Из цикла историй под общим названием «ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ».
*
А он всё хрумкал и хрумкал. Там, в театре. И это было так страшно! И от страха невозможно было заснуть. Неужели они не слышат? Ну почему её братья, такие храбрые, не встанут и не прогонят его? И так – каждую ночь! А что будет, когда кончатся все макароны, вся муку и весь сахар? Тогда он тихонечко вылезет из театра, тихооонечко, чтобы не услышали её братья, придёт сюда, в комнату, и съест её, Маришку! Сначала утащит к себе, а потом... Может, позвать их? Нет! Стыдно! Стыдно быть трусихой!
Маришка поплотнее зарывается в одеяло, не оставив даже маленькой дырочки, чтобы дышать - может быть он, когда придёт, не заметит её? И лежит под одеялом тихо-тихо, почти не дыша.
*
- Эй, трусиха! Вылезай из-под одеяла! Не стыдно тебе? День уже! Там, в театре, твой голодный приятель тебя заждался...
- А ну-ка! Я вас! Сейчас же перестаньте её пугать! А ты не бойся, милая – никого там нет. И чтобы я больше не слышала!
- Да мы не пугаем, бабуля - мы шутим!
- Так вот – чтобы я больше не слышала этих шуток! Понятно вам?
- Понятно, бабуля.
- Ну, а если понятно, то умываться и - за стол. Завтрак стынет.
Маришка вылезает из-под одеяла и жмурит глаза от яркого света. Она сидит на кровати, свесив ноги, маленькая девочка в одних трусиках, со спутанными кудрявыми волосами и смотрит в окно.
За открытым окном – летнее утро. Уже вовсю светит солнце и поют птицы. Ну вот. Опять она проспала. Опять бабушка без неё собрала все яички в курятнике. И всё из-за «этого»! Это из-за него она боялась спать – потому и проспала!
Маришка натягивает платьишко, лежащее рядом с кроватью на стуле, и в задумчивости останавливается посередине комнаты.
Для того, чтобы выйти на улицу, в летнюю кухню, где бабушка уже приготовила завтрак, у неё есть два пути: первый – это вылезти через окно, а второй – пройти через дверь. Но внизу, под окном, густые заросли крапивы и, если спрыгнуть с подоконника, то обязательно в них попадешь. И потом – долго! - всё будет болеть и чесаться. Это - первый путь. А второй... Чтобы выйти через дверь, надо миновать тёмные сени, а там... Там, в сенях, в театре сидит его Хозяин! Хотя... Если он всю ночь ел макароны и сахар, может, он не такой уж и голодный? И вообще - может Хозяин спит? А за окном – крапива...
Поразмыслив, Маришка принимает решение в пользу второго пути.
Она тихонечко подходит к двери, ведущей в сени, замирает, собираясь с духом, а потом, зажмурив глаза, бежит на улицу мимо театра - небольшой ниши сбоку сеней, завешенной тёмно-красной бархатной занавеской – там бабушка хранит свои припасы. Пробегает очень быстро, и только поэтому Хозяин не успевает схватить её за подол платья. Не спал. Но - не успел!
Выскочив на свет, Маришка облегченно переводит дух – Уффф... Но больше этой дорогой она не пойдёт ни-ког-да! Уж лучше – в крапиву!
Её братья, Саша-большой и Саша-маленький, уже сидят за столом возле парящей миски с картошкой. Бабушка разливает по кружкам молоко.
Саша-большой, Маришкин двоюродный брат, незаметно толкает локтем Сашу-маленького, её родного брата, делает большие глаза и показывает на сестру – оба заговорщески хихикают.
Маришка усмиряет дыхание, гордо поднимает голову, и медленной походкой, нога за ногу, независимо проходит к умывальнику мимо братьев с разочарованными лицами – Ни-ког-да ни-ко-му она не покажет, что боится! Потому что это – стыдно! Не по-лу-чи-те! Что? Съели?
*
«Вот-так-так... Вот-так-так... Вот-так-так...» - выстукивает колёсами пригородная электричка. В одном из полупустых вагонов, откинувшись на спинку сиденья и глядя в окно, сидит Марина Григорьевна, пожилая женщина с седыми кудрявыми волосами. Рядом с ней, на полу, стоит небольшая дорожная сумка – так, кое-что на первый случай. Остальной багаж ей доставят попозже, прямо туда - сервис...
