Предупреждение гомофобам: вторая часть рассказа может внести деструкцию в вашу нервно-сенсорную систему.
Я совершенно не знал, что мне делать, растеряв к своим семнадцати годам все желания и все мотивации. Я был опустошён и абсолютно беспутен. Кто-то больший отгородил от меня мир матовой пеленой, и, дни и ночи напролёт, я бродил по улицам ничего не замечая вокруг себя.
Пытаться понять, что со мной происходит было невозможно. Всё, на что я был способен тогда, так это подозревать, что это не депрессия, а скорее кто-то из основателей её рода.
Была весна – странное время людей, странное время буйства природных красок, странное потому, что я никогда ничего не чувствовал находясь внутри него вместе со всеми, кто чувствовал. Я знал какое оно по рассказам и фильмам, но оно не было «моим» временем, таким, в какое мне бы удалось проникнуть, какое бы смог понять.
Жизнь для меня приобрела вид простой последовательности кадров, на которые смотришь через сильно запылённый экран. Да, серая пыль, в тот день её было слишком много….
…и это был какой-то порыв – сам не знаю почему, я потянулся и схватил её за рукав. Наверное, это походило на жест тонущего, нет, скорее умирающего от жажды в пустыне, который устремился к прохладному ручью, сотканному из миража.
Я встретил возмущённый взгляд чёрных глаз, где с каждой секундой по капле добавлялось удивление.
Продолжая держать рукав джинсовой куртки, я спросил единственное, о чём мог спросить именно я: не хочет ли она стать моей госпожой.
Сразу, не взяв даже тридцатисекундной паузы, она поинтересовалась, не болен ли я. Я сказал, что не болен, а просто потерян.
Ещё раз окинув меня критическим взглядом, она продиктовала свой номер сотового.
Она была моей госпожой четыре года.
Она научила меня понимать мир и мечтать. Нет, мы не были близки в том смысле, который сразу подразумевается под подобного рода связью, мы были просто ведущим и ведомым.
Она научила меня видеть.
А я проводил её – большего мне не было позволено. Не было нужно.
Она умерла в тридцать пять, потому что ни что на свете не могло остановить распад клеток её крови. Она сдалась безропотно, заявив, что лечение в её случае – это жалкое цепляние за ошмётки жизни.
Она успела рассказать мне очень важную вещь: «Ты можешь быть правым, если даже целый мир скандирует, что это не так, потому что истине всё равно сколько и кого на её стороне».
Пока мы были вместе, я беспрекословно слушался её, и делал всё, что она говорила мне сделать. Когда, в своих частых рассуждениях она поднимала тему свободы, я всегда настораживался. Свобода и смерть казались мне одним и тем же.
И я оказался прав – её смерть сделала меня свободным. Однако, судьба либо глупа, либо жестока – я снова получил то, чего никогда не желал.
Сейчас, моя жизнь протекает как два параллельных потока. Один – это воспоминания, в которых только я и могу жить, и в которые всегда погружаюсь, стоит лишь услышать хлопок закрывающейся за мной входной двери. Другой – всё то, что остаётся за этой дверью, и где я коротаю время, платя дань безликому и бесчувственному божеству, по какой-то неведомой причине поместившему меня в этот мир.
Я прожил так уже два года. Мне двадцать три и, всё что обо мне известно другим – это то, что Герман спокойный, покладистый человек. В меру доброжелательный, в меру холодный, словом, достаточно отвечающий определению «интеллигентный» - и это вполне аутентично для того, кто является преподавателем одной из университетских кафедр.
Теперь я преподаю культурологию, хотя двумя годами раньше окончил технический ВУЗ по специальности «программист». В то время, я совершенно не мог сосредоточиться, и понял, что не способен писать программы и вообще заниматься точными науками. Тогда я поступил в магистратуру, и стал учиться на культуролога.
Моя госпожа была гуманитарием, и ещё тогда, в то время, которое по-прежнему живёт во мне, но уже не существует в реальности, я решил для себя, что однажды погружусь в сферу культуры. Здесь мне спокойно.
Сегодня я говорю о живописи – читаю студентам лекцию об эпохе Ренессанса. Проектор отображает на белом листе экрана портрет темноволосого юноши в берете, украшенном пышным плюмажем из перьев страуса.
