9. ПОЛЕТ III
4 - 5 марта 1981.
С шубкой на плече вошла Таня, бросила на стол бумажный пакетик, тихо стукнувший о потрескавшиеся доски, и плюхнулась на диван.
– Привет, Графинчик! – пропела она, поправляя в паху резинку на белых трусиках. – Макс тебе привет передаёт. И аванс. Говорит: молоток, заработал. Спрашивает: когда черепки передашь?
Граф оторвался от созерцания разномастных крыш Мэйн-Дринк, тускло мерцающих на фоне ночного неба, немного повернул голову.
– Ты сразу отвалишь, или опять будешь над душой торчать?
– Буду торчать. – Она, не заботясь, что никто на неё не смотрит, свела и развела ноги.
Эл запер дверь, тщательно проверил все затычки и глянул на свёрток, из которого выкатился аптекарский пузырёк.
– Это ещё что за шутки?! – вдруг прорычал он, мгновенно наливаясь гневом. – Это и есть обещанная коробка из-под телевизора?
– Остынь. Говорю же – аванс. И ещё какой! Макс сказал: здесь тебе на неделю хватит. «Пусть попробует, - говорит, - ему должно понравиться. Американская штучка».
– Знаю я эти американские штучки. Из кактусов. Пробовал уже.
Граф поднял пузырёк к лампе и стал на свет разглядывать белый порошок внутри.
– Глюцик, что ли, какой?
- А я знаю? Ты в записку глянь.
Леонид разгладил ладонью бумажку на столе, прочитал каракули Макса, вперемежку с латынью: «Vae victus! Это лизергиновой знаменитой к-ты диэтиламид. A die gratis! Ad usum перорально 60 мг за раз. Не больше, смотри! Эффект 10 - 12 часов. Зависимость и синдром отмены отсутствуют! Carpe diem!*».
Курман со школы коллекционировал всякие изречения, особенно древних римлян, любил выпендриться и шифроваться.
* Горе побеждённым!.. …Сегодня бесплатно! К употреблению… … Лови момент!
- Ну? Всё в порядке теперь? – поинтересовалась с дивана школьница. Макс говорит: как раз то, что надо. А не понравится - коробка тоже не проблема. Он слово держит. Только черепки отдай. Где они, кстати? Здесь?
– Ага. Счас, – хмуро ответил Граф. – Разбежался.
– Не поняла… – сощурилась и стала приподниматься Танька
– Проверю сперва, дура, что за дрянь вы мне подсунули.
Он подкинул в печку дров, достал из кармана зимнего пальто полную пачку «Беломора», с подоконника взял мятую общую тетрадь, авторучку и уселся за стол спиной к Татьяне. Потом, спохватившись, вскочил, вынул из пузатого хозяйкиного буфета почти полную бутыль портвейна, наполнил себе стакан. Остальное сунул в руку девушке.
- На, займись хоть этим, только не пялься – терпеть не могу! Мало будет, там ещё есть.
Тоска постепенно отпустила грудь, и душу начало охватывать радостное возбуждение, всё быстрее набирающее силу. Стены и потолок колыхнулись, поплыли в разные стороны, цвета окружающих предметов заискрились множеством тончайших и сочных оттенков. А главное они зазвучали, запели какими-то небесными голосами! Да хлеще того: и эти звуки стали зримыми, переливаясь радужными волнами. Его тело медленно растаяло, растворилось в окружающем пространстве.
Вот оно! Вот то, что прячут от всех эти хитрецы! Сами приобщились, и скрывают! Возможен-таки, для человека прорыв за пределы обыденного сознания! И сделать это, оказывается, так несложно... Имей при себе щепотку порошка, и дело в шляпе: ты – Господь…
Конечно, Леонид слыхал от мозгоправа Я-гена и о синестезии, и об обострении перцепции запахов, цветов, звуков… И был уверен, что неплохо знает о чём речь – не новичок, на себе испытал не раз. Оказалось, что ни черта он не знает!..
Так высоко Граф не забирался никогда. Здесь была только переливчатая чернота безграничного пространства…
Николай Львович Стоевский и его младший сын Антон сошли с трамвая в кольце на Дринк-Сквер, и медленно двинулись по Мэйн-Дринк, грязь которой не сумел скрыть даже свежевыпавший снег.
– А ты точно помнишь, как идти? – спросил профессор. Он сильно прихрамывал, глаза блуждали по сторонам. Его брюки давно не встречались с утюгом, а галстук смотрел на сторону.
