***
Август 2005 г., Париж
— Не стоит волноваться, мсье, все в порядке!..
Мужчина лет пятидесяти на вид, а может, чуть больше, с благородной сединой на висках, в дорогом летнем костюме, немного запыленных ботинках, чего нельзя было не заметить, поскольку он сидел нога на ногу, отстранился от столика, давая возможность официанту убрать залитую вином тарелку. Случайно задетый рукавом бокал — маленькая неприятность, из-за которой смешно переживать. Но сердце отчего-то застучало чаще, отозвавшись на внезапный, неслышный уху зов издалека, из небытия…
Малиново-алое пятно расползалось по белой накрахмаленной скатерти медленно, точно осьминог распускал щупальца. Опрокинутый бокал еще покачивался из стороны в сторону, как маятник, отсчитывая годы, летящие с бешеной скоростью назад. Так время может лететь только в воспоминаниях. Это было когда-то и было именно с ним, как бы он ни старался забыть прошлое.
Мужчина за столиком вздрогнул, но этого никто не заметил. Лишь гарсон, поймав на себе странный взгляд, растянул губы в дежурной улыбке, убирая испачканную скатерть со стола. Парижские голуби шумно захлопали крыльями и вспорхнули в разные стороны, распуганные проехавшим по улице автомобилем. И в этом было что-то узнаваемое, из далекого-далекого прошлого, когда живешь наугад и чувствуешь иначе.
Когда-то не белоснежная крахмальная скатерть ресторана, а чуть пожелтевшая, пахнущая нафталином, вязанная крючком бабушкина скатерка была залита алым гранатовым соком. Этот эпизод, кусочек воспоминания, неясная ассоциация распахнула окно в прошлое, словно хозяйка кофейни, желая проветрить душное помещение после дождя. Створки с силой ударились о стены, ворвался пьянящий запах летней дорожной пыли, прибитой дождем, запах травы, солнца. Прохлада подъездов и жара дворов, мяуканье кошек и лай собак, шум крыльев голубей, разлетающихся из-под колес видавшего виды велосипеда, и счастье: тихое, спокойное, бесконечное, а главное, уверенное в своей бесконечности детское счастье, не испытываемое никогда более…
Глава 1. Взрыв
Август 1968 г., Россия
— Едрить твою… — Бабушка всплеснула руками, и беззвучное продолжение неясной по содержанию, но очень доходчивой по смыслу фразы, как всегда, заставило Митьку вжать голову в плечи по самые уши и зажмуриться. — Ну откуда у тебя только руки растут?! Вырос, как верста коломенская, а проку мало! Наказание господне! Марш отсюдова!
Кряхтя и ворча, бабушка принялась собирать со стола испорченную скатерть, сгребая ее узелком, пророча Митьке судьбу самого последнего на земле человека, которому и в дворники-то не податься, поскольку «с такими руками-крюками даже метлу не доверят». Самого же Митьки уж и след простыл. Бабушка, добрейшее существо, поворчит и перестанет, а скатерть — ну, что скатерть? — отстирается.
Сердитое ворчание еще раздавалось из ванной, сопровождаемое грохотом медного таза и фырканьем крана, вызвавшего новую волну праведного гнева.
— Хоспади, все не слава богу…
— Да что там, что? — Дед наконец-то оторвался от газеты.
Деда считали глуховатым. А был ли он на самом деле глухим или нет, Митька порой в этом сомневался. Дед вступал в разговор точно тогда, когда было наименее безопасно: скажем, если бабушке требовалось посоветоваться по поводу закупки мешка картошки, или когда весь ее гнев принимал на себя кто-нибудь другой, например, единственный и горячо любимый внук. Митька потом, много лет спустя, вспоминал эту замечательную дедову черту и не находил ей другого определения, кроме как «старая чекистская закалка».
— Одна ржавчина идет, чтоб им пусто было…
— Трубы меняют…
— Они трубы меняют! Да мне на них…
Таз громыхнул так сильно, что бабушкино намерение по отношению к меняющим трубы так и осталось неуслышанным. Митька хохотнул, подождал немного, дабы убедиться, что о нем уж точно позабыли, пробрался в коридор, нашел на ощупь в темной прихожей свою кепку, сунул ноги в стоптанные летние штиблеты и шмыгнул за дверь.
Сегодня их компания собиралась возле институтского общежития. Прекрасная пора ничегонеделания! Благодать. Родители вернутся из командировки только к Новому году, сданы вступительные экзамены: позади бессонные ночи, учебники, зубрежка, шпаргалки, наставления родителей по телефону, бабушкины вздохи и осенения крестным знамением тайком, когда Митька шел на экзамен, в спину, чтобы не увидел… На всю жизнь запомнился этот бабушкин жест: он уходит, еще не успев закрыть за собой дверь, а она, прижав к груди руки, потихоньку, одними пальцами, собранными в щепоть, чертит в воздухе крест, будто посыпает что-то солью. Митьке становилось смешно и немного стыдно за нее, а сказать, что все видит, не мог, не хотел обижать старую.
Погода выдалась на славу. Разморенное солнцем тело не желало двигаться быстрее, нежели прогулочным шагом. Руки в брюки, штиблеты — шарк-шарк — по горячему асфальту, кепочка на самые глаза…
На углу у киоска ждали Сандро и Гапон, точно в таких же пижонских кепках, как носили все ребята их района. Они пойдут на стройплощадку возле общежития, выпьют по бутылке ситро, поговорят о том, о сём.
Шнуров подойдет позже и, как всегда, заведет старую песню о главном. А главным для Шнура были деньги. Они вчетвером так и проводили все свободное время в мечтах. Мечтали, как многие молодые люди в то время, о счастье для всего человечества. Сажать яблони на Марсе или, еще лучше, ананасы на Северном Полюсе, или выйти в открытый космос, как Алексей Леонов. Да мало ли в жизни может быть нужного и полезного человечеству? А деньги, которые Шнуров собирался заработать, раздобыть, «нарыть», как он выражался, не тем, так иным способом, были всего лишь средством достижения высших целей. Вот об этих-то способах и средствах друзья слушали уже четвертую неделю, но дальше «слушания дела» ничего не продвигалось. Ничего нового, кроме того, что уже было опробовано несколько раз. Однако Шнуров, не смотря на это, с удовольствием молол языком, как все будет замечательно, стоит им чуть-чуть подождать, и вот тогда…
— Здорово, — буркнул Сандро, по-пижонски сплюнув под ноги.
— Здоровее видали, — бодро отозвался Митька, подойдя к ребятам.
— Чего такой довольный? — не удержался и растянул свои тонкие губы в улыбке Гапон, обнажая мелкие неровные зубы.
— Есть причина — жизнь шибко хороша! — многозначительно подмигнул Гапону Митя. — Шнур-то где? — обратился он к Сандро.
— Обещал быть, — серьезно отозвался тот, стряхнув невидимую пылинку с пиджака.
Стояла невыносимая жара, и воротничок Митькиной клетчатой хлопковой рубашки был расстегнут до предела. Гапон был в белой трикотажной майке, прилипшей к вспотевшей спине. А этот пижон вырядился в твидовый однобортный пиджак, застегнутый с элегантной небрежностью на одну пуговицу, парусиновые ботинки и неимоверно узкие штаны, едва доходящие до щиколотки. Сандро был красавец, это не вызывало сомнений ни у кого. Сашка-Сандро привык ловить на себе взгляды девушек, знакомых и незнакомых. Собственно, на это и был рассчитан его наряд, никак не соответствующий погоде и обстановке, пусть даже в радиусе километра не наблюдалось ни одной особы женского пола. Но Сандро был из тех, кто знает, где следует вовремя подстелить соломку, поэтому всегда был наготове, при полном параде.
Митька ни в коем случае не потешался над товарищем, отчасти понимая его, и сам, бывало, грешил позерством — не без этого в их-то годы. Он относился к слабостям своих друзей философски, примерно так же, как к бабушкиному ворчанию или дедовой мнимой глухоте. Возможно, эта Митькина черта не раз помогала ему в жизни, ограждая от необдуманных, импульсивных действий, способных в одночасье разрушить практически все. И пусть некоторые считали его заторможенным, особенно в моменты, когда требовалось принять незамедлительное решение. Но ведь они не знали, что Митька просто пытается отнестись к ситуации по-философски, чтобы не наломать дров.
Гапон, он же Попов Николай Андреевич, а в миру просто Коляня, не проявлял интереса ни к деньгам, которыми бредил Шнур, ни к девушкам, что в его возрасте было странно, но достаточно приемлемо на фоне любвеобильного Сандро, ни к философии, которой увлекался Митька. Вообще было непонятно, что держит его в этой компании. Коляня был «никакой». И зачем он нужен был ребятам, на первый взгляд было совершенно неясно. Однако мудрый и практичный Шнур пресекал на корню попытки остальных выдворить Гапона из их узкого круга единомышленников.
У единомышленников, выросших в одном дворе, в одной школе, на самом деле было не много общего, начиная от воспитания и заканчивая взглядами на дальнейшую жизнь. Митя и Сандро держались вместе, поскольку были, как говорится, одного поля ягоды: оба поступили в институт, на факультет органической химии. Хотя из их компании логичнее всего было бы там учиться Шнурову, как гению естественных наук. Однако он предпочел в девятом классе перевестись в вечернюю школу и, к тому моменту, как его товарищи окончили одиннадцатый класс, уже третий год пополнял стройные ряды советских рабочих. А Гапон — тот вообще не задумывался о своем будущем. Оно у него было яснее ясного: армия, затем фабрика и, наконец, пенсия. Ребята еле уговорили его окончить десять классов хотя бы в вечерке. Пришлось даже повлиять на родителей Коляни, и в итоге полутрезвый отец «дал добро», пустив для порядка слезу, мол, в семье и так нечего есть, а этот дармоед еще и учиться вздумал.
Тем не менее, не смотря на разность интересов и жизненных приоритетов, «Тайное Общество», как они именовали свою компанию с подачи великого комбинатора Шнурова, созданное так давно, что уже никто не помнил точно, сколько лет назад, связывало их одной уж слишком взрослой тайной. Словно дамоклов меч, висела эта тайна над ними, но ни Митя, ни Сандро, ни Гапон не знали, как разделаться с ней. Единственный, кто, казалось, получал от всего этого удовольствие, был Ваня Шнуров. Он заварил кашу, они влипли, ведомые мальчишеской жаждой приключений, и никто не задумался, какими серьезными проблемами обернется для каждого из них эта, на первый взгляд, детская шалость.
— Что-то горит, — настороженно, как пес, повел носом Гапон, стоящий лицом к стройплощадке, где обычно на плитах, разогретых солнышком и скрытых от глаз досужих сограждан, проходили их «заседания».
Митька и Сандро обернулись как по команде. Действительно, из-за забора валил черный дым. Ни криков, ни пожарной сирены, ни свиста милиционера, вообще никакого движения на стройке не наблюдалось. Ребята озадаченно переглянулись. Пожар разбушевался в считанные секунды.
— Надо ж позвать… — скривился Гапон, не зная, то ли по-детски радоваться, то ли по-взрослому тревожиться.
— Кого? — презрительно смерил его взглядом Сандро. — Даже не вздумай. Сами справимся.
— Санька… — догадавшись о намерениях друга, но понимая, что медлить в данном случае нельзя, понизил голос Митя. — Сань, там же…
— Черт! Я как чувствовал, надо было послушаться Шнура! — Сандро метнулся к забору, пытаясь рассмотреть, где именно бушует огонь.
— Ай, дураки! — взвизгнул Гапон и присел на корточки, обхватив голову обеими руками в цыпках, как у ребенка.
На него никто не обратил внимания. Спешно вывернув пиджак наизнанку и отдав его Митьке, Сандро нащупал в заборе доску, болтающуюся на одном гвозде. Митька почувствовал, как сердце застучало сильнее обычного и, всучив пиджак снова открывшему было рот Гапону, подскочил к Сандро.
— Ты не полезешь туда! — хрипло прокричал Митька, преодолевая приступ внезапного удушья, охватившего его, будто он находился в самом очаге пожара.
Неужели Саня не понимал, что это небезопасно? Конечно, понимал, как и его товарищи. Но там, на стройке, лежало то, что не принадлежало никому из них, что они присвоили себе, хотя не имели на это ни малейшего права, и удерживали, получая несказанное удовольствие от этой кажущейся вседозволенности, лелея надежду, что в один прекрасный момент игра окончится, просто окончится, без последствий, все станет на свои места. А главное, каждый свято верил, что удастся избежать наказания…
Митька не позволит Сандро рисковать в одиночку, он полезет следом, обязательно. И черт их дернул вчера уйти со стройплощадки, не перепрятав то, что сейчас могло пропасть в пламени бесследно, только потому, что им стало лень искать новый тайник. А Шнур как знал — забеспокоился еще вчера, только они его не послушались, а он не настоял.
— Надо глянуть, — отрезал Сандро, отстраняя Митьку и протискиваясь в образовавшийся лаз. — Не ходи со мной. Я быстро, только проверю. Вдруг это рабочие жгут мусор.
— Какие рабочие? — не унимался Митька. — Выходной же, по воскресеньям никто с роду тут не работал…
Но Саня уже скрылся за забором. Митька тоже отодвинул доску, закинул ногу в лаз, но заколебался и хотел окликнуть Сандро, повинуясь шестому чувству, да только не успел. Едва Сандро забежал за балки, собранные в штабели, раздался оглушительный хлопок или взрыв или что-то еще. Митька не понял, что произошло: заложило уши и защипало глаза. А когда он смог их открыть, казалось, буквально через секунду, то увидел, как Гапон несется впереди, размахивает пиджаком Сандро, словно флагом, и что-то орет, орет, орет…
Митька не помнил, как оказался по ту сторону забора, рядом с балками и кучей строительного мусора, как упал на колени рядом с Сандро, лежащим на ржавом песке и смотрящим в небо стеклянным взглядом. Помнил только Гапона, отчаянно машущего тем самым некогда стильным пиджаком, превратившимся сейчас в отвратительную грязно-серую тряпку, и пытающегося затушить ею огонь. Помнил искореженную жестяную банку, катящуюся в сторону, словно в замедленной съемке. Помнил нереальное ярко-алое пятно на кипенно-белой пижонской рубашке Сандро, расползающееся в стороны по рукаву. Помнил, как во все глаза таращился на это пятно, темнеющее и становящееся похожим на разлитый по скатерти гранатовый сок.
После того случая у Митьки на всю жизнь осталась белая прядка на затылке. Даже потом, когда виски поседели, эта прядь выделялась на фоне остальной седины, так смешно и нелепо торчала хохолком на самом видном месте.
Август, 2005 г., Париж
— Avenue Georg V, 32, s’il vous plait...*
Усевшись на мягкое сиденье такси, мужчина с удовольствием ослабил галстук и расстегнул ворот рубашки цвета шампанского. Кондиционер, спасая от августовской жары, был единственным, что сейчас его волновало: от резкого перепада температур на улице и в салоне автомобиля можно было легко подхватить простуду. Все тревоги остались в кофейне, вместе с оплаченным счетом. По крайней мере, он очень на это рассчитывал, даже дал щедрые чаевые, точно откупаясь от тех воспоминаний, что вызвало алое пятно на скатерти. Но — увы, если бы все было так просто! Предательски ноющей болью в лопатке начало давать знать о себе сердце. Нет ничего хуже этой нудной боли! Мужчина невольно поморщился, потирая грудь слева.
Таксист в форменной фуражке настороженно глянул на пассажира через зеркало, выезжая к мосту Альма. Мужчина поежился под его пытливым взглядом и отвернулся к окну. Знакомый пейзаж не впечатлял нисколько. Помнится, впервые оказавшись в Париже, он не мог надышаться его сырым воздухом, вдыхая полной грудью свободу, ходил, точно хмельной, по набережной Сены, пересекая бесчисленные мосты и не веря в то, что все, все осталось позади, в прошлой жизни. И надо такому случиться, что эта прошлая, казалось, навсегда забытая жизнь ворвалась к нему непрошено, незвано, вероломно и неотвратимо…
— S’il vous plait, monsieur **, — пробасил таксист, притормозив у отеля «Жорж Пятый».
Париж гудел автомобильными клаксонами и музыкой, доносящейся с бурлящих туристической жизнью Елисейских Полей. Шум крыльев голубей тонул в водовороте искусственных звуков. Мужчина поднялся на пятый этаж и, открывая дверь, заметил пыль на своих ботинках.
Он хотел протереть их, пока не вошел в квартиру, но в последний момент пожалел носовой платок.
— Катрин! — позвал мужчина, скидывая пиджак.
— Да, мсье, — радостно отозвалась девушка в чистом кружевном переднике, выбегая из недр квартиры. — Как прошел день? — Она помогла ему раздеться и покачала головой, кивая на грязную обувь. — Снова ездили… туда?
* — Авеню Жорж-V, 32, пожалуйства (фр.)
** — Пожалуйста, мсье (фр.)
— Да, — коротко, сквозь зубы ответил он, не без наслаждения влезая в мягкие тапочки и проходя в гостиную. — Катрин, душно! Включите кондиционер.
Опустившись на диван, он взял в руки газету, но, попытавшись вчитаться в первые строки под крупным заголовком, понял, что не понимает ни слова.
— Я просил кондиционер, — напомнил он домработнице, отбрасывая в сторону газету. — Можно сделать то, что я прошу?!
— Но вы же не делаете то, что прошу я, — невозмутимо пожала плечами девушка, появившись вновь.
Ее кокетливая полуулыбка, всегда забавлявшая мсье, на этот раз жутко раздражала его. Катрин подняла газету, и хотела уйти, но мужчина задержал ее, обхватив запястье.
— Катрин, сядьте.
Девушка охотно села рядом, будто ждала этого. Оба молчали, глядя в окно, где блестел на солнце огромный золоченый купол Дома Инвалидов. Было на самом деле слишком душно и жарко. Однако открывать окна, а, тем более, включать кондиционер никто не спешил — малейшая простуда, и бронхит даст о себе знать с новой силой, Катрин права. Он прекрасно это понимал, а, требуя беспрекословного повиновения, скорее, капризничал, точно ребенок, хотя эта роль была ему неприятна. Она напоминала, что он стареет и, как все старики, становится занудой и брюзгой.
— Катрин, зачем вы меня мучаете. Вы же знаете, что я ездил, и буду туда ездить. И вы мне не указ. Делайте со мной, что хотите.
— А что я могу сделать? — Девушка не повернула даже головы. — Вы пользуетесь тем, что я вас люблю, и не слушаетесь совсем…
— Давай обойдемся без этого…
Мужчина поморщился, как от боли в лопатке.
— Без чего — без этого? — девушка вспыхнула и одернула руку, которую мужчина все еще держал в своей. — Вы всегда так говорите, когда я напоминаю о своих чувствах. Я уволюсь. Завтра же меня здесь не будет! Наймете себе какую-нибудь глухую старуху, она уморит вас сквозняками и пересоленными борщами! И пусть еще попробует научиться их варить!
Как она была хороша в гневе! Растрепавшиеся черные волосы прилипли к тонкой вспотевшей шейке, а щеки порозовели от возбуждения и на белой, почти прозрачной коже горели китайскими фонариками. Это сравнение очень шло Катрин. Ее чуть раскосые глаза, маленький вздернутый носик и высокие скулы — типичная внешность для молоденькой парижанки — частенько навевали ему мысли о том, что под восточным игом находились не только славянские племена.
— Ну, что ты кричишь? Ты же знаешь, что за твои борщи и пирожки с мясом я душу готов продать…
Он попытался смягчить ситуацию, снова протянул к ней руку, но девушка отбросила ее, вскочила с дивана и убежала к себе в комнату, недвусмысленно резко щелкнув дверным замком. Мужчина остался один в полной тишине. Лишь за плотно закрытым окном раздались удары колокола базилики в соседнем переулке. Так грустно, монотонно, серо, как весь Париж.
Он не выдержал более этой мучительной духоты, подошел к окну, задумчиво наблюдая торчащий из-за домов верх Эйфелевой башни-паутины, а затем резким движением распахнул балконную дверь и еще несколько окон, одно за другим, по-детски радуясь свежему воздуху и ветру, в один миг взвившему вверх прозрачные занавески.
Клацнул замок двери, Катрин быстрым шагом прошла в гостиную, гневно сверкнув прекрасными глазками и поджав губы, закрыла все окна, балкон и ушла, не удостоив его ни единым словом.
Мужчина сел на пол, прислонившись к стене спиной и закрыв руками лицо, беззвучно затрясся, не то плача, не то смеясь.
Август 1968 года, Россия
Сандро получил легкую контузию и плечевое ранение. В больничном коридоре ждали Митька, Гапон, вопреки обыкновению молчаливый и непрестанно дрожащий, и неизвестно в какой момент примкнувший к ним Шнур. Митька не мог с точностью сказать, как и когда Ванька Шнуров нарисовался рядом с ними в тот ужасный день, но было очевидно, что именно он вызвал «скорую» и пожарных.
— Ты ничего не видел, — сосредоточенным шепотом наставлял он Митьку, косясь на Гапона, который раскачивался на стуле из стороны в сторону и отрешенно глядел в одну точку, будто контузило его, а не Пижона.
— Я ничего и не видел, — пожал плечами Митька, не понимая, к чему этот разговор.
— Вот я и говорю. Когда в милиции будут спрашивать, отвечай, как было, мол, не видел, не знаю, слышал только грохот.
— Взрыв, — подал голос Гапон, протянув это слово как-то по-особенному, точно взвыл.
— Что? Взрыв? — усмехнулся Шнуров, даже не обернувшись. — Подумаешь, банка с краской на воздух взлетела…
— Ты откуда знаешь, что с краской? — настороженно перебил друга Митька. — Не было там краски. А если бы была, следы бы остались.
— Ты химию на пятерку сдал? — снисходительно улыбнулся Шнур. — А огонь? Или ты думаешь, что, сгорая, масляная краска остается ярко-голубой, зеленой или желтой? Эх ты, зубрила! Да это краска была. Мы недавно ремонт делали, стены красили, такие же банки были. Ну вот точь-в-точь!
— Взрыв… — монотонно подвывал Гапон, не обращая ни на кого внимания.
— Эй, малец, тебя тоже доктору показать? — Шнур казался бодрым и даже веселым, и Митька был ему за это несказанно благодарен.
Если бы не Иван с его оптимизмом и житейской мудростью, не соответствующей столь юным годам, кто знает, что бы они сейчас с Гапоном делали? Может, разревелись бы от пережитого страха и переживаний за Сандро, как девчонки. Ведь показалось же тогда, когда они увидели друга с остекленевшим взглядом, что это все, конец. И захотелось отчего-то повторить бабушкин жест тайком, чтобы никто не заметил: перекрестить Сандро, словно бы это могло его спасти и сохранить от самого страшного и непоправимого…
О том, что на самом деле волновало всех, никто не заговаривал. Митя не сомневался, все сгорело. Пожар был настолько силен, что вряд ли их тайна уцелела. И как они не предусмотрели, как беспечно отнеслись к тому, что было не их?! Да, они заплатили деньги, но разве оно, это сокровище, стоило столько? Оно было бесценно. А главное — они не имели на него ни малейшего права.
— Шли бы вы, ребятки, домой, — проходя мимо, посоветовала доктор, осматривавшая Сандро. — До завтра ваш друг будет спать, рана не глубокая, плечо зашили, оклемается, молодой еще, все будет в порядке.
— Да, пойдем, — оживился Шнуров, подхватывая под руку безучастного Гапона. — Утро вечера мудренее.
А Митька и не заметил, что уже вечер. На улице пахло дождем. Пока они сидели в приемном покое, пролился настоящий летний ливень. Сырой асфальт отражал свет фонарей, стало прохладно. Он нахлобучил на голову кепку и поплелся за Шнуром, ведущим под руку Коляню, точно малое дитя. Не хватало еще, чтобы у Гапона сдвиг случился. Все-таки здорово, что среди них есть такой человек, как Ваня Шнуров. Уж он-то не потеряет самообладание даже в самой критической ситуации. Далеко пойдет, как говорила о нем учительница химии. Шнур был ее любимчиком. Серьезный, сосредоточенный на предмете, он вникал в малейшие подробности, не проявляя такого же интереса к остальным предметам. Ну и правильно, чего разбрасываться…
Митька уважал людей за то, чего недоставало ему самому. Философия, которой он занимался, охватывала фактически все сферы науки и практики, и тем была ему интересна. Порассуждать о материи и сознании, категориях, мироздании, и при этом не зацикливаться ни на чем конкретно — это было его стихией. В законах физики он находил философский смысл, а если такового не мог обнаружить — хоть убей, не понимал ни единой формулы. В душе Митька осознавал, что лучше бы было вникать во что-то одно, например, в ту же физику, математику, биологию, или химию, как Шнур. Осознавать — осознавал, но помочь себе в этом не мог. Может, хотя бы учеба в институте прочистит мозги…
Вот тебе и прекрасный денек, а так все хорошо было с утра. Никогда не знаешь, что тебя ждет вечером.
— Бабуль, я к Саньке в больницу, — на ходу откусывая остывший, аппетитно пахнущий ванилью сырник, крикнул Митька, отпирая дверь.
— Поешь нормально! Все матери напишу… Хорошо еще, что не тебе башку оторвало! Хотя чего там отрывать, у тебя ж ее отродясь не было. Вот погоди, отец вернется…
Как обычно, Митьке так и не удалось узнать, чем ему, по бабушкиному мнению, грозит возвращение отца. Да ничем! Отец, как всегда, для приличия пожурит его немного да помилует, дав трешку на карманные расходы. А вот мама… Она ничего не скажет Мите. Промолчит, выслушав о его «подвигах» от бабушки, которая, причитая, будет жаловаться на то, о чем никогда не писала в письмах, жалея и внука, и нервы родителей. Мать только сожмет губы в узкую полосочку, и вокруг них образуются тонкие морщинки, а в глазах проявится холод. И Митьке это будет больнее всего, уж лучше бы его выпороли, как мальчишку, накричали или посадили под домашний арест. Лишь бы не видеть, как мать превращается в чужую, странную женщину, из-за его, разгильдяя, выходок, отстраняясь от сына, как от досадного недоразумения.
— Ох, за что мне, грешной, такое наказание! Скорее бы родители вернулись, не вынесет мое сердце! Митька! Куда удрал?! Дед!..
Догадываясь, что на этот раз деду пришлось принять удар на себя, и, успокаиваясь тем, что спасительная глухота умудренного жизненным опытом отставного чекиста будет вовремя «включена», Митька с чистой совестью отправился в овощной за яблоками для Сани.
Сандро уже пришел в себя. Голова сильно болела, как он говорил, но это не мешало ему заигрывать с медсестрами и нянечками. Митька, Шнур и очухавшийся, но все еще молчаливый Гапон носили ему по очереди яблоки, черешню, «Боржоми» и выслушивали пикантные подробности о «похождениях» лежачего больного Минина А., коим на данный момент являлся Сандро. О происшедшем он не вспоминал в разговорах с друзьями, будто нарочно не хотел возвращаться к событиям того рокового дня.
Митька по-человечески понимал друга и соглашался со Шнуровым, предупреждавшим: не стоит тревожить Пижона лишний раз. Не договариваясь меж собой, ребята молчали о том, о чем следовало бы поговорить, но, по большому счету, было уже бессмысленно.
Так или иначе, после того случая на стройке все изменились. Гапон точно помудрел и повзрослел с тех пор, по крайней мере, перестал глупо ухмыляться и кривить губы. Его непривычно нахмуренные рыжеватые брови придавали физиономии даже некоторого благородства, чего уж абсолютно невозможно было сказать ранее.
Саня временами делался молчаливым, каким бы странным и смешным это ни казалось. Сандро — молчун! Никто бы не поверил. Но когда иссякал запас его красноречия на тему очередного романа с симпатичной нянечкой, он замолкал и, подолгу глядя в окно, думал о чем-то, а в глазах читалась невидимая прежде тоска. Митька объяснял это себе так: все-таки друг оказался на грани жизни и смерти. Он и сам видел, как жизнь точно улетучивалась из него, как туманился взгляд, и, если бы не Шнур, подоспевший вовремя, кто знает, сходили ли бы сейчас с ума от этих черных как уголь глаз молодые медички.
Даже Шнур стал каким-то другим. Только он, в отличие от остальных, приобрел некую степень свободы, всегда ему не хватавшей. Если раньше Ванька казался слишком зацикленным на деньгах, то теперь он про них точно забыл.
Хороши ли были изменения, произошедшие с ними, дурны ли, Митька не мог пока для себя решить. Плохо или даже ужасно было то, что отныне они были преступниками, все без исключения. «Тайное Общество», начав существование, как детская игра, сотворило с ними нечто, смысла чего они еще не понимали и не могли понять, поскольку все только начиналось.
Глава 2. Тайное Общество
Август 2005 г., Париж
— Кстати, завтра у меня выходной.
Катрин показалась в дверях гостиной. Она выглядела озадаченной, хотя желала казаться рассерженной. Ее щеки все еще пылали, а губы нервно подрагивали, она кусала то нижнюю, то верхнюю, о чем-то раздумывая. Точно маленькая девочка, Катрин вертела пальцами край передника и вздыхала. На ее реплику не среагировали.
— Встаньте с пола, я включу кондиционер на десять минут. Не больше, — строго добавила она.
Но мужчина продолжал сидеть, не шевелясь, уткнувшись лицом в широкие ладони, и молчал. Его отросшие растрепанные волосы спадали на лоб, путаясь меж пальцев. Катрин сокрушенно покачала головой и подошла к нему. Несколько секунд она стояла молча, нерешительно водя мыском туфли по полу и наматывая на палец прядь волос. Затем резко присела и обняла мужчину.
— А ты знаешь, что у тебя тут… — Она нежно провела рукой по его затылку, — …совсем белые волосы. Одна прядь! Так смешно!
— Не смешно. — Он наконец-то разжал ладони и повернул к ней покрасневшее лицо, помятое и влажное. Некоторое время он молча вглядывался в ее личико, точно впервые увидел его, а потом невольно улыбнулся. — Хотя, со стороны, наверное, да…
Катрин понимающе кивнула и, сев рядом на пол, прижалась к нему.
— Завтра у меня выходной, — напомнила она, сомневаясь, что в первый раз он расслышал ее.
— Что собираешься делать? Поедешь к родителям? — мужчина старался поддержать беседу.
— Нет, — рассеянно повела плечами девушка. — Хочу провести этот день с тобой.
— Катрин, — строго произнес мужчина. — Я же говорил не раз, я не мальчик, за мной не нужен присмотр. Я не нуждаюсь в няньке, в конце концов. Если захочу куда-то поехать, то поеду! Слышишь?!
Он резко выдохнул и посмотрел на девушку. Она тихонько смеялась, глядя на него так, как может глядеть только женщина, горячо и всерьез влюбленная.
— Слышу… — одними губами проговорила Катрин и провела маленькой теплой ладошкой по его заросшей щетиной щеке. — Слышу, — снова повторила она и дотронулась губами до виска.
Мужчина закрыл глаза, издав протяжный усталый стон. Но девушка не оступилась. Она прильнула к нему всем телом, дразня и подначивая, потерлась грудью и в тон ему застонала. Его руки сами нащупали завязки на переднике Катрин, в то время как она спешно расстегивала пуговицы на блузке, продолжая впиваться в его губы. Они долго возились на полу, рыча и говоря друг другу страстно-ласковые слова. Наконец, изнеможенные, без одежд, еще больше вспотевшие, поскольку кондиционер так и не успели включить, перебрались на диван и закурили, обнявшись и оставив себе право на молчание, единственно правильное и необходимое теперь состояние.
Катрин курила длинные дамские Vogue, он — некрепкие Dunhill, не вызывающие кашель.
— Давай поедем в казино, — вдруг предложила Катрин, нарушив тишину. — А на обратном пути устроим пикник. Я все соберу, закажу твоих любимых круассанов.
— Я люблю круассаны, но не люблю казино, — отрезал он, попытавшись отстраниться. Нарушенное молчание разрушало и самый смысл их объятий. Но девушка не разомкнула рук вокруг его шеи. — Я за сигаретой, — пояснил он и только тогда получил возможность потянуться к журнальному столику.
— А я никогда не была в казино, — продолжала настаивать Катрин. — Новичкам, говорят, везет…
Мужчина вертел в пальцах сигарету и молчал. Ну что ответить этой милой девочке? Что он дал слово никогда не играть? Кому дал слово? Себе? Смешно… Все слова, данные себе, можно рано или поздно нарушить — самому с собой проще договориться. И эта фраза «новичкам везет»… Сколько раз он слышал ее от других, в кино, в театральных постановках, но ни разу не содрогнулся так, как сейчас. Все это из одной цепочки: пятно на белом, пыльная обувь, везение новичков… Все связано, все прилетело из его пошлого точно на крыльях бумажного самолетика, внезапно спланировавшего в раскрытое окно. Из того самого нафталинового прошлого, которое он столько лет стремился забыть, и вот, казалось, забыл окончательно.
Только вчера он порадовался мысли, что давно не вспоминает ни Шнура, ни Сандро, ни Гапона. Ни Ее… Порадовался и поспешил отогнать от себя воспоминание об этом воспоминании, тончайший запах прошлого, малейшую ниточку, способную связать его с тем, что было, и с тем, кем он был тогда…
Елены давно нет на грешной земле. Все, что он так сказать вспоминает — это покосившаяся плита на могиле, которую надо подправить, вызвать людей из ритуальной службы, заплатить страховой взнос, посадить по осени ее любимые цветы… Он всегда забывает, как они называются. Да, кстати, и это тоже надо бы вспомнить, наконец. Ну и что, что он Ей и был никто, и остался никем. Катрин ему тоже никто. А умри он, ведь она до старости лет — он готов был поклясться — будет приходить на его могилу и сажать цветы… Какие же цветы будут там расти?
— У тебя стали холодными пальцы. Накрыть тебя пледом? — Не дожидаясь ответа, девушка поднялась с дивана и побежала в спальню.
Ее изящная фигура, имеющая все, что надо, там, где надо, сводила его с ума всегда, но не сейчас. Он проводил абсолютно равнодушным взглядом белую, гладкую, похожую на небольшую аппетитную грушу попку Катрин, скрывшуюся в темноте коридора, и продолжил свой мысленный монолог.
И что предосудительного в том, что он дважды в неделю ездит на кладбище? Не надо было рассказывать об этом девочке, она слишком серьезно его воспринимает. Наверное, любит. Хотя, что она может знать о любви? «Новичкам везет», «в обед надо есть суп», «от кондиционера можно простыть» — простые истины, которыми пичкали ее со школы. Простые истины некогда внушала ему бабушка, а он лишь смеялся и старался поскорее улизнуть из дома. Сколько ему тогда было? Чуть меньше, чем Катрин. Какая же она серьезная и не по годам строгая. Эдакая патронесса, дуэнья. Он рассмеялся этому сравнению. Наверное, стоит ее свозить в казино, пусть чуть развлечется. В ее возрасте невозможно быть такой занудой.
Август 1968 г., Россия
В овощном было не много народу. Пахло зеленью, землей и сыростью. Продавщица с пышным бюстом, яркими губами и туманным взглядом отпускала то картошку, то черешню, то лук, вытирая руки о грязноватый фартук, когда собиралась рассчитать покупателя.
Митька встал в конец очереди. Стоять ему, как минимум, минут пятнадцать. От нечего делать, он принялся рассматривать рисунки на стенах. Гигантские морковины, величиной с домик на пригорке, репка, похожая на выцветшую свеклу, мешки с картофелем на бескрайних полях, комбайны размером с эти мешки, изображенные без какого бы то ни было учета законов перспективы… Видимо, художник был либо большим шутником, либо просто недоучкой. Митька даже заулыбался, погрузившись в размышления.
— Вы крайний? — услышал он женский голос и обернулся, вздрогнув.
Ожидая ответа, девушка смотрела на него так, словно он был мешком с картошкой и не вызывал в ней большего интереса. Он же не мог оторвать от нее глаз. Девушка была очень красива. Очень. Очень. Митька так и повторил про себя это «очень» несколько раз и даже покраснел, пробормотав невнятное «ага».
Девушка удовлетворено кивнула и встала позади, отвернувшись. Теперь просто стоять на месте Митьке стало как-то не совсем удобно. Он точно забыл, как это — стоять? Переминался с ноги на ногу, оправлял куртку, показавшуюся вдруг слишком короткой, особенно в рукавах, покашливал, проверяя, не сел ли голос, чтобы, подойдя к прилавку, низким баритоном попросить полкило яблок. Он почти чувствовал дыхание девушки, стоящей позади, от этого цепенел и прямо на глазах превращался в дурака.
Чтобы хоть как-то отвлечься, по привычке, Митька принялся повторять про себя первую пришедшую на ум фразу «полкило яблок» на все лады, рисуя перед глазами эти полкило в виде бумажного пакета, наполненного круглыми, вкусно пахнущими плодами, или в виде формулы: «полкило яблок равно одной второй килограмма». Формула эта четко вырисовывалась в его сознании, словно какой-то школьник старательно выводил ее на черной доске белым мелом, скрипящим при нажатии…
— Чего вам? — послышался голос продавщицы, и только тогда Митька заметил, что подошла его очередь, а он молча стоит у прилавка и мнет в руках рубль.
— Мне… эээ… яблок одну вторую килограмма… — выдавил он из себя чужим, незнакомым самому себе фальцетом.
— Чего? — переспросила продавщица, не сразу переведя Митькину единицу измерения в общепринятую бытовую систему. — Полкило что ль?
— Полкило, — кивнул Митька, почувствовав, как краснеют уши и катастрофически пересыхает в горле.
— Каких? — продолжала «допрос» продавщица. — Зеленых?
Митьке хотелось взять уже каких-нибудь яблок, зеленых, красных, желтых или пускай даже синих, и бежать отсюда, сломя голову, только бы не слышать этот тихий смешок у себя за спиной.
Его голос дрогнул, когда он наконец-то кивнул и, сглотнув, произнес нечленораздельное: «Зы-ыленыи». Пальцы не согнулись, когда он брал сдачу, мелочь посыпалась, покатилась под прилавок, продавщица, не в силах сдержаться, засмеялась, вслед за ней захохотала вся очередь, и Митька, схватив сетку с яблоками, так и не собрав монеты, рассыпанные по полу, пулей вылетел на улицу.
Хотелось зареветь. Не так, как плачут девицы, а без слез, сжимая зубы и кулаки, подняв морду вверх и зажмурившись. Ну почему он такой? Права была бабушка — куда он годится? Вот был бы на его месте Сандро или даже Шнур… Уж с ними-то не случилось такого конфуза. Даже смешной донельзя Гапон, и тот бы не попал в столь неловкое положение. Он просто бы не отреагировал на красивую девушку так, как отреагировал Митька. И был бы прав хотя бы в своем безучастии.
Отпрыгнув за угол, Митька перестал страдать, отдышавшись и списав неудачу на разбушевавшиеся гормоны, и молча проследил, как из магазина вышла та самая девушка. Она чему-то улыбалась. Впрочем, не сложно было догадаться чему — она все еще смеялась над ним!
— Спасибо за яблоки, — довольно произнес Сандро, переводя взгляд на приоткрытую дверь палаты, за которой раздался сдавленный смешок, и послышались торопливые шажки прочь.
— Ты, гляжу, совсем поправился, — поддразнил его Митька, кивая на дверь.
— А, — отмахнулся Сандро, — я и на смертном одре найду с кем покадриться. Впрочем, пока есть девушки на свете, я умирать не собираюсь.
— Вечно жить будешь? — хмыкнул Митька и осекся.
Сандро тяжело вздохнул, отведя взгляд. Повисла пауза. Митька вспомнил взрыв, и — не может быть сомнений — Саня тоже подумал о том дне. Они были лучшими друзьями, всегда говорили по душам, никогда не держали секретов друг от друга. Однако тайна, словно черная кошка, пробежавшая меж ними, поселила в душах страх, неясную тревогу, а может, стыд, заставляющий обоих упорно замалчивать волнительную тему.
— Как голова? Все еще болит? — нарушил молчание Митя, бесцельно вертя в руках пластмассовую мензурку, взятую с тумбочки.
— Болит, зараза. И плечо ноет немного. Не знаю, смогу ли ходить на лекции, — неохотно отозвался Саня, наблюдая за движениями друга, словно эта мензурка могла спасти их от разговора, ради которого Митя пришел.
И он, и Саня знали, что поговорить все равно придется, но начать разговор никто не решался. Даже думать не хотелось о том, что будет впереди.
— Глупо было бы зависнуть по болезни на год, ты ведь меня тогда перегонишь. Представь, ты окончишь институт в двадцать три, а я в двадцать четыре, уже совсем стариком!
— Зато девушки на курс младше тоже будут твои, — попытался приободрить друга Митька.
— Это да, — как-то задумчиво, даже не улыбнувшись, словно не о том сейчас думал, произнес Пижон. — Скажи, а Шнур… Он ничего вам не говорил?
— О чем? — сделал вид, что не понял, Митька, но это было слишком очевидно, и почувствовал, как покраснели кончики ушей.
Саня тоже это заметил и усмехнулся.
— Мне самому все это не нравилось еще с самого начала, — начал Сандро, переводя взгляд на окно, куда смотрел и Митька. — Когда Шнур привел того мужика… Знаешь, я ведь сразу понял, добром это не кончится. А Шнур, как всегда, завел свою песню: это выгодная сделка, загоним потом по бешеной стоимости… И где только таких слов понабрался, бухгалтер хренов…
Мужичок на соседней койке, все это время мирно дремавший, накрытый газеткой, недовольно заворочался и проснулся. Ребята с досадой переглянулись.
— Ты считаешь, во всем виноват только Шнур? — понизив голос и наклонившись ближе к Сане, спросил Митька. — А мы — невинные жертвы обстоятельств?
— Ну, я-то — точно! — рассмеялся Сандро. — А если серьезно, нет, конечно. Все хороши. На что мы рассчитывали? Слушай, потерю назад не вернешь, — зашептал он быстро, хватая Митю за руку, словно тот мог убежать. — Не об этом я сейчас. Поклянись, что никому не выдашь, что я тебе расскажу. И еще поклянись, что не станешь ничего предпринимать после этого, — серьезно, низким, четким голосом проговорил Сандро, не отпуская руку Митьки.
— Даю слово, — тихо отозвался тот, невольно ежась, будто от холода.
— Я видел на стройплощадке Шнура, — глядя куда-то мимо Митьки, проговорил Пижон и замолчал, разжав пальцы.
Мужичок поднялся с соседней койки и, ворча что-то, прошаркал в коридор. Теперь им никто не мешал — остальные койки в палате пустовали.
Митька не знал, что отвечать. Что имеет в виду Сандро, в чем подозревает Шнурова, зачем вообще он говорит о нем? Вопросов было много, много было и времени, чтобы обсудить догадки Сани, но, как назло, Митька растерялся и еще сильнее испугался.
— Да, он туда пришел, когда все уже случилось, ну, когда это произошло с тобой.
— Он пришел на стройплощадку гораздо раньше всех нас. — Сандро поморщился от боли, потирая плечо.
— Ты наверняка это знаешь? — сочувственно посмотрев на друга, поинтересовался Митя. — Сань, ты уверен, что в тот момент ты успел что-то разглядеть? Взрыв случился так быстро... Я тоже был там, я шел за тобой следом.
— Не веришь… — Сандро с укоризной покачал головой и вдруг расплылся в улыбке. — Ну и к лучшему. Верно, это все мои выдумки. Действительно, чего я там успел разглядеть-то? Слушай, спасибо. Мне полегчало на сердце, знаешь. Ты все же не бери это в голову сам и не рассказывай никому. Глупости все это.
Он прикрыл глаза и отвернулся. Митя еще некоторое время посидел рядом, не зная, что и сказать.
— Ну, я пойду, — через некоторое время проговорил он, поднимаясь.
Сандро лишь утвердительно кивнул, не произнеся больше ни слова. Митя вышел из палаты. Главное, что Санька теперь лучше себя чувствует. А все остальное не так уж и важно. Ну его, от греха подальше, как говорит бабушка. А эта фраза: «Шнур был на стройплощадке в тот день»… Ну да, Шнур мог, вполне мог быть там и до их прихода. Почему нет? Но что ему было там делать? Искать место для нового тайника? Перепрятать сокровище? Из этого следовало бы, что оно цело — он мог успеть это сделать до пожара, вполне мог. Чисто теоретически. Но почему тогда он молчит и делает скорбно-молчаливый вид, как все? Темнит? Нет, это, конечно же, абсурд, и Митя не станет рассказывать о нем никому, хотя бы даже потому, что дал слово Сане.
Август 2005 г., Париж
— Митя! — с ударением на последний слог восклицала Катрин, когда они возвращались из казино. — Я говорила тебе! Я знала! Эти деньги мои, мои!
Она прижимала к себе сумочку, поглаживая ее, как самое дорогое, что было у нее в жизни, и чуть не плакала от счастья.
Дмитрий улыбался. Как мало надо человеку для счастья, подумать только! Она что-то бормотала под нос, как ребенок, который играет сам с собой в игру, понятную лишь ему одному, увлеченно, меняя интонации, то смеясь, то хмурясь, разыгрывая по ролям тайное, неведомое остальным действо.
Не такой уж крупный куш они сорвали. Вернее, играла только Катрин, Дмитрий не прикоснулся к рулетке. Он лишь стоял в стороне и наблюдал. Девушка кидала фишки на стол и оглядывалась, ища его одобрения, но он ни разу не кивнул и не повел бровью. Она пожелала вкусить азарта — она должна получить свое сполна. Всем рано или поздно приходится столкнуться нос к носу со своей мечтой. И окончится ли эта встреча полным разочарованием или вознесет счастливца на седьмое небо — зависит от… Да кто ж его знает, от чего это зависти? От цепочки событий, вовремя выстроившихся в ряд именно так, а не иначе. Или не вовремя. Это уж как фишка ляжет.
Держа в руках свой недельный заработок, в одночасье оказавшийся в ее распоряжении в качестве выигрыша, Катрин ликовала. Видимо, сейчас для нее ее судьбоносные события сложились удачно. Но как далеко это «сейчас» от следующего мгновения! Миг — и взрыв, способный отнять и деньги, и саму жизнь. Миг — и такое уверенное в себе счастье оказывается не более чем фикцией, паром, улетучивающимся так же быстро, как уходит жизнь из некогда живого и жаждущего счастья и любви тела.
— Митя, почему ты грустный? Ты не рад за меня? — Катрин сморщила лобик и надула губы.
Он и в самом деле выглядел несколько рассеянным, впрочем, как все мужчины, ведущие автомобиль на большой скорости.
— Нет, нет. Все в порядке, — очнулся Дмитрий, будто ото сна, часто моргая и сосредоточенно вглядываясь в дорогу. — Ты счастлива теперь?
— О, да! — Девушка обняла его правую руку и потерлась носом о плечо. — Ты думаешь, наверное, как мало мне нужно для счастья? — Он невольно хмыкнул. А ведь она не настолько глупа, какой порой кажется. — А мне на самом деле нужно многое. И не в деньгах дело.
Катрин стала серьезной. Она даже выпустила из рук свое сокровище — сумочку с выигрышем. Девушка поглаживала Дмитрия по плечу и продолжала:
— Ты не любишь меня совсем, Митя. Ничего мне не рассказываешь. А я же вижу, тебя что-то гнетет. Мне больно это видеть, поверь. Я не знаю, что могу для тебя сделать еще, кроме того, что делаю. Ты так добр ко мне, но ты не любишь меня. А я хочу, чтобы все было не так. Нам надо сблизиться, вот увидишь, ты не пожалеешь! Ну, хочешь, поедем вместе на кладбище? Я буду тихо стоять в стороне, я не помешаю. Тебе будет со мной гораздо легче. Я все время представляю себе, как ты там один, без поддержки? Может, ты плачешь, и некому тебя утешить… Ты не смейся, я все-все знаю! Когда умерла тетушка Софии, ее сын совсем похудел и все время плакал, как ребенок, хотя был совсем уже взрослым мужчиной! А я утешала его. Я очень хорошо могу утешать! Нет, не смейся, это вовсе не то, что ты подумал!..
Она говорила очень быстро и сбивчиво, он даже не все понимал, но чувствовал, что Катрин произносит пламенную речь от чистого сердца. Она начала дрожать, как от холода, нервничая, и тогда он положил ладонь на ее голую коленку.
— Не любишь ты меня, Митя, — насупилась Катрин и так по-серьезному, давая понять, что это совершенно не то, чего ей сейчас нужно, убрала его руку с себя.
Дмитрий искоса поглядывал на профиль девушки, гордо вскинувшей носик и старающейся не поворачиваться к нему. Он оскорбил ее сейчас, он это знал. Но отчего-то на самом деле хотелось смеяться. Неужели она всерьез возомнила, что он повезет ее на кладбище к Елене?! За столько лет ни один человек не сопровождал его туда. Это было священно. Никто не видел его слез над плитой, не сочувствовал ему, не предлагал помощь, когда он сажал для Нее цветы. Невероятно, чтобы эта девчонка, с которой у него закрутился самый пошлый роман изо всех, которые можно только представить, вообразила, будто он сделает это!
Она соблазнила его на второй день своей работы в его квартире. Или он соблазнил ее — не важно. Они стали любовниками так запросто, словно это было одним из пунктов договора. Как все оказалось легко! И ему нравилось эта легкость. Все, что она говорила о любви, он впускал в одно ухо, а в другое, разумеется, тут же выпускал. Сам же никогда не произносил слов, бессмысленность которых была очевидна. Он, русский эмигрант, она — француженка, студентка, подрабатывающая помощью по дому. Может быть, ей нужны только его деньги. Да, конечно, она ни разу не попросила ничего сверх жалования, но вероятно, это стратегический ход, и, стоит ему расслабиться, как она начнет качать с него евро, как нефть из месторождения.
Сколько у нее было таких вот «папиков», как он? Интересно было бы узнать, но он не будет этого делать — это ниже достоинства мужчины. Пусть и следующему своему немолодому другу Катрин наврет, что девственна, и поет те же песни про любовь — его это уже не будет касаться. А сейчас есть живое существо, которое его вроде бы понимает, которое рядом…
«А почему бы тебе в таком случае не завести собаку?» — поймал он себя на мысли и цинично усмехнулся. Девушка метнула на него испытующий взгляд и снова отвернулась, продолжая молчать. Сравнение Катрин с собакой было, мягко говоря, неуместно, хотя и не лишено правдивости. Ведь будь на ее месте какая-нибудь Жюли, Аннет или Кларисс, он точно так же занимался бы с ней сексом прямо на полу, спорил по поводу кондиционера и иногда вывозил бы развлекать. И это точно так же доставляло бы ему удовольствие, не более, не менее. Так пусть же эта девочка, ничем не отличающаяся от остальных, которым повезло чуть меньше, не обольщается хотя бы насчет его чувств. Он сам-то с собой редко бывает искренен. Настолько редко, что не спасает даже многократное повторение одного и того же: ему никто не нужен, потому что и он сам не нужен никому. Ведь на самом деле единственный человек, который был ему дорог, с тех пор, как умерли все родственники, теперь тоже был безмолвен и далек. Холодная кладбищенская плита — лишь символ, под ней давно уже ничего нет, сама Едена где-то высоко, там, куда и он когда-либо отправится вслед за ней… Боже, какая убийственная чушь. Но не верить в нее еще больнее.
Он поежился от холода при мысли о вечной пустоте. Захотелось горячего чая, теплой булки и мягких тапочек. Неплохо было бы почувствовать, как к нему под одеяло скользнет Катрин, ведь ее упоительно тело такое же теплое и ароматное, как свежевыпеченная булочка…
Мысленно пристыдив себя за похотливые мысли, Дмитрий нахмурился. Эти параллели ему, циничному мизантропу, отчего-то были неприятны. Елена и Катрин… Да их имена даже невозможно ставить рядом! Кем была для него Елена, и кто такая Катрин?! Но все воспоминания о живой Елене Дмитрий насильно прогнал из своего сознания, а эта шаловливая и прекрасная в своей наивности девчонка была такой реальной, такой желанной, что ему стоило больших усилий разыгрывать из себя сейчас неприступную холодность. Ведь он еще не под мраморной плитой, он все еще человек из плоти и крови, пусть уже не столь молодой, как хотелось бы, но покуда его любят хорошенькие молоденькие женщины, он остается живым. Чем же оплатить ей, милой Катрин, за ее любовь и ласку? Если ей не нужны его деньги, то… Чего же она больше всего жаждет?
Необъяснимо для самого себя Дмитрий вдруг свернул на шоссе, ведущее из города на восток, по которому он в течение многих лет совершал привычные поездки. Автомобиль резко накренился, Катрин вцепилась в ручку дверцы. Едва заметная улыбка пробежала по ее лицу, но девушка сделала вид, что пейзаж за окном ее интересует куда больше, чем напряженное, словно окаменевшее лицо ее спутника.
Август 1968 г., Россия
— А пятно-то осталось, дед, глянь, — расправляя навесу напротив света выглаженную скатерть, бабушка зацокала языком. — А чего ж ожидать, гранат все же, не откипятился, чтоб ему…
Дед неопределенно крякнул — то ли соглашаясь, то ли посмеиваясь.
— Ба, я пошел! — Митька сунул в карман куртки припасенный по случаю рубль и собрался хлопнуть дверью, как бабушка остановила его.
— Куда это ты намылился? — произнесла она тоном, не оставляющим сомнений в том, что улизнуть в данную минуту будет затруднительно.
— Ну что за детский сад? — разочарованно протянул Митька. — Чего надо-то?
— Ты как это с бабушкой разговариваешь? — проходя мимо, прикрикнул на него дед командным, выработанным за долгие годы голосом и погрозил пальцем, удалившись в кухню.
— Совсем совесть потерял. Чего надо, чего надо… — заворчала бабушка, недовольно нахмурив брови. — А кто мне обещал на балконе разобраться?
— Я завтра, бабуль…
— Смотри у меня, все матери с отцом отпишу!
— Пиши, пиши… — Митька уже мчался по лестнице, и бабушка не услышала, как он дерзит ей, будто школьник.
Конечно, ни о чем таком она не напишет родителям, а напротив, станет сообщать, какой Митенька молодец, как он помогает по дому, в магазин ходит, ведро выносит, и вообще, зачем бедного мальчика напрягать, он и так, касатик, замаялся с этим институтом и экзаменами. Мыслимое ли дело, дважды за одно лето сдать экзамены? И сидит, голубчик, до ночи, все конспекты пишет, пишет… Пускай отдыхает Митенька.
И восемнадцатилетний «голубчик», зная, как добра к нему бабушка, не смотря на все его разгильдяйство, пользовался этим, убегая из дома всякий раз, как только она принималась за воспитание.
Митя шел к ребятам, и впервые ноги не несли его к месту их встречи. Вопреки своей же идее не собираться без Сандро, Шнур оповестил остальных, что вечером заседание все же состоится. Он предложил встретиться на карьере, где уж точно не будет посторонних глаз и ушей. Сегодня они наконец-то должны будут обсудить случившееся. Пусть все безвозвратно утеряно, и теперь никто никогда не узнает, что они были причастны к преступлению, которое будет всю жизнь висеть тяжким грузом на их совести. Но снять с себя хоть какую-то его часть, облегчив душу друг перед другом, просто необходимо.
Митька стал замечать в последнее время, что Гапон постоянно следует за Шнуром, как привязанный. На первый взгляд могло показаться, будто Коляня смотрит ему прямо в рот, боится пропустить мимо ушей малейший звук, выдаваемый устами Шнура, но Митька не мог не заметить также, что кажущееся подобострастие Гапона граничит с животным страхом, с паническим ужасом. Словно жертва и хищник, эта парочка выглядела нелепо и в то же время органично.
С карьера открывался изумительный вид на старый город. Торговые ряды семнадцатого века из красного обсыпавшегося кирпича смотрелись весьма колоритно на фоне порядком обмелевшей с тех времен реки. Когда-то ее берега были вровень с карьером, где теперь добывают песок, мягкий, рыжий, рассыпчатый. Ноги так и вязнут в нем, будто идешь по бархану. Митька забирался наверх, зная, что там его уже ждут Шнуров и Гапон. Он видел их силуэты издали, когда подходил к карьеру. Еще пара шагов — и он на вершине.
— А, Митя, — поприветствовал его Шнур, неестественно радушно и широко улыбаясь.
Он стоял в полный рост в нескольких шагах от него, Гапона рядом не было. Заметив на лице Мити искреннее удивление, Шнуров поспешил все объяснить:
— Коляня ушел. Вот только что, перед твоим приходом. Представляешь, мне кажется, после того случая с Сандро он свихнулся. Стал говорить мне какие-то ужасные вещи, обвинять, будто бы это я виноват в том, что произошло. А на каком основании? Я так и спросил его — на каком основании?!
Чем больше говорил Шнур, тем выше и громче становился его голос, он срывался почти на крик, нервные нотки переходили в истеричные. Митька узнавал эти нотки. Когда-то давно, когда он жил вместе с родителями, часто слышал голос матери, в котором звучали подобные интонации. Она обращалась к нему, Митьке, проверяла уроки, спрашивала, как дела в школе, или рассказывала что-то сама. Она гладила его по голове, но как-то слишком жестко, без прежней ласки, точно ее заставляли это делать. Она говорила странным тоном, приторным и мягким, но после внезапно срывалась на крик и плакала, закрыв лицо руками. А Митька не понимал, чем так раздосадовал мать. Только потом догадался, став взрослее и сообразительнее, что мать часто ссорилась с отцом и пыталась заглушить свою истерику, которая все равно вырывалась наружу, и именно на него.
Вот и сейчас он невольно поморщился, слыша такой непривычный визгливый голос Шнура.
— Пригрели змею на груди, — не переставал сетовать Ванька. — Ведь вы с Сандро мне давно говорили, пора его выгнать. Но он знает слишком много…
Последние слова Шнурова заставили Митьку вздрогнуть. Шнур, видимо, заметив испуг в его глазах, смягчился.
— Ну, а ты-то чего? — усмехнулся он свысока, как бывало прежде, и Митька выдохнул.
— Да нет, ничего. Заседание отменяется, как я понимаю?
— Отчего же? Вовсе не отменяется. Садись.
Шнур уселся на разложенную на песке газетку и кивнул Митьке. Тот расположился рядом. Некоторое время они сидели молча, Шнур курил, Митька вертел в пальцах сигарету. Первым молчание нарушил Ваня.
— Итак, заседание считаю открытым, — откашлявшись, официально заявил он, отбрасывая бычок в сторону. — На повестке дня два вопроса. Во-первых, пересмотр состава нашего Тайного Общества. Думаю, тут сомнений нет, Попов Николай Андреевич, известный нам как Гапон, исключается по собственному желанию.
— Но для этого нужно выслушать его самого, насколько мне известно. Так это, кажется, происходит.
— А я тебе говорю, он сам просил об этом. Ты мне веришь?
Шнур пристально посмотрел на Митьку, резко обернувшись к нему так, что их лица оказались совсем близко. Митя даже почувствовал дыхание Ивана, горячее и неровное, и увидел в его глазах такую решимость, какой прежде никогда не знал.
— Даже если не поверю, ты ведь все равно его исключишь, ведь так? — набравшись смелости, уточнил Митька.
