«…Никто не помнит, когда это началось. Говорят, тогда в Москве главным человеком был Хрущев, тот, что стучал ботинком перед иностранцами. Люди двадцатого века крепко подсели на «черное золото», и жизнь многих государств зависела от цены на него. Вот и качали его, качали везде – в арктических морях и в азиатских пустынях, в болотах Югры и даже в субтропических лесах, постепенно вырубая гораздо более ценные, чем нефть, деревья, и изводя всю живность на многие мили вокруг. Людям того времени нужен был масштаб – им неинтересно было вдаваться в мелкие детали. Дайте им самую большую ракету, самый большой корабль, самый высокий небоскреб – все мало будет. Они убили несколько морей, от которых нам остались лишь ядовитые песчаные пустыни – потому что они хотели слишком больших посевов. Они утопили под водой плодородные равнины – потому что строили гидроэлектростанции не ради электричества, а как памятник своей гордыне. Они отравили покров земли на такую глубину, что сами отказывались в это верить, и когда у них начали рождаться мутанты – они стали искать причину в других мирах.
В это самое время кто-то из ученых (история утратила имя данного врага человечества) подсказал тогдашнему правителю, что нефть можно искать с помощью термоядерных зарядов, подорванных в глубине земной коры. И это была правда – сокрытое в недрах отозвалось эхом, которое смогли уловить их примитивные приборы, и вскоре зараженную радиацией нефть стали качать по всему континенту. Люди не знали, что их техника, возвращавшаяся не поверхность земли после бурения скважин, излучала смертельные дозы, и никак не связывали смерть каждого второго добытчика с радиацией, которая распространялась все шире. По своей устаревшей технологии, люди замещали выкачанную нефть водой, которая затем растекалась под землей тысячами отравленных водоносных жил, пронизывая и заражая обширные участки некогда благословенной земли. Так все продолжалось, пока количество человеческих ошибок не достигло количества, когда возмездие неизбежно, и грянул Гром.
Ближе к концу двадцатого века люди научились бояться ядерной энергии, и их заигрывания с «мирным атомом» перестало быть беспечным, бездумным убийством окружающей среды. Атомные электростанции стали более защищенными, отработанное сырье начали перерабатывать, а не сваливать на дно мирового океана, как прежде. И все же время было упущено. Часовая бомба, заложенная предыдущими поколениями, была обречена взорваться»…
Из Книги Причин, отобранной Михаилом у так называемого Отца Репрезенция
Глава 1.
Плохой спуск.
- Это Хьюстон. Как слышите. Подтвердите переход в посадочный аппарат.
- Хьюстон, это Пилигрим, мы в посадочной капсуле.
- Пилигрим, когда отделитесь, передадим вас Гагарину.
- Это ЦУП Гагарин, подтверждаем готовность перехвата. Мы их увидим через двенадцать минут.
- Пилигрим, слышите, прием.
- Пилигрим принял. Команда на местах. Переводим управление на капсулу. Задраиваем люк.
- Пилигрим, это Хьюстон. Отстыковку разрешаем. Подтвердите автономное управление.
- Управление есть. Люк задраен. Все системы в норме. До отделения от станции одна минута.
- Даем отсчет. Мягкой посадки, Пилигрим.
Капитан взглянул на часы. Хотя фабрики «Восток» уже давно не существовало, но он свои «командирские», на титановом браслете, хранил как талисман. Их простая механика никогда не подводила его – ни в болоте, ни в песчаной пустыне. Главное, не забыть завести. И он машинально подкрутил головку, прежде чем скрыть руку в перчатке посадочного скафандра. После всех аварий, случившихся при посадке и взлете, для астронавтов недавно разработали специальные скафандры, отличающиеся от тех, в которых выходят в открытый космос. Они были двойными, и астронавт внутри такого скафандра плавал в особом геле, и с внешней оболочкой был связан сенсорными приводами, позволявшими управлять кораблем. Эти скафандры уже успели прозвать «скорлупой» за твердую внешнюю оболочку, способную выдержать до двух тысяч градусов. Их не особо любили, но облачение на станции в «скорлупу» значило для астронавта одно: скоро будем дома.
