Из цикла историй под общим названием «ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ».
* * *
Любаша, симпатичная рослая девица в возрасте давно на выданье, одиноко живущая после смерти родителей в маленьком родительском доме, наконец-то, по-настоящему влюбилась.
Но эта запоздалая любовь не приносила ей никакой радости, наоборот - сплошные огорчения и бессонные ночи. Потому что была она, эта любовь, изначально безнадежно-безответной, а потому абсолютно бесперспективной.
А влюбилась Любаша (это же надо же такое!), в знаменитого американского киноактера Кларка Гейбла, посмотрев старый фильм «Унесенные ветром», который вдруг прокрутили в их поселковом клубе. В бесподобного Кларка, мужчину её мечты, который умер ещё до того, как она, Любаша, появилась на свет. Так что надежды на взаимность у неё не было ни-ка-кой!
Но сердцу - не прикажешь. И Любаша сохла от любви, потеряв аппетит и сон. Она постоянно думала только о Кларке, ни на минуту не расставалась с его фотографией, вырезанной из журнала и аккуратно наклеенной на картоночку.
Вечером, за ужином, Люба ставила портрет любимого на стол, а перед ним – столовый прибор, и они вместе ужинали, как добропорядочная супружеская пара. Любаша рассказывала Кларку о новостях на своей фабрике, о том, что она опять перевыполнила план и её опять повесили на доску почета. И про свою лучшую подружку Ирку, которая в последнее время, непонятно почему, отдалилась от неё, от Любаши. «А сегодня, вообще, представляешь? Пришла с фонарём под глазом! И рассказывает ей, Любе, сказки, что ударилась об угол стола!». Кларк внимательно слушал, не перебивал, и как казалось Любаше, даже гордился её трудовыми достижениями и молча осуждал вместе с Любой недостойное (в смысле вранья), поведение подруги.
Потом они недолго смотрели телевизор – ведь завтра опять рано вставать на работу, и шли спать. Любаша целовала Кларка перед сном, клала портрет на соседнюю подушку и засыпала, повернувшись к нему лицом.
Только всё это было не то. Не то! Люба таяла и чахла на глазах. Она понимала, что продолжаться так не может, что каким-то образом ей нужно избавиться от этой, иссушающей её душу и тело, любви.
И, в один прекрасный день, предварительно посоветовавшись с подружками, которые оказались (и кто бы мог подумать?), очень даже осведомленными в подобных делах, Любаша разжилась у них адресочком, прихватила с собой фотографию Кларка и поехала в город, к гадалке.
Отсидев длинную очередь в коридоре перед дверью с табличкой «АМАЛИЯ. Черно-белый индийский маг», перед дверью, в которую все входили, но не вышел обратно ни один человек, она с некоторым волнением и холодком под ложечкой, толкнула ручку. И, раздвинув тяжелую бархатную занавеску, осторожно, бочком, протиснулась в комнату.
Посередине большой комнаты, стены и потолок которой терялись в полумраке, освещенной только светом многочисленных горящих свечей, стоял круглый стол.
За столом, вперив в дрожащую Любашу пронзительный взгляд черных глаз, сидела индийский маг: немолодая крупная женщина непонятной национальности с плохо побритыми черными усами и большой родинкой-бородавкой прямо на кончике мясистого носа. Голову мага украшала белоснежная чалма с огромным, размером с куриное яйцо, сверкающим бриллиантом.
- Амалия Абрамовна! – не вставая, представилась маг. - Да не трясись ты так, деточка! Иди, присядь.
Любаша подошла к столу и села, словно проглотив палку.
- Нууу, так не пойдет. Ты расслабься, расслабься. Ты же сама ко мне пришла? Всё должно быть на полном доверии.
Женщина, сидящая напротив, несмотря на чалму и длинную сигарету в янтарном мундштуке, чем-то неуловимым сильно напоминала ей тетю Дору, мамину сестру. И Любаша расслабилась и рассказала Амалии, словно родной тётке, всю историю своей грустной любви.
Амалия всё внимательно выслушала и пришла к решению, совершенно неожиданному для Любаши.
- А зачем тебе от неё избавляться, от любви-то? Люби себе на здоровье! А его, голубчика, объект, мы просто возьмём и сюда притянем. На наши "твёрдые планы".
- Как это?
- Как – это тебе знать не надо, любочка моя. А только явится он, голубчик, к нам сюда в лучшем виде.
- Прямо сюда?
- Да зачем же? Здесь он мне совершенно не нужен, твой Кларк. Да и вообще, между нами, он – не в моем вкусе. К тебе домой мы его опустим, так сказать, прямо к тебе домой. Прямо на коечку.
- Ко мне домой? Мертвого?
