Напрасно я полагал, что смогу взять все под контроль в сложившихся обстоятельствах.
Мало того, продолжая, несмотря на стремительно развивающиеся и далеко не в радужную сторону события, какое-то время надеяться на благоприятный исход, я потерял драгоценное время, когда был еще в силах хоть как-то влиять на окружающую меня обстановку.
В конце концов, я, конечно, понял, что горько заблуждался - разговор с Ириной, долгий и обстоятельный, после моего возвращения от мусорных баков в тот памятный вечер, когда он впервые нанес мне визит, сначала на повышенных тонах, с криками и взаимными упреками, затем с ее искренними слезами и моим учительским, назидательным тоном уже не имел ровно ни какого значения.
Ситуация не выходила из-под контроля, как я наивно тогда полагал.
Она была уже на той стадии, когда всецело влияла на все происходящее рядом со мной.
И даже больше - на то, что еще только должно было случиться.
И роль здесь была отведена мне лишь одна – бездарного статиста, с испуганно перекошенным от страха лицом и широко распахнутым от ужаса глазами, взирающим на то, как беспощадно и неотвратимо рушится все вокруг.
Как тлен становиться тленом. А пыль – пылью…
И начало этому кошмарному озарению, что я – всего лишь жалкая древесная щепка в пучине бушующего в бурю океана, было положено ровно в ту же ночь, что последовала после нашего бурного выяснения отношений по поводу того злополучного, доставленного днем и без моего ведома заказа Ирины на краску и кисти.
Сразу после того, как в постели мы наконец-то нашли пусть уже и слабые, но все еще действенные точки соприкосновения друг с другом.
Прямо когда я забылся, стуча зубами от мерзко обволакивающего саваном дрожи холода в объятиях уже размеренно дышащей Ирины тяжелым, беспокойным сном...
Именно тогда он навестил меня повторно.
И уже никогда не покидал до самого конца…
Понять, был ли это сон или нет, не представлялось никакой возможности - все выглядело настолько обескураживающе нелепо, насколько было страшно по сути своей.
Открыв глаза и увидев его, скрестив ноги, в сидячей позе зависшего над моей грудью, я принял это как данность и просто стал ждать, что будет дальше.
Во мраке комнаты правила абсолютная тишина - ни глубокого дыхания рядом спящей Ирины, ни мерного тиканья настенных часов, словно кто-то выкрутил ручку звука до полного нуля. Внутри же себя, словно в противовес этому мертвому безмолвью окружающего, в груди и барабанных перепонках, я слышал гулкие удары собственного сердца.
Шевельнуть хотя бы пальцем я не мог, чему нисколько не удивился - что-то подсказывало, что приход Марти, а затем - Ирины, и все связанные с этим иррациональные физические и душевные переживания, по интенсивности своей столь же несущественны, сколь на порядок выше это ночное посещение и возможность влияния на меня. Я был подобен сумасшедшему на койке в психбольнице в полностью обездвиживающей смирительной рубашке, накаченному по самые брови замораживающими всякие проявления воли и мыслительного процесса транквилизаторами.
Он же, в позе Будды покачиваясь в воздухе надо мной, словно под дуновениями невидимого ветряного потока, сложив руки на груди, хранил молчание. Лишь странно поблескивающие пурпурным светом во тьме глаза его неотрывно взирали на меня. Если бы не плывущий, мерцающий, подобно миражу на горизонте, их взор, я бы мог говорить о пристальности и серьезности направленного на меня взгляда.
Казалось, он чего-то ждал.
Или просто тянул время, наслаждаясь всецелым контролем над моей замершей внутри обездвиженной оболочки тела сущностью.
Внезапно колеблющейся, будто жаркое пламя костра на ветру, взор его сфокусировался, мгновенно пригвождая меня, и так полностью скованного по рукам и ногам, словно булавкой - бабочку, пронзительным, пробирающим до костей выражением холодной ярости.
«Какие же вы…»
Слова повисли в воздухе.
А быть может, посреди моего, подобного чистому листу сознания, так как губ своих при этом он не размыкал.