Капитан Васильев повернул голову, насколько позволяла «скорлупа», и оглядел всех остальных. Все были спокойны, или так казалось. Экспедиция посещения завершена. Можно ехать домой. Легкий толчок – и посадочная капсула отделилась от станции, где они пробыли больше ста дней. Строительство, выращивание всяких кроликов, кое-что по безопасности родных стран, - всего не перечислишь. Каждый день был занят, и сто дней пролетели быстро. Они успели пристыковать большой модуль «комфорта», и выполнили основную часть работ по его конфигурации – теперь следующим экспедициям будет гораздо веселее. Там и кают-компания, и сауна с турбо-бассейном. Просто дом отдыха, а не космическая станция. Самим не удалось этим добром воспользоваться – как обычно, ученые на земле что-то важное забыли положить в комплект, и без этого модуль «комфорта» оставался мертвым. Следующим повезет больше – привезут эту штуку, запустят весь комплекс, да и места для прогулок прибавится. Главное, что угнетало в начале строительства Международной станции – ограниченность пространства. Пока к первому блоку не пристыковали лабораторию и «грузовик», все сидели как пауки в одной банке, и обстановка была непростой. Единственное развлечение – это отправиться «гулять» по закоулкам станции, вооружившись заданием «проверить все системы». Как раз капитану этой радости доставалось меньше всего. Да и работа у него такая – больше думать о других, чем о себе.
Инженер Хэвиланд повернулся к капитану и жестом показал: Окей, мы готовы. Он улыбнулся. Еще бы, дома у него за время экспедиции уже успела родиться дочь.
Особо вертеться в «скорлупе» не получалось – ремни автоматом натягивались, блокируя любое движение. Астронавт в «скорлупе» был намертво приторочен к своему посадочному ложе, что еще раз подтверждало старый принцип: в посадке астронавт участвует только как подопытный кролик. Управлять вручную было нечем, все делала автоматика, остальное было в ведении Бога. Конечно, существовала аварийная функция управления посадкой, но это скорее была отчаянная попытка дать экипажу возможность понажимать на кнопки, так, для очистки совести – все равно, вмешаться в процесс посадки было почти невозможно. Этим капсулы отличались от «челноков», но с новыми «челноками» у конструкторов что-то не ладилось, а старые на данный момент уже свое отжили. «Скорлупа» могла выдержать и страшный компрессионный удар о землю, если парашюты раскрылись не вовремя, и разгерметизацию, и даже плазму огненного шара, в который могла превратиться капсула при слишком быстром входе в атмосферу.
Но все равно, любому астронавту как-то не по себе, когда это ядро, в котором ты заключен, начинает падать с небес под воздействием только сил гравитации и расчетов какого-нибудь очкастого хакера, убежденного в непогрешимости своего компьютера, сидящего где-то в Хьюстоне, или в этом новом ЦУПе «Гагарин», вся ответственность которого за ошибки сводится к недоуменному «Упс…»
Васильев налетал много дней, и уже второй раз был командиром экспедиции. Он всякое видел, и главный урок, усвоенный им – не полагайся на земные службы. Что бы ни произошло на Земле, там-то никто не погибнет. В худшем случае, кого-то уволят. А здесь – булавочный укол мог стать причиной смерти всего личного состава. И капитан за это отвечает.
Справа от него находилось посадочное ложе биолога. По счастью, в этой экспедиции не было женщин – Васильев каждый раз боялся, что в его команду навяжут даму. Это пусть американцы летают в смешанных командах, а он верил в слова легендарного создателя первых космических аппаратов Королева – «Женщинам в космосе делать нечего». И пусть его обвиняют в мужском шовинизме – пока его голос что-то решает, он всегда будет против. Он вспомнил собственных сына и дочь – почему-то именно младшая дочь мечтала попасть в отряд астронавтов, а сын, к своим тринадцати годам, полностью зациклился на музыке, и сидел дома. Обложенный какими-то миди-приставками, гармонайзерами, вокодерами и еще Бог знает чем, Андрей выползал к отцу из своего подросткового логова только по случаю очередного удачного возвращения папы из полета. Нет, Андрюха был классный парень, и между ними было взаимопонимание – но как только он начинал рассуждать о своих музыкальных экспериментах – папа Вова начинал сохнуть на глазах. Для него вся современная музыка состояла из одного белого шума.
