На приеме у стоматолога

Татьяна Буяновская 2
В приемной у стоматолога на  металлическом столике  журналы, журналы и все на иврите. Ура! Нашла на  русском. Потрепанный. «Мир путешествий». Тупо перелистываю
страницы. Красивые виды загадочных стран, в которых мне никогда не бывать. Анкара,  Ванкувер: даже названий таких не слышала. Романтический Ванкувер. О, Сингапур! Передо мной еще два человека. Альбион туманный.

«Подмастерье, изобразивший свою смерть».

Любой местный уроженец скажет вам, что часовня Росслин – самое таинственное место
Шотландии. Снаружи она ничем не  примечательна. Однако  внутри стены часовни покрыты удивительной  росписью. Церковь, а с ней и часовня были построены  в 1446 году для аристократического семейства Сен – Клер. До открытия Америки оставалось еще несколько десятков лет, однако на рисунках четко видны американские кактусы, початки кукурузы и люди, своим видом напоминающие индейцев. Неужели строители церкви знали о существовании  никому неизвестного в то время континента? Один из столбов часовни «Столб подмастерья» - покрыт росписью потрясающей красоты. Один из рисунков изображает ужасающую историю, к которой в тех местах относятся весьма серьезно. Легенда рассказывает, что в разгар работы над росписью столба у художника иссякло вдохновение. Он поехал в Рим, чтобы набраться там впечатлений, во время его отсутствия подмастерье продолжил работу хозяина. По возвращению взору художника предстало удивительное произведение искусства. В хозяине вспыхнула  зависть и он убил подмастерье одним ударом резца. Единственным свидетельством произошедшего осталась картинка на одной из стен. На ней изображен юноша, лоб которого пересекает глубокая рана .Члены семейства Сен-Клер были потомками тамплиеров…..
-Заходите.
Жаль, что не дочитала. Что же дальше? С ужасом сажусь в кресло, принимая почти лежачее положение. Ладошки вспотели. Умом понимаю, что все манипуляции обезболивают. Глаз косит на жуткие железки. «Спокойно, спокойно»- твержу я про себя, трясясь от страха.
-Я сделаю анестезию- говорит врач. Делайте анестезию, укол, наркоз, кувалдой по голове… Я закрываю глаза, стараясь думать об отвлеченном.

   И сон подкрался внутривенно
.
Он ничего не любил более своей работы. Он был счастлив. Что ваяет этот ублюдок по мере подрастания?  Да, ему даже в голову не приходило опустить взгляд вниз на результаты его робких, но упорных  постукиваний. Безмолвный упрямец подрастал. И, изображаемое им, поднималось все выше и выше. Вранье, что он не бросал взгляд! Бросал еще как бросал. Потом и смотреть не хотел. Хотел, не хотел. Ах как хотел, ах, как боялся. Потому, что он однажды увидел, удивило его….

Она должна была быть его. Он почти купил ее у этих бедняков. Он богатый и известный!
Да, они должны быть просто счастливы. Ему подходило  все. Силы покидали его, старость скалилась ему беззубым ртом. А она была просто ослепительно молода. Румянец сиял на юном лице. А эти рыжие волосы, белесые ресницы, снежно-белые руки. Ее хотелось съесть. Она не была красавицей. Нет. Она была прекрасна и полна жизненной силы, которой так не  хватало ему. Скорей, скорей спрятать ее от всех в этот  каменный дом, где он как паук будет тихо сосать ее жизнь. Он грубо и больно  овладеет ей, он вопьется в белую шею вампирским поцелуем. И пусть она до крови  закусит свою коралловую губку. Он слизнет эту кровь! Это все ему необходимо, чтобы продолжать работу. Сколько уже зачахло. И эта хватит ему на какое-то время. Каменные стены знают свое дело.
На второй год потух румянец, и этот обреченный взгляд из под опущенных ресниц. И, вдруг все  перевернулось.
Подкидыш.
Она нашла его у монастырских  ворот рано утром. Вернее его нашла молодая пастушья собака ее любимица. Собака совала нос в корзинку, виляла хвостом и повизгивала  от любопытства. Он бы завернут в рогожку и молчал. Не веря своим глазам, она отвернула край. Он смотрел на нее очень серьезно. Они давно знакомы, он ее, он уже все решил .Боже, боже, боже. Он будет ее, ей не будет так одиноко. Она не даст ему умереть. Он не даст ей умереть. Он растягивал губки, обнажая беззубый ротик, пытаясь рассказать, пока еще сам помнил, про тот другой мир, откуда он явился. Как вор, прижимая самую ценную добычу, перепрыгивая через ступеньки, мчалась она к дому. Развернуть, рассмотреть этого серьезного молчуна. Только бы муж разрешил оставить его, господи.  Умолить, упросить, сказать, что умру, умру!  Умереть на самом деле. Муж разрешил оставить ублюдка. Все бабы дуры!  Он, художник, неужели он не видит , как красив этот ребенок, как восхитителен. Она смотрела на него часами.