Он всегда немного побаивался Шнура. А, вернее, не испытывал к нему дружеских чувств, как к Сандро, или простой человеческой симпатии, как к тому же Гапону, который был более понятен и прост. Шнуров, как все непонятное, вызывал животный страх и инстинктивное желание отдалиться. Это было странно и неприятно для Мити, ведь философия, которую он возводил в ранг базовых наук цивилизованного человечества, скорее, направляла на путь понимания и нахождения точек соприкосновения с любым явлением, в том числе с явлением, именуемым Ваня Шнуров. Но, увы, разум, вопреки канонам философских течений, отказывался понимать Шнура в глобальном смысле. Единственное, что спасало Митьку от бегства от суровой действительности их совместного бытия, было то, что они все же связаны «Тайным Обществом» по рукам и ногам. А теперь уж и вовсе взяты за горло…
— Так ты все-таки его исключишь? — переспросил Митька, очнувшись от неприятных размышлений. — А что будет с Гапоном? Он же без нас никуда. Тем более, ты говоришь, он слишком много знает…
— Да ладно, он ничего никому не расскажет, — скривился в нервной ухмылке Шнур.
— Почему? — невольно вырвалось у Мити.
— А потому, — продолжая ухмыляться, пространно пояснил Ванька. — Не скажет, и все тут. Мы с ним поговорили, думаю, нет повода ему не доверять. А видеть его в нашей компании я больше не желаю. А если и проболтается — то не было ничего, мы ничего не знаем, Коляня все выдумал. Да и кто ему, дурочку юродивому, поверит… Может, оно и к лучшему, что пламя все очистило…
— Не знаю… — неуверенно протянул Митя. — Как-то все же нехорошо с Коляней так поступать теперь. За что? Не понимаю я… Зря ты с ним так, Шнур.
— Да брось, — беззаботно рассмеялся Шнур, хлопая товарища по плечу. — Расслабься. Что же за желание у вас у всех сделать из меня чудовище? Ну, может быть, и ты меня в чем-нибудь таком обвинишь? Давай!
В его голосе снова послышались ледяные нотки. Обвинить Шнура? Да разве он мог? Какие были у Мити на то основания? Разве что слова Сандро, которые он сам же назвал нелепой выдумкой…
— Я не хочу и не буду тебя ни в чем обвинять, потому что считаю это глупым, — решительно заявил Митя, обдумав свои слова. — Я не знаю, что тебе наговорил Гапон, и сомневаюсь, может ли он адекватно оценивать ситуацию. Мы все видели, в кого он превратился в последнее время… — Шнур напряженно молчал, но кивал, соглашаясь. — И все-таки у меня есть к тебе вопрос… Сандро сказал, будто видел тебя на стройплощадке в тот день перед взрывом. Это так? И что ты в таком случае там делал?
Митьке не верилось, что он все же произнес то, что висело грузом на душе с тех пор, как покинул палату Сандро. Он только сейчас это понял: слова Сани запали ему в душу, как бы он ни пытался уверить себя в их безосновательности. Он нарушил слово, данное другу. Пару секунд был слышен лишь стрекот кузнечиков да его собственное сердцебиение.
Шнур неожиданно громко рассмеялся. Он смеялся долго и раскатисто, смех разносился по округе эхом. Митька не понимал причины подобной реакции, но отчего-то вдруг захотелось рассмеяться вслед за ним. Хотелось, чтобы все неясные, несформулированные еще подозрения и сомнения так и остались в небытии, чтобы все оказалось проще простого, чтобы Санька поскорее вышел из больницы, и Шнур простил дурачка Гапона, чтобы они по-прежнему собирались бы вчетвером, пили газировку, вели разговоры о жизни, строили планы по осчастливливанию человечества, и забыли бы все, что произошло. Да разве что-то произошло?..
— Ну, был я там, — резко перестав хохотать, сплюнул Шнур, и Митька в тот же миг спустился с небес на землю. — Мы же договорились собраться на стройке, как обычно.
— Мы договаривались у общежития, — уточнил Митя.
— Верно, у общаги. — Шнур снова закурил, выпуская дым и щурясь, как щурятся взрослые мужики, раскуривая крепкие папиросы. — Но я опоздал и подумал, что вы пойдете на стройку без меня, вот и решил нагнать вас там. Ну вот, я и шел с другой стороны, и подходил к нашему месту как раз в момент, когда рвануло. Я видел тебя, как ты бежишь к Сандро, видел Гапона. А ты видел меня?
— Нет, — честно признался Митька.
— Ну, конечно, как ты мог меня видеть, когда ты сразу бросился к Пижону и завопил так, что у меня аж уши заложило. Почище, чем от хлопка! Ты хоть помнишь, как ты орал?
— Не помню, — пожал плечами Митька.
Все, что говорил Шнур, вполне могло оказаться правдой. Митя действительно не помнил ничего, кроме пятна крови на белом рукаве Сандро и его стекленеющих глаз. Тем более за клубами дыма невозможно было ничего разглядеть.
— Вот, а я о чем говорю? — довольно крякнул Шнуров. — А этот дурачок заладил — ты виноват, ты виноват… А сам хотя бы раскинул своим скудным умишком, как я мог быть виноват? Я что, толкал Пижона туда? Я бросил ему под ноги банку с краской? Даже если и так — зачем мне это было нужно? Думаете, может, я позавидовал его успеху у девок? Да мне-то это зачем? Захочу, могу любую окрутить, просто не делаю из этого смысла жизни…
Иван говорил и говорил, эмоционально разводя руками перед носом у Мити, а у того в голове все порядком перепуталось. Он уже и не помнил, с чего начался их странный разговор. Причем тут девушки и Сандро? Причем тут зависть? Речь сейчас шла совсем о другом… Цела ли их «тайна»? Вот что было, прежде всего, важно. Была — не была. Прервав распалившегося Шнура на полуслове, Митька вдруг брякнул:
— Ты успел забрать из тайника картину?
— Тс! — коротко и грубо цыкнул Шнур, выпучив глаза, будто Митя совершил нечто предосудительное. — Ни слова. Нет, не успел. Если бы успел — вы все давно знали бы об этом. Ее больше нет. И не было. Запомни! Не-бы-ло!
Жила на ее шее вздувалась в такт учащенному дыханию. Шнуров смотрел во все глаза на Митю, точно стараясь внушить ему эту мысль на расстоянии.
У Мити отлегло от сердца. И как он сам не догадался?! И стоило не спать ночами, представляя себе самое худшее, что могло с ними случиться. Митька явственно видел, как их забирают в милицию, как они вчетвером сидят на скамье подсудимых, как за ними защелкивается дверь тюремной камеры… А сейчас выходило, что ничего этого не будет, потому что ничего и не было! Если, конечно, тот мужичок, продавший им картину по дешевке, не проболтается кому-нибудь. Но это вряд ли, поскольку все, что ему требовалось на тот момент, это похмелиться. Он и лица-то их, поди, забыл…
— Ну, теперь все ясно?
— Да, теперь ясно, — согласился Митька. — Но все же считаю несправедливым изгонять Гапона только потому, что у вас с ним личная неприязнь. Если ты ни в чем не виноват, то прости ему эту глупость, объясни, в конце концов, как мне, что он не прав, и дело в шляпе.
— Не хочу, — как-то по-детски буркнул Шнур и сморщил нос, показывая тем самым, что тема закрыта. — Ладно, короче, второй вопрос, — уже без прежнего энтузиазма продолжил он, — Я тут подумал…
Планы по добыванию денег, разработанные Шнуровым, начинались с коронной фразы: «Я тут подумал». Это означало, что в ближайшие двадцать-тридцать минут предстояло вникать в подробности гениальной комбинации, не оставляющей сомнений в стопроцентном успехе. Каждому отводилась особая роль, руководил операцией, естественно, Шнур.
Митьке не всегда нравились методы, которыми зарабатывались деньги, но они именно зарабатывались, их не крали, не отнимали, не вымогали у честных и не очень честных граждан. Все было законно и в рамках приличия. На сей счет голова Шнура работала, как вычислительная машина. Он мог просчитывать несколько вариантов развития событий, минимальные отклонения от плана, риски, вероятности потерь и величину валовой прибыли. Даже то, в какой момент им всем могли надавать по шапке, было учтено гениальным мозгом Шнура, и вся честная компания сматывалась с места действия за несколько мгновений до того, как оставленные в дураках разгадывали суть их коварного замысла.
Для осуществления задуманного без Сандро еще можно было обойтись, а вот без Гапона, как ни крути, никуда. Итак, необходимо найти такое место, где можно было бы побросать в корзину мяч, где происходило бы движение народа, праздно шатающегося в поиске развлечений, но, с другой стороны, где можно было бы провернуть дело безнаказанно и вовремя убежать в случае чего. Митька предложил спортивную площадку на речке, там, где раньше был санаторий. В субботу утром много народу прогуливается в тех краях, поиграть в баскетбол у кого-либо рано или поздно возникнет желание.
— Нам многие не нужны, — резонно заметил Шнур. — Один лох в час — вполне достаточно.
Лохом назывались потенциальные жертвы шнуровского плана, то есть люди, не подозревающие, что имеют дело с членами «Тайного Общества», готовые расстаться со своими денежками, свято веря в то, что играют по правилам. Все верно, играли строго по правилам, вот только правила эти были разные — для лоха и для остальных.
Было смешно и в то же время по-фраерски красиво называть незадачливых граждан Личностями, Обманутыми Хулиганами. Хотя никакими хулиганами никто из ребят себя не считал. Все пошло с подачи Шнура, остальным понравилось, так и повелось — лох.
Поскольку других вариантов с местом действия не выгорало, решили остановиться на площадке у бывшего санатория. Дальнейший ход событий был, как все планы Шнурова, прост и гениален. Лучше всех в баскетбол играл Митька. Ему предназначалось выбрать на баскетбольной площадке такую точку, с которой он смог бы попасть в корзину, а кто-либо другой — нет. Игра называлась «Минус пять».
Глава 3. «Минус пять»
Август 1968 г., Россия
Было решено: операция начнется в субботу утром, в десять. Расчет Шнура был точен, в десять-одиннадцать часов отдыхающие парочки начинают курсировать вдоль берега реки. Поскольку других развлечений в округе, кроме тира да лодочной станции, не наблюдалось, то до спортивной площадки кое-кто доходил. Обширная аудитория ребятам была ни к чему, достаточно, как полагал Шнур, одной-двух пар в час, чтобы девушка непременно присутствовала при игре и «болела» за своего кавалера, которому будет просто некуда деваться — либо отыгрываться, либо оставаться лохом.
Лохом чужой игрок оставался бы в любом случае. Игра «Минус пять» имела одну весьма интересную особенность: истинные правила ее были ясны только троим: Шнуру, Митьке и Гапону. С последним, кстати, Шнурову еще предстояло помириться, иначе вся затея шла коту под хвост. Можно было бы вместо него привлечь второго лоха, но это было бы слишком рискованно: играть против двоих непосвященных никто не хотел, рано или поздно кто-либо из них просечет ситуацию, и тогда пиши пропало. Одна голова хорошо, а две лучше. Шнур предпочитал играть «в три головы», максимально исключая риск вероятного поражения. Проигрывать он ненавидел, и Митька это знал.
Итак, начиналась игра. Первым бросал мяч Шнур и не попадал в корзину. По правилам, не тем, что оставались в неведении лоха, а по «законным», второй игрок имел право сделать бросок с любой точки, какая ему больше нравится. Вторым, разумеется, был опытный кидальщик Митька, выбирающий беспроигрышную позицию, которой являлся передний левый угол площадки. Он всегда попадал в кольцо со своей секретной точки. Еще бы ему не попасть — годами выработанная техника! Траектория мяча выстраивалась параллельно щиту так, что повторить его бросок было крайне сложно, тем более какому-то случайному азартному псевдо-баскетболисту. Разумеется, он и бросал мяч после Митьки именно с той самой неудобной позиции. Разумеется, мяч никогда не попадал в цель и переходил четвертому игроку, Гапону, косящему под лоха. Гапон имел полномочия изображать возмущение, досаду, крайнюю степень отчаяния — то есть создавать панику и ажиотаж, заставляя тем самым нервничать лоха, так, на всякий случай, дабы исключить вероятность риска.
Играли до пяти промахов. Не сложно было догадаться, что пять промахов первым получал «лох», почетное второе место занимал Гапон, не перестающий возмущаться и сетовать — что не маловажно — не на нечестность игроков, а на несправедливость бытия. Это была уже задумка Митьки, и он гордился тем, что внес свою посильную философскую лепту в общее дело. Шнур его похвалил и искренне позавидовал гениальности идеи. Единственное, что смущало Митьку, так это то, что их генеральная линия, их парадигма осчастливить человечество хотя бы в масштабах родного города никак не укладывалась в рамки того, чем они непосредственно занимались на практике.
— Ничего, — комментировал свою мысль Шнуров. — Вот увидишь, придет время, и тебе люди скажут спасибо за то, что ты предпринимал попытку разнообразить их досуг. Пойми же ты, дурья башка, человек становится счастлив лишь осознавая свою значимость в этом мире. А значимость без опыта и мудрости — ничто. Приобретая опыт, платя за это кровно заработанные деньги, человек совершает над собой усилие. Ведь знание, полученное без усилий, не приводит ни к чему хорошему. В лучшем случае, оно забывается. Мы учим лохов жить, быть мудрее и осмотрительнее, делая их тем самым более опытными и, следовательно, счастливыми.
Шнур как никто другой знал, как найти подход к жадному до логических взаимосвязей объектов и явлений Митьки. Сам Митька умом понимал — Шнуров прав, и против его правды не попрешь. Но это какая-то не та правда, слишком уж она натянута, не походит она на истину. Но, тем не менее, простое и доступное объяснение, приводимое Шнуром в крайнем случае, всегда развеивало остатки сомнений, даже в таком правдолюбе и правдоискателе, как Митя.
— Тебе не нужны деньги? — задавал риторический вопрос Шнуров, сочувственно глядя на засомневавшегося товарища. — Ты и в институте собираешься клянчить у родственников тридцать копеек на сигареты? Ты думаешь, девушки, с которыми ты захочешь познакомиться, оценят прогулки под луной больше, чем поход в кино или ресторан? Или, может быть, ты переведешься на вечерний и устроишься на лентоткацкую фабрику младшим помощником старшего мотальщика?
Митька смеялся в ответ и махал рукой, мол, уговорил, уговорил, черт с тобой. В конце концов, проколов у них еще не случалось. И, что касается генеральной идеи спасения человечества, так почему бы ни начать именно с себя?
— Я к Гапону, — заявил Шнуров, когда они перебрались на другой берег и пошли по мощеным улочкам старого города к площади Ленина. — Нельзя откладывать, до часа икс осталось меньше суток.
Друзья попрощались, Шнур впрыгнул на подножку трамвая и, помахав Митьке, скрылся за поворотом. Митька побрел пешком, сунув руки в карманы, насвистывая что-то под нос. Нельзя сказать, чтобы настроение у него было отличное, скорее, он старался прогнать остатки тревоги и заглушить нехорошее предчувствие, не покидающее его с тех самых пор, как повстречал на карьере Шнура.
Сегодня, кстати, была Колянина очередь навещать Сандро. Сходил ли он в больницу? Или еще не успел? И почему Шнур поехал к нему домой, видно знал, что Коляня непременно дома? Делать было нечего, бабушке Митька сказался, что придет вечером. Почему бы самому не навестить Сандро. Так он и решил. Проехав от площади пару остановок, Митька вышел у больницы и с пустыми руками, о чем он, впрочем, даже не задумался, пошел к другу.
Пижон выглядел гораздо лучше, на аристократически белом лице проявился румянец, глаза уже не выглядели такими усталыми, и Сандро даже разрешали совершать небольшие прогулки по коридору, естественно, в сопровождении стажерки-медсестры. Мите пришлось дожидаться его возвращения минут пятнадцать. За это время он успел осмотреться, помочь мужичку со сломанной ногой разгадать три слова в кроссворде, обсудить со стариком с соседней койки ввод войск в Чехословакию, эскалацию войны во Вьетнаме и преимущества новой модели «Москвича-412», убить муху, назойливо жужжащую на окне, и почувствовать, что ужасно голоден.
— Митя? — изумился Сандро, входя в палату, опираясь здоровой рукой на высокие спинки кроватей. — Я думал, Гапон придет. Что-то случилось?
— Да нет, — отмахнулся Митька, — все в порядке, просто они со Шнуром немного повздорили. Ты ложись, чего стоишь? Тебе лучше? Плечо не беспокоит?
— Немного. Но уже совсем скоро буду играть с вами в баскетбол, — рассмеялся Пижон, ложась в кровать и аккуратно закидывая руки за голову. Плечо все еще оставалось перевязанным.
Сандро был красив настоящей мужской красотой: крупный с горбинкой нос, высокие скулы, крепкая шея, густые темные волосы, глубоко посаженые, но большие глаза, вырубленные точно из камня губы, в то же время чувственные и яркие. В нем чувствовалась порода, даже теперь, когда на больничной койке лежало подобие прежнего Саньки. Митя никогда не завидовал другу, потому что знал, не в красоте счастье. Он вообще придерживался мнения, что и женщина не обязана быть сногсшибательно красивой. Девушке достаточно быть скромной и умной. Только в этом случае она может понравиться ему, Митьке. А все красавицы пусть достаются Сандро, так уж и быть, не ссориться же из-за женщин!
Отчего-то вдруг вспомнилась та девушка, что смеялась над ним в овощном, и снова стало не по себе, точно он опять сделал что-то не так. Вот уж она-то была писаной красавицей! Не думал — не гадал он, что из-за такой вот потеряет голову…
— Рассказывай, что там у вас происходит? — попросил Пижон. — Мне тут скучно, а вам весело вместе.
— Да ни за что не поверю, что ты скучаешь. Тебя есть кому развлекать. Разве не так? У тебя, поди, и расписание составлено?
— Представляешь… — Сандро зажмурился, словно сытый кот. — Впервые в жизни не я ухаживаю за девушками, а они за мной! Нет худа без добра!
— Ты неисправим! — хохотнул Митя и, потрепав друга по плечу, опустил глаза. — А у нас… — Он вздохнул. — Да ладно, чего уж там. В общем, завтра Шнур собирается провернуть очередную операцию на речке. А с Гапоном вот такая ерунда случилась…
— Из-за чего они поссорились? — беззаботно поинтересовался Сандро, но Митька понял, он напрягся и пытается не показать этого. — Опять из-за какой-нибудь ерунды?
— Да, считай что из-за ерунды, тем более что это уже дело прошлое, Шнур поехал сейчас к Гапону мириться. Так что вот так... Ну, ты поправляйся. Пойду я.
— Постой, — словно раздумывая, позвал друга Сандро, — ты ничего никому не говорил? Ну, о том, что я тебе…
— Никому, — решительно мотнул головой Митька и поспешил попрощаться.
— Спасибо, что навестил, — крикнул вслед Сандро.
Митька шел по коридору и думал, о том, что впервые соврал другу. А может вернуться, рассказать Саньке про разговор со Шнуровым на карьере, про то, как нервничал Шнур, про внезапное исчезновение Гапона? Да стоит ли оно того? Как пить дать, он сам зря себя накручивает. Насмотрелся шпионских фильмов, а теперь подозревает всех подряд. Ничего, ничего… Скоро Сашка поправится, вольется в их компанию, все забудется и пойдет по-прежнему.
— Здравствуйте, — услышал он вдруг голос, вернувший его из мира тягостных раздумий в реальность.
Этот голос он теперь узнал бы из миллиона, насмешливый, но нежный, как колокольчик. В следующее мгновение Митька увидел зеленые, чуть раскосые глаза и покраснел густо-густо, как краснел разве что во втором классе, когда не выучил таблицу умножения.
— Здрасьте, — растерянно пробормотал он.
— Вы кого-то навещали? — спросила девушка, улыбаясь.
— Друга навещал. Он, знаете ли, ранен, — зачем-то добавил Митька, словно это могло придать ему значимости в глазах прекрасной незнакомки.
— Что вы говорите! — ахнула она. — Надеюсь, он поправляется? Это ведь ему вы покупали… зеленые яблоки?
Девушка будто бы специально сделала акцент на слово «зеленые», заставив Митьку еще раз окунуться в краску.
— Да, ему, — пробурчал он, злясь на себя за немногословность и сухость.
— Понятно, — девушка протянула руку. — Меня Лена зовут.
— А я… — Митька на мгновение забыл, как его зовут, точно контузия была у него, а не у Пижона. Он нахмурился и важно произнес: — Дмитрий Гордеев.
— Очень приятно, Дмитрий Гордеев, — рассмеялась Лена. — Желаю вашему приятелю скорого выздоровления, а вам — всего доброго!
— И вам того же, — не задумываясь, выпалил Митька.
Девушка, смеясь, удалялась по коридору. Ее походка была легка, пышная юбочка-шестиклинка качалась из стороны в сторону, едва касаясь стройных ножек, и у Митьки закружилась голова от этого качания. Мотнув головой, словно прогоняя наваждение, он развернулся и пошел было к выходу, но что-то заставило его обернуться еще раз. Лены уже не было в коридоре. Она прошла, да, кажется, прошла мимо восьмой палаты. А следующая, последняя — Санькина.
С Сандро лежали еще трое мужчин. Мужичок с кроссвордом, он мог бы приходиться ей дядей или отцом, но это вряд ли, слишком уж неприметный тот мужичок, а Лена такая яркая, красивая… Другой — совсем пожилой, любитель политики и отечественного автотранспорта, он мог бы быть ее дедом, вполне мог… Третий — молодой парнишка лет тринадцати — брат?.. И, наконец, сам Пижон. Вот же кому повезло, так это ему — и медсестры ухаживают, и еще такие девушки приходят к кому-то из соседей! Чего бы ни жить при этом на казенном обеспечении?
Первый раз в жизни позавидовав другу, Митька поехал домой, вспоминая по дороге изумительные зеленые глаза и обворожительный смех-колокольчик.
Август 2005 г., Париж
Узкая дорожка, по которой шагал Дмитрий, чувствуя дрожь в ногах, более сильную, чем обычно, вела к кладбищу. Следом семенила на высоких каблуках Катрин, и Дмитрий уже клял себя последними словами, за то, что поддался минутной слабости и привез ее с собой. Слава Богу, она не приставала с расспросами, иначе он с трудом бы сдержался, чтобы не накричать. Но она ни в чем не виновата, это было его решение.
Вековые дубы, росшие по краям дорожки, тихо шелестели на ветру полусухими листьями. Вдалеке уже показалась кирпичная ограда и часовня, куда Дмитрий всегда заходил, чтобы зажечь свечу. Он не был верующим человеком — воспитание не позволяло. Только в глубине души, на уровне суеверного трепета затаилось то, что он впитал от бабушки: странные нашептывания, когда она молилась за него, стоя в углу перед единственной в доме пожелтевшей от времени картонной иконкой, присказки «Бог простит» и «Господь с тобою», казавшиеся, скорее, бытовыми, нежели религиозными, да запах ванили в Пасху, которую никто не справлял, но куличи все равно пекли.
В этой кладбищенской часовне все было не так, как в русской церкви, куда как-то раз в детстве привела его бабушка. Здесь были свечи в стеклянных стаканчиках, толстые, светло-желтые. Их никто не продавал, они стояли себе на подносе, а рядом — латунный ящик с прорезью, куда следовало опускать монеты. Зажженную свечу надо было ставить на ступенечку, где уже горели штук пятьдесят таких же аккуратных неоплывающих свечей. Дмитрия не удивляли эти различия. Признаться, ему было все равно — зажигать ли кривую, тонкую, пачкающую руки восковую свечу за три копейки в русской церкви или парафиновую здесь, за один евро.
Впрочем, и Елене теперь это вряд ли было важно и необходимо. Он многое делал в жизни такого, чего не мог объяснить самому себе. И этот приезд сюда с молодой любовницей-горничной — очередной необъяснимый поступок. Надо уезжать.
— Поедем отсюда, — внезапно остановившись на тропинке, так, что Катрин с ходу врезалась в его плечо, сухо произнес Дмитрий.
— Что-то случилось? — встревожилась девушка.
— Я зря приехал сюда… с тобой, — признался Дмитрий. — Не следовало этого делать, ты и сама все понимаешь.
— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — попыталась успокоить его Катрин, тронув за руку, но он резко одернул ее.
— Откуда тебе-то это знать?!
— Митя, ты нервничаешь, тебе надо успокоиться, — с трудом преодолевая себя, ровным тоном продолжала Катрин. — Давай просто прогуляемся. Ты ничего никогда не рассказывал мне, кто у тебя похоронен здесь, я лишь могу догадываться. Но я знаю, это очень важно для тебя, поэтому ни на чем не настаиваю. Не обязательно идти к той могиле. Мы просто пройдемся, туда и обратно. Хорошо?
Она кивнула в сторону, уводящую от тропы, по которой он обычно спешил к Елене. Поколебавшись пару секунд, Дмитрий согласился. Катрин удовлетворенно улыбнулась и взяла его под руку. Они пошли просто гулять.
Он не расскажет Катрин ничего из пошлого. Довольно того, что она так ловко уговорила его приехать сюда. Какова девица! Так обвести его, опытного мужчину, не доверяющего себе, а другим — и того меньше! Негодование еще клокотало в груди Дмитрия, он тяжело дышал, словно пробежал сотню метров, а Катрин что-то беззаботно мурлыкала под нос, и казалось, будто кладбищенская тишина, мрачность и прохлада ее вовсе не трогают, точно она гуляет по городскому парку.
— Посмотри, Митя, как тут хорошо. Так тихо, спокойно… Я всегда любила гулять в таких местах. Знаешь, когда нас, школьников, привезли на кладбище Сен-Жермен, все пошли на могилу Джима Моррисона, а я ушла в сторону, долго бродила меж плит и склепов и размышляла…
— О чем? — раздраженно оборвал ее на полуслове Дмитрий и поежился.
Ее милый бред, которым она зачастую развлекала его, конечно, спасал от скуки, но сейчас это было совершенно не к месту и не ко времени.
— О жизни и смерти, — охотно ответила девушка, не замечая его раздражения. — О чем еще можно размышлять в таких местах? Ты никогда об этом не задумывался?
— Что? — Дмитрий готов был сорваться. — Задумывался ли я о жизни и смерти? О нет, ни разу!
Вместо того чтобы накричать на глупую девчонку, возомнившую себя великим знатоком человеческих душ, он рассмеялся в голос. В тот же миг с крон деревьев сорвалась целая стая черных птиц, и с громкими криками взмыла в воздух, скрывшись из виду. В наступившей вновь тишине ударил колокол и смолк.
— Вот видишь, я рассмешила тебя, — лукаво прищурилась Катрин. — Не думай ни о чем таком, что может тебя расстроить. Мне очень тяжело, когда ты печалишься.
— Спасибо, — выдавил из себя Дмитрий.
Ему уже не хотелось ни смеяться, ни плакать. Вся нелепость ситуации состояла в том, что он привык приезжать сюда и разговаривать с Еленой, как с живой, не упоминая о том, что было давно, лишь рассказывая все, чем он живет сейчас, что происходит с ним день ото дня: на сколько центов обсчитали его сегодня в булочной за углом, и что он сказал торговцу свежей рыбой на базаре, когда обнаружил дурной запах…
И вот, он бродит в нескольких шагах от могилы Елены с любовницей, делая вид, что не хочет бросить все, оставить ее здесь, посреди аллеи, и просто-напросто сбежать. Вспомнив о том, что занимается с Катрин сексом, он почувствовал, как желание предательски заставляет мысли работать не в том направлении, и еще больше разозлился на девушку.
— Послушай, я уже достаточно нагулялся. Это была плохая идея. Я возвращаюсь.
Расправив плечи и поводив ими, точно у него разболелась спина, Дмитрий вытащил руку Катрин из-под своей руки и пошел прочь, не оборачиваясь. Она не стала догонять его.
Август 1968 г., Россия
Субботнее утро выдалось солнечным, безветренным и немного душноватым. Бабушка затеяла пироги, дед уже с самого раннего часа нарезал круги вокруг бака с тестом и, покуда бабушка не видит, отщипывал по кусочку и ел, с удовольствием шамкая беззубыми челюстями. Митька предвкушал умопомрачительный запах печеного теста и вкус своих любимых пирогов с капустой. Таких пирожков, как печет бабушка, он никогда нигде не пробовал. Как жаль, что надо уходить! Но как здорово будет вернуться уставшим и слопать — эх, жаль, подогретый уже — пирожок, запивая холодным молоком! А из оставшегося без начинки теста бабушка наделает сладких плюшек с корицей, и их Митька непременно оставит на вечер, на после ужина…
Мечтая о предстоящем насыщении по возвращении с «операции», Митька ушел из дома. Бабушка в такие моменты не останавливала его — пусть идет, куда вздумается, лишь бы под руками не крутился. Не любила она, когда кто-то мешает процессу, даже деда гоняла с кухни, бранясь за то, что ворует тесто.
— Тесто — оно ж живое, — говорила бабушка так назидательно, словно им, дуракам, одним на свете это не было понятно. — Пока оно подходит, к нему и прикасаться нельзя, а вы свои оглобли тянете. А ну брысь отсюдова!
А дед лишь улыбался и махал рукой, мол, все равно ничего не слышу, но с кухни удалялся и ложился подремать, накрыв лицо газетой.
Ребята договорились о встрече в девять: размяться, оговорить детали, условия, и что делать в случае провала «операции». У Шнура на этот счет были свои, не лишенные логики и здравого смысла соображения.
— Если нас запалят, чего нельзя полностью исключать, отпираться глупо. Все равно рано или поздно выяснится, что мы — одна шайка-лейка. Поэтому говорить надо так: мы играли сами по себе, тренировались, готовились к чемпионату, ни о каких деньгах речи и быть не могло. Товарищ сам настоял, мы не хотели. Но раз уж так получилось — ничего не попишешь. Мы же все-таки давно баскетболом занимаемся, почему же нам не выиграть? Чисто теоретически невозможно отвергнуть такую вероятность. Логично?
Поспорить с этим не мог никто, даже Митя. Глядя в честные глаза своих друзей, он и сам бы на месте любого милиционера поверил в их правдивость. Но все-таки ему было как-то не по себе. То ли оттого, что Шнур вопреки обыкновению в этот раз стал слишком часто упоминать об опасности провала, то ли оттого, что надоело, прикрываясь высокой идеей, идти на сделку с совестью. Митька усмехнулся пафосной фразе, пришедшей на ум, и устремился к месту сбора.
— Гапон не придет, — с ходу заявил Шнуров, уже ожидавший на спортплощадке с мячом подмышкой.
Он был мрачен и резок. Сказав это, Шнур замолчал, озлобленно глядя в даль на белую церковь без креста, виднеющуюся на пригорке по ту сторону реки.
— Что же теперь делать? — Митька растерялся.
Он свято верил, Шнуру удастся помириться с Коляней, и не будет никаких проволочек. Он уже настроил себя на то, что игра должна состояться, заглушил последние призывы совести, тем более деньги сейчас не помешали бы, ну так, на всякий случай… Что это за случай, Митя боялся четко формулировать, чтобы не сглазить, но ассоциативный ряд выстраивался более-менее определенный: кино, последний ряд, он и Лена. Митька больше не думал о навсегда пропавшей картине, о ценности которой они догадывались, конечно, но наверняка знать не могли. Ее не вернешь. А думал он теперь все чаще о девушке Лене, о вчерашней встрече в больнице и о том, что непременно еще раз встретит ее там же, чтобы пригласить в кино. Деньги встали на первое место, Митька даже не спросил, что случилось с Гапоном, отчего тот не пришел.
— Что делать, что делать, — передразнил его Шнур, сплевывая сквозь зубы. — Чего раскис? — Он вдруг озорно подмигнул, и взгляд его потеплел. — Будем играть по плану «Б».
— Это рискованно, Шнур, — напомнил Митька.
— Сам знаю. Предлагаешь отменить? — Шнур застучал мячом по земле. — Спасовал?
— Нет, не спасовал.
— А чего тогда нюни распускаешь? Лови!
Шнур резко кинул мяч в Митину сторону и отскочил на несколько шагов, запрыгав на месте. Митька стукнул пару раз о землю, затем нехотя, как бы не торопясь, послал мяч в корзину. Мяч ударился о щит, закрутился в кольце и благополучно вынырнул из сетки снизу.
— Ай, молодца! — довольно выкрикнул Шнур. — Еще давай!
Митька отошел на шаг. Теперь он стоял на самом краю площадки, именно в той точке, с которой предполагал кидать «на лоха». Он не видел щит — он находился ровнехонько ребром к нему. Вся сложность заключалась в броске таким образом, чтобы мяч все же ударился о щит и упал в корзину. Сделать это было практически не реально, но только не для Мити. Шнур восхищенно смотрел на товарища, когда тот, слегка прицелившись и кое-что прикинув в уме, с правого плеча послал мяч. Легонько коснувшись щита, мяч повторил свою траекторию и выпал из корзины в руки Шнура.
— Все, хорош, — остановил он Митьку. — Достаточно. Просто побегаем.
И они стали отнимать друг у друга мяч, обманывая, уворачиваясь, подсекая, крутясь на месте, смеясь, как малые дети. И было так беззаботно и весело, точно ничего между ними никогда не случалось, точно Сандро не лежал в больнице, а Гапон не объявлял бойкот.
Немного устав и вспотев, они уселись на турнике ждать, когда появятся первые «клиенты». Солнце уже порядком припекало, гуляющие парочки появлялись на горизонте, но до спортивной площадки не доходили, сворачивая назад, к лодочной станции.
— Так что же Коляня? — вспомнив о друге, наконец, поинтересовался Митька, зная, что, скорее всего, Шнуров отмахнется.
— Дурак твой Коляня, — снова устремив взгляд на белую церковь, пробурчал Шнур. — Похоже, я был прав, не место ему среди нас. Да он и сам не хочет с нами знаться.
— С нами? — переспросил Митька.
Ему было это странно, ведь у него с Гапоном никогда не возникало конфликтов. Да, иногда Коля жутко надоедал своей непонятливостью, но не всем же быть семи пядей во лбу. В принципе, он неплохой парень, умеет дружить и хранить тайны, иначе бы его просто не было в их компании.
— Да, ты бы слышал, что он про вас с Сандро говорил, — не глядя в Митину сторону, цокнул языком Шнур. — Да что я… Пересказывать не буду. Вот всегда так бывает — стоит поглубже копнуть, и из человека попрет такое, о чем даже не подозреваешь. Друг познается в беде, знаешь ли…
— Может, мне стоит с ним поговорить, все-таки…
— Не стоит, — резко оборвал Митьку на полуслове Шнур. — Я сказал — все, значит, все.
Не успел Митя возразить, как к ребятам подошел средних лет дядя, довольно крепкий, высокий, спортивного телосложения, с шикарными, по-буденновски закрученными вверх усами. Шнур незаметно для него ткнул Митьку в бок, и тот расправил плечи, уставившись на мужчину.
— Что, ребятки, играем или дурака валяем? — бодренько поинтересовался тот.
— Тренируемся, — неохотно пробурчал Шнур, показывая всем своим видом незаинтересованность в дальнейшем диалоге, и спрыгнул с турника, приняв от Митьки мяч.
Иван повернулся к мужчине спиной и затрусил к щиту, постукивая мячом о землю. Человек не уходил, наблюдая за действиями Шнура, а Митька краем глаза следил за ним, чуть ухмыляясь и в который раз поражаясь великому дару психолога и актера Шнурова.
Тем временем Шнур дошел до щита, остановившись в трех метрах, и, тщательно прицелившись, бросил мяч. Мяч стукнулся о деревянный щит, не попав даже в черную рамку, ударился о кольцо и отскочил в сторону.
— Да, вам еще тренироваться и тренироваться, — покачал головой мужчина. — Небось, еще в команде не играли?
— Играли, — огрызнулся Шнур, отчаянно «стараясь» попасть в кольцо с того же места. — А вам-то что?
— А вы бы, молодой человек, не дерзили, — спокойно заметил мужчина, видя, как начинает нервничать Шнур.
Митьке было смешно, но он изо всех сил делал озадаченное лицо и пытался выглядеть таким же оскорбленным, как друг. Мужчина замолчал, не мешая Шнуру «попадать» в корзину. Он лишь изредка вздыхал и качал головой, а когда Ваньке все же «удавался» бросок, цокал языком и вздыхал еще тяжелее. Наконец он обратился к Митьке.
— Ну, а вы что же не пробуете?
— Да я сейчас, — пожал он плечами. — Товарищ натренируется, и моя очередь настанет.
— Вы тоже… так же хорошо играете? — не скрывая иронии, спросил мужчина.
— Да, неплохо, — делая вид, что не замечает подковырки, гордо ответил Митька. — А вы?
— Когда-то стучал мячиком. Эх… — разводя руки в стороны и делая несколько поворотов туловищем, крякнул мужчина.
Митька заметил, какие у него бицепсы. Наверняка и сейчас он в прекрасной форме, решил Митя. Вот же не повезло — первый «клиент», и такой подготовленный. Он кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание Шнура, чтобы показать ему тайный знак, означающий «этого пропускаем», но друг был так увлечен своим занятием, что, казалось, не замечал ничего вокруг.
— А не дадите мячик, ребята? — дружелюбно попросил мужчина.
Шнур даже не обернулся.
— Не, нам некогда, тренироваться надо, — пробубнил Митька, слезая с турника.
— Так я ж не долго, — всплеснул руками незнакомец, обнажая белые зубы в простодушной улыбке. — Пару раз брошу, проверю, не потерял ли квалификацию.
— Ну нате, только не долго — протянул ему мячик Шнур и отошел в сторону.
Не разминаясь, не пробуя мяч, мужчина двумя руками послал его в корзину, до которой оставалось метров пять. Мяч даже не ударился о щит, легко проскользнул в кольцо и выпал.
— Ого! — присвистнул Шнур.
— Ерунда, — хмыкнул Митька, — я тоже так могу.
— Попробуйте, юноша, — предложил дядя.
Митька встал на то же место, прицелился, кинул. Мяч ударился о щит, еще бы чуть-чуть, и…
— Неплохо, неплохо, — приободрил его незнакомец. — Ну-ка, повтори.
Митька повторил. На этот раз мяч угодил в цель.
— Молодец, техника у тебя есть, но работать еще надо, — по-отечески похлопал Митьку по плечу мужчина.
— Ладно, спасибо, — вмешался Шнур. — Вам, товарищ, поговорить хочется, а у нас важное мероприятие. Мы к соревнованиям готовимся.
Мужчина от души расхохотался. Усы его при этом будто расползлись в разные стороны.
— Да вам до соревнований, как до луны! — брякнул он. — Предлагаю сыграть втроем в одно кольцо. И то толку будет больше.
— Не, мы так не играем, — разочарованно протянул Шнуров.
Митька не знал, как дать ему понять, что не стоит затевать игру с этим «клиентом» — по всему видно, дело не выгорит: либо он их расколет, либо они ему проиграют, либо и то, и другое. Но Шнур уже вошел в роль, загорелся азартом, Митька узнал этот нездоровый огонек в его глазах — Ивана было уже не остановить.
— А как вы играете? — мужчина тоже «заводился».
— Ну не на деньги же! — кривясь в ухмылке, нагло глядя на незнакомца, выпалил Шнур.
Это был ключевой момент подготовки, когда лоха можно было брать на понт. Сейчас у него еще есть выбор: послать зарвавшихся ребятишек подальше или согласиться. Тогда выйдет одно из двух: либо все окажется шуткой, либо «товарищ сам предложил, а мы не смогли отказаться». Хитрость Шнура не знала границ.
— На деньги? — мужчина вскинул брови, лукаво усмехаясь. — Почему бы нет? Какие правила?
Митька зажмурился от отчаяния, стоя за спиной у мужчины: слишком легко тот согласился, добром это не кончится. Шнур не обращал на него ни малейшего внимания, таращась на «клиента», словно стараясь удержать взглядом.
— Правила… — Шнур почесал затылок, закатив к небу глаза, как бы задумавшись. — Ну, что-нибудь вроде «минус пять», как в картах.
— Если вы и в карты играете так же замечательно, как в баскетбол, — рассмеялся мужчина, — то ваши карманы всегда пусты!
Шнур выпятил грудь.
— Да мы… Да вы вообще знаете…
— Вот сейчас и посмотрим, — заверил его мужчина, разом прекратив препирательства. — Ставка рубль, — и первым бросил мяч. Естественно, попал. — Теперь ты. — Он указал на Митьку.
— Э, стоп. Сейчас бросаю я! — попытался взять ситуацию под свой контроль Шнуров, но, видимо, было уже поздно.
— Я сказал — он, — отрезал мужчина и вручил мяч Митьке.
Митя понял — у Шнура сердце ушло в пятки. Его взгляд, мельком брошенный на друга, означал «Все, мы пропали». Но, тем не менее, он покорно отошел в сторону, махнув рукой. Митя встал на то место, с которого кидал незнакомец, и не попал, давая возможность другу отыграться.
Настала очередь Шнура, и тут произошло невероятное. Шнуров, который на самом деле был очень посредственен в баскетболе, отважился на спасение их незавидного положения, но ничего хуже того, что он предпринял, выдумать было невозможно. Он встал на Митькину секретную точку, прицелился, бросил мяч и промазал, чего и следовало ожидать.
Незнакомец рассмеялся, однако не прокомментировал странные на его взгляд и понятные Мите действия Шнура. Расклад выходил следующий: занять выгодную позицию Митьке не удастся, поскольку этот дядя всегда будет попадать, а Шнур не будет попадать никогда. Митька имеет все шансы на успех, ведь незнакомец не хитрит, выбирая достаточно простые точки для удара. Получалось, что лохом сегодня суждено стать Шнуру, а он этого себе не простит.
Так и случилось. Очень быстро Шнур набрал минус пять очков и отстегнул по рублю Митьке, которому за все это время удалось пару раз попасть в корзину, только потому, что он уже не видел смысла стараться, и незнакомцу. Довольный победой, дядя вручил Митьке мяч, сунул рубль в карман рубашки и пожелал ребятам спортивных успехов и достижений.
— Еще и издевается, гад, — процедил сквозь зубы Шнур, ненавидящим взглядом провожая незнакомца, вразвалочку удаляющегося к лодочной станции.
— Ничего, Шнур, еще отыграемся, — успокоил его Митька, возвращая выигранный рубль.
— Все настроение пропало, — проворчал Шнуров, запихивая деньги в карман штанов.
— Ребята, играете? — послышалось со стороны речки.
Двое молодых людей в полосатых футболках и темных спортивных трико направлялись к ним.
— Нет, — буркнул Шнур. — Не играем. Тренируемся.
— Можно с вами? — спросил один, повыше.
Второй был очень похож на первого, только ниже ростом. Наверное, братья, решил Митя. Еще у них был заметный малороссийский акцент. Но это так, к делу отношения не имеет. Станет ли Шнур играть с ними? Если и станет, то, наученный горьким опытом, будет диктовать свои условия.
— Отчего же нельзя? — Шнур заметно пересиливал себя, больше всего ему хотелось сейчас постучать кулаками, а не мячом. — Но корзина одна, так что…
— Сыграем два на два в одну корзину, — нашелся тот, что пониже.
— Вот еще, — фыркнул Шнуров. — Не интересно. Вы хоть хорошо играете-то?
— Не так чтобы очень, — пожал плечами высокий, и, судя по всему, он не позерствовал. — Но, если станем играть, то начнем вслепую — мы не знаем о ваших навыках, вы не знаете о наших. Все по-честному.
— Ладно, только не два на два, — настаивал Шнур.
— Тогда каждый за себя.
— Ладно.
— Вот спасибо, ребята!
— Спасибо на хлеб не намажешь…
— Ясное дело! Какая ставка?
— Рубль.
— Полтинник.
— Ладно. Первым кину я, — не дожидаясь перверсий, взял инициативу в свои руки Шнур. — Вторым будет он. — Он указал на Митьку.
Третьим был Высокий, последним Низкий.
На это раз все пошло по плану. Братья бросали средненько, иногда попадали, иногда промахивались. Шнур вошел в раж и тоже начал бить в цель. Митька строго выполнял свою функцию — бил с секретной точки, и после него Высокий получал минус одно очко. Разумеется, он и остался проигравшим. Выдав всем участникам по пятьдесят копеек, Высокий закурил. Братья что-то не спешили покидать площадку.
— Ладно, гуляйте, ребята, нам все-таки тренироваться надо, — заявил Шнур, надеясь, что непрошеные гости покинут территорию.
— Да мы не спешим, — простодушно отозвался Низкий. — Мы тут в стороночке посидим, посмотрим, вам мешать не станем. Играйте, ребята.
— Вот спасибо! — нарочито восторженно выкрикнул Шнуров. — Только нам зрители не нужны.
— Так площадка вроде бы не твоя собственная? — наморщил лоб Высокий, озираясь, точно ища табличку с надписью «Личные владения графа Шнурова. Памятник архитектуры. Охраняется государством».
— Верно, не моя. Но вы пришли, когда мы тут играли, а теперь никто вас не задерживает.
— Похоже, нам хамят? — словно не веря, спросил у брата Высокий.
— Да, похоже. — Тот озадаченно почесал затылок.
Митька со Шнуром переглянулись.
— А я этого ой как не люблю, — огорченно покачал головой Высокий.
— Да, что есть, то есть. Не любишь, — поддакнул Низкий.
— Так что, ребята, нам можно остаться?
— А если нет, то что? — взорвался Шнур.
Он был похож на перепуганного петуха, который петушится только в силу зова природы, а на самом деле ему бы удрать да забиться под плетень. Была у Шнурова такая неважнецкая черта характера, не смотря на весь прагматизм и внешнюю взрослость — заводился он с пол-оборота, несло его впереди паровоза, как говорил Сандро. И друзья это прекрасно знали и старались не допускать ситуаций, похожих на нынешнюю.
Тем временем браться потихоньку двинулись вперед, переступая ногами медленно, даже неохотно, с таким видом, будто им было очень жаль Шнура, поскольку они-то знали, что сейчас с ним случится.
— Кажется, вечер перестает быть томным, — как бы между делом заметил брату Высокий, не переставая сочувственно улыбаться.
— Сдается мне, придется долго уговаривать ребят разрешить нам поприсутствовать. А, ребята? Или все же обойдемся без громких фраз?
Низкий щелкнул костяшками пальцев, разминая кулаки. Митька инстинктивно попятился назад. Ванька оставался на месте, но молчал, а нездоровый румянец неровными пятнами покрывал его побледневшие щеки. Он был готов ко всему.
— Ребята, — снова миролюбиво проговорил Высокий, склонив на бок голову и прищурившись, — а мы же вас раскусили, мухлюете... Как нехорошо! А ведь вы, наверное, комсомольцы…
Шнур продолжал молчать, глядя на братьев исподлобья, и Митька видел, как вздувается у него на шее жила.
— Предлагаю альтернативу, — продолжал Высокий. — Вы отдаете нам по рублю, и мы расстаемся мирно. Нет — придется вас попросить иначе…
— Шнур, — позвал Митька. — Отдай…
— Пошел ты… — сквозь зубы зло процедил Шнуров, то ли обращаясь к Митьке, то ли к Высокому.
Высокий истолковал его фразу по-своему, и первый удар пришелся Шнуру прямо в челюсть. Он пошатнулся, взмахнув руками, но удержался на ногах.
— Ах ты гад! — заорал Митька и, пока Шнур не пришел в себя, кинулся на длинного.
В считанные секунды завязалась драка. Кто-то из прохожих принялся кричать и звать милицию, и пронзительный свисток, который ни с чем не спутаешь, не заставил себя ждать. Дерущихся тут же разняли, но каждый из них успел получить свою долю синяков и ссадин.
Трое крепких милиционеров в белых выходных рубахах держали за руки порывающихся закончить начатое Шнура и обоих братьев, Митька сидел на траве, прикладывая к развороченной верхней губе подорожник, стараясь остановить кровь. Граждане, культурно отдыхающие в это солнечное субботнее утро и теперь собравшиеся поглазеть на выходящее из ряда вон событие, галдели, обсуждая произошедшее. В подъехавший «воронок» затолкали всех четверых, и уже через минуту после этого толпа разошлась, и жизнь вошла в привычное русло.
Глава 4. Лена
Август, 2005 г., Париж
Вечером за Дмитрием приехала машина. Некий состоятельный мсье, его давний клиент, собирался приобрести для частной коллекции картину и пригласил оценить ее подлинность. Катрин до сих пор не возвратилась. В общем-то, Дмитрий и не волновался: у нее был законный выходной, но все же чувствовал свою вину за то, что оставил ее одну и так некрасиво обошелся. У каждого бывают срывы, но девочка вовсе не виновата в его дурном настроении. Надо будет сделать ей какой-нибудь пустячный презент, что-нибудь вроде коробочки конфет из «La Maisson du Chocolat». Обрадуется, оттает. Или лучше духи. Да, верно, духи…
Спускаясь в лифте, Дмитрий поймал себя на мысли, что все еще думает о Катрин, а не о гонораре, который получит через несколько часов. Признаться, этот вызов к клиенту был очень кстати. Он сейчас совершенно на мели. Живопись прошлого века перестали покупать, пошла мода на примитивизм в интерьере, в который не вписывались классические вещи. Он был специалистом по антиквариату и произведениям искусства, отдавая законное предпочтение тем вещам, от которых веяло стариной, историей, тайной. Дмитрий свято верил в то, что у каждой, даже бытовой вещицы, имеется загадка. Именно ее следующий владелец призван если не разгадать, то, по крайней мере, бережно сохранить тайну для будущих поколений.
Карьера химика-теоретика, как было записано в его «красном» дипломе, не сложилась. Любовь к мудрствованию взяла свое. Философ-самоучка нашел себя в странной, по началу приносящей совершенно смешные деньги, работе. Начинал с того, что ездил по деревням и за гроши скупал у старушек древнюю утварь, еще функционирующую и вполне пригодную для использования. Затем продавал самовары, прялки, чайники и иконки иностранцам, и тоже за копейки, но чуть большие, чем тратил на это барахло. Потом проснулся интерес к истории, поскольку скупать лишь бы что было не интересно и не выгодно. А, разобравшись в том, с чем соприкасается, Дмитрий уже не мог бездумно тратить время на банальную спекуляцию.
Тогда в его жизни возникли люди, которые помогли встать на «путь истинный», получить культурологическое образование и, в конце концов, уехать за границу, что оказалось намного проще, чем он себе представлял. В один распрекрасный день в качестве туриста уехал заграницу и «затерялся», отстав от группы. Ну, а там уже началась совсем другая жизнь, полная и побед, и неудач, и неожиданных встреч, и глубоких разочарований, которые в итоге сделали из него то, чем он являлся теперь: почерствевшим сухарем, все еще старающимся выглядеть сдобным калачиком. Под толстой засохшей коркой был похоронен тот самый мальчик Митя, о котором уже мало кто помнил. И это еще большой вопрос — лучше ли оставаться заживо похороненным в собственном измененном сознании или спать вечным сном под тяжелой могильной плитой…
Все его клиенты были так или иначе связаны с криминалом, Дмитрий знал это и сознательно помогал им. За очень приличные деньги. Только большой риск мог столько стоить.
— О, мой друг! — Хозяин дома, полный, лысый, невысокий холеный бельгиец встретил Дмитрия с распростертыми объятиями. — Как я вас ждал! Вы просто не представляете! Я нашел ее, я так долго ее искал! — Он возбужденно восклицал, провожая Дмитрия по коридору в небольшой круглый зал, где по стенам висело множество картин в массивных рамах.
— Сколько за нее просят? — поинтересовался Дмитрий, не разделяя восторгов хозяина, поскольку радоваться было еще рано.
Он подошел к картине, поставленной на мольберт-треножник, накрытой шелковым платком. Замерев перед объектом, который был еще ему неведом, Дмитрий обхватил подбородок рукой и пристально взглянул на бельгийца, словно оценивая его самого.
— Три миллиона, — дрогнувшим голосом ответил тот, порывисто вздохнув.
— Что ж… — Дмитрий взялся за край платка, но задержал руку, щупая шелк двумя пальцами.
— Мало? — встревожился хозяин. Его лысина моментально покраснела и покрылась испариной. — Провал?
— Пока — ни много, ни мало, — по-деловому серьезно ответил Дмитрий. — Продавец надежный?
— Я надеюсь на них! — взвизгнул бельгиец. — Как всегда!
— Надеяться надо на Бога, — заметил Дмитрий и резко сдернул шелковый платок.
В следующий момент испариной покрылся уже он сам. Это была та самая картина! Их мальчишеская тайна, словно мощный толчок в грудь из далекого, покрытого многотонным слоем пыли прошлого, словно призрак, возникший из небытия в самом страшном сне…
Какое-то время перед глазами все расплывалось. Дмитрий старался сфокусировать зрение на центральной части картины, где в грациозном прыжке застыла над зарослями африканских растений необычного, розово-кораллового цвета пантера, словно расцвеченная лучами заката. Хозяин дома забеспокоился. Он что-то встревожено бормотал, трогал Дмитрия за плечо, теребил рукав, но тщетно. В миг перед глазами пронеслось бесшабашное прошлое, запах того рокового лета, свет фонаря, под которым он впервые увидел ее, картину, раздались голоса, сливаясь в единый неразборчивый хор: Саня, Шнур, Гапон, бабушка, Лена… Еще немного, и Дмитрию сделалось бы дурно.
Внезапно, выйдя из оцепенения, Дмитрий небрежно махнул рукой и презрительно процедил сквозь зубы, разворачиваясь, чтобы уйти:
— Не советую больше иметь дело с этими людьми.
— Как?! — ужасался бельгиец, спеша за ним по коридору и пытаясь догнать. — Не может быть! Это супер-надежный источник! Я сотрудничаю с ними много лет! Ведь вы же знаете, они ни разу не подвели! Вы даже не посмотрели, как следует! Вы ошиблись!
Дмитрий резко остановился и, поймав толстяка за плечи, иначе он бы врезался в него с разбегу, произнес спокойно и тихо, но так, что бельгиец побледнел:
— Я точно знаю, что этой вещи — подлинной вещи — не существует на свете. Впрочем, копию можете купить, она достаточно хороша и тоже своего рода эксклюзив. Будете единственным обладателем воспоминания о том, чего нет… И запомните — я никогда не ошибаюсь.
Бельгиец, отирая пот со лба кружевным платочком, замер на месте, непрерывно моргая, беззвучно ловя воздух раскрытым ртом и делая руками бессмысленные пассы, словно пытался всплыть.
— Гонорар, разумеется, не возьму, — бросил уже на пороге Дмитрий.
Всю дорогу домой он нервно курил и иногда беззвучно смеялся, проводя ладонью по лбу и глазам, точно прогоняя пелену. Почему-то за все эти годы ему не пришло в голову поискать информацию о картине в Интернете или у своих коллег, с кем он весьма редко, но все же общался. Он постарался забыть о ней, и не только о ней, но и обо всем, что было с ней связано — целую эпоху, большую часть своей собственной судьбы, принеся ее в жертву благополучию и покою. В жизни и так было слишком много тягостных моментов. То, с чего все началось, закрутилось, завязалось в узел, потом побег от себя и от прошлого сюда, в Париж, как на другой край Земли, затем их с Еленой странная встреча, за которой последовала скорая потеря… И вот теперь он переживает следующий акт трагикомедии, а может и драмы — как знать? — под названием Человеческая Жизнь.
Август 1968 г., Россия
В воскресенье к Сандро в больницу никто не пришел. Он почему-то не удивился, будто ждал этого. Слишком уж рьяно ребята взялись навещать его каждый день. Он, пожалуй, был единственным пациентом, к которому совершалось такое паломничество, не считая медсестер, санитарок и нянечек. Поэтому Пижон хоть и расстроился, но не слишком сильно. Ничего, завтра кто-нибудь явится непременно.
Но и назавтра никто из друзей не посетил его. Сандро озадачился. Если вчера была очередь Шнура, то он вполне мог забыть или закрутиться в делах, он ведь вечно занятой. Удивительно, что Ванька вообще выбирал время для визитов в больницу. Сегодня очередь Мити, а этот слишком обязательный, все-таки лучший друг, в одной песочнице куличи лепили. Но Митька был на днях, значит, должен был явиться Гапон. Что-то Митя говорил, что они со Шнуром повздорили? Вероятно. Но разве это имеет отношение к нему, к Сандро? Ничего не понимая, Саня решил дождаться следующего дня. Он даже вяло реагировал на щебетание медсестры Танечки во время перевязки, которая явно была неравнодушна к симпатичному больному. Он не пошел на свидание в женское отделение, где его ждала Оленька со сломанной ногой. Он даже отказался от дополнительной порции перловой каши, которую так заботливо предлагала нянечка Женечка…
Но к вечеру вторника было ясно — о нем забыли. Или, что еще хуже, случилось что-то ужасное. Сандро мрачно курил в общем коридоре, глядя в окно на густо-зеленые кроны лип, и высчитывал дни до своего «освобождения». В сентябре ребята пойдут учиться, и только он один будет вынужден пропустить этот год, так сказал доктор. С контузией не шутят. Сандро никого не винил в роковом происшествии, кроме самого себя. Не стоило быть таким отчаянным и лезть, куда не следует. Решил поиграть в благородство — и вот итог. Он не спас их тайник. Мало того, с его необдуманного шага и началось все то, что случилось и случается теперь. Где ребята? Что с ними?
У подъезда, куда выходило окно коридора, мелькнула кремового цвета юбочка-шестиклинка. Сандро потушил недокуренную сигарету, и внезапно давшее о себе знать гулким стуком сердце заставило забыть о сомнениях и тревогах.
В коридоре отделения милиции было прохладно, и Митька даже начал мерзнуть, спустя полчаса после того, как их доставили сюда. Он то и дело тяжко вздыхал, кидая на Шнурова вопросительные взгляды, как бы пытаясь узнать, что теперь им делать. Сам он не имел ни малейшего представления о том, как вести себя здесь. Одно дело, когда храбришься и думаешь, будто все сойдет с рук, стоит лишь внушить дяденьке милиционеру, что они просто играли и не желали ничего противозаконного. Другое дело, когда действительность оказывается настолько реальной, что теряешь дар речи, а заодно способность трезво соображать.
Но Иван молчал, глядя в одну точку в полу, будто Митьки не было тут вовсе. Осознавая свою вину, Шнур не хотел разговаривать об этом. Двоих братьев ребята не видели с тех пор, как их высадили из «воронка». За ними же должен был прийти милиционер, чтобы составить протокол. Единственное, на что был сейчас способен Митька, так это догадаться, чем ему лично все это грозит. Сообщат в институт — здорово же он начинает свою учебную биографию!
— Как думаешь, отпустят нас? — не выдержал он и легонько толкнул Шнура в плечо, чтобы тот наконец очнулся.
— Могут и пятнадцать суток дать, — ответил Шнур, вздрогнув от неожиданности.
— Как чуял, — покачал головой Митька, — дурная затея была.
— Так придумал бы свою! Критиковать все умеют, а ты хотя бы раз предложил что-нибудь стоящее!
— Не горячись, Шнур, — устало проговорил Митька, нервно сглатывая.
Хотелось есть, и воспоминания о бабушкиных пирожках заставили желудок больно сжаться. Дело-то шло к вечеру, а он практически с утра ничего не ел. Впрочем, Шнур тоже.
— Горячись — не горячись, а куковать нам тут придется. Да, вообще-то ты прав, не наш сегодня день.
