Перед уходом на работу муж как всегда вытащил конверт с деньгами, порылся там.
– Я беру шестьдесят! – крикнул он, чтоб жена на кухне слышала. – На три пузырька. Мне с работы еще в банк. Туда-обратно.
– Тебе хватит трех? – слабо спросила она.
– Что?!
– Трех хватит?
– Конечно, в банк и обратно – это меньше часа. Фото твое я взял… Кажется… Да, взял. Ладно, я пошел.
Хлопнула дверь, но через минуту распахнулась снова, и муж, заглянув в кухню, осведомился.
– Забыл спросить – ты куда-нибудь сегодня выходишь?
– Я? Не знаю. Нет, наверное.
Недовольный взгляд она воспринял болезненно, но не так остро, как еще полгода назад. Привыкла, насколько вообще можно привыкнуть к ранящей холодности любимого человека. Не удержалась, да и не пыталась удержаться от робкой извиняющейся улыбки.
– Вот что ты все дома сидишь? Замшеешь совсем. Сходила бы куда-нибудь, хоть по магазинам бы прошлась.
– Я пройдусь, – пообещала она поспешно.
– Нам же с тобой скоро говорить будет не о чем. Телевизор хотя бы посмотри… Ладно, до вечера.
Девушка замерла, прислушиваясь к удаляющимся шагам. В первый год совместной жизни этот момент заставлял ее сердце сжиматься от тоски, но потом прошло. Все-таки вечером он возвращался, надо было лишь потерпеть. Приходилось учиться терпеть. Она никогда не говорила об этом мужу. Влюбляться в супруга было не принято. Не модно. Стыдно.
Они познакомились заочно, по интернету, как десятки и сотни тысяч их соотечественников – способ этот считался самым приличным. Пару искали под свои вкусы и запросы, потом долго переписывались, выясняя все нюансы характера и привычек, прикидывали, можно ли попробовать ужиться под одной крышей. А дальше – съезжались, заводили семью или разбегались вскоре, если приходили к выводу, что не получилось и не получится. Именно такой путь считался наиболее разумным, а что разумно – то и правильно.
Закончив с домашними делами, заниматься которыми искренне любила, она нехотя переоделась в уличное, привела себя в порядок и вышла с лестничной площадки на узкую галерею, по которой можно было добраться до лестниц и магазинов на других этажах дома. Небоскреб был возведен над промышленным комплексом, который, не будь он тщательно изолирован, отравлял бы воздух и жизнь всех над ним обитающих жильцов. А так тамошним рабочим, которые как раз и жили в этом доме, а также в двух соседних (хоть и не только они, надо отметить), ни на что не приходилось жаловаться. Дома связывали между собой редкие мостики, одна большая галерея и множество террас, с которых без проблем можно было взлетать и дальше лететь куда угодно.
Она не любила летать у всех на глазах, потому что у нее даже с качественными зельями часто случались осечки, было стыдно. Поэтому предпочитала магазины, до которых можно добраться пешком.
На террасе рядом с галереей как всегда дежурил продавец зелий. Дар полета, которым человека наделяла влюбленность, был, конечно, очень ценным, однако настоящее свое значение он получил лишь тогда, когда им научились управлять. А как же иначе? Ведь летать – это так удобно и практично. Какая экономия времени, даже если ты не поднимаешься над крышами домов, а лавируешь меж небоскребов! Неужели же ждать, когда наступит твое время влюбиться, и наступит ли вообще?
Проблему раз и навсегда решило изобретение зелий, которые вызывали влюбленность. Короткую, необременительную, но интенсивную, и ровно настолько, насколько требовалось, чтоб, например, долететь до работы или до магазина. Имелись бутылочки, рассчитанные на пятнадцать минут – буквально с террасы на террасу через пропасть между небоскребами – на полчаса и более. И не слишком ходовые длительные – сутки, двое, даже больше, дорого, надежно, однако рискованно с точки зрения душевного равновесия, потому что теоретически могла привести к укоренению влюбленности.
Неконтролируемая влюбленность была несомненным признаком несобранности, распущенности, инфантильности, да и просто глупости. Это понятно – зависеть от какого-то человека несолидно, опасно. Разве в подобной ситуации сохранишь здравость суждений?
Хотя ее мужу даже нравилась чрезмерная романтичность его супруги, и то, как увлеченно она читала, и как усердно обдумывала прочитанное, и как была привязана к нему – словом, ее вопиющая несовременность – чувствительности ее, а также вызывающего пренебрежения принятыми в обществе нормами он одобрить не мог. Этого он в ней стеснялся. Поэтому девушка скрывала от мужа свою влюбленность, словно стыдную болезнь.