- Нууу, зачем же - мертвого? Живого, очень даже живого - сама убедишься! В плотном Астральном теле. В плотненьком таком... теле... плотнюсеньком...
Разговаривая с Любашей, Амалия уже что-то смешивала и растирала, постоянно сверяясь с очень старой по виду, толстой книгой.
- А что, и Кларка можно?
- Да кого хочешь! Нам – без разницы. Даже самого Владимирыча можно. Только с Владимирычем - посложнее будет. Владимирыча – его только по ночам, да и то не каждый месяц – уж больно востребован! Так что, может, Владимирыча?..
- Зачем же мне Владимирович? Я Кларка люблю!
- А раз любишь, так скажи - хочешь своего Кларка в себе домой? Не слышу?..
- Конечно, ну конечно же, хочу!
- А если хочешь – так и получишь. А сейчас – поезжай, не мешай процессу. Да деньги-то не суй мне в руки! Деньги там положи, в вазочку. Таксу знаешь?
- Знаю, знаю! Спасибо Вам, Амалия Абрамовна! Большое спасибо! А когда?..
- Нууу... Дело не простое. Не какой–то там тебе приворот-отворот. Осаждение на плотные планы, всё ж–таки. Думаю... пару-тройку дней возьмет. Тут вот ещё какие-то помехи на линии...
- А не обманете?
- Нууу, что ты, деточка?.. С этого живем! Даже и не сомневайся! Фирма веников не вяжет, у нас – доставка - с гарантией! Только предупредить я тебя должна – никому про него не говори и никому его не показывай. А то развеется «как дым, как у-у-утренний тумаа-а-а-ан»...
Домой Любаша добралась уже к вечеру. Сняла пальто и, даже не поев, занялась генеральной уборкой в своем, и без того сверкающим чистотой, доме: всё-таки гость не простой ожидается – американский!
Назавтра, после работы, заскочила в продмаг и, не стоя за тратами, прикупила кое-что из продуктов, подороже и получше – так, на всякий случай. Дневной солнечный свет немного отрезвил её, и вчерашние надежды уже не казались такими радужными и осуществимыми.
Миновав сени, поставила сумки на пол, нашла ключ, вставила его в замок и... прислушалась на какой-то странный звук. Звук доносился из-за закрытой двери Любиной квартиры и походил на громкое кошачье шипение, перемежающееся низким горловым рокотом. «Мурзик, что ли?.. На кого это он так? Го-о-осподи...». Любино сердце подскочило к горлу, не давая ей дышать. «Неужели?..». Она повернула ключ и распахнула дверь.
На стоящей посередине кухни табуретке, прижимая к груди окровавленную, разодранную кошачьими когтями руку, сидел маленький плюгавенький мужичонка в домотканой рубахе, лаптях и, свисающих складками штанах не по-росту. Вытаращив на него глаза и понимая, что говорит полную глупость, Люба спросила:
- Ты кто?.. Кларк Гейбл?..
- Убери зверюгу, боярыня! Порвет ведь! – заныл мужичонка. – Кыш отсюдова, окаянный! Свят! Свят! Свят! Слышь, боярыня, убери зверюгу–то! Христом-Богом прошу…
Не говоря ни слова, Люба глянула на часы, молча развернулась, вышла из комнаты, прихватив с собой кота, закрыла дверь на ключ и заспешила на остановку: у неё ещё был шанс успеть на последний автобус в город.
*
- Вы же сказали – «доставка с гарантией»?! Кто он такой, этот несчастник, там, у меня на кухне? Кто?!
- Не знаю, мамочка, не знаю. Очевидно, произошел сбой в «системе», скажем так – мысль зашла за мысль. Или Пространство не туда искривилось, не в ту сторону. Откуда же я знаю, деточка, что там у них случилось? Пе-ре-пу-та-ли, наконец. Моё дело – заказ сделать правильно. А что там у них в чёрном ящике - этого я, милочка, не знаю и не ведаю.
- А мне что же теперь? Мне-то, что делать?!
- Тебе? Успокоиться и – подождать. Починят, поправят – и получишь ты своего Кларка в лучшем виде. Поменяют одного на другого, всего и делов-то. Так что – терпение... терпение.
- А сколько ждать-то?..
- А вот этого я, любочка моя, не знаю. Издержки производства. Случается. Редко - но случается. А так – доставка у нас – с гарантией!
*
Вернулась Любаша домой только на следующее утро, первым автобусом: просидела остаток ночи на автобусной станции. Прежде, чем вставить ключ в замок, с надеждой прислушалась. Из-за двери доносился могучий храп. «Нет! Не с её счастьем... Это же надо же! Такой маленький, а храпит, как большой».
