длинный, тёмный коридор к рас-пахнутой настежь двери. Малюсенькая однокомнатная квартирка на первом этаже, столик и два стула у высоченного, метра чётыре, окна, диван-кровать, полки на стене, тихо работающий телевизор. Как это всё не похоже на их, или уже не их, её и уже почти три часа бывшего мужа коммунальную, огромную квартиру, обставленную дорогой мебелью.
Рисунки в самодельных рамочках на стене. Когда долго лет живёшь рядом с художником, начинаешь разбираться, на уровне подсознания. Всё написано одной рукой и очень неплохо...
Подошла к стене, посмотреть поближе. Странные сюжеты. Мужчины в старинных одеждах: армяки, зипуны, онучи, лапти, украшенные блестящей тесь-мой косоворотки, женщины в ярких, вышитых сарафанах. Не воины – крестьяне, но почему-то все, включая женщин, с оружием. Только одна, не девушка - дама в переливающемся сине-фиолетовым цветом платье госпожи, с широкими, шитыми богатым чёрным орнаментом рукавами, положила руку на плечо, парня, стоящего на одном колене, с мечом в руке. И лицо у этого парня грустное, сосредоточенное.
Екатерине показалось, что она уже где-то видела, прекрасно знает эту черноволосую женщину, но где вспомнить не может, а мужчина явно автопорт-рет...
Из-под ресниц глянула на оригинал, поймала соб-ственное отражение в оконном стекле, на миг застыла, поражённая неожиданным открытием. Она была уверена, что они не знакомы, видятся в первый раз, только женщина, изображённая на картине, очень похожа на неё. Там ещё была нарисована печь и кошка, но Катя услышала дробный звук постукивающих зубов и забыла о рисунке.
В тепле парень стал оттаивать, натянув на себя сви-тер, стискивал зубы, пытался унять дрожь. Он кру-тился, сжимал в трясущихся руках брюки, поворачиваясь к ней то правым, то левым боком, почему-то не решаясь натянуть эту часть одежды в присутствии женщины, и ей впервые за этот вечер, уже перешедший в ночь стало смешно. Чувствуя, что охватывающее её бурное веселье сродни истерике, Екатерина закусила губу, пытаясь сдержать нервно вибрирующие в горле, вырывающиеся наружу клокочущие звуки, понимая, что уже не владеет собой, сжала руками виски, и утонула в ласковых ледяных руках, в нежных, холодных губах.
Он целовал её глаза, её губы, шептал,   
• Успокойся... – и она поддалась, спрятала за-мёрзшие руки в густой каштановой шевелю-ре, подняла голову, подставляя, вышедшее из подчинения горло...
Они долго согревали друг друга, отдавая дыхание, тепло холодных рук, и стало жарко, падала на пол ненужная, мешающая одежда, чуть покалывало кожу простое, солдатское одеяло...
Он не сказал,
• Вот так! – прошептал, - Ты такая красивая... – но она вспомнила,
• Старуха! – попыталась отстраниться, спроси-ла,
• Что же мы делаем? Я же тебе в матери го-жусь!
Парень засмеялся,
• Два-три года! – проинформировал, - Мне уже тридцать два.
Екатерина ужаснулась,
• Пятнадцать лет! – с тоской подумала, что он сейчас оттолкнёт, скажет,
• Старуха! – но он только сильнее прижал её к себе, пошутил, - Бесстыдница! Какой сын за-хочет у матери, которой только пятнадцать стукнуло, родиться? – прошептал в её губы, - Не хочу всю жизнь позор за спиной носить... я хочу...  – и она забыла математику...

Утром, он проводил её до Метро, сказал,
• Приходи! Я буду ждать!
А вечером после работы Константин устроил скан-дал. Вполне понятный, ожидаемый ход в духе стратегии и тактики Ким-ских войн.
Ким!!! Друг Константина ещё с нежной студенче-ской юности. Глыбой его назвать язык не поворачивается, сорокасемилетний «Мальчик с пальчик», жене Светлане губами как раз в сосок упирается, но талант, матёрый человечище, и разгильдяй, бабник, выпивоха, любитель двусмысленностей и похабных анекдотов.
Не зря говорят, что имя на характер влияют. Родителя постарались, отпрыска аббревиатурой - Коммунистический интернационал молодёжи назвали, вот он непричастность к своему имени всю жизнь и доказывает. Начал с того, что из училища чуть с треском не вылетел, только благодаря таланту исключением из комсомола легко отделался.
Преподаватель живописи Амалия Витольдовна, придумала оригинальное задание, предложила студентам скульптуры и картины классиков с позиций социалистического реализма переработать, на холсте изобразить.
Костя мальчик разумный, вытащив из шапки бумажку с надписью «Раб восставший», пошёл в библиотеку, нашёл литографию означенного творения одного из ярчайших представителей итальянской школы Микеланджело Буонаротти, в точности скопировав линии тела, позу, лицо, по принципу «угадать и угодить», обрядил восставшего римского раба в будёновку и красные революционные шаровары.
Имея широкий выбор: Рембрант, Рокотов, Дега, ещё десяток гениальных и не очень живописцев в разное время изобразивших богиню любви и её проказника сынка, Ким произведение «Венера и Амур» искать, не стал. Вспомнив о том, что Амур по римской мифологии сын Венеры, с позиций социалистического реализма акт рождения изобразил. Совсем недавно за это произведение один сумасшедший американец очень приличную сумму со многими нулями отвалил. А тогда Амалия Витольдовна – старая дева, танцевавшая ещё с офицерами «Его величества», увидев на холсте голову и крылья младенца Амура в натуральную величину, уже появившиеся из, во всех подробностях, изображенной части тела Венеры, из которой все дети на свет появляются, упала в обморок.
Светка, служившая моделью начинающему живо-писцу, когда Ким перепуг Амалии Витольдовны изображал, от хохота чуть не обмочилась. Она то-гда была любовью и музой и совсем не знала, что будущего мужа именно эта часть тела женщины всю жизнь больше всех других интересовать будет... Сейчас уже знает, но «маленький бойцовый петушок», возвратясь с очередного загула, ей даже выговориться не даёт, в машине, на подъезде к дому орать начинает, только и остаётся к единственной, дозволенной Кимом подруге, жене его друга Константина пойти поплакаться.
Екатерина не возражала. Как ни странно, эти испо-веди Светланы, не только о похождениях мужа, но и о своих мелких грешках, поддерживали их с Ко-стей брак, поднимали планку уважения к давно переставшему согревать, но не замаранному грязью, семейному очагу, вчера превратившемуся в страшное пепелище...

Пока Екатерина перебирала железки в ящике комо-да, искала ключ от маленькой спальни, переносила из пяти створчатого шкафа в семейной спальне, са-мые необходимые вещи, Константин орал, что не спал всю ночь, звонил в «Скорую» и милицию, что только падшие женщины не ночуют дома, спят под забором.
Ты смотри, как от дружка предвосхищать обвине-ния научился! Давно, когда только поженились, сама их дружбу поощряла, надеялась, что Костя у Кима лёгкой, бесшабашной манере письма обучится, в свои тяжёловесные творения эту талантливую воздушность перенести сумеет, а он вон чего нахватался! 
Он ёрничал, оскорблял, провоцировал скандал, когда она была уже в дверях гостиной, спросил,
• Что я должен сказать Антоше?
Екатерина посоветовала,
• Поздравь его с рождением сына! – не удержалась, ехидно улыбнулась, - Дедушка!
Удивилась, что воспоминание о вчерашнем секс фильме, о слове,
• Старуха! – не принесло разрывающей сердце боли, только скривилась, зубы оскалила от отвращения.
И почти ничего не изменилось. В старой спальне бабушки Анны, единственной необжитой, получившей статус «гостевой» комнате, в унаследованной Екатериной квартире, было уютнее и спокойнее, чем в большой спальне для двоих, ставших чужими в один миг.
Пятнадцать лет назад, слушая нотариуса, Екате-рина ещё не до конца понимая преимущество нового слова «приватизация», думала, 
• Зачем? Зачем ещё одна квартира? На троих площади, выделенной Косте Союзом худож-ников, вполне хватает, а Константин сразу сообразил, с соседями обмен сделал, общую площадь оформил, и теперь они этой жилплощадью навек связаны, потому что Екатерина ещё тогда поняла, что не сможет продать эту квартиру, потому что друзей не продают.