– Ты чё, бать? – удивлённо ответил сын. – Я здесь, как рыба… Ну, давай дальше, а то так и не доскажешь…
– Ах, да. Про академика. Короче, прямо из аэропорта это светило прямиком ко мне в больницу! Представляешь фурор в университете? Крупный идеолог, членкор и член Президиума Верховного Совета и вдруг у койки побитого завкафедрой!.. Входит он подтянутый, спортивный, с холёной бородой по грудь, и весь седой. Ступает, словно Зевс с Олимпа к периэкам спустился. А, ведь, всего на пять лет меня старше!.. Ну, я, конечно, в ту же минуту поправился. Через полчаса гипс сняли и выписали…
– Это в ту субботу, что ли?
– В пятницу. Через день, как вы с Лёней приходили.
– Ну, и где ж ты бать, пропадал? Неделю почти! Мама на кафедру звонила. Одна дура так ответила: «В загуле, Николай Львович. Со столичным начальством зависает»… Ты что, не можешь своих сотрудниц приструнить?.. Ой, прости, бать! Больше не буду. Дальше давай.
– В общем, этот Сергей Ильич на две недели с проверкой прибыл. Ради меня, в основном. И сразу разобрался, конечно. Обещал нашего Плешака на пенсию спровадить. Ещё бы, после такого идеологического прокола!.. А меня на его место, ректором. Или в институт марксизма при ЦК на выбор… Я словно чокнулся. Хвостом за ним ходил. Не из-за должностей, конечно, а просто влюбился по уши. Короче, и правда - зависли мы…
– А как же мы, бать?
– Вас я, конечно, совсем забросил… - вздохнул Николай Львович, его качнуло. Сын поймал за локоть. - Но пойми – судьба ж наша, Тоха, решается!
– И где же вы… это?
– Да в гостинице «Россия». В люксе. То в номере, то в ресторане. Вдвоём, с коллегами…
– Смотри, бать, открутит тебе мамка кой чё. Бабы там, поди, кругами ходят.
– Бабы?! – растерялся Николай Львович. – Никаких женщин… Не считая, конечно, этой Тани, Колиной невесты.
– Вонючка?! Что она там потеряла?
– Так этот академик, представляешь, как раз Колиным отцом оказался...
– Ежу понятно.
– А ты откуда знаешь?
– Да Кольку недавно встретил. Здесь на Канавах.
– Как же он всё успевает?! Почти постоянно при нас, возле отца болтается. Иногда совсем неуместно. Кстати, такой продувной оказался парень. Всё говорил, отца ненавидит, а тут как на икону. Может квартиру в «министерском доме» отрабатывает?
– А ты, бать, не ревнуешь? К московскому гостю? Сам-то первый Коляна приблизил. А теперь квартиру для него пожалел?
– Дело не в квартире, - нахмурился Николай Львович. - Просто он там с этой девочкой вдвоём живёт... А она ещё школьница…
– Это Танька-то девочка? - Антона скрючило от смеха. - Ну, вы, старики, наивные бываете!
– Не мужское дело: слухи собирать.
– Слухи, говоришь? Эх, и отстали вы от жизни! Не видите ничего. Вот и Лёню проглядели, как он в бабах запутался…
– Ты о чём? О той студентке Маше? Они что, продолжают встречаться?
– Теперь нет... Но недавно она каждый день сюда ходила. К Леониду. Я стал намекать Ритке, а ей словно по фигу…
– Вот что, сын, – голос Стоевского-папы посуровел. – Не суди. Молод ещё. Жизнь – штука сложная. Пусть Леонид сам решает. Маша – девушка тоже хорошая…
Антон придержал отца, долго смотрел ему на ботинки, наконец, решился.
– Так теперь эта Танька к нему таскается. Сам видел…
– Какая Танька? - В глазах профессора прыгнуло непонимание, потом изумление.
– Та самая. Школьница.
– Как это?.. Она же Колина невеста… Ты спутал...
– Хочешь, докажу? Она теперь всегда с большим кожаным баулом ходит. Через плечо.
- Там у ней портативная камера, – рассеянно произнёс профессор. - Выпросила у Сергея Ильича под будущую свадьбу… Снимала все наши «подвиги». Мы потом смотрели, смеялись… - Недоумение сформировалось, наконец, в вопросы: - Ты что, сам видел, как она к Леониду ходит?
- Своими глазами.
– Как это возможно? Всегда с нами, то в ресторане, то в номере. Вечером с Колей домой… И к Леониду бегать?