Биолог был бледноват, это была его первая экспедиция, и он не мог не нервничать. Но не смел подать виду.
- Коля, ты как?
- Я нормално…
Биолог был болгарином, и настоящее его имя было «Колио», но все его ласково прозывали «Коля». Он учился в России, бегло говорил по-русски, но смешной акцент иногда давал о себе знать.
Капсула начала трястись. Это значило – входим в атмосферу, и впереди – самое главное. Связь с обоими ЦУПами прерывается, капсула летит, как комета, в облаке плазмы, оставляя за собой огненный след в небе. Ее можно наблюдать визуально, но что происходит внутри – пока не раскроются парашюты и не начнется торможение, никто не узнает.
- Гагарин вызывает Хьюстон. Мы не наблюдаем посадочный аппарат. Точка входа пройдена. Пока не наблюдаем. Что у вас?
- Гагарин, это Хьюстон. Мы их вам передали, у нас тоже нет контакта.
Молчание. Точка входа в атмосферу пройдена, но ЦУП «Гагарин» в заданном квадрате капсулу не увидел. Молчание стало каким-то нехорошим, любое, даже секундное отклонение сулило лишь неприятности. И каждый раз не хотелось думать о плохом исходе. На Земле, в штабе ЦУПа, зависла тяжела пауза. Руководитель полета, генерал Сечко, переводил испытующий взгляд с главного конструктора на старших инженеров, и обратно. Раздался сигнал с одного из пультов:
- Пост номер пять. Кажется, баллистика…
- Что?!!
- Вижу их. Отклонение три-пять. Кажется, баллистика…
Все вздрогнули. Значит, что-то пошло не так. Капсула промахнулась, и промахнулась здорово – теперь она вошла в атмосферу не под тем углом, и падала гораздо быстрее, чем надо. Гораздо быстрее. И падала – не туда.
…Связи ни с кем не было, но Владимир почувствовал угрозу. Что-то произошло не так. Какое-то электронное предательство. И тотчас загорелась красная лампочка – сбой системы наведения на точку входа. Курс не выстроен, и об этом компьютер сообщил экипажу пост-фактум. То есть, мы уже падаем, чтоб вы знали, и делайте, что хотите. Коля посмотрел на лампочку, потом на капитана.
- Я правилно понял?
- Идем по баллистической траектории, - прохрипел Владимир. Говорить было почти невозможно. Перегрузки сочетались с чудовищным ревом, как если бы вас засунули в сопло реактивного самолета. Под рукой Владимира был пульт ручного контроля посадки. Даже с учетом работы сенсорных серво-приводов его «скорлупы», шевелить пальцами он мог с трудом. Данные проецировались на стекло его шлема, и он видел, как запустилась резервная программа посадки. Кто-то все же еще пытается управлять этим снарядом. Он счел необходимым ободрить остальных.
- Джон, Коля. Резерв пошел. Все нормально. Будет жарко. Держитесь. Мы сядем. Никуда… Никуда не денемся… Прием…
- Это Джон. Понял. Бдрж-ж…Будем держж… Жаться…
Что хуже, капсула завертелась волчком. Еще немного – и лопнула бы голова. Владимир из последних сил ударил по кнопкам коррекции курса. Боковые ракеты затормозили вращение, и Владимир на долю секунды отключился, а когда очнулся – все было по-прежнему: рев огненного шлейфа, плавящаяся обшивка капсулы, перегрузка, но чехарда прекратилась, и он снова почувствовал, что снаряд все же как-то управляется. «Что дальше» - подумал он, и тут выстрелили парашюты торможения. Владимир невольно прикрыл глаза – страшный рывок, от которого, даже плавая в геле внутри «скорлупы», он чуть не вывернулся наизнанку, и падение замедлилось. И вдруг – второй рывок, и падение вновь стало ускоряться. «Просто так не отпустит» - подумал Владимир. И был прав. Стропы парашютов перегорели и оборвались, и капсула снова ушла в свободное падение. Последовал третий рывок, более слабый – это раскрылся запасной парашют. «Раз, два, три» - про себя отсчитал Владимир, но ничего не произошло. Он загадал, что если за три секунды с запасным парашютом ничего не случится, то он их выручит. Так и получилось.