— Ну что, орлы, научились играть?
До боли знакомый голос раздался поблизости, и ребята как по команде обернулись. Возле них стоял утренний знакомец, довольно ухмыляющийся в усы, но на сей раз в майорском кителе. В руках он держал тонкую папку, но, как успел заметить Митька, на ней не было ничего написано и, возможно, она была пуста, вроде как для блезиру. Шнур тревожно уставился на майора, не веря своим глазам, и напрягся, будто хотел соскочить с места. Меж тем майор отворил дверь кабинета, велел им войти и прошел за стол, небрежно кинув папку на край.
— Подлая подстава, — сквозь зубы, исподлобья взирая на мужчину, процедил Шнур и закрыл лицо ладонями, глухо завыв.
— Прекратить истерику, — четко и строго произнес майор, и это, как ни странно, подействовало на Шнура.
Он оторвал ладони от покрасневшего пятнами лица и судорожно сглотнул и плюхнулся на стул возле майорского стола. Митька осторожно перевел взгляд со Шнурова на майора и замер в ожидании, присев на стул у стены. Майор смягчился.
— Вот так-то лучше, — ободрил он их. — И что за выражение — подстава… Кто бы рассуждал о подлости и коварстве! Не будем выяснять отношения, не за тем мы все здесь собрались. А догадываетесь, зачем?
Майор хитро, словно дед Мороз на утреннике загадывал деткам загадку, чуть склонив на бок голову, прищурился.
— Чтобы составить протокол, — обреченно вздохнул Митька, попутно представляя, как станет браниться бабушка, и как дед упрекнет в безответственности и недисциплинированности, а потом они будут вместе грозиться написать родителям…
— Протокол… — передразнил его мужчина. — Все-то вы знаете, грамотные шибко. А вот если я на самом деле составлю протокол, да по всем правилам сообщу в ваш институт, где вы еще даже не начали учиться, или на работу, да по месту жительства, или, чего доброго, привлеку вас на пятнадцать суток за нарушение общественного порядка? А не хотите ли статью «мошенничество»? — вдруг резко сменил он тон, став серьезным и хмурым, и от этих слов у Митьки по спине побежали противные мурашки.
Шнур, в отличие от него, внешне оставался совершенно спокоен. То ли на него так подействовал окрик майора, то ли тот что-то задумал.
— Нет, не хотим, — с едва улавливаемым раздражением проговорил Шнуров.
— Правильно делаете, что не хотите, — удовлетворенно кивнул майор. — Я знал, вы ребята здравомыслящие. Кстати, вот ваш рубль.
Майор полез во внутренний карман кителя и вытащил сложенный вчетверо рубль, положив его на край стола. Шнур недоверчиво посмотрел на майора, перевел взгляд на рубль, снова на майора, но не двинулся с места.
— Берите, он ваш, — приободрил его мужчина. — Мне чужого не нужно. Я сразу понял, ребята вы неглупые. У меня на таких глаз наметан. Сами придумали затею с баскетболом или подсказал кто?
— Сами, — буркнул Шнур, сгребая со стола купюру и торопливо убирая ее под кепку, как-то слишком картинно, по-уркагански, что совсем не понравилось Мите.
Он понимал: Шнуров играет на публику. Возможно, и он разгадал майора и понял то, чего Митя пока не осознавал, но интуитивно угадывал в нарочито душевном тоне, в его показной обеспокоенности их судьбами, в этом широком жесте с честно выигранным рублем…
— Оно и видно, что сами, — удовлетворенно, точно сытый кот, улыбнулся майор. — Ну, так, собственно, чего мы тут все делаем… — спохватился он. — Я ведь вам зла не желаю, вы ж поймите. Хорошие ребята, комсомольцы, спортом занимаетесь. Я тоже человек, я отец. Не желал бы я своим детям в начале жизненного пути так оступиться. Мало того, не желал бы, чтобы из-за ерунды и ваша жизнь покатилась под откос, а ведь это могло бы случиться, не заступи я сегодня на дежурство. Стали бы с вами тут церемониться, как считаете?
Митя мотнул головой, жадно ловя каждое слово майора и поглядывая краешком глаза на Шнурова. Тот также внимательно слушал, но делал вид, что не очень-то верит во все эти сладкие сказки. Майор продолжал.
— Думаю, не превышу своих служебных полномочий, если сочту, что строгого выговора, пока без занесения в личное дело, так сказать, с вас достаточно. Считайте, что я его уже вам сделал. Но все же не хорошо, не хорошо… — Майор задумался, переведя взгляд в открытое настежь зарешеченное окно.
Повисла пауза. Молчали достаточно долго, Митьке даже начало казаться, что майор ждет от них каких-то слов. Может быть, надо поблагодарить, сказать, что они непременно оправдают доверие. Тем не менее, в глубине души понимал, что майору ни к черту не нужны их заверения в раскаянии. Шнур громко хмыкнул. Майор будто очнулся и, кашлянув, снова обратился к ребятам.
— Только у меня будет к вам одна просьба личного характера. Поскольку мы с вами, можно сказать, не чужие друг другу, играли вот вместе…
— Ага, — кивнул Шнуров, нетерпеливо заерзав на месте.
Видимо, во время паузы, которую, как пить дать, майор выдержал нарочно, у него созрел какой-то план.
— Вы, Дмитрий, подождите товарища в коридоре, — обратился к Митьке майор, и ему показалось, что произнесено это было с прохладцей.
Митька вышел, сел на скамью под плакатами гражданской обороны и задумался. После беседы со Шнуром майор вызовет его. О чем он станет говорить? Вербовать?! Это страшное слово вдруг всплыло в памяти, неизвестно откуда взявшись, из каких-нибудь детских книг о партизанах или дедовых рассказов о боевой молодости. Стало не по себе. Митька принялся мучительно отсчитывать секунды, ловя обрывки мыслей возникающих в мозгу, фраз, которые он мог бы сказать майору, но все это казалось ему нелепым, глупым и даже смешным. Вот только смеяться почему-то не хотелось.
Иван вышел от майора минут через двадцать, которые показались Митьке вечностью, и бросил через плечо, не останавливаясь:
— Пойдем!
— Как? — растерялся Митя. — А я? А со мной не будут разве говорить?
— А чего с тобой говорить? — как-то зло, по-особенному неприязненно процедил сквозь зубы Ванька Шнуров и ускорил шаг.
Выйдя на улицу, он торопливо достал из кармана сигареты и жадно закурил на ходу. Митя вдохнул свежий воздух и впервые ощутил, как хорошо жить. Курить не хотелось. Хотелось раскинуть в стороны руки и поблагодарить судьбу за то, что они так легко отделались.
— О чем он говорил с тобой? — поинтересовался Митя.
— А, — махнул Шнур рукой, — проводил среди меня воспитательную работу.
— Как с самым несознательным элементом? — в тон ему предположил Митька.
— Ага, вот именно, — охотно подтвердил Шнур и поспешил распрощаться, упорно не желая вдаваться в подробности беседы с майором.
Митька возвращался домой дворами, минуя площадь Ленина. Отчего-то ему было стыдно попадаться на глаза людям, которые вполне могли его видеть сегодня утром на речке. Хотя это и было глупо теперь, после всего, что случилось, но Митька стыдился. Впервые в жизни возникло именно такое чувство стыда — за то, что он оказался мошенником. Впервые стало ясно, как это называется. Не хулиган, не безобразник, не нарушитель, а именно мошенник. Впервые он понял, что не достоин вдыхать этот пьянящий свежестью воздух, словно ему отпустили его авансом, за будущие победы и надежды, которые он не оправдает никогда. И впервые захотелось всем на зло оправдать это непонятное пока доверие и совершить все достижения, на которые он только будет способен.
Шнур исчез. Митька заходил к нему домой, но его отец, пьяный и злой, из глубины темного коридора, в котором, сколько помнил Митька, никогда не было лампочки, но вечно пахло прокисшими щами и пригоревшей кашей, сообщил хриплым голосом:
— Нету его. Почем я знаю, где он? Ходят тут всякие…
Последние слова Митька услышал из-за захлопнувшейся двери с облупившейся краской и подтеками кошачьей мочи. Рассчитывать на более подробную информацию не приходилось. Оставалось пойти к Гапону, тем более Митя собирался это сделать еще вчера. Но и там его постигла практически та же неудача.
— А Колька ушел, — с порога сообщила Колянина младшая сестра, не успел он еще и спросить о нем.
Митя недолюбливал эту девицу. Она была моложе Гапона на пару лет, такая же страшненькая, как и Коляня. Но если для мужчины внешность была не важна, и, как считал Митя, для женщины тоже, но эта была просто вопиюще некрасива.
— А куда ушел?
— А не сказал, — беззаботно отозвалась девчонка.
— Когда ушел?
— Вчера.
— А родители где? — продолжал допрашивать ее Митька, топчась на пороге.
— На работе, где ж им еще быть, — фыркнула сестра Коляни.
— Ладно, — сбегая по ступенькам, махнул ей Митька.
— А ты — дурак! — успев показать ему язык, выкрикнула девица и поспешила захлопнуть дверь.
Предположений, куда мог подеваться Шнур, не было вовсе, зато догадаться, куда пошел Гапон, можно было с вероятностью пятьдесят процентов. Сегодня была его очередь навещать Сандро. Эх, если бы Митька мог, он бы сам каждый день торчал бы у друга в больнице! И вовсе не потому, что там он имел бы возможность снова встретиться с Леной… Совсем даже не поэтому.
Эта странная мысль-оправдание заставила Митьку слегка покраснеть. Он только что заметил, что ноги сами несут его к больнице. Любые доводы, будто бы там они повстречаются с Гапоном, или Шнур неожиданно решит навестить Саньку, казались ему слишком надуманными и лживыми. Нет ничего хуже лжи самому себе. Нет ничего хуже, прикрываясь благородными порывами, заботиться о собственной выгоде.
Рассуждая так, Митька подошел к подъезду отделения Сандро. Сердце замерло и снова застучало так, что пришлось прикрыть его ладонью, дабы не спугнуть стуком греющихся на солнышке раскормленных казенными харчами котов. Вышагивая по коридору, Митя представлял, как сейчас из-за поворота покажется Лена, они будут идти друг другу на встречу, она не сможет скрыть улыбки, самой очаровательной, какую он только видел. А потом, когда они поравняются, она скажет «Здравствуйте, Дмитрий Гордеев!», а он ответит: «Здравствуйте, Елена Прекрасная», и она засмеется своим чудесным смехом-колокольчиком, и все, кто это услышит, улыбнуться, потому что рядом с такой девушкой всегда хочется улыбаться…
— Митя?
Митька настолько задумался, что не заметил, как навстречу попался Сандро. В больничной пижаме его было не узнать. Сколько раз за последнее время он видел Пижона в этом наряде, и все никак не мог привыкнуть.
— Я к тебе, — радостно, но немного растеряно улыбнулся Митька. — Как ты?
— Хорошо, — заверил Сандро, поворачивая назад. — Рад тебя видеть. Я уж думал, случилось чего — вас не было три дня.
— Прости, я сбился со счета, когда моя очередь.
— А Шнур и Гапон? Тоже сбились?
— Не обижайся, — вздохнул Митя. — У нас тут такое было…
Они вошли в палату. Митя поздоровался со всеми и сел на край койки Сандро. Мужчины в палате не спали, каждый был занят своим делом: кроссворд, радио, шашки. Поговорить не удастся.
— Знаешь, пойдем-ка в холл, — предложил Сандро, накидывая на плечи выцветшую больничную куртку.
В холе стоял огромный фикус, два кожаных кресла и низкий журнальный столик с потрепанной подшивкой журналов «Крокодил». Друзья сели в кресла.
— Вот теперь рассказывай, — взволнованно попросил Сандро, потирая плечо, на котором уже не было повязки. — Ноет, зараза, — пояснил он. — Ну?
— Мы играли в «минус пять» на речке, — скривившись, точно больно было ему, начал Митя. — Подрались, нас забрали в отделение, в общем…
Он вдруг понял, что не хочет пересказывать все это Сане. Хочется просто посидеть и помолчать, как они всегда делали, понимая друг друга без слов. И Лену он не встретил, вопреки всем надеждам и ожиданиям… Просто помолчать — вот что сейчас было нужно. Может быть, Пижон поймет? Но, видимо, сегодня был не тот случай, Сандро хотел знать подробности. И Митьке пришлось рассказать обо всем, для краткости все-таки опуская свои соображения на сей счет.
— Шнур прав — вас просто подставили, как щенков, — подытожил Сандро. — И как вы сразу об этом не догадались? Все было шито белыми нитками!
— Я хотел предупредить Шнура, чтобы он не играл с майором, но ты же его знаешь — он слишком азартный.
— А те двое — явно из ментовской команды, — продолжал делать выводы Пижон.
— Похоже на то.
— А Шнура и вправду завербовали.
Тут Митя не согласился.
— Да брось! Я все могу объяснить: и подставу, и «братьев», но только не это! Что же, теперь Шнур будет «стучать»? Такой принципиальный, свободолюбивый Шнур! Зачем ему это? И почему не завербовали меня?
Сандро лишь сочувственно посмотрел на друга и покачал головой.
— Я бы тоже не стал тебя вербовать.
— Что ты хочешь этим сказать? — вспылил Митька.
— Ладно, не дуйся. Я прямо говорю: ты, Митька, не из таких, ты честный, — похлопал его по плечу друг.
— А что же, Шнуров — не честный?!
— Я уже все сказал по этому поводу. — Тон Сани сделался вдруг ледяным. — Кстати, ты точно никому не передавал наш разговор?
— А чего ты сомневаешься? — ругая себя, пробурчал Митя, глядя в пол. Особенно после искренних слов Сани о его честности, выходило как-то совсем нехорошо.
— Эх, друг Митя, темная эта история с картиной… — Сандро, видимо, хотел поговорить об этом, для того и вытащил Митю в коридор, а вовсе не для досужих бесед. — Не связывался бы ты с Ванькой. Не доведет он вас до добра, и тебя, и Коляню…
— А тебя? — Митька удивился, что себя-то Сандро как будто не берет в расчет.
— Я все… Я недееспособен, — рассмеялся Саня. — Да и вообще, пора завязывать с этими детскими забавами, со всякими тайными обществами. Сам знаешь, сейчас начнется учеба, не до того будет.
— Это верно… — Митя немного погрустнел. — Если бы я знал, что все так обернется, ни за что не поддался бы на уговоры Шнурова.
— Ну, знаешь, мы же не дети малые, — упрекнул его Сандро. — Сами с усами…
Не успел Сандро пояснить свою мысль, как оба друга обернулись, не сговариваясь, к коридору, по которому, цокая каблучками и улыбаясь, точно как в Митькиных грезах, шла Лена.
— Вот вы где! — всплеснула она руками, подойдя ближе.
Митька расплылся в улыбке, вскочил с места, чтобы предложить Лене присесть. Однако она, не замечая его, опустилась в кресло и, обращаясь только к Сандро, ласково проговорила:
— Ну, как наши успехи?
Митька стоял рядом, хлопая ресницами, и ничего не понимал. Сандро превратился в глупого клоуна с идиотской ухмылкой на лице. Он отвечал на вопросы Лены, которые она задавала ему, словно доктор, а Митя даже не мог понять их смысл: что-то о снах, тревогах, прошлом…
— Мить, если не спешишь, подожди меня в палате, — прошептал Сандро, пока Лена что-то записывала в своем блокноте. — Прости, я совсем забыл, у меня в это время обычно сеансы психотерапии…
Так вот зачем Лена приходит сюда, наконец-то понял Митька. Ему вдруг страшно захотелось оказаться на месте Сандро, он даже был готов ради этого пережить все, что случилось с другом — и ранение, и контузию, лишь бы Лена каждый день приходила к нему, с важным видом, глядя в глаза, задавала бы свои смешные вопросы, тщательно записывала бы его нелепые ответы, а он имел бы возможность сидеть рядом, чувствовать ее аромат, наслаждаться идеальными локонами темных волос, спадающими на точеную шейку, трепетом полуопущенных ресниц, прозрачностью изумрудных глаз, восхитительной формой губ…
— Митя, ты меня слышишь? — повторил свой вопрос Сандро.
— Да, конечно, — отозвался Митька. — Всего доброго вам, Лена.
Девушка, кажется, только сейчас заметила его присутствие. Оторвавшись от записей, она взглянула на него снизу вверх и, едва заметно улыбнувшись, кивнула, снова погрузившись в конспектирование Пижонских откровений.
Митька не помнил, как дошел до палаты, как уселся на койку, как взял с тумбочки яблоко. Только когда от яблока остался лишь огрызок, он понял, что сидит и смотрит в одну точку, будто умалишенный. Соседи Сандро по палате настороженно глядели на него.
— Извините, — виновато произнес Митька, пряча в карман огрызок. — Я друга подожду, он на сеансе психотерапии.
— А, с Леночкой! — обрадовался чему-то мужичок, вечно разгадывающий кроссворды. — Каждый день приходит к нему, заботится, как о родном.
— Да, хороша девка… — мечтательно протянул дед, оторвав от уха портативный радиоприемник, пищащий позывными радио «Маяк».
— Я бы тоже хотел на психотерапию, но мне не прописали, — подал голос пацаненок, играющий в шашки сам с собой.
Так вот оно что! Оказывается, Лена каждый день видится с Сандро! Зная этого ловеласа, не сложно предположить, чем и как он пудрит ей мозги. К тому же, судя по ее затуманенному взгляду, любовный яд, выпущенный Пижоном, начинает действовать и на нее.
«Все женщины одинаковы, — сокрушенно подумал Митя. — Нет, но ведь Лена не может быть такой, как все, она особенная. Она неповторимая. Она не поддастся чарам Сандро. Она не для него!»
Эта мысль, внезапно поразившая Митю, заставила его вздрогнуть. Неужели друг в одночасье превратится в соперника? Этого просто не может быть…
Глава 5. Картина
Август 2005 г., Париж
Дмитрий вернулся от бельгийца в полном расстройстве чувств. Бутылка Hennessy, купленная накануне по случаю, вскоре была наполовину опустошена. Он уселся на балконе с бокалом в одной руке и бутылкой в другой, сверху глядя на крыши низких парижских зданий, одинаково серо-бежевых. Не закусывая, он глотал горькую, обжигающую рот и гортань жидкость и чувствовал, как ком, засевший в груди, постепенно рассасывается. Зато в глазах начало щипать, и горячие слезы, сдерживаемые долгие годы, потекли по щекам, заросшим жесткой щетиной, оставляя за собой мокрые дорожки. Какое счастье, что его никто не видит!
— Так вот вы где! — Катрин отодвинула дверь балкона в сторону и вошла. — А я думаю, что за чудеса? Обувь разбросана, а мсье нигде нет… Что с вами? Вы пьете? Вы плачете?!
Наклонившись, как к больному, она встревожено вгляделась в его глаза. Дмитрий смахнул слезы и залпом допил коньяк. Он был даже благодарен Катрин за ее внезапное появление. Пить и плакать в одиночестве ему надоело. Она, судя по всему, на него вовсе не сердилась за дневную выходку, или сердилась, но тщательно это скрывала.
— Пью, — признался Дмитрий. — Присоединяйся. Возьми бокал, иди сюда…
Он похлопал себя по колену, приглашая Катрин присесть. Она ушла за бокалом и тут же вернулась, сев на пол, облокотившись спиной о стену. Ее взор приковали те же крыши домов. Дмитрий хмыкнул, наливая ей коньяка и делая вид, что не замечает ее желания продемонстрировать, как она теперь независима.
— Я сегодня отказался от гонорара, — задумчиво глядя вдаль, проговорил Дмитрий, нарушив молчание.
— Почему? — в тон ему спросила девушка, не поворачивая головы.
— Ты знаешь, случилась удивительная история! — захмелев как-то сразу, в один момент, рассмеялся Дмитрий, наливая себе еще. — Вот что значит иногда оказаться в нужном месте в нужное время!
— Я не понимаю, — чуть раздраженно пожала плечами Картин. Наверное, она все же была на него всерьез сердита.
— Да я и сам не все понимаю в этой жизни, но она от этого не становится сложнее или проще…
— Так что же произошло? — уже не скрывая раздражения, спросила Катрин. — Я устала и хочу есть.
— Я расскажу. А потом мы пойдем ужинать в китайский ресторан, будем есть суп из акульих плавников и утку по-пекински, — мечтательно произнес Дмитрий.
— Ты решил меня уморить, — улыбнулась, наконец, девушка. — У меня уже текут слюнки, но мне еще предстоит выслушать твою удивительную историю. Итак…
— Ладно, слушай… — немного помедлив, начал Дмитрий.
Ему самому было это странно — он собирался рассказать о своем прошлом… И кому — горничной! Мало того, своей любовнице, о которой он забудет на следующий же день, как только она попросит расчет. Он явно сходит с ума, впадает в старческий маразм, теряет над собой контроль.
— Слушай… — тяжело вздохнул Дмитрий, окончательно решившись и опьянев. — Только не задавай вопросов, — добавил он сердито.
Июль 1968 г., Россия
Я отчетливо помню тот злополучный вечер. Мы в очередной раз собрались вчетвером: я, Сандро, Гапон и Коляня. Шнур пришел с работы, возбужденный более обычного, его глаза горели каким-то странным огоньком, но я тогда не придал этому значения. От нечего делать мы лузгали семечки. Говорили ни о чем. Только что позади остались выпускные экзамены, а до вступительных была еще целая неделя. Но, к слову, это касалось только нас с Саней.
Уже смеркалось. Мы собрались расходиться по домам, только Шнуров все тянул время, заметно нервничал, просил не спешить, но ничего не объяснял. Вдруг сзади раздался пронзительный свист. Так свистели только урки, я помню, смотрел какой-то фильм, так вот там слышал точно такой свист, резкий, требовательный. Шнуров спрыгнул с лавки, точно этого только и ждал, шагнул в заросли боярышника. Мы остались его дожидаться.
Вскоре он появился в компании какого-то мужичка в засаленной кепке, надвинутой на самые глаза. Мужичок держал во рту папиросу. Знаешь, она так свисала у него с угла рта, я почему-то именно эту деталь запомнил. Мужик подошел к нам, сунув руки в карманы поношенных штанов. От него пахло перегаром и машинным маслом. Я откровенно удивился, что может быть у него общего со Шнуровым?
Но Ванька представил мужика как товарища по работе. Мужик назвался Михалычем. Впрочем, может, и Петровичем — как раз на это я внимания и не обратил. Шнур еще что-то шепнул ему на ухо, Михалыч-Петрович удовлетворенно кивнул и сказал, чуть шепелявя:
— Ну что, молодежь, отдыхаем? Отдыхайте, отдыхайте, имеете право… А хотите подзаработать?
Мы растерялись. Если бы не уверенный взгляд Шнурова, словно говорящий: ну, мужики, чего вы дрейфите? Я же с вами! — мы бы послали этого товарища подальше и ушли восвояси. Но Ванька знал, что делал.
— Михалыч, излагай суть дела, — кивнул ему Шнур и заверил: — Ребята хотят заработать.
Он озорно подмигнул нам, как бы успокаивая.
— В общем, есть товар. Его надо перепродать, панимайть, — начал мужик без предисловий, подойдя к нам почти вплотную и понизив голос.
Он произносил это «панимайть» так, что слышалось «твою мать».
Мы отпрянули. Одно дело — затеи Ваньки с баскетболом в «минус пять», а другое — спекуляция. Все прекрасно понимали значение этого страшного слова, за это могли посадить. Никому из нас не хотелось провести лучшие годы на нарах, но, очевидно, Ваньку Шнурова эта перспектива не заботила. Мало того, он не допускал и мысли, что мы можем прогореть.
— Сандро, Митька, — обратился он к нам, игнорируя Коляню, — Михалыч дело говорит! Я бы и сам справился, но… Тут такое дело, товар необычный… Мне одному его не выкупить. А как найдем покупателя — вернем себе все сторицей! Правда, Михалыч?
— Ну, — крякнул мужичок, — сие мне уже неведомо, сколько вы там чего… Мое дело маленькое, панимайть, я с вами договариваюсь, свою пол-литру получаю, и знать больше ничего не знаю. Так вот.
Он поднял вверх грязный указательный палец и цокнул языком.
— А что за товар-то? — по-деловому поинтересовался Сандро, выставив ногу в стильной штиблете вперед.
Я не ожидал от него подобного энтузиазма.
— Да мазня какая-то, откудова я знаю, — отмахнулся Михалыч.
— Картина, — пояснил Шнур, выкинув сигарету и тут же раскуривая следующую. — Холст, масло, семнадцатый век.
Он произносил это так, словно это была не историческая и культурная ценность, а прошлогодняя газета «Правда». Мы открыли рты. Слов не было. Неужели Ванька не шутит?! И тут Саня снова нашелся первым.
— Сколько с носа? — грубовато, нарочито развязно поинтересовался он.
— Двести, — так же небрежно отозвался мужик.
Их диалог был до смешного нелеп. Мы все это осознавали и наблюдали за происходящим, как за действом на экране кино. Шнур аж сам присел, когда услышал сумму, но промолчал, следя за реакцией ребят.
— А продать ее реально? — продолжал расспрашивать Санька, хотя голос его подрагивал.
— Ну, мил мой, — захихикал Михалыч, — сие мне уже неведомо. Только думаю, выходить с ней на рынок ненадобно, чего доброго отберут и в кутузку тебя сунут. И не виделись мы с тобой, и не знались. А если хотите заработать, и чтобы вам за это ничего не было, спихивайте картинку приезжим, лучше иностранцам, чтобы подальше увезли. Панимайть?
— Понятно, чего ж не понять, — хмыкнул Саня, побледнев и нервно сглатывая.
Мы с Гапоном стояли, точно кол проглотили — ни живы, ни мертвы. Мне вообще не верилось, что все это происходит с нами. Ну, ладно, если даже все так, как говорит мужичок, и картину нам удастся загнать, пусть даже без особой прибыли, то где взять эти двести рублей?! Это же четыре бабушкиных пенсии!
Мужик Михалыч прервал мои тягостные раздумья.
— Да, ребятки, — спохватился он. — Короче, если надумаете, завтра в это же время на этом же месте. Буду ждать, принесу товар.
— Завтра?! — воскликнули мы все хором.
— Мы же не Рокфеллеры, чтобы такие деньги за сутки найти! — заметил я.
— И никогда ими не станете, — пообещал мужик, — если будете как красны девицы мяться. У родителей возьмете. Что, мне вас что ли учить? — и тихонько посмеиваясь, не прощаясь, скрылся в темных кустах.
— Ну, так чего? — выдохнул Шнуров, ожидая нашего ответа. — Выгодное дело-то! Давайте, а?
— Да дело-то выгодное, — снова начал Сандро, показывая, что он во всем этом разобрался не хуже самого Шнурова. — А кто покупателя искать будет?
— Найдем, — заверил его Ванька, хотя я не был уверен, что он отчетливо осознавал, как именно и где искать этого самого покупателя.
— Ладно… — Саня кусал губы, колеблясь. — У меня двести рублей есть, мне родители откладывали, на восемнадцать лет подарили. А ты, Митя?
— Я тоже найду, у бабушки надо взять — мне родители присылали с Севера… — отозвался я, еще не будучи до конца уверенным в том, что мы поступаем верно.
Но Санькин деловой тон вселял в меня некую надежду на успех. Иначе меня убьют все, кому не лень: и бабушка, и родители, и даже, может быть, дед… И это в лучшем случае! О худшем и думать не хотелось.
— Хорошо. А Коляня? Он-то где найдет двести рублей?
Все посмотрели на сложившего рыжеватые брови домиком Гапона. Он выглядел жалким и почему-то виноватым. Саня ответил за него.
— Это дохлый номер. А у меня нет лишних денег. Уверен, у Мити тоже. Да и у тебя, Вань…
— Отчего же? — хмыкнул Шнуров и смачно сплюнул под ноги. — Я — рабочий класс, сам себя обеспечиваю. Я дам Гапону взаймы.
— Ну, тогда считаем, что договорились, — заключил Сандро. — Вернем же все потом, даже с наваром.
Мне было непонятна его решимость. Выходило, будто Шнуров тут и ни при чем, а всю ответственность на себя берет Саня. Уже потом, анализируя произошедшее, я понял, у них со Шнуровым было что-то на подобие конкуренции, странное соперничество, хотя, на первый взгляд, им не из-за чего было соревноваться. А оказалась, есть. Власть, лидерство, «переходящее красное знамя», которое каждый старался удержать только у себя. Почему я не увидел этого тогда? А распознал бы, и остальное стало бы понятно, как белый день. И причины многих поступков Шнура так же стали бы ясны…
Август 2005 г., Париж
В тот вечер Катрин была по-особенному нежна и страстна в постели. Дмитрий и не предполагал, что может настолько возбуждать женщину, да еще такую молодую и красивую. Ее поведение, конечно же, польстило ему. Но он был видавшим виды старым волком, для которого подобная лесть казалась слишком прозрачна, чтобы подолгу упиваться своим триумфом. Он слишком хорошо знал жизнь и женщин. Разумеется, Катрин преподнесла ему подарок в знак признательности за откровенность. Так прикармливают дрессированных тюленей в цирке, поощряя каждый верный взмах плавником. Значит, Катрин рассчитывает на его дальнейшее «правильное» поведение. Умная девочка. Но и он не лыком шит.
Утром спозаранку она убежала на рынок, что-то щебетала в коридоре, пока надевала туфли. Дмитрий проснулся давно, но не подал виду. Ему отчего-то не хотелось встречаться взглядом с Катрин. Это хорошо, что она сегодня загружена делами: рынок, магазины, обед, вечером будет званый ужин. Накануне Дмитрий, скрепя сердце, как чувствовал неладное, выделил на это мероприятие последние сбережения, рассчитывая на вчерашний гонорар, внезапно исчезнувший, точно по мановению руки фокусника, лишь поманив. Теперь надо было как-то выкручиваться. Оставалась надежда взять в долг у человека, который как раз и придет ужинать.
Рассуждая так, Дмитрий все еще оставался в постели, обнимая подушку, пахнущую духами Катрин, которые он преподнес ей еще вчера в знак примирения. Она приняла их без особого восторга, давая понять, что ценит более его внимание, чем сам дар. Хитрая бестия! Все это делается только с одной целью — усыпить его бдительность, втереться в доверие, обмануть, окрутить… Много ли ей радости с него, почти уже старика, не всегда блещущего мужской силой, не слишком щедрого на подарки и практически всегда жадного на чувства. Нет у него никаких чувств и быть не может — это-то она должна понимать, не глупа же. Так ведь нет, продолжает ластиться, терпит все его выходки и капризы. Ради чего? А вдруг она подослана кем-то из его конкурентов, и в один прекрасный для кого-то момент он окажется зарезанным в собственной ванне, подобно Марату, или отравленным утренним кофе?!
От этих леденящих душу мыслей, Дмитрий даже поднялся на кровати. С раздражением сунув ноги в прохладные тапочки и накинув халат, он прошел в ванную и встал под душ. Вода смывала все страхи и сомнения. Дмитрий наскоро растерся полотенцем, бодро расправил плечи и, не без удовлетворения заметив, что все еще в отличной форме, улыбнулся своему отражению в зеркале. Все же ночные победы сделали свое дело, прогнав тревоги лучше, чем это сделал контрастный душ.
Катрин уже ушла. Дмитрий любил минуты, когда оставался дома полном одиночестве. Хотя именно сейчас хотелось вновь прижать к себе юное тело горничной и смачно чмокнуть ее в пухлые губки. А уж потом отправить шалунью по делам и наслаждаться ароматным кофе с молоком и свежими круассанами, пахнущими самой квинтэссенций Парижа.
Осень 1968 г., Россия
Саня выписался из больницы в октябре, как раз, когда Митька приехал с картошки. Весь сентябрь и начало октября они не виделись. Митя ничего не знал также о Шнуре и Гапоне, точно их и не было в его жизни. Студенческая жизнь закрутила его по-новому, по-взрослому свободно и стремительно. Медленное, размеренное детство осталось за чертой, которую провела сама жизнь, и Митька как будто был к этому готов — он ничуть не сожалел о беззаботных днях последнего лета, которые больше ни за что не вернутся. Единственное, о чем Митя жалел, что Сандро не с ним. Эх, как было бы здорово учиться в одной группе! А еще лучше, если бы Лена была рядом, видеть ее каждый день и слышать ее голос — что еще нужно для счастья? Но, вспоминая взгляд, каким она смотрела не на него, а на Саню, Митька грустнел и понимал, что не вынес бы рядом с собой Пижона, непременно бы разругался с ним в пух и прах. Так что все к лучшему. Пусть поправляется, а там видно будет.
Приезд домой омрачился страшным известием. Сразу же по возвращении, не успел Митя рассказать бабушке с дедом все подробности своей студотрядовской жизни, пришел Саня. Он сильно похудел и стал как будто старше. Впрочем, Митя не видел себя со стороны. И его нельзя было теперь назвать пацаном.
Сандро не взглянул Мите в глаза, когда тот открыл дверь. Прошел на кухню, вяло отреагировав на Митькины радостные объятия. Бабушка засуетилась, накрывая к чаю, а Саня все молчал, вертел в руках свою пижонскую кепку и на расспросы о здоровье отвечал как-то отрешенно и односложно и растерянно улыбался. Когда же бабушка оставила друзей одних и ушла в комнату к деду смотреть телевизор, Сандро тяжко вздохнул и, перегнувшись через стол, едва не задев лацканом пиджака чашку с чаем, произнес низким голосом:
— Митька, Гапон пропал.
— Как пропал? — не понял Митя. — Что значит, пропал? Куда, почему?
— Его ищут уже шестой день, — мрачно продолжал Саня. — Три дня никто не обращался в милицию, как положено, ждали, что сам объявится. На четвертый мать подала заявление, объявили в розыск. Вся милиция прочесывала лес, и речку обшарили — нет нигде. Морг, разумеется, и больницы все обзвонили.
— Да что ты такое говоришь, — скривился в нервной ухмылке Митька, отказываясь верить в то, что слышал. — Такое с ним и раньше бывало, ты же знаешь. Помнишь, в третьем классе он сбежал в Африку? Ну, помнишь? Как мы все перепугались, а его через три дня привел милиционер. Как сейчас, вижу… Гапон такой смешной, рыжий, зареванный, грязный… Сопли рукавом вытирает, зуб на зуб не попадает… Он тогда на поезд до Москвы хотел сесть, а поехал не в ту сторону! Так и сейчас же, может быть…
— Перестань, — устало оборвал его Саня. — Какая Африка? Коляня уже не ребенок. Пропал человек, и это уже не шутки.
— Постой, а на работе? Ну, видел же его хоть кто-то последним?! — Митя никак не мог взять в толк, что произошло нечто непоправимое. — Слушай, а вдруг он просто уехал? Ну, не в Африку, конечно, а вот взял и уехал! Все надоело, захотелось сменить обстановку, на заработки, в конце концов, отправился! Как это бывает… Купил билет на поезд, выслал письмо. Да! Через несколько дней мы будем смеяться и читать в том письме о его похождениях!
— Митя, что ты говоришь… — Сандро оставался серьезен, не разделяя Митькиной радости по поводу внезапно пришедшей на ум догадки. — Никто никуда не уезжал и, тем более, не посылал никаких писем. Единственное, что он написал, так это записку. Ее нашли на его столе. Поначалу не придали ей значения, вернее, никто и не вчитывался. А потом, когда объявили тревогу, догадались все же, о чем он писал.
— И о чем же? — У Митьки поледенела спина от мурашек, пробежавших неровной волной.
— О том, что он больше не может жить в страхе, что не в силах больше хранить тайну, и что избавляет всех от себя. Вот так, дословно. Совсем в стиле нашего Коляни, коряво и отчаянно. Как думаешь, что он имел в виду?
— Да все, что угодно! — воскликнул Митя. — Почему ты считаешь, что из его слов не следует, будто он уехал из города?
— Пойми ты, наконец, чудак-человек, не пишут такие слова, когда просто уезжают! — гневно зашептал Саня, оглядываясь на дверь, чтобы бабушка ненароком не услышала их разговора. — Он погиб! Я уверен в этом! Коляни больше нет!
— Типун тебе на язык! — вскрикнул Митя, резко прижав ладони к глазам, в которых предательски защипало. — Пока его не нашли, нельзя с уверенностью говорить о смерти. Понял?!
— Да не психуй ты, — нервно вздохнул Саня. — Я и сам дергаюсь постоянно. Ведь это мы виноваты — погиб ли Коляня или нет, наша вина в том, что он находился в таком состоянии, когда писал ту записку. Просто он оказался самым слабым из нас. А случиться это могло с каждым.
— Верно, — упавшим голосом произнес Митя. — А что говорит Шнур?
— Шнур, Шнур, — передразнил друга Пижон. — Что вы все в рот смотрите Ваньке? Кто он для вас, бог и царь?
— А что, ты сам бы хотел стать для нас богом и царем? — не удержался Митя.
В этот момент он готов был ненавидеть и Саню, и себя самого. Мысль о том, что Коляни все же нет больше в живых, как бы он ни хотел верить в обратное, засела в сознании наряду с тем, что виноваты во всем лишь они.
— За что ты на меня так? — взъерошился Сандро. — Я-то чем тебе не угодил? Достаточно, что я сам чувствую себя последним гадом!
Они были похожи на приготовившихся к бою воробьев. И, если бы не бабушка, вошедшая в кухню как раз в тот момент, когда повисло напряженное молчание, сцепились бы, как пить дать.
— Колбаски кто хочет? — поинтересовалась бабушка, раскрывая холодильник.
— Нет, я уже пойду. Спасибо за чай! — Саня поднялся, буравя взглядом Митю, но тот молчал, только желваки ходили ходуном, благо бабушка не видела.
— Ну, как хочешь, а то бы еще чайку с бутербродиком, а?
— Нет, спасибо большое, я сыт.
Сандро вышел в коридор, а Митька даже не пошел его провожать. Он так и остался неподвижно сидеть на большом сундуке, а бабушка нарезала колбасу.
— Дед, колбаски хочешь? — спросила она, когда дед появился в дверях, словно пронюхал.
— А?
— Колбасу, говорю, будешь?
— Чего говоришь?
— Будешь колбасу или нет, черт глухой?!
— Кого-кого?
— Да поди ты к лешему…
Бабушка махнула рукой и захлопнула холодильник. В другой раз Митька бы непременно рассмеялся, приобнял бы бабушку, все еще продолжающую ворчать, похлопал бы по плечу деда, сказал бы, как он их любит, и на душе стало бы так хорошо и светло! Но, казалось, теперь уже так не будет никогда. Все изменилось, жизнь разделилась пополам, на «до» и «после». И что тому причиной? Размолвка с Саней? Исчезновение Коляни? Возвращение с картошки? Их общая тайна, которой могло и не быть? Или что-то еще, что называется взрослением...
Август 2005 г., Париж
В дверь позвонили.
«Консьерж, как всегда, не на месте», — раздраженно подумал Дмитрий, подходя к двери.
— Qui est l;?* — спросил он.
— Monsieur Gordeeff, ouvrez la porte,** — попросил незнакомый мужской голос.
Голос прозвучал не требовательно, но уверенно. Дмитрий решил, что это по рекомендации кого-то из клиентов. Иные люди не были вхожи в его дом. Да и кому он был нужен? Дмитрий открыл. На пороге стоял незнакомый мужчина средних лет, в джинсах и белой тенниске, загорелый, мускулистый латинос.
Он не был похож ни на клиентов Дмитрия, ни вообще на человека, интересующегося искусством. «Посредник, коммерсант?» — мелькнула у Дмитрия мысль, но мужчина сам прояснил ситуацию и сделал это, как в плохих голливудских детективах.
— Вчера вы были приглашены на оценку товара… — с ходу произнес он, не представившись, но Дмитрию больше ничего не надо было пояснять.
Он сделал шаг назад, приглашая мужчину войти. Разговаривать о вчерашнем инциденте было бессмысленно. Подделка не обсуждается. Без сомнений, перед ним какой-то начинающий гангстер, которого послали разобраться с нерадивым субъектом, вставшем на пути больших денег. С одной стороны Дмитрий понимал их. Он сорвал им сделку. Но это было дело его чести — сказать клиенту правду. Иначе бы он подпортил свою репутацию, тем более что делиться полученными нечестно деньгами с ним никто не договаривался. Объяснять все это необремененному интеллектом бандиту Дмитрий не собирался. Тем не менее, пришедший начал разговор сам. Видимо, ему-то было что сказать.
— Вы уверены в правильности своей оценки? — спросил он, изо всех сил стараясь казаться воспитанным, не смотря на то, что вежливости его учили где-нибудь за стенами Консьержи.
— На сто процентов, — отрезал Дмитрий, с досадой понимая, что разговор затянется.
* - Кто там? (фр.)
** - Мсье Гордеев, откройте дверь. (фр.)
Мужчина огляделся, словно высматривая, нет ли кого еще в квартире. У Дмитрия похолодел затылок. В конце концов, убивать его не за что, успокаивал он сам себя. В крайнем случае, незнакомец припугнет обещанием расправиться, если подобное повториться. И ему будет плевать на оправдания Дмитрия про дело чести. Таким людям понятия о чести и совести не знакомы. Получался какой-то замкнутый круг. Хуже всего было то, что Дмитрий видел в сложившейся ситуации угрозу своему бизнесу. Он всегда опасался однажды стать костью в горле у людей, далеких от искусства и близких к миру большого капитала. Но четко осознавал, что рано или поздно это случится. Он и сам чувствовал себя порой как калоша в проруби: ни нашим, ни вашим.
— Мы уверены в обратном, — настаивал мужчина, скрестив на груди руки и расставив ноги на ширину плеч.
— Это ваше право.
— Потрудитесь объяснить.
— Кому? — хмыкнул Дмитрий. — Вы даже не представились. С кем имею честь?
— Мое имя вам ни о чем не скажет. Допустим, меня зовут Рамирос. Но объясняться вам предстоит с другими людьми, я лишь пришел пригласить вас для беседы.
— Это теперь так называется? — криво усмехнулся Дмитрий, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Я уже сказал своему — и вашему — клиенту: я убежден, картина — подделка, подлинник уничтожен много лет назад. Я сам был тому свидетелем.
— Но, возможно, ваши глаза вас обманули? — Рамирос оставался серьезен, буравя Дмитрия черными как уголь глазами.
— В таком случае, мне стоит вернуть гонорары всем моим клиентам и отползти в сторону Сен-Жермен! — взорвался Дмитрий. — Разговор окончен. Я не вижу смысла ни с кем объясняться. Если вы наслышаны о моей репутации — а вы не можете об этом не знать, — то вам должна быть понятна бессмысленность нашего диалога. Я вас не задерживаю.
— Вы не понимаете. — Рамирос не двинулся с места. — Мне наплевать на вашу репутацию. Я всего лишь передал приглашение. Вы принимаете его? — Он вопросительно уставился на Дмитрия, который уже корчился от смеха.
— А ведь мне некуда деваться! — сквозь смех произнес он. — Полицию я вызывать не стану, это ясно как дважды два.
— Хорошо, что вы это понимаете, — продолжая внимательно следить за Дмитрием, проговорил Рамирос.
— Идите к черту, — вдруг престав нервно смеяться, мотнул головой Дмитрий, указывая на дверь.
— Ладно, — бесстрастно пожал плечами Рамирос, и в следующее мгновение в глазах у Дмитрия сверкнули искры, и померк свет.
Катрин вернулась с покупками к обеду. Она собиралась отварить брокколи, слегка обжарить в масле и подать с кунжутом. Мсье все делал не по правилам: на завтрак употреблял только кофе со сдобой, в обед — овощи, зато в ужин воздавал должное своему желудку сполна. И как только ему удается не располнеть? Мужчины в его возрасте, пренебрегающие спортом и ведущие праздный образ жизни, давно обзавелись внушительных размеров животиками и двойными, а то и тройными подбородками…
Хлопоча на кухне и размышляя о своем странном, но очень-очень милом хозяине, поскольку после вчерашнего вечера и ночи думать о плохом не хотелось, Катрин не заметила, что мсье не вернулся к назначенному часу. Он привык обедать ровно в два. Было уже пол-третьего, а его и в помине не было. Немного поразмыслив, Катрин набрала номер его мобильного. Телефон призывно гудел длинными гудками, никто не отвечал. Девушка озадачилась, но решила все же не спешить с выводами. Возможно, Дмитрий задерживался по делам. Что ж, он мог хотя бы позвонить и предупредить. Но кто она ему? Всего лишь домработница. Катрин приуныла, сев за столик и подперев кулачком щеку. За окном над крышами домов и башен базилики, с которой раздалось уже три удара колокола, медленно парили птицы.
Вот, так бывает всегда, когда вдруг появляются надежды на лучшее, но что-то непременно помешает, и они лопаются, как мыльный пузырь…
Осень 1968 г., Россия
Со дня возвращения Мити с картошки прошло около месяца и, следовательно, чуть больше месяца со дня пропажи Коляни Попова. Он был объявлен в розыск, его поисками занималась районная милиция, повсюду были расклеены объявления с его портретом, но никто не мог сказать ничего, что хоть как-то натолкнуло бы на верный путь. Точно не было человека! Ни мертвого тела, ни живого Коляни никто не видел с тех самых пор, как нашли его странную записку. Всем, кроме троих, во всем городе его последние слова казались не более чем юношеским бредом.
Родители Коляни если и переживали, то не так, как должно бы. Отец, теперь считающий своим родительским долгом ежедневно поминать сына водочкой, сразу же записал его в погибшие и не просыхал, крича на каждом углу, что их семья лишилась кормильца. Мать не желала ничего слышать о сыне, напротив, считая, что он их предал и бросил на произвол судьбы. Конечно, ведь теперь не у кого было брать деньги на опохмел. И Митька ненавидел их за это. Он ненавидел даже сестру Коляни, которая при каждой встрече с ним во дворе, когда топала домой из школы, показывала ему язык и смеялась, словно исчезновение брата ее вовсе не касалось.
На самом деле, Митя злился, прежде всего, на себя. Все это время он искал встречи со Шнуром, но тот был слишком занят работой и какими-то непонятно откуда бравшимися делами, что не мог уделить ни минуты своего времени. Мите казалось, он нарочно избегает разговора, но Ваня был настолько серьезен и озабочен, спеша куда-то после работы, что можно было в коне концов поверить в его жуткую занятость.
Один Саня оставался в зоне досягаемости, но с ним Митька не спешил общаться. Пижон тоже не шел на контакт. Оба товарища были озлоблены друг на друга по понятным им обоим причинам. Но сказать об этом в лицо другому никто не решался. Так бы и продолжалось, пока однажды Саня не пришел к Митьке домой в пятницу вечером. Митя как раз собирался посмотреть футбол. Шел матч Спартак — Динамо, и он даже отложил постановку опыта в домашних условиях, которую планировал провести накануне.
— Митенька, к тебе Саня, — крикнула из коридора бабушка.
Митька даже не сразу сообразил, кто пришел. Все еще пялясь в экран, он застрял в дверях, чтобы не пропустить гол, но шум трибун был перекрыт знакомым голосом.
— Здорово, друг, — как ни в чем не бывало, поприветствовал его Сандро.
Он был на редкость красиво и модно одет, точно собирался на собственную свадьбу.
— Какими судьбами? — уныло спросил Митя, понимая, что заветный гол он все же пропустил: трибуны ликовали.
— Да вот, думаю, дай-ка приглашу старинного приятеля на вечеринку.
— Что за вечеринка? — скорее, из вежливости поинтересовался Митя. — Чего, когда и где?
— Прямо сейчас, у меня дома, некоторых ты знаешь, ребята из института, — беззаботно отозвался Пижон, открыто глядя Мите в глаза.
— И когда ты только успеваешь? — расплылся в улыбке Митька, потихоньку оттаивая. — Ладно, по какому поводу веселье-то?
— По поводу моего дня рождения, ты разве забыл? — прислонившись к косяку, рассмеялся Саня.
— Постой, а разве уже… Черт! Ведь и вправду ноябрь на дворе! — Митька схватился за голову.
— Да, старик, скоро такая великая дата, седьмое ноября, красный день календаря, а ты еще не нарисовал праздничный плакат! Где твоя гражданская совесть? — Саня смеялся.
— Что это вы в коридоре политинформацию устроили? — проворчала бабушка, проходя мимо с банкой огурцов в руках.
— Ба, представляешь, а у Саньки сегодня день рождения! — воскликнул Митька, развеселившись.
Он готов был сгрести Сандро в охапку, тряхнуть за плечи. Ну что это за человек, этот Саня! Ну какой же он замечательный! И так здорово, что именно сегодня у него день рождения… Эх, пропустит он второй тайм, но… Все-таки здорово!
— Ну а чего же вы тут стоите-то? Балбесы… — бабушка потрепала их обоих по затылкам. — Ладно уж, горе мое, ступай, гуляй. Только смотри, не поздно возвращайся! — крикнула она уже вслед сбегавшему по ступенькам внуку.
Все хорошее вдруг вернулось и стало как прежде: их веселый смех, предвкушение праздника, разговоры наперебой, пока шагали по улице… Будто не было меж ними ничего, что могло бы омрачить дружбу навеки.
В подъезде была слышна музыка.
— О, ребята уже гуляют вовсю, — возбужденно проговорил Сандро, кивая на полоску света, выливавшуюся из приоткрытой двери его квартиры. — Родители на даче, два дня помещение в нашем распоряжении. Девочки там — закачаешься!
Он раскрыл перед Митей дверь, и в тот же миг тот почти оглох от радостных воплей, приветствовавших вошедших. Мелькали лица, знакомые и незнакомые. Из кухни в комнату сновали девочки в пышных юбках и с крупными бусами на шеях. Кого-то из них Митя знал по институту, но никогда не видел, чтобы они были так по-взрослому накрашены. Пахло духами и салатом «Оливье».
— Чего ты застыл в дверях, — ткнул его в спину Сандро. — Проходи за стол, садись.
Митя прошел в комнату, где играл модный радиоприемник «Спидола», пары танцевали под Ободзинского, несколько человек сидели за столом, что-то с жаром обсуждая, и Саня, заговорщески подмигнув ему, вынул из платяного шкафа коробку с магнитофонными катушками и выключил приемник. Раздались разочарованные возгласы.
— Спокойно! — уверенно проговорил Саня, проводя манипуляции с магнитофоном. — Сейчас все будет!
Щелкнула кнопка, магнитофон зашипел, а потом вдруг бахнули первые аккорды Rolling Stones, и девочки радостно завизжали. Гости снова оживились, выскочили на середину комнаты. Митька улыбался, притоптывая в такт музыке. А Пижон тем временем снова сбежал, махнув ему в дверях рукой. Митя усмехнулся про себя, простив другу все разногласия и обиды и прогнав навсегда черную кошку, невидимкой пробежавшей между ними.
— Можно садиться! — Одна из девочек, накрывавших на стол, скинула передник и хлопнула в ладоши, чтобы ее было слышно.
— А где же виновник торжества? — выкрикнул кто-то с места.
— Без Сани не можем за стол! — послышалось в ответ.
— Где хозяин?
Не переставая шутить и веселиться, гости принялись искать Пижона по всей квартире, это превратилось в забавную игру, и Митя, вовлеченный в нее, тоже смеялся и заглядывал во все двери, хотя и знал, что поиски напрасны. И это придавало еще большей остроты веселью. По-иному в Санином доме и быть не могло. Там, где был его друг — всегда царил праздник. Даже сейчас, когда он куда-то улизнул, оставив гостей в недоумении, никто и не думал грустить. Звуки музыки веселили душу похлеще бокала вина. Роллингов сменили Дорз.
Митя менял кассету, когда снова хлопнула входная дверь.
— Вот и мы! — Сандро ввалился в двери, сияя улыбкой в тридцать два зуба.
На его довольном лице отразилась вся гамма положительных эмоций: радость, удовлетворение, гордость, счастье и даже нежность. Из-за его плеча выглядывала прелестная макушка, узнать которую Митя мог бы из миллиона, не видя глаз и губ. Это была Елена Прекрасная, как он окрестил ее про себя с момента их знакомства. Он провел ее на середину комнаты. Она тоже улыбалась, но более сдержанно, чем Пижон. Если бы тот был собакой, то вилял бы сейчас хвостом во все стороны и поскуливал от радости.
— Знакомьтесь, это Лена, мой ангел-хранитель, — представил ее гостям Сандро.
Только теперь Митя заметил, что Саня держит Лену за руку. В тот миг он словно очнулся от сладостного сна. Вдруг стало холодно и пусто. Захотелось убежать. А лучше, подраться с Сандро. Нет, лучше просто убить его…
— Митя, не возражаешь, — подойдя к нему, проговорил Сандро, не переставая по-идиотски улыбаться, — Лена сядет с тобой. Хорошо? Я сейчас…
Он снова ушел, а Митька, не успев ответить, почувствовал, как незримый кол проходит сквозь горло, по его внутренностям, и застревает так, что не согнуться, не повернуться или ответить улыбкой на приветствие самой замечательной девушки на свете.
— Ну, здравствуйте, Дмитрий Гордеев, — смеясь, протянула ему руку Лена, присаживаясь рядом.
У Митьки едва хватило сил пожать ее, хотя более уместным было бы поцеловать. Рука Лены находилась как раз на уровне его губ, поскольку они сидели, и вышло, что он потряс ее прямо перед своим носом. Митька побагровел от смущения, лишь прошептав в ответ:
— Здрассь…
— Я никого тут не знаю, — пожала плечами Лена, не замечая его скованности. — А вы?
— А я знаю… И не знаю тоже… Половина на половину…
— То есть, одна вторая? — по-доброму рассмеялась Елена, вспомнив об их первой встрече, но тут же осеклась, видя, что теперь Митька бледнеет. — Простите, я не хотела вас смутить, — с чувством проговорила она, касаясь Митиной руки. — Саша говорил, вы его лучший друг, и мне бы очень хотелось с вами познакомиться поближе.
— А зачем? — брякнул Митька и неожиданно для себя зыркнул на девушку диким зверьком.
В груди неприятно кольнуло при слове «Саша». Лена произнесла его имя так нежно, с придыханием, точно это доставляло ей особое удовольствие. Она могла бы заметить и наверняка заметила Митькину нервную реакцию, но не обиделась.
— Мне интересны все, с кем общается Саша. Я психолог по образованию, — пояснила Лена. — Эта профессия пока считается экзотической, но я уверена, скоро психологи станут нужны так же, как, например, участковые врачи.
— Так вы все еще продолжаете с ним курс психотерапии? — спросил Митя, надеясь, что Лена оправдает его надежды: их с Пижоном общение исключительно в рамках ее профессионального интереса.
— Можно и так сказать, — улыбнулась девушка, тряхнув копной каштановых волос, рассыпавшихся по плечам.
В этот момент Сандро вернулся за стол, и гости приготовили бокалы, чтобы произнести первый тост в честь именинника. Пижон выглядел, как человек, только что узнавший о присвоении ему Нобелевской премии, или как мальчишка, которому разрешили сразу все: съесть мороженое, покататься на карусели и сходить на вечерний сеанс в кино. Короче, он сиял как медный таз. Он лыбился, словно идиот. Он… Он…
— Митя, первый тост — твой. — Санька по-дружески подмигнул ему. — Для тех, кто не знает, поясню: Митя — мой лучший и единственный друг.
Гости притихли, обратив взоры на Митю. Тот встал. Он мог бы сказать о своем Сане многое, мог бы пожелать ему счастья, крепкого здоровья, долгих лет, успехов в учебе и труде, а также в личной жизни. Мог бы в красках описать, как мир перевернулся, когда он, в тот злополучный день, вдруг решил, что друга больше нет. И еще мог бы отчебучить что-нибудь задорное, смешное, может быть, даже с намеком на отношения Саньки и Лены, но после, когда все напьются, как следует, и будут в состоянии воспринимать скользкие шуточки. Но сейчас пересохло в горле. Единственное, чего хотелось, так это поскорее выпить.
— С днем рождения. Будь счастлив, — только и произнес Митька, залпом опрокинув в рот рюмку водки, не чокаясь с виновником торжества.
Повисла неловкая пауза. Пижон не ожидал такого странного поздравления, не свойственного Митьке, любителю растечься мыслью по древу.
— Спасибо, — наконец, нашелся Саня, — я рад, что вы собрались на моем празднике, друзья! И тебе, Митя, рад, и тому, что нам всем так хорошо вместе.
При этом Пижон смотрел на Лену, и она улыбалась в ответ, понимая, что слова его обращены, прежде всего, к ней.
— За Саню! За тебя! Будь здоров! — раздалось с разных концов стола.
Зазвенели бокалы и рюмки, их перекрыл чей-то заливистый смех, веселье потекло в должном русле. Митя сидел красный, точно рак, потупившись, вертя в руке пустую рюмку.
— Вы хорошо себя чувствуете, Дмитрий? — обеспокоено спросила Лена, слегка наклоняясь к нему. — Хотите салата?
— Нет, спасибо, — мотнул головой Митька. — Может, вам что-нибудь положить? — спохватился он, вспомнив, как подобает вести себя за столом в присутствии дам.
— За Леной поухаживаю я, а ты — за Тоней, — перехватил его инициативу Сандро, еще раз подмигнув Митьке. — Лена, дай, пожалуйста, свою тарелку…
Митька совершенно не хотел общаться ни с какой Тоней, Наташей или Галиной. Для него они просто не существовали. Будто ребенок, у которого отняли игрушку, толком не дав наиграться, и сказали, что это игрушка вовсе не его, а другого мальчика, он готов был протестовать. И протест этот его выглядел бы тоже глупо, по-детски. Хотелось стучать ногами, реветь и требовать, требовать. Но что требовать? Лена с огромным удовольствием принимала ухаживания Сандро, сверкая обворожительной улыбкой, предназначенной только лишь одному Сандро и никому более, кокетничая с ним, то и дело поправляя воротничок белоснежной блузки с маленькими пуговками-бусинами. Ох, как бы хотел Митька дотронуться до каждой этой бусинки, провести ладонью по мягким волосам, не собранным в «бабетту», как у других девчонок, а распущенным по плечам, лишь стянутым широкой лентой у лба. Как бы он был счастлив, если бы коснулся губами тонкой шейки, пахнущей «Красной Москвой» так необычно, будто это был эксклюзивный аромат, принадлежащий только ей одной, Елене Прекрасной.
Но это был праздник Сандро, и Лена была его девушкой. Как Митька ни старался гнать от себя эту крамольную мысль, по всему выходило, что так оно и есть.
Кто-то снова включил магнитофон, и после второго тоста девочки захотели танцевать. Пришлось сдвинуть стол к окну, убрать стулья и кресла. Саня вышел на середину комнаты и под зажигательный джайв принялся выписывать такие кренделя, что паркет, казалось, вот-вот продавится. К нему моментально присоединились остальные, одна Лена стояла в сторонке, наблюдая за танцующими. Митя хотел подойти к ней, но не решился. В любой другой день он непременно бы завладел ее вниманием, но только не сейчас. Сегодня день рождения его лучшего друга. Эту фразу Митька несколько раз повторил про себя, глядя на счастливого и беззаботного Пижона.
Когда ребята устали, Санька сам подошел к нему.
— Слушай, — сказал он, с трудом переводя дыхание, — знаю, сейчас не время говорить об этом, но я вот что хотел спросить…
Он оглянулся, убедившись, что о них на время забыли, и потащил Митьку в соседнюю комнату.
