Чуткий и так сон Марии Ивановны был окончательно растревожен внезапным истерическим рёвом первой электрички. «Надо же, только забылась…», - огорчённо вздохнула она, ощутив частые толчки сердца, спрыгнувшего с обычного ритма, - «хорошо, хоть на работу не идти». Сцепив кисти рук «крабами», уместила их на груди над колотящимся сердцем, мысленно обратилась к нему с добрыми ласковыми призывами, как предлагал аутотренинг. Но сосредоточиться не получалось – одна за другой потянулись мысли, липкие, как холодные макароны: «Срок коммунальных платежей истекает, в холодильнике пусто, отпускные заканчиваются, а до зарплаты – месяца полтора, если не задержат… Пенсия отца – сегодня. Теперь он – кормилец: платят вовремя, и что будет, если прогноз врача окажется верным? Сколько это – «не долго»?..»
Отец лежал у противоположной стены, и Мария Ивановна слышала его шумное с клокотанием, но ритмичное дыхание: видно, и он, наконец, задремал. Желая удостовериться в своём предположении, неловко повернулась и закусила губу, чтоб не застонать. Оказывается боль, возникшая в позвоночнике вчера, когда она перекладывала постель отцу, не прошла. Затаившись коварным снайпером, она предупреждающе прострелила. «Значит, ещё жива», - горестно усмехнулась Мария Ивановна. Вставать не хотелось. Удобнее умостив поясницу, посетовала: «Ну, почему нельзя умереть, заснув однажды навеки? Пока на ногах, тихо красиво уйти. Так, нет же. Нужно мучаться в болях и немощи, лишать покоя окружающих, звать смерть и стынуть от страха перед ней, предпочитая никчемное существование... Видно, страдания необходимы кому-то «Там»…» Где это «Там», и кому «необходимы», толком не знала, но в течении этих мыслей улавливала путь к тому единственному фарватеру, способному вывести на глубины познания, на дне которых лежит ключ к пониманию и этого и многого другого. Произнеся про себя любимую присказку отца: «Кто рано встаёт, тому Бог даёт», решила подниматься.
-А рань такая, что дать должны много, - проворчала она, сопровождая каждое слово паузой, успевая ойкнуть и простонать, переставляя ноги: нужно было сначала «расходиться». До пенсии ей оставалось полгода, но каждый день учительской работы этого, пред пенсионного года давался ей с трудом. «Хоть бы дотянуть и не свалиться окончательно», - повторяла она всё чаще. На кухне, стараясь не шуметь, согрела кипятку. Медленно пила «пустую» горячую воду, обманывая желудок, и слушала первые новости. Торопливые короткие сообщения надежды не вселяли: Родине тоже было плохо. Не утешила и заграница: падение курсов, теракты, пожары, наводнения. Очевидно, чтобы доставить радость, следом пошла реклама «Москва-тур», зазывающая в Турцию и Грецию.
-Издеваются, сволочи, что ли, - возмутилась Мария Ивановна, - тут хоть бы ноги не протянуть…
- Маруся, Маруся, – воды…- зов отца пресёк раздражение.
- Сейчас, сейчас, папа…
Тяжело больной отец уже не поднимался, голос его ослаб, но в утренней тишине прозвучал, громко.
-Тише, папа, детвору разбудишь… Как ты? – Она приподняла его, помогая напиться.
Сделав пару глоточков, Иван Денисович вдруг втянул голову и, вцепившись в её руку, стал озираться. Съеденные катарактой глаза широко раскрылись, проследили за кем-то невидимым от середины комнаты до угла.
- А, это ты, Маруся? – Встрепенулся он.- Ты того… священника зови… пора… Дед твой пришёл…
-Папа, это – я, а дедушка Денис умер, давно…
-Знаю… он – за мной пришёл… ждёт… в углу…
Мария Ивановна невольно оглянулась, перекрестилась, дрожащей рукой крестя отца, зашептала «Отче наш».
- Хорошо, папа, ты не волнуйся, я сейчас пойду… И в церковь схожу…
Последнее время отец стал терять память, не узнавал родных. По-детски кроткий, днём он лежал, с трудом шевеля руками, а ночью его изменённое сознание рисовало картины прошлой жизни, которые он воспринимал как действительность. Ему казалось, что он – на допросах и в лагерях. На несколько ночных часов в него вселялась неукротимая сила и он, рвался к окну, как пушинки толкая стол и кресло, просил, чтобы его выпустили. «Не подпишу, - кричал он, - это ложь, я не предавал. Мои мать и отец – замечательные врачи, они не убивали. Не бейте меня, я буду жаловаться, я напишу Сталину, не бейте, по голове… пожалуйста». Инъекции не помогали. Врачи скорой помощи ставили диагноз – «старческий психоз», пожимая плечами и разводя руки, желали Марии Ивановне одного – терпения.