Она смутно догадывалась, что именно из-за масштабов ее привязанности к супругу иной раз на нее не действуют зелья влюбленности. Поэтому она сталась обходиться без них, если только это было возможно. Однако мостики, ведущие от небоскреба к небоскребу, были возведены далеко не везде – поддерживать их состояние требовало больших затрат, и поэтому представлялось слишком уж непрактичным делом. Зачем, если большинство без труда взлетит куда им нужно, а мостиком пользуются разве что «инвалиды» – люди, на которых смеси не действуют, или запрещены им, потому что вызывают аллергию.
Больше всего девушку сейчас привлекал книжный магазин, но ближайший не так давно закрылся, так что за книгами надо было либо лететь, как все нормальные люди, либо переходить по мостику, а потом искать кого-нибудь, кто согласился бы поднять ее на этаж. Она в сомнении остановилась неподалеку от столика с зельями, прислушалась к себе. Первый вариант, похоже, можно было отметать сразу. При одной только мысли о муже чувствительно сжималось в груди. Нет, не стоит даже соваться к прилавку, не подействует.
– Эй, что такое, – недовольно проговорил полный, солидный мужчина в дорогом плаще и с портфелем, державший в руке стандартный «часовой» пузырек. – Почему не действует?
– В каком смысле? – встрепенулся продавец.
– Ну, в каком, в каком?! Где мои крылья?! – он подвигал плечами будто бы в доказательство того, что результата нет, хотя крылья, порождаемые влюбленностью, не вдруг можно было разглядеть – они полупрозрачны, в полутьме крытой террасы их едва ли кто-то разглядел бы.
– Попробуйте взлететь.
– Пробовал уж, – солидный мужчина надселся, будто надеялся раздуться вширь. – Никакого результата.
– А вы точно смотрели на фотографию, когда принимали эликсир?
– Слушайте, я на крыльях летал, когда вы еще в школу ходили! Да я знаю и умею больше, чем вы можете представить! У меня никакой фото нет с собой, я на ваш плакат смотрел! – и ткнул пальцем за спину продавца, где в помощь самым недальновидным или забывчивым клиентам висели два плаката – с изображением холеной до совершенства полуодетой девицы и красавца с голым мускулистым торсом и глянцевитой прической.
– Точно смотрели? – в ответ лишь рассерженное фырканье. – А может, вы просто подцепили естественную влюбленность? Ученые недавно доказали, что если человек естественно влюблен, то эликсир действует на него как бы в обратном смысле… то есть буквально-таки лишает возможности летать, и…
– Да что вы себе позволяете?! Я – серьезный человек! Я вам не мальчишка какой-нибудь, чтоб что-то такое «подцеплять»! Как вы смеете?! – негодованию мужчины не было предела. Казалось, от гнева у него налился кровью даже портфель.
– Эй, у меня тоже не срабатывает, – крикнул молодой парень в кожаной куртке и высоких сапогах.
Сверху, должно быть, этажом выше, раздался дикий женский вопль, и мимо террасы, на которой стояла девушка и негодующие покупатели, просвистело человеческое тело. По ту сторону, через пропасть, тоже кто-то летел вниз, извиваясь, словно придавленный червяк, должно быть, пытаясь все-таки вызвать к жизни незримые крылья.
Продавец зелий отреагировал мгновенно.
– Вот, видите! Моя продукция тут ни при чем, она всегда была первосортной!
Какая-то женщина, до того стоявшая, с любопытством вытянув шею, у самого края террасы, кинулась на продавца с кулаками.
– Ах, ты, гад! Тут люди гибнут, а он отстаивает свой товар!
Столик с зельями накренился, флакончики посыпались на камень. Женщину никто и не думал оттаскивать – кажется, наоборот, лишь поддерживали ее в глубине души. И жались к краю террасы, но так, чтоб не дай Бог не сорваться вниз. Кто-то уже извлек мобильный телефон и выставил его, будто прицел.
Девушка попятилась от мечущихся людей, помедлила в растерянности и бросилась домой от греха подальше. Первое, что она сделала, войдя в квартиру – включила телевизор, основной новостной канал. Тон диктора не оставлял места сомнениям – в мире действительно происходило что-то серьезное. С уверенностью в собственном высшем знании этот аккуратно причесанный и строго одетый мужчина звучно, убедительно и красиво говорил о том, что во многих частях страны по непонятным причинам перестали действовать эликсиры полета, и это повлекло за собой множество несчастных случаев с человеческими жертвами, а заодно была парализована транспортная система больших городов.
