3 октября 1992 года умерла моя бабушка - Агния Ионовна Белокопытова. Она не дожила до своего девяностолетия ровно год и четыре месяца (род. 3.02.1904г.). Многое повидала, пережила и перестрадала. В тринадцать - встретила революцию. В начале 30-х попала под жернова сталинских репрессий, благодаря которым в 29 лет осталась вдовой. Вырастила четверых детей, дождалась от них 14 внуков и пять правнуков. До последних дней сохраняла баба Агуша ясный ум, доброе сердце, живой интерес ко всему на свете, оставалась приветливой и радушной.
Как-то незадолго до бабушкиной кончины я записала ее немудреные рассказы о жизни, сохранив речевую лексику, свойственную старожилам Приононья. Теперь рука не поднимается редактировать эти записи - от "неправильной" путаной речи веет живым духом моей незабвенной бабуси.
Родословная
Я родом с Онона – из Старого Чинданта. И родители оттуда, и деды...
Мой отец большу войну прошел - японску. Я только родилас в 904 году-то и он ушел на эту японску войну. Он моряком служил, был в окруженьи. Потом рассказывал:
- Когда корабль был в окруженьи, мы бутылочки по морю с записками отправляли. Красными вязочками (чтоб приметней было) обматывали бутылочки-то, и нам продукты по ним доставляли…
Брат отца Викентий и мамин брат Александр, мне они дядья были, в Пекине служили, карточки (фото) оттуда слали. У Викентия много китайских сувениров было, и он говорил: "это у меня память оттуда…" Дядю Викентия вся деревня любила за то, что умел рисовать хорошо, игрушки разны из дерева резал, а ишшо к паске всяки красивы украшенья делал: баранчиков из теста лепил… К паске проращивали пшеницу и по ней баранчиков этих пускали - так столы праздничны украшали. Прямо в очередь за этими баранчиками наши деревенски шли…
Папка высоку баночку, как туезочек, привез с войны. Он, сказывал, - из камышинки японской. С кружку в толщину-то (в объеме Г.Р.). Мама в ней чай хранила…
К слову сказать, изо всех старинных редкостей, какие долгое время существовали в нашем доме остались от бабушки лишь две иконы да эта вот "камышинка". На самом деле, это скорее выдолбленный из бамбука (а может и из очень крупного камыша), средней высоты - сантиметров 30, и около двенадцати в диаметре, темный, отполированный временем сосуд, или банка для хранения сыпучих продуктов. К сожалению, крышка от него потерялась, и мы с дочкой оставили эту уже ни на что негодную вещь как реликвию семьи(Г.Р.).
Отец мой - Ион Иванович Кобылкин 1877 года рождения. Его родителей звали Александра Павловна и Иван Гаврилович. Они крестьяне были, как все, хозяйством жили. Скот держали, хлеб рОстили. Торговлю вели.
Отец мой рано умер - на 43-м году - в 20-м. Тиф тогда был. Я первой в семье захворала - зимой. Потом он. А мама летом уже, после смерти отца, по теплу…
Было у отца четыре брата - Викентий, Павел, Алексей, а четвертый - Константин - на первой германской погиб. Еще сестра у них была. Жили все в старом Чинданте, на горе. У деда большой дом под одну крышу с его братом Афанасием. Жил дед с сыном Алексеем. Их дом - высокий бревенчатый, с большим крыльцом под навесом. В праздники со всего села у этого дома и молодые, и старые, и ребятишки собирались. Село тогда тоже большо было. У крыльца в ограде ставили качели, скакалки - забава така была: на чурку доска укладывалась, на один конец которой прыгали, а с другого подбрасывали друг друга…
У деда на крыльце шибко браво было. Девки нарядны, в ярких шарфах, парни приходили тоже приодеты получше. В разны игры играли…
Дед умер в 18 году. А бабушка… я ушла замуж в 23-м гОде - она еще жива была. Бабушка была крупна, сильна - в кузнице с дедом работала. Помню, руки у нее - таки больши были… Держали они тумэна (верблюда - бурятск.). В Цасучее (ныне райцентр в Забайкальском крае - Р.Г.) лес заготовляли и в Читу сдавали. Оттуда - продукты везли: чай, сахар… одёжу - кому пальто, кому костюм…
Дом дедов потом сыну его Алексею достался. В нем горница была просторна отгорожена, свЕтла, много окон. Полы в домах не красились, мы их голиками - старыми вениками с дресвой (речным песком) мыли, а то и ножами скоблили до желтизны кажду неделю по субботам и особо - к праздникам.