Моя рука на миг замирает…. Хоть я не дома, за волшебной гранью входной двери, но параллель моей памяти накладывается на параллель моей действительности…. Я снова переживаю тот день, когда она покрасила мои волосы в тёмный, чтобы посмотреть, пойдёт ли. Стоя перед зеркалом, я показался себе слишком ярким.
«А Гера красавчик» - говорит одна из её подруг. «Гера великолепен, во всём» - отвечает, словно парируя, она. Мне становится хорошо и спокойно от того, что моя госпожа так думает.
Чей-то смешок разрушает наложение параллелей: я снова в аудитории, стою у экрана, замерев, с указкой в руке.
Смешки, улыбки, кокетство…. Я осознаю, что они значат, только осознание это отстранённое. Моя искренность осталась там, в светлых чертогах памяти, рядом с ней.
Порой, кто-то из молодых сотрудниц кафедры пытается заигрывать со мной. Я понимаю все значения происходящего, я останавливаюсь, и начинаю смотреть на неё с любопытством и удивлением. Встречаю сначала озадаченный, затем смущённый взгляд. Попытки повторяются редко.
Не знаю, хорошо это или нет, но я снова чувствую, как штора матовой пелены стала заволакивать окружающий мир, неизменно скрывая его от меня. В принципе, мне всё равно.
После лекции стою в уборной и мою руки. Меня задевают плечом. Вместо того, чтобы обернуться, я поднимаю голову и смотрю в зеркало, прикреплённое над раковиной. На мгновенье моё тело прошибает электрический разряд эмоции, которая знает то, чего я ещё не осознал.
- Извините. – вместе с голосом врывается преждевременный холод в мир ранней осени.
Выхожу в коридор и не знаю куда идти. Замираю…. Спохватившись, начинаю рассматривать какой-то бессмысленный стенд, расхваливающий географический факультет. Секунды ударяются о моё сознание гигантским молотом, но нет возможности протянуть руку и схватить за рукав.
«Может быть моя судьба знает меня чуточку лучше, чем я думаю» - проносятся в голове мысли.
- Умм… эээ…. – раздаётся справа от меня.
Отражение в стекле стенда слишком искажено и размыто. Поворачиваюсь…. И вижу, что иллюзии более жестоки, чем принято полагать.
В неясном свете сходство выглядит настолько мимолётно, что сейчас кажется, будто его нет и вовсе.
Это невысокий юноша, совсем ещё мальчик, и…. да, у него почти такие же чёрные глаза, но в них нет отметины мудрости. У него тоже тёмные прямые волосы, но они оформлены щегольской стрижкой, слишком дорогой…. даже вычурной.
- Я было уже пошёл к себе, - он махнул рукой вправо, указывая на глубины коридора, теряющиеся во мраке. – Но, вдруг почувствовал, что это не правильно, и вернулся.
Он смотрит на меня просто и прямо.
- Я не больной, и не страдаю мессианством. Просто…. – он запнулся, видимо не зная, что говорить дальше.
- Просто неосознанный интерес победил Ваше здравомыслие. – закончил я за него, решив всё-таки помочь.
- Вроде того. – он улыбается, просто и немного смущённо. Протягивает руку. – Кир.
- Герман. – отвечаю на рукопожатие. – Герман Петрович. – поправляю сам себя.
Смущение в его взгляде нарастает.
- Так Вы не студент?
- Нет. Я преподаватель. – я сам себе удивляюсь, чувствуя лёгкую улыбку, в которую сложились собственные губы. – Интерес угасает?
- Ни сколько. – ни паузы на раздумье, ни тени сомнения в голосе.
Я снова чувствую дюжину мелких электрических разрядов, начавших блуждать по моему телу.
Ночью не могу заснуть и, вместо того, чтобы отправиться в лабиринты воспоминаний, размышляю о феномене реинкарнации.
Я ведь особо ни во что не верю, и отношусь к религии скорее как учёный, нежели причастное этой сфере жизни духа существо. Для меня всё это культурные феномены, которые я оцениваю с точки зрения эстетики и логики: красиво – не красиво, логично – абсурдно.
Наверное, поэтому сейчас мне так трудно понять самого себя, понять, что я чувствую.