– Значит, такая многостаночная. Она здесь теперь постоянно. То у Лёни, то у Максима...
– У Макса Курмана? Вот, чёрт! – взорвался профессор. – Я знал, что он заводила всему!
– Тут ты, батя, прав. Сто процентов… Колян тоже к нему ходит.
Где-то недалеко послышался глухой хлопок: это прозвучали утренние склянки Дохлого Фила. Стоевский-папа придержал Антона:
– Да, сын. Сердцем чую. И всегда знал: этот Макс - скользкий, опасный тип. И занимается такими же делами. Это он сгубил Леонида. Подбирался к тебе… Теперь очередь за Таней и Николаем: их хочет испортить.
– Думаю, уже…
– Обещай мне, сын, что, как только мы вытащим отсюда Лёню, ноги твоей здесь не будет.
– Да. А вот мы и пришли, - Антон указал на дом с мезонином. – Кстати, я всё никак не соберусь тебе сказать одну важную вещь… Про твои «кубики». Тут такое затевается…
Договорить ему не пришлось: улица в мгновение наполнилась оживлённой толпой, спешащей в одном направлении. Некоторые затормозили: Стоевские оказались окружены плотным кольцом знакомых лиц.
– Ба! Виконтик! – крикнул толстяк Педро, нежно обнимая Антона за плечи. Его пухлые бёдра находились в постоянном движении, словно он крутил невидимый халахуп. – И Профессор! Простите, а вы не в шинок, случаем? Тогда нам по пути.
– Дурак, – возразила проницательная Мис-Мэм, – што ли не видишь: они уже? Они, скорей, к Графу…
– К Графу! Скорей к Графу! – подхватили все, находящиеся в пределах досягаемости звука её насыщенного контральто, и вскоре о намечаемом мероприятии знала вся округа.
Множество ног загрохотали по шаткой деревянной лестнице, ведущей в знаменитый мезонин, и Стоевские оказались далеко не в первых рядах.
Дверь долго не открывалась. Не помогали ни громкие призывы, ни громкий стук. Наконец, лязгнул засов. На пороге появилась Таня, совершенно голая, и, оглядев прибывших заспанным взглядом, сразу ушла в угол на диван. Равнодушно накрылась с головой дырявым одеялом. Увиденное в комнате, заставило даже старожилов Мэйн-Дринк забыть о цели своего визита. Ошеломлённо смотрели они на погром: на опрокинутый стол и стул, на исчёрканные листы бумаги и горки пепла, разбросанные по всему полу, на осколки разбитого стакана. Посредине, в подсохшей тёмно-бурой луже неподвижно лежало бездыханное тело квартиросъёмщика.
Все с ужасом глянули на затихшую девушку. Она уже безмятежно спала на измятой простыне с теми же бурыми пятнами, прижав длинные ноги к животу. Одеяло съехало на пол и нескромно обнажало нежно очерченную линию её зада, так контрастирующую с ужасным бедламом в дьявольской комнате. Рядом с диваном стояли три чёрные бомбы с загадочными цифрами «777» на этикетках, причём одна из них только начатая. Приятели не шевелились, полные смятения. В магазине на Дринк-Сквере такого не встречалось.
Первой не выдержала Мама-Брендя. Заголосив, она помчалась вниз по лестнице. Никто не мог тогда предположить, что она пошла за утешением к двум сержантам милиции, задержавшимся у неё с прошлого вечера по важному делу. Антон с отцом стояли позади всех и ничего, что происходит в комнате, из-за плотно сомкнутых спин не видели. Они были на Мэйн-Дринк слишком незначительными лицами. В мансарде стояла гробовая тишина.
Вдруг сзади, чертыхаясь, кто-то мощно и властно напёр, и в помещение протолкался запыхавшийся Макс. Его трудно было узнать: куда девалась горделивая осанка и покровительственный взгляд. Волосы ерошились, прыщи алели, глаза под очками испугано блуждали, пуговицы на брюках оказались застёгнутыми явно впопыхах. За ним проскользнул юркий Поль и начал досконально обследовать помещение.
Доктор, не обращая ни на кого внимания, бросился к телу, стал на колени и приложил ухо к груди. Долго щупал пульс, открывал веки. Потом подошёл к дивану и звонкой затрещиной по мягкому месту прогнал с девушки сон.
– Чего ещё? – взрычала Таня от такой побудки и уставилась на Макса мутными глазами.