У дяди Алексея одна дочь была - Пана, непутева получилас, хоть и в гимназии в Чите училас, потом курсы на учителку закончила. В селе говорили, что избаловал ее отец, белоручкой вырастил. Ни на что в деревенской жизни негодна была. Да и учительницей не смогла работать, говорили, что с головой у нее не все в порядке. Так она и осталась неприспособленна кака-то, сына потом родила и он тоже бестолковый вышел.
Мой отец женился на Анне Сидоровне Токмаковой - из Цасучея. Она умерла на 84 году, уже в 56-м, дождавшись правнуков (я была старшей из них и немного помню эту худенькую, маленькую, сутулую старушку в длинной темной юбке и ситцевой кофте на выпуск - Г.Р.)
У родителей нас было шесть живых да три покойных (старше меня Варя и два парнишки младше). Как отец помер в двадцатом году, мать осталась с шестерыми. Мне старшей было 16 лет, за мной Митя, не помню с какого он (года), потом Степан (1910г.), Рипа (Рипсинья) - с 15-го, Лева (Леонтий) с 17-го, младшей Шуре год всего был - она с 19 года (баба Шура ныне живет в Калининградской области, в этом году - 14 апреля в с.Пограничное широко отмечалось ее 90-летие, - Р.Г.*).
Чем жили? Свое хозяйство вели. Когда ребята подросли, голов пять коров стали держать, да молодняк еще к ним. Потники делали: мать катала из шерсти - на юрты бурятам. А мы помогали - с шерстью мно-о-го возни... Я ходила полы мыть в люди. Ребята с дядей Викентием пахали, боронили, сено косили. У дяди Викентия два сына и две дочери в ту пору маленьки были. Самый младший Петька родился уж без меня - я замуж ушла.
*Баба Шура умерла 31 августа 2013 года в 94 года.
Как молодежь до свадьбы веселилась
Зимой молодежь на вечерки ходила. Для этого сообща дом откупали с просторной горницей у стариков или одиноких людей, там и устраивали игры, танцы. Приглашали туда скрипачей для веселья.
В Чинданте только скрипки да балалайки были, под гармошку и плясать то не умели. А под скрипку четыре пары таки коленца выдавали! То «барыню», то «польского», то «костолом» - танец так назывался: надо было перевернуться руками с каждым парнем – «кости ломать». В две пары танцевали: «Не шумит…», «Подгорну», кадриль, «У ворот». Еще один танец «молодчик » назывался - тут двум девкам да парню быстро-быстро вертеться надо было.
Парни знали, кого приглашать. Я плясать шибко любила. Но после смерти отца год на вечерки не ходила, а когда пошла, то от «молодчика» чуть не упала – кругом голова.
Когда же гармонь в деревне появилась, все прямо растерялис – не знали как под нее плясать – музыку не понимали.
С вечерки девки скорей домой бежали (не ровен час отец с кем скараулит!) Но, бывало, и парни провожали, и доставалось от родителей за вольности. Каки вольности? Да и не было их. Разве что на вечерке парню на колени после пляски сгоряча усядешься… Ну порой самы смелы на палати забиралис… Это бывало, чё греха таить…
Парни невест не только на вечерках выбирали. И с других деревень наведывались к нам сватать.
Вот как это было. Раз просватали девушку в соседню Усть-Борзю – за Колю Истомина. Сватов отец ее скрипкой встретил. Стол в доме накрыли… Как положено, все условия обговорили за тем столом. А потом вечерка была, мы свою подружку песней провожали:
Растет, цветет черемушка
Во зеленом во саду.
Не так тонка, как высока.
- К чему рано распушилася?
- Не сама я собой распушилася -
Размочили часты дождички,
Распушили ветры буйные.
Не сама собой я замуж-то иду –
Отдают-то меня тетушки да дядюшки,
Отдают-то папка с мамкою
на чужу сторонушку.
Как же буду в чужом доме
я хозяйничать?..