По сути, слушателям не сообщили никакой конкретной информации, но, поскольку опыт работы с новостями у работников телевидения был огромен, диктору не стоило большого труда донести до слушателей должное ощущение трагизма и намекнуть на начинающийся апокалипсис. Его полный достоинства и сострадания вид был всего лишь аспектом работы, вряд ли в глубине души он до конца осознавал, какие трагедии стояли за этими сухими словами о жертвах. Мало ли, жертвы. О человеческих смертях диктор давно привык говорить.
Но он был хорошим актером, поэтому звучало убедительно. К тому же, говорил он о вещах, которые слушающая его девушка тут же переосмыслила по-своему. Ледяной комок смерзся в ее груди, когда она подумала о том, что если не будут действовать зелья, то не останется и тех скудных двух часов в день, когда муж будет влюблен в нее.
Тоска охватила ее, захотелось закричать, начать метаться по комнате. В муке она вцепилась зубами в руку, но в этот момент запищал телефон.
Звонил муж, он сообщал, что застрял в банке, потому как отказал полет, и чтоб она не выходила из дома, потому что это опасно, и ждала, пока все разрешится. Чуть позже перезвонил и велел, чтоб она поберегла продукты: с подвозом в магазины несколько недель будет плохо, а ехать куда-то в деревню или на склады затовариваться – неосуществимая идея, потому что в поезд не влезть, там творится форменное смертоубийство, это им всем хорошо видно из окон банковского этажа. Там буквально давят друг друга и выкидывают из поезда на всем ходу, в общем, жуть еще та. Девушка заверила, что из дома ни ногой.
Еще через час он снова позвонил и посетовал на то, что у них на этаже банка нет ни еды, ни воды (кто-то на всякий случай отключил водопровод), и надо с этим хоть что-то делать, потому что он уже нехорошо себя чувствует.
Положив трубку, она заметалась по квартире, отыскала три бутылки воды, припасенные на всякий случай, положила к ним в пакет две коробки готовых салатов, полпачки вареной колбасы и упаковку мексиканских лепешек. Вернулась с порога прихватить вилку и еще раз вернулась, уже с лестничной площадки – за банкой кофе и чайной ложкой. Он ведь так любит кофе, как же он без него…
Снаружи было страшно. Прижимая к себе пакет, девушка попыталась пробиться сквозь мечущихся, буйствующие толпы людей, где одни искали, где бы закупиться тушенкой и солью, другие надеялись отыскать в запас одежду и обувь подешевле, напугав продавца, например, третьи просто пытались выяснить, что происходит, или же били стекла.
Если часть горожан предпочла дальновидно засесть в своем доме, как в окопе, то остальным – по, похоже, большей части – вдруг остро понадобилось куда-то ехать. Теперь, когда полет стал недоступным, только на поезде можно было куда-нибудь добраться. Двигались электропоезда высоко над землей, чтоб не занимать места, пригодного под пашни или жилые дома.
Именно на станции теперь рванули целые толпы людей, способных добраться до платформ пешком или хотя бы по спецлестницам – людей, готовых брать штурмом каждый квадратный сантиметр вагонного пола.
Сперва девушка решила, что не попадет даже на лестницу, ведущую к платформе. Потом, стоя в стиснувшей ее, будто прессом, толпе, крепилась лишь одной единственной мыслью – любое испытание рано или поздно заканчивается. Было трудно дышать, то и дело ее охватывала паника, сходная по симптомам с проявлениями клаустрофобии, но, во-первых, деется было уже некуда, а во-вторых, мысль о голодном и истомленном жаждой муже приводила ее в бессильное бешенство.
И она стояла, переводя дыхание лишь время от времени, не обращая внимания на вонь, крики, нецензурщину и боль в оттоптанных ногах. Когда толпа поволокла ее к открывшимся дверям вагона, девушка дважды споткнулась о тела растоптанных, но все-таки сумела удержаться на ногах. Каждый рвался внутрь поезда, как к собственному спасению, и человек, аморфно висящий в тисках чужих плеч спин, мог лишь при очень большой удаче попасть внутрь. Она не висела, она, как и все, рвалась вперед, сражаясь за жизнь своего мужа, запертого в банковском этаже без единой лестницы наверх или вниз.