- Что!? Что это?!
Рука в перчатке  указывала плеткой на разрисованную стену. Господи, что это? мастер таращился  на картину. Она была примитивна и необычна. Она дышала и жила. Хвостом Жар-птицы переливалась и смеялась картина на фоне равнодушных снегов. Шелестели травы, и шумела листва невиданных деревьев, которых в округе и не было никогда. На ветках пели какие-то неуклюжие разноцветные птицы размером с хорошего петуха. А в центре, облокотившись на какой-то баобаб в мелких цветочках, стояла или полу сидела  девушка, некрасиво расставив ноги в стороны, как рисуют дети. Это была она. ЕЕ снежно-белая шея, тонкие рыжие волосы и нелепые белые ресницы прикрывали прекрасные глаза, светящиеся нестерпимой грешной страстью. За этот взгляд уже можно сжечь на костре .И закушенная губка и кровь или сок, стекающий из уголка рта. И этот, бесстыдно лопнувший гранат в безвольно опущенных руках, щедро роняющий кровавые зерна. Этот перезрелый гранат рвал его сердце напополам. Здесь и никогда не было гранатов! Они там, в его теплой Италии.
-Кто это? –сипел заказчик, глотая слюну. Невероятно. Сам воздух искрит. Невиданные цветы, извиваясь, льнут друг к другу. Что с тобой, мастер? Ты почувствовал живое дыхание, тайну. Это гимн природе величавой и равнодушной. Время застыло, намекая на свою бесконечность. И глаз не оторвать! Эта девушка, деревья и цветы притягивали к себе своей первобытной непристойностью. Что с тобой, мастер?
-Это не я, Это рисовал  Этот ублюдок. Он же  идиот. Я забелю, я  все закрашу.
-Я тебе закрашу… Кто она? – ревел хозяин.
-Моя жена.
-Не ври, я сто раз видел эту серую мышь. Холодную и мертвую уже с рожденья. А эта живая , светится изнутри.
Он соскочил с коня, подошел ближе, впился глазами в белую шею. Мастеру хотелось оттащить его. Бить,  бить,  бить. Убить.  Он бежал вверх по каменным ступенькам к дому. Задохнулся. Бежал. Слышал ее хриплый голос. Старая шотландская песня о любви. Голос  хрипел от любви.

                Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
                Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь
               О, милая! Ни в гробовом сугробе,
                Ни в облачном с тобою не прощусь.
               Нет, выпростаю руки, стан упругий
               Единым взмахом из твоих пелен,
               Смерть выбью! – Верст на тысячу в округе
               Растоплены снега и лес спален.

Почему, почему он не выкинул его тогда? У них не было детей, и он разрешил. Она смотрит на него с материнским обожанием. Он на нее с восторгом. Поздно, поздно. Слишком широко развернулись могучие плечи, а кулачищи то с мою голову. И молчит. А глаза те же, детские, восторженные. Не ожидал, не ожидал. Он не заметил, он допустил  разгореться этому огню, который тлел в ее глазах, в ее груди, набирая силу. И становилось страшно от мысли, что этот огонь вырвется  наружу. И он уже не в силах, что либо изменить. И зависть, что у него самого ничего этого нет, и не было. Это он мертвец рисовал свои мертвые фрески, не вызывая никаких ответных чувств ни в ком.  И мертвецы вокруг. Они только думают, что живут. Скорей, скорей бросить все и поехать в Италию, к своему старому учителю, к нему мастеру, признанному модному художнику. Обнять его как отца и задать этот извечный вопрос, на который, может, и нет ответа. Почему его виртуозная живопись холодна, равнодушна, мертва и так правильна. Все это плохо, плохо по сравнению с тем, что пишет  Этот  юнец с такой детской легкостью и непостижимой мудростью. Что, что открыто этому явному идиоту? И что для него за семью печатями? Он должен умереть! Как долго, как бесконечно долго падают алые зерна граната…


- Можете закрыть рот.
-Угу.
-Два часа ничего не есть.
-Да ,да.
-Придете в следующую пятницу к девяти.
-Да, да- машинально повторяла я быстренько  соображая как бы спереть тот журнал из предбанника, чтобы дома рассмотреть картинки с далекими странами и загадочными замками.