“Cлишком старый он для тебя, все-тки пятнадцать лет разница».
Аня замужем больше года, но эти мамочкины слова кстати пришлись только сейчас, когда выяснилось, что
- Барабашка, завелся. Точно тебе говорю, - наливая в фильтр-кувшин воду из чайника, говорил Ане муж, - Прикинь, нашел свой сотовый в холодильнике. Кстати, а где тот галстук, в котором я на Витькину свадьбу ходил?
- Ты не носишь галстуков.
Аня надула щеки: она невероятно мудрая женщина. Вчера даже не пикнула, когда он вернулся с балкона, улыбаясь, как внезапно подросший карлик, почесывая мобилой небритости сунул голову в холодильник и до тревожных сигналов пассивно созерцал внутренности.
- Зря смеешься, я видел, как в углу копошилась какая-то срань серая.
- В котором? – Аня открыла буфет, ловко подцепила самую яркую чашку, мамочкину, наполнила молоком и отдала углу.
- Барабашки в стенки стучат, а у тебя какой-то домовой. Бытовой. Бытовичок. Бытовуша.
И они еще долго подбирали имя Серой Срани, захрустывая хихиканье поджаренным хлебом с бананом поверх арахисового масла, совсем как Пресли любил. Телек громко потчевал рекламой, а мамочка томившаяся на нем в фоторамке едва заметно подпрыгивала: «Потому что кашу по четвергам варите. Всяк дурак знает, что по четвергам кашу сам черт пробовать приходит!».
Выйдя на улицу, Аня обнаружила название некоего медицинского препарата, выболтанное телевизором и подхваченное незамутненной Аниной памятью, как хватают, обычно, волосы выплюнутую жевачку.
Это же название, плюс изображение опрокинутой баночки с кучкой стандартных фармацевтических опарышей, высыпавших из нее, плюс обещание омолодить мозги, красовались на боку электрички, в которую Аня поспешила вскочить, отметив совпадение метким «вот блин!».
Поглотив девушку, название не успокоилось, продолжало бумкать в унисон колесам, пророча то ли боль, то ли маяту по стремному какому-то поводу.
Наверное, это был самый мерзкий вагон во всем метрополитене. Аню расстраивал смрадодышащий старичок, который сначала долго вкручивался в гущу, а потом вдруг устал и усталость пришлась как раз на Анину спину. Перед Аниным носом важно проплыла лапища, пронесла гречневые пятна на куриной коже . Аня смутилась: волосы на пальцах были толстыми, кривыми и короткими, совсем как на лобке после стрижки, разве что дедова поросль определенно проигрывала Аниной в густоте.
Дед протащил в вагон смерть. Смерть была еще маленькой: по-хамелеоньи свернув гарпун хвоста, сидела на ордене и грустно ловила губами пустую грудь женщины слева. Парень с сигаретой за ухом столкнул ее локтем. Смерть ультразвучно взвизгнула, вбуравилась в ямку на пояснице студентки мостов и тоннелей, неожиданно отяжелев, взгромоздилась на легкое и, взрослея, принялась строить башню.
Три-четыре Мысли-Паразитки гастролировали по вагону, перескакивая из головы в голову, не нарушая досыпа. На Маяковской вскочила новенькая, А-никто-и-не-догадывается, и вагон приободрился. Кто-то вспомнил, про заначку, кто про уринотерапию, а кто и про кулачный секс.
По ходу следования, поезд зашлаковывался Парадоксами: пассажиры с тотальным ожирением смаковали газетки «Здоровый образ жизни», девушки с переизбытком декора страдали от старости трусов, а жевачечный ментол выявлял перегар. Парадоксы вели себя агрессивно: накапливаясь, воняли жженой резиной, вызывали в гражданах тоску и желание немедленно вступить в связь с Машинистом.
