Начальник геолого-съемочной партии Григорий Дымов включил рацию, не надеясь, впрочем, застать уже кого-нибудь в эфире – слишком задержался сегодня в маршруте. Сеанс связи закончился два часа назад, но если у кого-нибудь в отряде что-то случилось – должны обязательно его дождаться.
Голосов не было слышно, только морзянка. Григорий, служивший до института на флоте радиотелеграфистом, любил послушать чужие радиограммы, вспоминая чуть подзабытые микромелодии сочетаний точек и тире. Правда, в последнее время многие радисты работали на электронных ключах с такой бешенной скоростью, что он просто не успевал распознавать многие буквы и цифры. Сегодня "долбил" кто-то из молодых и не очень умелых. Прислушавшись, Григорий разобрал несколько слов и сразу же насторожился – работал кто-то из своих, потому что упомянутая кличка "Мишка-Коротышка" принадлежала начальнику его шлихового отряда Михаилу Швецову.
"... дает прикурить – нарисовал рога нашему начальнику".
В ответ кто-то мгновенно отстучал на ключе:
"Врешь!"
"Точно, гадом буду, сам несколько раз видел, как он из ее палатки под утро выходил."
"Ладно, ты не трепись на весь эфир. Тимофеич – хороший мужик, я с ним 5 лет отработал. И Людмилу знаю, и детей. Короче, если вякнешь кому – я тебя самолично в гальюне утоплю. Понял?"
"Понял."
"До связи."
Морзянка давно утихла, но Григорий так и не выключил рацию. Он сидел сгорбившись, уставившись невидящими глазами в огонь свечи и слушал слабые потрескивания эфира. Он сразу понял, что это ему наставили рога, потому что это он – Тимофеевич по отчеству, это у него жена – Людмила и это он пять лет проработал с Витей Дроздовым, только что предупреждавшим нового базового радиста-завхоза партии Лешку Коломийцева, чтобы тот не трепался.
Это было, как обухом по голове. До звона в ушах, до сухости во рту и вернувшегося вновь, давно забытого подергивания всей левой стороны лица, которое мучило его почти два года после аварии.
Он был совершенно не готов к этому удару. Чтобы его Людмилка, его Мышка-Малышка... И с кем!..
Миша Швецов с женой Машей появились в партии два года назад. Излишне расчетливый и рациональный крепыш с самого начала как-то не вписался в их дружную геологическую компанию. Может, это просто оттого, что он совершенно не пил ничего спиртного. Кому это будет приятно после каждого веселого праздника узнавать со смешными подробностями про то, как он уронил партнершу в танце, как залез локтем в салат или подрался с молодым специалистом из-за ледниковых отложений. Впрочем, он и сам избегал частых по поводу и без повода сборищ на работе, в общаге или у кого-нибудь на квартире, потому что, ко всему прочему, песен не пел и не любил, о геологии не спорил, так как она не очень-то его занимала. В то время, когда дружная компания орала на весь поселок песни Высоцкого, спорила до хрипоты о возрасте галечников третьей надпойменной террасы, Михаил или таскал свое "железо" в спортзале, или топтал лыжню в глубоком снегу в поисках куропаток, или ремонтировал чей-нибудь телевизор (он на этом неплохо подрабатывал).
Маша, напротив, быстро со всеми сдружилась и ухитрялась бывать почти на всех партийных междусобойчиках и пикничках, попросив кого-нибудь из соседей присмотреть за двумя маленькими детьми, если мужа не было дома. И песен геологических, бродяжьих она знала, пожалуй, больше всех, и голос имела отменный. Работать с ней в поле Григорию было легко – дело свое она любила, понимала поставленную задачу с полуслова и ни разу не закапризничала, как это случалось иногда с другими геологинями.
Утром после завтрака Григорий сообщил своей подчиненной, что сбегает дней на пять на далекую речку, чтобы опробовать рудную точку с золотом, которую выявил в прошлом году.
– А ты, Маша, за это время отработаешь восточный склон вот этого хребтика, – показал он на карте. – Только будь повнимательнее, и студентов настропали – пусть обшарят все вокруг. Мне рассказывал один старый съемщик, что в русле вот этого ручейка он находил какие-то ракушки. Мне фауна в этой немой толще ну просто позарез нужна.
– Ты что, одурел, начальник!? – удивилась Маша. – Туда километров сто будет!
– Восемьдесят. Если сейчас не сделать – так и останется на моей совести. Знаешь ведь, где будет у нас следующая площадь...
– Гриша, что у тебя с лицом?– вдруг заметила геологиня. – Что случилось?
– Да это после того кувыркания в вездеходе, я рассказывал тебе, – тут же повернулся к ней другой щекой начальник. – Иногда, ни с того, ни с сего, вдруг опять начинает дергаться. По опыту знаю: надо хорошенько пройтись, пропотеть, и это пройдет. Ладно, задачу уяснила?
– Уяснила. Ты бы хоть студента с собой взял, мало ли что.
– Ну, тогда я и в неделю не уложусь. Все, хватит базарить. Собирайся в маршрут.
На самом деле Григорий отправился в шлиховой отряд, который тоже находился от их лагеря километрах в восьмидесяти, только совсем в другую сторону. Была у него еще слабая надежда, что все это какое-то недоразумение, какой-то глупый розыгрыш. Но к вечеру следующего дня, еще издали увидев как обустроен лагерь отряда, он сразу поверил, что все это правда. Две двухместные палатки – Людмилина и Мишкина – стояли далеко на отшибе от "шестерки" рабочих, продуктового склада и обеденного стола.