Тот смотрел ей в лицо, не мигая, готовый, кажется, врезать полуспящей красавице ещё и между глаз, потом зло прошипел:
- Ничего тебе нельзя поручить, ссука! Сказал же: проследи! Где черепки-то, хоть, успела узнать?
Таня непонимающе похлопала веками, затем в изнеможении откинулась на грязную, плоскую подушку. Обиженно процедила:
- Да усё у поряде, шеф… Найдём.
Док за ухо снял девицу с ложа и крикнул:
– Чего ждёте, идиоты? Ну-ка, быстро положили его на диван.
Верные помощники во главе с Ибрагимом послушно подхватили бездыханное тело, уложили, накрыли буро-пятнистой простынёй. Слегка пришедшая в себя от оскорбления Таня презрительно фыркнула и, показав всем интересующимся упругие ягодицы, пошатываясь, ушла в соседнюю, крохотную комнатку, причём так громко хлопнула дверью, что с потолка посыпалась штукатурка.
На пороге вновь послышалась возня, и раздался хриплый, сонный голос:
- Всем стоять, не двигаться!
РЕТРОСПЕКЦИЯ VI: поход в театр.
4 января 1981. Воскресенье.
Сознание вдруг стало выплывать из мрака. Мёртвая хватка невидимых тисков, сковывающая мысли, ослабла. Эл попытался узнать место, где он просидел целую вечность. Почти полночи. Снизу, от каменных ступеней заплёванной лестницы, ведущей к останкам церкви, о существовании которой никто уже не подозревал, в организм пробирался холод. Вверху чёрные деревья бесшумно размахивали чёрными руками, угрожая начавшему слегка светлеть небу. Прямо перед Леонидом человек с повязкой на рукаве тряс его за плечо и что-то назойливо спрашивал. Рядом стоял ещё один, в форме.
Стоевскому было всё равно, но не хотелось ни слушать, ни отвечать. Он вырвался, на негнущихся ногах помчался вниз по улице, нырнул в знакомую подворотню и быстро прошагал квартал, разогревая кровь. Затем ещё долго бродил в центре города по предрассветному безлюдью Воробьёвки и прилегающих улиц. Он уже знал, что хочет сделать, но решимость вызревала не так быстро: мешал биологически заложенный страх перед последним полётом в Никуда.
Вернувшись к себе в сторожку уже утром, в безрадостной серой пелене и промозглости очередного неожиданного потепления, Леонид начал подготовку. Первым делом, он, повиснув всем своим весом, проверил на прочность дверной косяк. Потом достал из кармана капроновый шнур и убедился в его надёжности на разрыв. Всё происходило словно не с ним: сознание отделилось от мозга: Эл наблюдал за своими действиями извне. Затем он присел к столу и на форзаце самой толстой своей тетради сделал посвящение Маше.
В этот момент и явились Максим с Коляном. Они пришли звать Стоевского в гости к Порфиричу, старому художнику, выпить по стаканчику вина. Эл знал, ЧТО это за стаканчик, но согласился, потому что дело, которое он задумал, не было срочным. Даже наоборот: оно не терпело спешки. И подозрительных свидетелей.
Приятели помесили ногами жирную глину тропинки через заснеженный пустырь, лазом выбрались на центральную улицу и сели в троллейбус. По случаю воскресенья в салоне хватило места всем троим. Проехали пять коротких остановок до площади Лёши Солёного, потом немного прошлись пешком. Леонид молчал, в трёпе не участвовал, но в компании ему стало чуть полегче.
Порфирич как всегда торчал в своей мастерской и заметно обрадовался приходу молодёжи. Особенно, когда увидел, точнее, услышал содержимое принесённой сумки. Матёрый зубр кисти и холста уже три года, с тех пор, как ушёл с преподавательской работы на пенсию, не покидал стен своего подвала, работая, как проклятый. А жил только за счёт того, что приносили с собой, не забывающие старого маэстро, ученики. Женька Стоевский с Коляном, оказывается, были одними из самых любимых. Прежде они с Джеком частенько сюда заглядывали, когда выпить хотелось, было на что, но негде. Сдружились они с Порфиричем ещё в училище: тот вдруг проникся к друзьям доверием, и частенько посылал их с занятий в магазин.
– Привет, Порфирич! – сказал Колян.
– Салют, зелень, – отозвался хозяин мастерской и покраснел от удовольствия. Художники обнялись. – Как твой друган? Служит?
– Джек-то? Служит.
– А ты что? Дизертировал?
– Ага. По подвалам прячусь. Как твои-то успехи, сэнсэй?