- Если слышите… Приготовьтесь к жесткому приземлению. Скорлупа выдержит. И вы тоже. Прием…
Никто не отозвался.
Глава вторая.
Дела еще хуже.
Генерал Сечко смотрел в окно, барабаня пальцами по подоконнику. Он, собственно, ничего там не видел, потому что мыслями был сейчас где-то над выжженной степью, там, где падала посадочная капсула. Как они там, в своих «скорлупках»? Что пошло не так? Эти чертовы инженеры уже сообщили, что за секунду до потери связи они успели получить сигнал об отказе курсовой системы. Почему отказала? Сколько надо все проверять, перебирать своими руками, испытывать на прочность, чтобы это прекратилось? Тысячи раз электроника срабатывала правильно, чтобы именно в момент посадки отказать. Генерал ненавидел предателей, и всю эту электронику в данном случае тоже рассматривал как своего личного врага. Бывает так – персонаж улыбается, вежливо раскланивается при встрече, бросается на помощь, когда не просят, а повернись к нему спиной – немедля всадит нож. Если бы можно было сразу выяснить, кто по нерадивости недоглядел, кто схалтурил – плохо припаял, или гайку недотянул, или просто ушел пить чай вместо проверки – можно было бы отыграться на нем. Теперь ждать расследования, разбирать все по винтикам, и вычислять эту неисправность, и вместе с ней – того гада, который за ней стоит…
Его лицо, обычно красное от особого «байконурского» загара, сейчас было серым, глаза смотрели из-под седых бровей в никуда, и вся его плотная фигура как-то ссутулилась в ожидании плохих новостей. Потерять экипаж при посадке – это не для него. Не для того ему доверили международную станцию, чтобы сейчас, вот так просто, как в каком-то двадцатом веке, угробить всех в спускаемом аппарате. Он персонально вникал в каждый узел, он знал по именам всех, кто собирал эту станцию, знал их семьи, знал их привычки – не было такой мелочи, которую он мог бы упустить из виду. В той или иной степени, он участвовал в закручивании каждой гайки, и сам был частью этой станции. Он чувствовал ее, как собственное тело, и теперь – нет, это было невозможно. Должен найтись какой-то внешний фактор. Что-то могло повредить аппарат снаружи, возможно – перед самой посадкой. Да, другого быть не может. Лишь бы они были живы…
- Товарищ генерал, есть контакт… - на пороге показался Старший Инженер, с видом побитой собаки, - мы их, в общем-то, ведем…
Генерал резко развернулся:
- Как это – « в общем-то»?
- Трансмиттер работает, слабо. Наверное, обгорел… Но связь есть. Мы их ведем. Они спускаются на резервном парашюте. Изнутри данных нет. Только… Квадрат приземления…
- Что? Посылайте встречу. Чего еще ждете? Если знаете квадрат…
- Четыре-тринадцать, - тусклым голосом выдавил из себя Старший Инженер, - квадрат приземления… Четыре-тринадцать…
Генерал Сечко уставился на Главного Инженера. Он даже приоткрыл рот, чтобы высказаться… Но не смог. Не принято было вообще говорить эти слова: «Четыре-тринадцать». Лучше было выматериться прилюдно, или рассказать анекдот про Президента. И то, и другое было бы менее кощунственно, чем поминать эти цифры. «Четыре-Тринадцать». Их страна делала все возможное, чтобы забыть этот ужас. Квадрат «Четыре-Тринадцать» обнесли бетонной стеной, стерли его изо всех карт, и даже спутники не имели права заглядывать в него без особой на то санкции Верховного Главнокомандующего. В него не вели дороги, а пролететь над ним было и нельзя, и невозможно. Его иногда облетали по краю патрульные дроны, но их потом было легче уничтожить, чем дезактивировать. Через центр же этого «квадрата» ни один аппарат перелететь не мог – либо сгорал, либо исчезал.