— Ты чего? — удивился Митя.
— Во-первых, хочу извиниться за все, — начал Пижон. — Забудем, что было между нами, лады?
Митька кивнул. Спорить сейчас с Сандро, когда они оба подвыпили, было бесполезно и глупо.
— Во-вторых, — продолжил Саня, — хочу поделиться своей радостью… Ну, ты и сам уже все увидел. Как она тебе, а?
На лице Пижона вновь возникла эта дурацкая улыбочка, за которую Митька готов был его прибить.
— Кто? — Митька сделал вид, что не понимает.
— Ну… Лена… — Пижон впервые был смущен и доволен одновременно. — Хороша, а? Потрясающая девушка! Ты себе не представляешь!
— И что же такого она тебе потрясла? — изобразил корявую гримасу на лице Митька. — Вы с ней что, уже того?
— Чего — того? — У Пижона не было настроения конфликтовать. — Эх, ты… Да брось, дружище! Я же вижу, она понравилась тебе. Мне очень важно твое мнение. Понравилась ведь? Да? Она не может не нравиться.
— Ничего, сойдет, — буркнул Митька, отворачиваясь, чтобы друг не увидел навернувшиеся на глаза слезы. — Не мне с ней детей крестить…
Митя и сам не понимал себя. Что происходит? Он теряет друга или первую любовь? А может, и то и другое одновременно? Или теряет себя…
— Узнаю, узнаю нашего философа, — снисходительно усмехнулся Сандро. — Ладно, будем считать, что я одобрен. Да, кстати… — Тут Саня вдруг сделался серьезным. — Ничего о Гапоне не слыхать?
— Нет, — пожал плечами Митя. — Мне о нем известно ровно столько, сколько и тебе, а точнее — ничего. Думаю, если бы я что-то узнал, то это знал бы и ты.
— Логично… — Сандро почесал затылок и задумался. — Ну, возвращаемся к гостям тогда.
— Погоди, — остановил его Митька. — Раз уж мы начали… Ты Шнура приглашал?
— Чего ты о нем вдруг вспомнил? — пожал плечами Саня. — Нет, не приглашал. А если бы и пригласил, он не пришел бы, ты же знаешь, эта его вечная занятость…
— Сань, ты к нему слишком предвзято относишься. А все из-за того случая, когда нас с ним забрали в милицию? Но это просто смешно! — Митька уставился на друга, ожидая объяснений.
Пусть сейчас Пижон выскажет все. Как раз они слегка развязали себе языки алкоголем, их никто не тревожит, да и наболело у Митьки на душе…
— Да, и из-за того случая в том числе. Я относился и буду относиться к стукачам предвзято, — твердо произнес Саня, глядя в сторону.
— Да на кого он стучит?! — возмутился Митя. — Если бы это было так, стал бы Шнур избегать нас? Да он бы за каждым нашим словом и шагом следил! А теперь, где он? Где?
— Чего ты раскричался? — перешел на возбужденный шепот Саня. — Сам посуди, мы ему зачем? Думаешь, где он пропадает? На работе? Ага, как бы не так! Знаю я, какая у него работа…
— Ну что ты такое говоришь! А если бы меня… если бы я был завербован, ты стал бы со мной знаться? — Митя на секунду замер в ожидании ответа на вопрос, который никогда ранее не задавал себе даже мысленно.
— А с тобой бы… с тобой… — Сандро опешил и замялся, растерянно хлопая длинными ресницами. — Но ты же не… ты же… Зачем предполагать то, чего нет? Да и потом, ты бы не стал, я знаю… Или стал бы?
— Да иди ты! — в сердцах выпалил Митя, но спохватился. — Извини, сегодня твой праздник.
— Вот именно, — резонно заметил Пижон и миролюбиво похлопал друга по плечу. — Пойдем уже, горе луковое.
Они вышли в гостиную, где восстановили стол и рассаживались по местам гости, собираясь выпить еще не одну рюмку за здоровье Сандро.
— Куда вы пропали? — встретила их улыбкой Лена, нетерпеливо похлопывая по стульям с одной и с другой стороны от себя. — Я уж было заскучала.
Санька что-то стал нашептывать ей, наклонившись неприлично близко, к самому ушку, уткнувшись длинным носом в ароматные пышные волосы цвета зрелого каштана, и Митька физически почувствовал очередную жгучую волну ревности, пробежавшую по всему телу. Но не успел он и подумать об этом, как входная дверь, не запертая на случай прихода новых гостей, хлопнула, от сквозняка взвилась вверх занавеска, и на пороге комнаты появился Ваня Шнуров в черном пальто, по степени пижонства не уступающем Сандро.
— Приветствую! С днем рождения, дорогой товарищ! — официально поздравил он Саню, проходя к столу.
Шнур внимательно оглядел всех присутствующих, словно директор, явившийся на рабочее совещание. Однако никто не затаил дыхание, не вжался в спинки стульев, гости продолжали пировать. Митя лишь заметил — а может, это ему только показалось, — что Шнуров дольше обычного задержал взгляд на Лене, и она ответила тем же. Но через мгновение, когда Митька еще раз посмотрел на нее, на чудесном личике не было ни тени беспокойства и тревоги. Ее, казалось, вовсе не заботило появление за столом нового персонажа.
— О, Ваня! Рад тебя видеть! — обрадовался Пижон, вскакивая с места. — Садись, давай. Штрафную!
За столом снова поднялся возбужденный гам, Шнуру тут же принесли рюмку, до краев наполненную водкой. Он снял пальто, не спеша перекинул его через спинку стула, отряхнул от невидимых пылинок, по-деловому откашлялся, встал с рюмкой в руке, дождался, пока голоса стихнут, оглядел присутствующих и важно проговорил:
— За здоровье именинника! Долгих лет счастливой жизни и мирного неба над головой. — И, как положено, чокнувшись со всеми, кто стоял и сидел рядом, осушил рюмку, закусив ломтиком ветчины.
Под общее ликование Шнур опустился на место, рядом с Митей. Лена была занята беседой с Сандро. Вернее, они не беседовали, а мило щебетали, влюбленные голубки. Митька желал провалиться сквозь землю.
— Ты чего смурной-то такой? — толкнув легонько Митю в плечо, поинтересовался Шнур, с аппетитом поглощая винегрет. — Случилось чего?
— Не-а, — хмыкнул Митька, готовый спустить собак на кого угодно. — Все в порядке. Двести рублей корова языком слизала, Гапон пропал… А в остальном, прекрасная маркиза…
— Ладно, не заводись, — оборвал его Шнур. — Не ты один такой несчастный. Думаешь, мне легче? У тебя сколько, говоришь, корова слизала? Двести? А у меня, считай, два раза по двести… Я ж Гапону в долг давал…
— Бухгалтеры, — прервал их разговор Пижон. — Слушай, Вань, не думал, что ты придешь, правда. Ты вечно весь в делах, особенно последнее время… Ты извини, что не пригласил, твоей аудиенции не сыщешь, точно начальник важный ты у нас теперь. Какими судьбами?
— Да… — протянул Шнуров, раздумывая, что бы ответить. — Думаю, дай-ка загляну к другу, чего такого? Всех дел не переделаешь, и отдыхать когда-то надо.
— Вот и молодец! — рассмеялся Сандро, и Митька в который раз поразился его актерским способностям: только что, несколько минут назад Сандро клеймил Шнура шпионом и сексотом, а теперь, как ни в чем не бывало... — Ты как раз вовремя. Сейчас танцы будут! Зажжем?
— Это без меня, — запротестовал Шнур. — Не любитель я этого дела. А вот выпить еще не откажусь. — Он потянулся за бутылкой, чтобы налить себе и ребятам. — Давайте за дружбу нашу… А лучше нет, лучше Коляню помянем…
— Ты что?! — ужаснулся Митя. — Ты зачем так? Может, он живой еще, нельзя, если наверняка не знаем! Бабушка говорила, это нехорошо. Грех или не грех — это все ерунда и предрассудки, но все же неправильно как-то.
— Митя прав, — кивнул Пижон. — За дружбу выпьем, и за то, чтобы Коляня поскорее нашелся. А поминать не станем.
— Ну, как знаете, — махнул рукой Шнур, чокнулся с друзьями и выпил. — Будем здоровы тогда.
Входная дверь еще раз хлопнула, и на этот раз оконная рама, открытая из-за духоты в комнате, с шумом стукнулась о стену.
— Ребята! Колю Попова нашли! — раздался громкий, срывающийся голос того, кто пришел. — О нем же еще месяц назад в газете писали… Разыскивали его… А теперь нашли. В реке. Труп…
Все разом замолкли. Кто-то догадался выключить магнитофон. Девчонки в страхе прижались к своим ребятам, а те стиснули зубы, словно что-то зловещее нависло над всеми ними.
— Вот те на… — на фоне всеобщего молчания присвистнул Шнур.
Пижон побледнел и опустился на стул.
— Коляня… — одними губами прошептал Митька и крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть ни солнечного света, ни богато накрытого стола с еще неопустошенными салатниками и недопитыми бутылками, ни тупо глядящего перед собой Шнура, ни растерянно моргающего Пижона, нервно потирающего нос, ни лица Лены, даже теперь кажущегося самым прекрасным, что может быть на свете, такого живого и дающего силы жить, и такого неуместного в этом ужасном моменте...
Глава 6. Похороны
Август 2005 г., Париж
Дмитрий очнулся от дикой боли в висках. Он ехал в автомобиле на заднем сидении. За рулем сидел незнакомый водитель, на переднем сидении рядом с ним — Рамирос. Дмитрий ощущал себя бревном, которого погрузили и куда-то повезли. Впрочем, догадаться, куда везут, было не сложно. Все это много-много раз он видел в кино, и от нелепости своего положения стало тошно. По сценарию, Рамирос должен бы был сейчас обернуться и сквозь зубы процедить что-то вроде:
— Ну что, очнулся, падла? Там с тобой будут говорить по-другому…
Но Рамирос не отреагировал даже на постанывания Дмитрия. Напротив, он вежливо обратился к шоферу, прося его свернуть направо. Выходило, что они едут в такси?! Это просто нереально! Дмитрий наконец-то оглядел себя. Он был в домашнем халате и тапочках, а Рамирос, гад, даже не удосужился переодеть бесчувственное тело, чтобы уж совсем все происходило по законам жанра. Так ведь нет, он едет на встречу с серьезными людьми в столь непрезентабельном виде. Что ж, в конце концов, официального приглашения Дмитрий не получал, белый или черный галстук следует надевать на этот «прием» — не был оповещен заранее…
— Приехали, мсье, — произнес Рамирос и вышел первым и открыл Дмитрию дверцу.
Тот вылез из автомобиля, придерживая полы халата. Только сейчас он осознал весь ужас своего положения: плюс ко всему после душа не успел надеть нижнее белье…
Они оказались перед подъездом старинного особняка, судя по всему, за городом. Не было шума магистралей, а воздух пьянил своей свежестью. Они поднялись на высокое крыльцо. Рамирос позвонил в дверь, им отворил дворецкий, запустив внутрь обоих. Но как только Дмитрий вошел, мачо будто растворился в прохладном воздухе помещения.
Дворецкий, ничуть не смущаясь его внешним видом, повел гостя наверх. В доме пахло взорванными пистонами. Не патронами, а именно пистонами, как в детстве, когда они кололи камнем ленту с селитрой и визжали от восторга при каждом маленьком взрыве, оставляющем после себя небольшое серое едкое облачко. Дмитрию даже показалось, что легкая дымовая завеса поднялась к самому потолку, точно здесь только что палили. В остальном ничего особенного, если не считать, что это был роскошный особняк века семнадцатого, отреставрированный и декорированный со вкусом и шиком, не уступающим умению старинных мастеров.
Дмитрий невольно отметил про себя, что вопреки традициям, в доме не было ни одной картины, в то время как скульптуры, явно подлинные, украшали пролеты массивной лестницы, ведущей наверх, по которой он поднимался.
— Мсье Гордеев! — Двери кабинета распахнулись, как только он ступил на последнюю ступень. — Рад нашей встрече.
Высокий, крепкий мужчина, такой же загорелый, как Рамирос, но европеец, с тонкими усиками, закрученными вверх, по моде двадцатых годов, в дорогом костюме в широкую вертикальную бежево-черную полоску, настолько же неуместном, как и домашний халат Дмитрия, развел в стороны руки, радушно улыбаясь.
Клиенты Дмитрия, состоятельные люди, ценящие искусство и его талант, не распространялись о том, кто поставляет им товар, то есть, кто находится в тени их общего дела. Но из тех скудных сведений, которыми обладал Дмитрий, он смог сделать определенный вывод: не оставалось сомнений, его привезли в дом человека, в ведении которого находился антикварный бизнес Парижа, а то и большей части Франции.
Возможно, это мальчишество, но он не раз представлял себе, как, повстречавшись однажды, они будут пожимать друг другу руки, сверкая белозубыми оскалами, мало напоминающими улыбки. Представлять — представлял, но не задумывался, при каких обстоятельствах это стало бы возможно. А стоило бы. Просто Дмитрию, как всегда, не хотелось думать о худшем.
— Взаимно, — соврал Дмитрий, не пытаясь при этом выглядеть дружелюбным.
К чему эти пустые формальности, каждый знает: будь на то воля Дмитрия, он предпочел бы сейчас кушать брокколи и почитывать газету на своей кухне, выходящей окнами на Эйфелеву башню.
— Сразу к делу, — посерьезнел мужчина, приглашая гостя в кабинет.
— Охотно, — отозвался тот, проходя и усаживаясь в глубокое черное кожаное кресло перед дубовым столом, за который сел хозяин кабинета.
— Это подход делового человека, — довольно кивнул мужчина. — Разрешите представиться, Сальвадор Дали.
Дмитрий поперхнулся, пытаясь подавить невольно вырвавшийся смешок. Иметь дело с безумными клиентами, помешанными на антиквариате, ему, конечно, приходилось. Но с умалишенными бандитами…
— Это мой псевдоним, — снисходительно улыбнулся мужчина. — Мое истинное имя интересует многих, но известно единицам. Простите, что не включаю вас в их число, но это только из соображений вашей же безопасности.
— Польщен, — усмехнулся Дмитрий, закидывая ногу на ногу.
Он ни капли не терялся перед этим воротилой теневого бизнеса. Если его привезли убивать — так тому и быть, смерти он с некоторых пор перестал бояться — тем скорее состоится их с Еленой встреча… А если убивать его не собираются, то тем более все равно. По крайней мере, денег ему тоже никто не предложит, что очевидно. А значит, все, что от него сейчас требуется — это оставаться самим собой.
Хотя вот это как раз было сложно. Псевдо-Дали его раздражал всем: и витиеватостью фраз, и нарочито пижонским костюмом, и тараканьими усиками, жалким подобием роскошных усов великого сюрреалиста. «Если он Дали, то я — Папа римский», — решил про себя Дмитрий, внимательно изучая своего широко известного в узких кругах собеседника. Меж тем тот предложил Дмитрию сигару. Получив отказ, закурил сам и, выпустив пару клубов дыма, изрек:
— Без долгих вступлений попрошу вас еще раз дать ответ на вопрос: уверены ли в точности своей оценки небезызвестного нам обоим произведения искусства?
Дмитрий поморщился. Он привык называть вещи своими именами. Но этот, с позволения сказать, Дали явно переигрывает. Кого и чего ему бояться в собственном доме? Уж если ему есть чего опасаться, что же говорить о простых смертных…
— Странно, за последние сутки я уже несколько раз слышу этот замечательный вопрос. И знаете, Сальвадор, — Дмитрий еще раз усмехнулся про себя, — самое интересное, что и ответ мой остается неизменным: я уверен в своей оценке, как в том, что меня зовут Дмитрий Гордеев.
— В том-то и дело! — радостно воскликнул Дали. — Я-то в этом не уверен! Откуда мне знать, что Дмитрий Гордеев — не ваш псевдоним? Посмотрите на меня — может быть, я Сальвадор Дали по паспорту, и мои дорогие родители были большими поклонниками его гения? Но аргументируйте все же свое заключение, я жду.
Он скопировал позу Дмитрия: закинул ногу на ногу, скрестив на груди руки. Так они сидели, молча рассматривая каждый своего визави. Дмитрий уныло пялился из-под бровей, словно умоляя избавить его от пояснений, в то же время чувствуя, что их не избежать. А Дали, угадывая направление его мыслей, щурился и улыбался, ожидая, как паук, что жертва вот-вот попадет в сети.
— Вы поверите мне, если я скажу, что подлинник был уничтожен почти сорок лет назад на моих глазах? — наконец, резко произнес Дмитрий. — У меня нет документов, подтверждающих это. Их и быть не может. — Он начал нервно раскачивать ногой. — Или вам нужна печать и подпись?
— Было бы неплохо, — спокойно отозвался Дали, и Дмитрий впервые заметил холод в его маленьких глазах.
Он не шутил. Только сейчас Дмитрию стало понятно, в какую историю он попал. Он оказался между Сциллой и Харибдой, между правосудием и криминальными разборками. Три миллиона — не три копейки. Убивают и за тысячу евро… Лишь теперь ему стало по-настоящему страшно.
— Чем я могу вам помочь? — выдавил он из себя, нервно сглотнув. — Что вы от меня вообще хотите? Я могу провести экспертизу, если это необходимо, но…
— Мсье Гордеев, — поморщился Дали, — нам не нужна ваша честность, нам нужны деньги, большие деньги. Нам и без вас известно, что эта редчайшая вещь, так много значащая для нашего клиента, всего лишь искусная копия. — Он резко остановил вскочившего было с места Дмитрия. — Я даю вам три дня. За это время вы должны изменить свое решение по поводу товара. Эта картина — подлинник, не смотря на все, что я сказал ранее, и нам плевать, что вы там считаете, что видели почти сорок лет назад своими глазами. Подумайте, жизнь ведь дороже, не так ли?
— Ложный вердикт я не дам, — мотнул головой Дмитрий. — Можете застрелить меня на месте. Впрочем, если заставите все же солгать, оставив в живых, это будет подобно смерти — мне придется распрощаться с моим бизнесом, а ни на что иное я не гожусь.
— К чему эти пламенные речи, мсье Гордеев? Узнаю русских, вам везде мерещатся камеры пыток и это ваше НКВД…
— Причем тут НКВД? — не без раздражения заметил Дмитрий, однако холодок пробежал по его спине.
— Согласен, ассоциация довольно пространная, — кивнул Дали. — Но вы меня поняли верно, вам некуда деваться. Надеюсь, меж нами и впредь не будет недомолвок. Итак, три дня. И, чтобы вы не думали, что мы какие-то садисты, мы, как бизнесмены, предлагаем вам альтернативное решение. Все за те же три дня вы можете представить нам доказательства того, что подлинная «Пантера» существует. Или не существует.
— Да боже мой! — взорвался Дмитрий. — Это равносильно тому, если бы вы потребовали за три дня предоставить вам доказательства существования Бога! Это невозможно доказать! В него либо верят, либо нет. Я — не верю, что «Пантера» жива. И точка.
— А как же священный пасхальный иерусалимский огонь? — спокойно возразил Дали. — Это ли не доказательство? При желании, подкрепленном страхом смерти, доказать возможно все.
— Это доказательство, — парировал Дмитрий, тяжело дыша от негодования, — ничто иное как такая же мистификация, на которую вы меня подбиваете!
— Не подбиваем, мсье Гордеев, увы, даже не подбиваем, — покачал головой Сальвадор. — Чувствуете разницу?
Дмитрий прекрасно понял, что хотел сказать этот смешной до ужаса и ужасный до смешного человек.
— Но ведь это невозможно… Кто даст мне документ, подтверждающий, что той картины больше не существует?
— Не документ, — терпеливо поправил Дали, — а обоснованное доказательство или свидетель, которому мы смогли бы доверять…
— Да вы безумец… — Дмитрий устало откинулся в кресле. — Вы требуете невозможного. У меня нет свидетелей. Их просто нет! — Он перешел на крик. — Умерли! Погибли! Я, быть может, остался в живых один, понимаете?!
— Понимаю. — Дали оставался на зависть спокоен. — Прошу заметить, пока остался… Пока.
— Можете угрожать сколь угодно, но только сумасшедший может не понять, в какие условия вы меня поставили, пусть даже они кажутся вам супергуманными. А если я их не выполню?
— Не вижу смысла повторяться, — простодушно улыбнулся Дали. — Три дня, мсье Гордеев, и я буду иметь счастье вновь беседовать с вами.
Осень 1968 г., Россия
Вот и закончился их вечер, начавшийся так безоблачно и, в общем-то, жизнеутверждающе. Митя совсем уж было примирился с Пижоном, не смотря на то, что между ними была Лена. Но после сообщения о страшной «находке» время словно раскололось пополам. В молчании гости покинули Санин дом. Ушли все, кроме четверых: Пижона, Мити, Шнурова и Лены. Она стояла в дверях, накинув на шею шифоновый шарфик и держа в руке пальто, глядела на молчаливых, мрачнолицых, ставших в одночасье слишком взрослыми и начисто протрезвевшими, ребят.
— Лена, — спохватился Пижон, — тебя проводить?
Он сделал шаг к ней, но остановился, поймав на себе тяжелый взгляд Шнурова. Лена прекрасно поняла все без слов: им троим необходимо было остаться наедине, и ее присутствие лишь усугубляло напряжение.
— Мальчики, я, пожалуй, пойду. Не надо провожать, Саша, все в порядке. За мной приедет водитель, я позвонила отцу, попросила машину. — За окном, точно по команде, раздался сигнал автомобильного клаксона. — Вот, уже и он. — Лена робко улыбнулась, то ли ободряя ребят, то ли извиняясь за что-то. — Спасибо, приятно было с вами пообщаться, Митя.
Митька снова стал похож на свежесваренного рака. А Лена, кивнув Пижону, вышла в коридор. На Шнура она даже не взглянула, хотя он, словно пытаясь заполучить ее взгляд, почти гипнотизировал девушку. Как только дверь за ней затворилась, Санька, тяжело вздохнув, произнес:
— Надо похоронить Коляню достойно.
— Ежу ясно, что надо! — зло хмыкнул Шнур и грязно выругался. — Без тебя бы никто не догадался! Ты у нас ведь самый умный, да?
Митя ожидал от друзей какой угодно реакции, но только не агрессии по отношению друг у другу.
— Ты-то чего бесишься? — моментально взорвался Пижон, будто только того и ждал. — Все свои несчастные двести рублей жалеешь?!
— Несчастные?! — выпятил грудь вперед Ванька; жилка на его крепкой шее вздулась от негодования. — А ты поди, заработай их! Легко тебе говорить, интеллигентишка драный!
Шнура и Пижона было не узнать. Точно два турецких бойцовых петуха, они, раскрасневшиеся и надутые, готовы были напрыгнуть друг на друга и биться так, чтоб перья летели в разные стороны.
— Ребят, вы чего, — попробовал остановить их Митя. — Не время сейчас…
Но его никто не слушал, да и не слышал.
— Так значит, деньги тебе дороже товарища? — кричал Пижон, сжимая кулаки. — Кто нас втянул в эту историю, как не ты? Не свяжись мы с тобой и твоими сомнительными дружками, был бы Коляня сейчас жив и здоров! Неизвестно еще, что ты делал на стройке! Я видел тебя там! Все, надоело молчать и строить из себя, как ты сказал, драного интеллигента! Что ты там делал?! Куда дел картину? А может, это ты руку приложил к самоубийству Коляни?!
— Эй, эй… — попятился назад Шнур, вдруг растеряв весь свой пыл. — Ты это… — Он сделал еще один шаг назад и уперся спиной в стену, растерянно глядя то на Митю, то на Пижона, продолжающего медленно двигаться на него. — Ребят, да вы что?! Ну, черт возьми, ну что, вы меня не знаете что ли?! Митька, да скажи ты ему! Разве ж, если бы я заныкал картину, стал бы я вас за нос водить? Да зачем это мне? Я бы с Коляни взял те деньги, его долю… Или вас заставил бы за него расплатиться… Ну зачем мне было в таком случае за него платить?!
— Врешь! А может, ты решил напоследок в благородного сыграть? — продолжал наседать Саня. — Подумал, почему бы не сделать красивый жест, все равно тебе весь куш достанется, так что от пары сотен с тебя не убудет, а?
— А Коляню-то зачем ему было убивать? — нерешительно подал голос Митя.
— Да, зачем? — Шнуров с вызовом уставился на своего гневного обвинителя, и тот остановился, нахмурившись.
— Убирают обычно свидетелей, — проворчал Митька, и сам испугался своих слов.
Все трое замерли. Шнур тяжело дышал, точно пробежал стометровку. Пижон озадаченно тер подбородок, а Мите больше всего хотелось, чтобы все, что сейчас происходит между ними, оказалось дурным сном. Наконец Саня нарушил молчание.
— Ладно, что-то меня занесло, — произнес он негромко, своим обычным, спокойным тоном, устало опускаясь на стул.
— Вот именно, — поддержал его Митя. — Сань, ты, честное слово, перенервничал сегодня. Отдохни, а завтра сходим к Колиным родителям, может, помочь им чем-нибудь надо…
— Ну, я пошел, — поспешил ретироваться Шнур.
Его никто не удерживал. Наоборот, Митя только был рад, что Иван наконец-то уходит. Все равно обсудить сложившуюся ситуацию им не удалось, да и вряд ли могло удаться. И что Пижона так понесло? Нашел козла отпущения? Но разве можно винить в смерти Коляни кого-то, тем более, Шнурова? Винить — да, но не обвинять же! Это совершенно не логично, думал Митя, молча провожая его в коридоре, пока Пижон задумчиво глядел в окно на ночной город, не желая более видеть Ивана.
Если задуматься и попытаться разобраться в причинах внезапной ярости Сани, все могло бы стать более-менее очевидным: снова дух соперничества. Непонятным оставалось лишь одно: как эти двое, Шнур и Пижон, смогли просуществовать бок-о-бок столько лет и только сейчас выставить напоказ свою неприязнь. «Вот до чего может довести ревность!» — размышлял Митя, покидая дом Сани, вслед за Иваном. — «Борьба за власть в отдельно взятой компании… Как это все смешно, но как же все это серьезно!»
Если бы он знал тогда, что не только власть, не только ревность, борьба за умы и души вызывали в его товарищах такую бурю страстей! Потом, по прошествии времени, Митя поражался, как мог быть так слеп и как мог не замечать того, что творилось у него перед носом. Но в ту пору он был слишком погружен в собственные переживания по поводу происходящего не дальше, чем его нос, что требовать с него проявления потрясающих аналитических способностей было бы странно.
Август 2005 г., Париж
Домой Дмитрия привез все тот же водитель, без сопровождения Рамироса. В подъезде ему повстречалась старушка с третьего этажа с модной маленькой собачонкой под мышкой. И старушка, и собачка проводили его любопытным взглядом, но Дмитрию было это абсолютно все равно. Ему оставалось жить три дня.
— Митя, это ты? — Такой знакомый и ставший вдруг родным голос Катрин вернул его к реальности. — Бог мой, где ты пропадал?! Почему ты в халате? Что случилось? Почему ты молчишь? Ты хорошо себя чувствуешь? Ты пообедал? Но почему ты в халате?
Ее вопросы сыпались на него один за другим, пока девушка вела его на кухню, где давно ждал накрытый для ужина стол. Дмитрий опустился на стул. Все было по-прежнему: его квартира, которую он так давно мечтал купить и, наконец, приобрел после долгих лет прозябания в Мексиканском квартале, Катрин, чье щебетание всегда умиротворяло его, вкусный ужин, вечерняя газета, вид на Эйфелеву башню, в это время сверкающую миллионами огоньков. Все, как обычно, но что-то не то, и Дмитрий знал, что это было.
Он вдруг понял, что не хочет и не может терять все это из-за каких-то паршивых трех миллионов евро. Да-да, паршивых, ибо его жизнь стоит несоизмеримо больше! Вдруг переживания молодости, когда он считал, будто та картина, сгоревшая дотла, была дороже всего на свете, показались глупыми и бессмысленными. О нет! Бесценна — его жизнь, глаза Катрин, запах кофе, воздух, которым они дышат... И он не позволит возомнившим себя богами бандитам разрушить и отнять у него все это в одночасье!
— Митя. — Катрин позвала его. Она звала его уже несколько раз, но он был погружен в свои мысли. — Поешь, прошу тебя. Я останусь сегодня ночевать здесь, хотя должна ехать к родителям. Я позвонила им и сказала, что ты приболел, прости… Я нужна тебе сейчас, не возражай.
— Я ничего не стану рассказывать, — предупредил Дмитрий, жадно набрасываясь на поданный бифштекс с пассированными овощами. — Да, позвони и отмени сегодняшний ужин.
Оказывается, он голоден! А значит, жив… Пока еще, как резонно заметил псевдо-Дали.
— Конечно, дорогой, я уже все сделала, — ласково проговорила Катрин и погладила его по голове, совсем как бабушка, когда он, голодный, растрепанный и вспотевший мальчишка, прибегал домой к ужину.
Дмитрий прикрыл глаза, точно от боли. Нервы совершенно сдали — еще бы чуть-чуть, и слезы покатились бы градом, дважды за последние два дня! Это было уже слишком, но пусть так и будет. Решено: он делает ставку на себя, на свою память. В следующие три дня он должен прожить жизнь заново. Но мало того — ему придется сорвать ржавый замок, под которым пылилось его прошлое, которое он тщательно скрывал от самого себя, стараясь забыть детали. А ведь именно их и предстояло вспомнить. Справится ли он в одиночку? Память — такая странная штука! Она может дорисовать подробности, которых не было, и скрыть то, что, казалось, забыть невозможно…
— Кать, — позвал он свою любовницу по-русски, — я передумал, я расскажу. Ты поможешь мне?
— Конечно, помогу! — с жаром отозвалась она, впервые слыша свое имя на неродном языке. — Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Ничего, просто посиди и послушай…
Осень 1968 г., Россия
Коляню хоронили в закрытом гробу. На похороны собрался почти весь их небольшой городок. Пришли и с фабрики, где он работал, и из школы, и соседи, и просто знакомые. В городе практически не осталось ни одного человека, кто не слышал бы о Коле Попове и его загадочном исчезновении, а теперь еще о более загадочной смерти. По слухам — ведь официальную информацию никто так и не предоставил — выходило, что его тело пролежало в воде примерно столько времени, сколько его разыскивали.
Странно, что никто ранее не нашел труп, ведь местная речка довольно мелкая и в месте, где платина, скапливается всякий мусор, случайно попадавший в воду. Помнится, мальчишками ребята частенько вылавливали оттуда что-нибудь полезное: сдутый мячик, облепленный ряской, или старую калошу, вполне пригодную для модели корабля. И уж труп-то никак не мог остаться незамеченным, если попал в воду выше плотины. А так ведь оно и было. Если верить сплетням, страшная находка была сделана как раз неподалеку от лодочной станции, что само по себе уже необъяснимо. Труп словно всплыл из глубины и преспокойно дожидался, когда его обнаружат.
Впрочем, Митя с Саней, не раз обсуждающие эту животрепещущую тему, не могли делать обоснованные выводы, поскольку слабо разбирались в криминалистике. В физике — да, пожалуйста. Но, когда речь шла о таких вещах, как смерть, то тут, как говорит бабушка, один Бог ведает.
Родители Коляни шли за гробом, впереди траурной процессии. Мать, одетая во все черное, с черной, отчего-то кажущейся грязной повязкой на сальных, некогда окрашенных гидроперитом волосах, небрежно причесанных и собранных в жидкий хвост, вытирала платком опухшие глаза. Ее держал под руку муж, но было не совсем понятно, то ли он поддерживает супругу, то ли цепляется за нее сам, чтобы не упасть. С тех пор, как пришло известие о безусловной гибели сына, отец Коляни и вовсе перестал просыхать, полагая, что теперь-то уж имеет полное законное право пить. И никто не останавливал и не ругал его, вопреки обыкновению. Все понимали — надо, раз такое дело-то.
За матерью следовала сестра Коляни, которую Митя необъяснимо для себя самого ненавидел и боялся пуще лешего. Противная малолетка, по всей видимости, отвечала ему взаимностью, при каждом удобном случае норовя обозвать его дураком и показать язык. Даже сейчас она не удержалась, чтобы не скорчить ему гримасу, за что получила от матери, обернувшейся на нее именно в этот момент, крепкую затрещину и порцию матерных ругательств.
Колянина мамаша громко сморкалась в тот же носовой платок, каким вытирала глаза. Митя брел за ними, явственно ощущая запах алкоголя, исходящий от Колиного бати, и запах прогорклого масса и чего-то горелого — от его матери. Судя по всему, она жарила блины, которыми принято угощать на поминках. При мысли о том, что предстоит поминать Колю в их грязной, запущенной коммунальной квартире, привела Митю в еще большее уныние. Если бы не Пижон, Митька потихоньку слинял бы с кладбища, и они со Шнуром, который, кстати, так и не примкнул к процессии, помянули бы погибшего друга, как положено. Но Саня настоял, чтобы все правила были соблюдены. Спорить с ним вообще, а особенно теперь, было бесполезно.
Так потихоньку скорбная процессия добралась до свежевырытой могилы, в которой отныне предстояло покоиться многострадальному телу Коли. Было холодно, сыро и пасмурно. У Мити окоченели пальцы. Хорошо, что их не заставили нести гроб — подвизались люди с фабрики. У могилы мать Кляни, как и следовало ожидать, разревелась.
— На кого ж ты нас покинул!.. Куда же ты от нас!.. Голубчик мой, Коленька!.. Осиротели!.. Кормилец наш!.. Да что ж это такое, горе-то какое!..
Пока она, рыдая и бросаясь к гробу, оттаскиваемая молчаливыми соседями, на все кладбище кричала, как любила своего сына, и что он был для их семьи светом в окошке, ее супруг несколько раз умудрился упасть в грязь. Его поднимали под руки, ставили ровно, но это не помогало. Наконец, пьяного мужика посадили на промокшую картонку у березы, и тот, с явным облегчением, уже не понимая, что происходит, и зачем он здесь, задремал.
Сестра Коляни, не обращая на это дикое действо ни малейшего внимания, искала глазами в толпе Митьку, чтобы в очередной раз показать ему свой мерзкий язык, а он, предвидя ее намерения, прятался за спины собравшихся и за деревья.
— Сань, давай все же уйдем, противно мне все это. С Коляней даже и попрощаться по-человечески нельзя, — шепнул другу Митька, не в силах более находиться среди людей, для кого Коляня был всего лишь источником денег, на которые можно было купить очередную бутылку водки, или же просто дурачком, пустым местом, о котором забудут, как только зароют могилу.
О Коле бы никто и не вспоминал, если бы он не погиб при таких загадочных обстоятельствах. Митька был уверен, родители Коляни сами забудут о его существовании, вспоминая о нем лишь по привычке, в день зарплаты, и будут жаловаться соседям, как им плохо и тяжело без «дорогого сыночка».
— Не положено это, — сквозь зубы процедил Пижон, стоя с каменным лицом. — Мы должны отдать Коле последний долг. Лично я и на квартиру к ним поеду, и буду есть их остывшие блины и пить горький компот, и слушать все это вранье по нескольку раз. Потерпи уж, с тебя не убудет. Ему сейчас хуже…
Митька задумался, отрешившись от пронзительных стенаний и мелкого дождика, начавшегося как раз в тот момент, когда гроб опускали в могилу.
«Почему, — думал Митька, — люди плачут, когда кто-то уходит из жизни? Ведь, если разобраться, что такое жизнь? Череда потерь и неудач, мелких побед и триумфов, сменяющихся более длительными падениями, тревогами, потерями, разочарованиями, болезнями, в конце концов. И отчего, когда человек избавляется от этого груза, вместо того, чтобы за него порадоваться, все льют слезы и жалеют его? Бабушка, например, верит в загробную жизнь. Это, конечно же, полный бред, но, если предположить, что она в какой-то степени права, то Кляня сейчас должен быть в раю. Ну где же еще ему быть? А в раю, говорят, хорошо, тепло и уютно… Так что ж это получается, ему там сейчас неплохо, а мы тут должны мерзнуть?»
Митя поежился от своих циничных мыслей и пробирающегося прямо под кожу ноябрьского холода. Пижон стоял как вкопанный, сложив за спиной руки. Он в любой ситуации оставался интеллигентом, чем пенял ему Шнур. А Митьке была приятна и вызывала уважение эта черта его характера. В Сане всегда была масса благородства, независимо от ситуации, даже если он срывался, как на вечеринке в честь своего дня рождения, когда чуть не подрался со Шнуровым. А бабушка всегда ставила Саньку в пример нерадивому внуку:
— Вот, какой Санечка молодец! — восклицала она, когда тот заходил к Мите. — Ты посмотри, всегда ухоженный, аккуратный, чистый. — Она поворачивала довольного собою Пижона, словно манекен, и в умилении прикладывала руку к щеке. — Все выглажено, пуговицы на месте… А ты?! Да какая девушка за тебя, разгильдяя, замуж пойдет?
— Ба, мне еще рано жениться, — отшучивался Митька. — Я же исправлюсь потом!
— Да ты каким был, таким и помрешь, — делала безапелляционный вывод бабушка и махала рукой, мол, что с него взять…
— Ты как хочешь, а я пойду, — не выдержав, очнувшись от собственных мыслей, проговорил Митька, легонько толкнув Саню плечом.
— Что ж, дело твое, — не оборачиваясь, ответил тот, не видя смысла спорить. — Вечером у Шнура, как договаривались…
Митя натянул воротник плаща на самые уши и поспешил прочь с кладбища. У ворот, через которые он чуть было не вышел, его нагнала сестра Коляни.
— Ты чего, не поедешь к нам поминать? — окликнула она его.
Митька резко обернулся и поморщился: только ее тут не хватало!
— Поеду, поеду, — соврал он, только лишь бы девчонка отстала.
— А чего тогда уходишь? — не унималась она, зыркая на Митьку своими маленькими поросячьими глазками. — Погоди, сейчас все на автобусе поедем. Зря заказывали что ли?
На ней был синий плащ, чуть маловатый в груди и рукавах, затертый у карманов и с разными пуговицами, пришитыми кое-как, коричневые резиновые сапоги и такой же, как у матери, грязно-черный платок на голове, повязанный назад. Ее вздернутый нос, густо покрытый веснушками, то и дело подергивался, втягивая сопли внутрь. Когда ей это не удавалось, она вытирала их кулаком. Глядя на это безобразие, Митька невольно скривился.
— Тебе какое дело, чего я ухожу? — буркнул он, разворачиваясь и собираясь выйти вон. — Езжайте сами на своем автобусе, я пешком прогуляюсь.
— А через ворота нельзя! — выкрикнула ему вдогонку девчонка.
— Почему это? — Митя невольно остановился.
— А так говорят. Удачи не будет и вообще… Помрешь скоро!
Она смотрела на Митю в упор, не моргая, шмыгая носом и растягивая губы в ухмылочке, точь-в-точь как Коляня.
— Дура ты, — проворчал Митя совсем тихо, но девчонка его услышала.
— Сам дурак! — громко крикнула она и убежала, а Митька, немого помедлив, вышел через калитку.
Он отправился к Шнурову. Вообще-то они втроем договорились встретиться после поминок у Ваньки дома. Митя полагал, что Шнуров сейчас, должно уже готовиться к их приходу. На кладбище он не пошел из принципа. Шнур так и сказал:
— У меня на этот счет свои принципы имеются.
Но уточнять, что за принципы, не стал, хотя Митя мог и догадаться. Шнур так и не помирился с Коляней, не успел… Кроме того, все еще казалось, не смотря на видимое примирение Сандро и Шнурова, что они еще держат обиду друг на друга. Но вот за что? Кроме соперничества в борьбе за власть, Митька не мог найти достойного объяснения их взаимной неприязни, ставшей настолько очевидной после гибели Коляни. За кого им теперь бороться? Уж не за него точно. Шнур прекрасно знал, что для Мити Пижон — непреложный авторитет. Было время, когда Иван пытался изменить ситуацию и перетянуть на свою сторону Митьку, но вскоре отказался от пустой затеи, поскольку эти двое были не разлей вода практически с пеленок.
Время все расставит на свои места, надеялся Митя. А пока было бы неплохо, чтобы Шнур на самом деле оказался дома. А где ему быть еще? С тех пор, как распалось их «Тайное общество» — а оно распалось, кто теперь в этом усомнится? — Ванька никуда не выбирался из дому, только разве что на работу, да по пятницам еще с мужиками ходил в пивную. Он теперь был не ровня им, пацанам. Ваня Шнуров был рабочим, сам зарабатывал и ни у кого не спрашивал разрешения выпить пива. Мужики, с которыми он отмечал конец трудовой недели, уважительно звали его «Иваныч», как бы принимая на равных в свою компанию, где все были Петровичами, Василичами, Степанычами. Но сегодня была среда. Значит, Ванька ждет их у себя, уже достал, поди, бутылочку.
Митя открыл дверь подъезда, поднялся по ступенькам на первую площадку, и с удовольствием приложил замерзшие руки к батарее. Тепло проникало сквозь кожу к самым костям, согревая все тело. А значит, жизнь продолжается, он живой, и этому надо радоваться. Надо жить, двигаться, бороться, добиваться каких-то целей…
Окрыленный этой мыслью, вернувшей его к реальности, Митька бегом поднялся на третий этаж, но остановился, прислушиваясь к шуму наверху. На пятом, кажется, этаже, открылась дверь, раздался возбужденный шепот, кто-то выругался, дверь хлопнула, и по лестнице раздались быстрые шажки.
Митя прижался к стене, пропуская девушку, пробегающую мимо по ступеням, и вдруг чуть не присел от неожиданности: это была Лена!
— Лена! — окликнул ее Митя, когда девушка уже миновала лестничный пролет.
Она остановилась и подняла голову. В ее глазах отразился неподдельный испуг и отчаяние.
— Митя? Что вы тут… — Она нервно закашлялась. — Простите, я спешу! Извините меня…
Она махнула рукой в тонкой перчатке и побежала дальше, но Митя, перевесившись через перила, крикнул ей вдогонку:
— Лена, у вас все в порядке?
Девушка остановилась на пару секунд, точно раздумывая, но вместо ответа Митя услышал лишь ускоренный стук ее каблучков по лестнице. В задумчивости он поднялся на этаж к Шнуру. Может, надо было догнать Лену? Конечно, надо было. Но он, как всегда, не поддался порыву, хотя больше всего хотел бы знать, откуда бежала Лена, что привело ее в такое странное, тревожное состояние, и почему она, в конце концов, не захотела с ним говорить. Но кто он ей? Просто случайный знакомый…
Рассуждая так, Митя позвонил в дверь. Долго никто не открывал. Он нажал на звонок сильнее. Не может быть, чтобы Ванька ушел. Куда ему идти? Вообще-то у любого человека могут найтись дела, важные и не очень, которые способны заставить выйти из дому. Но не в такую же погоду! Митя уже хотел было уйти, как дверь шнуровской квартиры открылась.
— Ты чего так рано? — вместо приветствия мрачно проворчал Шнур.
Он был странно одет: Митя никогда не замечал за Иваном страсти к модным вещам. А вообще, казалось, Шнур нарочно не отдавал дань моде, в противовес Пижону. Кроме черного пальто, в котором он появился на Санином дне рождения, удивить публику Шнуру было нечем. Сейчас же перед Митей стоял стильный, ухоженный мужчина в элегантном костюме, словно сошедший со страниц венгерского журнала мод. Правда, нейлоновая рубашка чуть выбилась из-под ремня и была расстегнута на пару пуговиц, а галстук Шнур почему-то держал в руке, словно то ли собирался надеть, то ли только что снял.
— Сбежал с кладбища, а Санька остался, позже придет, — сообщил Митя. — Можно к тебе-то?
— Отчего ж нельзя? — нехотя проговорил Шнур. — Проходи, коли пришел.
Он пропустил Митю в квартиру, а сам ушел на кухню. В скромном жилище Шнура было непривычно чисто убрано, будто поработала заправская домохозяйка.
«Подготовился к поминкам друга», — заметил про себя Митя, обходя стеллаж с книгами. Признаться, книг у Шнура было не много. Несколько учебников по химии и фундаментальной физике, справочники инженера, старые книжки с оборванными корешками, названий которых было не прочесть… На самой верхней полке стояли фотографии, которые Митя знал и помнил как собственные. Фотографии пылились в старинных рамках, тяжелых и массивных, их никто никогда не протирал. И, не смотря на чистоту всей квартиры, пыль на них оставалась нетронутой. На карточках были изображены Ванькины предки, начиная с прадеда и заканчивая родителями. Сам он, маленький и пухлый пацаненок в матросской рубашечке, натянуто улыбался с одной из пожелтевших фотографий.
Митя, пока смотрел на снимки, думал, как же похожи эти два Ваньки Шнурова: на фото и в жизни! Еще в те давние годы его товарищ умел так неестественно улыбаться, показывая всем своим видом, что делает это только по принуждению. А в глазах светится нездоровым светом дикая неприязнь. Но уж он-то, Митька, как никто другой знал — стоит только рассмешить Ваньку, и эта недружелюбность ко всему на свете слетит с его лица, как с дерева прошлогодний лист…
— Пойдем на кухню, — позвал Шнуров, нарисовавшись в дверях комнаты. — Что, засмотрелся? — Он хмыкнул и кивнул на фото. — Первый раз что ли видишь?
— Первый — не первый, а кое-что понял только сейчас, — ответил Митя, следуя за товарищем в кухню.
Но Шнур не стал уточнять. Он вообще вел себя как-то странно, будто думая о чем-то постороннем, не касающемся ни Мити, ни похорон Гапона. Сняв пиджак и аккуратно повесив на спинку стула, Шнур уселся за стол и молча уставился на приготовленную, как и ожидал Митя, прозрачную бутылку с этикеткой «Пшеничная».
Митька тоже молчал, понимая, что это молчание подобает моменту. Однако в голове вертелась мысль, несоответствующая обстановке: почему у Лены был такой растерянный вид? Как странно, что они снова встречаются набегу. И почему, почему он не отважился броситься вслед за ней?!
— Будем ждать Пижона? — потер руки Шнур, нарушив, наконец, молчание.
— Ну да, наверное, стоит…
— А чего ты все-таки так рано пришел? — Ванька перевел взгляд на настенные часы. — Ах, ну да, ты ушел с кладбища…
Снова повисла пауза. Митя не знал, о чем говорить. Шнура, казалось, тяготило его присутствие. И правда, зачем он пришел сюда? Просто некуда было идти. После известия о гибели Коляни, они трое, как казалось Мите, стали чем-то вроде единого организма. Они должны были, по крайней мере, им стать, ведь никто, кроме них не знал Колю так близко. Митя хотел произнести эти слова вслух, может, даже сейчас, без Пижона. Но отчего-то молчал. Нет, он не волновался. Напротив, сейчас Митя был спокоен как никогда. И если бы не странная встреча на лестничной клетке, вероятно, он дал бы волю эмоциям. Однако мысли о Лене отвлекали его от самого главного. В тишине тикали часы, и было слышно, как Шнуров постукивает по полу ногами в новых штиблетах.
— Хорошие ботинки, — заметил Митька, кивая под стол. — Ты всегда так ходишь дома?
Он хотел пошутить, чтобы как-то разрядить атмосферу, но Шнур не оценил этого.
— Хожу, как хочу, — довольно резко ответил Иван. — Ладно, давай по маленькой пропустим, — оживился он, хлопнув в ладоши и потянувшись к бутылке. — А то сидим, как на поминках…
— Так мы на поминках и есть, — заметил Митя, следя за движениями рук Шнурова, пока тот разливал водку по стопкам. Его рука заметно дрожала.
— А и верно! — хмыкнул тот. — Ну, тогда тем более… Это… Земля, как говорится, пухом…
Шнур крякнул, не чокаясь, приподняв локоть, кивнул и выпил залпом. Митя едва заметно передернулся. Чем-то не нравилась ему это. Скорее бы Пижон пришел!
— Ну, а ты чего не пьешь? — подобрев, ткнул его в плечо Шнуров. — Сегодня можно.
— Шнур, слушай, — начал Митя, подняв и снова поставив на стол стопку, наполненную до краев, — помнишь, Пижон нас познакомил с Леной, девушкой, которая была у него на дне рождения?
— С Леной? — Шнуров напрягся, припоминая. — Что-то не вспомню…
— Странно, — растерялся Митя. — Мне показалось, ты как раз на нее одну и смотрел весь вечер.
— Неужто? — почесал затылок Шнур. — А, ну да, это та холеная брюнеточка, что ушла позже всех? За ней, кажется, еще авто приехало…
— Ну да, с ней. — Митька поморщился от пошлости определений Шнурова. — Знаешь, я сейчас, когда шел к тебе, встретил ее…
— И что? — безразлично отозвался Шнур, наливая себе еще и проливая на скатерть водку. — Вот черт!.. Ну, встретил, что с того?
— Да в том-то и дело, что я встретил ее в твоем подъезде, и спускалась она, похоже, с твоего этажа.
— Да? — вскинул брови Шнур, резко вставая со стула и хватаясь за чайник. — Ты чай будешь?
— Какой чай? — опешил Митя.
— Ну да, — громко хохотнул Ванька. — Какой чай, водку же пьем… А колбасы, там, сыра порезать?
— Не отказался бы. Ты же знаешь, я не любитель этого дела, мне бы лучше закусывать, — признался Митя, не понимая, отчего так изменился в лице его товарищ.
— На, нарежь. — Шнур положил на стол перед Митей нож и кусок колбасы и быстро вышел из кухни.
Митька послушно принялся кромсать колбасу ломтиками, прислушиваясь за происходящим в комнате. Сначала, как только Шнур удалился, все было тихо, затем с полки упала какая-то книга, и снова все затихло.
Справившись с закуской, Митя отложил нож в сторону. Шнуров не возвращался. Тогда он встал и пошел за ним. То, что он увидел в следующий момент, Митька не забывал никогда. Ваня Шнуров сидел на постели, сгорбившись, спрятав лицо в широкие ладони, и сотрясался в беззвучных рыданиях. Митя замер на пороге. Он знал, что последнее время Коляня ни на шаг не отходил от Шнурова, было похоже, что Гапон очень привязан к нему. Митя догадывался также, что за непроницаемой маской холодного и расчетливого человека, каким пытался выставить себя Шнуров, скрывался нормальный человек со своими слабостями и чувствами. Но чтобы вот так убиваться из-за гибели товарища, о которой все подозревали на протяжении более чем месяца…
Шнур почувствовал Митино присутствие и прекратил рыдать, но лица все же не поднял.
— Вань, — сочувственно произнес Митька, — нам всем его не хватает. Всем тяжело. Я понимаю, ты не стесняйся, плачь, говорят, это помогает… Я и сам бы, но не умею как-то…
— Она ушла! — вдруг всхлипнул Шнур. — Понимаешь?! Совсем ушла! Чего ей не хватало?!
Митя совсем растерялся.
— Кто? Куда ушла? — мотнул он головой, силясь понять, о чем идет речь. Может, он упустил что-то главное, как всегда витая в собственных мыслях?
— Ты совсем дурак или притворяешься?! — заорал на него Шнур, отрывая ладони от лица, красного от слез и выпитой водки.
У него началась истерика. Такая же, какая случилась на карьере, когда они вдвоем обсуждали проблемы «Тайного Общества». Как сейчас все это было далеко и уже чуждо!
— О чем ты, я ничего не понимаю, — произнес в ответ Митя. — Объяснись по-человечески или я уйду. Мне тоже, знаешь ли, не особо нравится, когда меня называют дураком безо всяких оснований!
Шнур криво ухмыльнулся и покачал головой, словно посмеиваясь над непонятливостью Мити.
— Она. Ленка. Ушла. Я ведь люблю ее больше жизни.
Теперь настала очередь Мити. Сперва он остолбенел, отказываясь верить в то, что услышал. Затем, едва шевеля губами, повторил про себя последнюю фразу Шнурова, точно пробуя ее на вкус. Иван смотрел на него в упор, не отводя глаз и подтверждая взглядом, что тот не ослышался. Только тогда до Митьки наконец-то дошло все, начиная с того момента, когда послышался стук каблучков двумя этажами выше… Митька вдруг закатился громким смехом, и не мог остановиться, пока Шнур не подошел и не тряхнул его за плечи.
— Да ладно, — не попадая зуб на зуб, пытался убедить самого себя Митька. — Ты видел ее всего раз в жизни. Вы познакомились на вечеринке у Пижона, и она… она не смотрела на тебя даже! Я же видел, я нарочно заметил... Я же… я… она…
— Ты на самом деле дурак, Митя, — стиснул зубы Шнур, тряхнув его еще раз со всей силы так, что у Мити закружилось в голове и началась икота. — Пойдем, накатим еще.
Он первым ушел на кухню, Митя послушно поплелся следом. Это неправда, он не дурак. Конечно, обо всем можно было догадаться. И Митька догадался, он понял с самого начала, как только заметил взгляд Ивана, обращенного на Лену там, на вечеринке. Понял, но не принял. Как не хотел принять и то, что лучшая девушка на свете — не его девушка, а лучшего друга. Его лучшего друга! Он уже почти начал свыкаться с мыслью о любовном треугольнике, как вдруг обнаружилось, что это любовный… квадрат, прямоугольник, ромб, черт его знает, параллелограмм!.. Такая «геометрия» была неподвластна Митькиному разуму.
— Погоди. — Митя жестом остановил Шнурова, уже открывшего рот, чтобы опрокинуть туда стопку водки. — Так все ваши распри на почве ревности?
Шнур все же выпил и, не закусывая, лишь поморщившись, хмыкнул.
— Называй это как хочешь. Только вот что я тебе скажу… — Он навалился грудью на стол, приблизившись к Митьке. — Ты ведь, слава богу, лицо незаинтересованное… — Митька напрягся. Ему захотелось высказать Ивану все, что думает о нем, и все, что думает о Лене, но он вовремя остановился, решив дослушать версию Шнура. — Я жениться хотел. Дело было почти решенное. Папаша её мне дал добро… Он же ничего не знает о наших делишках… — Ванька хмелел на глазах, начинал путаться в мыслях и словах, но Митя его не перебивал, лишь нервно сжимая скулы. — Ой, делишки наши… Не, я не о картине, ты не думай. Узнай папаша о картинке, так он бы меня ни на шаг к ней не подпустил бы! Не… Я не о том. С Ленкой у нас такие делишки были! Да ладно, ладно, не красней, люди-то взрослые, чего стесняться? Знаешь, как я ее… Ой, мама дорогая! Хороша девка… Много у меня их было, шалав. А эта — чистенькая такая, ухоженная, ну просто конфеточка. Я даже влюбился, как пацан, не поверишь! А как в такую не влюбиться? Вот ты мне скажи — как?! Я ж не изверг какой, чтоб попользоваться и бросить. Не тот случай. Ну так вот, жениться я собирался, и с папашей уже все обговорили. Так ведь вдруг она взбрыкнула. Пришла сегодня… Поговорили. Я разобраться хотел по-хорошему, но не вышло. По-плохому, значит, захотела. Что ж, воля ваша. Страсть какая девка в койке, просто огонь! И тут мне все высказала, выражений не жалела. Да выражения-то все культурные, прям как на уроке литературы себя чувствовал, когда не выучишь стих… Знаешь, Митька, вот так и стоял перед ней с опущенной головой и хотел провалиться. А она все сказала и ушла… А тут ты… Я ж не знал, что ты притащишься так рано. Да уж не важно. В общем, сказала она, мол, все между нами кончено. Вот те раз! Что значит, кончено? Почему? Из-за Саньки?!
Митя слушал пьяную речь Шнурова, уже совсем бессвязную, переполненную крепких словечек, и думал, что это ему снится. В последнее время слишком часто он желал бы сделать действительность сном. Мир рушился с катастрофической скоростью. Все, что было так дорого Мите, все, во что он верил: дружба, любовь, честность, чистота, — все оказалось фикцией, мыльным пузырем, красиво переливающимся на солнце считанные секунды, чтобы затем лопнуть от малейшего дуновения ветра… Лена… Она и Шнур… Как это все возможно?! Нет, это какая-то плохая комедия, фарс, придуманный бездарным режиссером! Шнуров врет, нагло и бездумно врет!
— Нет, говорит, представляешь… Не из-за Саньки! — меж тем продолжал Шнур, доверительно хватая Митю за локоть. — А почему?! Это я ее уже спрашиваю… Не скажу, говорит, но между нами все-все кончено, и не подходи ко мне, говорит, больше никогда. Это она мне, представляешь, мне, уже почти что мужу! С батей же все оговорено было…
— Вы долго встречались? — перебил Ивана Митя, чувствуя ком, подкативший к горлу.
— А, — махнул рукой Шнуров, — считай, полгода. Может, меньше. Да какая разница? У нас все могло быть. Понимаешь? Все! Как у людей: семья, дети, дом, полная чаша… — Он вылил себе остатки водки и выпил. — А теперь… Дура, ой какая же дура!..
Шнур тяжело вздохнул и замолчал, уронив голову на локти. Митя тоже молчал. Скоро придет Саня. Никаких поминок не получится. Шнуров в таком состоянии либо сейчас же уснет, либо полезет в драку с Пижоном, и тогда уже жертв не избежать. Санька наверняка тоже заведен. Всем будет лучше, если встреча Ивана и Сани не состоится. А это значит, что надо уходить.
Митя встал из-за стола, не ощущая собственного тела, точно это именно его зарыли сегодня в землю. Шнуров не шевельнулся. Ни слова не говоря, Митя вышел в коридор. Проходя мимо комнаты, он невольно бросил взгляд на детскую фотографию Шнура. Все, абсолютно все рухнуло. Мир сошел с ума. Маленький мальчик со взрослой ухмылкой всадил последний нож в умирающую надежду на счастье и справедливость. Нет больше их вместе. Есть он, Митя. Есть Пижон. Есть Шнур. Но все они отныне сами по себе. И еще есть Лена. Все же есть, самая лучшая девушка на свете. Та Лена, которую он видел в овощном магазине, в больнице, на дне рождения Пижона. Сегодня по лестнице бежала какая-то другая девушка. И Митя ее не знал, она была чужой, незнакомой, далекой, не той.
Август 2005 г., Париж
Катрин слушала рассказ Дмитрия, не дыша. Уже перевалило за полночь, она не понимала многих слов, которые в волнении он произносил на русском, а иногда, распалившись, полностью переходя на свой родной язык, забывая о ее присутствии, словно говорил сам с собой. Тогда она легонько касалась его руки. Он вздрагивал, смотрел на нее безумным взглядом и, точно с досадой, нехотя, замедлив темп, вновь продолжал по-французски.
Девушка не задавала лишних вопросов. Дмитрию надо было просто выговориться. Вероятно, для этой цели ему сгодилась бы и собака, которая вот так же сидела бы рядом, глядела бы преданными влажными глазами и тихонько поскуливала, сочувствуя хозяину. Катрин было больно осознавать это, но она любила своего странного русского, любила его непонятную эмоциональность, его капризы, беспомощность и независимость, даже его тоску по другой… Любила, как может любить женщина, независимо от национальности и возраста.