Мужичонка спал, всё также сидя на табуретке посередине кухни. Руку он перевязал оторванным подолом рубахи. На повязке проступала кровь. «Сильно он его, Мурзик-то, полоснул. А где он сам?..». Обычно, если Любы не было дома, кот всегда встречал её на улице.
Мурзик был дома: свернувшись калачиком, он спал на коленях у незваного гостя. «Как попал-то, через форточку, что ли? Ишь, подружились уже. Пррредатель!». Люба подошла к спящему гостю и, взяв кота за шкирку, рывком сняла с колен и бросила на пол. Мурзик обиженно мявкнул и сделал попытку запрыгнуть обратно. Любаша решительно отпихнула предателя ногой, тот настаивать не стал, сел в стронке и начал умываться.
Гость вскинулся, проснувшись, увидел Любашу и испуганно сжался, став ещё меньше.
Дома было холодно. И не удивительно. Зима на носу, ни сегодня–завтра пойдет снег, а печку она, за всеми этими хлопотами, вчера протопить не успела. И непрошенный гость дрожал в своей тонкой рубашонке, как брошенный щенок под забором. «В конце-то концов, он не виноват, что его по ошибке ко мне закинули. Это же надо же - перепутать это несчастье с моим Кларком!». Любаша вышла в сени и сердобольно принесла несчастью из сеней старый, ещё дедов, тулуп. Воодушевленный таким приемом, несчастье поднял на Любу глаза, синие, как лен на поле.
- Боярыня... не прогневайся... мне бы... по нужде.
Любаша с усилием отвела взгляд от этой небесной синевы и показала жестом в направлении сеней – удобства у неё были там. Разговаривать с ним она не хотела: ей казалось, что если заговорит, то вроде как примет этого шлемазла у себя, а принимать его Люба не собиралась ни под каким соусом!
Мужичек соскочил с табуретки и резвенько побежал к выходу. Когда гость встал и выпрямился, оказалось, что он не так уж и мал. Не высок, конечно, но и не карлик, как показалось вначале, а нормального среднего роста, нууу... может чуть ниже среднего, но совсем чуть-чуть, просто тощий очень, замурзанный и какой-то... прибитый... что ли.
Люба растопила печку и поставила на неё выварку с водой – «Пусть уже помоется, а то уж больно дух от него!». А пока, суть да дело, разогрела борщ и налила гостю в большую миску, положив туда кусок мяса. Нарезала хлеб. Все это поставила на стол и сделала приглашающий жест рукой: сама она есть не хотела, какая уж тут еда?
- Благодарствуйте, боярыня!
Садиться за стол несчастье не стал, взял предложенное, пристроился на полу в уголочке, скрестив ноги по-турецки, перекрестился и начал есть. Не торопясь, аккуратно подставляя под каждую ложку ломоть, чтобы не накапать на пол.
Когда гость поел и согрелась вода, Люба принесла из сеней большую детскую ванну, в которой когда-то купала мама её саму, поставила возле печки, в нише, налила в неё горячей воды, положила рядом кусок мыла и старую отцовскую одежду: исподнее, брюки и рубашку. Задернула занавеску, жестом показала наблюдающему за ней несчастью, что он может приступать, надела пальто и вышла на улицу. Проветриться и подумать.
Когда Любаша вернулась, помытое несчастье, укрывшись тулупом, сладко спал на половичке возле печки.
*
День сменял день. Вот уже и снег лег. А обещания Амалии так и оставались пустым звуком. И Люба даже как-то успела привязаться к своему постояльцу - всё живая душа в доме. А то, в последнее время, всё одна да одна... Все её бывшие подружки-холостюшки как-то постепенно отошли от неё, стали такие домоседки - «Вожжами из дома не вытянуть!». Да и гость постепенно пообвыкся, дичиться перестал, начал с Любой за один стол садиться. Отъелся, посвежел. Но разговаривать – так она с ним и не разговаривала. «Ещё чего!». И вот однажды ночью...
То ли печку Люба натопила сильней, чем обычно, то ли ещё что... Да только никак не могла она заснуть, лежа в своей широкой девичьей постели, на жаркой приданой перине. Ночь двигалась к половине. Любаша ворочалась с боку на бок, не находя себе места. За окном шел снег, медленно так, крупными хлопьями...
А в кухне, на половичке возле печки, вздыхал и ворочался с боку на бок непрошенный Любин гость, с глазами, синими, как лён на поле.
И как-то вдруг так получилось, что Люба, неожиданно для самой себя, заговорила с ним. И как заговорила!
- Иди сюда! - сказала ему Люба, не веря своим собственным ушам. – Иди! Что ты там, как собачонка, под порогом? Иди! Кровать широкая, для двоих места хватит.
Гость долго уговаривать себя не заставил, и мигом оказался у Любы под одеялом
- Ух, какая ты жаркая, боярыня! А звать–то тебя как? Любой? Любушка, значит, Любавушка...