Торопливо заполнив квитанции с новыми, выросшими, тарифами, вздыхая, она принялась тасовать купюры, раскладывая и пересчитывая. Мария Ивановна не любила деньги, и они платили ей взаимностью. Начитавшись в юности утопий, видела в деньгах источник всего зла, какое только есть на земле, и никакие катаклизмы её не переубеждали. Разложив деньги в портмоне отдельными стопками: «коммунальные» и «рынок», подняла дочь:
-Оля, вставай и чаще поглядывай за дедушкой, плохой он…
Она пораньше отправилась в отделение связи: «Уж лучше постоять на улице, чем, обливаясь потом, томиться часа два в очереди».
* * *
Почта располагалась в привокзальном помещении. Уповающие на Божью щедрость, с рассветом толпились у закрытых дверей. Очередь гомонила. Пожилой мужчина, ни к кому конкретно не обращаясь, возмущался:
- Вот, свои кровные отдаёшь, так ещё выстоять нужно... Эх, Рассея!
- А причём тут Россия? - Возразил другой. - Сами виноваты: рабами были – рабами и остались. Вон, заграницей, чуть что – митинги, демонстрации… И добиваются…
- Далась вам эта заграница… - В разговор включались, томимые ожиданием. - У нас, что, плохо было? На заграницу равняясь, перестроились. На хрена нам такая перестройка! Вожди сами жили и нам давали…
- И не говорите… Я вот 120 рублей получала. Нормально. Не шиковали, но необходимое имели, отдыхать ездили…
- И в больницах лекарства были… Лечили как следует…
Мария Ивановна, сдав номер, а она была уже восемнадцатой, решила не терять время попусту, сходить в церковь за вокзалом. Да и разговоры эти выслушивать не было сил. Отец, довольно бодрый старик, вынесший сталинские лагеря, то, что последовало за обнадёжившей «перестройкой», пережить не мог. Он возмущался, кляня «освободителя» России: «Какая независимость? От чего? Профукать земли, собираемые веками в одно целое? Довести собственный народ до очередного адского круга. А за ним – что? Следующий? Пропасть? Конец? Это – независимость?» - Рассуждая так, он обычно краснел и трясся, пока ни получил два инфаркта. - «Жить противно, не хочу! Об одном сожалею, не доведётся уже увидеть, чем же это закончится».
Поднимаясь по крутой лестнице, ведущей на платформу, Мария Ивановна, запыхавшись, остановилась. К ней тут же подошли цыганки. Одна с непомерно большим животом, держала на руках младенца, цыганчонок постарше, хныкал, уцепившись за подол.
- Дай руб на хлеб детям, Бог тебя отблагодарит, - потребовала она.
Мария Ивановна отрицательно качнула головой и хотела обойти цыганку, но две другие подошли вплотную. Одна схватила за руку, развернула ладонь…
- Кровь вижу, крест, два креста вижу… Дай, хуже будет. Жадная, нет у тебя удачи, вот и болеешь тяжело…
Мария Ивановна остолбенела, слушая пророчества.. Действительно, только за три последних года она перенесла несколько операций, которые пришлось оплатить… Отец при смерти… Как заворожённая достала портмоне: ей было жаль неопрятных, видно, голодных детей и хотелось избавиться от цыганок.
Цыганка мгновенно выхватила рублёвую монету.
– Не закрывай кошелёк. Хочешь здоровой счастливой быть? Достань одну купюру…
Мария Ивановна прижала кошелёк к груди вместе с рукой цыганки, вцепившейся в него. – Смотри мне в глаза, не бойся, всё на месте будет, - Мария Ивановна вдруг перестала сопротивляться, но кошелька не выпускала. – Ты держи, держи, а я возьму сама - командовала цыганка, приоткрыв кошелёк, вытащила десятку из пачки. - Вот, видишь, - она повертела купюру перед глазами Марии Ивановны, и потянулась к голове, - дай твой волос, - выдернув несколько волосков, как фокусник быстро перегнула несколько раз купюру – Смотри, заворачиваю волос, за здоровье молить буду…
Мария Ивановна покрылась испариной, подкашивались коленки. Она в отчаянии оглядывалась, ища помощи, увидев стоящий неподалёку наряд милиции, крикнула:
- Товарищ милиционер…
Оба милиционера оглянулись, один погрозил кулаком, и тут же оба отвернулись. Цыганки переглянулись, бранясь, размахивая руками, о чём-то заспорили. Одна тут же побежала по платформе. «Вот оно – новое время: никто никому не нужен, каждый – наедине со своими проблемами», - с обидой подумала Мария Ивановна.