Мамины родители живут в Бобруйске, иногда про-ведать приезжали, сейчас постарели, детей к себе в гости ждут, а у папы дед, родители, тётки, брат и сестра в блокадном Ленинграде от голода умерли. Из большой семьи только бабушка и мальчик-солдат, папа, возвратившийся с войны, в живых остались. Семью из двух человек уплотнили, в три комнаты с отдельными входами людей, квартиры которых разбомбили, поселили. За почти пятьдесят лет люди рождались и умирали, уходили, получившие отдельное жильё, вселялись новые, всю квартиру перестраивали, стены ставили, двери забивали, окна пробивали. В конце концов, остались бабушка Анна и Белкины, которых Константин очень удачно переселил в свою самостоятельную квартиру в новом районе. Снова получилась большая квартира на одну семью: гостиная, спальня, детская, кабинет художника, крохотная спаленка для гостей, просторная кухня и просто царский, но совмещённый санузел с большой ванной, шкафом для белья, мраморным умывальником и унитазом за шторкой.
Родители всегда проводили всю жизнь на работе, очень обрадовались, когда квартиру в доме, построенном прямо напротив институтских ворот, получили. Дочь в новой квартире даже не прописали, чтобы со школой по месту прописки проблем не было. Учёные! Ненормированный рабочий день – пораньше начать, попозже окончить, зато без обеда. Коллоквиумы, симпозиумы, расчёты, опыты... Тридцати-пятилетний профессор и двадцатилетняя ас-пирантка прямо «у станка», то есть у микроскопа познакомились, вместе Сибирскую язву исследовали, между опытами брак заключили. Катя, будучи школьницей, очень гордилась тем, что папа летал на Байконур, брал анализы у Белки и Стрелки, собак, побывавших в космосе. А сейчас тихо радуется, что не прихватила ещё до рождения какое-нибудь инфекционное заболевание, всё детство и юность прожила у прабабушки, которую, не вдаваясь в тонкости родственных отношений, звала просто, без титулов - Анна.
Здесь, в этой квартире она училась: есть ложкой, потом ножом и вилкой, читать первые детские книжки и выбирать серьёзную литературу для вне-классного чтения, слушала рассказы о войнах и ре-волюциях, училась жизни, поражаясь энергии и стойкости женщины, с которой никак не вязалось обычное, знакомое другим детям понятие  ба-бушка.
Совсем девочкой, в 1914 году, Анна ходила в госпиталь, в котором лечили раненых солдат, читала им книжки, писала за них письма домой и на всю жизнь заразилась страшной болезнью – медициной, с тяжелыми неизлечимыми симптомами – помогать людям, себя не жалеть. Вопреки воле родителей поступила на курсы медсестёр, активно участвовала в деятельности кружка суфражисток, познакомилась с рево-люционно настроенными студентами-медиками и сразу влюбилась в прадеда, восхищённая тем, что он ходил в рабочий посёлок бесплатно лечить детей из самых бедных семей. Девица благородных кровей не уехала с семьёй за границу, осталась в разорённой стране, чтобы, поступив в меди-цинский институт, вместе с мужем лечить беспризорных, изгонять вшей, организовывать детские сады и медицинское обслуживание школьников. Непризывного возраста мать пятерых детей, уже дважды бабушка сама напросилась на фронт, в видах линии Маннергейма в палатке оперировала раненых бойцов, а через два года, с полевой сумкой набитой разорванными на полосы простынями, собранными, выпрошенными у людей в двух соседних домах, оказывала первую помощь защитникам Ленинграда. Анна всегда работала, всегда принимала близко к сердцу проблемы соседей и больных со своего участка, писала для всего района жалобы на произвол чиновников, ста-тьи в газеты, две недели просидела в «Крестах», чуть не угодила в ГУЛАГ. Спасло заступничество самой Александры Михайловны Коллонтай, с которой Анна встречалась, и долго беседовала на съезде трудящихся женщин.
Анна бежала перед старостью, обгоняя болезни, и всегда находила время, чтобы весело, как подружка посмеяться вместе с внучкой, выслушать, не с высоты возраста и знания, на равных, вместе разбирая проблему, дать совет,
• Если ты сделаешь так, как хочешь, то удовле-творишь своё желание, приобретёшь... но по-теряешь... а если сделаешь иначе... А теперь выбирай, что для тебя важнее!
Здесь в этой с детства знакомой спаленке Екатери-на хотела обрести покой, но с каждой старой фотографии всё равно семьи, группы медичек, из виньеток выпускников университета, с корешков книг, из-за старых безделушек, подаренных благодарными пациентами, на неё смотрела Анна, тихо спрашивала,
• Что для тебя важнее?
Что важнее!!! Семья, давно распавшаяся на два «я», которым, в общем-то, нет друг до друга никакого дела? От себя не скроешься! Любящая жена давно уже поехала бы, поинтересовалась, что дни и ночи напролёт делает муж в своей мастерской. Только без его жалоб на заказчиков, требования которых не соответствуют сумме гонорара, без рутинных обязанностей: приготовить обед, подать, вымыть посуду, без его опостылевших приставаний в постели, когда кроме желания чтобы это всё поскорее окончилось, ничего не чувствуешь, ей было удобнее, комфорт-нее, и, возвращаясь с работы, домой, она всю дорогу гадала, надеясь, что он и сегодня задержится в мастерской, придёт далеко заполночь, когда она уже будет спать. 
Довод: Уважение к себе, - вдребезги разбивался об, - Уважение сына, переживания мальчика, неловкость перед невесткой, её родителями...
Ведь никому не скажешь, не объяснишь... и, кроме того...
Дальше она старалась не думать, про себя повторяла наизусть стихи любимого Блока, но обрывки воспоминаний прорывались между куплетами, вытесняя матроса «в венчике из роз», ночь и аптеку, вересковый мёд, покрывая краской стыда впервые изведанную жаркую ласку, совсем незнакомую, пугающую силой нежность, без всяких адвокатов реабилитируя Константина,
• Кто без греха, бросьте в него камень!

К концу недели муки совести: С кем? С незнакомым, случайно встреченным человеком! С мальчишкой на пятнадцать лет моложе, который уже давно забыл... – отметая обидное: Старуха! - уже формировались в решение: Нужно помириться с Константином! – оставляя нерешённый вопрос: Просить прощения? - или - Ни в чём не при-знаться? – когда муж сообщил,
• Тобой тут милиция интересуется!
Быстро сообщив себе, что это следователь, Екатерина безразлично произнесла,
• Да!?!
Он привычно разозлился, раздражённо спросил,
• Что «Да!?!» Что за тайны мадридского дво-ра!?!
Она произнесла,
• Я свидетель... – уже хотела что-то рассказать, но Константин заорал,
• Чего свидетель? Второго пришествия!?! – за-шёлся от злости, - Я, кажется, заслужил за четверть века элементарную откровенность!!! Он вчера в обед явился, моих девчонок ис-пугал!!!
Его злость, помножилась на вопрос о «девчонках, которых днём приход милиционера пугает», но она не стала унижаться, прошипела,
• Свидетель ограбления государственного бан-ка! – и муж понял, что проговорился, снизил тон,
• Запиши телефон! Лейтенант Громов! Я не стал давать рабочие координаты! – ёрничая, пояснил, - Я же не знал свидетель ты или подозреваемая!
Он медленно продиктовал цифры, повторил, спро-сил,
• Запомнила?
Екатерина с трудом произнесла,
• Да...
Семь цифр навечно врезались в память, застучали в висках, испуганно, сладко сжимая сердце... Она не станет звонить, но то, что лейтенант Громов не забыл, интересовался...   
Она конечно никуда не позвонила, а ещё через неделю утром Константин бросил на стол повестку от следователя,
• Вчера опять звонил, а сегодня, додумался, официально вызвал.
Екатерина не стала спрашивать: Кто звонил? – и так понятно, сказала,
• Спасибо!

Следователь быстро опросил её, в общих чертах ознакомил с материалами дела. Подследственный родился с врождённым пороком развития, Заячья губа и мать-одиночка оставила его в роддоме, ни разу в детском доме не навестила. Обозлился и с психикой, видимо что-то произошло, хотя раньше рецидивов открытой агрессии не было. Окончив училище, парень устроился работать на завод, комнату в общежитии получил, а три месяца назад вдруг заточив обычный кухонный нож, вышел на улицу. Не убивал, не насиловал, забив в рот кляп, кромсал жертве лицо и убегал.
Говорит,
• Ребята в интернате, в школе, в училище... девчонки в цеху всё время смеялись, дразнили, вот и... Чтобы много уродов было!!! Чтобы на меня никто внимания не обращал!
Семь человек! Семь женщин с искромсанными, изуродованными лицами! Зачем? За что!?! За что такая жестокость к, не по своей вине, по непонят-ной ошибке природы, родившемуся с пороком, человеку, вызвавшая ответную агрессию...
Подписав протокол допроса, она вышла в коридор, и сразу увидела Громова. Лейтенант в наглаженной форме, улыбаясь, шёл навстречу, и, отметив, что синий китель, белая рубаха и фуражка с высокой тульей ему очень к лицу, Екатерина не стала прятаться, поворачивать в другую сторону. Зачем? Она уже всё давно решила, объяснила себе, и сейчас объяснит ему, что она тогда перенервничала, испугалась и то, что произошло, было следствием нервного расстрой-ства психики, временного умопомрачения.
Она сейчас скажет ему... но он сказал первым, 
• С Вас бутылка! Или красота в этом мире уже ничего не стоит?
Подумала: Мальчишка развлекается! – даже разо-злиться успела, - Но он прав! - улыбнулась,
• Вы водку или коньяк предпочитаете? Пошли в магазин, сами выберете!
Лейтенант постучал пальцем по звёздочке на по-гоне,
• Взятка должностному лицу при исполнении служебных обязанностей карается законом! Да и к алкоголю я равнодушен... – посмотрел в растерянное лицо женщины, - Вы лучше одинокого человека обедом накормите!
Выслушал предложение,
• Приходите вечером к кафе «Север», пообеда-ем вместе! - отрицательно покачал головой, нахально осклабился,
• Лучше домой пригласите, с мужем, с детьми познакомьте. Мне так семейного уюта не хва-тает... – горько ухмыльнулся, - Хоть у чу-жого очага погреюсь...
В конце концов, он её тогда очень выручил.
Она не смогла сказать: «Нет!» – пробормотала,
• Послезавтра в шесть... – назвала адрес.
Громов не записал, сообщил,
• Профессиональная память!
И она не стала уточнять, что знает о его посеще-нии...
Костю нужно попросить, чтобы пришёл к обеду.
Рассказала себе, что возомнила чёрт знает что:  И женщина на рисунке не похожа, просто показа-лось, и парень давно уже всё из головы выбросил просто, видимо, ему одиноко в маленькой квартирке и готовить себе обед не хочется...
Неудобно перед чужим человеком: она позвонила на работу, забрала три накопившихся отгула - сегодня по магазинам походить, завтра убрать, приготовить, послезавтра отдохнуть от трудов праведных.
Честно говоря, домашнее хозяйство никогда не бы-ло в числе её любимых занятий. Уборка, стирка ещё, куда не шло, но приготовление пищи...
В первые годы совместной жизни, Константин, ехидно улыбаясь, прозрачно намекал,
• Так меня ни в одном ресторане не кормили! – а сейчас просто орёт, - Убери! С души воро-тит!!! – в кафе и ресторанах питается.