А держит она свой путь в Пансионат, а, говоря по-простому, по-старому - в «Дом престарелых». И Пансионат этот, надо сказать, не из самых худших – будет у неё там своя отдельная комната. Хоть и не большая, но – светлая. И крохотная кухонька-ниша – а вдруг захочется ей самой себе что-нибудь приготовить? Санузел свой, отдельный, холодильничек, телевизор. И даже балкончик в комнате есть! Хорошие условия, ничего не скажешь. Хо-ро-ши-е! И главное – всё время под присмотром врача. И прочего медицинского, да и не только медицинского, персонала. И не одна!
Под мерный стук колёс, глядя в окно и ничего в нём не видя, размышляет Марина Григорьевна о своей предстоящей счастливой, спокойной жизни. Да и не только о предстоящей. И глаза её медленно наполняются слезами. Она бросает взгляд на уткнувшегося в газету соседа напротив, снимает очки, достает из сумочки носовой платок и незаметно, отвернувшись к окну, промокает слёзы – Ну всё, Марина, всё! Прекрати! Стыдно! Никто не должен видеть твою слабость! Всё-всё-всё! Пытается отвлечься, читая заголовки в повёрнутой к ней стороне газеты, но беспокойная мысль цепляется за какое-то слово, и снова забрасывает её в прошлое...
*
...Окончание школы. Последний экзамен. В школе кипит ремонт – торопятся привести всё в полный порядок к выпускному вечеру. И по этой причине последний экзамен – сочинение, пишут не по своим классам, а все вместе – в уже отремонтированном актовом зале. Марина, круглая отличница, претендентка на золотую медаль, нервничает. Время идёт, а она ещё ничего толком не написала. А то, что она написала – это просто стыдно показывать людям!
А причина её нервозности – новый занавес на сцене, повешенный после сделанного ремонта – роскошный занавес из тёмно-красного бархата. Этот занавес беспокоит Марину и не дает ей сосредоточиться. Он словно парализует её, вызывая какой-то непонятный страх, какое-то непонятное чувство опасности.
И Марина, первая претендентка на золотую медаль, даже не дождавшись окончания экзамена, встает и уходит из зала, забрав с собой незаконченную работу.
Потом она пересдаст экзамен, напишет это злосчастное сочинение, и, сидя в пустом классе, напишет хорошо, очень хорошо, так, как она умеет. Но это будет потом. А медаль... Ну, что же. Видно - не судьба.
«Вот-так-так... Вот-так-так... Вот-так-так...»
Приёмные экзамены в институт Марина сдает на общих основаниях, ведь медали-то нет. В институт, о котором мечталось. И, несмотря на то, что желающих поступить – «море», и сумасшедший конкурс, Марину это не пугает и не останавливает – она чувствует себя уверенной и хорошо подготовленной. У неё нет абсолютно никаких сомнений, что она этот конкурс выдержит. И всё было бы именно так, если бы...
Марина сидит перед экзаменатором за длинным столом, за которым, кроме неё, сидят ещё несколько человек сдающих, каждый перед своим принимающим. Сидят достаточно близко и говорят все одновременно, временами заглушая один другого. Но это ей совсем не мешает сосредоточиться. Мешает ей совершенно иное - все эти несколько столов, объединенных в один, накрыты общей скатертью. Длинной, до самого пола, потёртой скатертью из тёмно-красного бархата...
Потом она поступит в другой институт, тоже хороший, может быть, даже более престижный. Но это будет потом. А мечта... Ну, что же. Видно - не судьба.
«Вот-так-так... Вот-так-так... Вот-так-так...»
А её любовь? Единственная настоящая любовь, которая закончилась так печально. Если бы она тогда не ушла, резко и неожиданно, не желая ничего объяснять ни сразу, ни потом. Как последняя дура! Боже, как стыдно! Да и что она могла объяснить? Что она могла сказать в свое оправдание? Что там, на даче, куда они приехали на долгожданную встречу, закрывая вход, висели занавески из тёмно-красного бархата? И что она не могла заставить себя раздвинуть их и войти? Как она могла сказать об этом? Да и кто бы ей поверил? Как смешно! И как больно...