Все мировое сообщество недовольно косилось на Федерацию, им тогда тоже досталось – по всем европейским странам прошелся отравленный шлейф, и Мировой банк чуть не разорился, финансируя потом работы по очистке территорий. Еще и самой Федерации Сообщество скинулось на саркофаг, и хотя половину средств, по старой традиции, растащили – все же их хватило на то, чтобы отгородиться от смертельной зоны бетонным забором, внутри которого стальная арматура была покрыта хорошим слоем свинца, а поверху стояли генераторы силового поля, защищающие от любых попыток преодолеть ограждение.
После строительства забора, про квадрат «Четыре-Тринадцать» предпочли забыть, и лишь в рутинном порядке бороться с «частными последствиями» - то семена белой травы каким-то чудом перекинутся за забор, и она начнет тихо наступать на фермерские посевы, то местные жители засекут какого-то «мутанта», бродящего по окрестностям, то подземная река вынесет из зоны такое химическое соединение, от которого ученым придется дорисовывать еще пару клеточек к таблице Менделеева.
Из-за этой белой травы, лишенной всякого хлорофилла, местность эту в народе так и прозвали: Зона Белотравья.
Зона Белотравья. Теория «Большого Взрыва».
Давным-давно, в двадцатом веке, на этой территории стояла атомная станция. Но после знаменитой Чернобыльской катастрофы станцию сочли небезопасной, и закрыли. Это для общей публики. На самом же деле никто ее не закрывал, а лишь препрофилировал в секретный радиофизический институт. Да, мощности реактора вполне хватало на эксперименты, а поскольку игры с пространством – временем были запрещены по всей земле, то все делалось под прикрытием «консервации» старой станции. Так вот ее консервировали-консервировали лет двадцать, и даже успели сделать много разных открытий, например, что бозон Хиггса – вовсе не бозон, а целое созвездие разнородных частиц, вроде мини-галактики, и некоторые ученые успели состариться за это время, причем даже не могли объяснить другим – где именно они состарились. Официально, все жили под Москвой. Вот уезжал такой ученый в это самое «Подмосковье» - и растворялся, и родные о нем забывали. А потом возвращался уже весь седой, но счастливый, но все равно никому ничего не мог объяснить. Потому что это все была – Государственная тайна, и награды их были – «За достижения», а какие конкретно – об этом знать не велено. Но народ поговаривал, что среди всего прочего, на этой станции пытались воспроизвести те чудеса, которые случились в пресловутом Чернобыле. Это когда предметы сквозь стенку нетронутыми пролетали, или часы у всех в разные стороны крутились. Моделировали, значит, условия той катастрофы, чтобы изучить новую физику – к которой удалось прикоснуться только ценою такого бедствия. Еще не было слова этого – Новая Физика, но кое-кто из ученых уже догадывался, что все обстоит совсем не так, как кажется современной цивилизации, да и военные уже потянули свои цепкие руки к ученым за «Новым Оружием», или как они тогда называли, «Оружием Новых Принципов Действия» - ОНПД.
И никто, к сожалению, никто не озаботился задачей хотя бы проверить, на чем эта станция стояла.