Я обедаю с Киром в кафе, потом, после занятий, он едет со мной в книжный универмаг.
Поначалу мне думалось, что я не буду знать, о чём с ним говорить, однако всё оказывается весьма просто. Оказывается, в культурной среде есть множество точек пересечения даже для совершенно разных людей.
Он не глуп, но избалован – это читается в манерах, в поведении и, конечно, в его одежде. Он сразу признаётся, что боится меня разочаровать. Эта его искренность меня пугает.
«Госпожа была всегда сдержанна, и признания никогда не были присущи её стилю выражения мыслей и чувств» - думаю, и сразу обвиняю себя в попытке сравнения. Однако, не в силах удержаться, начинаю вспоминать какой она была…. Аскетична в отношении себя, но при этом знающая себе цену, которая была явно высока. Это знали и всё, кто окружал мою госпожу, но она всякий раз выходила из себя, когда кто-нибудь заводил хвалебную ей песнь.
- А где Вы живёте, Гера? – выдёргивает меня из реки памяти Кир.
Настораживаюсь. «Неужели он думает….» - с подозрением рассуждаю я, - «Что у меня возникнет желание пригласить его к себе?».
Ловлю себя на мысли, что я параноик – от куда этому мальчику знать, что он «постучался в двери» к типу, который мог бы стать находкой для психиатра.
- В пяти кварталах от университета. – отвечаю ровным тоном, в который всё же пробрался некоторый холодок.
- Умм…. А я в двух остановках, на квартире. – продолжает он непринуждённую болтовню.
На обратном пути я всё же согласился зайти к нему на чай.
Сижу, и слушаю его многочисленные рассказы о себе: Кир действительно богатенький мальчик – сын богатых родителей, владеющих крупной частной гостиницей на побережье, в курортной зоне. И он действительно избалован – младший ребёнок не знающий ни в чём отказа. Его учёба на отделении социологии – чистейший каприз, потому что он мог себе позволить пойти куда угодно.
Чем больше я узнаю о Кире, тем сильнее растёт пропасть в толще привлекшего меня в нём сходства с госпожой. И всё же, их внешнее подобие очевидно, и, это меня не отпускает, не позволяет покинуть его общества.
«Черты Кира даже правильнее», - думаю, наблюдая за его мимикой во время какого-то очередного рассказа о его юношеской удали на поприще виндсерфинга, - «Однако, его очарование коренится в прозрачности души, а мне более по нраву, когда ей присуща глубина» - проговариваю в мыслях.
- Герман, - обращается он ко мне чуть обиженным голосом. – Вы ведь совсем меня не слушаете, правда? – вздыхает. – Наверное, зря я Вам надоедаю.
Мне становится не по себе. Нет, не стыдно, а именно не по себе. Видимо, всё дело в его открытости, которая так интенсивна, что вот-вот породнится с невинностью.
- Извини, я немного утомился. – хмыкаю. – В маршрутке было так душно…. Хотя, всё, что ты рассказал, не прошло мимо.
- Хотите, я сварю Вам кофе? – Кир буквально подскакивает, увлечённый собственной инициативой. – У меня пять сортов на выбор.
- С тобой что-то не так. – замечает он, спустя пару месяцев после нашего знакомства. – Я это давно понял, но никак не могу уловить, в чём именно дело.
- Да, только ни «что-то», а многое. – отвечаю, глядя как за окном падает лист каштана. Он похож на подбитую птицу. Или ослабшую?
- Скажешь? – ни унимается Кир.
- Нет. Мы не достаточно близки для этого откровения. – я всегда честен с ним, иначе просто невозможно.
Кир пожимает плечами.
- Пообедаем сегодня суси? Я угощаю.
Я пожимаю плечами.
- Можно и суси.
Мне нравится ходить в японские закусочные. Мы с госпожой часто бывали там – она любила восточную кухню. Обычно, я звал её, делая вид, что мне этого сильно хочется, хотя, на самом деле, знал, что этого хочет она, но, из-за своей извечной аскезы, вряд ли станет позволять себе излишества.
В то время, финансово, я был таким же как Кир – мои родители не скупились на образование и поддержание высокого уровня жизни любимого чада. Мне купили двухуровневую квартиру и, сколько бы раз я ни проверял счёт на своей кредитке, он всегда оставался неизменным – 30 тысяч.
