О ней...

Тамара Авакян
«Вот видишь, как нелепо все вышло… Только в чем вина моя? В чем ошибка моя?»… 6. 04. 04
«Гуляла сегодня вдоль берега. Одна. В белом сарафане. Я ненавижу белый цвет. Теперь ненавижу. Это из-за тебя. Теперь белый не «мой» цвет»… 21.05.04
«Прочитала книгу. О мужчине. Настоящем. Понимающем. Искреннем… Подумала о тебе… Хотя… Когда я не думала о тебе??? С Днем Рождения!!!»… 30.06.04
«Сегодня засыпать совсем тяжело. Прошел год. Без тебя»… 6.06.05
«Я купила красный палантин. Помнишь, когда-то ты подарил мне такой… Очень похож. Только не такой мягкий. И совсем не дорог мне»… 21.05.05
«С Днем Рождения! Я сижу на берегу. Уже поздно. У меня бутылка вина. И пью я только за тебя… Если бы только у меня хватило смелости… Если бы только… ». 30.06.05

Ее лицо было необыкновенным. Белесое, размытое, простое. И именно в этом и заключалась вся красота этого лица. Словно на холсте, на нем можно было нарисовать что угодно. Эти пухлые губы без четкого контура. И почти невидимые брови. И глаза… прозрачные… прозрачно-голубые.
Он полюбил это лицо. Ему безумно нравилось, когда она красилась. И часами он мог наблюдать за ней. Как равномерно и аккуратно она наносит тон на лицо, становясь чуть более загорелой. И красит глаза… Сначала немного теней… Светлых. Затем, в уголках более темными придает взгляду неожиданную загадочность. Тоненькая линия карандашом вдоль верхнего века… И ресницы… пышные, темные… Она долго, аккуратно, чуть приоткрыв ротик, прокрашивает каждую ресничку… Немного румян на скулы… Красная помада на губах…. 
Как он любил ее накрашенную… Необыкновенную… Яркую…
А потом она надевала черное платье, стоя спиной к нему… У нее была безупречная спина… Ровная, точеная… Он застегивал молнию… И надолго прикасался губами к ее плечу… В тот момент ему уже не хотелось уходить, и ему не интересна была компания, которая ждала их, и не интересны были ресторан и музыка… Он мечтал лишь о том, чтобы разорвать на ней это платье, размазать своими поцелуями помаду по ее лицу, искусать ее губы, увидеть раскрасневшееся лицо ее от его не сбритой щетины….
Она не любила читать. У нее быстро уставали глаза. И начинали слезиться. Он читал ей. Подолгу. Каждый день. Она лежала на кровати. Раздетая. Ела нарезанный им апельсин. И яблоки. А он сидел в кресле и читал. Медленно. Чтобы между фразами, предложениями, абзацами украдкой посмотреть на нее.
Он любил, когда она курила… Тонкую, длинную сигарету, слабо удерживая ее своими пухлыми губками… После каждой затяжки она замирала на доли секунд, потом долго выдыхала дым и облизывала кончиком языка губы…
Он всегда наблюдал за ней… Она мало говорила… Не любила говорить… Она могла долго, часами, сидеть раздетая в кресле, раскинув в разные стороны свои божественные ноги, и смотреть в его глаза… Или наблюдать за тем, как он готовит, или выбирает  книгу. И он всегда чувствовал ее взгляд…
Он узнал ее еще совсем ребенком… Ей тогда только исполнилось 17… Она рассеянно бродила по магазину, засматриваясь на мягких мишек. Её взгляд вообще имел свойство часто быть рассеянным. Он купил самого большого медведя и подарил ей. Она взяла. Так просто, как будто знала, кто этот мужчина. Она даже не улыбнулась. А просто протянула «спасибо», всматриваясь в его лицо.
Он полюбил ее позже. Потом. За ее чистоту, за нетронутость. За то, что она «его девочка». За то, что она не знала мужчин. Не была опытной. Не играла. Не притворялась. Не пыталась понравиться ему. За то, что ОН сделал ее женщиной.
Он был первым ее мужчиной. Он был старше. Намного. Сильный, выдержанный. Он знал, что нужно делать. Знал, как заставить ее дышать часто, замирать, умолять его не останавливаться…
Он любил, когда она ходила по квартире раздетой. Он занимался своими делами. Варил кофе или работал на компьютере. Она рисовала. Или собирала мозаику на полу. Он отвлекался. Брал ее на руки. Переносил на кровать. Целовал ее бедра. Еле касаясь гладкой кожи кончиком языка. Облизывал ее спину. Гладил ее плечи, шею… Прикасался горячими губами к животу, груди… Его пальцы останавливались всегда там, где необходимо, сначала медленно, нежно, затем более требовательно, быстро… Ее дыхание учащалось. Она приоткрывала ротик, облизывала губки…