Восстанавливая и раскладывая по полочкам события давно минувших лет, Дмитрий понемногу приходил в себя. Чем больше эпизодов он извлекал из нафталинового сундука своей памяти, тем меньше они казались ему столь однозначными и прозрачными, как тогда, почти сорок лет назад. Но, что странно, это не тревожило его, не становилось причиной новых приступов отчаяния, а напротив, приближало к мысли о том, что шанс спасти себя все же есть.
Картина, из-за которой они все: Митя, Сандро, Шнур и, конечно же, Коляня — казались себе преступниками, все же явилась роковой в его жизни. Хотя, отчего же только в его? Гапон погиб из-за злополучной вещицы. Саня и Шнур пострадали не меньше. И кто знает, кому из них четверых повезло больше — Коляне ли, который распрощался с жизнью в расцвете лет, Сандро и Шнуру, которые безвестно влачат где-то свое существование, или ему, оставшемуся в живых, но так и не узнавшему, что такое достойная, полная спокойствия и уверенности в завтрашнем дне жизнь…
— Я устал. — Оборвав свой рассказ на полуслове, Дмитрий провел ладонью по лицу. — Пойдем спать, девочка. Утро вечера мудренее, может быть, утром я решу, что все не так плохо, и мы отправимся за город, гулять и пить вино…
Катрин погладила его руку и первая ушла в спальню, не произнеся ни слова. Дмитрий был ей за это несказанно благодарен. Всю ночь ему снились кошмары. Признаться, он уповал на подсознание, может быть, именно во сне удастся вспомнить что-либо, что могло бы помочь прояснить тайны прошлого. Но тщетно. Снился Сальвадор Дали, не тот, а настоящий. Из-за его плеча почему-то выглядывал Рамирос в тяжелом красном парчовом халате, как у восточных халифов, в золоченой чалме и с перстнями на каждом пальце. Дали пристально вглядывался в лицо Дмитрия и сокрушенно качал головой, а Рамирос цокал языком и говорил с ярко выраженным восточным акцентом:
— Ай-яй, дарагой! Как не харашо, свет очей моих! Вай-вай! Тыры мильёна! Тыры! Ай-яй!
И еще, всюду, куда бы не повернулся Дмитрий, висели во множестве своем копии злополучной картины, и на всех них в прыжке замерла пантера. Розовая пантера…
Утром они с Катрин занялись любовью. Дмитрий впервые за полтора года, которые они провели в одной постели, поймал себя на мысли, что делает это с нежностью и в то же время с каким-то отчаянием, точно в последний раз. Никогда он не позволял женщине, кем бы она ни была, стать для него желанной в полном смысле это слова. Да, он мог страстно желать женщину до того, как заполучит ее тело, но не после. После секса он всегда отворачивался спиной и засыпал, считая свой долг выполненным сполна. Но сейчас, когда Катрин, уставшая и умиротворенная, лежала так близко и перебирала тонкими пальчиками колечки жестких волос на его груди, Дмитрию отчего-то захотелось прижать ее к себе покрепче и не отпускать. Что он и сделал.
— Митя, я так люблю тебя, — прошептала Катрин, отвечая на его порыв нежными поцелуями в шею. — Все будет хорошо, я знаю. Я молюсь за тебя Деве Марии.
— И я тебя люблю, — проговорил он по-русски, глядя в потолок.
— Что? — растерянно переспросила Катрин, приподнимаясь на локте.
— Ничего. Вставай, поедем куда-нибудь. У меня каждая минута на счету, разве не понятно?! — с необъяснимым для самого себя внезапным раздражением произнес Дмитрий, сбросил ее руку с плеча и резким движением откинул одеяло, вставая с постели.
Зима 1968 г., Россия
Учеба в институте поглощала все свободное время. На носу была зимняя сессия, родители обещали приехать через пару недель, бабушка приболела и несколько дней не вставала с постели с давлением. Митя крутился, как мог: и в институте, и дома, всюду требовалось выкладываться по полной программе.
С тех пор, как похоронили Коляню, о Шнурове он не слышал, да и не желал слышать, если честно. Сандро заходил по вечерам, пару раз в неделю, показывал свои работы, советовался. Он перевелся на заочный, не хотел терять год из-за нездоровья. Впрочем, на здоровье он и не жаловался, его цветущему виду могла позавидовать не только Митькина бабушка, но и сам Митя, который болел раз в пять лет, и то каким-нибудь несчастным ОРЗ. Саня выглядел, как всегда, прекрасно: возмужал, похорошел, черные, чуть отросшие волосы волной ложились на высокий, благородный лоб, в то время как у Митьки лохмы торчали во все стороны, стоило ему отложить на несколько дней очередной поход в парикмахерскую.
Ни о Шнурове, ни даже о Лене друзья не заговаривали, словно ничто не связывало их с этими людьми. Естественно, о хмельном разговоре со Шнуровым Митя молчал. Точно осколки разбитой любимой вазы, он поспешил убрать подальше свои чувства, которые до сих пор вызывала в нем девушка Лена, все еще самая лучшая на свете. Если бы он ничего не знал о ней! Если бы Шнур молчал, пьяный дурак! Если бы все оставалось на своих местах… Пусть бы она была с Сандро — Митька уже почти смирился с этой мыслью. Ему было бы проще и легче жить, зная, что хотя бы друг его счастлив.
Лена, Лена. Елена Прекрасная! Она и Шнуров! От этих мыслей голова Митьки раскололась бы на части. Но он держал себя и свою голову в руках. А Сандро, выходило, теперь ему не просто друг, а товарищ по несчастью. Вот так-то…
Снега в ту зиму навалило столько, что дороги каждое утро и даже в обед расчищали грейдерами. Мало того, зима выдалась на редкость морозной. Бабушка жаловалась, что пельмени, «выкинутые» за форточку в сетчатой авоське промерзали до такой степени, что потом не проваривались. Митька очень любил бабушкины пельмени. Впрочем, не было на свете ничего такого, приготовленного бабушкой, что Митька ел бы без особого удовольствия.
Вот и теперь, мечтая о наивкуснейшем борще на говяжьей косточке, Митя шел домой после лекций, кутаясь в теплый меховой воротник нового драпового пальто, которое весьма кстати прислали родители. Ветер понемногу стихал, его порывы становились менее настойчивыми, и вскоре пошел крупный, пушистый снег, витая в воздухе и ложась на плечи и шапку белыми хлопьями. На душе становилось легко и чисто, точно она превращалась в большую снежинку.
Митя остановился и поднял лицо к небу, приоткрыв рот, так, чтобы снежинки попадали ему на язык. Домой идти расхотелось. Хоть в животе и урчало, но больше всего было бы жаль не надышаться сполна чистым зимним воздухом. Митька повернул за угол, к стадиону, и ускорил шаг, завлекаемый звонким смехом и скрипом коньков по льду.
Стадион красиво подсвечивался разноцветными гирляндами фонариков, и впервые за долгие недели Митя страстно захотел веселья. Он встал в очередь к киоску и, когда подошел к окошечку, чтобы взять коньки напрокат, сзади послышалось чье-то робкое покашливание. Он машинально обернулся, и тут мелочь, что он держал в ладони, готовясь заплатить, выпала из руки и утопла в глубоком сугробе, оставив после себя маленькие черные лунки.
— Митя, здравствуй.
Голос Лены звучал тихо и на удивление ласково, в нем не было тех насмешливых нот, к которым Митька никак не мог привыкнуть, принимая ехидцу на свой счет. Она похлопывала ладонями в пестрых рукавицах, на голове была такая же пестрая вязаная шапочка с большим помпоном. Белые фигурные коньки висели у нее на плече. Митька неприятно поежился. Кого-кого, а вот Лену он не хотел бы больше видеть. Или, может быть, больше всего на свете хотел бы повидать, но только чтобы все, что было с ней без него, оказалось выдумкой…
— Здравствуй.
Митька часто моргал и тоже покашливал. Он хмурился и покусывал губы, не зная, что говорить. Как всегда рядом с Леной он чувствовал себя дураком. И это «как всегда», за которое мысленно уцепился Митька, чуть-чуть растопило его сердце. У него и Лены уже есть свое «как всегда»! Жаль, что все так вышло… Та Лена, которую он знал и боготворил, осталась где-то в прошлом. Да, у него и Лены есть еще и прошлое, которое, увы, прошло.
Лена сама завела разговор.
— Замечательная погода! — робко улыбнулась она. — Ты катаешься?
Митя кивнул, забирая из окошечка свои коньки.
— Ты одна? — зачем-то поинтересовался он, скорее, из вежливости, чем из интереса.
Ему было абсолютно безразлично, с кем пришла сюда Лена, с кем она вообще сейчас, кто таков ее спутник жизни, как он выглядит, умен ли, смел ли, ловок ли? А самое главное, Мите было сто раз наплевать на то, лучше ли тот, другой, чем он, Дмитрий Гордеев. На-пле-вать!
— Одна, — просто ответила Лена, и у Митьки отлегло от сердца. — А ты?
— И я, — ответил он, и они побрели к скамейке у ограды катка, чтобы переобуться.
Снег все падал, оставаясь крупными снежинками на темных волосах Лены, распущенными из-под шапки, и, когда она наклонялась, чтобы зашнуроваться, Митя с нежностью смотрел на снежинки, таявшие от тепла ее мягких волос. Но этот приступ нежности он насильно заглушил, как только вспомнил, что девушка из его юношеских грез и Лена, которая сейчас сидит с ним рядом, не имеют ничего общего.
Он поднялся и попробовал коньками лед. Непривычные ощущения! Впрочем, сегодня вечером все непривычно и странно.
— Митя, помоги, — попросила Лена, протягивая руку.
И он повиновался, ухватил ее ладонь в рукавице, потянул на себя, слишком резко, стараясь скрыть смущение и неприязнь. И в ту же секунду Лена невольно оказалась в его объятиях. Они оба пошатнулись, не привыкнув к неустойчивости коньков, и, если бы Митька не уцепился за ограду, точно упали бы плашмя.
— Прости, — засмеялась Лена, — я совсем разучилась стоять на коньках за год! Погоди, вот стоит мне только разогнаться!..
Она отпустила Митину руку и покатилась вдоль ограды, придерживаясь за сетку. Вскоре Митька потерял ее из вида: она влилась в поток катающихся, помпон ее шапочки еще некоторое время мелькал то тут, то там, а потом и вовсе исчез.
Митя скинул пальто, оставшись в свитере, выкатился на площадку и заскользил, спрятав одну руку за спину, а другой неспешно размахивая вперед-назад.
Играла музыка, та самая мелодия, что звучала на дне рождения Пижона. Как было бы хорошо вернуться в тот день! И пусть бы он снова испытал удушливый приступ ревности к лучшему другу — это были цветочки по сравнению с тем, что чувствовал Митя потом, когда Шнур раскрыл глаза на происходящее буквально у него за спиной!
— Митя! Митя! — услышал он вдруг возбужденный крик Лены откуда-то сзади.
Митька резко затормозил, повернувшись вокруг себя, лед рассыпался мелкими белыми искорками из-под лезвий коньков. Лена подъехала и остановилась прямо возле него, улыбаясь и порывисто дыша. Ее щеки разгорелись на морозце, словно наливные яблоки, вот только красный кончик носа делал лицо смешным. И Митька не удержался, улыбнулся в ответ.
— Как мне тут нравится! — Лена закинула голову вверх, прикрыв глаза, и снежинки стали падать ей на ресницы, исчезая и появляясь вновь. — Митя, а поедем в центр, к елке. Там хоровод водят! — вдруг предложила Лена и, схватив своего спутника за руку, потащила вперед.
Вокруг огромной бочки с посаженной в нее новогодней елью со множеством фонариков на самом деле водили хоровод. Он оказался достаточно большим, участвующие в нем толкались и падали, было весело и радостно. Поддавшись всеобщему задору, Митя с Леной кое-как втиснулись в шумную толпу и покатились по кругу, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее.
— Держись крепче! — крикнул Митя Лене, когда кто-то рядом споткнулся и зацепил остальных, и она сжала его ладонь.
Митька вовремя скомандовал Лене держаться — цепная реакция не заставила себя ждать. Те двое, что упали первыми, потянули за собой остальных, люди с радостными криками и визгом валились на лед, пытались подняться, но тщетно. Все смеялись, музыка громко играла, было легко и свободно на душе — Митя даже не заметил, в какой именно момент перестал думать о той Лене, в которую влюбился, и о другой, которую узнал потом. А какая же была сейчас рядом с ним? Какую Лену он держал за руку? Какая Лена смеялась так звонко и заразительно, что не хотелось думать больше ни о чем и ни о ком?!
Хоровод вскоре распался, кое-кто еще кружил вокруг елки, а они все еще держались за руки и не хотели друг друга отпускать.
— Фу, устала… — Лена, улыбаясь, вытянула свои ладони из Митиных, отерла рукавом лоб. — Достаточно на сегодня. Прогуляемся?
— Охотно!
Митька сдал коньки, надел пальто, перекинул через плечо коньки Лены, и они отправились по бульвару к центру города. Кругом было тихо, музыка уже еле слышалась, а затем и вовсе стихла. Стемнело. Все так же падал снег, ноги несли их медленно, а тела были расслаблены и тяжелы, устав от физической нагрузки. Оба молчали. Митьке снова показалось, что напряжение и у него, и у Лены, вызванное их странным, невольным и уже ничем не объяснимым сближением, возрастает. Но Лена снова поразила его, сделав ход, о котором Митька даже и не мечтал в самых смелых своих фантазиях.
— Митя, поцелуй меня, — вдруг произнесла Лена, остановившись под фонарем и развернувшись к нему лицом. Вот так, без предисловий, без неловкости, застав Митю врасплох и убив тем самым наповал.
Он заглянул Лене в глаза, пытаясь понять, не шутит ли она, но увидел в них такую тоску, такое отчаяние, что стало безумно жаль ее. Даже не зная и не понимая причин странной просьбы, захотелось просто погладить ее по голове, дотронуться пальцем до прелестного носика и простить все грехи, в которых он когда-либо ее обвинял…
— Что с тобой, Лена? Зачем?
— Нужно, — настаивала она. — Ну что же ты? Тебе неприятно? Я тебе не нравлюсь?
Митька совершенно растерялся. Заливаясь краской, он чувствовал, как по спине покатилась капля пота, оставляя после себя неприятный холодок. Руки вдруг онемели, губы не шевелились, ноги вросли в землю. Он ощущал себя неживым болваном, тюфяком, кляня и обзывая собственную персону последними словами, но ничего не мог с собой поделать. Он словно спал, и тело, как во сне, не слушалось его: когда надо было бежать, ноги вязли и отказывались двигаться, когда надо было что-то взять в руки, пальцы не сжимались…
Тогда Лена сама привстала на цыпочки и, обхватив Митину голову ладонями в мокрых варежках, поцеловала в губы. Это длилось считанные мгновения, но и их хватило, чтобы перед глазами все закружилось, и, если бы не руки Лены, сжавшие виски, голова Дмитрия Гордеева покатилась бы по бульвару с такой скоростью, что он и не заметил бы, как потерял ее.
— Лена… — только и смог произнести он, когда она осторожно отстранилась, и тепло ее поцелуя сменилось зимним холодом на влажных губах.
— Ну вот… — задумчиво проговорила она, будто делая какие-то умозаключения, о которых Митьке не следовало знать.
— Ты… ты меня прости, пожалуйста, — начал зачем-то оправдываться Митя, — ты только не подумай, я не…
— Это ты меня прости, — прошептала Лена, отведя взгляд.
Они снова двинулись по бульвару. Митька осторожно проводил по губам языком, пытаясь еще раз почувствовать вкус поцелуя. А Лена, глядя под ноги, пинала снежные комочки ногами, спрятав руки в карманы куртки. Он сейчас хотел бы взять ее за руку и крепко сжать ее ладошку своей ладонью, приободрить, поддержать, успокоить, уберечь, правда, пока не зная, от чего… Но ведь неспроста же все это, неспроста.
Митя желал бы, чтобы ему объяснили наконец, что происходит с ним, а главное, что происходит с Леной. Отчего она так переменилась к нему, чем он заслужил? Ведь однажды, у Сандро в больнице, она даже не заметила его присутствия. И вообще, он ни за что не мог бы себе представить, что Лена, Елена Прекрасная снизойдет до него… Тут же перед глазами предстал Шнур, подавленный, убитый горем, рыдающий, словно баба, из-за Лены… Ее побледневшее лицо, когда она пробежала по лестнице мимо Мити… Слова Ваньки Шнурова, что между ними «все было»…
— Лена, что же будет дальше? — неожиданно для самого себя спросил Митька.
— Ничего, — пожала она в ответ плечами, словно речь шла о каком-то пустяке. — А что должно измениться?
— Но ведь мы же целовались… — Митька вскипал, ему не нравилась эта игра, будь она хоть тысячу раз приятна и сладка!
— Да, и что с того? — Лена взглянула на него своим обычным насмешливым взглядом чуть раскосых, прекрасных изумрудных глаз в обрамлении густых черных ресниц, и у Митьки снова помутилось сознание. — Митя, я должна тебе кое-что сказать… — Лена продолжала идти, только взяла его под руку. — Понимаешь, мне очень надо было, чтобы ты меня поцеловал. Для меня это очень важно. Но это тебя ни к чему не обязывает. Между нами ничего не изменилось, ты по-прежнему мой хороший… знакомый. И не проси больше ничего объяснять, ладно?
— Ладно, как скажешь, — пробормотал Митька, которому сейчас как раз во что бы то ни стало хотелось узнать, зачем все же она это сделала. Ох уж эти женщины! Как ловко они умеют заинтриговать!
Однако если бы дело было в простом Митькином любопытстве… Ему казалось, узнай он мотивы поведения Лены, многое можно было бы прояснить и в отношении Шнура, и в отношении Сани. Но ведь она не расскажет… И еще было очень больно, не смотря на все, что он знал и думал теперь о ней, что они просто «хорошие знакомые».
Они уже добрели до трамвайной остановки, и подъехавший именно в этот момент трамвай с шумом отворил двери.
— Прощайте, Дмитрий Гордеев, — с улыбкой произнесла Лена, взойдя на подножку трамвая. — Спасибо, вечер был чудесным!
— Да, чудесным, — повторил Митька, когда двери уже захлопнулись, и Ленина шапочка показалась в заледеневшем окне.
Трамвай уносил от него девушку-загадку, противоречивые чувства к которой раздирали его грудь, роясь в ней, бултыхаясь и путаясь, словно огромные рыбы в тесном аквариуме. Митя мотнул головой, прогоняя наваждение, будто не было на самом деле ничего, точно он только что вышел из дверей института и собрался идти домой. Вот только его губы еще помнили вкус поцелуя Лены, и все еще ощущался тонкий аромат ее кожи.
Митька шмыгнул носом, яростно потер его рукавицей, чтобы смести остатки воспоминаний, которыми в один миг стала Лена, и зашагал домой, ускоряя шаг.
Август, 2005 г., Париж
Утром следующего дня, первого из трех, любезно отпущенных Сальвадором Дали, Дмитрий и Катрин сидели в маленьком кафе в Булонском Лесу. Он не без удовольствия дымил сигаретой, игнорируя укоризненные взгляды своей спутницы, и пил крепкий кофе, чередуя его с коньяком.
— Не кажется ли тебе, что это слишком большая нагрузка на сосуды? — не выдержав, заметила Катрин.
— Мне жить осталось два с половиной дня, а ты говоришь — сосуды! — скривился в ухмылке мужчина.
— Как скажешь, — пожала плечами Катрин, немного разочарованно. — Я всего лишь забочусь о твоем здоровье.
Он прищурился, выпуская дым в сторону девушки.
— Ты умница, Катя, ты все правильно делаешь. Только молчи и слушай, большего я от тебя не вправе требовать. И ты не вправе на большее рассчитывать, — сердито добавил он, словно спохватившись.
— Но, Митя, — снова возразила девушка, постепенно привыкающая к своему «новому» имени, — я понимаю очень многое! Если хочешь, конечно, я буду молчать… Ты только рассказывай, это так интересно!
— Интересно! — передразнил ее Дмитрий. — Как все относительно в этой жизни! То, что для тебя представляет лишь праздный интерес, может стоить мне жизни… То, что когда-то представлялось незначительным, сейчас приобретает колоссальные размеры и значение… То, что, казалось, навсегда похоронено в прошлой жизни, внезапно вылезает на свет божий в самом неприглядном виде, и, словно старая развратница, заставляет, заставляет себя разглядывать, вспоминать, выискивать детальки, мельчайшие подробности под трухлявым слоем давности лет…
— Ты снова перешел на русский, — заметила Катрин, снисходительно улыбаясь.
Ей хотелось, чтобы Митя был доволен и спокоен. Ей ужасно не нравились эти глубокие складки в уголках его губ и между бровей, когда он бывал чем-то обеспокоен. Она любила лучики морщин, расходящиеся во все стороны от внешних уголков его глаз, когда он смеялся. Но это случалось крайне редко в последнее время… Что он такое говорит? Осталось два с половиной дня! Боже, какая глупость. Ну что, что с ним может случиться? В конце концов, есть полиция, есть консульство, всегда можно обратиться за помощью к друзьям. Правда, живя в доме Дмитрия полгода, Катрин ни разу не видела, чтобы к нему приходили друзья.
Дмитрий взглянул на девушку, будто только что заметил, и запнулся на полуслове.
— Посмотри на меня, — потребовал он. — Нет-нет, вот так… Повернись…
Катрин послушно повернула голову, как он велел, и замерла. Дмитрий молчал, курил и смотрел на нее. Может быть, впервые он так пристально изучал ее лицо. Щеки Катрин разгорелись, она не шевелилась. Дмитрий осторожно дотронулся до ее шеи, провел пальцем вверх, к уху, прикоснулся к щеке и отстранился.
— Что-то не так? — встревожилась Катрин.
— Только сейчас понял, что ты похожа на нее… На Лену. Вот только глаза… У нее были зеленые, яркие, светящиеся. В остальном ты ее копия. Только бы волосы отпустить подлиннее…
Говоря это, он невольно ловил себя на мысли, что рассуждает профессионально: копия может быть чудесной, выполненной в безупречной технике, но никогда не станет оригиналом. Поэтому копии ценятся на порядки дешевле. Оригинал всегда единственный, а копий может быть бессчетное количество.
— Так вот… — Дмитрий опрокинул в рот очередную порцию коньяка, и взгляд его потеплел. — Наша с тобой задача сегодня — разгрести таки мое жалкое прошлое. Ты готова продолжить? Я буду говорить много, долго и скучно…
Катрин молча кивнула, взяла его руку в свои ладони и сжала ее, будто боясь, что он передумает.
Глава 7. Светка
Зима 1968 г., Россия
Выходные перед Новым Годом выдались морозными и солнечными. Вместо того чтобы поехать на реку на лыжах, Митька был вынужден, как назло, отбывать повинность в качестве грубой рабочей силы, а попросту — таскать тяжелые сумки по базару, пока бабушка закупала к празднику продукты. Бабушка еще не совсем оправилась после болезни, и дед категорически не хотел ее пускать одну. Митя все понимал и потому не перечил. Дед скомандовал — он подчинился, как «младший по званию и сроку службы».
На базаре было не протолкнуться. Все спешили успеть перед праздником накупить побольше продуктов, чтобы потом не выходить из-за стола два три. Родители должны были нагрянуть завтра к вечеру, и в честь их приезда дед собирался заделать холодца из свиных ножек. Это был целый ритуал. Во-первых, эти ножки варились бог знает сколько времени, затем еще столько же остывали. Во-вторых, счистив с них мясо, его надо было перебрать и перетормошить руками, чтобы выловить все хрящи. К столу садились и дед с бабушкой, и Митька, и в шесть рук принимались за дело. После этого руки становились клейкими и долго пахли свиным нутром, от запаха не спасало даже хозяйственное мыло. В-третьих, разлитый по различным емкостям холодец, занимал все свободное пространство на кухонном столе, на форточках, на подоконниках. В квартире становилось невыносимо холодно из-за открытых окон, но никто не возражал — холодец должен был застыть. Зато потом!.. О, это было одним из величайших мирских наслаждений. Единственный раз в жизни Дмитрий признал, что только утка по-пекински в китайском ресторане возле его парижских апартаментов могла бы сравниться по вкусу с дедовским холодцом…
Пока Митька бродил по рядам вслед за бабушкой и мечтал о вкусных яствах, за ним наблюдала пара любопытных глаз, скрытых от его взора. Куда бы ни шел Митя, эти глаза неустанно находили его в толпе, и неброская фигурка в стареньком затертом пальто шныряла за ним, оставаясь не замеченной в толпе. Бабушка, отыскав нужные части свиной туши и выторговав их почти за полцены, довольная, собралась на выход. Но не тут-то было. Митька уже заранее застонал, когда заметил ее приятельницу, направляющуюся из овощных рядов прямиком к ним.
— Петровна! — радостно развела в стороны руки бабушка. — Сколько лет, сколько зим! С наступающим праздничком тебя, дорогая!
— Антониночка Дмитриевна! И вас с наступающим. Как здоровьечко? Как внучок? Ой, батюшки! Димочка… Совсем большой стал, помощничек растет…
Сколько Митька помнил себя, еще с тех самых пор, как был сопливым беспомощным кутенком, сидевшим в саночках, закутанным в три слоя старой бабушкиной пуховой шали, Петровна всегда произносила одни и те же слова: как подрос, батюшки, помощничек… Это всегда его раздражало, а теперь отчего-то умилило. Ведь они друг для друга не меняются, остаются Петровнами и Антониночками, а Митька быстро растет, как все чужие дети, которые, как известно, обладают таким врожденным свойством. И сколько он сам помнил Петровну, она не менялась. Кажется, даже это драповое пальто, несколько раз перелицованное, всегда было на ней…
— Митенька, поставь сумки, сходи, купи себе пряничков. — Бабушка на людях всегда была с ним ласкова, не то, что дома.
Митька только покачал головой и отошел в сторону. Про него старинные приятельницы тут же забыли, погрузившись в дурман обсуждения повышения цен на гречку. Пользуясь отсутствием интереса к своей скромной персоне, Митя закурил, выйдя из павильона. Мужики, торговавшие свежей рыбой на улице, в тулупах и валенках с калошами, стрельнули по сигаретке. В алюминиевых бидонах плескались, высовывая хвосты наружу, пока еще живые рыбешки: карпы, окуни, щуки. Митька не любил рыбный запах, поэтому отошел подальше, к загонам, где продавали свиней, кроликов и прочую живность. Надо заметить, запах там был не лучше, но деваться просто больше было некуда. Пройдясь по загонам, как по зоопарку, Митя докурил сигарету и стал притоптывать на месте, чтобы не окоченеть. Он уж было заскучал, поглядывая на часы. Начинало темнеть.
— Че, холодно? — услышал он рядом с собой чей-то хрипловатый голос и обернулся.
— О, здорово! — удивился Митя. — Ты чего тут делаешь, сопливая?
Сестра Коляни смотрела на него своими наглыми немигающими глазенками, как обычно, шмыгая носом, и криво ухмылялась, совсем как Коляня покойный...
— Тебе-то что? Делаю дела! — Она по-деловому сунула руки в карманы и отвернулась, задрав курносый нос.
Митька фыркнул. Тонкая бледная шея девчонки, показавшаяся из-под заношенного мохерового шарфа, когда она повернула голову, была покрыта мелкими мурашками и напоминала шею ощипанной курицы, которую бабушка сегодня купила в птичьем ряду. Эта кожа, впрочем, как и сама девчонка, вызывала у Митьки стойкое отвращение. Он не хотел поддерживать с ней беседу, он даже не знал, как ее зовут, вернее, знал когда-то, но, конечно же, забыл. Однако знакомиться с ней заново не возникало ни малейшего желания... Ну где же там бабушка?!
— А ты че тут? — не унималась девица, поняв, что с ней не собираются вести светский диалог. — Че без сумок? Че стоишь, стену подпираешь?
— Слушай, вали отсюда, а? — не вытерпел Митя. — Я бабушку жду, сейчас уже домой идем, ясно?
— Ага! Ясно! — обрадовано кивнула девчонка. — А я за мясом пришла, завтра поминки Колькины будут. Сорок дней, — важно добавила она. — Придешь?
— Черт… — выругался Митька. Он совершенно забыл о друге! — Конечно, приду.
— Смотри, приходи.
Девица достала из кармана пальто грязный носовой платок и смачно высморкалась, чем вызвала у Митьки приступ тошноты.
— Ладно, давай… — Он неохотно махнул ей рукой и быстро пошел в сторону павильона, из которого выходила бабушка, волоча две огромные сумки и ища его взглядом.
— Че давать-то? — вслед ему крикнула она и рассмеялась хриплым, развязным смехом, от которого у Митьки к горлу подкатил горьковатый комок, будто вот-вот стошнит.
На следующий день, с самого утра Митя помчался к Пижону. Интересно, помнит ли Саня о сегодняшнем дне? И надо же такому случиться, что именно сегодня приедут родители!
Сандро был дома, смотрел телевизор и пил горячий чай с малиной. Увидав его с перевязанным толстым шарфом горлом, Митя все понял без лишних слов. Сандро заболел — значит, мир сошел с ума!
— Привет, походи, — просипел Саня, приглашая друга в дом. — Третий день с температурой валяюсь…
— Сегодня поминки Коляни, меня сестра его звала, — вздохнул Митька, сочувственно глядя на друга, хотя в сложившихся обстоятельствах он охотно бы поменялся с ним местами.
— Сходи, — держась за горло, проговорил Саня. — Я помяну его тут, ничего не попишешь… Да, а Шнур? Он знает? Помнит ли?
— Вот уж никогда не умел читать мысли на расстоянии… — насупился Митя.
Он догадывался, к чему клонит Сандро. Честно говоря, Митька не понимал этого, как ни старался. Последнее время, пока они еще были вместе, Сандро и Шнура невозможно было оставить наедине — они непременно расквасили бы друг другу физиономии, как это чуть не случилось на Санином дне рождения. Но, что касалось взаимоотношений Шнура и Мити, тут Сандро был первый рефери. Казалось, он спать не мог спокойно, пока ребята в разладе. Разумеется, Митька ничего не рассказал Санькее о том, почему перестал общаться с Иваном. Пижон видел, между ними пробежала кошка, но, к счастью, не догадывался, как ее звали… Однако с тех пор про Лену Митька ничего не слышал и от Сандро, будто бы ее не было вовсе.
— Так ты поинтересуйся, сходи к нему, — настаивал Саня. — Все же такой день, можно и поумерить свою гордость. Был бы я здоров, собрал бы вас в охапку и заставил бы мириться.
— Зачем тебе это? Не понимаю.
— Просто не люблю, когда люди вот так вдруг становятся друг другу чужими, — признался Сандро, и Мите показалось, друг был сейчас с ним честен. — Зачем делать вид, что вы чужие? Не вижу смысла.
— А ты? Будто бы ты сам не избегаешь Шнура! — воскликнул Митя.
— Мне с ним делить нечего, — деланно равнодушно произнес Пижон, отворачиваясь и кашляя в кулак. — Да и тебе, насколько я понимаю, тоже. Так что советую оставить детские обиды, какими бы они ни были, и начать жить по-взрослому. Сессию сдаешь?
Он резко перевел разговор на другую тему, но Митьке расхотелось говорить о сессии, о Шнуре, вообще о чем бы то ни было.
— Сдаю, — буркнул он неохотно.
— Ну, что ж, желаю успехов! — улыбнулся Сандро.
— Спасибо. Выздоравливай. С наступающим.
Митя резко развернулся, чтобы уйти, но Саня задержал его.
— Послушай, я давно хотел тебя спросить… — начал он медленно, будто раздумывая, стоит ли заводить этот разговор. — Ты вспоминаешь, что произошло с нами летом?
— Чего это ты вдруг? — искренне удивился Митька. — По правде говоря, стараюсь не вспоминать. А ты?
— А я вспоминаю.
Саня уселся в кресло, задумавшись. Митя, скинув пальто, тоже присел на стул. Неспроста Пижон завел этот разговор. Не смотря на его кажущееся безразличие ко всему происходящему, Саня переживал в глубине души и только Мите, своему лучшему другу, мог поведать о сомнениях и тревогах.
— Мне не дает покоя та картина… Я почему-то больше чем уверен, она уцелела. Хочешь верь, хочешь нет, но, как я уже говорил, я видел Шнура на стройплощадке в тот самый день… А в руках у него был сверток. Это вполне могла оказаться наша картина, а значит…
— Постой, — перебил его Митя, поморщившись, — ты получил травму, и времени прошло уже достаточно. Да и куда же, по-твоему, делся этот сверток после? В больнице мы оказались все вместе в тот день, и у Шнура в руках ничего не было, кроме кепки. В общем, ты напридумывал себе страшных подробностей, как в детективном романе.
— Ну да, — усмехнулся Саня, — дурачок контуженый, что с меня взять? Не веришь — дело твое. А я решил теперь это довести до конца. Я выясню правду и заставлю Шнура рассказать о том, что на самом деле произошло. Кстати, я не верю в случайную гибель Коляни. Такие люди, как он, с жизнью просто так не расстаются, они цепляются за нее всеми руками и ногами, они живучие, как кошки. Наш Коляня, конечно, был человек впечатлительный, но не настолько, чтобы променять свою грядущую пенсию на закрытый гроб из-за… ерунды!
— Смотря что ты называешь ерундой, — заметил Митя.
Справедливость слов Пижона была ему очевидна, но он не видел реальных способов узнать всю правду. Коляни нет в живых, а Шнура не заставишь говорить даже под пытками.
— Я называю ерундой все, что не имеет отношения к вопросам жизни и смерти, — как-то уж слишком мрачно и серьезно отозвался Саня. — Картина та не стоила человеческой жизни, что ни говори. И, если она не сгинула с лица земли по милости Шнура, я клянусь, он за все заплатит!
— Знаешь, на кого ты сейчас похож? — прищурился Митька, глядя на тяжело дышащего друга, глаза которого буквально налились кровью, как у разъяренного быка. — На человека, который жаждет отомстить за личные обиды, прикрываясь благородными целями. Слыхал о крестовых походах? Ничего не напоминает?
— Да, пусть! — продолжал выступать Саня, сдирая с шеи теплый шарф. — Пусть это будет крестовый поход, как ты говоришь. Но я все равно выведу Шнура на чистую воду! И даже ты мне не помешаешь!
— Да я и не собираюсь, — пожал плечами Митя. — Только просто и сам признайся, что дело тут не только в картине или в Гапоне, а еще и…
— Ну?! Говори же, договаривай, раз начал! — Саня громко закашлялся, и кашлял долго, пока обессиленный не откинулся на спинку кресла. — Какие же у меня такие тайные причины воевать со Шнуром?
— Ты сам все знаешь, чего я буду повторять? — начал упираться Митя, сам жалея, что начал об этом разговор.
— Говори! — потребовал Сандро, и под его тяжелым взглядом Митька не смог больше юлить.
— Как на счет… Лены? — не без труда выговорил он ее имя.
— Не понимаю, о чем ты, — сердито буркнул Саня.
— Точно? — Митька внимательно взглянул другу в глаза, но тот отвел взгляд и сразу как-то сник, «воин-крестоносец» несчастный…
— Точно, — решительно кивнул Саня.
— Ну, раз так, то и говорить не о чем.
Митька взял в руки пальто и вышел. Как ни странно, еще минуту назад такой воинственный и решительно настроенный Пижон не бросился его догонять и выяснять до конца, что тот имел в виду. Напротив, он окончательно притих и даже не поднялся с места, чтобы проводить друга.
Август 2005 г., Париж
Такси везло Дмитрия и Катрин мимо Триумфальной Арки по Елисейским полям. Впереди виднелся прозрачный купол Пале Руайяль, было душно и жарко, как всегда в конце лета в это время суток. Солнце едва начало опускаться к западу. До спасительной прохлады оставалось несколько часов, и, если практически все парижане ждали, чтобы эти часы поскорее прошли, пожалуй, единственный человек, готовый продать душу кому угодно за остановку хода времени, молча страдал, наблюдая за естественным движением небесного светила.
Как никогда, Дмитрий желал, чтобы эта жара длилась вечно, чтобы минуты не бежали с неумолимой быстротой, чтобы его жизнь не висела на волоске и не зависела бы от капризов памяти. Ах, если бы он тогда, будучи молодым да ранним, мог знать все наперед! Он бы сам повел собственное расследование, дабы докопаться до истины, разузнать, кто и в чем виноват или не виновен, а главное, где теперь эта чертова картина — в небытии или в жирной, золоченой раме у какого-нибудь нефтяного магната на стенке?
Наконец, такси остановилось возле подъезда. Консьерж вежливо, но с некоторой опаской, которой раньше Дмитрий не замечал, поприветствовал их. У самого лифта, когда зеркальные двери уже разъехались в стороны, консьерж окликнул его.
— Мсье Гордеев, вами интересовался один человек, но он не назвал себя. Я сказал, что вас нет дома, он ушел, не оставив никакого сообщения для вас. Я подумал, вам надо это знать…
— Спасибо, Жак, — кивнул Дмитрий, помрачнев. — Как выглядел этот человек?
Он почему-то подумал, что Жак опишет Рамироса. Лучше бы это на самом деле оказался он. Хотя любой визит сейчас для Дмитрия был бы не желателен: во-первых, это лишняя и нерациональная трата драгоценного времени, во-вторых, теперь ожидать можно было чего угодно, и вряд ли чего-то хорошего.
— Это был европеец, невысокий, светловолосый, — начал припоминать Жак, — худощавый… Нет, скорее, стройный… Ваших лет, может быть, моложе… Элегантно одетый, даже, я бы сказал, дорого… Все. Это все. Да, кажется, ну, мне так показалось… Он говорил с легким акцентом. Вероятно, это был ваш соотечественник, мсье.
— Благодарю вас, Жак. Всего хорошего!
Бешено заколотилось сердце. Может быть, виной тому был выпитый коньяк и крепкий кофе, но, скорее всего, не только это…
Катрин, все это время молча наблюдавшая за ним, прижалась к Дмитрию в лифте и погладила его по плечу, подбадривая. Она все больше входила в роль преданной собаки, сопереживающей хозяину, но не встревающей в ход его мыслей. Словно бы ее и не было рядом. Впрочем, не удивительно — случай на кладбище настолько поразил девушку, что теперь она даже и не пыталась высказывать свое мнение.
Войдя в квартиру, не снимая туфель, Дмитрий повалился на диван, прикрыв глаза ладонью.
— Катрин, принеси воды! — крикнул он, не узнав свой голос.
За те несколько часов, как в его дом пришел загадочный Рамирос, Дмитрий постарел на десяток лет. Теперь его не волновали ни соблазнительные прелести Катрин, ни ароматные французские булочки, ни вид из окна. Все, чего ему сейчас больше всего хотелось — это вернуться на машине времени в далекую юность, разыскать Саню, единственный раз выслушать его без издевки, внимательно, обсудив и взвесив все детали, надавать по шее Шнуру, выбить из него всю правду о картине и гибели Коляни, разыскать Лену, обнять ее крепко-крепко и не выпускать из своих объятий больше никогда. Может, тогда не было бы их роковой встречи здесь, в Париже, такой желанной и такой неожиданной…
— Вот, возьми. — Катрин протянула бокал воды. — Догадываешься, кто это мог быть?
— Нет, — честно признался Дмитрий. — Кто-то из России? Один из моих тутошних знакомых? Понимаешь, девочка, сейчас не тот случай, чтобы приходили просто знакомые поболтать за чашечкой кофе. Я чувствую, этот визит был неспроста. Это или в помощь мне, или на погибель… Третьего не дано. Хотелось бы верить, что в помощь.
— Хорошо, пока мы не знаем, кто это был, ты мог бы рассказать, что было дальше? Но… — Присев рядом на ручку дивана, девушка осторожно, будто боясь надоесть, обняла его за шею и поцеловала в затылок. — Но я вижу, ты устал, ты много выпил, да еще и этот незнакомец…
— Нет, я продолжу, — выпив воду залпом, возразил Дмитрий. — Ерунда. По сравнению с мировой революцией, как говорил мой дед, это все цветочки.
— Господи, какие вы все-таки странные, русские! — не сдержавшись, рассмеялась Катрин. — Прости, прости… Продолжай, прошу.
Зима, 1968 г., Россия
Митьке не пришлось долго объяснять бабушке, куда и зачем он идет накануне приезда родителей, которых не видел весь год.
— Иди, иди, касатик, — махала она на него руками, провожая за дверь. — Друга помянуть — святое дело… Ступай, с богом!
Как и предполагал Митька, в доме Коляни ничего не изменилось с тех пор, как он был у него последний раз, кажется, так давно, что хоть что-то должно было поменяться! Но нет — для этих людей жизнь застряла на месте, увязла в пережаренном жире чугунных сковородок, в паутине и серой пыли отдушин, в потрескавшейся и потемневшей от времени и грязи замазке окон...
В подъезде пахло подгоревшими блинами. Дверь была не заперта. Митька вошел в прокуренный коридор коммуналки, из глубины которой доносилось пьяное заунывное пение. Стало отчего-то тошно на душе, но «святое дело» есть святое дело, как ни крути. Из кухни вышла сестра Коляни, неся двумя руками тяжелую кастрюлю, из которой валил пар.
— А, пришел, — бросила она через плечо. — Проходи за стол.
Она была похожа в этот момент на маленькую женщину. Этот ее деловой не по годам тон, слегка презрительный взгляд, сосредоточенность на важном деле — донести кастрюлю с варевом. Митьке подумалось, что через несколько лет она превратится в такую же клушу, как ее мать, возможно, будет выпивать со своим пьяницей-мужем за компанию, летом лузгать семечки на лавке перед подъездом, развешивать на веревке белье, даже постиранное пахнущее мочой, и орать на весь двор на своих сопливых детей с вечно разбитыми коленками и исцарапанными в кровь руками…
— Здравствуйте, — поздоровался со всеми Митя, войдя в комнату, где было слишком душно и тесно.
Ему не ответили. За столом сидели человек семь, во главе стола — батя с мутным взором, рядом — его супруга все в том же грязном черном платке, в каком была на похоронах, остальных Митька не знал, видимо, то были соседи. На него никто не обратил внимания, только Колянина сестра, проходя мимо, пнула в спину, указывая на свободную табуретку у самого края стола.
Митя сел, налил себе водки, взял остывший маслянистый блин и оглядел присутствующих. Кто-то пел песню, мотив которой был едва узнаваем, кто-то спал, уронив голову прямо на стол. Мать Коляни, остановив на секунду на нем свой затуманенный взгляд, вдруг разрыдалась и запричитала, все оживились, принялись ее утешать, поднялся гам, в котором невозможно было понять ни слова. Выходило, что единственным трезвым человеком, кроме Мити, здесь была эта девчонка.
— На углу сидишь — семь лет не женишься! — фыркнула она, протискиваясь за его спиной с грязными тарелками в руках.
— Сама меня сюда посадила, — буркнул Митя.
— Поди, помоги мне на кухне, — скомандовала девица, кивнув на пустую сковороду рядом с его тарелкой.
Митя быстро выпил водки, закусив блином, и с удовольствием покинул омерзительную компанию. На кухне девчонка открыла форточку, свежий холодный воздух ворвался в прокопченную квартиру, и Митьке стало легче дышать.
— Черте что, а не поминки, — недовольно пробурчал он.
— Они с утра сидят, — презрительно подернула плечами девица. — Дай бог, ночью разойдутся.
— Слушай, как ты тут живешь? — заинтересовался вдруг Митя. — Ты же ведь учишься, поди?
— Конечно, учусь, а ты как думал! — Девчонка снова вздернула нос. — И собираюсь окончить школу, не то, что Колька. Потом в институт пойду, может быть. А может, нет. У меня еще вся жизнь впереди!
— Тебя как звать-то хоть, сопливая? — усмехнулся Митька.
Странно было слышать такие речи от этой бестолочи. Ну, и раз уж поговорить здесь больше не с кем, то можно и заново познакомиться для приличия.
— Сам сопливый! Светка меня зовут. А для некоторых — Светлана Андреевна Попова. Понял? Запомни, кент.
Она скрестила на груди руки и скривила в ухмылке губы. Митьке так захотелось врезать ей по уху, чтобы не зазнавалась, но девчонок не бьют.
— Да уж, было бы о чем помнить, — проворчал он. — Ладно, помяну друга да пойду, нечего мне тут у вас делать.
— Давай.
Светка налила водки себе и Мите в заляпанные стопки и, взяв одну в руку, как-то по-мужицки грубо крякнув, выдула залпом, запихав в рот кусок черного хлеба.
— Не мала ли ты еще — пить-то так? — с укоризной покачал головой Митя. — Тебе сколько? Четырнадцать?
— Шестнадцать недавно было! — с вызовом отозвалась девушка. — Ты не суди по внешности, я очень взрослая. Поживи с мое, повзрослеешь…
Митя рассмеялся.
— Нет уж, спасибо, как-нибудь обойдусь… Пойду.
Он хотел было еще что-то сказать, как-то поддержать Светку, как это делается в таких случаях, но не стал. Отчего-то именно в этот вечер она показалась ему на самом деле взрослой, по крайней мере, не высовывала язык и не обзывалась дураком — и за то он ей был благодарен.
— Митька, слышь? — выбежала за ним в коридор Света. — Ты это… Заходи иногда, ну, там, мать с отцом проведать … Им знаешь как без Коляни плохо… Ты не смотри, что они сегодня пьяные! Батя иногда просыхает, а мамка вообще не пьет, ей денежку зарабатывать надо… Тяжело без Кольки-то…
— А сама учиться задумала! — хмыкнул Митя. — Ну шла бы на фабрику, закончила бы вечерку потом.
— Я сказала, что выучусь. Значит, выучусь, — спокойно и четко повторила Светка, и в темноте ее глаза заблестели какой-то странной решимостью.
— Дело твое. До свиданья.
Митя взялся за ручку двери, но тут Светка вдруг обхватила его руку своей и прислонила ее к своей правой груди. Митька даже и не понял поначалу, на что это он наткнулся — Светкина грудь была совсем подростковой, маленькой и плоской, с торчащим твердым соском. Она отчаянно прижалась к нему всем телом и обвила одну ногу вокруг него, отчего он едва удержался на ногах.
— Сдурела совсем?! — попытался он оттолкнуть Светку, но та крепко в него вцепилась. — Отвали, шалава! Пошла к черту!
Он выкрикивал эти ругательства не злобно, а, скорее, удивленно. Однако Светка повисла на нем, обхватив шею двумя руками, и впивалась в губы, как Митя ни старался увернуться. Он и не подозревал, что эта тщедушная девица может оказаться на редкость цепкой и сильной.
Из комнаты послышались шаркающие шаги, в коридоре замаячил чей-то силуэт. Светка отпустила шею Мити, и ему наконец-то удалось отворить дверь. Пулей он выскочил в подъезд, тяжело дыша, и помчался по лестнице вниз, на ходу вытирая обслюнявленные губы и щеку.
— Зря ты так со мной! — сквозь слезы прокричала ему Светка. — Я могу тебе пригодиться, ты даже не знаешь как! Я знаю кое-что!
Последние ее слова улетели в пустоту, поскольку в тот момент Митька с удовольствием хлопнул подъездной дверью и всей грудью вдохнул морозный свежий воздух, точно выбрался на свободу.
— Сынок! — мать бросилась Митьке на шею, как только он вошел в квартиру.
От нее пахло поездом и духами. Митя с детства любил этот запах, хоть он и не был такими родным, как, например, запах бабушкиной пудры или дедушкиного одеколона. Мамины духи были символом путешествий, дороги, в которой они с отцом проводили большую часть времени. Митя им порой завидовал: они колесят по стране, видят настоящую жизнь, общаются с интересными людьми, а ты варишься в этом маленьком городке, где все друг о друге знают, и так пройдет вся жизнь.
— Ну, как ты тут? — вышел из комнаты отец, как всегда подтянутый, обветренный, с отросшей щетиной на красивом по-мужски лице. — Возмужал, подрос, молодец!
— Готовишься к сессии? — забеспокоилась мать.
— Дайте ребенку хоть раздеться… Заголосили… — бабушка ревностно отстранила родителей от Митьки и сняла с него шапку. — Помянули?
Она нарочно ничего не поясняла родителям, разговаривая с внуком о том, что было понятно только им обоим. Так было всегда, когда мать с отцом приезжали. Бабушка всем своим видом показывала им, что она значит в жизни их сына: она и кормит, и поит, и одевает, и обстирывает его. Все, все на ней одной! Хоть бы оценили. И они ценили, и в два голоса говорили, как они признательны за сына, и что бы они без своих стариков делали! Тогда бабушка смягчалась и рассказывала, что происходит с Митенькой, как учится мальчик, как питается, с кем общается. Митька в таких случаях скрывался у себя в комнате, ибо убежать из дома ему никто бы не позволил, поскольку отец с матерью еще не выполнили свой родительский долг — не отругали и не похвалили его, основываясь на бабушкином «докладе».
— Я писала вам, Коля погиб, — произнесла бабушка, тяжело вздыхая. — Какое горе! Я ведь помню его совсем пацаненком… Ну, как там у них? Все пьют? — сочувственно поинтересовалась она у внука.
— Ну а что ж, конечно, — отмахнулся Митя, вспомнив Светку и брезгливо поморщившись.
— Идите ужинать, за столом поговорим, — позвала всех на кухню бабушка.
Утром, по дроге в институт Митя заметил, что за ним кто-то крадется. То спрячется за дерево, то запрыгнет за угол. Догадаться, кто это, было вовсе не трудно. Он остановился у киоска, якобы собираясь купить газету, и резко обернулся. Светка не успела скрыться.
— Иди сюда, — скомандовал Митя. — Что тебе от меня надо?
— Я тебя люблю, — пробормотала Светка, серьезно глядя на него снизу вверх.
— Сдурела? Много ты в этом понимаешь? — с досадой сплюнул Митька, оглядываясь по сторонам — не увидел бы его кто из знакомых с этой девицей.
— Да уж побольше, чем некоторые! — Светка усмехнулась, но глаза ее были на мокром месте.
— Все понятно, напилась вчера… Иди, отдыхай, красота неземная. — Митя развернул ее за плечи и слегка подтолкнул, но девица вывернулась и снова преградила ему дорогу.
— Глупый ты еще. — Она старалась казаться взрослой, но голос срывался, а губы подрагивали, будто она вот-вот расплачется. — Если будешь меня любить, я тебе могу такое, такое рассказать…
— И что же, например? — Мите опостылел этот пустой разговор, хотелось поскорее избавиться от Светки, тем более он уже почти опаздывал на зачет.
— Ишь, какой хитрый, — прищурилась Светка, приободрившись. — Ты меня полюби сначала, а потом узнаешь, что я знаю про Кольку и про вашу дурацкую тайну!
Она резко развернулась и удрала. А Митя так и остался стоять на тротуаре, почесывая затылок и не сводя глаз с угла, за которым скрылась Светка.
Все время в институте Митя просидел как на иголках и чуть не засыпался, забыв ответ на элементарный вопрос. Преподаватель поставил «зачет» только лишь потому, что студент Гордеев показал отличные знания в течение семестра, и какая муха его теперь укусила — науке неведомо. Да и сам Митя не мог объяснить себе этого. Впервые ему страстно хотелось видеть Светку, даже более чем кого бы то ни было, даже больше, чем Лену…
После занятий он со всех ног бросился к ней домой. Взбежав по ступеням на третий этаж, он нажал на звонок дважды. Светка долго не открывала, Митя уже было отчаялся, одаривая ее всеми известными ругательствами про себя, но тут дверь отворилась.
— Проходи, — победоносно поведя плечами, промолвила девчонка. — Так бы сразу.
Она развернулась и направилась в комнату, пошло виляя бедрами, и Митя поплелся за ней, не веря в происходящее. Естественно, в их комнате никого не было. Следы вчерашних поминок были тщательно прибраны, комната долго проветривалась, и было слишком холодно, но, не смотря на это, запах перегара и курева, которым пропитались даже обои, не улетучивался. Грязные занавески на окне взвились вверх от сквозняка и опустились, когда Светка заперла на ключ дверь.
— Ну? — буркнул Митька. — Говори, что знаешь.
— Неужели ты так быстро в меня влюбился? — хохотнула девчонка.
— Ты совсем с ума сошла?! — взбесился Митя. — Я не собираюсь тут с тобой шуры-муры крутить. Говори, а то хуже будет.
— А ты мне не угрожай! — в тон ему ответила Светка. — Ну ты и дурак! — она фыркнула и повалилась ничком на кровать, хохоча. — Не будешь меня любить — скажу всем, что ты меня изнасиловал! И соседи подтвердят, я же орать стану! Все, тюрьма — твой дом родной!
Она смеялась, катаясь по кровати, а Митькины уши холодели. Ну и дурак же он на самом деле! Так легко попасться… Эта ненормальная способна на все, от нее ожидать можно и этого, не врет ведь, так и сделает. Упрячут его ни за что, ни про что… Была — не была!
— Ладно, Светк, ну ты что? Успокойся, давай поговорим, как взрослые люди. Ну, вставай, поднимайся.
Митя подвинул ей стул, сам сел на другой. Но Светка, развалившись на кровати, похлопала по покрывалу, подзывая его к себе.
— А то закричу, — предупредила она, видя, как Митька скривился.
Вздохнув, он перебрался на кровать, но сел с краю, отодвинувшись от девицы подальше.
— Не тяни время. Быстрее расскажешь мне все, что знаешь — быстрее у нас с тобой все будет, — не веря, что способен такое произнести, пообещал Митя.
Светка опешила.
— Ладно, — растеряно проговорила она, — а ты не врешь? Ты хочешь меня целовать и…?
— Хочу, хочу, — занервничал Митя. — Ты не представляешь, как хочу. Ну, не тяни резину, рассказывай, а то расхочу.
Ему все больше нравилось шантажировать эту зарвавшуюся девчонку, видя как она из хищницы превращается в жалкую жертву. Нашла с кем тягаться, сопливая!
— Ну, короче, — начала неуверенно Светка, — перед тем, как пропасть, Колька притащил домой какой-то сверток. А потом они со Шнуровым долго сидели у нас на кухне и что-то обсуждали. А потом Шнуров ругался на Кольку матом, они чуть не подрались… А потом Колька пропал. Я по всей квартире рыскала, но ничего не нашла. И что было в том свертке, не знаю.
— А чего ты там про нашу тайну говорила? — насторожился Митя.
— Да ничего. Я просто подумала, этот сверток и есть ваша тайна. Колька мне рассказывал иногда, что вы там собираетесь, какое-то общество у вас тайное есть…
— Вот трепло! — Митя смачно выругался. — Что он еще говорил?
— Ничего! — обиделась Светка. — Будешь ругаться, вообще ничего больше не скажу.
— Ой, какие мы нежные, — передразнил он ее. — Как выглядел тот сверток?
— Ну, как труба… Ты с такой в свой институт шастаешь, — надула губы Светка. — Я видела…
— Точно такого же размера, как тубус? — Митя развел в стороны руки, показывая величину.
— Ну нет, — неуверенно покачала головой Светка. — Поменьше… раза в два.
— Черт! Ты можешь определиться?! — вскричал Митька, но тут же осекся. — Прости.
— Не любишь ты меня, — заныла Светка, и тут же ее глаза и кончик носа покраснели.
— Да люблю, люблю, — поморщился Митя. — Это все?
— Поцелуешь меня — кое-что еще скажу! — кокетливо поправила рыжую прядь волос Светка, шмыгая носом и подлезая ближе к Мите.
— Давай потом, а? — брезгливо отстранился он от нее. — Такого уговора не было.
— А теперь есть! Или целуешь, или я кричу и зову соседей.
Митя снова выругался, и сморщился так, будто целиком съел лимон. Светка забралась к нему на колени, как на стул, лицом к лицу, и схватила за уши, точно боясь, что он вырвется. Митька закрыл глаза и молил всех святых, чтобы мерзкая Светка, от которой пахло потом и кислыми щами, провалилась сквозь землю. Меж тем девица разинула несвежий рот и приблизила его к Митиным губам, которые он плотно сжал, чувствуя себя последним идиотом.
Как же было хорошо, когда его поцеловала Лена! Правда, он стоял болван-болваном… Теперь бы уж он ее ни за что бы не отпустил! Он бы крепко прижал ее к себе, зарыл бы пальцы в ее волосы, прохладные снаружи, а ближе к коже такие теплые, добрался бы до затылка, и, пока они целовались, легонько царапал бы за ушками, наслаждаясь тем, как она урчит от удовольствия…
Увлекшись своими фантазиями, Митя не заметил, как проделывает все то же, но только со Светкой, которая извивается на нем, точно кошка и самозабвенно гладит своими грязными руками с нестриженными ногтищами по его спине…
Очнувшись, Митька попытался содрать ее с себя, но не тут-то было. Сильное возбуждение, давшее о себе знать с мучительно сладостной силой, не осталось незамеченным Светкой. Не раздумывая, она полезла к нему в штаны, дрожащими пальцами расстегивая пуговицы на ширинке. Ее рот жадно ловил его губы, и Митя уже не соображал, что делает. Точно во сне, он схватил Светку в охапку, перевернул на спину и сам навалился на нее, порывисто целуя в шею, в губы, в грудь, срывая старенький замызганный халатик, майку и обнажая ее острые плечи, по-детски незрелую, но возбужденную грудь.
Светка и сама испугалась того, что происходит. Когда Митя остался в одних трусах, она вдруг натянула на себя покрывало и затаилась, как мышка, с ужасом глядя на его член, торчащий колом под ситцевыми «цветочками». Митя тоже замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. То, что происходило с его телом ниже пояса, не позволяло разуму работать в должном режиме. Волосы Светки растрепались по плечам, губы, обветренные и потрескавшиеся, а оттого зацелованные в кровь, горели на ее бледно-конопатом лице, а в глазах горела сумасшедшая искра. Она будто боялась и ждала от него решительного действия. А Митя ждал, что тело успокоится, но оно уже не подчинялось ему. Оно с дикой силой хотело женского тела, и он поддался желаниям плоти.
Митя стянул с себя трусы, шмыгнув под покрывало, и притянул к себе дрожащую Светку. Теперь они вместе пахли одинаково — потом, страстью, грязным бельем, на котором валялись, еще черт знает чем — но теперь это было не важно. Он нащупал рукой Светкины трусики и попытался их снять, но она остановила его руку.
— У тебя это уже было? — прошептала она, серьезно глядя на него в упор, так приблизив свои глаза к его, что Митька будто видел четыре ее глаза.
— Нет. Но разве это важно? А у тебя?
— Было, — быстро пробормотала Светка и позволила таки снять с себя трусы.
Митька даже не хотел на них смотреть, он сбросил их с кровати на пол, и окончательно потерял рассудок. Там, где блуждала его рука, было горячо и влажно. Больше он ничего не хотел, только лишь попасть внутрь женского тела, и не важно, кому оно принадлежит. Светка застонала, выгибая спину и приподнимая зад. Митя нащупал направление, куда следует двигаться и, подчиняясь первобытным инстинктам, резко вошел в нее. Светка заорала, на секунду оглушив его. Он и не понял, отчего она закричала, и с силой, словно заведенный, принялся двигаться в такт своему бешенному сердцебиению, а Светка глухо орала, сама зажимая свой рот обеими ладонями, и плакала. Крупные слезы катились из ее зажмуренных глаз, только Митьке это было все равно.
Очень скоро он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, а точнее, кровать исчезает, и он летит в бездну. Летит один, ему безумно хорошо, и никого нет рядом.