Накупив полуфабрикатов, фруктов и овощей, Екатерина вдруг увидела утку. Рот слюной наполнился от вкусных воспоминаний.
Девочка Катя каждый раз, как на чудо смотрела, как Анна священнодействовала: мыла, фаршировала яблоками, зашивала утку. Она ждала, и этот ровно час ожидания, когда по кухне, по квартире, по всему дому распространяется сладковатый запах печёных яблок, казался ей вечностью. А потом приходили папа и мама, забегал «на огонёк» кто-нибудь из соседей, и доставшийся ей кусочек был таким маленьким, в сто раз меньше того, что она могла съесть в мечтах.
Перетирая вазочки и статуэтки, на каждой из кото-рых Анной была приклеена снизу маленькая бумажка: «от Лидочки», «от Ждановых», «от коллег по работе»... Екатерина вспоминала и вспоминала подробности приготовления утки.
Без десяти шесть, уже надев платье, расчёсавшись перед зеркалом в ванной, она вошла в гостиную, ещё раз оглядела стол.
Колбаса, брынза, селёдка, заливной судак, куплен-ный в магазине, маслины, лимон, помидоры, огур-цы...
Кажется, ничего не забыла... – услышав звонок, по-надеялась, что это Константин ключ забыл, включила духовку, - Пока холодные закуски съедим, утка зажарится.
Лейтенант протянул ей маленький букетик первых подснежников и огромную коробку конфет, поцеловал руку,
• Вы такая красивая! – и Екатерина пригласила к столу.
Наплевав на разложенные ею по бокам тарелки но-жи и вилки, парень активно работал челюстями, опустошая блюда. А она не могла ничего съесть, понимая, что ведёт себя неприлично, опускала взгляд в свою нетронутую тарелку, отвлекалась, чтобы сделать маленький глоток вина из своего бокала, и опять ловила себя на том, что разглядывает его. Обычный крепкий молодой мужчина! Густые каштановые волосы, чёрные глаза под широкими красивой формы бровями, широкие плечи, большие сильные руки. Оторвавшись от еды, он рассказывал, что родился маленьким, хилым и его во дворе обижали мальчишки, а потом мама вышла замуж, отчим, напившись, устроил скандал, и пришёл участко-вый... 
• Я тогда решил, что стану милиционером! Не инспектором в розыске, не регулировщиком, участковым инспектором. Помните Гуськова в фильме «Мусорщик», который этот мир от грязи очищает... Секция каратэ, школа мили-ции... женился... Мы с нею на вечере в празд-ник милиции познакомились, и сейчас бы ти-хо, мирно вместе жили, но квартирный во-прос, ни как не мог уговорить из большой родительской квартиры в служебную конурку переехать, а тёща,
• Макс! Вы опоздали к обеду! Макс! У нас гос-ти, переоденьтесь в костюм! Макс! Белое ви-но только к рыбе!
• Муж при КПСС до полковника, дослужился, а она вдруг свои дворянские корни вспомнила. Простить мне, что я дворняжка никак не могла. Три года в зоне строгого режима! Там не ляг! Здесь не стой!
Удовлетворённо вздохнув, он откинулся на спинку стула, пригубил вино, и Екатерина вспомнила про утку. Она встала, и тут взорвался, зазвонил теле-фон в прихожей.
Перекрикивая чей-то смех, Константин сообщил,
• Мы с Кимом в Комарово!!!
Тихо, чтобы гость не услышал, прошипела,
• Я же тебя просила...
Супруг захохотал,
• Тут на дачке такой фуршет... – чмокнул губами, имитируя поцелуй, - Без твоей стряпни и мента весело.
Где-то рядом с ним на другом конце провода завизжали, восторженно закрякали, и Екатерина услышала, поняла, что там уже изрядно выпили, веселье идёт полным, ходом, прошептала в трубку,
•   Он мне жизнь спас!
В ответ на нарочито громкое, чтобы все слышали, развязное, с нескрываемым намёком,
• Тебе спас, ты с ним и рассчитывайся!!! Через три дня приеду, подробности расскажешь! - не сумела сдержаться, крикнула,
• Ну, и сиди у своего Кима в Комарово! Три дня!!! Три месяца!!! Три года!!!
Как неудобно! Если не весь разговор, то последнюю фразу лейтенант точно услышал...
Она вышла на кухню, отключила духовой шкаф, сделала дыхательные упражнения, снимая напряжение.
Ким! Ким! Ким! Злобный, чёрный карлик! Людей, как магнит притягивает! И за что его Светка лю-бит!?! 
Подумала о подруге Светлане, жене Кима, совсем некстати вспомнила...
Неделю держалась, никому ничего не рассказала, но Светка умница, и знакомы ещё со времён досвадебного ухаживания... сразу почуяла, на улице встретив, к себе в гости затащила, спросила,
• Что случилось? – когда Катя заплакала, кон-статировала, - Жена узнала всё последней!!!
Она всё знает! Неудобно! Стыдно! Но Светка, не таясь, о похождениях своего Кима рассказывает, и так хочется, поплакать в жилетку, всё рассказать, а к родителям, к сыну, к коллегам с такой повестью не пойдёшь...
Екатерина начала с известия о рождении внука, не вдаваясь в подробности, описала сцену в мастер-ской, понукаемая сочувственными,
• Какой ужас! Ну, и что? Да что же это делает-ся!!! – изобразила в лицах нападение, и благородного спасителя, а потом, ну, в общем, проговорилась...
Обиделась, в ответ на задорное,
• Класс!!! – прошептала,
• Я уже извелась, а ты веселишься!!!
Подружка Светка, что бывает крайне редко, неожиданно стала серьёзной,
• Я себе просто представила: Появляется Ким «весь в духах и чужой помаде», а я... – сделала интригующую паузу, засмеялась, - сижу в неглиже на коленях у молодого мужика! Кольцо бы с бриллиантом отдала, чтобы на выражение протрезвевшей морды муженька посмотреть!!!
Смущаясь, Екатерина попросила,
• Перестань! – но подруга не унималась,
• Они нам изменяют!?! Не стесняются! А ты из-велась... Ну, и дурочка! Если бы мне - мечта-тельно сощурилась, - кто-нибудь,
• Ты такая красивая – сказал...

Скрывая, непонятно откуда нахлынувший страх, Екатерина вернулась в гостиную. Лейтенант снял, аккуратно повесил на стул, китель, распустил узел галстука, рассматривал безделушки на полочках старинного серванта, а бабушкин поднос для птицы, фарфоровый овал на маленьких ножках стоит именно в этом серванте на полке, и для того, чтобы взять его, нужно подойти совсем близко.
Он улыбнулся, и всё, но она поняла, что он слы-шал, наигранно бодро сообщила,
• Сейчас горячее принесу!
Обрадовалась, когда он сказал,
• Я сыт! Предлагаю перейти к десерту!
И тут же вспомнила: чашки для чая, ваза с фрук-тами, принесённая им коробка конфет, всё на открытой полке того же серванта. Преодолевая расстояние от двери до старого шкафа, она заворожено смотрела на длинные пальцы, оторвавшие от виноградной грозди одну ягоду, на полные, чувственные губы принявшие, но не поглотившие жёлтую, прозрачную частичку испанского Солнца.
Он придерживал губами, чуть посасывал хрупкий шарик, в этом почему-то была опасность, угроза, и, чувствуя страх, ужас, сковывающий тело, лишающий сил, она всё-таки не смогла убежать, добрела, губами приняла из его губ сладкий плод. Максим целовал медленно, долго, катая языком, янтарные капли по её шее, по её груди, возвращался к губам, деля с нею каждую ягоду, и она захлёбывалась от сладкого сока, от пьянящего вкуса его губ, от запаха его кожи. Он не сжимал, чуть придерживал, и она сама прижалась к нему, впилась пальцами в его плечи...
Огромное старое кресло подбрасывало, как батут в городском парке, фотографии на стене мелькали, подпрыгивали, набирая темп, а потом комната, сте-на, фотографии, всё исчезло, унеслось прочь, усту-пая место сладкому миру, в котором не было ничего кроме горячих губ, кроме нежных рук...
Максимка растопырил пальцы, убирая растрепавшиеся волосы с её лица, прошептал,
• Ты такая красивая... – и Катя быстро спря-тала раскрасневшееся, покрытое капельками пота лицо на его груди.