И тогда он разворачивался и снова приступал к работе…
Он не любил, когда она двигалась… ему нравилось, когда она просто лежала, ничего не делая… Ему нравилось заводить ее, доставлять ей удовольствие, томить ее, сердить ее неоконченностью своих действий… Он любил, когда она просящее смотрела на него… когда беспощадно искусывала свои засохшие губы… когда сама, своими руками, хватала его руки, моля продолжать, когда она сама ласкала себя, потому что не могла остановиться… Ему нравилось видеть ее такую растерянную, раскрытую… Такую зависимую…  От его губ, его дыхания в самых потаенных местах ее тела, от его укусов,  царапин, его нежности, грубости, резкости…
Он облизывал ее пальцы… Ее лицо… Ее руки… ноги… Ему нравился ее вкус, запах… Он любил наедаться ею, напиваться ею… Постепенно, медленно вкушать ее запах, ее соки…
Ее изнасиловали с соседнем дворе, когда вечером она возвращалась из художественной школы… Трое пьяных, вонючих мужчин. Они разорвали ее одежду, согнули ее в немыслимой позе, били ее по лицу, заставляя молчать… Она кусала их руки, пыталась вывернуться, она рыдала от страха и боли… Они по очереди насиловали ее, долго, жестко. От их движений она ослабла, билась лицом об дерево. А они не останавливались. Они разрывали ее нутро, скручивали ее руки, ноги. Угрожали ей, издевались, унижали ее, называли «шлюхой». Говорили, что она обязана «сделать им приятное», что для нее еще большая честь, что они выбрали именно ее. Они заставляли ее делать такие гадости, от которых ее выворачивало на изнанку… Она цеплялась руками за траву, вгрызалась зубами в землю… А они били ее… Не останавливаясь, не прекращая… Они смеялись… Издевались… Им было хорошо… Они возбуждались от ее слабости, ее беспомощности, ее просьб прекратить, остановиться…
Тогда ей показалось, что она умерла……………..
Он больше никогда не смог прикоснуться к ней… Ему больше не нравился ее запах, в ее лице больше не было чистоты, она больше не была «только его женщиной»… Он считал ее грязной, источающей зловоние… Ему больше не хотелось трогать ее, касаться ее, облизывать ее тело, целовать ее живот… Она опротивела ему… Она вызывала у него брезгливость, чувство отвращения, мерзости, отторжения… Он больше не спал с ней, не ложился рядом с нею, не притрагивался к ней… Он не пользовался посудой, с которой она ела или пила, не ложился в ванну, после нее… он не читал ей… Он старался, как можно реже быть дома, смотреть на нее, замечать ее… Он ненавидел, когда она была раздетой, когда она смотрела в окно или плакала… Он ненавидел ее голос, ее движения, он не слышал ее просьб. Не слышал ее всхлипываний, не замечал, как она зубами от боли и обиды вгрызалась в свои руки, как она сутками не вставала с постели, никуда не выходя… Он ненавидел в ней все: ненавидел ее саму, то, что она была рядом, в его доме, грязная, воняющая, слабая, истерзанная, испуганная, противная, использованная…
И она ушла… Она не спрашивала ничего, не просила объяснений, не оправдывалась, не говорила с ним… Она молча, быстро собирала свои вещи, не складывая, запихивала их в сумку… Он сидел в кресле, спиной к ней… Он не произнес и слова… Он пытался читать, но у него не получалось… Он не смотрел на нее… Она мечтала…. Она мечтала, что он остановит ее, что не даст ей уйти, что будет просить прощения, что обнимет ее, поцелует ее руки, что назовет ее «своей девочкой», будет гладить ее по волосам, а она будет плакать, он положит ее на кровать, она уткнется в его плечо, и еще долго, плача, от бессилия и счастья, уснет в его объятьях…
Но он отпустил… И она убегала… Она не шла, не уходила… Она бежала… Обиженная, униженная, брошенная… Она убегала……….

Он никогда не отвечал на ее письма… Никогда… А она и не указывала обратного адреса… Она не ждала от него писем…

«Это последнее мое послание. Я помню твой запах. Я чувствую тебя рядом. Чувствую твои прикосновения. Я засыпаю, вспоминая твои руки и дыхание. Я просыпаюсь, думая о тебе. Два года… прошло два года без тебя… Два года без воздуха и жизни. Два года ожидания и надежды. Два года печали и потерянности. Два года – это слишком много.
Поверь, я не виновата в том, что со мной случилось. Я не виновата…
Я люблю тебя…
Я решилась… Прощай». 6.04.06