— Дурак! Идиот! Ненавижу тебя! — услышал он Светкины рыдания и очнулся. — Сволочь! Гад! — захлебываясь в слезах, корчилась она на кровати, прижимая ладони к тому месту, где он только что побывал.
— Ты чего? — опешил Митя, садясь на кровати.
— Я девочка… была! Понял?! — выкрикнула Светка и снова заскулила.
Только теперь Митя заметил, что между пальцев у нее сочится кровь, такая алая, что у него самого в глазах покраснело и слилось в багровую пелену.
— А ты чего не сказала-то? — Он услышал свой голос, далекий и чужой, точно за него говорил кто-то другой. — Ты же говорила, у тебя уже все было…
— Больной! А сам ты не почувствовал ничего?!
— Нет… Ну, почти ничего… Я думал, так и должно быть…
Митьке вдруг стало тошно, как после перепоя, голова раскалывалась. Захотелось сгрести в кучу свои вещи и убежать в чем мать родила с этой грязной постели, теперь запачканной кровью, из этой квартиры, прочь, прочь… Но Светка плакала, как ребенок, перестав кататься по кровати, уткнувшись лицом в подушку, и он отчего-то не мог оставить ее в таком состоянии после того, что между ними произошло.
Он уж и забыл, зачем пришел сюда, ради чего поддался соблазну, как это все, в конце концов, вышло.
— Родители-то когда придут? — на всякий случай поинтересовался он.
— Завтра, — огрызнулась Светка сквозь слезы. — Смена у них. Не волнуйся, не засекут тебя.
— Я и не боюсь, — соврал Митя. — Слышишь, а чего теперь будет?
Этот же вопрос он задал Лене. Как давно это было! Как же все было иначе, чем теперь!
— Вот ты болван! — вновь разозлилась Светка, перестав скулить. — Ребенок может быть, а я несовершеннолетняя. Или женишься на мне, или статья.
Мите стало совсем плохо. Теперь его состояние не шло ни в какое сравнение даже с похмельем. Это было похоже на смерть, вернее, на агонию.
— Да не бойся, если что, аборт сделаю. Нужен ты мне, — как-то слишком устало и по-взрослому произнесла Светка, доставая сигарету из ящика тумбочки.
Она уже не всхлипывала, лишь молча затянулась и отбросила пачку на тумбочку. Митя захотел умереть, чтобы эти жуткие ощущения полного краха всей жизни наконец прекратились.
— Да, кстати, если тебе это еще интересно, — выпуская дым, небрежно заметила Светка, как-то сразу, в отличие от Митьки, успокоившись, — после того, как Колька пропал, в то самое время, когда его искали, однажды я осталась одна ночевать. Родители были в ночную смену. Так вот, ночью кто-то приходил. Влез в окно. Мне было так страшно, что я замерла и лежала, ни жива, ни мертва, думала, крышка мне. Но этот кто-то на меня не обращал никакого внимания. Он порылся в шкафу, что-то достал оттуда и вылез в окно. Утром я проверила вещи — все было на месте.
— А ты хотя бы догадываешься, кто это мог быть? — не попадая зуб на зуб то ли оттого, что рассказывала Светка, то ли оттого, что может теперь случится с ним по его же вине, уточнил Митя.
— Че мне догадываться? — в своей обычной манере фыркнула Светка. — Знать не знаю, темно было, да и я под одеяла от страха забралась. Может, подумали, нет никого…
— Не врешь?
— Вот те крест!
Светка истово перекрестилась, сложив щепотью три пальца, на которых засохла кровь. При этом покрывало, которое она придерживала, съехало с плеч, открыв взгляду жалкую грудь. Митя передернулся, не понимая, как мог себя так распустить, что набросился на это подобие девушки. На душе было гадко. Он отвернулся и принялся одеваться, стесняясь Светки.
— Ты придешь еще? — подняв с пола и накинув на себя мятый халатик, умерив гонор, неожиданно жалобно спросила она, когда Митя нашел на столе ключ и вставил его в замочную скважину.
— Нет, — отрезал он и вышел, не обернувшись.
Глава 8. Коляня
Август 2005 г., Париж
В дверь позвонили. Дмитрий вздрогнул: он ждал и боялся этого звонка. Катрин пошла открывать. Ей начинало казаться, будто все, о чем говорил Дмитрий, происходило и с ней самой. Поначалу девушка относилась к его рассказам несерьезно. Она слушала своего странного русского в пол-уха, лишь бы ему было с ней хорошо. Даже потом, когда в глазах Дмитрия Катрин впервые увидела неподдельный страх, еще не могла до конца осознать всю важность его положения и значимость этой истории. Она не знала, с чего все началось, рассказ затеялся с середины, по ходу Дмитрий что-то припоминал, возвращался к началу, перескакивал на некоторое время вперед… Постепенно Катрин стала понимать, кто есть кто. Ей даже казалось, она чувствовала то же, что чувствовал Дмитрий много лет назад, когда ее еще и в помине не было. Он прекрасный рассказчик. Катрин любовалась им, пока он говорил. Она наслаждалась каждым движением его губ, каждым взмахом ресниц, каждым изменением морщинок вокруг глаз…
И вот, сейчас что-то должно случиться в его жизни. Она это отчетливо ощущала, чувствовала, как японские рыбки предчувствуют землетрясение. Мало того, она явственно ощущала, что нужна ему как никогда ранее. Он хотел ее больше, чем всех остальных женщин — он хотел, чтобы она не покидала его. И Катрин сделает все, что от нее зависит, лишь бы он был счастлив, сколько бы ни оставалось ему жить.
Дмитрий замер, прислушиваясь. Щелкнула входная дверь, Катрин поприветствовала гостя и спросила, кто он и зачем пришел, как было принято. В ответ раздался незнакомый мужской голос, Дмитрий не уловил, был ли он с акцентом или нет, но это явно не Рамирос — его голос он бы узнал теперь из тысячи.
Катрин прошла в гостиную и, сложив на передничке руки, спокойно произнесла:
— К вам мсье Титов. — И едва заметно повела бровью, взглядом спрашивая, знает ли он гостя.
Дмитрий не ответил на ее немой вопрос, не успел, поскольку вошедший в комнату обратился к нему по-русски:
— Добрый день, извините, что без предупреждения.
— Чем обязан?
Дмитрий поднялся, всматриваясь в лицо незнакомца. Оно то казалось ему известным, то совершенно чужим. Может быть, они были когда-то знакомы…
— Я бы хотел с глазу на глаз…
Гость покосился на Катрин, терпеливо стоящую в дверях и ожидающую распоряжений. Девушка все поняла без лишних слов и хотела удалиться, но Дмитрий задержал ее.
— Катрин, останьтесь. Видите ли, — он обратился к мсье, — эта девушка… Впрочем, это совсем не важно, но она останется здесь.
Взглядом он ободрил ее, и, когда Катрин опустилась на диван чуть поодаль от него, как того требовали приличия, успокоился. Сейчас без нее он чувствовал бы себя слишком одиноким, и это было бы невыносимо.
— Хорошо, — после недолгого колебания согласился мужчина. — Как вам будет угодно. Да чего уж там… — Он вдруг улыбнулся, скривив губы в ухмылке, и у Дмитрия потемнело в глазах. — Ну, здравствуй, Митька!
— Коляня?! — выдавил тот из себя, словно у него пересохло в горле. — Господи! Я сплю?! Я уже на том свете?!
— Нет, Митька, это я все еще на этом, — не без грусти произнес Коляня, которого было не узнать, если бы не эта его коронная ухмылка.
Если бы Дмитрию кто-нибудь сказал, что их дурачок Гапон, останься он в живых, станет респектабельным господином, объявится в Париже в костюме от Армани, будет блистать голливудской улыбкой и иметь белокурую шевелюру вместо вечно взъерошенных рыжих патл?.. Да Митька бы плюнул в глаза такому выдумщику! Впрочем, никто тогда и не подозревал, что и он, простой парень из провинции будет ворочать миллионами, заставляя толстобрюхих богачей трепетать в ожидании его вердикта…
— Катрин, это Коляня, — рассеянно, не то радостно, не то испугано обратился Дмитрий к девушке, и та безмолвно всплеснула руками, уставившись на Гапона, точно увидала привидение.
Он не обернулся. Каким невежей был, таким и остался, — заметил про себя Дмитрий. Видать, горбатого и могила не исправит.
— Да я все понимаю, — снисходительно произнес новоявленный Коляня, — в это трудно поверить, но я живой, такой же живой, как и ты…
— О нет, не зарекайся, — нервно рассмеялся Дмитрий. — На данный момент неизвестно, кто из нас живее. Мне, к примеру, осталось… — Он что-то прикинул в уме. — Осталась уже пара суток.
— Что с тобой? — искренне встревожился Николай. — Ты болен?
— Ты не поверишь, но сейчас я здоровее, чем когда-либо, и умирать не собирался еще вчера утром. Однако так решил не я. И теперь тебе представится счастливая возможность побывать на моих похоронах и поминках, как я когда-то был на твоих… Можно сказать, будем квиты.
— Не совсем, — возразил Николай. — На моих поминках наверняка был пьяный балаган, а на твоих будут кормить устрицами и черной икрой…
— Мы не о том, — перебил его Дмитрий, передернувшись. — Я не могу взять в толк… Каким образом ты воскрес? Это же… Абсурд! Мы хоронили тебя… Твое тело опознали…
— Кто? — резко перебил его Николай. — Тебя лично вызывали на опознание? Ребят вызывали?
— Нет, но…
— Вызывали пьяного батю, который с нетрезвых глаз подтвердил все, что ему указали. А милиции надо было это дело закрыть, вот они и прикрутили к нему первый попавшийся труп. А может, сами его и подбросили, убив двух зайцев: и меня «нашли», и очередной «вияск» закрыли.
— А записка? Ты написал ее, разве не рассчитывая свести счеты с жизнью? Что это было, как не предсмертное послание?!
— А, записка… — Николай потер подбородок, чему-то улыбаясь. — Да это я так, струхнул, честное слово. Стало мне не по себе от тайн наших мальчишеских, захотел сбежать подальше, да так, чтобы не нашли. Но далеко не сбежал, пришлось прятаться в городе, четкого плана у меня не было, а был один лишь животный страх.
— А где ты был все это время, чертяга?! — все еще не веря своим глазам, воскликнул Дмитрий. — Катрин, у нас остался коньяк? Черт! Ну неси же скорее, что ты уселась как вкопанная?!
— Да понимаешь, я решил, что это все мне на руку. Услышал, будто по городу ходили слухи, что нашли мой «труп», и подумал, как здорово, ведь я смогу теперь начать жизнь заново.
— Но где ты шатался больше месяца без документов, без работы, без крыши над головой?! А потом? Куда ты подевался после похорон? И как, черт тебя подери, ты смог забыть нас, твоих друзей?! Ведь ближе нас у тебя никого не было!
Катрин наливала коньяк и пристально смотрела на Дмитрия, но он не обращал на нее внимания. Она перестала для него существовать. Все, что сейчас было важно — это Коляня. Дмитрий знал: он не напрасно появился в его жизни именно сейчас. Вместе они разгадают загадку этой проклятой картины. Это его шанс на выживание!
— Я решил покончить с прошлой жизнью окончательно. А вы, извини, были частью той жизни, с которой я страстно хотел расстаться, и обстоятельства тому способствовали. Где я скитался? Лучше не спрашивай. Такому никчемному человеку, каким тогда был я, не трудно найти себе компанию, в которой никто ни о чем не спрашивал, но и помереть с голоду не давали. Шаромыжничал, воровал, пытался выжить и стать без лица, без прошлого, без будущего, человеком вне общества. Удалось, видишь ли…
— С каким удовольствием… ты просто не представляешь, Коляня, с каким огромным удовольствием я пью за твое здоровье! — Дмитрий поднял свой бокал. — Будь здоров и живи сто лет! За тебя!
— За нас, — поправил его Николай и залпом выпил. — Так вот, пришлось мне начинать все заново, впрочем, начинать-то было нечего, я ж не жил тогда. Что это была за жизнь? Отец пил по-черному, мать пила, пусть меньше, но на ней это сказывалось тяжелее, она ж еще и работала, в отличие от отца-инвалида. Сестра… — Николай тяжко вздохнул. — О Светке вообще говорить не могу.
Дмитрий тяжело вздохнул, но не стал перебивать Николая.
— Что еще… — продолжал он. — Единственное, о ком я сожалел, и искренне сожалел, были вы двое: ты и Саня. Но и о вас я смог заставить себя забыть. Признаюсь, чего мне пришлось хлебнуть — никому не пожелаю. Я был никем, когда жил с родичами, а стал еще меньше, я стал не просто нулем, минус пять я стал, вот что!
Оба мужчины грустно рассмеялись, вспомнив былые юношеские забавы.
— Ты хочешь сказать, что опустился на самое дно?
— Да, Митя, да… Знаешь, когда попадаешь в водоворот, надо нырнуть еще глубже, а потом резко — в сторону. Так я и сделал. Чисто инстинктивно. Ты же знаешь, каким живучим я был, таким же и остался, можешь быть уверен. И доказательством тому то, что ты сейчас видишь перед собой — не бомжа, не пьяницу, каким я легко мог бы стать, пойдя «по стопам» родителей. Я мог бы сейчас мотать срок. Хотя, свое я уже отмотал… — Николай помрачнел. — Не об этом мы сейчас. Ты-то как?
— Да как видишь, — усмехнулся Дмитрий. — Без прикрас…
— Какие уж тут прикрасы! — протянул Николай. — Все вижу, знаю, понимаю… Тебя не сложно было найти, не удивляйся. Среди моих знакомых много почитателей искусства, а в их среде ты — персона грата. Как ни сбегал я от прошлого, а оно само нашло меня.
— Вот и я о том же сейчас думаю. — Дмитрий поставил на столик пустой бокал. — Ты знаешь, это безумное прошлое могло бы стать самым лучшим воспоминанием для всех нас, если бы не та недетская тайна. Между прочим, я сейчас как раз решаю эту задачку. И если не решу ее через два дня, моя шутка про похороны может перестать быть смешной…
— Расскажи, что случилось, — попросил Николай.
Его заинтересованность была настолько искренней, да и неожиданный визит «с того света» растревожил в душе лучшие чувства, воспоминания об их бескорыстной дружбе, о светлых днях, что Дмитрий на некоторое время позабыл о неизбежном. Но теперь-то им нечего бояться! Они снова одна команда! Хоть и в усеченном варианте…
Зима 1968-1969 г г., Россия
— У тебя гости, — огорошила мать, когда Митя вернулся от Светки.
— Кто?
Стараясь не смотреть ей в глаза, Митька снимал ботинки в коридоре. Только этого еще не хватало! Если пришел Сандро, он пошлет его ко всем чертям — не то сегодня настроение, чтобы решать его задачки.
— Здравствуй, Митя, — вместо ответа матери услышал он знакомый нежный голос. — А я тебя жду.
— Привет, — кашлянул он, распрямляясь. — Мама, это Лена, познакомьтесь.
— Ну, конечно же, мы познакомились, улыбнулась мать, заговорщически глядя на Лену. — Не буду вам мешать.
Они прошли в Митину комнату, где было непривычно чисто — мама постаралась. Митька аккуратно присел на краешек кровати, словно не у себя дома. Лена расположилась за письменным столом, сложив руки, точно школьница. Мите было стыдно смотреть на нее. Ему казалось, стоило им встретиться взглядом, и Лена все поймет про него: где он был, с кем, чем занимался. Он тайком оглядел себя, все ли в порядке, боясь, что на рубашке или штанах остались следы безумного поступка. Но Лене, казалось, было все равно, как он выглядит.
— Митя, — наконец, начала она, — я пришла пригласить тебя к нам на Новый Год. Твоя мама не против. Я знаю, ты давно не видел родителей, и вообще Новый Год — это семейный праздник, но… — Она замялась. — Мне бы очень хотелось видеть тебя у нас. Папа много слышал о тебе… — Лена снова замолчала, слегка покраснев. Такой смущенной Митя никогда ее не видел.
— Это забавно… — усмехнулся он, представив, что именно могла рассказать о нем Лена своему отцу.
То, как впервые встретила его в овощном и усомнилась в его умственных способностях? Или как столкнулась в больничном коридоре, когда он ни с того, ни с сего принялся дико ревновать девушку, которую видел второй раз в жизни, и тем самым подтвердил репутацию осла? Или, может быть, как поцеловала его после катка, а он не отреагировал? Так или иначе, похвастаться Митьке перед родителями Лены было нечем. Он-то хорош, а она? Снова неприятно кольнуло под лопаткой, когда он вспомнил о терзаниях Шнура. Нет, это все же была не та Лена… Не та, которую он знал и видит сейчас перед собой.
— Так ты придешь? — Девушка с надеждой посмотрела на Митю.
— Конечно, Лена, приду, — ответил он, неожиданно для себя решительно. — Завтра в десять я буду у вас.
Он проводил ее в коридор и, когда подавал шубу, Лена провела ладонью по его руке, но не изменилась в лице. Митя после еще долго не мог уснуть и все гадал, нарочно ли сделала это Лена, или так вышло случайно, и она сама не заметила. О Светке он старался не вспоминать.
На следующий день, в канун Нового Года, ровно в половине девятого вечера пришел Сандро. Все еще обмотанный теплым шарфом, но уже не сипящий, он галантно поздравил Митиных женщин: маму и бабушку, поцеловав обеим ручки, трижды обнялся с дедом, пожал руку отцу и прошел в комнату Мити, сев на то самое место, где вчера сидела Лена.
— Ты собираешься в гости? — поинтересовался Сандро, наблюдая за Митиными метаниями, который никак не мог подобрать к костюму галстук.
— Как же ты это заметил? — съехидничал Митька. — Да, знакомые пригласили.
Ни за что на свете он не рассказал бы Сане, кто его пригласил. Не потому, что не хотел обидеть друга, а просто… Нет, Митька не мог найти другого объяснения. Если бы перед ним сейчас сидел не Пижон, еще не оправившийся после болезни, а кто-то другой, у кого бы ему удалось таки отбить девушку, он непременно сообщил бы об этом и насладился бы замешательством и смущением бывшего соперника. Но ведь это был Саня!
И пока Митя рассуждал про себя о благородстве и чести, Сандро вдруг произнес совершенно спокойным, ровным тоном, без тени неприязни:
— Передавай Лене от меня большой привет и поздравления с Новым Годом.
Митька остолбенел, так и не дотянув узел галстука до воротничка.
— Так ты знаешь? — не удержался он. — Как?!
— Не сложно догадаться, — пожал плечами Сандро, и впервые за вечер в его голосе послышались едва уловимые нотки сожаления. А может быть, Митьке это просто показалось. — Ты светишься от счастья, а таким я видел тебя всего несколько раз — именно в те моменты, когда ты смотрел на Лену. Тебе казалось, никто не замечает, а у тебя на лице было написано жирным шрифтом: я влюблен.
Саня выставил вперед руку и изобразил, будто пишет в воздухе мелом, как на школьной доске.
— Хорош издеваться, — покраснел Митька. — Ну что с того? Можешь не верить, но она сама вчера пригласила меня, я не…
— Зря оправдываешься, — перебил Саня. — Я искренне рад за тебя и желаю счастья. Что же, ты думаешь, после этого мы перестанем быть друзьями? Из-за девчонки? Ты же не перестал со мной знаться, когда Лена была со мной… — Саня вздохнул. — Была…
— Ну вот! — воскликнул Митька, отчаянно развязывая и срывая с шеи галстук. — Еще не хватало! Ну, хочешь, я никуда не пойду? Давай напьемся вдвоем и пойдем на площадь орать песни, как в прошлом году, помнишь?
— Нет, не вспоминай! — рассмеялся Пижон. — Мне до сих пор за себя стыдно. Да и были мы вчетвером тогда… Так что все верно, ступай к Лене, раз она сама тебя пригласила. Люди ждут, нехорошо получится. С наступающим тебя, друг. Кстати, песенка хорошая, мы, помнится в том году ее и пели под елкой…
И Сандро тихонько запел, голос и слух у него были идеальными:
— Друга не надо просить ни о чем, С ним не страшна беда. Друг мой — третье мое плечо — Будет со мной всегда. Ну а случится, что он влюблен, А я на его пути… Уйду с дороги — таков закон: Третий должен уйти... Удачи!
Саня ушел. Митька, тяжело вздохнув и еще немного чувствуя себя предателем, побрызгался новым одеколоном, подаренным родителями, и отправился знакомиться с родителями своей Елены Прекрасной, простив в конце концов себе, ей и остальным все, что могло, но не должно было омрачить эту замечательную, праздничную ночь.
Дом, где жила Лена, был большой, с парадным подъездом, «сталинский». В подъезде пахло пирогами и елкой. Между лестничными пролетами в решетчатой клетке то спускался, то поднимался грузовой лифт. Его двери хлопали, слышался беззаботный смех, люди спешили в гости, их радостно встречали хозяева, Новый Год приближался.
На лестничной клетке возле квартиры Лены в цинковом ведре стояла небольшая украшенная «дождиком» елка. Митя освободил от газеты заготовленную коробку конфет и позвонил. За дверью послышалось цоканье каблучков, и Лена появилась на пороге такая нарядная, что у Митьки от восхищения перехватило дыхание. На ней было кремовое платье с коричневым бархатным пояском на талии, и такая же лента, стягивающая волосы надо лбом. На шее была перекинута шарфом серебристая мишура.
— Здравствуй. С наступающим. Это тебе, — проговорил он, протягивая конфеты.
— Спасибо, — кокетливо чуть присела девушка, — проходи, располагайся, мы уже все за столом, папа собирается проводить старый год.
В комнате, что была видна прямо из коридора, красовался накрытый стол, ломящийся от разнообразных закусок в хрустальной посуде. Гостей было человек двадцать, Митя понял это, прикинув, сколько пар обуви стояло в коридоре. Стало как-то не по себе. Признаться, он предполагал, что это будет тихий семейный праздник: Лена, ее отец, может быть, мать, о которой она, кстати, не говорила ни слова, и он, Дмитрий Гордеев собственной персоной.
— Знакомьтесь, это Дмитрий Гордеев, — представила его гостям Лена, когда они вместе вошли в столовую.
— С наступающим, товарищи. — Митя кашлянул, ища глазами главу семьи.
— Пойдем, посажу тебя рядом с папой, — шепнула Лена и кивнула на противоположный край длинного, во всю комнату стола.
Задвигали стулья, чтобы пропустить к столу вновь пришедшего, домработница принесла приборы.
— Папа, познакомься… — торжественно произнесла Лена, и тут Митя громко икнул от неожиданности.
Ему протягивал руку и улыбался, шевеля буденовскими усами, тот самый дядя, что обыграл их со Шнуром в «минус пять», майор, отпустивший его из отделения с миром…
«Попал», — подумал Митя, пожимая горячую массивную ладонь отца Лены.
— Здравия желаю, товарищ майор, — пробормотал он, видя, что и тот его без труда признал.
— Да не майор уже, подполковник, — поправил его мужчина. — Егор Степаныч Плясовой. Будем знакомы. Ну, что же вы, молодой человек, растерялись? Не смущайтесь, присаживайтесь. Лена, ухаживай за гостем!
Егор Степаныч налил шампанского себе, Мите и встал. Все притихли, точно по команде.
— С наступающим Новым Годом, дорогие товарищи, любимые друзья! — провозгласил подполковник. — Провожая старый год, хочу пожелать всем нам, чтобы печали и огорчения, если они были, остались бы в году уходящем. Но это еще не все, — остановил он жестом нетерпеливо потянувшихся чокаться. — Давайте оглянемся назад и вспомним не только свои ошибки, но и победы, достижения, успехи. Уверен, их было немало у каждого из нас. Так пусть же они преумножатся в следующем году, а пока выпьем за то, что было!
Раздался звон хрустальных бокалов и одобрительные реплики. Майор залпом осушил свой бокал, отер усы и уселся на место, подмигнув Мите. Тому же было не по себе. Если вспомнить его встречи с отцом Лены, то выходило, что гордиться Дмитрию Гордееву особо нечем. И взять с собой в новый год ему абсолютно нечего. Разве что дать обещание больше не играть в «минус пять» и не попадать в кутузку…
При мысли о милиции у Мити похолодел затылок. Что могло бы быть, попадись они при выкупе картины? Страшно представить, что случилось бы, если бы Сандро не просто ранило, а убило бы на стройке? И чем бы закончился вчерашний вечер у Светки дома, если бы Митя не поддался на ее провокацию. Впрочем, пока неизвестно, чем он вообще для него обернется…
Пока Митька сосредоточенно поглощал салат, вспоминая свои грехи, как на исповеди, Егор Степаныч, прищурившись, наблюдал за ним. Казалось, подполковник читает Митины мысли. Заметив его взгляд, Митька поперхнулся и закашлялся.
— Да куда ж вы спешите, молодой человек? — по-доброму пожурил его мужчина, хлопая широкой тяжелой ладонью между лопатками. — Все жить торопитесь. Эх, молодежь, другое вы поколение, другое, непонятное. Учить вас жизни, да учить.
— Папа, — остановила его Лена. — Не смущай Митю. Видишь, он и так скован.
— Ничего, сейчас пропустим еще по бокальчику, и все станет на свои места, — пообещал подполковник.
На какие места, и что станет, Митя так и не понял. Гости выпили снова и пошли танцевать. Для танцев была отведена другая комната, просторнее и светлее столовой. В ней стоял рояль, несколько диванчиков, висели картины в массивных рамах.
— Твой отец разбирается в искусстве? — поинтересовался Митя, кивая на стены и снова чувствуя холодок в затылке, словно эти стены потихоньку начали сползаться.
— Не сказала бы, что разбирается, — пожала плечами Лена, — но ценит. Не знаю, каким образом попадают в дом эти картины и что они собой представляют, но полагаю, имеют какую-то ценность. Отец раньше служил в таможне, оттуда и повелось. Первую картину он принес в дом, когда была жива мама…
— Она давно… умерла? — Мите стало очень жаль Лену и даже ее отца.
Вокруг них танцевали гости, им не было дела до переживаний самой чудесной на свете девушки.
— Да, давно, — кивнула Лена в ответ. — Мне было года четыре, я уже плохо помню то время. Папа говорит, у меня произошла блокировка памяти — я помню только хорошее. — Лена улыбнулась. — Но я и сама психолог, поэтому могу подтвердить — есть такое дело. Знаешь… — Она потянула Митю в сторонку, за рояль. — Когда я наблюдала Сашу… — Девушка вскинула ресницы, внимательно взглянув на Митю, точно пытаясь понять, что он почувствовал при этом, и снова опустила их. — Я заметила за ним ту же особенность. Его память заблокировала болевые моменты, позволив сосредоточиться на каких-то незначительных вещах. Возможно, именно поэтому он так быстро встал на ноги, и это хорошо. Но ты ничего не замечал за ним особенного после того несчастного случая?
— Нет, не замечал, — мотнул головой Митька.
Так вот оно что! Блокировка памяти… То есть Саня не помнит сам взрыв, не помнит удар и боль от раны, зато отчетливо вспоминает все подробности, которые промелькнули пред его глазами! А он, дурак, ему не верил… Выходит, все, что Сандро говорил про Шнурова, — правда?!
— Что это вы там спрятались, молодежь? — над самым ухом раздался голос подполковника. — Не танцуете? На пенсии будете сплетничать. А ну, выходи по одному! На первый-второй рассчитайсь! Первые шаг вперед! Кру-угом!
Лена с Митей засмеялись и, взявшись за руку, вышли на середину зала, чтобы станцевать под песенку «Черный кот». У них замечательно выходило, Лена прекрасно чувствовала ритм, и Митя не сбивался. Все аплодировали им, и первый приз за исполнение танца достался, конечно же, их паре. Без пяти двенадцать гости снова наполнили бокалы шампанским, собравшись вокруг стола.
— Загадай желание, — шепнула Лена, наклонившись к самому ухе Мити.
— Ты тоже загадай, — ответил он шепотом, повернув к ней голову, пока Лена еще не успела отстраниться.
Их носы стукнулись друг об дружку. Девушка смущенно улыбнулась. В ней было не узнать ту Лену, которая дерзко поцеловала его под фонарем. Она была так многолика, каждый раз другая, новая, удивляющая, необыкновенная!
Гости хором принялись считать, вторя каждому удару Курантов. Раздалось многоголосое радостное «С Новым Годом!», когда часы на Спасской башне отбили последний удар. Засверкали тысячами огненных брызг бенгальские огни, под их треск и взрывы хлопушек взвились вверх пестрые ленты серпантина, откуда-то посыпалось разноцветное конфетти, а голоса и смех перекрывали торжественное исполнение гимна.
— С Новым Годом, дети! — Подполковник чокнулся сперва с дочерью, затем с Митей. — Желаю счастья!
— С Новым Годом, папочка! — Лена обняла его и поцеловала в усы, а Митя крепко пожал руку.
Таким счастливым он не чувствовал себя очень-очень давно. Нечто подобное он ощущал в детстве, когда родители впервые вернулись из длительной командировки и привезли кучу подарков и, в том числе, долгожданный велосипед. Но теперь это было вполне осознано: рядом находилась Лена, а большего Митьке и не было нужно. Как он был глуп, деля ее на «ту» и «эту» Лену. Она одна, такая, какая есть, самая лучшая на свете. И это единственная правда. По крайней мере, так казалось в ту волшебную ночь.
Светка караулила Митю у подъезда рано утром, когда он вышел с лыжами на пробежку. Настроение до того момента у него было отменное. Вечером они с Леной договорились пойти в кино. Только Светки не хватало!
— С Новым годом. Как отметил? — дыша на озябшие красные ладони без рукавиц, притоптывая от холода, спросила она, недобро щурясь.
По ее агрессивному тону Митька догадался, что хорошее настроение на сегодня закончилось. Будет снова на мозги капать.
— Прекрасно, — ответил он, вставляя палки в снег и пытаясь справиться с креплениями. — Чего пришла?
— Тебя повидать, — недружелюбно отозвалась девчонка. — Узнать захотелось, когда появишься в следующий раз.
— Повидала? — Митька стал резок. — Никогда больше не появлюсь, сказал же. Если не понятно — запиши это где-нибудь себе и перечитывай периодически, может, дойдет.
Он натянул теплые варежки, всунул ладони в ремешки палок, попробовал лыжи, двигая ими по снегу. Светка молчала, но не спешила уходить. Она пристально наблюдала за его движениями и шмыгала носом. И что его в ней могло привлечь, как в женщине? Нескладная, тощая, вечно сопливая… Жалкое подобие женщины, к тому же малолетка. Митька прекрасно понимал, чем грозила ему его несдержанность, поэтому хоть и грубил Светке, но все же опасался окончательно злить ее. Именно поэтому оставил комментарии по поводу ее внешнего вида при себе.
— А до тебя когда дойдет, что приходить ко мне ты будешь, а не то я в милицию заявлю, — тихо и вполне спокойно проговорила девица, и Митьке очень сильно захотелось ее придушить.
Впрочем, пенять он мог только на себя в этом случае. Сам дров наломал, самому и расхлебывать.
— Послушай, — сказал он миролюбиво, — ну зачем я тебе? Давай расстанемся по-хорошему. Найдешь себе парня через пару годков, все у тебя будет. Куда ты спешишь?
— Хорош гусь! — фыркнула Светка. — Может, ты мне ребенка сделал, и придется идти на аборт, и говоришь — по-хорошему? А то, что я малолетка, тебя тоже не волнует? И не нужен мне никто, только ты.
С каждым ее словом Мите становилось все хуже и хуже. Его даже начало подташнивать. Ноги подкосились, и пришлось опереться на палки, навалившись на них грудью.
— Черт возьми, — простонал Митька, глядя на белый снег внизу. — Что ты от меня хочешь? Думаешь, у меня проблем мало? Хочешь посадить — сажай… Сам виноват, сам отвечу…
— И посажу, — пообещала Светка, ехидно ухмыляясь. — Если захочу. А пока хочу, чтобы ты ко мне приходил. Никто не узнает, не бойся, я об этом позабочусь. Если будешь меня любить, ничего тебе за это не будет. А если случайно все раскроется — скажу, что сама кашу заварила.
— Ты чокнутая, — покрутил у виска Митя. — Мне же тогда на тебе придется жениться.
— Вот и женишься! — обрадовалась Светка, запустив в него снежным комком.
Ком угодил Митьке прямо в щеку, от внезапного холода и ярости Митька вздрогнул. Он со злостью вытер снег с лица и сплюнул в сторону.
— Пошла ты… — буркнул он себе под нос, резко оттолкнулся палками и рванул с места.
— Дурак! — услышал он вослед, но не обернулся.
Два часа он мчался по лыжне, лишь бы заглушить слезы, давившие изнутри грудь. Это было чистой правдой — он самый что ни на есть дурак! Мало того! Нет слов, чтобы передать, насколько он глупо и гадко поступил. Чем теперь все обернется? А Лена… Что будет, если она все узнает? Не лучше ли сразу поставить на себе крест?
Устав как собака, вспотев и получив растяжение мышцы в паху, Митька вернулся домой. Родители собирали чемоданы. Это было неожиданно, ведь они собирались остаться дома еще на пару недель. Бабушка спешно жарила пирожки в дорогу, недовольно ворча что-то под нос.
— Пришла телеграмма, — пояснил отец, появившись в дверях. — Вызывают срочно. Надо ехать. Я бы отправился сам, но ты же знаешь маму — не пускает одного…
— Жаль, — только и мог проговорить Митька, падая на сундук в коридоре, не без удовольствия скидывая с одеревеневших ног лыжные ботинки. — Надолго?
— Думаю, до весны не увидимся, а там — как получится. Будь молодцом, помогай старикам, не доставляй неприятностей. Ты же уже совсем мужчина.
Если бы отец знал, насколько прав! Да, Митька стал мужчиной в полном смысле этого слова, но первый же его взрослый день принес массу неприятностей, последствия которых еще предстоит разгребать. Был бы он на самом деле тем молодцом, каким хотят видеть его родители, вряд ли он попал бы в передряги, о которых лучше не вспоминать.
Вскоре родители собрались в дорогу. Одетые, они стояли в коридоре возле чемоданов и принимали дедовы наставления.
— Ну, чтобы все было в порядке, — хлопал тот по плечу зятя. — Береги Ниночку, пишите почаще.
— Пирожки в газетку завернула, в сетку бросила, — приложив ладонь к щеке, вспоминала бабушка. — Сетка горячая, будешь нести в руках — не обожгись…
— Мам, ну остынет же в машине. На улице минус пятнадцать! — Мать заметно нервничала. — Митя, я тебя прошу…
— Мам, да ладно, я все понял. — Митька обнял ее без лишних слов, которые не были нужны ни ей, ни ему, но которые произносились каждый раз, когда родители вновь покидали отчий дом.
— Присядем на дорожку.
И эту фразу дед говорил всегда, без нее и проводы были бы не проводы. Все сели: кто на чемоданы, кто на сундук. Помолчали, встали.
— Ну, в добрый путь! — бодро отчеканил дед, крепко пожимая на прощанье руку Митиному отцу.
— Мамочка, береги себя, — торопливо целуя в обе щеки бабушку, сказала мать.
— Ступайте с богом!
Бабушка перекрестила их, дверь открылась, впустив порыв прохладного воздуха и выпустив двоих с чемоданами. В коридоре стало слишком тихо и пусто. И на душе тоже воцарились пустота и уныние. Так бывало всегда, когда кто-то уезжал. Дед побрел слушать радио, бабушка, вздыхая, завозилась на кухне, убирая со стола, а Митя пошел к себе в комнату, собираться на встречу с Леной.
Может быть, это их последняя встреча, подумалось вдруг ему. Он смог ей простить все, что было у нее с Пижоном и даже со Шнуровым. Но поймет ли она его? Сможет ли простить то, что он пожалел себя, испугался Светкиных угроз и поступил так опрометчиво? Если любит — сможет. Но любит ли?
Он зашел за Леной, как было условлено, в семь. Кинотеатр «Мир» находился в пяти минутах ходьбы от ее дома. До сеанса оставался час. Погода была новогодняя, почти такая, как в тот вечер, когда они катались на коньках. Лена ловила летящие наискосок снежинки на пушистую варежку, а Митя держал ее под локоток. Они никуда не спешили, просто прогуливались по заснеженному парку. Холода Митя не чувствовал. Рядом с Леной ему всегда было горячо: от ее близости, от ее дыхания, от ее взгляда.
— В детстве я думала, что снег идет из фонарей, — сказала она. — Приглядись, Митя!
В плотном потоке снежинок свет вокруг фонаря рассеивался в небольшом пространстве, и казалось, будто снежинки вылетают из-под фонарного козырька, как льется вода из душа. Митька от души рассмеялся. Какая же она замечательная, Лена! Чистая, милая, самая-самая красивая!
— А я думал, когда был маленький, что «Дон Кихот» — это «Тонкий ход»… Правда, я не представлял себе, как это ход может быть тонким, но ведь я тогда многого не знал. Я думал: ох уж эти взрослые, вечно они что-нибудь придумают, что детям совершенно не понятно!
Оба расхохотались так громко, что прохожие стали оборачиваться.
— А я… а я… — говорила Лена, пытаясь справиться со смехом, — я никак не могла взять в толк, что такое «златая цепь Надубетом»?! Я думала, что это сказочная, волшебная цепь, которая даже название особое имеет! И всегда удивлялась, почему не слышала о ней ни одной сказки… Я даже папу замучила, расскажи мне про эту цепь, расскажи! А он злился — ему-то невдомек было, с чего я этот бред взяла?!
Насмеявшись вдоволь, они замолчали. Лена сама взяла Митю под руку и прижалась к нему. Он шел осторожно, боясь, что она уберет руку или отстранится, и нарушится волшебство момента, в котором были только они вдвоем.
— Ба! Какие люди!
Лена вздрогнула и обернулась. Митька, не оборачиваясь, узнал голос.
Шнуров шел к ним со стороны дороги. Он перепрыгнул через невысокую оградку бульвара и в считанные секунды оказался рядом. Лена крепче прижалась к Митьке.
— Митя, друг! И ты туда же?! — Шнуров развязно рассмеялся, словно наконец-то подтвердились его догадки. — Ой, уморили… Не думал – не гадал, а вон оно что! Что ж, следовало ожидать… Мадам? — обратился Шнур к Лене, которая отпрянула от него. — Вы меня боитесь? — Он снова громко рассмеялся, хлопнув Митю по плечу. От Вани пахнуло водкой. — Гуляем?
— Да, прогуливаемся, — ответил Митя.
— А я в кинишко намылился. — Шнур полез в карман пальто и извлек оттуда помятый билет. — Вы как? Не желаете?
— Мы туда и идем, — брякнул Митя, о чем тут же пожалел.
— Отлично! — обрадовался Ваня. — Так я составлю вам компанию, если мадам не возражает. Ох, пардоньте, мадемуазель…
Он картинно расшаркался, разведя руки в стороны и пригнувшись. Лена отвернулась.
— Мадемуазель молчит, значит, она не против, — заключил Шнуров. — Разрешите?
Он подскочил к Лене и взял ее под руку с другой стороны. Она попыталась вырваться, но Шнур держал крепко. Митя почувствовал, как Лена вцепилась в его предплечье, точно ухватилась за спасительную соломинку. Теперь от него зависело — оправдает ли он ее надежды или нет.
— Вань, шел бы ты своей дорогой, — миролюбиво предложил Митя.
— А чего? — искренне удивился Шнур. — Я мешаю? Нет, ты скажи, я тебе мешаю?!
— Мешаешь, — сквозь зубы, теряя терпение, процедил Митя.
— Вот как ты заговорил, — надменно протянул Ванька. — А еще друг… Ладно. Я так понимаю, нам втроем на этой дорожке тесно, кому-то надо покинуть территорию…
— Митя, — взмолилась Лена.
Шнур больно сжимал ее локоть. В глазах его сверкали яростные искры. Митя знал Шнура в таком состоянии. Однажды ему пришлось стать свидетелем того, как Ванька отделал троих хулиганов, которые пнули его любимую собаку. Те ребята еле остались живы…
— Иван, ты пьян. Прошу тебя, оставь нас.
— Так значит, если я правильно понимаю, третий лишний — это я? — уточнил Ванька, сплюнув.
Его пальто было расстегнуто, шарф болтался и не закрывал шею, но от него валил пар — настолько он был разгорячен и разъярен. Лена тихонько постанывала, зажмурив глаза и закусив губу. Шнур просто тисками сдавливал ее руку. Митя не выдержал, ткнул Шнура в грудь, и тот пошатнулся, но не отпустил Лену. Она лишь невольно дернулась и отцепилась от Мити. Шнур воспользовался моментом, притянул ее к себе и, обернув полами пальто, обнял сзади двумя руками, дыша ей в шею. Лена испугано смотрела на Митю, а тот, растерявшись, не мог сообразить, как быть, что делать.
Единственным, кого эта ситуация забавляла, веселила и даже заводила, был Иван. Он еще взялся и лекцию читать.
— Эх ты, Митька-друг, — сочувственно произнес Иван. — Не можешь удержать девушку — нечего гулять с ней! Да о чем это я… Ты ничего не можешь удержать в руках. Ни девушку, ни успех, ни деньги… Единственное, что у тебя неплохо получается — это мячиком стучать. А головой подумать — это пусть Ванька Шнуров думает, у него голова большая! Так вот запомни, дружище, кто головой думает, тому все и достается. Топай, проваливай! Да, билетик оставь, мы с Ленкой в кинишко все-таки сходим. Да, сладкая моя?
Шнур дотянулся до щеки Лены и смачно поцеловал ее. Она попыталась вырваться с явным намерением влепить нахалу пощечину, но он крепко ее удерживал. Это его лишь еще больше развеселило.
— Смотри, твой Ромео даже не пытается тебя освободить. Не бойся, дядя Шнур добрый… Помнишь, как нам хорошо было?
— Я все расскажу отцу! Он тебя посадит! — отчаянно закричала Лена, не оставляя попыток вырваться.
— Рассказывай. Если твой батя узнает, как мы с тобой развлекались, сам мне тебя приведет, еще и денег даст, чтоб женился. Не веришь?
— Подлец! Гад! — кричала Лена, с ужасом глядя на Митю, а Шнур хохотал во все горло, перекрывая ее крики своим басовитым смехом.
Лена плакала, и Мите казалось, походит вечность, а он снова не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Сейчас, когда он видел и слышал, что делает и говорит Шнур, ему чудилось, будто все это уже было. Если бы на месте Ивана оказался кто-то другой, Митька мог бы поклясться, живым бы тот не остался. Но Шнур… Он назвал его неудачником, из рук которого постоянно все ускользает. Это было правдой. Из Митиных рук ускользало то, что не принадлежало ему по праву. Вот и Лена… Она принадлежала Ваньке, а Митя, как обычно, все себе нафантазировал.
Бедная Лена! Она же не знает, что для Митьки не новость ее связь со Шнуровым. Как вчера он сам переживал о том, что же будет, если она узнает о нем со Светкой, так же и сейчас Лену охватывает страх, что Митька обо всем догадается со слов Шнура… Как ему понятны ее чувства! И, что самое интересное, Митька до последней капли изжил в себе обиду на Лену именно в этот момент. Все, чего добился Шнур — это непоколебимая уверенность Митьки в своей любви…
Вдруг, словно кто-то сделал это вместо него, Митькин кулак сжался, и в тот же миг челюсть Шнура хрустнула. Его лицо находилось близко к лицу Лены, но удар был точен. От неожиданности Шнуров раскинул руки в стороны и выпустил девушку. Она успела отскочить, а в следующий момент последовал ответный удар, и Митя, не сумев увернуться, рухнул в снег.
Шнур напрыгнул на него и, не разбирая, принялся колотить, куда придется. Митька перестал соображать, перед глазами все слилось в красное месиво, от тяжести навалившегося на него Шнурова он не мог шевелить руками, а мог только мотать головой, но это его не спасало. Горячая кровь смешалась с обжигающе холодным снегом, эта адская смесь попадала в глаза и рот, Митька ощущал солоноватый металлический привкус, но не мог смириться со своим поражением. Он слышал также крик Лены, где-то далеко, словно она взлетела к самому фонарю, к тому, из которого идет снег…
Собрав последние силы, Митя дернулся и свалил с себя Шнурова, который обессилил от собственных же ударов. Теперь они поменялись местами. Шнур будто решил сдаться. Он лежал на снегу, раскинув руки в стороны и с ненавистью таращился на Митю, лицо которого было теперь не узнать. Митька же сидел на нем верхом, занеся кулак над челюстью Ивана. Лена плакала в стороне.
Внезапно Митьке стало жаль и Шнурова. Ведь он избил его от бессилья. И неудачник — это он, Шнур. Он затеял аферу с картиной, но та сгорела. Он придумал обыгрывать лохов в «минус пять», но их раскрыли. Он собирался завладеть сердцем Лены, но получил только ее тело. Так кто же из них больший неудачник?
Митя усмехнулся, отпуская Шнурова и поднимаясь на ноги. Его шатало из стороны в сторону. Никого на бульваре не было, кроме них одних. Даже крики Лены не привлекли внимания прохожих.
«Как странно, — думал Митя, пытаясь отряхнуться. — Наш смех заставлял их оборачиваться. Наши слезы заставили их разбежаться… Слабые люди, попрятались по норам…»
Лена стряхивала с него снег, всхлипывая и причитая. Шнур лежал на снегу, не шевелясь, закрыв глаза.
— Пойдем, я провожу тебя до дому, — сказал Митя, чувствуя острую боль в скулах и на губах.
— Это я тебя провожу, — прошептала Лена в ответ, жалобно глядя на него полными слез, покрасневшими глазами.
Шнур лежал молча, будто не слышал их. Митя обернулся к нему напоследок, навсегда запечатлев в памяти черный силуэт с раскинутыми в стороны руками на белом снегу, перепачканном кровью... Сам же Ванька Шнуров отныне для него перестал существовать. Эта страница книги жизни Дмитрия Гордеева была перелистана. Оказывается, она была написана вверх ногами…
По дороге к дому Митя немного пришел в себя. Умывшись снегом, чтобы не пугать Лену и прохожих, он почувствовал себя бодрее. По крайней мере, он мог идти, четко видя перед собой дорогу, и голова больше не кружилась. Лена заботливо вела его под руку. Они не разговаривали, каждый думал о своем. У самого подъезда Лена вдруг тяжело вздохнула и остановилась.
— Митя, — тихо произнесла она, — ты ничего не хочешь у меня спросить?
— Нет, — пожал плечами Митька. — А о чем я должен спрашивать?
— Ты просто меня жалеешь или вправду не понимаешь? — Лена серьезно посмотрела на него.
— Я не понимаю, о чем ты, — подтвердил Митя, хотя, конечно, лукавил.
Этот разговор должен был рано или поздно состояться, но на сегодня ударов достаточно.
— Хорошо, — неуверенно кивнула Лена, немного подумав, будто до конца не поверив ему. — Тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Лена. — Митька едва стоял на ногах, но не хотел ее отпускать. — Ты не боишься идти одна?
— Не боюсь, — улыбнулась она. — Я теперь вообще почти ничего не боюсь. Не думаю, что Иван будет преследовать меня. Мне показалось, он отступился…
— Надеюсь, — хмыкнул Митька. — Можно, я приду завтра к тебе?
— Я сама приду.
Лена осторожно коснулась его разбитой щеки губами, сделала шаг назад, махнула рукавичкой и убежала, скрывшись в тени домов.
Митька с огромным трудом поднялся по лестнице, открыл дверь и, чтобы остаться незамеченным, не раздеваясь, пробрался к себе в комнату. Дед смотрел хоккей, телевизор был включен на полную громкость, и бабушка не расслышала, как хлопнула входная дверь.
Разумеется, утром ему попало по первое число и от деда, и от бабушки. Голова раскалывалась, но Митька был счастлив. Наконец-то все стало на свои места, как напророчил отец Лены. Он впервые почувствовал, будто камень, лежащий на душе, отвалился и откатился далеко в сторону. То, что было между Леной и Шнуром, его абсолютно не волновало. Главное, что он вчера сам убедился, насколько это неважно для нее, а значит, и для него, Митьки, не должно быть важным. В конце концов, он сам не без греха…
В очередной раз вспомнив о своем грехе, Митька застонал.
— Что? Болит? — бабушка по-своему истолковала его стон. — А нечего было лезть, куда не просют! Ишь, герой выискался. Не успели родители за порог выйти — как мне новый сюрприз! Нате, пожалуйте! Горе, горе ты мое, наказание Господне! И за что мне такое на старости лет?! Дед! Ну хоть ты вбей ему в башку… Не слышит, черт глухой… Дед!
Бабушка переключилась на деда, а Митька стал считать часы до прихода Лены. Интересно, когда же она навестит его?
Глава 9. Егор Степаныч
Зима 1968-1969 г г., Россия
Звонок в дверь не заставил себя ждать. Митька подскочил на месте, забыв про свои раны и синяки. В коридоре раздался низкий мужской голос. Бабушка что-то испугано отвечала, мужской бас звучал все настойчивее, и, наконец, на пороге комнаты возник Егор Степаныч.
Бабушка была бледна. Прижимая руки к щекам, она лишь качала головой, а дед, ничего не понимая в происходящем, выглядывая из-за ее плеча, смотрел то на Митю, то на подполковника.
— Ну что, герой, — вместо приветствия произнес Плясовой. — Как самочувствие?
— Отлично. Здравствуйте, Егор Степаныч, — проговорил Митька, поднимаясь на кровати.
— Да ты лежи, лежи… — махнул на него рукой мужчина. — Не волнуйтесь, пожалуйста, — мягко обратился он к старикам. — Мне тут надо побеседовать с молодым человеком наедине. Ничего с ним не случится, даю слово.
Старики спешно скрылись, прикрыв за собой дверь.
— Лена все рассказала? — мрачно поинтересовался Митя, готовясь услышать мораль о временах и нравах.
Однако по-доброму усмехнулся.
— Давай-ка, голубь, для начала разберемся с твоими делишками, а уж потом о моей дочери поговорим…
Тон подполковника вдруг стал ледяным. Митя заволновался. Ничего хорошего это не сулило.
— Я знаю, как относится к тебе Лена, — начал подполковник, — поэтому и пришел сюда, задать несколько вопросов в неформальной обстановке, так сказать. — Егор Степаныч замолчал, оглядывая Митькину комнату. — Да… Так вот. — Он прищурился, подкручивая усы. — Мы с тобой, можно сказать, давнишние знакомые. Но, как выяснилось, история уходит своими корнями еще дальше. К сожалению, это дело попало ко мне поздновато. А ведь могло и не попасть вовсе, и тогда я сомневаюсь, что кто-то другой пришел бы к тебе вот так, по-простому…
Митьке вдруг вспомнилось, как они со Шнуровым сидели в темном сыром кабинете Плясового, тогда еще майора, и как он точно так же, полушутя, полузапугивая, обещал им ничего не сообщать по месту учебы, если… Митька так и не узнал этого условия, но его узнал Шнур. И, судя по всему, теперь настал его черед.
— Вы говорите прямо, — поморщился Митька: голова все еще болела.
— Что ж, ты прав, — вздохнул подполковник, будто ему самому этот визит доставлял мало приятного. — Помнишь взрыв на стройке?
Митька вздрогнул. Ему казалось — нет, он просто был уверен, что все давно позабыли о том случае! Хотя Шнуров предупреждал, могут вызывать в милицию, расспрашивать. Но ведь никто к ним не обращался! Неужели через полгода такое возможно? Поразмыслив немного, Митя решил: отпираться бессмысленно, тем более, протокол не составляют.
— Ну да, помню, — кивнул он. — Это был несчастный случай, Саню ранило…
— Вот-вот, — крякнул подполковник. — Несчастный случай. А каким образом вы там оказались и зачем? Почему именно в тот момент вы все четверо собрались там?
— А мы часто собирались на стройке, — брякнул Митя с ходу, ведь ничего противоречащего действительности в этом не было.
— Для чего? — допытывался Егор Степаныч. — Ты, Митя, пойми меня правильно. Дело это темное. Если бы речь шла только лишь о легком ранении… — Мужчина задумался.
Мите даже показалось, что он загрустил, точно дело касалось непосредственно его. А иначе зачем бы он стал приходить сюда, а не вызвал бы в отделение официально составлять протокол?!
— Так вроде никто больше не пострадал, — растерялся Митя.
— Не пострадал, говоришь? — Подполковник взглянул на него так серьезно, изучающее, что у Мити пробежали по шее мурашки. — А как же ваша компания? Ведь, начиная с того злополучного дня, она медленно, но верно начала распадаться. А Коля Попов? А твоя закадычная дружба с Саней, от которой сейчас остались лишь воспоминания? А, в конце концов, то, что произошло вчера в парке?
Митька был ошарашен такой осведомленностью подполковника их делами. Это невероятно! Даже если Лена все ему рассказала про вчерашнее, то откуда она могла знать об остальном?! Точно узор на морозном стекле, постепенно стали проявляться события прошедших пяти месяцев… Лена и Саня… Лена и Шнур… Лена и… он, Митька! Неужели она?! Неужели и он ей нужен только для того, чтобы докладывать отцу о каждом их шаге?
«Ну хорошо, хорошо, — судорожно соображал Митька, облизывая пересохшие губы, на которых все еще ощущался вкус запекшейся крови. — Допустим, так оно и было, и есть. Лена держит отца в курсе событий. Но ему-то это зачем? Выслуживается за счет них, пацанов? Не такие уж они важные персоны, чтобы за регулярные рапорты об их передвижениях получать очередное звание… Картина?!» — вдруг осенило Митю, и его лоб покрылся холодной испариной.
В этот момент Егор Степаныч перестал изучать взглядом книжные полки и переключился на Митькино лицо, которое, наверное, могло бы о многом рассказать и без слов. По крайней мере, подполковнику стало понятно, что паренек чего-то испугался.
— Так что ты можешь рассказать о том дне? — мягко, но настойчиво поинтересовался мужчина. — Не волнуйся, вспомни все, как было. Просто расслабься и постарайся припомнить. А я посижу и послушаю. Видишь, у меня нет ни бумаги, ни ручки. И, как ты заметил, дело это до сих пор никого не беспокоило. Будем считать, это лично мой интерес, а ты помогаешь мне кое в чем разобраться. Да, кстати, — спохватился подполковник. — Ленка просила передать тебе большой привет и звала в гости, если ты, конечно, себя чувствуешь в порядке.
Он расплылся в радушной улыбке, как тогда, когда состоялась их первая встреча на спортплощадке. Но у Митьки отчего-то не взыграла душа, и не появились бабочки в глазах. Доверять ли Лене? Время покажет…
Он рассказал все, что знал и видел, без утайки, естественно, ни слова не упомянув о картине. Подполковник ничего не уточнял, он лишь внимательно слушал, чуть наклонив голову на бок, точно пытаясь впитать в себя каждое Митино слово.
— Так, значит, Ваня Шнуров появился на месте взрыва одновременно с вами? — спросил он, наконец, когда Митя закончил.
— Этого я не помню, — честно признался тот. — Когда я пытался помочь Сане, Шнуров уже стоял рядом. А в какой именно момент он подоспел — спросите лучше у него сами…
— Ну-ну, — добродушно засмеялся мужчина. — Что и у кого спросить, я и сам разберусь. С ним я, кстати, уже имел разговор. Но Ваня что-то недоговаривает, темнит. Поэтому я и пришел к тебе.
— А вы считаете, что я способен выдать товарища? — взорвался Митя. — Я рассказал все, как есть. То, что видел, слышал и о чем знал. Что скрывает Шнуров — я не знаю, а если бы знал… Он мой друг…
— Был другом, — поправил его подполковник, сочувственно глядя на Митины ссадины.
— Даже теперь я не собираюсь уподобиться иуде, — буркнул Митя, отворачиваясь.
— Ты бы и не смог, если бы захотел, — похлопал его легонько по плечу Плясовой. — За что тебя и ценю. Добро. Теперь мне кое-что стало ясно, стало ясно… — Он снова призадумался, потирая колени широкими ладонями. — Ну, поправляйся, будь здоров! Спасибо за помощь. Если что-то припомнишь — наш дом всегда для тебя открыт. Да и вообще, заходи почаще. Вечером меня дома не будет, а Ленка тебя ждет, не забудь!
Егор Степаныч вышел из комнаты, и Митя, сердито скрестив на груди руки, крепко стиснул зубы.
Лена его ждет! Для чего? Чтобы выудить очередные сведения для своего папочки?! Но, с другой стороны, она ни о чем не расспрашивала Митю. Их разговоры не касались ни «Тайного Общества», ни ребят, словно Лену абсолютно не интересовали Митины друзья. Они много рассказывали друг другу о детстве, о школе, о том, что читали. Они спорили и смеялись, им было по-настоящему хорошо вместе! Неужели это всего лишь иллюзия?
Как бы там ни было, Митя решил выяснить все сам. Вечером, ощутив в себе силы, он засобирался к Лене.
— Куда это намыливаешься? — бабушка была намерена его не выпускать. — Только что из постели поднялся. Опять хочешь приключений?
— Бабуль, все будет хорошо, — устало отмахивался Митя. — Мне надо…
— Знаю я твои «надо»! Вчера тоже надо было, чтобы тебя так разукрасили? Тоже мне, рыцарь нашелся… Печального образа…
— Ба, не кричи, — скривился от боли в висках Митька. — Вот не кричала — и все хорошо было…
— Только попробуй поздно приди! — грозя черпаком, предупредила бабушка. — Лучше уж совсем не возвращайся.
Митька с удовольствием вышел на морозный свежий воздух. Казалось, он провалялся в постели целый год. Интересно, был ли подполковник у Сандро? Что если забежать к нему, спросить? На пару минут…
Не успел Митя подумать об этом, как кто-то схватил его за рукав пальто. Он обернулся и выругался.
— Опять ты?!
— Не опять, а снова, — важно поправила его Светка. — Ой, кто это тебя так?
Она потянула руку к его лицу, но Митя брезгливо отстранился.
— Ну как, ты подумал? — спросила Светка, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Ну что?
— Все то же самое, — без агрессии, но уверенно ответил Митя. — Отстань, я спешу.
— Значит, ты не боишься сесть в тюрьму за совращение малолетки? — так же спокойно поинтересовалась девчонка.
— Боюсь, — признался Митя. — Но, видимо, сяду… Только не понимаю, зачем тебе это надо? Что я тебе такого сделал?
— Ничего себе! — присвистнула Светка. — Он еще спрашивает! Ты изнасиловал меня, не помнишь?
— Слушай, — вскипел Митя. — Ты эти штучки брось! Хватит с меня.
Он отбросил Светкину руку, которой она гладила его по плечу, говоря такие ужасные вещи, и зашагал прочь. Но она догнала его и снова прицепилась.
— Ну Митенька, ну не сердись, — канючила девица. — Я же не прошу ничего такого… Ты просто приходи ко мне, помогай мне делать уроки… Мы будем с тобой гулять, ходить в кино, на аттракционы, в парк! Я хочу быть твоей девушкой!
— А больше ничего не хочешь?! — В порыве ярости Митька не заметил, как перешел на крик, и теперь его слышал весь дом. — Катись к черту! Иди в милицию, заявляй! Можешь прямо пойти к подполковнику Плясовому, он с превеликим удовольствием упрячет меня за решетку! Ну?! Чего встала? Иди! Проваливай, соплюха!