– Спасибо, хреново. Не хотят, собаки, ничего покупать. – Краснолицый коренастый маэстро в предвкушении потирал руки, маскируя это под протирание ветошью.
– Да… Не рентабельный наш бизнес, – сочувственно вздохнул Колян, доставая из сумки три больших «33». – Если не калымить чем ни то другим, и себя не прокормишь.
– Разве я вам, салаги, не говаривал это, когда вы только вылупились? Каждого упреждал, что денег не будет. Что наша мазня никому не нужна. Что на питьё не будет хватать.
– Так, может, бросим пить?
– Ага, – скривился Порфирич, – будем денежки копить. Был я как-то трезвенником: хорошего видел мало. А денег – ещё меньше.
Бутылки опустели быстро.
– Денег-то ещё осталось маненько, молодёжь? – сказал вдруг захорошевший пенсионер-художник. – Айда в театр?
Макс вытаращил глаза, Колян поперхнулся плавленым сырком «Дружба». Только Эл оставался к разговору почти равнодушен, потому что не вникал. Но голоса живых людей его бодрили.
– Ты что, Порфирич? Рехнулся совсем? Смотри, первую помощь здесь есть кому оказать…
– Да нет, – залился старый художник кашляющим смехом, – вы не так поняли. У меня там приятель. Декорации малюет. Ждёт сегодня. А я на нуле…
Друзья оживились и сразу засобирались, но у Порфирича долго не получалось остановить смех, потом – кашель. Макс нагнулся к уху Леонида и шепнул загадочную фразу: «Палочка Коха?» Эл очнулся от своих трудных мыслей, прислушался к лаю старого художника и равнодушно, но ещё более загадочно ответил: «В капсуле Гона». Максим с сомнением покачал головой: «Думаешь? А если активизация началась? Столько лет в подвале». «Кашель сухой». «Уверен? Вдруг счас творог пойдёт?» «Что, ссышь? Жить хочешь долго и счастливо?»
Колян смотрел на приятелей поочерёдно, почёсывал свою жидкую курчавую бородёнку и хлопал глазами. Хозяин, наконец, сумел остановиться, выпрямился и осторожно, сипло внёс ясность:
– Закрытая форма, ребята. Можно не писькать… Пошли?
На улице неожиданно подморозило, и в маленький просвет серых туч сверкнуло солнце. Эл скривился от ярких лучей и вдруг почувствовал, что ничего не решено окончательно. Не стоит спешить.
Квартет пересёк улицу, обогнул большое шретеровское здание с колоннами на главном фасаде и зашёл через открытую дверь служебного входа. На лестнице, ведущей вниз, им попался король. На его лысине торчала жестяная корона, но голове от этого легче, видимо, не становилось: Его Величество со стонами прижимали ко лбу холодный булат жестяного меча. Когда новоприбывшие, поздоровавшись, хотели пройти мимо, он оживился, преградил им дорогу и хорошо поставленным басом жалобно попросил:
– Мужики, выручайте… Трёшка. Спасёт… Завтра, ей Богу, отдам. Деньги дома забыл…
– А Васильна что, в долг не наливает? – язвительно спросил Профирич.
– Да, ну, её… – сконфузился августейший. – Взяла манеру манкировать… Завела какую-то тетрадку… Вот плебейская натура!.. Да её и не будет до обеда: счас же утренник!..
– Ладно, монсир Тюлькин, – сжалился чахоточный маэстро. – Когда у тебя выход?
– Да я успею! – живо заверил венценосный. – Ребята, если что, подстрахуют, подзатянут.
Уже впятером все спустились в очередной подвал. Друг Порфирича, Константин Рогов, которого в труппе звали просто Костя Рог, тоже пенсионного возраста, встретил гостей приветливо. Только на Его Величество недобро сверкнул глазом. Он был немного под градусом и, когда Колян достал из своего бездонного портфеля очередную порцию «троек», превратился в радушного хозяина.
Откуда ни возьмись, как по волшебству, в центре мастерской появились стол, стаканы, нехитрая закуска и подобие стульев. Чудо произошло оттого, что Костя Рог незаметно откинул холстяное полотнище за статуей Венеры в трусиках и с руками. Леонид осмотрелся. Было несколько темновато, свет сочился только через узкие бойницы под потолком, но пустой стакан от полного можно было отличить запросто.