В двадцаты годы еще в церквах венчали, свадьбы весёлы гуляли, а потом стали молодых в сельсоветах регистрировать.
Как бабушка замуж выходила
А с замужеством моим цела история. В 23-м году позвали меня в Верхний Цасучей к маминому брату Федору погостить. Мол, пока в девках, навести родных, а то потом не до нас будет. Я к тому времени уже просватана была. Но не хотела за этого жениха выходить. Хоть и зажиточный был, а душа не лежала к нему.
Перед поездкой сон мне приснился, будто я на реке большой белье полощу, а парень какой-то коней пригнал поить. Запомнила я, что он в рубахе клетчатой… И вот в Цасучее-то наяву уже встретила этого парня на реке - коней на прорубь пригнал. И рубаха у него така же клетчата была… Звали его Андрей Белокопытов. Приглянулись мы друг другу сразу, видать. Андрей жил от дяди неподалеку и стал к нему наведываться… Так в считаны дни от дяди из-за стола и увезли меня венчаться. В феврале это было.
Чиндантский жених долго попрекал потом родню, да и меня, за то, что обманула его. Он-де быков уж зарезал к свадьбе... Дак я же его не просила об этом!
Спустя многие годы бабушка как-то в поезде познакомилась с внучкой своего несостоявшегося жениха и не без иронии попросила передать ему свои извинения за тех, прежде времени зарезанных быков.
С Андреем же бабушке выпало всего восемь счастливых лет. Но памяти о них хватило на всю жизнь…
Жизнь у Белокопытовых
У свекра моего Михаила Ивановича Белокопытова было два брата, и все они жили рядом на три дома. Свекровь звали Ефросинья Ивановна. Накануне ее дня рождения 7 июля 29-го года родилась у меня дочь, вот и назвали ее Франя (Ефросинья).
Семья свекра была шибко больша. Я замуж-то вышла за их старшего сына, а после него еще были Василий, Фрол, Иван, Алексей и Дуня. Тут-то я и пожалела, что маму с маленькими сестрами бросила. Шибко тяжело пришлось, работы женской по дому много, и вся на нас со свекровью лежала. Дуня-то ишшо маленька была.
Жила семья хлебом - много его сеяли. Дом был с пристройкой к маленькому домишку. С теплым коридором, горницей. В коридор четыре двери выходило: из спальни, кухни и на улицу. Во дворе - глубокий колодец. До восьми коров держали - на таку семью в самый раз, не бедствовали.
В гражданску родители свекра потеряли двух сыновей - один погиб, другой за границу ушел. (Когда семья подверглась репрессиям, все в большей степени винили этого беглеца - Г.Р.)
В 25 году родился у меня сынок, в девять месяцев - уже ходить начал и - умер от поноса, сильно мучилса, до сих пор помню... В 27-м - второй сын появился - Коля. А в 29-м коммуна начала образовываться, все в нее зашли. Всю скотину туда увели. Но с коммуной ничего не вышло, и она через год уже распалас. Сразу весь скот выпустили из общего загона. Коровы все к своим дворам кинулись… Бегут по улице, мычат, орут лихоматом… Коля, маленький, в синем озямчике (пальтишке) возле заплота стоял и все приговаривал: "Мама, это наша коровка, наша коровка? А я плачу, да повторяю: "Наша, сынок, наша..."
И, видно, виноватых начали искать из-за того, что с коммуной так вышло. В том же тридцатом году забрали свекра, якобы, за сына, который ушел за кордон. Двое за ним пришли. А он только спать лег… Франю поцеловал в зыбке. Я его - подбежала - поцеловала…
Дома больше никого и не было, одна я с детьми. Андрей и Фрол хлеб сдавали. Еще кто-то из ребят с матерью - на заимке. На заимках все лето скот держали. Несколько семей селились рядом возле воды. Наши-то - на речке Самовке - притоке Онона. Жили в землянках. Землянки больши делали, печки в них были, сепараторы. Для скота дворы хороши городили. Один раз в день кто-нибудь домой ездил, молоко увозил, сметану. Мы любили заимку. В свободно время оттуда за речку ходили - черемку (черемуху) брать…
Ну, попал отец под Владивосток. Там вскоре и умер, сердце у него слабое было. Успели одну только весточку получить, да посылку ему отправить. Но застала ли она Михаила Ивановича в живых неведомо. Из наших, цасучейских, Дмитрий Иванович Савватеев и старший брат свекра Василий Иванович, да еще кто-то с ним были. Их потом отпустили, все обратно приехали, и до новой высылки дома жили. Только мы отца своего и деда не увидели больше, и где похоронен, не знаем.