Когда я отказался от карьеры в процветающей IT-компании и поступил в гуманитарный ВУЗ, чтобы продолжить обучение в ином ключе, сумма на кредитке резко сократилась. Мне стало хватать только на самое необходимое – скромно питаться и платить за квартиру. Правда, тогда мне это было безразлично, потому что я был выброшен на ледник безжалостной свободы.
Первое пол года, после того, как ни стало моей госпожи, я всё ещё разговаривал с ней вслух, меря ногами улицы или пустую квартиру, потом, устав от излишеств внимания, стал вести диалог ментально. Она вложила в меня достаточно, чтобы я мог «слышать» её ответы, «видеть» кивки, чувствовать одобрение или порицание во взгляде. Я смотрел на себя в зеркало, и неизменно замечал её, где-то в глубине комнаты сидящую на диване и листающую книгу.
Я знал, что не лишён рассудка, просто не мог ещё её отпустить. И всё же, однажды она ушла, оставив за собой длинный шлейф памяти. Я перестал «слышать» её, став только помнить.
Теперь я говорил с собой и сам одобрял себя или порицал, сам принимал решения.
Кир смотрит на палочки, зажатые в его изящных пальцах – у него красивые руки, и это тоже является сходством.
Я сильно злюсь на себя за очередное сравнение и, чтобы успокоиться, удаляюсь в уборную.
Плескаю воду в лицо, слушая, как бегущая струя шумно ударяется о белую плоскость керамики. Смотрю на своё отражение и вздыхаю. Хорошо, что волосы собраны в хвост, и я намочил только чёлку. Капли скользят по щекам, словно искусственные слёзы, в серых глазах остывает гнев. Кажется, я теперь спокоен.
Промокаю лицо бумажной салфеткой и возвращаюсь в зал.
- Ты не заболел? – участливо спрашивает Кир. – Тебя долго не было.
- Все в порядке. – стараюсь не смотреть ему в глаза. – Надо было немного придти в чувства.
- Давай, я сегодня тебя домой провожу?
Поднимаю взгляд, стараясь понять, хитрит он или так сильно волнуется.
Глаза Кира как всегда искренне-прозрачны (не смотря на то, что совершенно чёрные). Мне снова становится неловко, что я принял его заботу за навязчивость. Правда, меня оправдывает то, что частенько приходиться отмахиваться от желающих влезть в мою жизнь или, банально, заполучить доступ в квартиру.
- Я не буду подниматься, только до дома. – его заверения делают меня в собственных глазах ещё более скверным.
Вздыхаю.
- Пойдем ко мне. Приглашаю. – я хмыкнул. – Оценишь дизайн интерьера.
Кир давится ролом с тунцом.
- Предупреждай, или погоди пока проглочу. – прокашлявшись говорит он, указывая палочкой на тарелку.
У моей госпожи было странное чувство юмора, хотя, мне оно нравилось.
Те, кому не нравилось, делали вид, что нравится – потому что она была такой. Я быстро понял, что она некий «перекрёсток» в своей компании, или, если угодно, связующее звено. Видимо, у госпожи был врождённый дар интегрировать людей определённого типа, хотя специально она этого никогда не делала.
Она определяла свой тип юмора как «террористический», наверное, из-за яркого, напористого и где-то агрессивного его характера. Однако, шутила она не часто. Больше объясняла.
Иногда, увлекшись своими объяснениями, она не замечала, как над ней начинают посмеиваться, по-доброму. Тогда, всё же обнаружив это, она надолго замыкалась, и я становился единственным, на кого изливался поток её умозаключений и фантазий.
Не смотря на то, что я любил, это время, любил быть «избранным», единственным её слушателем, мне всё равно хотелось растрепать в клочья тех, из-за кого она «ушла в раковину».
Кир хозяйничает у меня на кухне – он варит отменный кофе, и я решил побаловать его, позволив считать мою кухню его вотчиной.
Вообще, у меня в квартире ни так уж и много места: внизу гостиная, объединённая в одно пространство с кухней и лоджия, на втором уровне – спальня и, по совместительству, кабинет. Благо, обе комнаты просторные и позволяют вместить всё, что я считаю для себя необходимым.