Стены просторного, высоченного помещения сплошь занимали театральные афиши, эскизы, какие-то драпировки и рыболовные сети. На тех немногих участках, где утвари не хватало, проступали росписи фаллического содержания. По углам в беспорядке валялись и высились странные, неуместные сооружения, типа огромного недействующего фонтана или пятиметрового египетского сфинкса из пенопласта. Присутствующие словно стали персонажами какой-то фантастической сказки. Прямо из воздуха, подобно средневековому магу, возник старик, с мудрыми печальными глазами, длинными седыми патлами, сам худой, как скелет. Он сразу присоединился к компании.
– Фил? Дохлый? – поразился Макс. – А ты что здесь делаешь?
– Это Филипп Арнольдович, – представил мага хозяин. – Учёный-филолог из Москвы и мой старый друг. Я, ведь, тоже когда-то в столице работал. В ЗАДУ.
– Где, где?
– В Зале Дома учёных, – пояснил художник-декоратор. – На Кропоткинской… А темнота может и дальше смеяться над своей беспросветностью…
Учёный Фил с достоинством кивнул, отчего слегка качнулся. Костя Рог взялся разливать, и стало ясно, что он не просто под градусом, а даже просто не в форме: себя и Тюлькина он здорово обидел. Декоратор ещё некоторое время пытался уровнять порции, отчего ситуация в стакане короля стала совсем плачевной, и, расстроившись, махнул рукой:
– А-а… Делите, как хотите…
За дело взялся Порфирич, но монаршая ёмкость была, как заколдована никак не наполнялась. В конце концов, эти необъяснимости всем надоели, и компания дружно выпила. Его Величество обиделись, но не подали виду.
Когда приканчивали третью бутыль, с лестницы донеслись тяжёлые крадущиеся шаги. Никто не успел дёрнуться, как дверь распахнулась, и вошёл большой толстый человек в дорогом свитере с грозно насупленными бровями. Леонид сообразил, что это театральное начальство.
– А-ага!!! Пьянствуем! – зловеще зашипело начальство, брызгая вокруг слюной, словно включившееся средство автопожаротушения. – С утра и в рабочее время! И ты здесь, Тюля?! С ума, что ли, спятил? С работы вылететь захотел? Тебя ищут, шут ты гороховый, с ног сбились! Все ближние шинки обежали… Марш на сцену! Я потом с тобой поговорю…
Его величество из дома Тюлькиных изволили дёрнуться. И этим пока ограничились.
– Не извольте гневаться, Иван Петрович, – вежливо сказал Костя Рог. – Мы все очень просим: присаживайтесь с нами, пожалуйста. К скромному холостяцкому столу. – Все деликатно зашумели, источая радушие и благоговение. – Я тут припас… специально для такого случая…
Декоратор вскочил и извлёк из таинственных закоулков своей огромной мастерской тяжёлый молочный бидон.
– Настоящий кагор! – гордо объявил он, перелил чёрную густую жидкость в огромную чеканную чашу и осторожно водрузил её на центр стола. – Три литра. Прямо из церковных погребов. Будем черпать прямо отсюда. Поджигать не советую – не загорится.
Зато глаза у всех загорелись так, что в помещении стало светлее. «Ты скрывал от меня…» – расстроено прошептал Фил. Иван Петрович стоял неподвижно. Его суровое лицо отражало весь конфликт мотивов, весь ход отчаянной борьбы воли и необходимости. Наконец, глухо ворча, он сел за стол, и перед ним поставили литровую кружку.
– А ты немедленно отправляйся, – приказал он Тюлькину. – Сколько раз повторять?
– Я счас, – засуетился тот, бросил меч на бетонный пол, парализовав всех оглушительным лязгом, схватил из-под носа начальства персональную кружку и молниеносно зачерпнул ею из чаши. – Я мигом.
И действительно, опорожнил он её очень быстро, брякнул на стол и побежал работать, всё дальше и дальше удаляясь от компании. Где-то на полпути до двери силы артиста покинули, и он растянулся во весь рост. Корона бесславно откатилась к лапам сфинкса. «Тяжела ты, шапка мономаха», – подумали присутствующие.
Когда Тюлькина поднимали, он шептал одними губами: «За вредность… требую… сто грамм положено…» и умолк. До кулис его пришлось нести на руках вшестером. Иван Петрович мрачно шёл сзади, успев, однако, причаститься.