Весну лето, и целых три месяца золотой осени подарила ей жизнь. Сначала она бежала с работы в маленькую квартирку, с удовольствием готовила обед, стирала, гладила его рубахи, и ждала, ждала, когда по доскам длинного коридора застучат то-ропливые шаги. Максим приносил продукты и яркие пахнущие солнцем и мокрой землёй букеты осенних цветов, помогал мыть посуду, они разговаривали, рассказывая, друг другу, что было на работе, он, посматривая на неё, что-то рисовал на листах, вырванных из большого альбома, не показывал, аккуратно складывал рисунки в синюю папку.
Долго не решалась спросить о том, увиденном в первый день, сто раз рассмотренном, сверенном со своим отражением в зеркале, рисунке, он сам ска-зал,
• Я увидел тебя во сне, нарисовал... сразу узнал, когда ты шарф протянула... Очень хотел посмотреть, как ты живёшь... С твоей семьёй познакомиться... Мне, почему-то сразу показалось, что ты несчастлива в браке! – помолчал, кажется, не решаясь сказать, боднул лбом воздух, - Я сон не запомнил, только твоё лицо и свои ощущения: покой, радость... 
Они гуляли по городу, целовались в парке, ходили в кино. Максимка любил не только в постели, каждую минуту, которую они прожили вместе, улыбкой, ласковым словом, нежным прикосновением, и она, уже не стесняясь, протя-гивала ему всю себя. 
Потом её вызвал уже знакомый майор, сказал, что дело уходит в суд, дал подписать документы и отпустил.
Проходя по коридору, Екатерина, не хотела, заглянула в открытую дверь, прижалась к стене, впервые в жизни подслушивая.
Максим сидел за столом, а, напротив, на стуле де-монстративно развалился длинный подросток с бе-гающими глазами, и она подумала, что мальчишка боится, скрывая страх, бравирует.
Участковый строго спросил,
• Тебе не стыдно, Логинов? Взрыв среди ночи устроил! Всех соседей разбудил, испугал... Ну, объясни мне дураку, зачем ты это сделал?
Мальчишка шмыгнул носом, неожиданно для худого тела, пробасил,
• Мы с Танькой любим, друг друга, - сорвался на фальцет, - а она...
• Она - мать несовершеннолетней Татьяны Прокопчук! – уточнил Максим,
И мальчишка перешёл на шёпот,
• Хоть ты душу не рви, участковый! Ты же сам... понимать должен...
Вечером, Максимка ничего о Логинове не расска-зал, Катя сама завела разговор: служебная квартира участкового на его участке, тесть с тёщей, жена с сыном в соседнем доме живут... и Константин, как по заказу почти полностью в свою мастерскую перебрался...
Даже скандал устроенный заставшим их за завтра-ком, навсегда бывшим мужем, злобный крик на весь дом, в открытое окно, выходящее во двор,
• Шлюха!!!  Шлюха!!! - тысячу раз, повторён-ный вслед дворовыми сплетницами, не мог испортить настроение, потому что она знала, что придёт Максимка, скажет,
• Ты такая красивая! – и никто не сможет поме-шать их счастью...

Осень, скинув золото, навевала тоску серым до-ждём. Максим пришёл в плохом настроении, и, зная, чувствуя, что просто ворует время до страшной минуты, она спросила,
• Неприятности на работе? - но сердце уже сжалось от нестерпимой боли, застучало, предчувствуя беду... - Всё! Конец!
Сжав голову руками, он отвернулся, застонал,
• Сын! - стараясь сдержать крик, сквозь зубы, сказал, - Ей кто-то сообщил... Она меня шан-тажирует... говорит, что двое сватаются... что если я не вернусь... – проревел, - Я сам при отчиме вырос! Не хочу! Не могу, чтобы у моего сына был отчим!!!
Как-то совсем забыла, что у него есть сын! Екатерина могла сказать, что отчимы бывают разные, что может быть, мальчику повезёт, что нельзя приносит себя в жертву, только в родном, любимом голосе, было, столько боли, столько раскаяния, и она ещё больше уважала, ещё сильнее любила его за эту боль, не могла, не смела отговаривать.
Они прощались всю ночь, всё утро и она говорила, что это к лучшему, потому что приедет Антон с женой и сыном, и им всё равно придётся расстать-ся... Придут друзья сына, родители невестки, и у неё не будет времени... и не стоит каждому объяс-нять...
Он ушёл, и она не плакала, потому что это было больнее слёз, с головой ушла в работу, задерживаясь возле больных, подменяя на ночных дежурствах всех коллег, которые просили, и тех, которые не просили, а, случайно возвратясь домой, когда голова ещё не падала на подушку от полного изнеможения, сидела в большом кресле, тупо глядя в одну точку, на открытую полку серванта, где пылился бабушкин поднос для пти-цы...

В конце ноября, Антоша сообщил, что они приедут на рождественские каникулы, и Екатерина сама сказала Константину, что не стоит афишировать их новые отношения, лучше на время сделать вид, что ничего не изменилось. Даже когда приехали гости, она, сославшись на головные боли и бессонницу, не вернулась в большую спальню, выставив в прихожую тумбочку, втиснула в Аннину комнату складную детскую кроватку.
Две недели, истратив все заработанные отгулы, Екатерина была настоящей бабушкой, играющей, кормящей, купающей, укладывающей спать.
Молодые родители бегали по родному городу, вспоминая, запоминая, дорогие сердцу, с детства знакомые места, принимали гостей, посещали устроенные в их честь друзьями вечеринки. Они почти не изменились, только автоматически, часто вставляли в разговорах слова из английского языка, называли друг друга Ирэн, Антуан, и сына не Даниилом в честь дедушки, маминого папы, Даном назвали. Захотела напомнить, что она назвала сына в честь любимого писателя Антона Павловича Чехова, но решила, что Антуан де Сент Экзюпери тоже отличный писатель, нужно будет перечитать «Маленький принц», когда свободное время появится.
Пока были гости, Константин был предупредите-лен, почти нежен, но, когда они проводили детей в аэропорт, снова стал пропадать в своей мастерской, отмечать с Кимом и «друзьями» все указанные в отрывном календаре праздники. 
Они виделись теперь только по утрам, когда она уходила на работу, а он возвращался, чтобы ото-спаться до обеда, сменить костюм.
Время лечит, или калечит, заставляя забыть про-шлые обиды...
Замечая, как увеличиваются синяки под глазами, резче обозначились морщины на когда-то красивом, желанном лице, Екатерина просто пожалела соседа по квартире, как врач сказала,   
• Может быть, стоит передохнуть? Я тебе мас-саж, очистку организма от шлаков сделаю, - и ужаснулась, услышав, полное неприкрытой ненависти,
• Пошла ты... со своей очисткой!!!

Нужно было собрать свои вещи и уйти, куда глаза глядят, но она не ушла, потому что уже всё было и больше не будет ничего, просто старалась порань-ше уйти на работу, попозже прийти домой, чтобы свести общение к минимуму.
И в этот промозглый зимний день первого месяца весны, она вышла из автобуса на две остановки раньше, медленно брела под мокрым, тающим сне-гом-дождём, но ноги сами убыстряли темп, спеша отогреться под одеялом в маленькой спальне.
Константин не ушёл, выскочил в коридор, с довольным смешком сообщил,
• Ты телефон забыла! – захохотал, - Твой лю-бовник весь день трезвонил, СМС посылал!!!
Она протянула руку, но он поднял её мобильный телефон над головой, дыша ей в лицо перегаром, паясничая, спросил,
• И что этот мальчишка в тебе нашёл?
Не стала обострять отношения замечанием о том, что приличные люди не читают чужие сообщения, попросила,
• Костя, отдай телефон!
И он набычился, с отвращением рассматривая её, захохотал,
• А может быть, ты только для мужа такая скромница, а с мальчиками... - схватил её за волосы, ломая, пригибая к полу, - Заслужи! Сделай мужу оральный секс, отдам телефон! – он уже расстёгивал брюки, и она изловчи-лась, со всей силы ударила локтем в раскрытую щель ширинки брюк, на лету поймала хрупкий пластмассовый аппарат, выбегая из квартиры, услышала вой взбесившегося шакала, - Я убью тебя сука -а-а-а... ты меня покалечила -а-а-а...

Екатерина бежала вдоль ряда вагонов, натыкаясь на дорожные сумки, на прощающихся, разговаривающих людей. Глаза ослепли от слёз, потому что на маленьком экране было всего несколько слов, «Уезжаю в Чечню на полгода. Поезд № 437, отходит в 19.55, третий вагон. Приходи попрощаться. Пожалуйста!!!».
Она шептала,
• Максимка... Максимка... Максимка... – навер-ное, пронеслась бы мимо искомого третьего вагона, если бы не услышала,
• Катя! Катенька!!!
Они целовались под снегом, на перроне, на глазах у отъезжающих и провожающих, у его коллег. Он ласкал, размыкая, жадно поедал её губы, нежно, страстно сжимал, разглаживал её тело, но она не сумела целиком отдаться его губам, хватала, держала его дрожащими руками, заплакала, когда он вырвался, вскочил на подножку, уже движущегося седьмого или десятого вагона, крик-нул,
• Я буду писать! - сообразила,
• Главпочтамт! До востребования! – побежала за поездом, закричала, - Я буду ждать тебя!!!