Пробиться ей удалось лишь во второй по счету поезд, и то только в тамбур.
– И хорошо, между прочим, – пробормотал кто-то из числа неисправимых оптимистов. – В самом вагоне вообще дышать нечем.
Мужчины выдавили стекла во внешних дверях, и стиснутые люди ощутили хоть какой-то, но приток свежего воздуха. Она, прижатая к стене рядом с поручнем, но, к счастью, не к нему самому, иначе без переломов бы не обошлось, жмурилась от удовольствия под нежащей лицо струей ветра, и в этот момент почему-то поверила, что все будет хорошо.
На следующей станции оказалось, что попасть в вагон хочет никак не меньшее количество людей. Кто-то полез в окна, кто-то – на крышу, кто-то на сцепку, а один из мужчин заклинил внешнюю дверь и встал на то место, куда ей теперь было не сдвинуться, уцепился за поручень. Тело его почти целиком свисало наружу.
– Не удержишься на скорости, – сказал ему кто-то. В ответ – лишь бешеный взгляд.
Поезд тронулся, и почти сразу взял разгон. Должно быть, машинист торопился уступить путь другому поезду, последующему или встречному – новой обстановке надо было соответствовать, и руководство ломало расписание, пуская дополнительные поезда. Ветер, ударивший теперь, уже не успокаивал, а пугал, и впервые за все время девушка порадовалась, что ее подпирает такое количество спин и плеч. Поди выпади, когда тебя зажали, будто семечко подсолнечника, из которого нужно добыть масло.
А вот у мужчины, прилепившегося снаружи, дела шли намного хуже. Когда нога у него в первый раз соскользнула с края, он лишь сильно побледнел, стали заметны синяки под глазами и плохая выбритость щек. Девушка подумала о том, что он не продержится до следующей станции, полетит вниз с высоты десятиэтажного дома, и ей стало еще страшнее, чем было. С трудом выдрав из массы окружающего народа руку, она попыталась схватить мужчину за рукав.
В глазах того сначала появился испуг, а потом, когда незнакомка уже вцепилась в него и помогла поувереннее воткнуть ногу в пол вагона, ужас перед неизбежной гибелью сменился сперва облегчением, а потом – ожесточенной уверенностью. Он перехватил руку девушки и с силой выдернул ее из толпы.
– Пошла, коза, – с ненавистью к тому, кого обрекаешь на гибель, бросил мужчина, сталкивая ее, чтоб теперь занять освободившееся место.
В лицо ей ударил ветер и тот простор, который разворачивался под надземной рельсой. Она уже забыла, когда последний раз видела мир с такого ракурса, и сначала совсем не испугалась. Да и потом тоже, потому что рефлексы оказались сильнее разума. За спиной ее всплеснули хрустально-прозрачные полосы крыльев, и ветер стал упругим, словно батут.
Девушка заскользила по воздуху, как санки по укатанному снегу. Изрядно помятый пакет она крепко прижимала к груди. До банка, в котором был заперт ее муж, оставалось всего ничего. Вспомнилось даже расположение двери, в которую влетали работники и посетители.
Первая мысль, проявившаяся, когда к ней все-таки вернулась способность рационально воспринимать происходящее, была: «Я ведь могу попытаться вытащить его оттуда. Поднапрягусь – и уж перенесу как-нибудь». Потому перед мысленным взором всплыло лицо супруга с легкой гримасой недовольства, разбавленного толикой снисходительного отвращения. «Как, ты летаешь без эликсиров? Это же так неприлично, знаешь ли»… Что он может о ней подумать?
Она добралась до парапета, предваряющего площадку для приземлений, ступила на нее робко и тут же припрятала крылья. Держась за стену, добралась до проема, заглянула внутрь, поискала мужа взглядом. Увидела, что он сидит у одного из столов – расслабленный, с расстегнутым воротом рубашки, над какими-то бумагами, по которым рассеянно водит карандашом, и с облегчением улыбнулась. Протянула ему пакет.
– Вот… Я принесла… Я привезла тебе поесть и воды. Вот, возьми! Даже кофе есть.
Мужчина взглянул на нее равнодушно.
– Вообще-то это ни к чему. Нам спустили кое-что с верхнего этажа, с местной кухни. К тому же, говорят, химики скоро разберутся, что за безобразие случилось с эликсирами, и все снова заработает.
– Ну, и слава Богу, – вздохнула она, подумав о заветных двух часах нежности, которые снова будут законно принадлежать ей.