Наверху актёра удалось поставить на ноги. Но не надолго. Тогда по ходу действия пьесу отредактировали: в свиту короля добавили пару дюжих пажей, которые понесли его по сцене на сплетённых кулаках. Третий нёс меч и поддерживал корону. Через минуту с подмостков донёсся хриплый недоумевающий голос: «Царь я? Или не царь?», и снова раздался лязг железа. Зал просто взорвался. Иван Петрович облегчённо вздохнул. «Дети – очень благодарная публика» – произнёс он, и все снова спустились в подвал.
– Ну, и по какому случаю гуляем? – поинтересовалось начальство, кружка которого оказалась снова наполненной.
– Да просто, – ответил Порфирич, – у моих молодых друзей появились лишние деньжата.
– Деньги не бывают лишними, – авторитетно заявил Петрович. – С ними человек может…
– ВСЁ! –вмешался Дохлый Фил и отхлебнул сразу полстакана кагора.
– Так уж и всё… – засомневался Костя Рог.
– Представьте себе! – упёрся учёный и начал рассказ. – Давняя это история, но поучительная… Был у меня в МГУ один знакомый. С одного года мы. Вместе учились, даже дружили. Я много я ему помогал, за уши в учёбе тянул, поэтому всё так хорошо и знаю. Дотянул этого убогого до аспирантуры. Он скудоумный всегда был, но общался втихую с какими-то госструктурами. И вдруг однажды – как подменили! Понял я: богатство нежданно на него свалилось. Огромное! Откуда – загадка. Таких богатеев в стране и не было… С тех пор, стоило кому подойти ближе, как тот начинал ощущать неведомое поле, какую-то власть над собой. Поле Золотого Тельца. Денег, короче. Когда их мало, а, пусть, даже и много, поле не проявляется. Но когда их очень много, тогда…
– И когда, всё-таки, это было? – влез дотошный Колян.
– В конце пятидесятых, 58-м, кажется… Да не всё ли равно? Словом, все в радиусе нескольких метров стали ощущать эти магические волны. И не только люди, что интересно, а даже неодушевлённые предметы!
– Ну, уж… – не поверил Порфирич.
– Вот вам крест. Я лично убедился. Слушайте по порядку. Скоро этот Аспирант купил скромную, чтобы не светиться, пятикомнатную квартиру в новом доме на окраине. Оказалось, вдали от всех маршрутов городского транспорта. Тогда он обзавёлся персональной машиной с шофёром. Но случилось так, что однажды водитель разбил машину, и аспиранту пришлось пару недель обходиться без них. Любой, конечно, уверил бы себя, что пройтись до метро километр пешком – большая польза для здоровья, но такая мысль даже не пришла Аспиранту в голову. Он просто выходил на пустую дорогу и доставал бумажник. Чёртова туча автобусов и троллейбусов тут же мчалась к нему с Садового кольца, а он садился в первый подъехавший и кидал на мотор бумажку с адресом. И транспорт, помимо воли водителя, сам ехал, куда было указано. Говорят железо - неодушевлённый предмет …
– Брехня? – осторожно предположил Иван Петрович.
Поднялся шумный спор, который разрешился в пользу очередной порции кагора. Но народ и на этом не успокоился, потребовав продолжения рассказа о жизни удивительного аспиранта. Филу пришлось уступить общественному требованию.
– Спустя пару лет наш Аспирант вышел в доктора, минуя минимум. Самое удивительное, что здесь я был почти ни при чём: всё уже делало поле Тельца. Появились какие-то завязки на Кремль, чуть не до Никиты. Короче, вышел Серёга на совершенно новую орбиту. Никого уже не боялся. Машины у него теперь было две, и два шофёра, но при привязке новой ветки метро была сделана большая петля со станцией около его подъезда. На всякий. Начальство всех уровней, попадая в ауру денег, слушало его советы, как приказы. И сколько бы ни было потом проверок, это же поле спасало его, как броня.
Скоро мой приятель, выступив с программной речью, тут уж с моей помощью, на одном всемирном конгрессе, занял очень высокий пост в Академии наук, и начал советы правительству давать в области идеологии. Вот, вам, деньги. Есть критическая их масса, когда они могут ВСЁ.
Фил закончил. По впалым щекам почему-то текли слёзы, хотя всем остальным его история показалась, по меньшей мере, забавной. За исключением, почему-то, Коляна.
– А как фамилия академика? – с непонятным напряжением спросил он учёного.
Все с удивлением поглядели на Бакланова. Макс перестал ухмыляться. Леонид на миг вышел из своей рассеянности.
– Зачем вам фамилия? – насторожился бывший учёный, борясь с молодыми глазами своими дрожащими стариковскими. – Я о деньгах, а вы сразу на личности…
Колян взял себя в руки, Максим потерял интерес.
