Но – со мной иль не со мной – дело пятое.
Будь счастливым…
Будь счастливым!
Пожалуйста…
Он всегда был одним из тех, кто верит в вечную любовь, в судьбу и счастье. А ещё… (Как же трудно писать о действительно дорогих нам людях! Слова отказываются передавать всю полноту чувств, каждое слово кажется неподходящим…) Я ярче всего ощущаю его благодаря двум вещам: он всегда говорит правду в поразительной жестоко-ироничной манере и ты плачешь и смеёшься одновременно, и весь год, несмотря на любой мороз, ходит в тонких кедах. Абсолютнейший ребёнок…
Общались мы, кажется, не дольше трёх месяцев. За это короткое, в сущности, время мы узнали и прочувствовали друг друга так, что казалось – знакомы всю жизнь. Именно за это мы и были обречены на скорое расставание. Давно известна истина: разные люди могут быть вместе, схожие или одинаковые – никогда.
Но вначале… вначале это была магия, таинство… Мы говорили одно и тоже, часто хором, не сговариваясь, точно знали, что думаем одинаково. Потом из-за этого стало трудно. Обоим. Но всё-таки ему больше.
Эти отношения, торопливо перескакивая ступеньки, неслись от нежной и милой дружбы к ненависти и раздражению с его стороны, к любви и боли с моей.
Даже сейчас, спустя почти год с момента окончательного разрыва, в моих снах мелькают самые красивые в мире ореховые глаза с древесным рисунком радужки, обрамлённые жесткими ресницами, нежные пухлые губы, стойка вечного неврастеника с поднятыми плечами, зажатой спиной, «закрытыми» руками и вечные кеды.
Я до сих пор не могу найти названия тем отношениям. При попытке объяснить, получается нечто, зависшее между любовью, дружбой и ненавистью. Сначала мы упивались нашим сходством, потом страдали и мучили друг друга по очереди. Сначала он заставлял меня страдать, потом я отвечала тем же… Зачем? Не знаю, но так почему-то получается всегда: когда всё заканчивается один начинает мучить другого и иногда (как у нас и произошло) это переходит в обоюдный процесс.
Очень и очень трудно рассказывать об этом периоде жизни. Память отказывается накладывать координатную сетку времени на события и воспроизводит их в каком-то произвольном порядке. Вроде помню всё, но непоследовательно: дойдя до середины, вспоминаю детали из начала, а оттуда перемещаюсь прямиком в конец. Так я могу вспоминать до бесконечности.
Самое «воспроизводимое» (было вспомнено, рассказано, записано столько раз, что уже сформулировалось в связную историю) это расклейка объявлений. Было начало весны. Такое правильное начало со слякотью, капелью, Тающим грязно-серым снегом и волшебным, сюрреалистично-голубым небом. Нужно было перебраться в другую часть города, это не очень далеко, но полчаса на автобусе добираться пришлось бы в любом случае. А как он ездит в автобусе! Представьте, он убирает ноги под сидение, а голову кладет на спинку соседнего кресла. Да, еще и руки на груди скрещивает…
Мы приехали и пошли искать в магазинах клей. Нашли только тот, который должен открываться, по идее ножницами. Можно догадаться, что их-то у нас и не было как раз. Клей открывался моими зубами (ну и невкусная же штука, больше никогда это есть не буду). Клеил в основном он, и я была чистенькая, зато он как-то умудрился весь измазаться в клею от кончиков ресниц, до кедов. Даже по куртке сползала пара крупных подтёков. Ну а я, чтобы не выделяться чистотой «искупалась» в омерзительной снежной массе. Спасибо ему, он помог мне встать. И, между прочим, это был первый и единственный раз, когда мы держались за руки. Больше между нами ничего и не было.
Если бы я могла навсегда запомнить его таким, как в ту секунду… Растрёпанные черные, как вороново перо волосы, смеющиеся глаза, самые красивые глаза на свете, подтеки клея на нелепой яркой куртке, не к месту светлые джинсы, мокрые насквозь кеды… И не имеет значения, что у него проблемы с кожей, явные неврозы, и есть уже Большая и Светлая Любовь… Именно таким должен быть тот, единственный. Он должен быть «своим парнем» с протянутой к тебе рукой.
Я слишком поздно поняла: это и было истинным счастьем. Просто гоняться с громким смехом за прохожими, громко слушать музыку из шипящего динамика телефона, смахивать, немея от нежности, с его ресниц остатки клея. Жаль… Между нами и были-то только долгие часы телефонных разговоров, эти самые объявления и любовь…к кому угодно, но не друг к другу…
Ведьма
Прости меня…
Вы когда-нибудь видели небо за городом? Там, где нет фонарей, все становится объёмным и таким…таинственным, там еще ночами кузнечики заводят свою песню. Ночью то небо горит мириадами звёзд. Оно затягивает, на него хочется смотреть бесконечно.