Потом Марина встретит другого, тоже очень хорошего человека, может быть, даже более хорошего, и выйдет за него замуж. Но это будет потом. А любовь... Ну что же. Видно - не судьба.
«Вот-так-так... Вот-так-так... Вот-так-так...»
Муж Марины, художник–дизайнер, был действительно очень хорошим человеком, добрым и любящим, весёлым и щедрым. И прожила бы Марина с ним, как говориться, словно у Христа за пазухой, до последних дней своей жизни. И семью бы построила крепкую, и детей родила. Если бы не...
Было у него одно профессиональное увлечение, губительное для Марины – просто какая-то патологическая страсть к тёмно-красному бархату. И однажды, практически в самом начале их совместной жизни, он, воспользовавшись её командировкой, осуществил в их квартире «полный дизайн».
И вернувшуюся Марину ждал сюрприз – стоящая посреди комнаты круглая кровать, занавешенная со всех сторон ниспадающими складками тёмно-красного бархата. При виде этого «дизайна» ужас вошёл в сердце Марины и она, молча, не сказав ни слова, и опять ничего не объясняя – Боже, как стыдно! - резко развернулась и навсегда убежала от кровати, от любящего мужа, от своей будущей безбедной жизни.
А семья, дети… Ну, что же. Видно - не судьба.
«Вот-так-так... Вот-так-так... Вот-так-так...» - выстукивают колёса электрички. И под это мерное, словно подводящее жизненный итог, постукивание, едет в Пансионат Марина Григорьевна, одинокая пожилая женщина, одетая в серый плащ, темно-серые туфли и чёрное платье. Женщина, никогда не имевшая в своем гардеробе красных тонов.
*
Проснувшись и не открывая глаз, Марина Григорьевна лежит и слушает пение птиц за окном. И как-будто опять она маленькая девочка Маришка, и опять она гостит у бабушки в деревне...
Раздается лёгкий стук в дверь
- Марина Григорьевна! С вами все в порядке? А то уже скоро завтрак.
- Спасибо, Зиночка! Всё в порядке! Заспалась что-то.
- Ну, это – ничего! Главное, что в порядке!
Потянувшись, Марина Григорьевна садится на кровати - До чего же они тут все милые и приятные люди. А Зиночка – ну просто душа-человек.
Вот уже почти месяц, как она живёт в Пансионате. Всё оказалось даже лучше, чем можно было предполагать. И персонал, и, что тоже очень-очень важно, пансионеры. Культурные, образованные люди. Есть даже одна известная актриса. И еще один человек, бывший журналист. Ооочень интересный человек. Да и видный такой мужчина, несмотря на возраст. Ну, просто очень импозантный! И даже, кажется, проявляет к ней, к Марине, некий интерес... Да и ей он, вроде бы как, не безразличен... Марина Григорьевна улыбается своим мыслям – Как говорится, «седина в голову – бес в ребро»! - накидывает халат и идёт умываться. По дороге останавливается возле окна.
Дожди, которые лили целую неделю, кончились, и наступило самое лучшее время в году, которое Марина Григорьевна любит больше всего – бабье лето. Господи! Какая красота...
Привстав на цыпочки, Марина приоткрывает форточку – А воздух... Вино! Кра-со-ти-ща. Пару-то недель наверняка продержится, а потом - зимушка-зима. После завтрака надо обязательно пойти погулять в парк. И (она надеется) - журналист составит ей компанию. Они будут медленно идти по аллеям парка, как в детстве, загребая ногами опавшую листву...
- Марина Григорьевна, вы встали? С вами, действительно, всё в порядке?
- Да, Зиночка, входите! Доброе утро.
- Доброе утро, Марина Григорьевна.
- Да не называйте Вы меня «Григорьевной»! Зовите просто – Марина! Я сама себя в последнее время «Григорьевной» не чувствую. Хорошо?
- Ну конечно, Марина Гр..., конечно, Марина, как скажите! Только тогда у меня к Вам тоже просьба будет...
- Просьба? И какая же?