Со свёкрова ареста и начались наши мытарства: всю семью потихоньку раскидали по белу свету каки-то непонятны моему уму силы.
Как это было
После коммуны стали образовывать колхоз. Свекровь от обиды за мужа вступать туда не стала, а сыновья со всем скарбом своим вступили. Матери только корову оставили. К тому времени Дуня уже замужем была за Семеном Мирсановым, трое детей у них было. Семен – человек уважаемый - завхозом в колхозе. И… первым попал под выселение!
Когда началось раскулачиванье, он ездил по селам – хлеб скупал на семена для хозяйства. Так Дуне даже не дали дождаться мужа, забрали с детьми на выселку без него. За что забрали, никто не понял.
Жили они в небольшом домишке, без большого достатка, и животины немного. В свое время отец Семена Елизар Мирсанов разделил, что имел, на всех детей – было у него два сына и три дочери – каждому понемногу. Вот теперь все три сестры Семена прибежали к растерявшейся Дуне. Старшая оттолкнула районного уполномоченного, преградившего ей путь, зашла в дом, стала ребятишек оболакать (одевать). Дуня с перепугу не знала что и брать с собой… Узелки с одеждой да кое-какой посудой собрали, а сундуки не разрешили взять.
Дело было вечером. Мы даже не знали, что такое началось. А забрали тогда не только нашу Дуню. Несколько семей увезли в Оловянну – на станцию. Оттуда отправили товарняком до Енисея…
Семена взяли, когда вернулся с сельским зерном. Сопроводили его мимо наших дворов к общему амбару – зерно сдать, и даже чай попить к сестрам не пустили. Увезли в Нижний Цасучей. В доме за высоким заплотом держали, пока набирали других на эту ссылку. Туда за ним свекровь моя да сестры его поехали. Через заплот еду на дорогу передали, и через заплот (забор), на табуретку встав, поговорили на прощанье.
После, когда мы с Дуней встретились, она рассказала, как привезли их на Енисей. Высадили на пустом берегу в стороне от какой-то деревни поджидать пароход. До прихода судна жили на кладбище - в землянках самодельных. Дети маленьки совсем: Мише – 5 лет, Данилке – 3 года, а последний - грудной еще – заболел, тут и умер. И сама Дуня сильно заболела, простыла видать. Пришлось в деревню с кладбища идти – в амбулаторию. Там на окраине деревни дед ей какой-то посочувствовал, не побоялся в дом пустить да чаем напоить, а потом обратно на кладбище на повозке отвез. Дуня до конца дней своих поминала этого деда добрым словом. Да и как не поминать, в таку-то лихомань человек человеком осталса!
Пришел пароход и увез всех в Туруханский район. Здесь спустя время догнал свою семью Семен. На поселении зажили они неплохо: хозяйством обзавелись, корова даже была. От реки рыбы полно имели. Для наших – ононских - это больша удача была, что к реке попали.
Но в 37-м Семена опять забрали, и уже навсегда. Вестей никаких не было. Поняли: сгинул совсем. С 1903 года он был. Дуня долго его ждала, после 56-го года искала, но так и остался без вести пропавшим.
В 1933 году осенью начали выселять и нас. Я на молотилке была, жили на току. Как-то вечером приехал Андрей и сказал: «Завтра - домой – нас выселяют». За что никто и не объяснял. Вроде как в разнарядку попали: сегодня одних, завтра - других… На этот раз еще и стариков Измайловых выселили. Якобы, сын у них сбежал за границу в гражданску. Вроде и нас за это же – брат мужа ушел в свое время за кордон.
На этот раз нам дали одиннадцать суток на сборы. Ну, мы дом продали бурятам – за Онон. Мебель хороша была: две конопели, два стола: на кухне – большой, добротный, и в горнице – ножки точёны (за стол этот свекровь плотнику когда-то, до меня еще, овчины выделывала на шубу), кровать, тоже с точеными ножками в горнице была, и проста – на кухне стояла, шкап небольшой… Все это те же буряты купили. Богаты, видать были, таки разряжены приехали… Их потом тоже выселили.