Она сидела на песке, слушала музыку и думала о чем-то своём, загадочном. Он о чем-то говорил с приятелем. Августовская ночь смотрела на них задумчиво, без сомнения, только эта ночь и знала, что произойдет дальше. А что дальше? Все как обычно. Они целовались. Прямо там, на пляже. Романтика? Да как бы ни так! Просто потому, что ей было всё равно. Она играла, приводила его в шок правилами своей игры, но играла. Называла его идиотом и отвечала на поцелуи, до паники боялась темноты, порой казалась полнейшей дурой и постоянно смеялась… А ему казалось, что все серьезно.
На второй день она пояснила, что у нее есть парень, и что все серьёзно, а она не собирается ничего менять. Он был поражен. Она тогда засмеялась и сказала: « Знаешь, я такая, мне наплевать, и еще ты меня не прогонишь, пока сама не захочу». Он твердил, что ему все равно и что так быстро его не приручить, а сам прижимался все ближе и ближе. «Я завтра уеду, всё закончится само, так какой смысл тебя кидать?» -- внушал он. Себе. Потому что не хотел выпускать из рук создание, которое любило сидеть у ног, как прирученный зверёк, а потом внезапно выворачивалось из объятий и уклонялось от поцелуев…
А она??? Господи, ей-то что!!! Она играла. От первого до последнего слова. Играла в редкую дуру и редкостную стерву. В пугливую девочку и в хладнокровного убийцу. И все. Пустота.
Он смутно надеялся на продолжение отношений – ведь не могло же все это быть просто так, а она надеялась забыть и ещё, может быть, на понимание. Он врал, что ему все равно, она отвечала загадочной полуулыбкой и долгим взглядом. А потом флиртовала с другим парнем.
За день до его отъезда они стояли на пляже целовались. Она что-то шептала, он так же тихо отвечал. Внезапно она отстранилась и четко проговорила:
-- Я ведь тебе нравлюсь, только потому, что никогда не буду с тобой.
-- Нет, глупая,-- он попытался её обнять ,она отстранилась.
-- Почему же тогда?
-- Ну в тебе есть какая-то загадка, что ли…
-- Но…
-- Не надо говорить, что в каждой женщине должна быть загадка. Других разгадывал, тебя не могу. Почему?!
-- Это же так просто – ты сам меня придумал!
-- Что за чушь! Я с тобой серьёзно пытаюсь, а ты!!!
Она тихо вздохнула и снова тихо сказала, взяв его за руку:
-- Пойдем в домик… Пойдем.
На полпути она остановилась посреди абсолютно темного леса и, пройдя чуть вперед, голосом, полным счастье, какое чувствуют только свободные, произнесла:
--А знаешь, на самом деле, я совершенно не боюсь темноты!
-- Вот и я о том же. Тебя не понять…
Она засмеялась, громко и немного жутко и потянула его в домик. Там она рассказала кое-что: об ангеле, которого любила, ангеле с ореховыми глазами древесного рисунка радужки… Он понял, но все равно просил позвонить, если что. Она в первый и единственный раз поцеловала его сама и снова засмеялась. А перед уходом она взглянула на него в последний раз, и что-то в глазах её поразило его настолько, что он и не понял сразу, что это было. ОНА ПЛАКАЛА.
Письмо-исповедь
Обо мне и молиться не стоит…
А. Ахматова
Ты сидишь на подоконнике плачешь. Кто ты? Что ты? Какого черта ты делаешь в этом мире, мире, который ненавидишь и любишь? Ты называешь себя глупой безвольной тварью только за то, что тебе никак не хватает сил уйти. Навсегда. Ведь ты думаешь об этом, глядя в окно, думаешь, когда идешь по мосту, когда видишь лезвия, ножи и таблетки. Думаешь и боишься. Не хочешь кого-то огорчать. И плачешь. И беззвучно кричишь, с ненавистью и прямотой глядя в безучастные лица прохожих. А сама прячешься от их глаз, жмешься по углам.
Страшный дар – дар любви был послан тебе жестокими богами. И ты не знаешь, куда от него деться. Не будешь любить взаимно ты никогда. Ты поняла это сразу, когда заметила первые ростки этой нелогичной любви, которую время лишь растравляет. Потому что между вами ничего не могло быть никогда. Потому что он, как и само это чувство, нелогичен, он выше всего окружающего вас мира, он – другой. Непонятый даже самим собой, где уж тебе… и ты, ты – дитя чужого мира с непосильным крестом за плечами, сотнями игл в сердце и улыбкой на лице. Какая тут любовь, тут бы выжить. Но нет. Ты полюбила, как никогда раньше и, видимо, никогда больше такого не будет.
Помнишь, той, самой первой зимой, «вашей» зимой, ты долгие часы умоляла другую быть с ним, хотя бы дать шанс… А потом, не сдержавшись, долго и тихо плакала прямо у нее дома, сославшись на нервы. А выйдя на улицу, позвонила ему и звонким и светлым голосом спросила:
-- Она согласилась?