За три месяца Максим прислал десять весёлых, бодрых писем. Не война, увеселительная прогулка! И, устроившись на почте, за столиком у окна, она целовала вырванные из обычной школьной тетрадки в клеточку, разрисованные цветами и, пронзёнными стрелами, сердечками, листы бумаги, очень старалась не намочить буквы слезами, и ей казалось, что бумага пахнет полем и порохом, и ещё совсем чуть, чуть любимым...
А потом девушка в окошке, уже не спрашивая фамилию, не требуя документ, смущённо, как будто это её вина, говорила,
• Нет! – неумело, бодро успокаивала, - Там сейчас жарко! Закончится операция - напишет! – но Катя не верила, что Максимка из-за войны ей писать перестал...
Хмурый дежурный отделения милиции, прошипел,
• Вы кто ему будете?
Екатерина прошептала,
• Знакомая... – как ещё она могла сказать?
Офицер в окошке презрительно бросил,
• Ходят тут знакомые! – поднял красные от бессонницы глаза, оценивая, посмотрел в несчастное, заплаканное лицо, и сжалился, - Живой Ваш Громов! Ранен! Тесть за ним капитана Редькина послал! Привезёт скоро!!!
Сердце пело от счастья: Живой! Живой! Живой! – а разум уже выстраивал логический ряд, - Тесть, же-на, сын, - и ей в этом ряду не было места.

Родителям она так ничего и не сказала. Счастливые люди! Давно на пенсии, но до сих пор из своей лаборатории по трое суток не выходят, опыты ставят, о дочери, когда позвонит, вспоминают. Практически полностью в ординаторскую жить пе-реехала, домой иногда переночевать, вещи взять, забегала. Константин притих, не только задевать, здороваться перестал, но даже не страх, омерзение, гадливость от его пьяной выходки квартиру непригодной для жилья сделали... 
Слава БоГУ, что есть работа!
Застегнула белый халат, привычно, не глядя в зеркало, поправила шапочку, вслух сообщила двери,
• Два месяца прошло и никаких вестей!
В коридоре неврологического отделения, её догнал доктор Димкин,
• Екатерина Дмитриевна! Понимаю, что слу-чай, скорее всего, наш, но безнадёжный... па-ралич... В полевом госпитале один осколок не заметили. Пока сюда везли, перитонит начался... Неделю у нас лежит, от пищи отказывается, насильно кормим... Посмотрите, пожалуйста! Может быть, механические повреждения выявите...
В палате на четыре койки, повернувшись к стене, лежал только один больной. Понятно! Все ходячие завтракают.
Он не повернулся, вообще никак не среагировал на скрип двери, на вежливое,
• Здравствуйте! – и она не узнала копну отрос-ших каштановых волос, повисших жирными, давно не мытыми прядями, обтянутые боль-ничной пижамой плечи, почуяла… сдержи-вая, рвущийся крик, схватилась рукой за горло, прошептала,
• Максимка...
Он, не меняя позы, приказал,
• Уходи Катя! Тебе здесь нечего делать!!!
Все внутренности сжались, свились в тугие узлы, разрываясь, растягиваясь от боли, от нежности, от любви, заглушая готовые прорваться слёзы, зазвенели металлом в голосе,
• Вы ошиблись! Я врач Екатерина Дмитриев-на, и у меня нет времени на Ваши фокусы! Извольте развернуться ко мне лицом!!!
Простонав,
• Зачем!?! – он всё-таки упёрся рукой в стену, стал тяжело, медленно откидываться на спину, и она подошла, сдерживая дыхание, чтобы не уловить в какофонии вчерашнего, трёхдневного, недельного пота, запах любимого мужчины, откинула одеяло.
Максим по самые потухшие, набегающие старче-скими слезами глаза зарос странной, карнавальной бородой, каштановой на подбородке, белой, совсем седой на щеках, и Катя быстро отвела взгляд от маски отчаяния, перекинула, уложила на простыню его неестественно вывернувшиеся при передвижении ноги.
Она разминала пальцы, ступни, ощупывала кости, решительно сказала,
• Не уверена, что это функциональное! Я забираю его к себе в отделение для тщательного исследования!
Не обращая внимания на удивлённо поднявшего брови коллегу,
• Непохоже! И картина: мина-растяжка, оско-лочные ранения в периферической зоне Сол-нечного сплетения... болевой шок... позвоночник, ноги даже мелкими осколками не задеты...
Повторила,
• Я забираю его к себе в отделение для исследования! – вызвала санитаров, приказала, - В ванную комнату на первом этаже!
Отвечая на возмущённое бормотание,
• Оставь меня в покое, Катя!
• На себя наплевать, имей уважение к окружа-ющим! Медперсоналу и за работу не доплачивают, а уж за твои запахи и подавно! – она, долго отмачивала его, меняя воду, оттирая мочалкой худое, измождённое тело, подавляя слёзы, прорывающуюся в прикосновениях ласку.
Ему сейчас нежность противопоказана!!!
Строго спросила,
• Что ты сегодня ел?
Максим пробурчал,
• Я не голоден...
Тщетная предосторожность! Он сам и шага пройти не сможет! - но, закрыв на ключ палату, она, рыдая, бежала в столовую, даже не заметила удив-лённые взгляды, только возвращаясь, перед дверью быстро вытерла глаза, сделала строгое ли-цо.
Она заставляла его бриться, есть, осваивать ко-стыли, напомнила,
• У тебя растёт сын! – сама чуть не разрыда-лась, когда он заплакал, как ребёнок,
• Мы с нею договорились... она сказала Сашке, что я погиб... лучше отчим, чем такой жалкий отец...

Он не хотел жалости, и она не жалела, изматывая его, себя, младший медперсонал, в кабинете физио-терапии, в холодном, мокром весеннем парке госпиталя, заставляя его, опираясь на костыли, перебрасывать ватные ноги, запрещая долго отдыхать на скамейке, радовалась неожиданному вопросу,
• Обед скоро? - округлившимся щекам, возвращающейся силе рук, но ноги...
Екатерина работала в две смены. Другие, больные не должны страдать!
Она училась стричь его волосы, не зарываясь ру-ками в каштановую шевелюру, остригая чуб, не прижимать к груди его голову, подменяла санитаров, как сына, как внука купая его в ванной на первом этаже, сиделку, когда он страдал от бессонницы, вскрикивал во сне, снова переживая страшные мгновения, медсестру, заставляла принимать таблетки, делала уколы. Она бегала к главврачу, седому полковнику, просила, требовала, и уже все врачи смотрели её пациента, собирали консилиум, рассматривали рентге-новские снимки, изучали данные, полученные при исследованиях: анализы, УЗИ, компьютерная томо-графия.
Вывод, как приговор гласил: Это не травма, это мозг почему-то команды ногам давать отказыва-ется.
В госпитале больше делать нечего, всё, что могли, сделали, и разговоры, настроения, запах больницы выздоровлению не способствуют...
Продумала все варианты: в служебной квартире уже новый участковый живёт, мать приходила, плакала, а отчим волком смотрит, своего внука, мальчишку лет двенадцати к себе прижимает, жена заживо похоронила, военкомат... милиция... Раненый солдат с войны домой вернулся, а дома нет и никому дела до солдата нет... еле коляску инвалидную выпросила...

Константин орал,
• Я не позволю! Ты шлюха!!! У тебя совести нет!!! – а она повторяла и повторяла,
• Тебе спальня, кабинет, Антошкина комната. Мне бабушкина комната и гостиная. Кухня и санузел общего пользования, - и он плюнул ей в лицо, закричал,
• Чёрт с тобой, шлюха!
И Максим орал,
• Ты с ума сошла! Я никуда не поеду! Здесь сдохну! Оставь меня в покое!!! – но она по-просила три неиспользованных отпуска, начальник госпиталя подписал заявление, ни-чего не сказал, только головой с сомнением покачал, заказала машину.
Санитары помогли загрузить упирающегося инвалида на сидение, уложили в багажник коляску и костыли... Только бы старый лифт не сломался!

Кто же знал, что будет ещё хуже...
Вне больницы Максим ещё больше стеснялся своей ущербности, даже в туалет, когда Константин был дома, не выходил.
Он лежал в бабушкиной комнате на кровати, отвернувшись к стене, иногда отвечал на приказы и уговоры,
• Не в госпитале! Поиздевалась!!! – больше от-малчивался, даже голову не поворачивал, и она срывалась, кричала,
• Ты идиот!!! Не будешь двигаться, всю жизнь в кровати пролежишь!!! – услышав в ответ,
• Дай мне умереть спокойно! Надоел? Сдай в интернат!!! – убегала плакать на кухню...
Он измотал её, и Константин вечеринку на своей территории устроил. В маленькой спальне музыка, смех, громкие вскрики почти не слышны, а в гости-ной, отгороженной от кабинета сухой штукатуркой такое впечатление, как будто над головой кричат.
Екатерина походила по комнате, хотела постучать в стену, передумала, покопавшись на полке, достала томик Джека Лондона. Она искала в оглавлении совсем другой рассказ «Старая сказка», но глаза сами прилипли к двум словам в середине предпоследнего листочка «Жажда жизни». Давно прочитанная, почти забытая повесть об умирающих от жажды человеке и гиене, ползущих по безводной земле, с одинаковой настойчивостью ожидающих смерти обессиленного врага. Победил человек! Ну, естественно... издательство Учпедгиз СССР: «...американский писатель Джон Гриффит... поэзия суровой девственной природы... раскрыл романтику бескорыстного мужества... показал тяжёлые физические и моральные испытания...» только где взять это мужество, чтобы преодолеть тяжёлые физические и моральные испытания, как вернуть утраченную жажду жизни, не раскрыл, не показал...
Ещё Авиценна, Парацельс чувствовали, знали, Павлов, Фрейд в этом направлении работали... Мозг - сложная, неизученная система, настроенная гением СоЗДАТЕЛЯ на развитие и отмирание программа установку на здоровье и болезни даёт, лекарствами и уколами не заменишь...
Он сам должен захотеть! А он не хочет... и все мои усилия ничего не стоят...
На себя она уже совсем надеяться перестала, поду-мала: сын. Но как, как устроить ему встречу с сы-ном? 
Страшная неделя подготовки, решимость: Я долж-на! Я это сделаю! - возникающая при виде безволь-но-расслабленного тела, при взгляде в бесстрастное, безразличное лицо, физическое ощущение боли, притаившейся в зрачках потухших чёрных глаз, рассыпалась от простого вопроса: Как? Как прийти к его жене, уже принявшей его смерть? Как попросить, уговорить?