– Да-а… – вступил в разговор художник Порфирич. – Хорошо у нас живут только, кто ворует. Хапает всё, что под руки подвернётся. Я, вообще, думаю: надо фонд создать, специальный, и выдавать премии, кто чужого не берёт…
– Точно, – подхватил театральный художник Рогов, – на нашей работе денег не сколотишь… Но станем ли мы менять свободу на деньги? А, Петь?
– Ни за что, Рог!
Выпив за свободу от денег, компания засобиралась: пить больше было нечего. Выбравшись на свет и воздух, все начали прощаться и разбредаться. Художники ушли в одну сторону, начальство – в другую. Старик Филипп завертел головой, как буриданов осёл.
– Филя, ты с нами, – разрешил его мучения Макс и повернулся к Элу. – А ты, Стоевский, что всё молчишь?
Леонид вздрогнул, выходя из задумчивости.
– Голос слушаю.
– Голос? Чей?
– Свой. Внутренний.
– И что он говорит?
– Что пора завязывать со всей этой хернёй...
– С какой? С пьянкой?
– И с ней тоже… Как и со всем прочим.
– Постой, постой, – Курман повернул к себе приятеля и внимательно посмотрел ему в глазное дно. – С какой это «хернёй» ты собираешься завязывать?
Эл отвернулся, чтобы уйти от настойчивого взгляда, но чёрт, как обычно бывало с ним при Максе, дёрнул за язык:
– Да с той самой.
– Ты это серьёзно!? – В голосе Максима послышался неподдельный испуг. – Ты это чего надумал?
– Не могу я больше. Надоело всё. Чернота в голове одна…
– Слушай, тебя пора спасать. От тебя самого. Увозить подальше.
– И есть такое место? – горько усмехнулся Эл.
– Найдём, – уверенно и очень серьёзно заявил Макс. – Сейчас слетаем к тебе в сторожку, заберём вещички и – к нам, на Мэйн-Дринк. Может, там и не рай, но, по крайней мере, от одиночества не свихнёшься. И не повесишься… – Леонид растерянно глянул на школьного приятеля. Неужели он прав, и ещё можно найти какой-то выход? – Дохлый, Николя, пошли скорей. Пару пузырей по пути возьмём.
Коляна, похоже, уговаривать было не надо, но что-то явно его заботило. Фил тоже послушно засеменил рядом.
– Так как же, всё-таки, фамилия того академика? – прорвался, наконец, у Коляна больной вопрос. Он вцепился в старика, словно клещ. – Говорите, Фил. Я там не стал настаивать, а здесь только друзья… Я, ведь, не отстану.
– Нет, – твёрдо сказал учёный.
– Ладно. Я сам могу сказать… Это – Бакланов. Сергей Ильич.
– …А …как …вы узнали? – изумился Филипп Арнольдыч.
Колян быстро отвернулся, Макс весело похлопал учёного по костлявому плечу.
– Колян же телепат. Моя школа. Или ты не знал?
– Подождите, подождите… – ещё не веря, что так облажался, пробормотал Фил. – Вы же Коля… Сын Сергея... Как же я мог не понять?!
На старика тяжко было смотреть. Колян набычился и долго молчал. Наконец, не выдержал.
– Вы не тушуйтесь, Фил, – произнёс он примирительно, но ещё напряжённо, – Я, ведь, отца совсем не знаю. И сыновьи чувства к нему мне испытывать не за что. Он, ведь, гад, меня ребёнком бросил, чтоб себе руки развязать. Сюда спихнул. Бабушке.
Фил тут же отошёл, словно ждал этих слов.
– Ох, он и мерзавец оказался! Всё, ведь, на моих глазах происходило. Жену в гроб загнал, Леночку. Вам лет десять-одиннадцать тогда было. Вообще-то, если вы в памяти покопаетесь, может, и вспомните меня.
– Перенесём «вечер воспоминаний» на вечер, – одёрнул старика Макс и, опять поворачиваясь к Элу, настойчиво спросил: – Ну? Решил? Не будешь торопиться? Ведь, кстати, ты не один должен эту проблему решать: я столько в неё вложил…
– Ладно, – нехотя сдался Леонид, переламывая нарастающую тоску по одиночеству. – Только сначала я должен попрощаться со своими женщинами. Будете меня ждать?
– Подождём, конечно. А тебе по силам сейчас?
– Не знаю… А у тебя с собой нет ничего укрепляющего?