Машинист играл тормозами, вагон штормило, старичок старался мягче упасть, Аня пыталась увернуться от выдохов, пассажиропотоки неумолимо разворачивали пловцов лицами друг к другу. Лица попадались сплошь неприятные, но Аня была оптимисткой - с удовольствием примечала недостатки и предавала их логическому анализу. Так например, анализ выявил, что девица, покрытая угрями вокруг ушей и вдоль линии роса волос, умывает только середину лица. А у тетки, у которой почти нет подбородка, зато в наличии второй и третий – наверняка высокие подушки. А раз изо рта у заднего деда отчетливо пахнет какашкой, по всей видимости, у него нет зубов, возможно, у него вообще все не как у людей: кишечник сверху, а пищевод внизу.
Аня обернулась.
Лицо у старичка было в точности мужнино, конечно, если кусты подстричь, вставить челюсти, а кожу вычистить фотошопом.
- Одна рука у меня искусственная, - доверился дед и дружелюбно опустил одну бровь.
Испуг выкинул потную девушку сначала из вагона, потом и вовсе вытолкал в мир наземный, с аптеками полными молодильных пилюль и транспарантными заверениями, что все наладится. Аня быстро нашла нужный флакон. На флаконе, то ли человек, то ли гуманоид, зеленый, разрезанный вдоль, хвастался мозгом: огромным и рельефным, как мыло от целлюлита. Название снова смутило. Аня всегда путала июнь с июлем, Иран с Ираком, Красноярск с Краснодаром, а Чернышевского с Черняховским, понимая интуитивно, что существенной разницы в том, что зовется почти одинаково, быть не может. Ну в чем, например, разница между иезуитами и изуверами?
Тут аптечная дверь брякнула «музыкой ветра» и впустила страшного деда.
Аня прибежала домой с флаконом в руках, свет зажигать не стала. В прихожей споткнулась о чьи-то туфли, на вешалке выпучил пуговицы чей-то плащ. Подошла к двери ванной, послушала, как шикает душ, гремят струйки, хихикает, взвизгивая, женщина.
«Вот тебе и Болюсы, бл*дь, Хуато», - Аня тихо вернулась в прихожую, собрала незнакомые вещи.
Плащ, отягощенный мелочью, падал с балкона мешком, колготки, наоборот, сразу куда-то улетели, бельем прикрыл проплешины клен, а туфли рассорились: одна украсила клумбу, другая просто исчезла, видимо, угодив к соседям.
Аня вытряхнула вражескую косметичку, потом засеяла газон деньгами и бумажками.
- Вот так, вот так! Давно пора! - дребезжала фотка с мамочкой.
- Харе рама, - вздрагивали драже для мозгов.
- Унесенные ветром!, - крикнула Аня, выйдя на улицу. И, как это у девушек принято, засмеялась.
Ветер послушно подхватил бумажки. Косметические карандаши с надписью «Париж - Нью-Йорк – Лондон» превратились в самых что ни на есть калифорнийских червей и расползлись по клумбам. Аня, как всегда после слез, шмыргала носом, цементируя содержимое уличной пылью. «Интересно, в козявках есть калории? Минералы уж точно есть», - настроение медленно выравнивалось.
Как только за Аней закрылась дверь, Кухонный Угол выпустил Серую Срань. Срань повздыхала, приподняла диван на полметра и шваркнула об пол. Захихикала, ловко обошла босые мокрые ноги хозяина и захлюпала в кухне молоком.
Аня шла к мамочке. То есть, мамочки уж полгода как не было, была только фотография, да мамочкина квартира, выставленная на продажу.
Аня шла подпитаться Отвращением. Послушать центральное радио, погреться центральным же отоплением, выпить того еще грузинского чаю с кусковым рафинадом. Отвращение – сильнее Парадоксов и приятнее Паразиток. К тому же, здоровое Отвращение – залог образцовой семейной жизни.
В прихожей не зажгла свет, споткнулась о собственные кроссовки, обнаружила, что стоит в носках мышиного цвета, махровых, явно чужих.
Из кухни донесся смех, показавшийся странно знакомым, мамочкин голос и звон чашек: в кухне сидели Аня, папа и мама, и превесело пили тот еще чай.
Серая Срань потопталась в прихожей, прошлепала в Угол и захлюпала молоком.