Моему юному другу здесь сразу понравилось, и мне, порой, приходится буквально выпихивать его, чтобы он шёл домой спать. Я на него не сержусь, ведь Кир не знает, почему мне нужно много личного пространства и времени.
Прошло уже пол года со дня нашего знакомства и, кажется, я к нему привык. Исчезла та неловкость во время общения, которая возникает, когда остаёшься один на один с человеком, и не знаешь что сказать или сделать. С госпожой я себя так никогда не чувствовал, потому что всё решала она – мне было просто.
Кир – совсем другое дело. Долгое время я не знал прогнать его, или…. Всё дело было в этом «или», ведь я действительно не знал, зачем он мне. Единственное, что порой останавливало меня от разрыва всяческих контактов, это то, что юноша похож на мою госпожу, и рядом с ним я могу на время впадать в иллюзию её присутствия.
Теперь я поймал себя на том, что Кир стал только Киром. Почти….
- Уже несу. – оповещает он меня с кухни, и комнату мерно наполняет запах свежесваренного кофе.
Я сижу на диване в гостиной, клацая дистанционкой – вчера, наконец-таки мне удалось приобрести ЖК-панель. Видимо не зря я потратил столько время на написание дипломов, это оказалось прибыльным бизнесом.
Подойдя, Кир ставит на столе передо мной разнос, где, помимо кофе, красуется пузатая бутылка скотча.
- Обмоем? – указывая жестом на панель, спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
- Почему бы и нет. – поворачиваюсь, устремляя на него серьёзный взгляд. – А тебе можно?
- Конечно. Весной мне исполнится восемнадцать. – деловито заявляет Кир, поднимаясь, чтобы принести с кухни бокалы.
Тем временем я чуть вздрагиваю. Весной….
- А какой у тебя знак зодиака? – спрашиваю по его возвращении.
- Овен. – почему-то с гордостью говорит Кир. – А твой?
Чувствуя наступление состояния «стоп кадр», автоматически отвечаю:
- Скорпион.
Отхлебнув кофе, тянусь к бутылке и наполняю бокалы скотчем, в отчаянной надежде, что крепкий спиртной напиток прояснит мой рассудок.
Моя госпожа не любила свой день рождения.
В этот день она «уходила от мира», и я наблюдал её будто со стороны, словно проезжаю в поезде, а она стоит на пироне какой-то безымянной станции.
Она говорила, что не терпит свой праздник потому, что в нём есть элемент детерминизма. «Все от тебя чего-то ждут, словно принуждая быть радостным и центральным, и им плевать, что тебе это может быть противно, и, так сложилось, видимо потому, что традиционно все радуются своему дню рождения, забывая что «все» это не «каждый»», - как-то сказала она мне.
В свой последний день рождения она разрешила мне с ней остаться. Мы сидели на полу перед телевизором и смотрели фильм «Бегущий по лезвию бритвы». Когда у меня устала спина, она позволила мне положить голову к ней на колени….
Это был самый счастливый момент моей жизни.
А через неделю я узнал о её болезни – та весна стала для нас обоих последней.
Я чувствовал, что сейчас напьюсь, и, в конце-концов, так и случилось. Алкоголь развязал мне язык и слова потекли рекой.
Когда я пришёл в себя, Кир уже знал всю «мою историю».
После полуночи он сам засобирался домой.
- Думаешь, я псих? – спросил я его, наблюдая, как он прибирает со стола.
- Нет. – спокойно ответил он. – Думаю, это всё объясняет. Вот только…. Почему я?
Я больше всего опасался этого вопроса, хотя, для Кира всегда была характерна эта искренняя прямота. Солгать ему было невозможно, да и смысла в этом не было.
- Ты очень похож на неё…. Внешне. – я взял минутную паузу.
Кир тоже молчал, и мне пришлось продолжить.
- Поэтому я….
- Поэтому ты и позволил мне приблизиться к себе. Иллюзии… – закончил он за меня фразу.
- Да. – кивнул я.
Он вздохнул так, что мне стало больно в груди.
- Мне не важно, что ты во мне искал. – роясь в карманах пальто в поисках сигарет, говорит он. – Важно другое: как дальше сложатся, и сложатся ли вообще наши отношения.