Она выбрала лёгкий путь. Тесть, начальник отделе-ния милиции. Он за Максимом в Чечню капитана Редькина послал.
Дежурный внимательно посмотрел,
• По какому вопросу? – спросил.
Секретарь в погонах криво усмехнулся, в переговорное устройство,
• Разрешите войти! – спросил, встал, китель отдёрнул, докладывать пошёл.
Неужели уже все знают?
Краснея, как девчонка, на негнущихся ногах прошла в кабинет, мельком глянула на крупного мужчину, в милицейской форме, почти ровесника, медленно поднявшего голову от какой-то бумаги, бросившего на неё безразличный взгляд важного государственного чиновника. Полковник тут же снова уставился в стол, но в то мгновение, когда они смотрели, друг на друга в его глазах что-то мелькнуло, какое-то воспоминание, и, не смея поднять глаза на хозяина кабинета, она опустилась на стул для посетителей, сказала,
• Я... – и в горле что-то забулькало, не давая дышать, говорить...
Ей казалось, что прошла целая вечность, и нестер-пимая жаркая тишина давит, прижимает к полу, потом начальник милиции, хлопнул рукой по столу, спросил, 
• Как там Максим?
И Екатерина ожила, подняла голову, быстро заговорила, о том, что у Максима депрессия, и он никогда не встанет на ноги, если не вернуть ему веру в себя, желание выздороветь.
Он решительно предложил,
• Деньги? Лекарства?
Но она только отрицательно покачала головой,
• Нет лекарств!!! Он должен встретиться с сы-ном! Может быть... – и не договорила, увиде-ла, как медленно бледнеет волевое лицо со следами былой красоты и нынешних про-блем.
Мужчина широким шагом прошёл несколько раз по кабинету к окну и обратно, сел в своё кресло, сжал голову руками, и услышав резкое,
• Нет!! – она встала, пошла к выходу.
Он догнал её у двери, сбивчиво зачастил,
• Максим хороший парень! Я мог... но он сам захотел в Чечню, и я... - взял за локоть, - Я Вам очень благодарен... Вы хотя бы частично крест сняли с моей души, но Вы должны меня понять... Дочь! Внук!!! Мальчик поплакал... привык... Пожалуйста...
Начальник милиции уже вытащил из кармана кошелёк, смешивая, потянул пальцами разноцветные отечественные и зелёные иностранные бумажки, и, удивляясь, каким жалким стало ещё пять минут назад уверенное, мужественное лицо, Екатерина произнесла,
• Спасибо! Денег нам вполне хватает! Сейчас зайду в кадры, попрошу пенсию оформить. Прощайте!!! – уже взялась за ручку двери, но полковник приказал,
• Подождите! – вернулся к столу, покопался в нижнем ящике, протянул знакомую синюю папку, - Я Вас сразу узнал! Передайте Максиму. Он, уезжая, просил сохранить...

Устроившись на скамейке в небольшом сквере, она рассматривала карандашные наброски, улыбалась, узнавая себя у плиты, в кресле, возле телевизора. Дальше лежал портрет, и глаза наполнились слеза-ми, сердце сжалось от сладкого воспоминания. В нарядном платье, она стояла у старого серванта, отрывая ягоду от большой грозди винограда, нежно улыбалась кому-то не нарисованному, спрятавшемуся за краем листа...
Старые, вынутые из рамок рисунки, снятые со сте-ны в служебной квартире участкового. Хотела рассмотреть внимательнее, но скверик наполнился звонким, весёлым смехом малышни. Воспитатель-ницы вывели детский сад на прогулку. С удовольствием, наблюдая за бегающими по дорожкам, играющими малышами, Екатерина думала о наследственности. Говорят же через поколение, вот ей от Анны беспокойная старость и досталась. Сорок восемь лет и пять месяцев. Бабушка! Внука почти год не видела! Что там, в далёкой Америке её Данилка делает?  И Максим...
Механически собирая в папку листы, додумать не успела.
Воспитательница закричала,
• Саша! Громов!!! Слезь с ветки!!! Маме рас-скажу!!!
Катя посмотрела на светловолосого мальчишку, с чёрными отцовскими глазами, спускающегося с нижней, обвисшей почти до земли, ветви старого дуба, улыбнулась, и польщённый вниманием, взрослой тёти, малыш задорно подмигнул, как заговорщик тихо сообщил,
• Это я деду расскажу, что она ко мне необъективно относится!!! – похвастался, - Дед у меня полковник милиции. Быстро Ларису Федоровну на пятнадцать суток посадит.
Он давно убежал играть с другими детьми, а Екатерина всё сидела, и сидела на своей скамейке двумя руками, прижимая к груди синюю папку.
Вот и не верь после этого в случай, провидение, волю БоГА, когда кто-то специально на твой вопрос, ответ подсказал.

Целую неделю, она рассказывала Максиму, что для оформления пенсии он должен сам явиться в отдел, подписать документы, заранее ещё раз отгладила, давно вынутую из дорожной сумки, привезенной вместе с костылями и коляской из госпиталя, постиранную, форму. Покапризничав немного, он принял помощь, держась рукой за кровать, перекинул тело в коляску, перед зеркалом поправил, подтянул узел галстука, вскинул голову. В кителе с новой третьей звёздочкой старшего лейтенанта, и фуражке, чуть прикрывающей морщины на лбу и совсем седые виски, он был сегодня потрясающе красивый, намного красивее того мальчишки, который спас её всего полтора года назад, и Екатерина засмотрелась, залюбовалась любимым, вздрогнула от резкого окрика,
• Ну, что поехали! – и пожалела его, поняла, каким трудом даётся ему этот бравый вид.
Старушки на скамейке во дворе, закивали, зачасти-ли,
• Будьте здоровы! Будьте здоровы! – в ответ на уставное,
• Здравия желаю! – заулыбались Кате, хотя только вчера что-то неразборчивое себе под нос шипели.
Можно было конечно заказать машину, но она по-думала, что процесс перемещения с сидения авто в коляску возле отделения милиции, будет для него унизителен. И погода как раз для прогулки, лето на исходе, прохладно, но не пасмурно. Медленно покатила коляску к остановке. Автобус со специальным подъёмником, ещё минут сорок ждать. В автопарке сказали, что мэрия такие автобусы закупила, но пока мало, один раз в три часа ходит. 
На улице, на остановке, в автобусе их никто не раз-глядывал, только девчонка лет  восемнадцати в ко-ротенькой юбочке всё время посматривала, не обидно, из-под ресниц, завлекая. Даже, приревновала! Екатерина подозрительно глянула на Максима, но он уставился в окно, кажется, не заметил.
Возле отделения пришлось повозиться. По телевизору каждый день говорят «пандус, пандус», а милиция и не чешется! Она уже собралась идти в отдел кадров, попросить, чтобы документы на улицу вынесли, мужчины какие-то в форме выскочили, старую столешницу на лестницы положили, и она отошла в сторону, давая ему возможность самостоятельно справиться с препятствием, показать, что он не беспомощен.
Бывшие коллеги обнимали, били его по плечам, за-давали вопросы, сам начальник из кабинета вышел, за руку поздоровался,
• Как дела? – спросил.
Максим почти, как прежде улыбался, но женское сердце не обманешь. Катя чувствовала, знала, что ему плохо, что он держится, улыбается из послед-них сил.
Капитан в отделе кадров,
• Я уже к тебе кого-нибудь послать собрался, - радостно заблеял.
Вот козёл! Просила же, целую историю про тётю, которая в этом районе живёт, тоже не ходит, напле-ла. Вспомнил, стал выкручиваться,
• Хотя так лучше! Нужно было бы нотариуса приглашать, деньги платить, а так всё бес-платно!
Но Максим, видимо всё понял, с укоризной посмотрел...
На улице, с опаской поглядывая в хмурое лицо, она сообщила,
• До автобуса ещё час! – пожаловалась, - Устала! – присела в сквере на скамейку за кустами, метрах в пяти от детской площадки.
Так ждала, надеялась, что он позовёт сына, попро-сит ближе подъехать, но Максим всего пять минут, издалека посмотрел на играющего мальчика, ска-зал,
• У него довольный вид, значит всё в порядке! Поехали! Не хочу, чтобы он меня видел!
В автобусе уже привычное отчаяние сменилось на его лице злобой, ненавистью кажется ко всему ми-ру, и Екатерина не посмела возразить, когда возле гастронома он приказал,
• Купи водки!
Две недели Максим пил, отказывался от зарядки, от прогулок и бриться опять перестал.
Он валялся в кровати до обеда, отвечая на просьбу,
• Поешь! Я твоё любимое пюре приготовила.
• В горле пересохло! Без водки есть, не буду!
И она бежала в магазин, выслушивала полные боли, слезливые, пьяные откровения,
• Ты не знаешь... Тебе не понять... Я убивал... Я хоронил друзей... Они ни наших, ни своих не жалеют... Это страшно...  Страшно!!!
Потом он засыпал прямо в коляске, кричал,
• В атаку!!! За мной!!! - плакал во сне и, не имея сил переложить его на кровать, она усыпала рядом, в большом кресле под эти крики, ни разу не вспомнив, что эти муки плата за счастье, которое так сладко началось в этом кресле...
Екатерина уже просто забыла, что она женщина, что они когда-то любили друг друга, была матерью взрослого сына, не родного, рождённого в муках, выращенного, воспитанного ею Антона, уехавшего далеко, любимого, но не давшего ей до конца отдать всю отпущенную природой материнскую нежность, полностью почувствовать себя бабушкой, этого обозлённого пьяного человека. Она любила его, как мать, как бабушка, и эта горькая, как полынь, страшная мыслью: Лучше... чем такая жизнь!!! - любовь, прорвалась криком,   
• Нет!!! – в ответ на очередное требование,
• Принеси водки!
Пододвинув к себе костыли, Максим ушёл на кухню, и через время она услышала громкий разговор двух мужчин.
Константин постоянный, как того требовало его имя в своих привычках и мнениях, ещё в молодости разработавший целую теорию о том, что «конячат», то есть бесплатно работают на других только дураки, жалевший для жены и сына советский рубль на мороженое, вдруг стал альтруистом. Он угощал Максима, бегал в «Гастроном», всё чаще устраивая мероприятия с Кимом, водкой и девочками...