Назавтра, придя с работы, накрыла Любаша праздничный стол. Деликатесы разложила, купленные для Кларка, пооткрывала все банки: со шпротами, с ветчиной импортной. Рюмочки поставила. Нарядилась. Сели за стол, как положено. Себе налила «красненького», а ему, как мужику – стопочку «беленького. Чокнулись. Она свою – выпила, а он свою – обратно на стол поставил.
- Что, Васенька? Что-то не так? – забеспокоилась Любаша.
- Да нет же, Любавушка, лебедушка моя, всё ладно! Просто… непьющий я.
- Непьющий? Как это – непьющий? Совсем непьющий?!
- Совсем.
- Господи, да разве же бывает такое? Рассказать девкам – ведь никто не поверит! Вот только рассказать нельзя.
- А ты и не сказывай. Зачем им знать, девкам-то твоим?
- Да ты что! Знаешь, как похвастаться хочется? Непьющий. Надо же...
Сама Любаша приняла ещё рюмочку, расхрабрилась и задала своему Васеньке волнующий её вопрос
- Скажи мне, Васенька, а ты… женатый?
- Я–то? Знамо дело, женатый. Жену Авдотью имею. И деток: Ивана, Агриппину, Аленушку, Прокла, Афанасия, Никитку, Татьяну и Данилку... и, ещё этого, как его, младшенького – Андрейку!
- Ско-о-олько? Девятерых, что ли? Сколько же тебе лет?
- А Бог его знает. В счете-то я не шибко силен. Оженили молодого, а потом жена начала, почитай, каждый год детей рожать. Степашка, Нюра, Васятка, Марийка – тех Бог прибрал, а остальные – живые, Слава Господу!
- Васенька, - ещё больше расхрабрилась Любаша, – а ты домой, к жене, вернуться не захочешь? - И замерла, ожидая ответа.
- К жене-то? Не. Не хочу! По деткам, врать не буду – скучаю. А вот к жене – нет!
- А почему, Васенька? – немного успокоилась Любаша.
- Почему? А била она меня!
- Била? Да за что же она тебя била?
- А за то, что криворукий я, к хозяйству не приспособленный. Ничего не умею делать... акромя детей. Никчемный, одним словом.
- А я тебе на это так скажу!- совсем расхрабрилась Любаша. И, зардевшись, сказала, как гвоздь забила: – Каждый должен делать то, что у него хорошо получается! Я тебя
работать не заставлю.
И началась у Любаши новая жизнь. Расцвела, похорошела. Ходит такая счастливая, ну просто до неприличия. Никто ничего понять не может, вопросы ей задают, а она на них только загадочно улыбается. Чудеса какие-то – да и только. Одна подружка Ирка ни о чем не спрашивает, смотрит так... понимающе. И в своем этом счастье, начисто забыла Люба про Амалию. И про данное ею Любе обещание.
*
Вот уже и зима пошла на исход, и с крыш закапали первые капельки. Любаша шла по улице, прижимая к сердцу купленную для Васеньки, по его просьбе, балалайку, и полной грудью вдыхала весенние запахи. После работы она смоталась в город за инструментом, купила самый дорогой. «А что? Ей для своего Васеньки ничего не жалко! Вот радости-то будет!».
С предвкушением радости и улыбкой на губах, Любаша отомкнула дверь и прямиком прошла в спальню – спит, наверное, как всегда, лежебока синеглазый! И остановилась, как вкопанная...
На её кровати, на ИХ кровати, поверх белоснежного покрывала с кружевами, даже не сняв лакированных ботинок, лежал и курил сигару – «О! Нет! Только не это!» – начисто позабытый ею, звезда мирового кино Кларк Гейбл!
Не меняя положения, Кларк сделал ей ручкой
- Как поживаете, мэм?
- Мэм?.. Какая я тебе мэм?! Да кто ты такой, что бы валяться тут, на нашей кровати?! Да ещё и в ботинках?!
Удивленный таким неожиданным приемом, Кларк сел и надел цилиндр, лежащий рядом
- Ну... я... вообще-то... вроде как – жених.
- Же-них?! Да какой ты, к черту, жених?! Нет, вы только на него посмотрите! Жених выискался! Жени-и-их! Где мой Васенька?! Тебя спрашиваю! Не знаешь?! А ну, убирайся отсюда немедленно, пугало голливудское!!!
Любаша подскочила к Кларку и замахнулась на него балалайкой. И ударила бы, если бы перепуганная звезда, шарахнувшись в сторону, не растаяла в воздухе...
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что Васеньки нигде нет, Люба выскочила из дома и понеслась к автобусной остановке: у неё ещё был шанс успеть на последний автобус в город...