Обретя вожделенную пачку, Кир отправляется на лоджию. Я следую за ним.
- Ты вроде бросил? – спрашиваю я, глядя, как он делает сочную затяжку.
- Не сегодня. – отвечает, выпуская клуб белёсого дыма.
- Можно мне? – я тянусь за сигаретой.
- Конечно.
Мы стоим молча вот уже какое-то время. Я не выдерживаю первым.
- Если…. Ты всегда можешь позвонить….
- А ты можешь? – он повернулся и смотрит прямо на меня.
- Я не умею решать за других. Только за себя, и то с недавних пор…. – роняю я фразу, вырванную прямо из ткани души.
- Так и решай за себя. – Кир отвернулся.
Когда он делает последнюю затяжку, то не замечает, что курит уже фильтр. Его пальцы окутывает дым, начавший пахнуть горелой бумагой.
Я не отрываясь смотрю на него, понимая, что когда он уйдёт, то может больше никогда не вернуться. Мне не страшно. Мне горько, но не из за себя – из за него.
Минуты бьются в стекло крупными каплями февральского мокрого снега.
«Только ли из за него?» - спрашиваю сам себя, ощущая, как моё сознание наполняется какой-то нервной спешкой.
Кир поднимает голову и вздыхает, тянется за второй сигаретой. А я чувствую то же что и тогда, когда схватил её за рукав на трамвайной остановке. Но сейчас вкус этого чувства иной – это не прозрачная влага, утоляющая жажду пустынного путника, нет. Это густой, тёмно-янтарный напиток с примесью алкоголя, оттенённый горькостью кофе.
Я делаю к нему шаг, и, забрав из руки сигарету, наклоняюсь. От него сильно пахнет табаком и ещё чем-то сладким, ванильным.
Я целую его долго, так, словно схватил, чтобы никуда не пустить, по-прежнему сжимая кисть правой руки, из которой выпала сломанная сигарета. Прижимаясь сильнее, чувствую, как бешено стучит его сердце.
Я никогда не испытывал страсти к своей госпоже.
Я, вообще, скуп на страсти – так уж обошлась со мной природа. К семнадцати годам у меня было две девушки, с которыми я встречался параллельно, потому что они были очень разными, и мне это казалось интересным…. Флиртуя с другими, я только поддерживал амплуа «скорпиона» и готовил себя к «взрослой» жизни.
Мне было плохо быть «тем» мной, я чувствовал, что это не «я». Однако, внешняя привлекательность делала меня популярным, и я катился по проторенной колее. Когда эта колея кончилась, я понял, что не понимаю ни себя, ни мир, который распахнут вокруг меня.
Я узнал себя только рядом с ней.
Госпоже удалось мне меня показать не испугав при этом. Я принял себя, и стал понимать не только своё «я». Она научила меня не стыдится себя, и не бояться других. В пустоту, разрушившую меня из нутрии, она вложила себя, и этот имплант прижился, став моей важной частью.
Я любил её, и когда понял, что теперь она часть меня, догадался, что себя я люблю тоже.
Я почти не заметил, как мы оказались на верху, в моей спальне, на моей кровати. Я был так увлечён, что ничего не замечал кроме вспыхнувшей вдруг страсти.
Меня отрезвил его стон, вложенный в слово «нет!»
Я остановился, испугавшись, что сделал что-то не так. Кир тяжело дышит, на глазах выступили слёзы, однако, я не совсем понимаю их причину – мы ещё не зашли так далеко….
Наклоняюсь к нему, и шепчу:
- Позволь мне доставить тебе удовольствие, я сделаю всё, как ты хочешь.
Кир потихоньку успокаивается. Он уже не пятиться от меня, только немного отводит взгляд.
- Я…. Я никогда не был…. пассивным. – тихо, с выдохом, бормочет он.
Тяну его за штанину, и брюки окончательно покидают своего владельца.
- Так попробуй. – я чувствую, что от моей улыбки отдаёт сатаной, и удивляюсь тому, что это во мне есть. – Я слишком сильно хочу тебя, чтобы уступить.
Когда я снова ложусь сверху, Кир тихо стонет, но прогибается, подаваясь мне навстречу.
Я любил свою госпожу, но ни к ней, ни кому-либо другому не испытывал страсти. Никогда.