До конца трёхмесячного отпуска, ещё почти три недели, а деньги кончились, только на хлеб и коробку его любимого пюре быстрого приготовления осталось, и соседки, ещё недавно возмущавшиеся недостойным поведением, видимо, стараясь заслужить прощение, просто замучили услугами,
• Екатерина Дмитриевна! Вы в магазин ходили, а тут крестьяне на машине прямо во двор помидоры привезли. Я Вам ящик взяла!
• Катя! В мясном отделе куры совсем дешёвые были! Я и на твою долю...
А старуха Митрохина, её ещё Анна от подагры ле-чила, котёнка притащила. Доктор ей по телевизору сказал, что если кошку на больное место посадить, она на себя болезнь оттягивает. Вот только кота с парализованными ногами для полного комплекта не хватает!
Обойдя стороной коляску, в которой похрапывал Максим. Вчера у Константина опять что-то праздновали. Девица какая-то его уже спящего, прикатила.
Екатерина обречёно махнула рукой, сказала себе вслух,
• Вылечить хотела... на ноги поставить, а... – в дверь позвонили.
Почтальон принесла его пенсию за два месяца. Кто-то, заботливый, приписку сделал, «отдать, фамилию Екатерины проставил». Только дверь за почтальоном закрыла, Константин из своей комнаты появился.
Не хотела, боль, отчаяние наружу вырвались!
Закричала,
• За что? Зачем ты парня калечишь? На него из-за твоей водки уже уколы успокаивающие не действуют! Во сне стонет!
Бывший муж, довольно осклабился,
• Дура, ты!!! Ты меня благодарить должна! Встанет, уйдёт. А пока в коляске сидит, обмылок, но твой! - презрительно бросил, - Старуха!!!
И она убежала к себе в комнату, на ключ заперла дверь, выкатила коляску со спящим Максимом в маленькую спальню, вернулась в гостиную, посмотрела на себя в зеркало.
Похудела! Синяки под глазами, следы бессонных ночей! Морщинки новые появились! Чёрные волосы, сединой в серый цвет выкрашены.
• Старуха? Старуха! Старуха!!!

Направляясь в магазин, Екатерина почти прошла мимо парикмахерской, в которую приходила ещё девочкой за руку с Анной.
Тётя Люда за эти годы из стройной девушки, превратившаяся в дородную даму, хозяйку заведения, сама вышла навстречу, неодобрительно пробурчала,
• Это же нужно так себя запустить! Мы Вас быстро в порядок приведём!
Теряя счёт маскам и массажам, кажется на мгнове-ние, прикрыла глаза, очнулась, посмотрела в зеркало. Волосы не коротко, чуть, чуть подровняли, покрасили, феном уложили, ресницы подкрасили…
На неё смотрела, совсем незнакомая женщина, вспоминание из синей папки, отвергнутой хозяином, сиротливо лежащей в шкафу.
Вышла на улицу, огляделась и прилипла глазами к синему платью на манекене в витрине дорогого ма-газина одежды. Это было не совсем то, точнее со-всем не то, более тёмное, очень узкое, облегающее фигуру, с игривым разрезом до середины левого бедра, но рукава широкие, шитые богатым чёрным орнаментом...
И утки в гастрономе по сниженным ценам... 
Подумала: Тогда с сыном... Неужели во второй раз, чёрт балует, а вдруг...
Дома, она поставила в духовку утку, и двери в кух-ню открыла, чтобы запах по всем комнатам распространился, накрыла стол для двоих, заглянула в маленькую спальню.
Так надеялась, что Максим дома, но он опять был в гостях у нового друга. Разозлившись, Екатерина надела новое платье, покрутилась перед зеркалом, услышав шаги в коридоре, важно поплыла прове-рить, готова ли утка.
Это был Константин. Выпил достаточно, но ещё вполне держал себя в руках, изобразил лёгкий по-клон,
• Мадам Вы очень сильно изменились!
Она попыталась обойти его в узком коридоре, но он упёрся руками в стену с двух сторон, не прикасаясь, закрыл ей путь к отступлению,
• Мне было сорок восемь, ему тридцать два... - захохотал, - блюдо в кухне на всю квартиру ароматы распространяет, платье новое, при-чёска... – помотал указательным пальцем пе-ред её лицом, - Шестнадцать лет! Совращение несовершеннолетних! Статья полагается, бабушка!!!
Ещё не сообразила, не разобралась в его расчётах, поднырнула под не успевшую снова занять позицию на стене руку, вскочила на кухню, быстро подсчитала, схватила сковороду с длинной ручкой.  Если этот извращенец ещё раз подойдёт близко!!! Но он не пошёл на кухню, ушёл к себе, когда открыл дверь, из комнаты донеслись музыка, смех, женские голоса, и, решив, что опять проиграла, она понесла в гостиную утку – утешительный приз неудачнице.
Совсем не надеялась, замерла, прислушиваясь к звяканью костылей в коридоре.
С уже отросшей бело-каштановой бородой, в фут-болке и тренировочных шароварах, Максим был одновременно грозен и жалок, прорычал,
• Ты ждёшь гостей? – и она весело, беззаботно, одному БоГУ известно, какими усилиями эта беззаботность далась, пропела,
• Гостя!
Стараясь удержать равновесие на костылях, он, чуть покачиваясь, требовательно спросил,
• Кого?
И она ответила,
• Интересно? Подойди! Посмотри! - дрожащей рукой оторвала ягодку от виноградной грозди.
Катя молчала, придерживая губами сочный шарик. Максим медленно пошёл к ней, аккуратно переставляя костыли, опасливо отжимаясь на шатких опорах, подтягивая непослушные ноги, и капельки пота, катившиеся по сосредоточенному лицу, капали кровью из её сердца, но она не двигалась, ждала, и дождалась, губами передала в хрипящие от напряжения губы ягоду винограда. Сидя в кресле, он был совсем не беспомощен: Сама в кабинете физиотерапии руки накачивать, заставляла!  - только нежность где-то на войне растерял. Он хватал, сжимал, штурмовал её рот, разорвав платье, жадно впивался губами в шею, в грудь, и она испугалась, испугалась, что не полу-чится, что ему станет ещё хуже, попыталась отстра-ниться, оттолкнуть, но он не позволил, потянул её к себе. Из последних сил, она билась, извивалась в его руках, закричала, не от наслаждения, от боли…. В общем, он её изнасиловал... и, разрезая на куски покрытую корочкой утку, она всё время повторяла,
• Максимка! Ты понимаешь? Ты смог!!!
Он смещёно бурчал,
• Понимаю! Не маленький! – улыбался, и она видела, что он очень доволен собой!