— Ну и пойду! Придурок! — Светка тоже начала орать. Ее крупный рот при этом растягивался так, что казалось, она сейчас набросится на Митю и проглотит его целиком. — Ну и сгниешь ты на нарах! Неужели не понятно?! Все! Отвали от меня сам и больше не приходи! Гад! Видеть тебя не хочу!
Она замахнулась на Митьку, но не успела ударить — он перехватил ее ручонку и крепко вывернул ей за спину. Светка запищала от боли, из глаз ее покатились крупные слезы, она кусала губы и скулила, как собачонка. Подержав ее так недолго, он отпустил Светкину руку. Митя тяжело дышал. Девчонка стояла рядом, потирая плечо и горько плача, зажмурив глаза и скривив губы, как плачут дети, когда их сильно обидят. Ему вдруг стало жалко ее и стыдно за себя.
— Ну, не реви, слышишь, — попытался он успокоить Светку, но она его, казалось, не слышала. — Да хватит уже, — произнес Митька, и в словах его не было ни досады, ни раздражения.
Митя вдруг понял — ни в какую милицию Светка не пойдет. Ей просто дико одиноко, и цепляется она за него всеми силами, как утопающий за соломинку. Он бы тоже старался так отчаянно выжить, окажись он на ее месте, в пропахшей подгоревшими щами и тараканами коммуналке, с родителями-алкоголиками, среди груды грязного тряпья и немытой посуды…
Словно в подтверждение его мыслей, Светка порывисто вздохнула, перестав реветь, и уткнулась лицом в его плечо. Он погладил ее по шапке, она задрала голову, шапочка свалилась с ее рыжей макушки, а лицо оказалось рядом с Митиным. Сам не понимая, что делает, он поцеловал ее в лоб. Девушка вывернулась и, обхватив его шею, впилась губами в его губы. Он не стал сопротивляться. Стало горячо, будто они стояли не посреди заснеженного двора, а на раскаленных углях. Он кожей чувствовал сырость ее щек, по которым все еще текли соленые слезы. Снова захотелось попробовать на вкус и запах ее тело, угловатое, но податливое. Захотелось испытать то чувство, которое ранее было ему неведомо…
В тот вечер Митя не пошел к Лене. Он провел полночи у Светки, придя домой только под утро. Бабушка не спала, когда он по-воровски прокрался в коридор и, не снимая сапог, попытался пройти в свою комнату незамеченным. Неожиданно в кухне зажегся свет, и Митька увидел бабушку, стоящую в ночной рубашке посреди кухни с пузырьком валидола в одной руке и мензуркой в другой.
— Что ж ты делаешь, ирод окаянный… — со слезами с голосе тихо проговорила бабушка и без сил опустилась на табуретку. — Где тебя черти носят?
— Я был у Лены, ба, — виновато потупился Митя, краснея. — Засиделись…
— Не ври! — отрезала бабушка. — Лена приходила, спрашивала тебя, ждала тут два часа… Ушла в одиннадцать. Кто тебя врать-то только научил?..
— Прости… — Митька мялся, как первоклассник.
Ему и вправду было жутко стыдно за свою ложь, за то, что бабушке из-за него плохо, за то, что Лене пришлось его ждать и не дождаться, за то, что он снова сделал то, в чем себя винил, хоть и клялся не связываться больше со Светкой. Впрочем, и сейчас он готов был заречься видеть ее. Сразу же, как только оставил в покое Светкино разгоряченное тело, она снова стала ему до омерзения противна, как и комната, в которой все происходило. Митька начинал изводить себя догадками о том, что вот на этой самой залеженной постели пьяный отец Светки брал ее мамашу, а может, и других шалав… Он ощущал себя испачкавшимся в чем-то, запах чего его преследовал всю дорогу до дома. И теперь Митька боялся, как бы бабушка не почувствовала это.
— А ну-ка, дыхни! — потребовала бабушка.
Митька послушно дыхнул, и бабушка озадачилась.
— Не пил? — подозрительно переспросила она, словно не веря.
— Нет, — мотнул головой Митька.
— Ой, смотри, допрыгаешься! — Качая головой, бабушка приняла дозу валидола и, махнув на Митьку рукой, удалилась в спальню.
Какое счастье, что бабушка не стала ни о чем расспрашивать! Митька с особым удовольствием принял душ, смывая с себя ненавистный запах Светкиной коммуналки и самой Светки, стараясь не вспоминать об этой ночи. Но мысли о запретном плоде помимо его воли одолевали им, и чем старательнее он запрещал себе думать о том, что было, тем сильнее возрастало возбуждение…
Как и следовало ожидать, Лена больше не приходила, ни на следующий день, ни через день, и Митя был уже более чем уверен, что она обиделась на него и не желает, чтобы и он появлялся у нее. Ему и самому было бы довольно затруднительно смотреть ей в глаза, и он оправдывал это тем, что имеет законное право рассердиться на Лену. Ведь она вполне могла встречаться с ним только ради того, чтобы получать сведения, полезные отцу. Как это низко с ее стороны! И Сандро, и Шнур стали ее жертвами. А он, Митя, ни в коем случае не попадется в сети, так умело расставленные подполковником и его красавицей-дочерью!
Как ни странно, и Светка больше не преследовала Митю. Он ожидал, что она станет караулить его у подъезда, как раньше, но, вопреки его страхам, а может, и тайным ожиданиям, она не объявлялась. Зато как-то вечером Митя столкнулся с Сандро, когда возвращался с тренировки из баскетбольной секции.
— Давно не виделись! — поприветствовал его Саня. — Как поживаешь, друг?
— Все путем. Как ты?
Митя подумал, что рад видеть Пижона, но им абсолютно не о чем говорить. Так они перекидывались ничего не значащими фразами, пока шли вместе до Митиного дома. Сане надо было идти дальше на два квартала, но он задержался.
— Послушай, — вдруг начал Саня, оборвав на полуслове фразу Мити о погоде, — я не хотел затевать это разговор, но не могу молчать больше. Ко мне приходил подполковник Плясовой…
— Да? — наиграно удивился Митя. — И что же? Представь себе, ко мне он тоже приходил.
Некая ревность, испытываемая ранее, вновь всколыхнула его душу. Зачем подполковник говорил, что пришел к нему домой, оправдываясь отношением к нему Лены? Интересно, говорил ли он то же самое Пижону?
— Не удивительно — не заметив Митькиного кривляния, помрачнел Саня. — Он что-то копает. Мне очень хочется верить, что все дело именно во взрыве, и его волнует только это, а не…
— Думаешь, картина? — встревожился Митя. — Да нет, ерунда! — рассмеялся он, пытаясь уговорить, прежде всего, самого себя. — Ну откуда ему знать?
— У меня такое ощущение, что он знает все, — загадочно понизил голос Саня.
— Не сомневаюсь даже, откуда, — хмыкнул Митька, нервно закуривая.
— Ты о чем? — не понял Пижон.
— А то ты не догадываешься?
— Знаешь, с некоторых пор у меня аллергия на загадки. Так что говори открыто и прямо, что ты имеешь в виду. — Сандро смотрел на друга, ожидая ответа.
— Ладно. Без обиняков, — согласился Митька. — Дело в Лене…
— А она тут причем? — по-доброму рассмеялся Пижон. — Ах, да! Он ее отец… Ну и что? Мало ли, кто кому и кем приходится. Не вижу ничего в этом особенного.
— Нет, конечно, ничего особенно нет в том, что Лена и с тобой, и со Шнуром, и со мной встречалась. А в результате подполковник милиции Плясовой знает о каждом нашем шаге и интересуется почему-то именно тем днем, когда пропала наша картина! — на одном дыхании выпалил Митя.
Сандро молчал. Митя очень хотел знать, что думает по этому поводу друг. Он переминался с ноги на ногу, нетерпеливо дожидаясь ответной реплики Сани.
— Я бы не связывал эти факты воедино, — наконец, промолвил Пижон, точно не до конца был уверен в своих словах. — Лена свободная девушка, и в праве встречаться, с кем ей нравится. Я не держу зла ни на Шнура, ни на тебя тем более. Это ее выбор…
— Не о том ты говоришь, Саня! Не о том. Я тоже ее ни в чем не упрекаю, хотя мне слишком больно об этом говорить. И не понимаю, отчего ты так спокойно к этому относишься… Ну да ладно. Но почему, почему она была рядом с каждым из нас? Не для того ли, чтобы черпать из нас информацию?!
— Да постой же ты! — остудил его пыл Саня. — Разве она что-то у тебя выпытывала про нашу компанию? Разве вы говорили с ней о нашей тайне?
— Нет, но мы виделись всего несколько раз, — продолжал настаивать на своем Митя, хотя ему самому больше всего хотелось, чтобы его предположение оказалось ложным. — А тебя? Тебя она пыталась вывести на разговор?
— Она была моим психологом, не забывай, — тихо проговорил Сандро, и Митя понял, что ему больно об этом вспоминать. — Мы говорили обо всем, что касалось того случая, но она просто хотела мне помочь, как врач, как лицо, заинтересованное в моем скорейшем выздоровлении. И потом, знаешь, ее больше интересовали мои чувства, а не то, отчего произошел взрыв, и почему мы все четверо там оказались…
— Ну, хорошо, — неохотно согласился Митя. — Допустим, ты прав. Допустим, что и со Шнуровым… ее связывали только личные отношения. Но откуда же тогда ее отец знает о нас?!
— Я вот что тебе скажу, — похлопав по плечу друга, сказал Сандро, — не думай о Лене плохо, она замечательный человек, но, может быть, слишком еще слаба, чтобы разобраться в своих чувствах. Не буду ничего тебе больше говорить. Но прошу тебя, Митя, вспомни о том, что я говорил летом в больнице. Нас осталось трое… Ты да я знаем друг друга с пеленок и ни в чем никогда у нас не было разногласий. По большому счету не было… Все, бывай. Холодно что-то.
Саня пожал Митьке руку и поспешил прочь, подняв воротник по самые уши.
На что намекал Сандро? Три минус два равно один. И этим одним был Шнуров. В один миг вдруг все сложилось в четкую картинку: в тот день, когда их забрали в отделение милиции, когда они имели «счастье» познакомиться с майором Плясовым, Шнуров задержался в его кабинете. Нет, не по собственной воле. Майор, как человек закаленный и опытный, сразу вычислил, кого из них двоих можно использовать для своих целей. Не удивительно, что Шнуров согласился с ним сотрудничать, или как там это у них называется. Вот откуда Плясовой мог быть в курсе каждого их вздоха. Вот почему Лена была с ним: Шнуров мог пользоваться у Плясового доверием, и тот, чтобы тянуть информацию, подсунул Ваньке свою родную дочь! А он, Митька, дурак, не мог сразу распознать, насколько Шнур был омерзителен Лене… Почти так же, как ему Светка. Оставалось только надеяться, что у Шнура хватило ума ничего не рассказывать о картине.
Лена, Леночка, Прекрасная Елена… Как он мог быть так безрассудно слеп?! Как мог усомниться в ее честности и чистоте? Немедленно к ней! И Митька со всех ног припустил в сторону трамвайных путей, чтобы поскорее достичь Лениного порога и попросить прощения за все свои прегрешения.
— Лены нет. — Встретила Митьку на пороге домработница Плясовых. — И не знаю, ничего не сказали, когда будет. Уехала она.
— Как? Куда? — опешил Митька.
— Говорю же, не сказали! Степаныч на службе еще, допоздна засиживается. А Леночка два дня как с чемоданом уехала в Москву, к родственникам. Передать что?
— Ничего, спасибо! — уже спускаясь по ступеням, произнес Митя.
Выходит, Лена уехала на следующий же день после визита к Мите и напрасного ожидания. Может быть, она хотела сказать ему что-то важное, на что не решилась после катка или в их последнюю встречу… Ничего не оставалось, как найти Егора Степаныча и узнать все от него, хотя рассчитывать на правду от человека, плетущего такие грязные интриги, не приходилось.
Никуда бежать Мите не пришлось. Плясовой сам поднимался по лестнице в расстегнутом пальто. Он был чем-то озабочен и не сразу заметил Митю, стоящего возле перил.
— Добрый вечер, Егор Степаныч, — первым поздоровался Митька.
Плясовой поднял на него глаза и несколько мгновений смотрел мутным взором, словно не признавал.
— А, Дмитрий Гордеев, — устало протянул он. — Какими судьбами? Ко мне?
— Вообще-то я к Лене, но…
— Она уехала на каникулы к тетке, — ответил подполковник. — Хочешь, проходи, поужинаем. Но я, если честно, очень устал.
— Спасибо, я пойду лучше, — смутился Митя; весь его пыл устроить допрос Лениному отцу исчез.
— Давай, давай, — подтолкнул его к двери Плясовой. — Мнется, как красная девица…
Домработница накрыла на стол, Егор Степаныч переоделся в домашний халат и стал похож на барина. Его усы немного растрепались и казались тоже домашними, словно у него они были сменными: одни под офицерский китель, другие под домашнюю одежду. На столе стояла водка в толстом хрустальном графине, селедочка, котлеты по-киевски и вареный картофель в масле. У Митьки потеки слюнки. На нервной почве есть хотелось за троих. Что он и сделал, как только перед ним поставили тарелку.
— Кто хорошо есть, тот и работает добре, — заметил Плясовой. — Не стесняйся, налегай. Как, кстати, синяки твои? Затянулись раны?
— Да, на мне как на собаке все заживает, — оживившись и подобрев от вкусной еды, кивнул Митька, жуя за обе щеки.
— Это хорошо, — одобрил подполковник.
— А Лена скоро вернется? — Митька вспомнил, зачем он здесь.
— До февраля пробудет в Москве, — неохотно ответил мужчина. — Скучаю я, но ей отдохнуть надо. Нервная она у меня, хоть и психолог сама. Сапожник ходит без сапог.
Они молча разделались с ужином. Митька думал о Лене: по своей ли воле она отправилась к тетке в Москву, или отец имеет над ней такую власть, что до сих пор диктует, куда ехать, с кем быть…
— Ты вот что… — Выпив водочки и окончательно расслабившись, Егор Степаныч откинулся на спинку стула, одной рукой опершись о Митин стул. — Если какие-то проблемы или еще что, заходи, поговорим по-мужски, без посторонних глаз. Нравишься ты моей Ленке очень, и я вижу, ты парень неплохой. Ты мне с первого взгляда глянулся. Я же сразу понял, кто в вашей шайке-лейке лидер. Но ты — ты другое дело, тебе не надо быть впереди, на лихом коне. Верно ведь? Ты всегда имеешь собственное мнение, ты докапываешься до истины, чего бы тебе это ни стоило. И это замечательно! Ценю и уважаю таких людей. Потому что сам такой.
Плясовой, конечно же, преувеличивал Митины достоинства, но, черт возьми, было приятно. Митька почти уже потерял бдительность, однако вовремя спохватился. Кукушка хвалит петуха за то, что петух потом скажет что-нибудь приятное кукушке… Меж тем Плясовой продолжал.
— Взять, к примеру, вашу теплую компанию. Из вас четверых троих я знаю довольно близко. Так уж сложилось. — Он закашлялся. — Кто у вас безусловный лидер? Ванька Шнуров. Этот из кожи вылезет вон, чтобы быть им. Он умен, расчетлив, в меру жесток и циничен, чтобы не распускать сопли, когда это может помешать общему делу, а значит, и его личному. Он привык, чтобы ему подчинялись. Любое неповиновение воспринимает, как оскорбление в свой адрес и покушение на собственный авторитет.
Митька слушал, поражаясь четкости формулировок подполковника. Характеристика Ваньки была дана не в бровь, а в глаз.
— К таким людям я отношусь с настороженностью. Они не знают понятия чести, для них существует одна цель — вершина власти. Медные трубы — это для Шнурова серьезное испытание.
Саня-Пижон, как вы его зовете, несомненно, лидер, но не Шнуровской породы. Ему важно, чтобы цели были благородны, а средства могут быть любыми. Для таких людей игра всегда стоит свеч, главное, чтобы эту игру оценили. Именно поэтому он любит нравиться женщинам. Клянусь, он не помнит имен и половины тех, кому раздавал авансы. Остаться с одной из них — значит, потерять цель в жизни. Он прекрасно это осознает. Поэтому для Сани потеря любимой женщины не сравнится с потерей коллектива, который идет за ним. Но двоих лидеров в одной компании быть не может. Помнишь басню «Лебедь, рак и щука»? Так вот, они еще легко отделались. Обычно в таких случаях воз просто с треском рассыпается на части, придавив кого-то из тех самых лидеров. Единственное, что его может остановить на пути к высшей благородной цели — это огонь, который сжигает все, в том числе и саму цель. Если не к чему больше стремиться, он распускает свой коллектив, отказывается от роли лидера и ждет лучших времен, греясь в лучах женского обожания, которые не обжигают и не жалят.
— Про тебя я уже говорил… — Егор Степаныч снова замолчал, размышляя о чем-то своем. — А расскажи-ка мне, Митя, что это за человечек такой был — Гапон. Так, кажется, вы его величали?
— Коля Попов, — вздохнул Митька. — Коляня был замечательным, хотя немного странным…
— Ну-ну, ты не тушуйся, — приободрил его Плясовой, видя, как погрустнел Митька. — Все понятно: о покойнике либо хорошо, либо никак. Но мы с тобой не досужие беседы ведем, а пытаемся разобраться…
Митька хотел спросить, в чем же именно они разбираться пытаются? Но решил не спешить. Все же характеристика, данная ему Егором Степанычем, обязывала проявлять выдержку, терпение и мудрость.
— Дело в том, что Колька был из такой семьи, где мать с отцом давно плюнули на них с сестрой. Каким лидером мог вырасти он, когда его постоянно шпыняли? Не ходишь в школу — плохо, ходишь — плохо… Он и сам не знал, зачем живет на свете. Но все равно жил, не смотря ни на что. Он мне всегда напоминал кота, у которого семь жизней. Сколько раз он в детстве и с дерева падал, и на велосипеде разбивался, и даже тонул однажды… — Митька тяжело вздохнул, вспомнив, при каких обстоятельствах нашли тело Коляни. — А уж сколько драк он затевал! И ничто его не брало. Он будто выполнял какую-то свою миссию, о которой никто не догадывался, в том числе и он сам. Мне казалось, именно в его судьбе все было четко и ясно: если не сопьется, то будет до пенсии пахать на заводе, а на пенсии все равно сопьется. Просто он немного выходил за рамки морали тех, с кем приходилось жить бок-о-бок, а они этого не могли терпеть. В общем… — Митька еще раз вздохнул, ему было тяжело говорить о Коляне. — Может быть, это для него был лучший исход.
— Да… — таинственно ухмыльнулся Плясовой. — Вода… Вода стала для Коляни роковым испытанием. Все он мог выдержать и пережить, но только не самой смерти… Вот и смотри, что получается. Огонь, вода да медные трубы… Вам, молодой человек, ничего и не осталось. Как жить дальше думаете?
— Не понимаю, — мотнул головой Митька. — Как жить? Так и жить, как живу.
— Ну, живи, пока живется, — рассмеялся подполковник. — Добре. На сегодня довольно лекций по практической психологии. Понимаю, как это с непривычки-то! Мне Ленка все мозги проела, когда к своим выпускным готовилась… Лучше не вспоминать!
Плясовой проводил до двери Митю, пожав на прощанье руку.
— Еще раз, чтоб не забыл: с любыми проблемами обращайся. Всегда рад помочь, — произнес он, серьезно вглядываясь в глаза Мите.
Спускаясь по лестнице, тот думал, о каких таких проблемах намекал Егор Степаныч? Или знает что-то, но прямо не говорит? Или, чего доброго, накаркает…
Август 2005 г., Париж
Дмитрий украдкой наблюдал за другом, пока тот слушал его. Что сейчас происходит в душе Гапона? Почему-то Дмитрия это волновало не меньше, чем злополучная загадка «Розовой пантеры». Он имел предосудительную в те времена связь с сестрой человека, который не подозревал об этом на протяжении долгих лет. Мало того, не просто спал с ней, а по его, Митиной, вине Светка поломала свою жизнь. Впрочем, стоит ли сейчас об этом. Она и сама виновата не меньше…
Точно прочитав мысли Дмитрия, Николя прервал его рассказ о последней встрече с Плясовым на полуслове.
— Бог с ней, с психологией, — натануто улыбнувшись, произнес он, хлопнув в ладоши.
Катрин вздрогнула. Дмитрий удивленно вскинул брови.
— Да, что-то меня занесло не в те дебри, — проворчал он себе под нос, наливая в бокал еще коньяка.
— Митя… — попыталась остановить его Катрин, но осталась проигнорированной.
Девушка махнула рукой и отвернулась к окну. Губы ее чуть заметно дрогнули, а глаза покраснели, но волю слезам она не дала. Все были сейчас на нервах. Она очень чувствовала это: Дмитрий хоть и старался держаться молодцом, показывая, что он безумно рад чудесному появлению старинного друга, однако испарина на его загорелом лбу являлась для Катрин знаком недобрым. Его напряжение передалось и ей, девушка не понимала и половины из того, что сейчас рассказывал ее хозяин Николаю, и, тем не менее, шестым чувством ощущала — Дмитрий снова не подобрался к разгадке своей тайны ни на шаг. Может быть требовалось еще немного времени, пусть бы он ушел в своих воспоминаниях в сторону, что так не понравилось Николя, но он бы прокрутил события тех далеких лет, словно кинофильм, и… Но нет. Нет! Сердце Катрин сжалось, точно она сама лишилась сейчас последнего шанса на успех. Как это было мучительно больно!
Меж тем Николя и Дмитрий выпили еще по одной. Спиртное никоим образом не сказывалось на них. Напротив, Дмитрий был бодр, а его друг благодушен, как и в первые минуты своего внезапного визита.
— Ты что-то говорил… Вернее, Светка говорила… — Николя сделал движение бровями, чтобы Митя сам догадался, о чем тот хочет намекнуть.
— А, ты о том, что кто-то влезал в окно ночью? — Дмитрий откинулся на спинку дивана. — Погоди, я хочу вспомнить все по порядку. — Он задумался, рассматривая свои аккуратно стриженые ногти. — Ведь ты никуда не спешишь?
Он метнул на Николя испытующий взгляд. С одной стороны, Дмитрию было все же неловко говорить с Коляней о его сестре и том, что меж ними происходило. Любопытство смешалось с чувством стыда и вины, а этот коктейль был, пожалуй, единственным, который Дмитрий предпочел бы в своей жизни не пробовать никогда. А с другой стороны ему было непонятно и неприятно, зачем Николя торопит его. Будто не ему, Мите, было отведено судьбой несколько часов, чтобы вспомнить практически всю жизнь в мельчайших подробностях, а вот этому такому близкому и в то же время незнакомому человеку — Коляне…
— Ну что ты! — рассмеялся Николя. — Куда мне спешить? Продолжай.
Заметил ли Дмитрий, но Катрин показалось, что в глазах гостя сверкнул недобрый огонек.
Февраль 1969 г., Россия
Митя ждал возвращения Лены, считая дни. По словам ее отца, выходило, что она должна была вернуться к середине февраля, то есть к началу весеннего семестра. Только бы не запустить учебу! — почему-то именно эта мысль последнее время крутилась в Митиной голове, расталкивая рой прочих, не менее значимых мыслей. Среди них, например, были мысли о Сандро, который все чаще и чаще ссылался на невероятную занятость, отказываясь встречаться с Митей, хотя ему бы не повредило лишний раз прогуляться или посидеть над шахматной доской. Или же мысли о Светке — наименее достойном существе из всех, о ком он предпочел бы думать. Что странно, и Светка избегала его! Ее словно подменили.
Поначалу Митя не замечал ее отсутствия в своей жизни. Ну, нет и нет — велика потеря! Это даже было хорошо — она не поджидала его у подъезда, не караулила у института, не лезла в душу, не требовала встреч. Где-то через четыре-пять дней Митька вдруг заметил ее отсутствие и злорадно ухмыльнулся, мол, наконец-то дошло до этой сопливой дурочки, что она ему не нужна. И только через пару недель забеспокоился: ведь это не было на нее похоже. Надо будет как-нибудь вечером зайти проведать… Или нет, лучше днем, когда ни соседей, ни родителей не будет дома.
На том порешил и успокоился. И еще неделю собирался зайти, пока однажды утром его не поразила четкая и яркая, как вспышка молнии, мысль — со Светкой что-то случилось. Надо идти. Не раздумывая больше ни минуты, Митя собрался, и, не завтракая и ничего не объясняя охающей вдогонку бабушке, выбежал из дома. До Светкиного подъезда он дошел быстрым шагом за пять минут. Не обращая внимания на отвратительный запах сырости и пригоревшей еды, он поднялся к ней на этаж и позвонил в дверь. Звонок не работал. Митя постучал: сначала тихо, прислушался, затем настойчивей. Никто не открывал. Он подергал ручку двери — заперто. Поискал ключ под ковриком и над дверью в щели — пусто. Из соседней квартиры выглянула бабка, подозрительно уставившись на Митю.
— Здрасьте, — пробурчал он и отвернулся, выругавшись про себя.
— Тебе кого? — поинтересовалась соседка.
— Поповы дома? Не знаете? — опустив голову, чтобы бабка не разглядела его, спросил Митя.
— Нетути! — все тем же подозрительным тоном ответила соседка. — На работе они.
— Что — все? — вырвалось у Мити.
— А тебе Светку что ли? Так бы сразу и говорил. И ей тоже нетути. В больнице она.
— Что с ней? — забыв о конспирации, испугался Митя, сделав шаг к соседской двери.
Бабка отпрянула внутрь квартиры и хотела было захлопнуть дверь, но Митя взмолился:
— Пожалуйста, скажите, что с ней и в какой она больнице? Мне очень надо, я друг… ее брата, Коляни…
— А… — протянула понимающе бабка. — А то мало ли вас тут ходит. Хахали! Тьфу… прости господи…
Она зашамкала беззубым ртом, произнося неслышные ругательства в адрес «хахалей», а Мите было наплевать, кто такие эти хахали, и много ли их «тут ходит». Лишь бы соседка вспомнила номер больницы…
— Ну, слушай, кажись, в первой она… Да, туда повезли. Мне мать ее еще жаловалась…
— Спасибо! — выкрикнул Митя уже с лестницы.
Отчего-то сердце билось так бешено, словно речь шла не о сопливой Светке, которую он ненавидел всей душой, а о самом близком ему человеке. Митя и сам не совсем понимал себя, но сейчас было не до рассуждений на философские темы. Пусть Плясовой размышляет о смысле бытия. А он, Митя, в этот момент должен быть рядом со Светкой. Зачем? Да разве это важно? Он просто вдруг почувствовал свою ответственность за это несуразное и в чем-то омерзительное создание, у которого, кроме него, фактически не было больше никого на всем свете. Да хотя бы в память о Коляне он должен быть с ней!
— Попова… — Едва переводя дыхание, сунулся в окошко регистратуры Митя. — Светлана Попова в какой палате?
— Когда поступила? — бесстрастный тон регистраторши немного остудил Митин пыл.
— На днях, — не найдя ничего лучшего, брякнул он.
— Молодой человек, — строго произнесла женщина в окошке, — скажите дату поступления больной или хотя бы отделение.
— Я не знаю, — растерялся Митька. — Мне только сказали, что она у вас…
— Ну и что же, вы предлагаете мне по всем отделениям ее искать? — возмутилась регистраторша. — Молодец какой!
— А что же мне делать? — убитым голосом произнес Митя, чувствуя, как кафельный пол уплывает из-под ног.
— А ничего, — отрезала женщина. — Думать головой. Вы в больницу пришли, а не на танцы. У меня дел полно. — Она взглянула из-под очков на растерянное Митино лицо и смягчилась. — Ладно, вон, списки висят на стенде, сам поищи-ка…
Митя бросился к стенду. Под оргстеклом висели листки, исписанные мелким неразборчивым почерком: отделение такое-то, палата такая-то, а далее по шесть-восемь фамилий в каждой палате. В каждом отделении около десяти палат. Митя начал с травматологии. Не найдя там Светкиной фамилии, он облегченно вздохнул. Даже следовало инфекционное отделение. И там тоже Светки не было. В кардиологии ее фамилии не значилось, и в неврологии тоже.
Митя вел пальцем по каждой фамилии, спуская по списку вниз, а затем переходя на следующий листок, пока не дошел до родильного отделения. Прочитав заголовок, он невольно поежился, и холодок, пробежав внутри живота, бухнул где-то в печенках. «Да ну, глупости все это», — успокоил он сам себя. Все обойдется, никакого родильного отделения не будет. «А почему это ты так уверен?» — внутренний голос заставил его снова испытать гадкий холодок в желудке. Однако от мрачного и пугающего диалога с самим собой его отвлек приятный женский голос.
— Кого ищите, молодой человек? — поинтересовалась женщина, похожая чем-то на его первую учительницу. «Наверное, прической», — подумалось Мите, пока он приходил в себя.
— Да вот что-то никак не могу фамилию отыскать в списке…
— Это я уже поняла, — по-доброму рассмеялась женщина. — А какая фамилия? Давайте помогу искать.
— Попова, — безжизненным голосом проговорил Митя, будто эта женщина могла сходу все понять про него и про Светку, осудить и поставить «двойку» за поведение в классный журнал.
— Так, Попова, Попова… А вот она! — радостно воскликнула женщина, тыча пальцем в список. — Вот же, вот она…
Последующие слова женщины донеслись до Мити сквозь какой-то непонятный гул в ушах. В глазах потемнело, как во сне, и он даже зажмурился, чтобы прогнать с глаз пелену.
— Вот же она! Родильное отделение, патология, пятая палата… У меня дочь лежит в шестой, рядышком. Это на сохранении, значит…
— Что? На каком сохранении? — Митя отказывался понимать, что происходит.
— Ну как это — на каком? — не удивилась, а даже почти обиделась женщина. — Тоже мне, папаша… Беременность сохраняют. Угроза выкидыша наверное, да? Ну ничего, не переживай, все образуется. Полежит немножко и выйдет. Здорового малыша родите, вот увидишь! Молодые же еще.
Мите снова захотелось умереть. А еще больше захотелось сейчас увидеть Светку, но не для того, чтобы поздравить или пожелать скорейшей поправки, а чтобы придушить ее вместе с ее отпрыском… С его отпрыском?! Но ведь это же конец… Полный конец всего, что еще несколько минут назад казалось незыблемым. А как же Лена? А как же… как же вообще все?!
В одно мгновение перед Митей пронеслась вся его будущая жизнь. Говорят, перед глазами умирающего проносится все его прошлое, а тут — наоборот: Светкина выписка из больницы, бабушкины слезы и сердечный приступ, дедушкино суровое молчание, отчаяние родителей, материно окаменевшее лицо, нелепая свадьба в квартире Светкиных родителей за тем же столом, за которым поминали Коляню, рождение никому ненужного, но в сущности ни в чем не виноватого младенца, такого же рыжего, конопатого и сопливого, как Светка, вкалывание на заводе в ночные смены и, в итоге, пьянство, беспробудное пьянство от безысходности и пустоты…
Но это мелочи. Главное — Митя очень четко представил себе это — глаза Лены… Не передать словами тоску и боль, что он увидит в ее взгляде, если, конечно, она еще удостоит его им после всего, что произошло. Все пропало! Все рухнуло окончательно и бесповоротно. Жизнь Дмитрия Гордеева остановилась — он машинально посмотрел на часы — ровно в четырнадцать ноль-ноль, двадцать второго февраля одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года.
Но что там говорила женщина об угрозе выкидыша? Гадкая и подлая, но все-таки надежда на благоприятный для него исход событий снова затеплилась в душе. Пусть этого ребенка не будет. Ведь его пока еще и нет. Какой-то там эмбрион, еще не похожий на человека, какая-то козявка, способная поломать жизнь стольким людям… Но пусть его не будет, пусть! Пускай Светка захочет его засудить — в конце концов, от этого можно отвертеться, и Митя отвертится! Ох, не на эти ли проблемы намекал всезнающий и всевидящий Плясовой? Неужели он предвидел, что Митьке вскоре придется обратиться к нему с просьбой, которую никто не сможет выполнить, кроме него? Но ведь это будет означать…
Митя не хотел больше думать, чем обернется «поклон» Плясовому. Из двух зол он предпочел бы не выбирать ни одно, но кто его спросит? Раньше надо было думать, причем, желательно головой, как метко заметила регистраторша…
— Скажите, — облизывая пересохшие от волнения губы, обратился Митя к женщине с пучком, которая уже отошла в сторону, недоверчиво косясь на странного молодого человека, что-то шепчущего себе под нос, — а вероятность выкидыша… обычно высока?
— Ой, вы только не волнуйтесь, папаша! — Взгляд женщины потеплел. — Конечно, у всех по-разному, но врачи у нас хорошие, все будет в порядке. Поговорите с лечащим доктором, — посоветовала женщина, доверительно наклоняясь к Митиному уху. — Отблагодарите его, чтоб уж наверняка…
— Как? Зачем? — не понял Митька.
— Ох, молодежь, — тихонько захихикала женщина, и перешла на шепот. — Коробку конфет подарите доктору. Коньяк можно. Ну что вы, как маленький, ей-богу! А ведь папашей скоро станете.
Митя готов был убить тетку за это слово «папаша», но сдержался, поблагодарив за совет. Найти лечащего врача оказалось на удивление просто. Он как раз закончил свою смену и вышел в коридор, когда Митя уже ждал его, облаченный в белый халат.
— Чем могу быть полезен? — Мужчина средних лет, статный, с приятным лицом и испорченными сигаретами зубами, первый обратился к Мите, заметив его оживление.
— У вас лежит Попова… Светлана… — только и смог выдавить из себя Митька. — Как она?
— А… Попова… Да… — мужчина помрачнел. — Случай тяжелый. Идемте.
Он крепко взял Митю за локоть и повел к окну. Достав сигареты и раскрыв форточку, врач закурил, не глядя на Митю, и лишь через некоторое время начал без обиняков:
— Понимаю, вы и есть тот самый… Что ж, похвально, что интересуетесь, хотя надо бы интересоваться вопросами полового поведения заранее. Ну да что уж теперь. Она несовершеннолетняя. Полагаю, вам это известно. Пыталась избавиться от беременности так сказать народными средствами. Результат, как и следовало ожидать, плачевный. Хотя, при прочих равных условиях, кто-то мог бы и позавидовать. В общем, самостоятельно сделать аборт ей не удалось, беременность продолжает развиваться, но определенный вред здоровью Светланы нанесен. Сейчас пытаемся поставить ее на ноги, рекомендуем рожать в любом случае, поскольку аборт в ее возрасте может привести к полнейшему бесплодию.
— А что она? — Митя старался держаться, но неестественная бледность выдавала его с потрохами.
— Апатия, безразличие к происходящему, слабость, — пожав плечами, перечислил доктор. — Впрочем, в ее возрасте это поправимо. Плюс медикаментозное лечение, так что поводов для беспокойства практически нет. Единственное, что вас должно сейчас тревожить… — Мужчина внимательно посмотрел на Митю. — Скажите, у вас это серьезно или так... развлекались?
— Не знаю, — пробормотал тот, неожиданно для самого себя.
То ли неловкость за все происходящее, что ли наоборот, чрезмерная ответственность за случившееся со Светкой, но Митя вдруг понял, что сам не может однозначно ответить на вопрос: что было между ними? Ненависть, любовь или безразличие.
— Что ж, — усмехнулся доктор, но Митя не был на него за это зол, — значит, теперь придется узнать и отнестись со всей серьезностью. Если Светлана поправится, берете справку о беременности и… Думаю, маршрут вам известен?
— Скажите, а можно ее повидать? — проигнорировав намек врача, спросил Митя. — Мне очень надо, понимаете?
— Понимаю, — согласился доктор. — Приемные часы еще не закончились, можете пройти к ней в палату. Только постарайтесь не беспокоить, ей очень вредно волноваться.
Яркий свет от проникающего в окно февральского солнца и белизны стен и высокого потолка палаты, вызвал в глазах, привыкших к полумраку коридора, ощутимую резь. Митя не сразу нашел взглядом Светкину койку. Она находилась у окна, изголовьем к двери. Светка не спала, пялилась в потолок, закинув тонкие ручонки за голову. О чем она сейчас думала? Может, проклинала его? По заслугам, что уж тут говорить…
— Здорово, — кашлянул Митька, подойдя к койке.
Женщины в палате с любопытством следили за каждым его движением. Им было скучно, и теперь появилась прекрасная возможность развлечься за его счет. Митя старался не обращать на них внимания. Взяв табуретку, стоящую у соседней кровати, он придвинулся как можно ближе к Светке и наклонился, чтобы она наконец-то заметила его. Светка безучастно перевела на него взгляд.
— Привет, — произнесла она, будто ей все равно.
— Ну, как ты? — промямлил Митя, не зная, куда девать руки. — Извини, я ничего не принес, случайно узнал, что ты здесь…
— Кто рассказал? — все так же равнодушно спросила Светка.
Она выглядела гораздо старше. Застиранная хлопчатобумажная в цветочек косынка, скрывающая рыжие пряди, обнажала лоб, на котором Митя заметил четко проступающие морщинки, как у взрослой женщины. Светкины глаза казались впалыми и безжизненными. Бесовская искорка в них потухла — не осталось и следа от безбашенной девчонки, перед ним лежала уставшая от жизни безвозрастная особа, точная копия Светкиной матери.
— Соседка сказал, что тебя отвезли…
— А, так ты все же приходил, — криво, едва заметно ухмыльнулась Светка. — Чего ж так долго не шел-то?
— Да откуда ж я знал?! — возмутился Митя, но, почувствовав на себе пристальные взгляды соседок по палате, понизил тон. — А позвонить нельзя было? Все же дело такое…
— Какое? — Светка впервые осмысленно посмотрела на него, и в ее взгляде прочиталась неприязнь. — Ну, подумаешь, я тут валяюсь… Тебе не наплевать ли?
— Как видишь, нет, — развел руками Митя. — Мне не наплевать.
Ему и самому эта ситуация была непонятна. Ну что он помчался к ней, как ненормальный? Кто она ему? Да померла бы она от своего «самолечения», проблем было бы меньше… Митя ненавидел себя за подобные мысли, они не были ему свойственны. Но злость и обида, а еще больше досада от безвыходности положения заставляли думать об ужасных вещах. Наверное, он становится реалистом…
— Ладно, делать-то что будем? — спросил он.
— Пока рано об этом говорить, — буркнула Светка, отвернувшись. — Выживу — тогда и обсудим.
— Да куда ты денешься! — в сердцах Митя стукнул кулаком по спинке кровати. — Говори, что намерена делать.
— Ой, а ты что же, трусишь? — оживилась Светка, тихо рассмеявшись. — Небось, думаешь теперь, засадит она меня или нет? Или жениться, может, заставит? А что для тебя хуже, а? Ты, может, сам выберешь? Мне-то все равно!
— Все равно ей! — передразнил Митька. — Да ты все продумала еще до того, как меня в постель потащить!
Женщины в палате притихли, с нескрываемым интересом следя за развитием событий.
— Я?! — Светка приподнялась на локтях, и их лица оказались близко друг к другу. — Да пошел ты! Это ты меня изнасиловал! А я, дура, не стала в милицию заявлять, пожалела тебя! Влюбилась! И что теперь? Я тут, а ты там, развлекаешься со своей… Да! Я все знаю!
— Это ты о чем? — опешил Митя. — Чего ты знаешь?
Нехорошее предчувствие пересушило горло. Светка заметила его смятение и охотно продолжила обличение:
— Мне все рассказали! Я о тебе все знаю! А знаешь что? Я сама ей о тебе расскажу. Все равно у тебя с ней ничего не выйдет!
На какое-то мгновение Мите показалось, что Светка блефует. Это у нее выходило не раз, а он, как последний дурак, велся на провокации. Может быть, и в этот раз так же?
— Кто рассказал? — Он пытался сохранять ровный тон, но нервное движение кадыка, точно он очень хотел пить, выдавало его волнение.
— Твой дружок Шнуров! — выпалила Светка, раскрасневшись, сверкая от возбуждения глазами, которые снова загорелись нездоровыми искорками, так пугающими Митю. — Твоя Лена все узнает… Можешь попрощаться с ней прямо сейчас, мысленно, потому что видеть она тебя после этого не захочет!
— За что ты меня так ненавидишь? — лишь спросил Митя, и Светка замолчала.
Она отвела взгляд, но он понял, что вот-вот из ее глаз покатятся слезы. Только этого не хватало! Публика в палате прилежно ждала продолжения, затаив дыхание. Мите вовсе не хотелось быть предметом их интереса, но деваться было некуда. Его монолог, пожалуй, прозвучал слишком пафосно, но он высказал все, что накопилось в душе.
— Послушай, — сказал он, тронув Светку за плечо, — я понимаю, что виноват перед тобой, и, наверное, виноват я один, потому что я мужчина, и мне следовало думать, прежде чем делать… Но ошибки совершают все. И теперь мы поставлены в такие обстоятельства, что надо что-то решать. Я решу, ты не волнуйся. Хотя бы сейчас я постараюсь быть мужчиной. Пусть поломается моя жизнь, твоя же по возможности сложится так, как надо… Пусть. Но ты ненавидишь меня по какой-то другой причине, которая мне лично неизвестна. Может быть, ты постараешься за это время разобраться в себе, найдешь причину своей ненависти и расскажешь мне о ней. Мне нужно знать, чем я заслужил то, что ты пытаешься поломать мою жизнь? Я постараюсь относиться к тебе теплее, но не обещаю, что буду потакать всем капризам. Сделаю все, что от меня зависит и требуется. Только и ты пойми меня, пожалуйста…
Светка плакала. Вслед за ней начали всхлипывать еще несколько женщин. Митька поспешил уйти. Попрощавшись со всеми, он быстрым шагом вышел из палаты, плотно закрыл за собою тяжелую высокую дверь. Щеки горели, и Митя не верил в то, что Светка поняла хоть что-то из его слов. Он и сам не видел в них никакого смысла — так, крайняя попытка выставить себя чистеньким, в то время как руки по локти в дерьме. Ради чего он произнес свою пламенную речь? Ради тех женщин, для которых его визит — единственное развлечение среди монотонных больничных дней? Какой же он все-таки трус и подлец! Это с одной стороны. А с другой, как же несправедлива судьба! Именно эти мысли казались неприсущими его возрасту, когда жизнь только начинается, а впереди так много нового и интересного: и работа, и любовь, и победы, и открытия… У него же, казалось, на всем этом поставлен огромный крест.
Глава 10. Сандро
Февраль 1969 г., Россия
Бабушка пришла с улицы, принеся с собой запах снега и солнца. Впервые за неделю Митя проснулся в хорошем настроении. Разматывая платок в коридоре, бабушка что-то ворчала себе под нос. Дед варил суп, и скороварка на кухне негромко попискивала, выпуская клубы пара, отчего по всей квартире разносился аппетитный запах вареного мяса на косточке. Митя глотал слюнки, размышляя, чем бы заняться. В последний перед учебой выходной хотелось выкинуть из головы гнетущие мысли, завалиться с книжкой на диван и проваляться до вечера, а вечером зайти за Сандро и вытащить его, наконец, на танцы в дом культуры или на каток. А там девочки, музыка, да и просто давно не виделись…
Пребывая в довольно-таки приятных раздумьях, Митя прикрыл глаза и заулыбался.
— Слышь, чего Петровна-то рассказывает… — Пройдя к нему в комнату, бабушка принялась протирать пыль на полках. — Сейчас на рынке встретились, полчаса простояли с ней, ей-богу… Да какое там полчаса! Час! А то и больше… Ну да, как раз весь перерыв и простояли, а потом я за молоком пошла…
— Ну и чего Петровна? — беззаботно и даже бессмысленно, просто чтобы поддержать беседу, поинтересовался Митя, зная, что Петровна ничего толкового рассказать не может: все ее «сенсации» касались того, куда завезли свежий хлеб, и где сметану на развес дают.
— Танька-то Попова… Ну, мать вашего Коляни, царствие ему небесное… — Бабушка спешно перекрестилась. — Говорит, дочка ейная в больнице лежала. — Она выдержала фразу, раздумывая, посвящать ли внука в интимные подробности. — По женской части ведь лежала…
— И что? — Митя напрягся. Он не навещал Светку с тех пор ни разу, думал, если что — сама объявится, так было спокойнее.
— Да нет, ничего, — пожимая плечами, бабушка продолжала вытирать пыль, — только где это видано, чтобы такую молодую девку на сохранение ложили!
— Клали, — машинально поправил бабушку Митя, ощущая собственное сердце где-то в районе желудка. Ой, неспроста бабушка завела о Светке речь… Неужели догадывается о его похождениях?!
— Да ладно, не забивай голову, рано тебе еще такие вещи знать, — махнула рукой бабушка. — Дед! Ты суп-то посолил?!
— Ба, а чего, ее выписали уже что ли?
— А тебе-то что? — искренне удивилась бабушка, остановившись в дверях. Нет, видать, не догадывалась ни о чем…
— Да хотел зайти проведать, мы же с Санькой обещали в память о Коляне за ней присматривать…
— Раньше надо было присматривать! А то уже вона, обрюхатил кто-то… Да что теперь, дело прошлое. Бедная девка, ой, бедная! Надо же так попасться! Теперь ведь на всю жисть…
— Да ты не темни, ба, чего там случилось-то? — не на шутку встревожился Митя.
— Ну зачем тебе это знать?! — рассердилась бабушка, уже жалея, что вообще завела этот разговор с внуком. — Иди лучше деду помоги.
— Нет, скажи, пожалуйста, скажи, — настаивал Митя, как в детстве, зная, что бабушку надо поупрашивать, только тогда она расскажет, ведь все равно язык чешется.
— Ну ладно. Ох, во грех меня вводишь… Так и быть, но только чтобы тебе самому это уроком было. А то ишь, молодые да ранние выросли… Выкидыш был у ней. Теперь хотя бы с младенцем не будет маяться, сама еще дите малое. Только вот деток больше может и не быть… Хорошо хоть жива осталась, дуреха такая. Мать, Танька-то, сама не своя — такой позор! Они хоть люди и простые, но все равно ж неприятно, когда в тебя все пальцем тычут. А теперь мимо дома не пройдешь, все знают, что дочь-то несовершеннолетняя, а вона какие дела! Все всё знают, все всё знают…
— Так откуда ж знают, как ни от нее самой? — не удержался и съехидничал Митя.
В некоторой степени это известие его ободрило. Светка жива, причины жениться на ней больше не существует. Да, жалко ее, а вдруг и правда больше не сможет иметь детей? Но она сама хотела избавиться от ребенка — вот и получилось… Может быть, если бы все обошлось, он бы нашел способ сделать счастливым и ее, и этого ребенка, и, может быть, себя. В конце концов, человек привыкает ко всему, это животное, которое выживает в любых предложенных обстоятельствах, если нет места насильственной смерти. Странно, но именно в этот миг Митька и с облегчением вздохнул, и пожалел о том, что все так сложилось.
— Ой, какой ты, Митька! — всплеснула руками бабушка. — Сам тоже чисто дите! Ну а как же ей с людьми-то не поделиться горем? Все ведь на виду живем, все помогаем друг другу, если что…
— Ну да, а как сплетни за спиной распускать — тоже всем миром… — буркнул Митя.
— Да иди ты к лешему! — бабушка махнула на него тряпкой и удалилась в кухню, сперва ворча на Митьку, а потом и на деда, который все же не посолил суп.
Митя чувствовал в себе невероятный прилив сил. Оттого ли, что ситуация удачно разрешилась, оттого ли, что он ощутил в себе благородный порыв, примерив роль будущего отца… Впрочем, примерить ее было несложно, ведь это была всего лишь роль, а не гнетущая реальность. И оставалось только ждать, что скажет Светка: казнит или помилует. Если будет с ней холоден — казнит, как пить дать. А если задобрит ее — известно каким способом! — то, вероятно, и помилует. Но как же он сможет играть в эти игры, когда до приезда Лены остались считанные дни?
Накануне долгожданного дня Митька не спал всю ночь. Он был, конечно же, рад, что Лена возвращается, и что он снова увидит ее лучистые глаза, почувствует тепло ее рук, запах, сводящий с ума… Эта детская безоблачная радость омрачалась предчувствием неотвратимой беды. Предчувствие, словно огромная грозовая туча, нависало со всех сторон, давя и пригибая книзу, опуская мордой прямо в лужу, так сказать.
Что-то скажет Лена, когда узнает о его делах? Ведь рано или поздно она все же узнает абсолютно обо всем, не от Светки, так от кого-либо еще, все тайное становится явным. И тогда будет презирать его, обманщика, предателя, негодяя. Разумеется, она не захочет больше знать его, и будет права. Но Митя хотя бы насладится последними минутами рядом с ней. Он не расскажет ей ничего, они просто увидятся, и он будет счастлив раствориться в аромате ее пышных волос, и, может быть, на прощанье получит самый сладостный на свете поцелуй…
Утром перед своим крахом Митя решил расставить все точки над i со Светкой, выяснить ее намерения, а уж потом идти прощаться с любовью всей жизни, с мечтой, которая так и останется светить недосягаемой путеводной звездой на небосводе его непутевой судьбины…
Завязав с лирикой, Митька собрался, не особо заботясь о внешнем виде, и отправился туда, куда ноги его не несли.
Дверь Светкиной квартиры открыл ее отец. Митя было испугался его тяжелого взгляда, но тот был чертовски пьян и, не разобрав, кто пришел, отстранился от прохода, что-то бубня под нос и впуская Митьку внутрь.
Митя прошел по длинному темному коридору, стараясь не споткнуться о кипы старых газет и обувь, раскиданную, где попало. Дверь в их комнату была не заперта, но Митя для приличия постучался. Никто не отозвался. Тогда он заглянул внутрь. Светка сидела за письменным столом, что-то записывая в тетрадку. Она даже не обернулась на его приветствие. Постояв немного в дверях, Митя отважился на разговор.
— Свет, пойдем прогуляемся… Если тебе можно гулять…
— Можно, — ответила она через плечо, не отрываясь от своего занятия. — Сейчас, допишу и выйду, жди у подъезда.
Митя с облегчением вышел на свежий воздух. Светкин спокойный тон вселил в него надежду на то, что она больше не сердится и, вероятно, наконец-то поняла, что эта безумная страсть ни к чему хорошему не приведет. Рано или поздно она должна была это осознать. Хорошо также, что Светка нормально себя чувствует, и здорово, что не отказалась поговорить.
Ждать Мите пришлось недолго. Светлана вышла из подъезда не спеша, с гордо поднятой головой. Что-то в ней определенно изменилось. Митьке даже стало обидно, что теперь он смотрит на нее заискивающе, он ждет ее благосклонности, а не наоборот, как бывало.
— Ну, пойдем, — проговорила она и взяла его под руку, как своего парня.
— Куда пойдем? — поинтересовался Митя, чувствуя, как хрупкая и наверняка, как всегда, обветренная ладошка Светки обжимает его локоть.
— Туда. — Светка кивнула головой вперед, и они побрели по свежему утреннему снегу.
Оба молчали. Мите хотело бы вот так идти молча, пусть со Светкой, пусть под руку, но только бы не заводить неприятный для него и — он надеялся — для нее разговор. Но чудес не бывает, Светка тяжело вздохнула и спросила на одном дыхании:
— Что будем делать?
— А что ты предлагаешь? — напрягся Митя, продолжая шагать вперед, глядя под ноги. Он не понимал, к чему этот вопрос. И так ясно, им вместе уже нечего делать, все решилось само собой. Отныне было более важно, что собиралась делать она!
— Я бы хотела знать, как ты ко мне относишься.
— Я бы тоже хотел это знать, — хмыкнул Митя.
— Как это? — удивилась Светка, и в ее голосе снова послышались нотки, знакомые ему до боли: так говорила бестолковая девчонка, которую он знал раньше, и которую не узнавал в нынешней, вдруг резко повзрослевшей Светке.
— Я хочу знать, что ты решила, и только тогда определю, как именно я к тебе отношусь, — признался Митя почти что честно.
Он прекрасно знал, как относится к этой девушке, поскольку знал также, как относится к другой. Но мужчины всегда оставляют эти лазейки для женских надежд, свято веря, что им когда-нибудь придется воспользоваться запасным выходом. Увы, как правило, пользоваться им не получается ни у кого из двоих.
— Как же ты любишь все запутывать! — укорила его Светка, останавливаясь и поворачиваясь к Мите лицом. — Вот, посмотри на меня. Нет, смотри мне в глаза! Смотри и скажи, нравлюсь я тебе? Любишь меня?
Митя честно, долго смотрел в ее блеклые глаза, пытаясь разглядеть в них хоть каплю того, что могло бы пробудить в нем чувства, чисто теоретически. Переводил взгляд на конопатый нос картошкой, на рыжеватые брови, раскрасневшиеся от мороза и волнения впалые щеки, на торчащие из-под шапки уши, похожие на свиные хрящики… Но ничего такого, что заставило бы его сказать «да», не обнаружил.
Однако, ему хотелось в который раз, когда он находился рядом со Светкой на таком опасном расстоянии, или сбежать, пнув ее для верности ногой, или наброситься, обхватить тонкие губы своим ртом, вжаться в них со всей силой, схватить ее голову двумя руками, чтобы не вырвалась… А потом разорвать это нелепое пальтишко, скинуть с себя все, прямо на снегу взять ее всю, безжалостно, не заботясь ни о чем, и бездумно удовлетворять свою животную страсть.
Митя испугался собственных мыслей, но было поздно — Светка прочла в шальном взгляде все его тайные помыслы, поскольку сама жаждала того же. Она привстала на цыпочки и, повиснув у Мити на шее, принялась жадно целовать его прямо в рот, слюнявя губы, подбородок, нос. Так они стояли посреди тротуара, пока обоим не стало жарко. Митька первый очухался и, отстранившись от Светки, которая тяжело дышала и все еще тянулась к нему, произнес:
— Свет, все, не надо, прекрати. Не к добру это.
— Почему? — не унималась она. — Любимый мой, я теперь знаю, ты меня любишь! Какая я счастливая! А у нас еще будут дети, вот увидишь! Я здоровая, у меня все будет хорошо! У нас все будет хорошо! Я никому ничего плохого не скажу про тебя. Никто о тебе лишнего не подумает! Ведь я же люблю тебя, глупый мой… Только до восемнадцати теперь подождать придется, а потом поженимся. Мы же поженимся? А можно и у родителей разрешение взять, и тогда ждать не надо… Мои дадут! И твои дадут! Я же хозяйственная, я много по дому умею, я тебе готовить буду — ты пальчики оближешь! Нам же будет хорошо вместе, я знаю! Митенька, я так люблю тебя, хороший мой, ласковый…
Она тараторила, Митька не мог и слова вставить. Он только отцеплял ее руки от своей шеи, а она так и норовила вновь повиснуть на нем. Наконец, ему удалось прекратить это.
— Постой, — решительно сказал он, поймав обе ее руки и крепко сжав запястья, — я не собираюсь на тебе жениться. Свет, ну пойми ты сама…
— Ты скажи только, любишь? Любишь же меня? — не желая ничего слышать, повторяла девчонка, смешно подпрыгивая и пытаясь губами поймать губы Мити.
— Нет, Свет, не люблю. И никогда не полюблю.
Он хотел было вновь попытаться объяснить ей, что ни к чему хорошему не приведет ее затея, но не пришлось. Светка вдруг вырвалась, отпрыгнула назад, злобно сверкнула глазами и закричала на всю улицу:
— А раз так, считай, ты сам себе приговор подписал!
— Что, в милицию пойдешь? — Митька уже свыкся с этой мыслью, и если бы Светка сейчас заявила, что да, именно в милицию, ни один нерв бы не шевельнулся, он лишь принял бы это как должное.
Однако девчонка засмеялась и замотала головой.
— Нужен ты мне! Охота была из-за тебя по судам мотаться. Вот! — Она сунула руку в карман и достала оттуда конверт, помахав им перед Митей. — Вот! Опускаю в почтовый ящик, и можешь идти намыливать себе веревку!
Откуда взялась в ней эта внезапная злоба, Митька не понимал. Она почти уже убедила его, что действительно любит и не причинит зла. С чего он это взял?
— Что это? — спросил он, точно во сне, медленно протягивая руку к конверту.
Но Светка резко отстранилась, спрятав конверт за спину.
— Письмо. И оно пойдет, куда надо!
— В институт что ли написала? — криво усмехнулся Митька, бледнея.
— Вот еще! — фыркнула девчонка. — Фамилия Плясовой тебе ни о чем не говорит?
Митю бросило в пот. Всего он ожидал от Светки, но не этого. Она могла пойти к Лене и все ей рассказать, вполне могла. Но чтобы вот так, цинично заготовить письмо на случай его отказа… Светка — страшный человек. Мало того, она — больной человек!
— Не надо, Света. — Митя снова протянул руку, но не к конверту, а к ее плечу.
Светка нервно дернулась.
— Не подходи ко мне! Что бы ты мне ни сказал, я не верю больше ни единому твоему слову! Правду говорил Ванька Шнуров, ты готов лизать задницу Плясовому, чтобы жениться на его дочке. Конечно! Кто я, и кто она! Ты, небось, уже видишь себя в казенной «Волге», да на дорогих харчах? Так вот дудки! Не получишь ты ничего. Я накажу тебя! За все!
Она развернулась и побежала прочь, и Митя ни на минуту не сомневался: то самое письмо она опустит в ящик немедленно, однако догонять Светку не стал. Чему быть, того не миновать. Возможно, так будет даже лучше — ничего не придется объяснять ни Лене, ни ее отцу.
Вот только с Леной он все равно должен повидаться, и будь что будет.
Вечером пошел сильный снег, поднялся ветер. На железнодорожном вокзале мело так, что не было видно фонарей. Поезд задерживался. Митя приехал заранее, решив провести остаток свободного времени здесь, поближе к Лене. Он чувствовал, как с каждой минутой поезд приближает ее к нему, и вскоре ее милое лицо, покрытое снежинками, он возьмет в свои теплые ладони и будет долго-долго смотреть в прекрасные глаза, а Лена звонко рассмеется, и они будут счастливы… Они будут так недолго и отчаянно счастливы, что за это он готов на многое: испытать позор, унижение, наказание, в конце концов.
Так Митя сидел в здании вокзала, думая о предстоящей встрече, погружаясь в свои мысли, как в теплую ванну с пеной, медленно, отстраненно, блаженно, хоть мысли эти и не были сплошь радужными и благостными. Но вот объявили прибытие поезда. Ожидающие ринулись к выходу. Кто-то с чемоданами, кто-то налегке. Митя проклинал все эти тюки и баулы, мешающие немедленно выбежать к поезду и первым оказаться на перроне. Гнусавый голос диспетчера бесстрастно сообщил номер платформы. Сердце бешено колотилось. Вскоре он уже шагал по перрону, пытаясь разглядеть хоть что-то поверх голов сквозь густую пелену лепящего в глаза снега. Вот он, четвертый вагон. Проводница медленно растворила двери, и люди стали выгружаться из поезда.
Митя топтался на месте, то подпрыгивая, то замирая, но Лены не видел. Наконец, точно вспышка молнии, знакомая вязаная шапочка мелькнула в толпе.
— Лена! — воскликнул он, сорвав с себя ушанку и замахав ею. — Лена! Я тут!