«… странные, люди…»
« … ненасытны в желаниях…»
«… алчны в устремлениях…»
«… бесконечны в мерзкой фантазии по осуществлению своих низменных вожделений…»
«… всегда просящие, и ничего не дающие взамен…»
«… жаждущие увидеть, но не желающие узреть…»
«… алчущие, но глухие, когда приходит срок услышать…»
Его фигура подалась вперед.
Руки на груди разомкнулись.
Длинные, словно зубцы косилки комбайна, пальцы потянулись к моему лицу.
«Но сегодня ты услышишь все».
Его выжигающее холодные ладони легли мне на виски.
Надавили, вминая кожу в черепную кость.
«И увидишь то, что так хотел увидеть все это время!»
И голова моя взорвалась от нахлынувших в бешеном водовороте все сметающем на своем пути лавине мысленных образов и призрачных голосов…
Она плакала.
Не в голос, а тихо, поскуливая, как побитая собачонка.
Разобрать пути этим темным вечером не было никакой возможности.
Да и не имело это теперь для нее ровно никакого значения.
Только его слова, донесшиеся до ее слуха из-за наотмашь захлопнутой входной двери, когда она уходила от него - и на этот раз, как она для себя решила, уже навсегда, - битым стеклом звенели в сознании.
«Что б ты сдохла, сука!»
Раз за разом беззвучно складывая эти страшные слова губами, она брела, куда глаза-то ее, наполненные горячими слезами, и не глядели.
Во тьму переулков. Каменных лабиринтов, слепо таращащихся на нее серыми квадратами потухших оконных глазниц.
Ветер трепал волосы. Рвал полы расстегнутого плаща. Пронзал холодными, хищными когтями все ее тело, несмотря на джемпер и кашемировую юбку.
Но всего этого она, с головой ушедшая в мутные воды отчаяния и горя под лед душевного смятения и боли, не видела и не чувствовала.
И уж тем более не заметила, как оказалась в парковой зоне, что прилегал к заливу.
Ветви деревьев, плотно сгрудившихся по обе стороны от нее, под ветряными порывами шипели, подобно змеям.
Впереди, над сумеречным горизонтом мелькнул яркий росчерк молнии. Прозвенел гулким эхом громовой бубен в мрачных небесах над ней, предвещая надвигающуюся бурю.
Но она шагала и шагала, истерично чеканя каблуками асфальт пролегающей по парку дорожки.
Не придавая абсолютно никакого значения смутной тени, что, в какой-то момент отделившись от крон деревьев, вот уже некоторое время бесшумно следовала за ней…
- Вы что-то сказали?..
Прозвучавшие рядом слова мгновенно, подобно ловко подсеченной на крючок рыбе, выдернули ее из пучин бурлящих и штормящих внутренних переживаний и швырнули на жесткую поверхность окружающей реальности - вымораживающий до самых костей холод тисками судороги сдавил все тело, мрак неба грозовыми тучами навис над самой ее головой.
- А?
Она, рассеянно, словно очнувшись от сна, стала оборачиваться на этот голос.
Но увидеть его обладателя ей было не суждено – кулак, обтянутый в кожаную перчатку, ударил ей в лицо.
В глазах помутнело.
Земля, казалось, сошла с ума, дико заплясав у нее под ногами, и она, словно тряпичная кукла с мгновенно обрезанными нитями управления, осела, неловко складываясь, на жгуче холодный асфальт.
Но прежде, чем она потеряла сознание окончательно, она услышала над собой все тот же голос:
- Вы определенно что-то сказали. И мне кажется, я знаю, что именно. Я, конечно, могу и ошибаться, но это бывает крайне редко, а вернее - почти никогда. Так что, молчите – я слышал, что вы сказали. И могу с точностью до буквы вам это озвучить. Что б ты сдохла, сука. Вот, что вы сказали. Что ж, у меня есть право не отказывать вам в этом желании…
- Не надо!
Я думал, что кричу это, истошно и отчаянно.
Но я лишь хрипел, не громче сопящей во сне рядом со мной Ирины.