В те годы и тоннели метро копали наугад, неожиданно проваливаясь в подземные озера, и дома строили бездумно – то над карстовыми пещерами, и дом вдруг уходил вниз со всеми жильцами, то на оползнях. И даже атомную станцию они построили над подземной рекой, но они об этом не знали. А река, своенравная и могучая, делала свое подземное дело, меняла русло, размывала грунт и подтачивала бетонное основание реактора. К тому же никто не ведал, что начало свое эта река брала в болотах за тысячу километров к северу, как раз там, где лихие нефтяники подрывали «мирные» ядерные заряды, чтобы разведать нефть. Нефти нашли мало, свернули свои вагончики и уехали. Болото же стало считаться местом проклятым. Местных жителей там было мало, а со временем не стало совсем. Считалось большим грехом подходить к краю этого болота, потому что из него иногда вырывался Злой Дух Куль, и убивал странников своим огненным зловонным дыханием. Кое-кто из аборигенов попытался утащить брошенные нефтяниками железяки, но с ними Куль жестоко поквитался: все расхитители облысели, покрылись волдырями и умерли в страшных мучениях. После этого уже никто не рисковал приближаться к проклятому месту.
А воды подземной реки стали светиться холодным голубоватым светом, и если кому-нибудь из любопытных спелеологов доводилось увидеть это свечение, то наверх такой спелеолог уже не поднимался.
И вот, лет сорок, а то и пятьдесят назад, как раз во время некого эксперимента по смещению порога превращения плазмы в гипер-поток (а гипер-потоком довольные ученые называли только что полученное им состояние вещества, в котором частицы двигались со скоростью, превышающей скорость света, и таким образом, как им казалось, они открыли путь к конвертации вещества во время – «вам миллиард лет так завернуть, или внарезку?» - и обратно), когда этот самый порог действительно начал сдвигаться, сперва под влиянием лазеров, а потом – уже по своей воле, и помимо контроля не успевших ничего понять ученых, вот в этот самый момент чертов реактор начал куда-то проваливаться. Ну кто знал, что река постаралась на совесть, и промыла под ним гигантскую пещеру, своды которой начали складываться именно сейчас? Все полетело вниз – в единое пекло, графитовые стержни остались наверху, и уже ничто не могло остановить адскую машину от разгона.
Позднее, Отец Репрезенций пытался моделировать на своем компьютере, что же за котел это получился, но классическая физика пасовала. Получалось, что произошла ядерная реакция, радиоактивная вода из подземной реки мгновенно испарилась и дезинтегрировала на атомы, и атомы водорода стали пищей для уже термоядерной реакции, и все это в сочетании с гипер-потоком породило некий парадокс, зону аномального времени и совершенно непонятного состояния вещества. Нельзя было подойти даже к краю образовавшейся воронки, не то, что к ее центру. Поэтому и пробы того, что получилось, взять было невозможно. А поскольку итог реакции остался так же неясен, как и ее механизм, об этом решили на время забыть, дабы заняться более важными вещами – ликвидацией последствий.
Многие считают отца Репрезенция выскочкой, но я придерживаюсь другого мнения. Кто-то же должен был взять на себя наведение порядка на этой отрезанной от Большой Земли территории – поди ты объясни тем же Безухим, или Червякоидам, что не надо толкаться вокруг наших немногочисленных ресурсов, и лезть через Стену тоже не надо, равно как и подкопы рыть. Раз уж мы здесь – ведите себя достойно. Можете размножаться – размножайтесь, но в пределах. Изучайте, во что вы превратились, или откуда взялись. И самое лучшее – не лезьте к нам со своим общением. Пусть мутанты живут с мутантами, люди – с людьми, а Непонятные Сущности, или, как мы их еще называем, Тени – со своими собратьями, откуда бы они ни пришли.
Верховники Зоны долго бы тоже между собой препирались, в то время как вокруг бы все приходило в упадок, потому что кроме защиты своего принципа РавноДействия их вообще ничто не волновало. Поэтому, хотя Репрезенция и зовут «отступником» за нарушение этого принципа, но я так не считаю. Кто-то должен был взять все в свои руки…
…И потом – Верховникам ведь оставили все их прерогативы. Все их исследования, весь их уклад жизни, и даже совещательный голос в Правлении – все им Отец Репрезенций сохранил, и мы его поддержали. Главное, что Репрезенций сам не вмешивается в нашу жизнь, и большую часть времени уделяет исследованию Книги Причин, которая нам всем облегчает существование. Мы хотя бы знаем, отчего, или примерно, отчего все так получилось. А значит – можем себя защитить, и вести достойную жизнь. До недавних пор, мы знали о нашей Зоне гораздо больше, чем умники по ту сторону Стены. Но разве дело – давать советы тем, кто считает, что нас вообще не существует? Поэтому мы с сожалением смотрели на все их попытки проникнуть сюда, подбирали их обуглившиеся летательные аппараты, старались, зачастую тщетно, спасти их технику… Но эти умники, что заварили такую кашу на собственной планете, готовы были скорее послать на верную смерть взвод – другой ни в чем не повинных солдат, чем просто сесть и задуматься о том, как же именно надо себя вести в такой ситуации.