-- Да…
-- Класс!!! Как же я рада за тебя!!!— если бы он только знал, чего тебе стоил тот беспечный голос сквозь пелену слёз и дикую, рвущую на куски боль. И – вот неугомонная — ты помогла придумать, куда они пойдут… Волновалась, напутствовала… И тихо страдала. Не помнишь, как стояла на следующий день там, где они гуляли, на железной дороге, а на тебя (проклятые слезы размывали все и смешивали цвета) падал черный снег?! И как ты потом, забыв о времени, лежала в снегу? И, разумеется, ему об этом узнать нельзя. Никогда.
А потом он сказал: «Ты мне никто». И твой мир рухнул. Весь твой мир, построенный на нем, исчез в секунды. Ты тогда безумно хотела сдохнуть. Убить себя. Даже ты не знаешь, почему не сделала этого. Ты вообще слабо помнишь тот день, все было как во сне, как в самом жутком ночном кошмаре, когда просыпаешься потом в слезах. Только это не сон, деточка. Это жизнь. Ты ведь и число до сих пор помнишь -- двенадцатое марта. Такое не забывается.
Через полтора месяца ты не выдерживаешь, просишь его вернуться. Ответ, разумеется, нет. Тогда ты выпила много-много таблеток, и…нет, ты не умерла. Это было бы слишком просто, не находишь? Перебор. Или передоз. Назови как хочешь. Тебя тошнило полночи. Как раз в день рождения твоей матери. Двадцать третье апреля. И опять слезы и ноющая боль в груди. Однажды, увидев его, ты не сдержалась – полоснула лезвием по руке, очень сильно. Кровь стекала по руке, а ты и не замечала. У тебя так и остались те шрамы на руке. И такие же на сердце.
Май, июнь, июль прошли пусто, бессмысленно. Не жила – существовала. А потом встретила другого, заставила себя «любить», пыталась верить, что все серьезно, хотя и знала, что это самообман. А потом уехала на две недели. И тогда Случилось. Он снился тебе каждую ночь. В твоих снах вы были вместе. Ты запомнила тот диалог из сна навсегда:
-- Почему ты меня так долго мучил?
-- Я боялся, я хотел проверить свои чувства…
-- Ну, и как успехи?
-- Я люблю тебя…
-- А я тебя.
Господи, как же наивно!!! Но, проснувшись, ты долго смотрела в потолок. И весь день ходила тихая. И проигрывала в памяти сон.
Потом ты вернулась, рассталась с тем, другим. Было немного жалко его…и себя. Ведь ты снова осталась наедине со своей любовью и болью. Ты написала ему в аську. И снова «прелестный» диалог:
-- Привет, родной
-- привет
-- Как ты? ;
-- неплохо
-- Молодец, а я только что приехала из Абхазии. Ты мне снился.
-- и что я делал? Гонялся за Саакашвили с автоматом?
-- нууу… почти)) а скажи, какой аист тебя принес?
-- в марте аисты не летают, и капуста не растет.
-- А откуда же ты такой?
-- из матери ; так что извини, уникальный экземпляр;а тебе зачем?
-- Смотреть, сдувать пылинки иногда аккуратно целовать
-- не интересно;
-- Мне виднее;
Ты писала и улыбалась, ты мечтала о нем, ты видела его во снах.
А потом началась учеба… Занятия, ранние подъемы… А ты бежала туда, только чтобы на него взглянуть. Посмотреть. И думать -- как же он красив… тебе хотелось петь, когда вы сталкивались взглядами…. А потом ты решилась, ты прямо спросила:» Ты меня хоть чуть-чуть любишь?», получила свой отрицательный ответ. И снова пережила. Снова выдержала. Только молчала два дня и плакала постоянно. Помнишь, ты сидела на подоконнике и плакала, а он шел мимо и взглянул на тебя так по-хозяйски. А ты глазами умоляла его подойти, пожалеть. А он шел мимо. Ты рассказала ему все: и что умираешь без него, и что готова валяться у него в ногах и целовать руки, что готова на все… он посочувствовал и все, да и что он мог сделать? Чем мог помочь?
Подруга беззлобно посмеивалась, когда ты при ней называла его Славушкой, говорила, что ты к нему, как к Богу за милостью. А ты отшучивалась, и улыбка на твоем лице на мгновение сменялась гримасой боли. Ты снова хохотала, а потом плакала втихаря, пока никто не видел.
И вот ты лежишь на кровати и смотришь на потолок. Ты думаешь… Ты любишь. Ты любима. Идиллия. Только вот это два разных человека. Ты играешь с чувствами одних, за что платишь полную цену. Своим страданием за чужую боль, которую сама и причиняешь.
Ты лежишь, подложив руки под голову. И ты плачешь. Кажется, что вместе со слезами из твоих глаз капает кровь. Ты истекаешь ей изнутри. Так бывает каждый вечер, каждый вечер, проведенный без него.