В сумерках, воспользовавшись тем, что все ужинали, он прокрался к палатке жены и устроился на рюкзаке за ее задней стенкой. Начался дождь, но он не стал доставать плащ и равнодушно фиксировал, как быстро намокают его волосы, тяжелеет энцефалитка, как первая холодная струйка воды пробежала по спине.
Вернувшись с ужина, Людмила зажгла свечу, растопила печку и зашуршала бумагами – наверное, выносила результаты сегодняшнего маршрута. Даже сквозь шум дождя было слышно, как она тихо мурлычет про себя какую-то песенку. Григорий представил, как она сидит на спальном мешке в любимой позе, сложив ноги калачиком, и, смешно выставив кончик язычка, старательно вырисовывает на карте мелкие аккуратные циферки. Так захотелось бросить всю эту конспирацию, ввалиться в палатку и зарыться лицом в такие родные, чуть пахнущие дымком волосы, но он удержал себя, тут же вспомнив, зачем сюда пришел.
Через час свет в палатке потух и Григорий сразу ощутил отчетливый запах любимых Людмилиных духов. Минут через двадцать раздался громкий Мишкин шепот: "Как у нас тепло сегодня!"
Он не стал дожидаться дальнейших событий – все было и так уже окончательно ясно. Он надел рюкзак и, не боясь, что его шаги услышат через грохот дождевых капель по крыше палатки, быстро спустился к речке и побрел в темноте подальше от лагеря.
Вернувшись в свой отряд, Григорий вечером постучался в палатку к Маше и все ей рассказал.
– Вот такие пироги, Машенька, – закончил он свой рассказ, выпуская дым от сигареты в открытую печку и поглаживая рукой дергающуюся щеку. – Я пока сюда тащился, решил, что надо им отомстить, вернее, ему, твоему спортсмену – тоже наградить его рогами. Целый план разработал, как тебя соблазнить... А потом, думаю, чего комедию ломать, приду, расскажу тебе все и прямо предложу со мной переспать...
– Дурак ты, Гриша, – неожиданно отреагировала ничуть не удивившаяся и не расстроившаяся Маша. – Надо было выполнить свой план. Меня еще ни разу в жизни никто не соблазнял. Как ты там наметил? Влюбленные взгляды, "случайные" прикосновения, цветы в палатку подбрасывать? Мне цветы уже года четыре не дарили...
– Да ты не удивляйся, – объяснила она несколько озадаченному Григорию, – я уже давно обо всем знаю, еще с прошлого года. Помнишь, мы с тобой неожиданно завалились к ним в лагерь? От Мишки так несло Людкиными духами, что я сразу обо всем догадалась. Хотела скандал закатить, даже развестись с ним, но куда я одна с детьми... Вот и терплю. Они и зимой находят возможности... Один ты со своей любимой геологией ничего не замечал.
– Ну и сказала бы.
– У вас ведь тоже двое детей. Жалко их.
Они помолчали каждый о своем. Григорий закурил новую сигарету.
– Ну, переспать, так переспать! – вдруг весело и решительно согласилась Маша. – Сразу после завтрака нагрей мне ведро воды и приходи часов в двенадцать, когда волосы высохнут. С цветами! Да, и отправь куда-нибудь подальше студентов до вечера – это Людка твоя пусть зубы сжимает, а я на всю тайгу орать буду!
Кричала она действительно громко... А у Григория в этот день пропал нервный тик. На всю оставшуюся жизнь.
В конце сезона они первыми из всех отрядов выбрались на базу и поселились в одной палатке, совсем ошарашив этим радиста-завхоза. Лешка растерянно отводил глаза, когда они вместе обедали за одним столом и Маша заботливо ухаживала за Григорием – он знал, что через несколько дней на базе появится шлиховой отряд и ожидал страшного скандала, а может быть, и стрельбы.
Скандала не было. Едва выбравшись из вертолета, Мишка с Людмилой увидели встречавших их супругов, которые стояли полуобнявшись и над чем-то весело смеялись, влюбленно глядя друг другу в глаза.
О чем уж они там говорили всю ночь, собравшись в палатке за бутылкой неразбавленного спирта, никому неизвестно. Наверное, договорились, если после выезда в поселок обе пары быстро развелись, а еще через два месяца сыграли тихие свадьбы почти без приглашенных. Как и положено, квартиры остались за отцами, а дети достались мамам.
Первое время они сторонились друг друга, но родная кровь притягивает неодолимо и очень скоро все стали просто неразлучны. Каждый вечер они собирались то в одном, то в другом доме. Дети называли "папами" своих родных отцов, а неродных – по имени, и ничуть не удивлялись, что родные уходят ночевать в другую квартиру. Откуда им, малышкам, было знать, что в других семьях папы и мамы обычно спят в одной постели. Возникали, конечно, кое-какие проблемы, когда дети подрастали, но как-то это все быстро улаживалось.
Со временем Михаил научился пить в небольших дозах водку, поддерживая компанию, и даже подпевал иногда басом про караван, который ушел на материк, а Григорий, как заправский мастер, ремонтировал телевизоры. В выходные мужчины часто уходили вместе на лыжах на охоту. Так и жили одной большой семьей, не обращая никакого внимания на косые взгляды на работе и соседские пересуды. Какой-то остряк ухитрился соединить две фамилии в одну и в поселке их за глаза все стали называть "Шведы".
Конечно же, в моем рассказе больше вымысла, чем правды. Откуда мне знать, как там все у "Швдов" было на самом деле. Так, слухи, да досужие поселковые сплетни. Всего только один раз я видел в сборе всю семью, включая взрослых уже детей, – они шли цепью, обнявшись за плечи, занимая всю улицу, и над чем-то громко и весело смеялись.