Не для себя, для него она утром и вечером мазала лицо какими-то кремами, купленными у тёти Лю-ды, встав на час раньше, чем он, тщательно наносила макияж, расчёсывала длинные волосы, и как девка на панели, каждый день продавала себя за бритьё, за зарядку, за прогулки по улице.
Максим больше не лежал на кровати в маленькой спальне, подчинялся, задорным приказам,
• Подойди! Поцелую!
Доктор Екатерина Дмитриевна нежно проводила терапию, заставляя его двигаться, часами толкала коляску по улицам, нагружала его руки пакетами с продуктами, не забывая сказать,
• Тяжёлое! Мне никак не дотащить! – на кухне подавала вымытые тарелки, - Вытри, пожалуйста! Руки устали, милый!
Она действительно уставала, вечером просто пада-ла от изнеможения в большое кресло в гостиной, но по телевизору: война, кровь, грязь, насилие, которые могут вызвать у него нежелательные воспоминания, и пока он что-то рисовал на листах из альбома, она читала ему вслух Чехова, Джека Лондона, Сент Экзюпери.
Потом он говорил, 
• Пошли! – и она не могла расслабиться на уз-кой бабушкиной кровати, потому что он был жёсток, напорист, совсем ничем не напоми-нал её любимого Максимку, и, засыпая, она каждый раз думала о том, что будет через десять, через пять, через два дня, когда она уйдёт на работу.
Отпуск кончился, и она весь день не могла сосредоточиться, отвечая невпопад на вопросы, роняя на пол блокнот и карандаши, потому что с утра, как назло появился Константин, с сатанинской улыбкой, произнёс,
• Доброе утро, мадам! – и, направляясь, домой, Екатерина не ждала никакого добра от наступившего вечера.
Максим был трезв, умыт, выбрит в первый, второй, пятый вечер, он ждал её в гостиной, устроившись за столом, что-то рисовал на своих листах из альбома, но Екатерина поверила только, когда Константин злобно бросил, 
• Скажи своему менту, что у приличных людей, существует правило здороваться! – обрела второе дыхание, не стала передавать претензии соседа, возвратясь в комнату, ска-зала,
• Вечер сказочный! Пошли, погуляем, Максимка!
Они посидели за выставленным на улицу столиком кафе, прошли к реке.
Катя присела на скамейку, и...
Может быть, потому, что тихо журчала вода, луна выползла из-за облака, освещая всё вокруг волшебным синим светом. а может быть, потому что Бабье лето уже вступило в свои права, наполняя мир шелестом опадающей листвы, запахом цветов, и какая-то ночная птаха никак не хотела угомониться, подзывая, приманивая пару, он поцеловал ласково, нежно раскрывая её губы, чуть подвинулся в своей коляске, не сжимая, нежно поглаживая её спину, она сама подалась вперёд, прижалась к нему, и, сообразив, что ей неудобно, он прошептал, 
• Иди ко мне... – бережно притянул её к себе на колени...
Они бежали по притихшей ночной улице, и он сам руками крутил колёса своей коляски, хотя ещё вчера отводил глаза,
• Не получается! – сегодня, всего час назад, как падишах на троне, предоставлял ей честь везти себя.
Вбегая в ворота, Екатерина почему-то оглянулась, посмотрела на небо, увидела, летящую вниз звезду.
Маленькая яркая точка на чёрном бархате неба подмигнула,
• Молчи! Я всё знаю!!!
Катя нажала кнопку 3 на панели, дверь закрылась, и в лифте, в парадном, во всём мире погас свет. Авария! Неужели и звезда обманула?
Но Максим прошептал,
• Иди ко мне...
И какая разница в гостиной в кресле, в лифте в инвалидной коляске... Звёзды не умеют лгать...
Они спали, крепко обнявшись, во сне нежно прижимались губами к губам, лаская руками волосы, затылки, плечи... Им снились прекрасные сны, потому что они опять были вместе, они любили друг друга, и проснулись от смеха, потому что Максимка со сна прорычал,
• Какого чёрта? Что ты здесь делаешь!?! – и слесарь из ЖЭКа, пришедший чинить лифт, удивлённо открыл рот...
И Бабье лето кончилось... Он не пошёл, он научился  улыбаться, жить со своим недугом, не стесняясь, ездил в ближайший магазин, привязав к коляске поводок, на котором важно выступал буквально за несколько месяцев выросший кот Мент.
И соседки уже не ей, ему кричали в окно,
• Максим! На углу с машины фрукты продают! Я и Вам купила. Внук на улице охраняет!
Высунувшись из окна, он сообщал,
• Спасибо! Иду! – быстро налегая руками на колёса, катил коляску к лифту.
Он не просил жалости, и соседки его не жалели, уважали за вежливое,
• Здравия желаю! – за галантное, - Давайте сумку! Я Вам во двор довезу! – за орден «За заслуги перед отечеством», который с помпой и кинорепортёром приехал в чёрном «Мерседесе» вручать милицейский начальник из главного управления.
Максим готовил на обед своё любимое пюре, ждал её вечером с букетом осенних, пахнущих дождём и солнцем, хризантем, и Катя каждый день узнавала своего Максимку снова, дарившего ей золотую осень.
Только сегодня с обеда на сердце неспокойно. Она звонила с работы домой, но никто не взял трубку, и Константин, как чёрный кот, на звук захлопнувшейся  входной двери из кабинета вышел, довольно улыбнулся,
• Ушёл твой мент! – сообщил, - Звонила ему какая-то девка. Он её Тамарой называл, всё время о какой-то Саше спрашивал...
Машинально, думая о своём, уточнила,
• Тамара его жена. Саша сын.
Сосед загоготал, заперхал от удовольствия,
• Всё правильно! Жена! Сын! Как он её просил «Приведи Сашу! Приведи Сашу!» А ты полюбовница!!! – злясь, Константин всегда вспоминал говор родной деревни, - Поигрался и бросил! Завивки! Маникюры! Больно ты ему нужна!!! Старуха!!! – быстро, пока она не закрыла дверь гостиной, бросил, - И я обратно не приму! Столько свежатины вокруг! Я ментовскими объедками не пи-таюсь!
Дверь закрыть не успела, о Константине забыла!
История всегда повторяется! Ещё Маркс говорил, что общество развивается по спирали, а Энгельс добавил, что семья ячейка общества... или государ-ства?
В плаще и шапке, вжавшись в большое кресло, Екатерина старалась вспомнить, что сказал Фридрих Энгельс, только бы не вспоминать, не думать о том, что всё правильно. Мальчику нужен не отчим, отец, совсем не жалкий инвалид, герой, получивший орден «За заслуги перед отечеством», хороший, сильный, добрый человек...
И кому, какое дело до старухи, которая  всю жизнь ждала? Сама не знала, ждала сильного, нежного, страстного своего героя...
Встрепенулась, на звук вставленного в замочную скважину, ключа, быстро сбросила, повесила в шкаф верхнюю одежду, прислушиваясь, к уже ставшему, родным, шелесту колёс по паркету коридора, стала накрывать на стол.
Всё правильно! Через полтора месяца Новый год, рождественские каникулы... Антоша с Ирочкой Да-нилку привезут... и встретит внука в Аэропорту ба-бушка-старушка... Всё правильно!
Максим подъехал, потянул её за руку, и быстро стирая со щёк слезинки, она улыбнулась, позволила усадить себя на колени, полностью отдалась поцелую, зарылась руками в мягкие каштановые волосы.
Он отпустил, проворковал,
• Сладко! Как в первый раз!
И она побежала на кухню, закусив губу, подумала, Дурачок! Первый раз – это надежда, ожидание счастья, аванс любви, а последний... Золотой, золотой, как солнечный луч, пробившийся среди чёрных туч на закате, резкий, обжигающий глаза слепящий слезой, в последний раз одаривший любовью, яркий, сладкий, последний...
Возвратясь  в гостиную поставила на стол блюдо с жареной картошкой. Он ел, говорил о дожде, об осеннем парке, покрытом ковром рыжих листьев, о том, что уже холодно и птицы улетели на юг, а она кивала головой, почти ничего не слышала, просто любовалась широкими плечами, гордо поднятой головой, седыми висками, старалась запомнить каждую морщинку на любимом лице, вздрогнула, когда Максимка сказал,
• Сашка обрадовался, что я живой! – улыбнулся светло, - Знаешь! Он нас видел! Я тебя когда-то давно рисовал, он спросил: «Кто это», - я пошутил: «Моя муза», - а он запомнил. Сказал: «Сначала твоя муза приходила. Я с ней говорил». Потом нас вместе увидел и решил, что я привидение, испугался, даже маме не рассказал.
Понимая, что ему тяжело, больно, хотя на лице ни тени душевных мук. Привык! Научился владеть со-бой... - Екатерина произнесла,
• Мальчику нужен отец! – приготовилась при-нять боль, но он не спешил, улыбнулся, каким-то своим мыслям, грустно, грустно,
• Да вроде не очень... отвык... Мы с ним полчаса поговорили, к матери побежал: «Вечерняя сказка скоро...»
И размышляя о том, что ему и так в этой жизни до-сталось, что она не может, не имеет права за-ставлять его страдать по пустякам, бодро пред-ложила,
• Уже поздно. Завтра уйдёшь! А я пока соберу, уложу в сумку твои вещи!
Максим, недоумевая, посмотрел на неё, нахмурился, Катя попыталась, не сумела сдержать жалкую улыбку, и он резко дёрнул руками колёса, выруливая к большому старому зеркалу на стене, приказал,
• Иди сюда!
Подошла, положила руки на его плечи, и, навер-ное, потому что кот подбежал, поставил передние лапы на неподвижное колено Максима, требуя ласки, мяукнул, из большого, чуть помутневшего от времени стекла выплыла, заглянула в слепые от слёз глаза старая картинка. Угол бабушкиного серванта превратился в печь, сложенную из коричневых камней, серенький свитер и джинсы в нарядное переливающееся сине-фиолетовым цветом платье госпожи, с широкими, шитыми бога-тым чёрным орнаментом рукавами.
Не сдержалась, прошептала,
• Я люблю тебя... - молодой воин с седыми висками, сжимающий в руке меч, промолчал, не поднял голову, и она поняла, что проговорилась, подумала, что это неправильно, нечестно, он и так страдает. Быстро исправилась, произнесла, так, как должна была сказать,  - Я люблю тебя, как мать, а жена... сын...
Максим неодобрительно помотал головой,
• Да какая же ты мать? Девчонка! Седин моих постыдись!!! - улыбнулся во весь рот, как мальчишка, так, как улыбался всего полтора года назад, давно до войны, - Бесстыдница! - заговорил на распев, как артисты старинные баллады читают, - Не ждала, раны не заживляла, не любила, не страдала. Время обманула, не состарилась... Ты такая красивая... – засмеялся, - Какой сын захочет у матери, которой только пятнадцать стукнуло, родиться? – нежно взял её руки, поцеловал, потянул за локти, усадил к себе на колени, быстро зашептал в её губы, - Не хочу всю жизнь позор за спиной носить... я хочу... – сделал долгую паузу, - на красавице жениться!!! Пусть она мне сына родит!!!