- Раз так, Вы меня тоже перестаньте называть на «вы»! А то я как-то неловко себя чувствую. Хорошо?
- Договорились.
- Когда можно будет у вас прибрать?
- Сейчас я умоюсь, потом – на завтрак, а потом – гулять. Так что все это время в ва... в твоем полном распоряжении.
- Вот и отлично. Тогда я вернусь попозже. А гулять-то, поди, не одна идёте? - лукаво спрашивает Зиночка, прежде чем закрыть за собой дверь.
Не одна? Конечно, не одна. Наконец-то, не одна!
Марина Григорьевна проходит в душевую, сбрасывает халат, ночную рубашку и подставляет тело под колючие струйки воды. Намылясь душистым мылом, напевая, крутится она под душем, чувствуя себя при этом не такой уж и безнадёжно старой.
*
Прогулка по парку превосходит все ожидания. И если утром Марина Григорьевна чувствовала себя «не такой уж и старой», то сейчас, ближе к обеду чувства её сильно изменились – сейчас она чувствует себя просто молодой!
Со счастливой улыбкой, которая делает её на двадцать лет моложе, с огромным букетом из осенних листьев (подарком нового друга), идёт Марина Григорьевна по коридору Дома престарелых, где, похоже, подарила ей судьба вторую молодость.
- Марина Григорьевна!
Не гася улыбку, она оборачивается на голос
- Да, Зиночка, слушаю тебя?
- Ой, Марина... Теперь-то Вы точно не Григорьевна!
- Спасибо, дорогая. Заходи после обеда – поболтаем. Зайдёшь?
- С удовольствием! Я Вам тут что хотела сказать - я там, в комнате вашей, занавеску повесила, нишу с кухней закрыть. А то эта кухня-не-кухня весь вид портит, а к вам, может гости заходить начнут... А теперь – сразу красивше стало!
- Спасибо, Зиночка. Спасибо тебе за заботу. Так заходи?..
- Зайду, обязательно зайду! Сразу после обеда и зайду.
Гордо пройдя мимо нескольких постояльцев, уже идущих на обед и проводивших её взглядами с легкой завистью, Марина подходит к своей комнате и открывает дверь.
Счастливая улыбка медленно сползает с её лица – прямо напротив входной двери, закрывая не очень красивую нишу с газовой плитой и холодильником, висит занавеска из тёмно-красного бархата.
От неожиданности Марина Григорьевна опускает руки и шикарный букет, который она с такой гордостью несла по коридору, рассыпается по полу жалкой кучкой опавших листьев. И вместе с ним рассыпаются все её надежды.
И тогда Марина Григорьевна, Марина, Маришка, подавив в себе острое желание немедленно убежать, закрывает за собой дверь и дважды поворачивает ключ в замке.
Всё. Хватит. Стыдно быть трусихой, Марина.
И вновь, в который раз, она стоит перед театром. А там, в театре – он. Давным-давно он доел все свои макароны и сахар и принялся за её, Маринину, жизнь. И сейчас, когда от её жизни остался только последний маленький кусочек, он хочет доесть и его.
Нет. Не получишь!
И, преодолев свой многолетний страх, Марина рывком распахивает занавеску.
А там, за занавеской – страшный, ужасный, жуткий Хозяин театра...
Но Марину уже ничто не может остановить.
И с криком – Гад! Сволочь! Паразит недорезанный! Ууубью!!! - мягкая, интеллигентная женщина Марина, протянув руки хватает его за горло. Что тебе от меня нужно?! Что ты преследуешь меня всю мою жизнь?!
И, напуганный таким напором, хозяин Театра растворяется в воздухе, исчезает...
А в её сомкнувшихся руках остается пустота. И голос. Тихий, едва уловимый голос, похожий на шелест, звучащий непонятно где - то ли где-то снаружи, то ли внутри неё
Да ничего... ничего… не нужно... просто… я… всегда... хотел… поиграть... с тобой...
- Марина? Это я, Зина. Марина Григорьевна! Вы почему на обед не пошли? Вы меня слышите? Марина Григорьевна, откройте! Откройте дверь! Господи... Кто-нибудь! По-мо-ги-те...