«Как скажешь», - отчетливо прозвучало у меня в голове с легким оттенком скуки.
Я открыл глаза.
Ночной визитер все также продолжал висеть надо мной в позе медитирующего йога, скрестив ноги. Только на сгибе одной из его рук на этот раз лежал тихо мурлыкающий Марти, другой же он трепал его по холке.
Глаза обоих – его, хладно блистающих всполохами пурпура, и кота, зелено мерцающие с явным осознанным любопытством, - взирали на меня.
Я сглотнул тягучий комок накатившей на меня тошноты, и тихо выдавил:
- Что ты хочешь от меня?
«Ничего. Для тебя я также абстрактен, как существование жизни для человеческого плода вне чрева матери. Но это, как и для него, так и для тебя, не значит, что абстракция есть абсолютная истина. Здесь и сейчас я явь для тебя. И здесь и сейчас я явь для тебя лишь для того, чтобы ты, когда наступит утро, не думал, что я был всего лишь твоим банальным ночным кошмаром».
- Кто ты тогда такой?
«Вот, это гораздо разумнее - сначала выяснить, с кем или с чем имеешь дело, прежде чем что-то спрашивать».
Наверное, здесь он должен был бы улыбнуться, если бы не моя твердая уверенность, что это ему не дано - да и не за чем.
«Можешь ассоциировать меня с кем или с чем угодно. Так, как проще будет тебе. Твоему рассудку. Чтобы облегчить тебе задачу не только в причинно-следственном местоопределении меня в твоей жизни, но и в плане понимания моей миссии, можешь считать меня кем-то вроде наблюдателя. По крайней мере, пока что».
- И что дальше? – выдохнул я в стылый воздух, заполнивший всю комнату.
«Ничего. Живи, как жил. Точнее, если проще говорить, наводи когда-то сожженные тобою мосты, раз тебе дали такую возможность. А я буду за тобой приглядывать. До поры, до времени».
- До поры, до времени?
«Да. Знаешь, есть время разбрасывать камни, есть время их собирать. Так вот, я буду сторонним наблюдателем ровно до той поры, пока ты будешь справляться со своими разбросанными камнями сам. В противном случае, мне придется вмешаться и собрать их самому. Только вот делать это я уже буду по своему усмотрению, и нет никакой гарантии, что это будет совпадать с твоими интересами и чаяниями».
- Ты говоришь…
«Да, я говорю о ней».
- Зачем тебе все это?
«У каждого - свой выбор. И ты уже его сделал. Я тоже. Теперь же дело – за малым, но и самым сложным одновременно – соответствовать тому, что избрал. Это не легкий путь. Ты хотел знать, что произошло, когда она ушла от тебя и при каких обстоятельствах покинула этот мир. Что сниться ей, обнимающей тебя во сне. Ты узнал от меня лишь малую часть из этого, но уже осознал, как это невыносимо тяжело. А это всего лишь одна жизнь, одна личная человеческая трагедия. Но ты пожелал ее спасти. И она отныне твоя».
- Я это уже понял.
«Я знаю, что понял. Именно поэтому я с тобой здесь и сейчас. И именно поэтому спрашиваю, справишься ли ты? »
У меня перехватило дыхание.
«Не торопись с ответом. Время у тебя пока что еще есть. Как его дать, ты знаешь. Когда, решать тебе. Только знай, иногда ответы давать бывает уже поздно так же, как поздно что-то изменить после данного ответа…»
И я сам собой закрыл глаза и плавно погрузился в состояние некой полудремы, но отчетливо услышал тихо произнесенное собственным голосом:
- Вот и все, что я хотел тебе сказать сейчас. И я буду рядом, чтобы ты не решил…
Отдавшись на милость захлестывающим через край мой разум и тело волнам дурманящего бессознательного, я провалился в темноту…
Утром я проснулся первым.
Если какие-то сомнения в ночном визите у меня на захламленных банальными трусостью и неверием в очевидное задворках сознания и оставались, то аккуратный, белоснежный почтовый конверт, возложенный на мою грудь, развеял их раз и навсегда…