Буряты и перевезли наши монатки (вещи) на двух подводах в Оловянну. Взяли мы с собой постели, ушат, ведра, посуденку… Около вокзала сгрузились. Андрей с братьями пошли хлопотать вагон – выкупили теплушку. Так вот выселяли-то – за свой счет. Други семьи тоже, как могли, добирались и до Оловянной, и дальше.
Всего выселили больше десяти семей, считай, полколхоза. Рабочих рук-то ушло сколько! Только у нас три мужика с женами, у дяди Федора – маминова брата – два парня, да и у других семьи немалые были. Ну, мы, все родственники – четыре семьи, в одну теплушку загрузились и поехали, всё туда же - в Красноярск.
А точней – на станцию Енисей, это в нескольких километрах от города. Мужики устроились работать на лесопильный завод. Андрей пошел на стройку. Там и поселили нас в бараке. Потихоньку начали обживаться.
Приехали осенью, а в конце января я родила Афоню. Четвертый ребенок в семье прибавился. Все мал-мала меньше. Старшему – Коле – шесть лет, Фране – четыре, Гене – два. Но старались жить как люди. Огород посадили. Капуста така брава пошла, прямо пёрла… К несчастью, видно, - примета така есть…
Летом прихватил Андрея острый живот. Врачи определили язву и… "зарезали" его. Осталась я с детьми в чужом краю одна оденёшенька. Братья-то Андрея - Иван и Алексей - еще весной решили с матерью домой возвращаться. Сначала на станции Клюквенная остановились – за Иркутском, а потом в Забайкалье – в с.Линево Озеро перебрались.
Написала я им про смерть Андрея, и в сентябре Алексей за нами приехал. Нужда заставила половину детей у свекрови с Алексеем (он еще холостой был) в Линево оставить. Франю с Геной они пригрели, а я со старшим да младшим поехала домой – в Чиндант, там сестры, мама, братья оставались.
Вернулась в отчий дом, а меня гонют оттуда - разрешения на возвращение-то у нас нет! Как закрепиться? Начала паспорт хлопотать. Мы же из колхоза выселены, а там тогда паспортов не выдавали. Со всех сторон бесправные! Маяты сколько - куда ни ткнусь, предлагают возвращаться обратно в 24 часа. Дважды за справками в Цасучей съездила, потом в Оловянну - в райцентр – везде один ответ: возвращайся! Я – к прокурору – то же говорит… Добры люди посоветовали в НКВД пойти. Ну, я со старшим братом Степаном туда - со всеми справками, каки удалось собрать (с работы, справка на выселение, похоронка на мужа…). Подала весь узел начальнику. Сама в слезах, с Афоней на руках, в сердцах говорю: «Что ж теперь с четырьмя детьми под поезд ложиться?»
Афоня плачет – грудь просит, вышла в коридор покормить его. Через некоторое время позвали опять в кабинет. Дали бумагу, чтоб за паспортом в милицию обращалась. Отнесла я туда эту справку, а брат теребит: «Ну что, дали тебе паспорт?» Мотаю головой: нет. А он:
-Так ведь Дробышев (председатель колхоза) опять попрёт!
Снова в НКВД пошла, а там: «Езжай, - говорят, - будет тебе документ, будет…».
Вернулись в Чиндант. До марта стирала белье военным, часть возле села стояла. А потом пришел паспорт. Вступила в колхоз. До войны работала дояркой.
В 37-м началась нова волна репрессий. Забрали младшего брата Лёву. Ему только двадцать исполнилось. Какой он враг, если в семнадцатом году только родился? Был комсомольцем, трактористом, и прямо с поля увезли. Двадцать лет на Колыме отмотал. А Степана, старшего брата, на фронт забрали в первые же дни войны. Он был командиром «катюши», до Берлина дошел. Оглох от этих «катюш», но вернулся невредимым.
В войну нам всяко пришлось перебиваться. Но это уже совсем другая история.
Опубликовано: газета "Чита литературная",сентябрь, 2002.