Объявление о прибытие электропоезда вызвало всеобщее перемещение народа. Лавируя среди отъезжающих, Мария Ивановна вновь встретилась с какими-то цыганками, видно, спешащими к поезду. Они зацепили её сумку своими пакетами. И в то же мгновение на неё наткнулся мужчина:
- Осторожней, - возмутилась она, сердито дёргая сумку - не знаете, как ходить…
- Ой, простите, мадам, - осклабился он и, словно в порыве искренних чувств, взял Марию Ивановну за плечи…
- Да оставьте меня, - брезгливо освобождаясь, потребовала она, - я вам – не мадам. Пить нужно меньше.
- Ладно, не шуми, тётка, проваливай, - нахамил он, уступая, наконец, дорогу.
Мария Ивановна ощутила лёгкий озноб, пульсацию в висках, тяжесть в затылке. «Давление опять подскочило», - поняла она и неуверенной походкой направилась к настланному через путь переходу, спускаться в подземку было тяжело. Однако, увидев приближающуюся электричку, решила присесть на лавочку. В то же мгновение она услыхала крики, потонувшие в скрежете и лязге резко затормозившего поезда. Толпа на платформе, замерев на мгновение, колыхнулась назад, многоголосо причитая… Мария Ивановна, не видя происшедшего, догадалась, что случилось нечто трагическое, прижав левую руку к груди, она опустилась на лавочку.
* * *
- Женщина, вам плохо? – услышала Мария Ивановна и почувствовала, что кто-то поддерживает её. – Ой, Маша… А я сразу и не узнала тебя… Ну, что? Тебе лучше? Или «скорую» вызвать? Она сейчас и так приедет, но им будет не до тебя… Такое несчастье! Представляешь, совсем молодой мужчина толи упал, толи прыгнул…
- Наташенька?! Здравствуй, спасибо, дорогая, уже лучше… Давление, наверно, и сердце… У меня в кошельке лекарство… И вода всегда с собой.
Наталья, школьная подруга, искала в сумке Марии кошелёк.
- Не видно его что-то, Маша. А ты дома не забыла?
- Он сверху должен быть, - уже окончательно придя в себя, включилась в поиск Мария. Кошелька не было.
- Ну, кто кошельки в хозяйственной сумке сверху кладёт, Маша? Денег-то много было?
Мария, закусив губу, кивнула.
- Может, ты оставила где-нибудь? - Наталья пыталась помочь вспомнить…
- Знаю я, где он… - И рассказала, и о цыганках, и о мужике…
Наталья, слушая, охала и ладошкой прикрывала рот, чтоб не перебивать, Но не стерпела:
- Прохода от них нет… Привокзальная площадь, как цыганский табор… А ты… Пожалела… Это раньше они кочевали, бедствовали… А сейчас валюту, золото скупают… За какие шиши? Наркотиками торгуют. Ты видела, дом одной цыганской семьи по телевизору показывали? Получше новых русских живут… А работающих цыган встречала?
- Не все ж, Наташа…
- Воруют все, - отрезала, Наталья. - И я раза три попадалась. Однажды золото отдала… Сама… Представляешь?! Раньше песни их любила, танцы, - романтика… Сейчас видеть не могу, лживые, на уме – одно, как бы объегорить кого, не учатся, не работают...
- Ну, ты, Наталья, прям, националистка… - Мария горько усмехнулась.
- А ты, интернационалистка, что теперь есть будешь? В милицию нужно заявить.
- Ой, Наташенька, гиблое это дело. Я наряд милицейский окликнула… Реакция их меня удивила, теперь понимаю. Не исключено, что у них – симбиоз. Представь, за минуту месячную зарплату получить. Наверняка проценты имеют…
- Да, блюстители, защитнички… Это точно – бесполезно, на мои заявления до сих пор – ни ответа, ни привета…
- Ты знаешь, Наташа, меня дочка «совком» и «лохом» называет… Я не могла понять, почему. Буду знать. Теперь и за знания нужно платить…
- Можно к вам примоститься? – Всхлипывая, спросила женщина. Сил нет идти дальше… Какое горе! Сосед наш… Молодой ещё… Сокращение на заводе полгода назад было. Его отдел попал. Как в воду опущенный ходил. «Не умею, говорит, торговать, не тому учили». Инженер. Устроиться никак не мог. И вагоны разгружал. Трое деток: мал, мала меньше… Стоял от меня неподалёку, поздоровался, а потом взял и спрыгнул… - Она перекрестилась.
- Боже, мой! Что творится. - Возмутилась Наталья. - Прямо, война с собственным народом. Выстрелов, вроде нет, а жертв – море… А ты куда, теперь Маша?
- Собиралась оплатить коммунальные, - Мария закусила губу, словно преодолевая препятствие, попыталась глубоко вдохнуть, но получился полу-вдох… - В церковь хотела. Отцу плохо, священника просил.
- Ну, пошли, теперь в подземный переход идти нужно, а я доведу, мне по пути - Наталья говорила с ней, как с маленькой, и от этого Мария чувствовала себя ещё беспомощнее.