Одним словом, когда Отец Репрезенций нам объявил, что главной нашей задачей должна быть полная изоляция, и выход из Зоны закрыт навсегда, мы полностью с ним согласились.
- Товарищ генерал, бойцы группы поиска доставлены, - как-то деревянно отрапортовал Второй заместитель. Генерал Сечко положил трубку, в которую только что грозил кого-то отдать под трибунал, и заспешил вниз. Железная лестница отзывалась каждому шагу, и генералу показалось, что это звенят колокола в его голове.
Под ярким солнцем тщательно вымытый, сухой асфальт плаца перед Управлением показался генералу белым. Прикрыв рукой глаза от света, генерал молча изучал выстроенный перед ним отряд. Бойцы были что надо – из элитной десантной части, все, как на подбор. Серьезные, боевые, экипированные по последнему слову военной техники, готовые тотчас по приказу командования отвинтить кому-нибудь голову. Они знали себе цену, поэтому по привычке подыгрывали ситуации – стояли, особо свирепо насупившись, при этом замерев так, что даже не чувствовалось их дыхания. Заместители тоже молчали, вопросительно глядя на генерала Сечко. Они очень постарались, собрав этот отряд. Сейчас, когда вина за происшедшее нависла равно над всеми, они тоже играли в немую игру: «Да, мы виноваты, и понесем наказание, но мы все делаем так, как нас учили, и вернем ситуацию под контроль». Генерал еще раз взглянул на спецназ, и с затаенной горькой усмешкой перевел взгляд на своих помощников. «Сколько же вас у меня, - подумал он, - И никто ничего не понимает». Помощники напряглись, поскольку поняли – сейчас генерал скажет решающее слово.
- Не годятся, - бросил генерал, развернулся и пошел в Управление.
…Второй заместитель бросился вдогонку:
- То есть, как «не годятся»? Мы еле уговорили генерала…
- Вот сами и разбирайтесь с генералом Томским. Хороши, да не про то…
Второй заместитель остановился, отупев на ходу. Как это – «не про то»? Он еле уговорил Томского отдать лучших спецназовцев «Беты» для экспедиции, из которой еще никто не возвращался. Сколько личной энергии, не говоря уж звонков «кому надо» было потрачено, чтобы генерал Томский пожертвовал своими ребятами – он с каждым из них попрощался, дал отцовский наказ – и ребята сами готовы умереть, но найти этих космонавтов… Что же теперь – «Нет, спасибо, езжайте домой»? А может, у генерала Сечко в голове схемка перегорела от бессонных ночей?
Но генерал Сечко каким-то инстинктом понимал, что поход в квадрат «Четыре-тринадцать» не будет чисто военной операцией. И лучшие из лучших боевиков напрасно положат свои жизни, не добравшись даже до середины Зоны. Там работают другие правила… И нужны другие люди.
Он остановился, оглянулся на замершего в глубине коридора Второго Зама и скомандовал:
- Немедленно совещание. Первый список. Ко мне в кабинет.
Первым списком называли перечень лиц с высшим уровнем допуска. Еще ни разу «первый список» не собирался, поскольку не было сколь либо серьезных катастроф. Все знали, что Сечко предпочтет все решить сам, поскольку изо всех людей вокруг он доверял безоговорочно только себе. Специалисты подчас ворчали, что их игнорируют, но, с другой стороны – были спокойны, ведь ответственность генерал тоже всегда брал на себя.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)