В окне колыхалось море. Пенилось, тяжело вздыхало – рыжее, нервное, взбалмошное. Море осеннего одиночества, пронизывающего ветра, бесконечно слезливых дождей…
В такие дни она сутками стояла у окна. Всматривалась в ржавую пучину. Дышала — его отсутствием. Много курила. Судорожно глотала глинтвейн. Нервно щупала жесткие ладони…
Еще недавно, в тайне от всех, она их нюхала. После прогулок по лесу ладони пахли – летом: солнцем, цветами, кровавыми капельками земляники, росой. После свидания с затянутым в серебряное зеркало прудом ладони почему-то пахли – небом. Ей нравилось гладить себя – своими ладонями. Ощущать их тепло на себе. Если бы не их земные запахи, вполне реальные прикосновения, она бы в одночасье потеряла себя… Ладони ее спасали – это была цепочка, связывающая ее с остальным миром, с людьми, связывающая с ним.
Осень она ненавидела. Ладони, вначале пытавшиеся по памяти воспроизвести лето, леденели, становились жесткими, синими… Это было невыносимо…
Ей было 30 лет, и она жила с матерью. Невыносимым было их существование в уютных с виду окнах с тяжелыми шторами.
Мать стыдилась ее. Хоть и жалела.
Она ненавидела мать. Хоть и понимала, что должна любить.
Воспоминания были так же невыносимо тяжелыми, горькими…
После 11 класса Аля поступила в педучилище. Училась на одном дыхании. Детей она любила. И, как однажды заметил ее любимый преподаватель, удивительно чувствовала их. На самом деле — настоящей она была только с ребятишками. Со взрослыми Аля играла во взрослых, с ровесниками пыталась поймать их волну и казаться своей. А с детворой, которая не давала ей во дворе проходу, была теплой и живой Алей. Алей со сказками – говорили ее малыши. Алей с фантазией, которую следовало бы кастрировать в раннем детстве, – горько ухмылялась она про себя.
Училище закончила с отличием. Отличалась Аля не только отличными оценками, но и тем, что горела желанием работать по специальности, возиться с детишками, за крохотную зарплату сеять разумное, доброе, вечное. Сидя у себя в комнате, перецеловывала свой диплом. Она – педагог дошкольного образования. Ночами маялась без сна, мечтая о сказочно красивом садике, в котором она – скорее бы! – начнет работать. Представлялись залитые солнцем комнаты с счастливо-улыбчивыми детишками. Светлые стены с веселыми мультяшными рисунками. Маленькие столики с крохотными стульчиками. Шкафчики с бананами-яблоками-сливами на дверцах. И она – красивая, добрая, веселая Алла Викторовна. Одна эта мысль переполняла ее счастьем - она накрепко закусывала губы: хотелось громко-громко, от всей души захохотать…
Свой первый садик Аля запомнила навсегда. Милый домик с вечно солнечными окнами. Яркая детская площадка – качели, песочница, горка… И дети – непоседливые лучики… В этом садике Аля проработала 5 месяцев. Потом садик закрыли. Шел 1995 год. Алин садик был не единичным случаем. Страну колбасило.
Ночь после сокращения Аля проплакала. Она успела влюбиться в свой садик. Потом – беспросветное невезение… Аля не успевала устраиваться в детский сад – он закрывался. Когда эта участь постигал ее третий садик, Аля в первый раз ощутила холод своих рук. Они мерзли по ночам. Аля кутала их в шерстяное одеяло, грела, зажав между коленками… А однажды проснулась и поняла, что боится выйти из дома. Боится идти искать работу. Боится людей. Ничего не хочет. Только молчать. Курить несмотря на недовольное ворчание матери. Жить одним кофе. Не спать ночами и в грустном полумраке рисовать холодными пальцами на серой стене рисунки с детсадовских стен.
В первые несколько дней ее не тревожили. Близких друзей у нее не было. А знакомые девчонки с педучилища, сначала изредка звонившие, чтобы пригласить на дискотеку, скоро отстали: разбираться в душевных проблемах Али им не хотелось, а сама она с ними ничем не делилась. Через месяц Алиного сидения дома забеспокоилась мать. Врач по профессии, пыталась вытянуть дочь к специалистам. Аля угрюмо молчала: со мной всё в порядке. Идти куда-либо отказывалась. Приятельница Веры Сергеевны, психолог по образованию, заглянувшая по убедительной просьбе подруги на чай, пожалела Алю и посоветовала Вере Сергеевне дочь оставить на некоторое время в покое, дать прийти в себя, а потом помаленьку втягивать в нормальную жизнь. «У вашей дочери – социофобия. Это не смертельно. Загляните как-нибудь ко мне, я дам вам кое-какие рекомендации. А когда Аля немножко смягчится, оттает, приведите ее ко мне…»
Аля слышала их шепот в коридоре. Почему-то человеческие голоса раздражали ее, накинув куртку, выходила на балкон. Курила, цепляя пустыми глазами мертвые звезды. Жить не хотелось. Но и умирать тоже. Ничего не хотелось…
Лето провела на даче. Гуляла по лесу, спускалась к пруду. Иногда Аля улыбалась. Улыбалась божьей коровке, скользящей по пожухшей травке. Улыбалась новому дню. Улыбалась колокольчикам – молчаливым, как и она… По ночам сидела на скамейке перед дачным домиком, курила, пила кофе и вдыхала запах лета со своих теплых ладошек. Жаль, к утру они остывали. Но в окошко струился новый день, и Аля – жила …
А потом появился – он. Аля влюбилась в его тепло. В последнее время оно не хватало ей. С ним жизнь стала ощущаться не только через запахи, с его губ Аля узнала вкус черники, чарующе сладкой земляники, вкус раннего утра и звездно-светлой ночи… По утрам он грел ее озябшие ладони в своих. Аля не думала об осени, о возвращении в город. Она была счастливой.
В последний день августа его губы пахли сигаретами и виски. В уголках губ нежилось лето – бездонное небо, пьянящий аромат луговых трав. Только руки его не грели.
- Прости, Аля. Я не успел рассказать тебе о своей семье. У меня растет сын. мы больше не сможем встречаться. Прости…
В осень Аля вошла одна. Мать помогла ей устроиться на работу — ночным сторожем. Аля жила. Когда Вера Сергеевна заглядывала в комнату дочери, видела ее сидящей с книжкой. Успокаивалась, уходила на кухню. Она не подозревала, что второй месяц Алина книга открыта на сто тридцать первой странице. Аля ледяным пальцем водила по странице. Книга была теплой… Только тепло ее таяло, не успев перетечь в Алины ладони.
Иногда Аля подолгу стояла у окна. За окном искрилась чужая жизнь и — ее море — море осеннего одиночества, пронизывающего ветра, бесконечно слезливых дождей… Пальцы сводило от нечеловеческого холода. Это было невыносимо…