Мне дарили счастья её редкие скупые прикосновения, в которых (я был уверен) таился огромный, словно мир, смысл. Я любил её, но никогда не желал. Это было простое обожание, без запятых и многоточий.
Много раз я пытался идентифицировать или классифицировать свои чувства к госпоже. Однако, получались только обратные определения: ни сестра, ни подруга, ни мать, ни возлюбленная, ни идол, ни грёза, ни родственная душа – сплошные «нет, нет, нет».
Только простое, безусловное обожание.
Я лежал, и смотрел на спящего Кира, думая о том, что мои чувства распространяются в пространстве бытия подобно рукавам спирали – они вырастали из меня, словно из некого центра, но каждое не было приемником предыдущего. Каждое рождалось, ответвляясь прямо из точки моего «я».
Я чувствовал, как этой ночью возник новый рукав, который окрасит своим цветом этот период моей жизни. Кобальтово-синий, электрический – чистая страсть.
Кир шевельнулся - его лохматые волосы щекочут мне подбородок.
- Умм… фууу… - его обычные междометия.
Я обнимаю его, целуя в макушку.
- Гера, - томно шепчет он, - Скажи, у тебя что, пару веков секса не было?
В такой ситуации можно обидится на кого угодно, но это Кир – я привык к его откровенной невозможности.
- Примерно столько. – отвечаю ровно. – Хочешь меня?
Он поднимается, опершись на руки, и смотрит на меня сверху вниз. Через несколько секунд плюхается обратно. Хмыкает.
- Попозже. Только, чур я веду. – в его голосе скользят игривые нотки.
- Всё, что пожелаешь. – говорю, плотнее стискивая его в объятиях.
Мы никогда не говорим о моём прошлом.
Наверное, ему хватило услышать об этом единожды – я не знаю. Иногда, теша своё самолюбие, я могу подумать, что Кир ревнует к тому, с чем не в силах соперничать. А может, он просто проявляет чуткость, избегая болезненной для меня темы. Не знаю.
Я снова не почувствовал пришедшую и прошедшую весну – не заметил, будучи полностью поглощённым своей страстью.
Нет, одно воспоминание всё же застряло в моём сознании – семнадцатое апреля. Тогда мы с Киром праздновали его день рождения. Нас забрал из города его отец и увёз к морю. Там он устроил пышное торжество, и так напоил меня шампанским, что кажется, я даже пел в караоки. По-французски, не зная этого языка.
Впрочем, лето было так же сожжено, ведь огонь моей страсти всё усиливался. Это походило на сплошной обжигающий поток, в который были вкраплены только самые яркие, устойчивые картины, в основном выполненные на фоне морского пейзажа – почти всё лето мы с Киром провели во владениях его семьи.
Не помню как, во время этого беспрерывного отдыха, мне удалось составить учебный план на будущий семестр. Глядя в монитор, на законченный документ, я испытал редкое для себя чувство гордости – это было настоящим преодолением.
Вспоминая свой страх перед состоянием свободы, я понимаю, что произошло ещё одно преодоление. Я больше его не боялся, я даже о нём не задумывался – свобода стала мне естественной, соединившись с прочими эмоциями, заполняющими душу. Наверное, это и имела в виду моя госпожа, говоря о состоянии «снятого».
В первый же учебный день меня ожидал сюрприз. Войдя в аудиторию, я понял, что целый семестр буду преподавать группе Кира.
Он сидит в третьем ряду, на его лице красуется довольная улыбка – видимо он знал заранее, но решил мне не говорить. Я же ловлю себя на мысли, что благодаря лету, проведённому вместе, я всё-таки смогу сосредоточиться. Или я ошибаюсь?
Из вдумчивого ступора меня выводит что-то, легонько врезавшееся в плечё. Опускаю взгляд…. Бумажный самолётик….
Тихое хихиканье волной проходит по рядам. Поднимаю взгляд – Кир едва сдерживается, чтобы не рассмеяться в голос, закрывает рот ладонью. Его причастность очевидна.
Думаю, что наверное надо бы рассердиться, и попросить его покинуть аудиторию - это было бы правильно, однако не чувствую этой правильности и…..
И меня осеняет то, как называется чувство, которое я сейчас испытываю. Ни чем не прикрытое счастье заполняет всё моё существо. Кажется, из центра спирали моей личности вырос ещё один рукав. Искрящийся, словно золотой солнечный сок….
Спохватившись, я начинаю лекцию. В процессе повествования поднимаю самолётик и кладу на край кафедры. Уверен, у Кира от этого участился пульс.
У меня на сегодня лекций больше нет, а у Кира ещё одна пара. Дожидаюсь его во внутреннем дворе университета. Сижу над раскрытой книгой и бездумно вожу глазами по строкам.
Счастье… Я помню состояние, которое могу так обозначить. Кажется, тогда был май…., отцветали каштаны, и порывистый ветер разносил маленькие подсохшие цветочки. Они кружили в воздухе, падали на одежду, путались в волосах….
Мы с моей госпожой бесцельно бродили по улицам. Присев на лавочку возле какого-то памятника, она стала выбирать запутавшиеся в моих волосах белые сухие цветы. «Что для тебя счастье, Гера?» - спросила она, не переставая разбирать мои длинные пряди. «Не знаю» - ответил я, даже не задумавшись, - «Вот сейчас….». Она хмыкнула и велела мне сказать то, чего бы мне сейчас хотелось.
Через пол часа мы с билетами шли на карусель «цепочки». Усевшись, она несколько раз перекрутилась и, подобравшись ко мне, запутала и мои цепи. Когда карусель тронулась, госпожа продолжала держать меня за спинку сидения…. и отпустила уже на большой высоте. Я почувствовал себя листком, попавшим в блуждающий вихревой поток, даже испугался. А потом позабыл про всё на свете, и просто летел куда-то, глядя на мелькающий вокруг меня мир. После, стоя на мосту, мы ели мороженое…. и, я чувствовал, что счастлив.
Я жду его возле центрального входа.
Вижу Кира в потоке студентов, спешно покидающих храм знаний – он поводит плечами, попутно оглядываясь по сторонам. Встречаемся взглядом, он улыбается, сразу ускоряя шаг.
Заранее заказав в ресторане обед «на вынос», по пути домой заходим, чтобы его забрать.
Открываю двери ключом, пропускаю Кира вперёд, прохожу следом…. Бросаю пакеты, освобождая руки…. Ворошу его волосы, забираюсь под одежду…. Судорожно касаюсь мягких губ….
Мне хочется всё время говорить только одно слово – имя моего чувства к нему, но я сдерживаюсь, хоть это и почти немыслимо.
Глядя, как взлохмаченный и немного сонный Кир бредёт ко мне с двумя чашками кофе, я вступаю во внутренний диалог. Голос госпожи снова пробудился во мне. Пробудился ясно, незамутнённо, словно последний вздох.
«Скажи ему» - требует она, - «Хотя бы для того, чтобы себя услышать. Скажи, сейчас для тебя стыдно быть счастливым одному».
«Я не знаю….» - пытаюсь оправдаться.
«Знаешь» - говорит она и исчезает.
Ни тени, ни сполоха – совсем ничего. Только я сам, плещущийся в золотом нектаре собственных чувств. Мне не больно и не горько от того, что она совсем ушла. Немного странно….
Мы выходим на лоджию, Кир обнимает меня сзади за талию.
- Гера… - шепчет он томно, пряча лицо в моих волосах.
И я понимаю, что мне плевать на все возможные страхи. Думаю, впервые в жизни, я почувствовал себя «взрослым» в хорошем смысле этого слова, или, если быть точнее, уверенным в происходящем.
Весь этот вечер я провожу в объятиях Кира. До сладостной боли в груди сжимая его стройное тело и забываясь, вдыхая запах его кожи, я, наверное, тысячу раз говорю слово «люблю», чувствуя, как точно оно мне подходит.
Однажды, моя госпожа сказала мне: «Гера, у тебя очень грустное сердце».
Я кивнул в ответ, не проронив ни слова.
«Знаешь, что это значит?» - продолжила она, облекая рассуждение в вид диалога.
Я покачал головой.
«Это значит, что однажды Небо должно будет выплатить тебе всё, чего лишало. Выплатить сполна» - сказала она, многозначительно подняв указательный палец.
Я хмыкнул, подумав, что госпожа придумала ещё одну сказку.