Она заметила его и радостно засмеялась.
— Митя? Вот так сюрприз! — воскликнула девушка, протиснувшись к нему; она была искренне рада встрече, Митька не мог этого не заметить. — Как ты узнал, что я приеду сегодня?
— У твоего отца выспросил, — беря чемодан, довольно проговорил Митя. — Как доехала? Все хорошо?
— Все хорошо, — опять рассмеялась Лена, не верящая в происходящее и оттого растерянная и нежная. И в самом деле, стало так хорошо на душе, будто ничего плохого не было и не будет.
Они ехали в «Волге» на заднем сидении, и Митя держал Лену за руку. Она рассказывала, как гостила у тети в Москве, как ходила в Третьяковскую галерею и Пушкинский музей с двоюродной сестрой, как каталась на коньках на Чистых Прудах и там чуть не подвернула ногу. Мите были не знакомы все эти названия, но он был безумно рад снова видеть и слышать Лену. Однако эта радость омрачалась дающей о себе знать острой болью в области сердца. Он уже практически забыл, чем она вызвана, ведь рядом с лучшей девушкой страны — да что там! — планеты по-другому и быть не может.
Вскоре машина остановилась возле дома Плясовых. Водитель понес наверх чемодан, а ребята выбрались из автомобиля и немного прошлись пешком, от фонаря до фонаря.
— Лена, ты знаешь, я скучал по тебе, — признался Митя. — Может, это звучит глупо, но так и было, я не вру.
— Это звучит замечательно! — Девушка погладила его по руке и прижалась крепче, улыбаясь как-то загадочно и немного отстраненно, точно думала о чем-то своем. — Я тоже вспоминала о тебе.
— Только вспоминала? — деланно равнодушно переспросил Митя.
— Не только! — Лена кокетливо качнула головой. — Я думала о том, что ты делаешь в ту минуту: сидишь ли дома или гуляешь с друзьями. Я совсем не знаю, как ты проводишь время. Ходишь ли в кино или на танцы, какие книги читаешь, что коллекционируешь…
— Я тоже о тебе мало знаю, — признался Митя. — И очень хотелось бы узнать тебя поближе. Скажи, а ты не сердишься на меня из-за того вечера… Тебе пришлось попусту меня прождать, а я…
— Нет, не сержусь, Митя, — Лена вдруг посерьезнела. — Я думала об этом, но уже перестала обижаться. — Она пристально посмотрела на Митьку. — Давай больше не иметь секретов друг от друга?
— Я согласен! — с жаром отозвался Митя, но тут же осекся.
Лена снова глядела на него ласково, именно так, как он и представлял во время их разлуки. Но от ее слов Мите стало совсем тоскливо. Ведь придется же все рассказать! Неужели он своими собственными руками порушит счастье, которого ждал так долго, несколько раз теряя надежду быть с Леной?
— О чем ты задумался? — встревожилась она. — Я чем-то тебя обидела? Прости, может быть, я нескромно себя веду…
— Нет, что ты! Лена, не думай так! Я хотел бы с тобой никогда больше не расставаться, но уже поздно, ты с дороги, тебе, наверное, надо к отцу…
— То есть, ты хочешь, чтобы я ушла? — сквозь слезы переспросила Лена.
Ее нижняя губа подрагивала, и в свете фонаря было заметно, что глаза наполнились слезами. Ну зачем он так с ней? Ведь он врет, меньше всего он хочет, чтобы она уходила. Но вина, которую Митя чувствовал перед Леной, давила изнутри, не позволяя более наслаждаться счастьем пребывания рядом с девушкой его мечты. Рассказать все сейчас? А, может быть, потом? Митька решил оттянуть этот тягостный момент и поэтому решительно кивнул.
— Да, ты лучше иди, увидимся завтра, хорошо? Я зайду в шесть!
Последние слова он крикнул ей вдогонку, через мгновение Лена скрылась в подъезде, и Мите осталось только взвыть от досады и злости на себя самого и на весь белый свет.
А на следующий день ровно в шесть вечера Митю ждала закрытая наглухо дверь квартиры Плясовых. Ни подполковника, ни домработницы и, уж конечно, Лены дома не было. Звонок заливался безответными трелями, пока палец не устал на него жать. Постояв еще немного на пороге, дабы убедиться, что это все, Митя ушел. Отчего-то показалось ему, что это на самом деле все, и больше Лену он не увидит.
Он ошибался, но тогда, в далеком шестьдесят девятом все это было очень похоже на правду…
Август 2005 года, Париж
Николай нервно курил. Дмитрий замолчал, переводя дыхание. Вспомнив, как глупо он расстался с Еленой в тот снежный вечер, в их последний вечер прошлой жизни, он почувствовал что-то похожее на вселенскую тоску — такая тоска превыше земной суеты. Чем бы ты ни занимался, какой бы важности ни были твои дела, эта тоска, проникая в тебя, на мгновение останавливала время, заставляя замирать мысли, парализуя тело, опустошая и поднимая к небесам душу, чтобы затем возвратить все на круги своя.
Катрин тихонько плакала. «Бедняжка, — без капли сочувствия подумал Дмитрий, — мало того, что она ни черта не понимает, она еще и воспринимает так близко к сердцу прошлое, которое ее ничуть не касается. Глупые создания, женщины. Глупые и нерациональные».
— Катрин, принесите чаю, что ли… — велел Дмитрий и облегченно вздохнул, когда девушка, всхлипывая, убежала в кухню, пряча лицо.
Николай тоже был рад возможности остаться наедине.
— Что ж, — произнес он, тяжело вздыхая. — Что было, то прошло. За сестру зла не держу, это ее личное дело. Мы никогда с ней не были близки, так что не бери в голову. Как понимаю, она все же отправила письмо Плясовому?
— Нет, — горько усмехнулся Дмитрий, — она не отправляла ему письмо. Она отнесла его Плясовому в тот же день. Так что, когда я стоял с Леной у подъезда, Егор Степаныч уже все знал. А когда его дочь вернулась домой, необъяснимо жестоко обиженная мною, у него уже созрел план.
— А Шнуров каков! — возмутился Николай. — Как они спелись со Светкой! Ну, не удивительно, он всегда умел играть на человеческих слабостях. А уж найти Светкино слабое место не составляло труда.
— Знаешь, единственное, что мне не понятно в той истории, — проговорил задумчиво Дмитрий, — это то, каким образом Шнур узнал о наших со Светкой грехах? Он что, другом ей был? Она что ли пришла к нему жаловаться? Странно все это. Зачем он ей?
— Вероятно, тоже искала поддержки у близкого человека. Не найдя ее у тебя, она отправилась к нему. Шнура развести на постель ей не удалось, или уж не надо ей было этого, влюбилась-то она в тебя… Ну а он воспользовался ею, как орудием мести тебе! Все очень просто. Направил Светкину энергию в нужное ему русло. В итоге разлучил вас с Леной.
— Возможно, — кивнул Дмитрий, — если бы не одно «но».
— Какое? — с интересом спросил Николай.
— Светка со Шнуром сыграли во всей этой истории не такую уж значительную роль, как им могло тогда казаться, — печально покачал головой Дмитрий. — Плясовой использовал их, как пешек, упиваясь своей властью над нами, точно был Богом…
Катрин как раз вернулась, неся на подносе чай. Мужчины не без удовольствия отпили по глотку ароматного напитка, который умиротворял и никак не располагал к тревожным воспоминаниям, а лишь к праздным беседам. Увы, праздные беседы на данный момент откладывались.
Февраль 1969 года, Россия
Подполковник нашел Митю в институте. Когда они встретились, Егор Степаныч стоял возле стенда со стенгазетой и с неподдельным любопытством изучал новости студенческой жизни. Митя чуть было не прошел мимо, но Плясовой остановил его, вытянув руку. Его лицо, как всегда, выражало благодушие и позитивный настрой. Они поздоровались, как ни в чем не бывало.
— Так вот где ты учишься, — огляделся по сторонам подполковник. — Альма-матер, так сказать…
— Вы пришли ко мне? — на всякий случай поинтересовался Митя. Слабая надежда на то, что подполковник милиции, бывший в курсе всех темных деяний их компании, наверняка уже знающий о Митином прегрешении, имеющий намерение заняться вплотную расследованием дела о пропаже картины, зашел сюда по чистой случайности, еще каким-то чудом теплилась в Митином сознании. Но чудес не бывает.
— Да, друг мой, к тебе. — Плясовой разгладил густые усы и вздохнул. — Дело у меня к тебе неотложной важности. Есть ли время поговорить?
— Конечно! — Митя нервно сглотнул.
Они вышли на крыльцо института, Плясовой вынул сигареты из кармана кителя, протянул Митьке, тот отказался. Одобрительно крякнув, подполковник направился к своей «Волге», в которой не было водителя. Они уселись на заднее сидение, где позавчера Митя держал за руку Лену и упивался последними минутками своего безумного счастья.
— Ты знаешь, о чем я хочу поговорить, — не спросил, а словно констатировал факт Плясовой. — Та девушка… Кхм, — он поправился, — женщина… Светлана… Вот ее письмо. — Мужчина вынул из папки белый конверт, задумчиво взглянул на него, но в руки Мите не отдал. — Ты хотя бы знаешь, что в нем?
— Догадываюсь, — мрачно пробубнил Митька. Наверное, так, как он сейчас, обычно чувствовали себя приговоренные к смертной казни.
— Ты глазки-то не прячь, не красна девица, — нестрого пожурил его Плясовой. — Натворил дел, будь добр найти смелость ответить за них.
— В суд подаст? — обреченно спросил Митька, полагая, что вопрос этот излишний и уже даже решенный.
— Да нет, — покачал головой Плясовой, не то сожалея, не то удивляясь. — Хотя надо было бы.
— Нет?! — Слабый огонек надежды снова затеплился. Неужели Светка сжалилась над ним и решила ограничиться только кляузой Плясовому?
— Она-то хотела, но я отговорил. От нее поехал сразу к тебе, обрадовать, так сказать. Ну? Обрадовал?
— Да как посмотреть… — Митя опасался безоглядно доверять Плясовому. Снова тот что-то от него хотел. Подполковник не из тех людей, что делают что-либо за здорово живешь.
— Правильно, рано пить шампанское, — удовлетворенно кивнул Плясовой. — Ну, что я могу тебе сказать, хлопчик. Прежде всего, о Лене забудь. Надеюсь, понятно, почему?
— Понятно, — буркнул Митька, хотя самому хотелось бы знать, чем же он так не угодил, раз уж судимости на нем не будет.
Подумаешь, имел связь с другой, так Шнур, поди, тоже не мальчиком был, когда Плясовой под него свою дочь подкладывал. Гнусные мыслишки в не менее гнусных формулировках так и лезли в голову от отчаяния и несправедливости положения.
— Это хорошо, что понятно, — в очередной раз одобрил его ответ Егор Степаныч. — Еще вот что… И о письме этом забудь. — На глазах у Мити он изорвал его на мелкие кусочки. — Это тоже понятно?
Митя кивнул, внимательно следя за Плясовым и впитывая каждое его слово, боясь пропустить нечто важное. Близился апофеоз фокусов Егора Степаныча Плясового. Сейчас Митька узнает, какую цену должен заплатить за свое чудесное избавление, кроме той, что уже заплатил, лишившись Лены…
— Письмо-то я легко разорвал, но ничто не помешает Светлане написать его вновь и отнести уже не мне, а в милицию, верно?
— Верно.
Митя в упор взглянул на подполковника. Их взгляды встретились, и стало понятно без слов, к чему клонит Плясовой. Тот подтвердил его догадки.
— Да-да, это я беру на себя, и ты не беспокойся о Светлане. Если я не разрешу, она не пикнет. Но ключевое слово здесь «если»…
— Что от меня требуется? — Митя не узнал собственный голос, будто кто-то говорил это вместо него.
— Ну, дорогой мой человек! — от души рассмеялся Плясовой, всплеснув руками. Он вдруг словно увеличился в размерах, и автомобиль стал ему тесен. — Что значит, требуется? Я говорю с тобой об этом исключительно по доброте душевной и потому, что ты мне крайне симпатичен, не смотря на глупости, которые ты натворил. Но в этом виноват твой юный возраст, горячая кровь… Я же все понимаю, кто в наше время без греха? Брось эту ерунду: должен, не должен! Я надеюсь, ты достаточно умен, чтобы понять — все, что я попрошу, исключительно в твоих интересах. Ты можешь наплевать на мою просьбу, и будешь по-своему прав. Но тогда извини, не смогу тебе гарантировать, что Светлана Попова, несовершеннолетняя гражданка, сведения о пребывании которой в родильном отделении городской больницы, зафиксированы документально, не захочет восстановить справедливость и наказать виновного в потере собственного здоровья.
Плясовой развел руками, точно на самом деле сожалея и извиняясь. Митю передернуло. Уж что-что, а убеждать подполковник умел, причем, архи аргументировано.
— Я ценю вашу заботу и поддержку.
Снова кто-то произнес это вместо Мити — кто-то трусливый, но рациональный, засевший в сознании и цепляющийся за последний шанс выжить. Ведь сам Митя никогда бы не сказал подобное! Он честен и справедлив. Он смел и принципиален! Так какого черта…
— Отлично. Молодец. Я не ошибся в тебе. Знаешь, — прищурился Плясовой, — я даже жалею, что с Ленкой у вас ничего не вышло… Но тут уж не моя вина, я на нее влиять не могу. Она так решила, и не изменит своего решения. Уехала обратно в Москву…
Мите показалось, что подполковник в самом деле опечален. И еще захотелось непременно знать, считает ли Лена его подлецом только потому, что он так грубо обошелся с ней вчера вечером, или потому, что оступился со Светкой? Но расспрашивать об этом Плясового счел унизительным. И без того унижений было предостаточно.
— Надолго? — лишь спросил он.
— А? — будто очнулся Плясовой. — В Москву-то? Да насовсем… Меня, кстати, туда тоже переводят скоро, так что это дело уже практически решенное. Ну, как бы вы с ней были? Письма писали бы друг другу? А после института тебя бы распределили черт знает куда… Эх, ладно, забудь, все это глупости, глупости… Давай по делу.
— А она мне ничего не передавала?
Митю душили слезы обиды. Как Лена могла вот так легко взять и уехать? Даже если она смертельно обиделась — это не повод для молчания! Она должна была ему все высказать, ведь их же многое объединяло! Ведь она была так рада возвращению, их встрече! А как же чувства? А как же?...
— Да, конечно! — спохватился Плясовой. — Вот это. — Он вынул из той же папки сложенный вчетверо тетрадный листок и вложил его в онемевшую Митину ладонь. — Прочтешь потом, — решительно остановил его мужчина. — Слушай меня внимательно и без глупостей. Ясно? Добре.
То, что Митя услышал от подполковника, не оставило больше никаких сомнений в гениальности Плясового по части интриг и вселило в Митю еще больший ужас от осознания полнейшей безысходности своего положения.
— Как чувствовал, — говорил меж тем Плясовой, — что придется не раз возвращаться к разговору о вашей честной компании. Собственно, интересуете меня не вы, а картина. — Митю словно током ударило. — Из вас троих, кто был причастен к ее пропаже, ты, как мне кажется, наиболее здравомыслящий молодой человек, и единственный, на кого я могу положиться. Ты мне нужен, Митя. Очень нужен. Только ты можешь помочь мне отыскать «Розовую пантеру». Ты спросишь — как? Если бы я знал, я сам бы сделал это давно. А ты, во-первых, был непосредственным участником всех событий, а во-вторых, наверняка знаешь то, чего не знаю я. В общем, без долгих предисловий, ты найдешь путь выйти на нее, на «Пантеру». Это в твоих интересах.
— Но ведь она сгорела?! — воскликнул Митя, уже не задавая глупых вопросов: откуда, почему, как?
— Не уверен, — таинственно усмехнулся в усы Плясовой. — А если это и так, найди мне твердые доказательства ее несуществования.
Август 2005 года, Париж
У Дмитрия похолодел затылок. Он переглянулся с Катрин, а затем перевел взгляд на Николая. Понимают ли они, что происходит? А он ведь сам только что осознал, откуда это неистребимое дежа-вю… Ведь он не бредил, это на самом деле с ним уже было! И Рамирос с золотыми цепями на мускулистой шее, и поддельный Дали — все они лишь жалкие копии подполковника Плясового. Он, точно призрак прошлого, восстал из могилы и воплотился в брутального латиноса и придурковатого мафиози, чтобы напомнить ему, Мите, об обещании найти «Розовую пантеру» — на том или на этом свете!
Кажется, одна лишь Катрин поняла его. Она в ужасе смотрела на Дмитрия и молчала. Николай спокойно попивал чай.
— Так что же, как я понимаю, картину ты так и не нашел? — спросил он.
— Конечно… нет, — немного поколебавшись ответил Дмитрий.
Раздался телефонный звонок. Катрин потянулась к телефону, но Дмитрий опередил ее.
— Я сам. — Он взял девушку за руку, которой она коснулась трубки, подержал за запястье, о чем-то раздумывая, пока аппарат издавал призывные трели, а затем вдруг поцеловал ладошку Катрин и отпустил. — Алло? Да, это я… Очень мило с вашей стороны, но я помню. — Тон Дмитрия становился резче и жестче. — Не ваше дело. Мы договаривались, к утру послезавтра я сообщу вам… Дайте мне сосредоточиться, черт возьми!
Дмитрий бросил трубку и тяжело задышал. Все то время, что он говорил по телефону, Катрин с тревогой наблюдала за ним, прижав к груди руку, которую он целовал. Как только разговор был окончен, она подвинулась ближе и, не обращая внимания на вопросительный взгляд Николая, поцеловала Дмитрия в висок.
— Митя, не нервничай, прошу тебя. Продолжай… Что стало с той девушкой? А Сандро? А Иван? Ты встречался с ними после того?
— Да, продолжай, — вмешался Николя, недовольно косясь на домработницу, обнимающую хозяина. — Что стало со всеми вами? Как понимаешь, для меня все это звучит, как роман — не более. Извини, но пока я мало что понимаю. Плясовой заставил тебя поработать на него. Ты согласился, иначе, куда тебе было деваться. Так каковы же результаты? Хотя, что я спрашиваю…
Он отставил в сторону чашку и кивнул Катрин, чтобы та убрала поднос. Девушка приподнялась было с дивана, но Дмитрий удержал ее, властно усадив рядом.
— Постойте… — Он устало провел ладонью по лицу. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Сейчас, вот-вот все станет ясно…
Катрин замерла в ожидании, Николай нервно дергал застежку часов на правой руке. Но Дмитрий не спешил с продолжением. Впервые за истекшие сутки в его душе вдруг воцарилось спокойствие и уверенность в том, что судьба все же благосклонна к нему. Одна незначительная, как казалось ранее, деталь, пока нечетко, но неотвратимо начала проявляться в сознании. Перед ним сидел живой свидетель, которого еще несколько часов назад не существовало на свете, как не существовало и шанса на спасение. Николай — вот кто выручит его из беды. Дай только Бог припомнить их последний с Пижоном разговор…
Весна 1969 года, Россия
«Дорогой Митя! — писала Лена в своей записке, которую Митька перечитывал по нескольку раз в день и непременно перед сном, хотя прошло уже больше месяца с тех пор, как состоялся роковой разговор с Плясовым. — Я снова уезжаю в Москву. Пожалуйста, не думай, что это из-за тебя. Тетя давно звала меня остаться жить у них, а теперь так сложилось, что папу, вероятно, переведут сюда насовсем. Нет смысла откладывать переезд. Хорошо, что я все-таки вернулась хотя бы на день — я повидала тебя. Но жаль, что так недолго. В тот вечер у меня состоялся разговор с папой, он просил забыть тебя и не видеться больше. Почему, Митя? Задаю этот вопрос, зная, что ответа не будет никогда — папа запретил давать тебе мой адрес. Мне очень жаль, но отец для меня авторитет во всем. Прости, мы больше не увидимся. Я буду помнить о тебе только хорошее. Желаю, чтобы все твои мечты сбылись. Прощай. Лена».
Эта записка и повергала его в глубочайшее отчаяние, и в то же время вселяла смутную надежду, что не все пропало. Пусть, пусть Лена написала, что они не увидятся никогда. Но она хотя бы дала ему понять, сама того не ведая, что их отношения навсегда остались не омрачены его безобразным поступком или проступком. Конечно, не было гарантии, что дочь Плясового так и будет пребывать в неведении о том, что произошло между Митей и Светкой, но пройдет время, и это воспримется уже не так остро, не столь болезненно. Митя надеялся, ведь надежда — это то, что никак не желает подыхать даже в окончательно потерянном для жизни организме.
После встречи с Плясовым в институте Митя много думал о том, что за шутку играет с ним судьба. Философия, которую он успешно изучал, все школы и направления философской мысли отказывались предоставить ответ на вопрос: как быть? Подполковник поставил его в безвыходное положение. Терять все, рушить свое будущее из-за Светки, а точнее, если уж быть честным с самим собой, то из-за собственной глупости, Мите ой как не хотелось. Однако Плясовой четко дал понять: шанс выпутаться из ситуации есть, надо лишь пошевелить мозгами. И, раз уж Митиных мозгов для этого недостаточно, необходимо призвать на помощь друзей.
До конца февраля Митька метался в сомнениях, стоит ли вовлекать в свои делишки кого-либо. Но делать было нечего. Плясовой, как и обещал, перевелся в Москву, оставив Мите свой новый номер телефона на крайний случай. Под крайним случаем подполковник подразумевал час «икс», когда Мите будет что доложить по поводу «Розовой пантеры». От Лены вестей не было, впрочем, Митя и не рассчитывал на это, в своей записке она четко дала понять, что слово отца для нее — закон, и за чередой проблем и неприятностей Митька почти смирился с тем, что они никогда больше не увидятся. Светка тоже не объявлялась — хоть это радовало. И все равно, не смотря на относительное внешнее спокойствие, Митя практически не спал, мучительно соображая, с кем и как обсудить жизненно важное дело.
О Шнуре не могло идти и речи — он перестал существовать для Дмитрия Гордеева, оставшись темным силуэтом на испачканном кровью снегу. Еще был Саня, к нему-то Митя и обратился, когда март уже начинал радовать первыми теплыми деньками. Пижон искренне обрадовался, когда Митя догнал его после занятий и предложил пройтись.
— Я уж думал, ты меня нарочно избегаешь, — сунув папку с тетрадками под мышку и двинувшись не спеша по парку, проговорил Саня.
— Ну что ты! — смущенно отозвался Митя, идя рядом. — Просто не хотелось отвлекать тебя от учебы. Первый курс самый сложный, по себе знаю.
— Ну а что же теперь? — Саня, как всегда, улыбался. — Отличная погода, правда?
— Да, ничего себе погодка, — пробормотал Митя, не зная, с чего и как начать.
— Так и будем молчать? — после затянувшейся паузы спросил Сандро. — Давай присядем?
Они опустились на лавочку. Пижон сунул руки в карманы расстегнутого пальто и, зажмурившись, подставил лицо солнечным лучам. Митя украдкой поглядывал на него, такого беззаботного и умиротворенного, и невольно завидовал. Стоит ли перекладывать на плечи друга груз своих проблем? Сане и без того досталось в последнее время. А тут еще и он…
— Ну, выкладывай, — первым нарушил молчание Сандро, не открывая глаз и не переставая улыбаться. — Знаю же, что-то стряслось.
— Ничего не стряслось вовсе, — соврал Митя. — Просто давно не виделись…
— Просто, просто, — передразнил его Сандро, открыв один глаз. — Выкладывай, говорю. Ну?
— Сань, — наконец-то решился Митя, вздохнув, — я дров наломал…
— Так… — понимающе протянул Сандро, присвистнув и усаживаясь на лавочке поудобнее. — Я так и знал… Ты же не можешь без этого! Ну, чего там с тобой?
И Митя рассказал, как на духу, все, что произошло с ним и со Светкой, с ним и с Леной, с ним и Плясовым, а также с ним и Шнуром, без утайки, не упуская деталей. Друг слушал Митю внимательно, лишь иногда кивая или качая головой, то улыбался чему-то, то хмурился. Так пролетел час. Митя перевел дух, когда произнес последнюю фразу:
— И вот, теперь я не знаю, что делать.
— Извечный русский вопрос! — рассмеялся Саня. — Что делать, и кто виноват!
Такой его реакции Митя не ожидал. Все, что угодно: ревность, осуждение, поддержку — но только не смех!
— Да, тебе смешно, — обиделся Митя. — Но я в самом деле знаю только, кто виноват. А вот что делать — ума не приложу.
— Хорошо, — стал вдруг серьезным Сандро. — Ты помнишь, что я тебе сказал летом в больнице, и о чем просил подумать в нашу последнюю встречу? Митя, ведь ты упорно отказываешься в это верить, хотя даже Светка тебе явно дала понять: дело тут не чистое, картина могла и не сгореть, и есть кто-то, кто знает об этом наверняка…
— Шнуров? Думаешь, он влезал к Светке в окно? Думаешь, он и Гапон скрыли от нас что-то?
— Я не исключаю этого, вот и все, — пожал плечами Саня, не реагируя на Митино нездоровое возбуждение. — Вспомни, как они сблизились после того происшествия на стройплощадке, как внезапно для нас Шнур выгнал Коляню из «Тайного Общества», ничего не объяснив толком, как оставался спокоен, когда все мы готовы были последовать за Коляней на тот свет из-за исчезновения нашей картины. Просто вспомни, сопоставь факты, и ты поймешь, что я говорил отнюдь не ерунду. Шнур — вот кто знает, что на самом деле произошло на стройке, и куда делась наша «Пантера». А возможно, только он и ведает, каким образом Коляня ушел из жизни.
— Ты говоришь страшные вещи! — воскликнул Митя. — Шнур — убийца?! Это невозможно! Ты еще на своем дне рождения намекал на это, но сам же тогда понял, что это абсурд! Полный абсурд!
— Отчего же? — Пижон невозмутимо хмыкнул, будто речь шла о будничных делах. — Только лишь потому, что ты знаешь этого человека с детства? Только лишь оттого, что всегда считал его честным и неспособным на преступление? Это все субъективно, Митя, не мне тебя учить мыслить философскими категориями. Людям свойственно меняться, жаль, не всегда в лучшую сторону. Сегодня тебе клянутся в вечной дружбе, а завтра отвернутся, будто не знают вовсе, а то чего доброго накинут веревку на шею и, не моргнув глазом, скинут в речку. Сегодня тебе говорят, что любят, а завтра забудут о твоем существовании…
Саня замолчал и порывисто отвернулся.
Митя предпочел сделать вид, будто не понимает причин резкой перемены настроения друга. Но он понимал его, да еще как! С некоторой долей злорадства Митька вспомнил, как сам когда-то страдал, видя счастливое лицо Пижона, когда Лена принадлежала ему и только ему. А теперь, получается, они вновь товарищи по несчастью.
— И что же? — продолжил он. — Припереть Шнура к стенке, сказать, что мы все знаем, потребовать вернуть картину? Ведь ты же знаешь Ваньку, он не лыком шит, так он и признается во всем! Еще и посмеется над нами.
— Верно, не признается, — согласился Саня, вздыхая. — Зато мы оба понимаем, кто виноват. Не ты, не я, не Гапон. Шнуров, чтоб ему провалиться. Заварил кашу, темнит постоянно… Только как вывести его на чистую воду — это вопрос другой…
Митя только сейчас понял, как плохи его дела. Он так рассчитывал на помощь Сани, но, выходило, тот и сам был беспомощен. Против Шнурова у них не было никакого оружия. Разве что и правда прижать и потребовать — но это смешно. Ну да, Ванька рассмеется им в лицо. Митя отчетливо представил себе наглую шнуровскую физиономию и ехидную ухмылку. Они, как всегда, окажутся в дураках, а Ваня Шнуров в козырных тузах. Он запросто обыграет их, как лохов в «минус пять», и ни на долю секунды не вспомнит о былой дружбе. Дружба дружбой, а денежки врозь. Жаль, что для Шнура «Пантера» — лишь источник наживы, а для Митьки, увы, в ней вся жизнь.
Ребята расстались возле Митиного подъезда, крепко пожав друг другу на прощание руки. Митя снова чувствовал тепло Саниной ладони, и на душе стало значительно легче. Теперь он не один — хоть это радовало. Как же все-таки здорово, что на свете есть друг! Он поднялся к себе и впервые за долгие недели спокойно уснул, наслаждаясь свежестью чистого белья и мягкостью пуховых подушек, заботливо взбитых милыми бабушкиными руками.
Теперь их двое — это уже кое-что. Как было бы здорово, если бы еще и Коляня был жив!..
Август 2005 года, Париж
— Что ж, я жив, как видишь, — развел руками Николя. — Кстати, Пижон был прав на счет Шнурова. Не во всем, конечно. Никто меня не убивал, и к моей мнимой смерти Шнур если и имел отношение, то очень отдаленное. Впрочем, не больше, чем все вы. А вот картина… картина… — Он призадумался, словно что-то припоминал.
— Боже! — воскликнула Катрин. Она смотрела на Дмитрия светящимися радостью глазами. — Митя, я знала, знала, что все будет хорошо! Мсье Николя! — Девушка умоляюще взглянула на Николая, сложив ладони лодочкой. — Ведь вы расскажете, что стало с картиной на самом деле?
Дмитрий, хоть и старался сохранять спокойствие, но спазмы в горле, когда он сглатывал слюну, выдавали его нервное состояние. Ему тоже на секунду показалось, что сейчас все решится. Один Николай не разделял их возбуждения.
— Боюсь, я разочарую вас, господа, — с неподдельным сожалением проговорил он. — Я ничего не знаю о судьбе картины.
— То есть, ты хочешь сказать, что вообще ничего не знаешь? — на всякий случай уточнил Дмитрий, отказываясь верить, что шанс на спасение, чуть было замаячивший на горизонте, вот-вот исчезнет вновь.
— Ну, что значит, вообще? — пожал плечами Николай. — Кое-что расскажу, конечно, что знаю. Сочту за честь помочь тебе, моему старинному другу, хотя сомневаюсь в полезности моих сведений.
Дмитрий вновь откинулся на спинку дивана, задержав вздох, рвавшийся из груди. То был не вздох облегчения, отнюдь. Он скорее походил бы на стон полуотчаявшегося человека, но не хотелось волновать Катрин сверх того. Дмитрию ее озабоченность его судьбой все еще казалась наигранной и нелепой, но он был благодарен ей хотя бы за отсутствие равнодушия. Пускай она хотела всего лишь показаться неравнодушной, но в его положении и этого было вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя одиноким.
Меж тем настала очередь Николая. Он набрал в легкие воздуха, вскинул брови домиком, посмотрел на Дмитрия, на Катрин и после театральной паузы и начал рассказ.
Август 1968 г., Россия
— Как ты верно подметил, после случая на стройке мы со Шнуром, если можно так выразиться, сблизились. Смешно вспомнить, каким диким я тогда был! Диким, жалким, испуганным… Мне показалось, когда ранило Сандро, мир рухнул: из моей жизни ушло нечто важное, чего я не мог тогда объяснить даже себе самому в силу своей безграмотности. Но, поверь, Митя, я чувствовал не меньше вашего! Я хотел жить, радоваться жизни, может быть, любить и быть любимым. А тогда, как мне показалось, все это потеряло смысл. Я вдруг четко понял: жизнь от смерти отстоит на волосок. Стоит только сделать неверный шаг — и все, все исчезнет.
Эти мысли не давали мне покоя, тем более после того, что я увидел собственными глазами. Итак, вот что произошло на стройке в тот роковой день.
Накануне вечером перед страшным взрывом, когда вы с Саней разошлись по домам, Шнуров попросил меня помочь ему перепрятать картину. Так как вы не поддержали его идею, — а если он чем-то загорится, то ни быть, ни жить, но добьется своего, — Ванька нашел поддержку в моем лице, это было не сложно: Шнур для меня был непреложным авторитетом. Я даже побаивался его, потому и согласился на ту авантюру. Мы отправились к тайнику, когда окончательно стемнело. Отодвинули плиту. Надо заметить, что сделать это вдвоем было крайне сложно. Разобрали доски. Но нашей «Пантеры» там не оказалось.
Этого просто не могло быть! Мы смотрели друг на друга, словно полоумные, мне казалось, глаза Шнура горят в темноте — такой был накал страстей. Мы обшарили все и везде, заглянули во все уголки и щели — все напрасно. Подозревать в пропаже тебя или Саню было просто смешно. Пару часов назад все мы вчетвером видели ее собственными глазами в этом самом месте. А теперь там было пусто! Я могу и сейчас поклясться, что мы не ошиблись, картина на самом деле исчезла.
Ты не представляешь даже, что творилось со Шнуром! Он плакал, как ребенок, скулил, выл, бил себя в грудь, винил себя в том, что недосмотрел, проворонил, обзывал себя последними словами. Он кричал: «Ребята не простят мне этого!». Я стоял рядом и не знал, что делать. Мне хотелось как-то помочь ему, но что я мог? Я что-то мямлил, размазывал по щекам слезы, Шнур на меня не обращал внимания.
Если честно, я не понимал, отчего он всю вину валит на себя? Ведь никто не виноват в том, что случилось. Теперь-то все понятно, Шнуров вдруг явственно увидел картину самого страшного, что могло произойти с ним в жизни — потеря авторитета для него была подобна смерти, прав был Плясовой. Что бы вы с Сандро подумали о нем? Всемогущий Ванька Шнуров упустил из рук птицу счастья, как лох. Великий Шнуров бессилен, растерян, подавлен. Разве он мог это допустить?
Внезапно Шнуров прекратил истерику и задумался. У меня затеплилась надежда: Ваня что-нибудь придумает. И у него созрел не план поиска картины — нет! План спасения собственной репутации, который был до безобразия гениален и до гениальности безобразен. Эх, какими же мы были дураками! Если бы мы вчетвером обмозговали ситуацию, если бы у Шнура хватило ума не усугублять положение, а у меня достало бы смелости направить его на этот путь, возможно, все сложилось бы иначе. Но прошлого не вернуть.
План Шнура заключался в том, чтобы устроить пожар на стройке именно в тот момент, когда мы все должны были там собраться. Ему проще было разыграть этот спектакль, чем признаться вам в крахе супер-идеи. Он бы лучше сам подставился под удар, нежели оказался в дураках. И вот, что случилось, то случилось. По части химии Ване не было равных. Смешать компоненты взрывчатого вещества для него было проще пареной репы. Банка с краской сама по себе не взрывается, как ты понимаешь, пожар сам по себе не возгорается.
Николай замолчал, пристально глядя на Дмитрия. В тишине тикали часы, и слышались порывистые вздохи Катрин.
— Шнуров чуть не убил Саню, — усмехнулся Дмитрий.
Сейчас это ничуть не шокировало его. Возможно, годы, отделявшие их от того приснопамятного дня, смягчили удар. Возможно, Митя всегда подозревал Шнурова в способности сотворить нечто ужасное. Поэтому более всего душу растревожили иные факты.
— Есть вероятность, что картина цела, — произнес Николай, проигнорировав реплику Дмитрия. Им всем было сейчас не до лирики. — Пятьдесят на пятьдесят. Видишь, никто с точностью тебе не мог бы это подтвердить. Впрочем, если уж пятьдесят процентов на твоей стороне, считай, эту схватку с судьбой ты выиграл.
— Нет, Коляня, ты не понимаешь, — упавшим голосом произнес Дмитрий. — Мне нужны сто процентов или ничего. Допустим, я верю тебе, но я все еще не могу доверять Шнурову. Он был связан с Плясовым, и этот аргумент был единственным, что удерживало меня от решительного разговора с ним. Все, что ты сейчас рассказал, не вызывает у меня сомнений. Теперь я понимаю, какого лешего ты таскался всюду за Ванькой после взрыва и почему он так взъелся на тебя, когда ты попытался устыдить его за содеянное. Понимаю также, что ты чувствовал, когда ранило Саню, ведь ты мог предотвратить это, вовремя остановив Шнура. И то, что ты сбежал из дома, оставив последнюю записку, тоже объяснимо сейчас. Но где гарантия, что сам Шнур не перепрятал картину? И почему кто-то залез в окно вашей квартиры и вынес тубус?!
— Меня тогда уже не было, — рассеянно пожал плечами Николай.
— Да, верно, — согласился Дмитрий. — Но был Шнур, и он…
— Был и Сандро, — перебил его Николя. — Отчего ты так уверен в нем? Я бы на твоем месте подозревал всех, включая Светку.
— Светка внесла свою лепту в эту историю, — согласился Дмитрий, — но к картине она не имеет никакого отношения, без сомнений.
— Хорошо, пусть так, хотя я бы и ей не доверял, пусть и сестра она мне, — продолжал рассуждать Николай. — А Лена? Она, вероятно, тоже вне подозрений? Почему ты всегда делил и делишь людей на хороших и плохих? В жизни множество полутонов, Митя! Никого нельзя считать святым, никого нельзя заклеймить позором навсегда. Полагаю, больше я не нужен тебе? — Николая поднялся с места. — Пожалуй, я пойду. Вот моя визитка, если что-то понадобиться, звони. Рад был тебя повидать.
Не удерживаемый хозяином дома, Николай прошел в коридор, и вскоре дверь за ним затворилась.
— Митя, почему ты отпустил его? Еще ничего не ясно! Может быть, вы вместе смогли вспомнить что-то еще? Может быть, его надо было привезти к тем людям, как живого свидетеля? — Катрин готова была расплакаться от досады и негодования, а главное оттого, что она засомневалась во вменяемости Дмитрия.
— Нет, Катюша, Николай сделал все, что мог для меня сделать. Он добавил новых сомнений и тайн в эту гнилую историю. Давай выйдем на балкон, мне не хватает воздуха.
Катрин накинула на его плечи плед и покорно отправилась следом. Спина Дмитрия, как показалось девушке, стала еще более сутулой, точно согнулась под тяжестью воспоминаний. Когда человек живет настоящим, он легок и бодр. Стоит погрузиться в прожитое — и ты понимаешь, какой ты уже старик, как много произошло с тобой и людьми, окружавшими тебя, что физически ощущаешь время и возраст. И это, должно быть, ужасно…
С улицы тянуло свежевыпеченным хлебом. Под ними находилась хлебная лавка, Катрин каждый день покупала в ней свежие теплые круассаны для мсье. Это странно, но ни ей, ни ему теперь этот штрих из повседневной жизни был неважен, точно оба находились в вакууме, в который попали по чьей-то недоброй воле. Ладно бы он, Дмитрий, но Катрин… Зачем ей все это? Дмитрий очень устал от воспоминаний. Но еще большую усталость он испытывал, глядя на Катрин. Зачем ей, этой свежей, словно только что выпеченный круассан, быть сейчас рядом с ним, стариком, заканчивающим свой жизненный путь так безрадостно и бесполезно? Ему было тоскливо видеть ее рядом с собой, но в то же время он настолько привык к ее испуганному, даже затравленному выражению прекрасного личика, что не мог и представить, что могло бы быть сейчас по-другому. Катрин, верно, послана ему Богом, как последний глоток свежего воздуха. Его не станет послезавтра, а земля продолжит крутиться. Париж все так же будет пахнуть корицей и кофе, голуби взмахивать крыльями, а Катрин, позабыв его, каждое утро, встав с постели, будет потягиваться перед окном, и кто-то станет любоваться ее прелестями, которым, увы, также отпущен не долгий срок на грешной земле. Впрочем, как и всему живому…
— Ты остановился на том, что Саня… — прервала она его мучительно-сладостные и одновременно мучительно-тягостные раздумья.
— Да-да, я помню, — нехотя вернулся в сознание Дмитрий. — Сандро подталкивал меня к разговору со Шнуровым. Как и тогда, я до сих пор не понимаю, для чего это ему было нужно? А ведь ему это было просто жизненно необходимо…
— Не понимаешь?
— Не понимаю, — решительно мотнул головой Дмитрий и сам улыбнулся. — Дурак, правда?
Глава 11. Иван
Весна 1969 года, Россия
Пижон теперь часто наведывался к Мите под разными предлогами: то проверить курсовую, то обсудить прошедший матч Спартак-Динамо. Но между делом постоянно спрашивал, решился ли тот переговорить со Шнуровым или нет. Митя чувствовал себя виноватым перед Саней, словно школьник, не выучивший урок. Ну почему он так его мучает, ведь знает же, что этот разговор ему невыносимо неприятен! Но с другой стороны Митя объяснял обеспокоенность товарища его судьбой исключительно дружескими чувствами. Сандро же не давил на него, а только интересовался, собирается ли Митька решать свои проблемы? И, слыша отрицательный ответ, тяжело вздыхал, будто речь шла о проблемах его собственных.
Наконец, Митя отважился. После лекций, едва справляясь с ногами, которые никак не хотели нести его к дому Ваньки, он купил новую пачку сигарет, сунул ее в карман, не распечатав, и отправился по знакомому адресу, вызывающему в душе не лучшие воспоминания. Шнуров оказался дома. Он очень удивился, увидев на пороге Митю. Недовольно скривившись, Иван отступил в сторону, позволяя непрошеному гостю войти. Так они, ни слова не говоря друг другу, оказались в узкой прихожей, слабо освещаемой лампочкой.
— Ну, чего встал? Проходи, раз пришел, — без намека на гостеприимство проговорил Шнур и первый отправился в кухню.
Митя последовал за ним, сняв пальто и ботинки.
— Чем обязан? — не глядя на Митю, недружелюбно спросил Иван.
— По делу, — в тон ему ответил тот, не решаясь присесть на табуретку. — Поговорить надо.
— Уже все обговорили, — закуривая папиросу и дымя в форточку, произнес Шнур. — Или за добавкой пришел?
Он изобразил движение кулаком мимо собственной челюсти, при этом некрасиво осклабившись. Митя только усмехнулся.
— Если ты о Лене, то об этом точно все. К тому же, о ней я не хочу и не буду с тобой разговаривать. Есть другое дело, не менее важное, как для меня, так и для тебя.
— Слушай, Митьк, — вдруг смягчился Шнуров, умерив воинственный пыл. — Я с работы, устал как собака. Дай отдохнуть, не тормоши, а?
— Понимаю, — согласился Митя, все же усаживаясь за стол, — я тоже не плевал в потолок весь день. Только ведь поговорить мы должны были давно.
— Ладно, о чем же? — Шнур уперся руками в стол и с вызовом посмотрел на Митю. — Только давай не будем сопли жевать.
«И ты постарайся без истерик», — подумал Митя, а вслух сказал:
— Я уже говорил тебе, что мне было неприятно и непонятно Санино обвинение, выдвинутое против тебя в произошедшем на стройке. Я отказывался в это верить. Теперь я все же хотел бы услышать правду.
Шнуров расхохотался. Иной реакции Митя от него и не ожидал. Иван всегда давал себе время на раздумье, когда не знал, что сказать, и заполнял это время громким смехом.
— Слышишь, — сквозь смех говорил Иван, — ты в своем уме? Что я тебе тогда на это ответил? Вот тоже самое и повторю: катись ты со своими предположениями, пинкретон хренов! Надоели вы мне по самое горло с вашими выводами… Что ты, что Гапон, что Сандро! Вы уж там договоритесь между собой, в чем я именно виноват? В смерти Коляни, в пропаже картины или еще в чем. Что ты еще хочешь услышать? Чистосердечное признание? Его не будет. Съел?! Уходи.
Шнур сверлил глазами Митю, желваки на его скулах ходили ходуном. Еще немного, и Иван набросился бы на гостя, но Митя его не боялся. Единственное, что он окончательно понял теперь — Шнуров ни за что не скажет ему правды. Им с Сандро никогда не узнать, что произошло в тот вечер на стройке, куда исчезла картина, почему погиб Коляня.
— За что ты нас всех так ненавидишь? — тихо, почти шепотом спросил Митя.
— Вас? Ненавижу? — Шнур снова рассмеялся. — С чего ты взял? Вас просто для меня не существует. Вы все, слышишь, все погибли вместе с Гапоном, утонули, скрылись под толщей воды. И ты, и Саня, и даже эта сука…
— Не смей так о Лене! — вскричал Митька, вскакивая с места.
— О Лене? — Шнур вскинул брови. — Я не о ней…
— А о ком же тогда? — опешил Митя, снова опускаясь на табуретку.
— О Светке Гапоновской, — нехотя произнес Шнуров и для убедительности развел руками. — Так-то…
— Она-то тут при чем, — буркнул Митя; очень не хотелось обсуждать с Иваном Светку, ни к чему это.
— Причем? — хмыкнул Шнур. — А ты у нее спроси. Если будешь с ней ласков, может, расскажет, причем она тут.
— Я понимаю, ты готов отправить меня хоть к черту, хоть к Светке, лишь бы отстал от тебя. Но я уже не тот, кого можно было водить за нос. Я выведу вас на чистую воду, тебя и Плясового! Учти!
Митя стукнул кулаком по столу, посуда зазвенела, но Шнур и бровью не повел.
— Угрожай, сколько влезет, — фыркнул он. — Не боюсь я ни тебя, ни Плясового, ни Сандро. Мне уже терять в этой жизни нечего.
— Так уж и нечего? — Митька скрестил на груди руки, подозрительно косясь на Шнура: то ли он красуется, то ли правду говорит.
— А вот верь — не верь, но это так. Я все потерял, все, понимаешь? Любимую женщину, которая могла бы стать матерью моих детей, деньги, которые дали бы мне свободу. И все из-за вас, сопляков! Да что вы понимаете в жизни? Вы, кто дальше носа не видит вовсе! Передай своему подпевале Сандро, что его план не удался. Меня очернить ему не выйдет. Пусть сам покается, рыльце в пуху! Все, проваливай.
Шнур первым вышел в коридор и распахнул пред Митей дверь. Митя ушел, более не настаивая на разговоре, но на сердце остался тяжелый, неприятный осадок. Что же получается? Сандро чуть ли ни силком заставляет его идти к Ивану, тот отфутболивает к Светке, будто ей может быть известно что-то, при этом пытается очернить Пижона. Ладно, об их давней вражде Митя знает не понаслышке, но отчего Ванька так агрессивен по отношению к Светлане? Ему-то чем она успела насолить? Как все это путано, мрачно, беспросветно…А главное, рядом нет близкого человека, кто утешил бы, объяснил все с позиций здравого смысла, попросил бы забыть хотя бы на время о проблемах, смог бы рассмешить и потрепал бы по волосам… Нет рядом Лены. Нет и не будет.
— Ну, как успехи? — Сандро встретил Митю в институте и сразу же перешел к делу. — Был у Шнура? Что говорит?
— Был, — хмыкнул Митя. — Лучше бы не ходил. Знаешь, Саня, темна эта история, и, если честно, мне надоело в ней копаться. Я ничего не понимаю. Не моего ума это дело.
— Так. Постой. — Сандро нахмурился, отводя друга в сторону, чтобы никто не слышал их разговора. — Если ты забыл, то я тебе напомню. Это жизненно важная проблема, твоя проблема, понимаешь? Или ты хочешь загреметь в тюрьму?
При слове «тюрьма» у Мити зашевелились на затылке волосы. Сандро почти прошептал это слово, но Мите сразу вспомнился кабинет Плясового с пустыми стенами, холодный и сырой, как камера пыток… Он поежился.
— Да ладно тебе, прямо таки и в тюрьму…
— А ты как думал? Митя, ты полагаешь, это все шутки? Надеешься, что Плясовой тебя вечно будет прикрывать за красивые глаза? Ты ему никто. Ни брат, ни сват, ни зять… Услуга за услугу, иначе никак.
— Хорошо, так что я должен делать? — Митя насупился, точно провинившийся первоклассник.
Ему было противно, что Сандро отчитывает его, как неразумное дитя, наставляет на путь истинный, будто Митя не имеет собственного мнения! Но ведь это было правдой — Митька пребывал в совершенной растерянности, что и как делать дальше. С кем говорить? К кому обращаться? Да и есть ли во всем этом толк? Он ощущал себя марионеткой в руках судьбы, Плясового, Шнурова, Сани, в конце концов! И это было совершенно неприятно.
— Шнуров, Шнуров и еще раз Шнуров, — твердил Саня, теряя терпение. — Иди к нему снова, надоедай, мозоль глаза, вытягивай все, что он знает! Выпытывай, нуди, уговаривай, требуй, умоляй, но не стой на месте истуканом! Ради кого я стараюсь тебя убедить?!
— Так пойдем к нему вместе! — взорвался в свою очередь Митька. — Что ты меня все натравливаешь на него? Будто не знаешь Ивана. Он послал меня к черту один раз, пошлет и второй, и третий, и десятый. Что ему стоит! Давай поговорим с ним вдвоем. Один в поле не воин.
— Нет, — мотнул головой Саня и отвернулся.
— Почему?! — недоумевал Митя. Теперь уже он наседал на Саню. — Что между вами? Какая кошка пробежала? Объясни, пожалуйста, я не понимаю.
— Нет, — упрямо повторил Сандро. — Видеть его не хочу и не могу. Разберись с ним сам, ты сможешь. Все, до завтра. Побежал я…
Митя смотрел вслед другу, пока тот шел по длинному коридору своей знаменитой легкой походочкой, приплясывая, будто ни забот, ни хлопот не знал.
«И что же, как говорит Пижон, ходить к Шнуру каждый день, как на работу? Караулить под дверью?» — Митя невольно рассмеялся. Выходит, ничего другого ему не остается, Саня прав. Только вот будет ли от всего этого толк?..
— Опять ты? — Шнуров даже не удивился. Он злобно зыркнул на Митю и полез в карман за ключом. — Я непонятно объяснил вчера? Тебе здесь нечего делать, понял?!
Митя молчал. Ему нечего было сказать Шнурову. Ну, как он мог объяснить ему цель своего визита, если и сам толком не понимал, каким образом Ванька может ему помочь? Сказать, что его прислал Сандро? Какая глупость. Что он, «шестерка», чтобы бегать по чьему-то указу? Рассказать о выборе между жизнью и смертью и тем потешить Ваньку Шнурова и его самолюбие? Пока Митя мучительно размышлял, какой аргумент представить Шнуру по поводу своего появления, Ваня вдруг задержал ключ в замочной скважине и обернулся.
— Послушай, — не очень уверенно произнес он. — Мать дома, спит, со смены вернулась. Если так уж хочешь поговорить, подожди меня, переоденусь, сходим пива попить.
Он оставил Митю в подъезде, закрыв за собой дверь. Митька присел на корточки, прижавшись спиной к холодной стене. Что ж, видать, Шнуру и вправду есть о чем рассказать, и Сандро, как всегда, оказался прозорлив. В груди затеплилось нечто похожее на предчувствие удачного разрешения дел. Такое бывало с Митькой, когда он выходил из кабинета после успешной сдачи вступительного экзамена, еще не зная окончательного результата, но уже надеясь на него.
Шнур не заставил долго себя ждать. Он вышел из квартиры, на ходу влезая в рукава пальто, и, по-дружески хлопнув Митю по плечу, первым побежал по ступеням вниз.
Митя впервые оказался в питейном заведении. Раньше они с друзьями изредка покупали пиво и пили его на стройке, вдалеке от посторонних глаз. А тут все было как-то слишком официально, не надо было прятаться, пиво наливали в пузатые стеклянные кружки, оно пенилось и пахло иначе.
Это была не «тошниловка», как между собой называли они пивную на углу улицы Мира и Литейной. В этот ресторан они с пацанами даже и не порывались зайти — здесь «отдыхали» серьезные мужчины, не какие-нибудь там «петровичи» и «михалычи», а «сан-санычи», «пал-палычи», «степан-григоричи». Это заведение было на разряд выше всех обычных пивных их города вместе взятых. На стенах висели охотничьи ружья, столы были покрыты чистыми скатертями.
— Две по ноль-пять «Жигулевского» и гренки с чесноком. — Шнуров со знанием дела сделал заказ официантке в накрахмаленном белом фартучке и кокошнике. — Ну, как тебе здесь?
Митя одобрительно кивнул. Он чувствовал себя в этом месте неловко, постоянно озираясь по сторонам, покашливал и не знал, куда девать руки.
— Минут десять еще ждать придется, — со знанием дела поморщился Ваня. — Мухи сонные.
— Часто ты здесь бываешь? — поинтересовался Митя, понимая, что серьезный разговор у них состоится только под пиво.
— Да нет, по особым случаям, — крякнул важно Шнур. — Да, если хочешь покушать, не стесняйся, здесь неплохие котлеты по-киевски, солянка.
— Нет, не беспокойся, — вздохнул Митя. — Есть мне вовсе не хочется.
— Ну, значит, выпьем, — потер руки Шнуров. — А вот и наше пивко…
Официантка бесстрастно поставила на стол две большие кружки, тарелку с гренками и удалилась.
— Будем здоровы, — произнес Шнуров и, чокнувшись с Митей, пригубил пиво. — Ах, хорошо! Пены только много, заразы, — отирая рукавом рот, заулыбался Иван.
Митя усмехнулся и тоже отпил. Пиво было что надо: холодное, терпкое, горьковатое. По запотевшим стеклянным бокам кружки стекали капельки. Все было красиво и умиротворяющее. Вот бы еще «Розовая пантера» изящно выпрыгнула бы из небытия на свет божий, тогда бы жизнь раем показалась…
— А давай уже, в конце концов, разберемся во всей этой чепухе! — миролюбиво предложил Шнуров, откусывая ароматный гренок и прикрывая от удовольствия глаза.
— Так кто ж против? За этим я и пришел, — согласился Митя, также налегая на хрустящие гренки. — Итак?
— Итак, ты хочешь знать, куда делась картина?
— Я хочу знать все! — уточнил Митя.
— Похвально, — одобрил Шнур.
В его взгляде не было ни капли желчи, как обычно, когда речь заходила об их общей тайне. Напротив, Ванька, казалось, был настроен на откровенный разговор, только для чего-то тянул время. Митя отчасти понимал его — решиться на беседу было тяжко, но необходимо обоим. Разговор должен был рано или поздно состояться, теперь он уже неотвратим, поэтому пара лишних минут пустого трёпа ничего не решит.
— А знаешь ли ты, мой любознательный друг, — прищурился Шнур, — такую поговорку: многие знания — крупные слезы?
— К чему ты это? — насторожился Митя. — Ну, знаю. И что дальше?
— А ничего, — по-доброму отозвался Ванька и сделал большой глоток. — Просто решил проверить. Ну, коли знаешь, тогда беспокоиться нечего. Взрослый уже пацан, пиво вон пьешь…
— Вань, не тяни, а? — с некоторым раздражением попросил Митя.
— А куда нам спешить? Сейчас еще пива возьмем, вечер долгий, — засмеялся Шнур, но, поймав на себе тяжелый Митин взгляд, посерьезнел. — Не боись, понимаю, дело не шуточное. Дай покуражиться, а потом и за дело возьмемся. Думаешь, мне самому легко? Думаешь, стал бы я тут с тобой рассусоливать да мяться, как барышня? Может, мне страшно начинать… Ай, была — ни была! Чего уж теперь-то, верно? Теперь-то вы мне кто? Не друзья, не враги, так, черт знает кто. И бояться вас потерять мне теперь смысла нет. Все уже потерял Ванька Шнуров, все!
Митя с досадой проследил взглядом, как Ваня опустошил залпом свою кружку, но останавливать его не стал — захмелевший Шнур на разговоры горазд.
— Девушка! Повторите! — Шнуров приподнял пустую кружку. — Ну, что ж…
Он кусал губы, разглядывая скатерть, вероятно, подбирал слова, а может, раздумывал, стоит ли откровенничать с Митькой. Но, наконец, решился.
— Знаешь, почему я пошел на разговор с тобой? — Он уставился на Митю полупьяными глазами, хотя с пол-литра пива даже Митя не чувствовал себя подшофе. — Ты, Митька, самый невинный и самый невезучий во всей этой грязной истории, и мне тебя жаль. Чисто по-человечески жаль, не смотря на то, что я с удовольствием начистил бы тебе твою невинную физиономию, как уже бывало. Только ты у нас вышел козлом отпущения. Вот такой ты, Митька, козел. Да не сердись, я не со зла. Начнем с того, что я не знаю, где наша картина. Не-зна-ю. Но очень хотел бы знать. Кстати, это также хотел знать и наш с тобой несостоявшийся тесть. — Шнур хмыкнул. — Зачем Плясовому эта картина, а?
— Ну…
Митька внимательно рассматривал свою почти пустую кружку, хмуря брови и пытаясь построить грамотное предположение, но за него это сделал Шнур.
— Ты был у них дома? Ты видел эту настоящую галерею искусств? Плясовой коллекционер. И собирает он не подделки, а подлинники. Как раз того периода, что и наша «Пантера», будь она не ладна. Он, конечно, напел тебе, что это долг службы, разнюхать про нашу картинку… Ах, боже ж ты мой! Была бы служба — он бы нас вызвал в отделение, допросил бы по форме, с протоколами и прочей ерундой. Это — его личный интерес. Мы картину купили, а он ее даром заполучить хочет. Каков, а? Эх, такого бы в родственниках иметь… — Шнур мечтательно закатил глаза, подперев щеку кулаком.
— Ну, допустим, что и так. А дальше-то что? Мне не важны мотивы Плясового, в конце концов, это его личное дело. Моя задача — найти картину или хотя бы ее следы. Иначе…
— Иначе сам загремишь куда надо, — огрызнулся Шнуров. — Да? Тебя он тоже этим пугал? Значит, вместе по этапу пойдем.
— А тебя-то чего? — растерялся Митя.
— Как чего? А взрыв на стройке? А контузия Сандро? А «минус пять»? Забыл?! — Ваня рассмеялся. — Все наши шаги у Плясового в тайном блокнотике записаны. Будто этот черт за нами с самого начала следил, будто знал, о чем мы думали, и, точно паук, расставил сети и ждал, когда мы в них, как последние дураки, угодим… У меня такое ощущение, что он еще до того, как «Пантера» попала к нам, все о нас вынюхал. Сущий дьявол.
Мите отчего-то захотелось перекреститься, но вместо этого он отпил уже потеплевшее пиво и закусил гренком.
— Не сгущай краски, — попытался он вернуть мысли Ваньки в нужное русло. — Давай по порядку.
— Давай, — кивнул Шнур. — Будем здоровы.
Они чокнулись.
— Вспомни, о чем вы с Плясовым говорили в его кабинете?
— Да тут и вспоминать нечего, — буркнул Иван. — Я этого никогда не забуду. Он ведь сразу раскусил нас на речке-то, профессионал! И когда мы с тобой сидели в коридоре, он уже знал, с кого начать. Лично мне еще тогда он предложил обмен: он замнет дело со взрывом, а я ему расскажу, что знаю, о картине. Представляешь мое состояние? Он словно насквозь меня просвечивал! Он уже тогда знал про стройку и Санино ранение. Он уже тогда связал воедино все-все, продумал на десять ходов вперед! Человек, которого я видел впервые, знал обо мне больше, чем знали мои лучшие друзья! Он сразу понял, что взрыв на стройке припишут мне. А уж откуда он узнал про картину…
— И правда, откуда? — Митя ничего не понимал. — Кто-то проболтался?
Шнуров рассмеялся в голос так, что на них стали оборачиваться сидящие за соседними столиками.
— Ты что, на самом деле такой наивный или притворяешься? — Он пригнулся к Мите и зашептал: — Митенька, раскрой глаза, пошевели мозгами… Ну?
— Ну… — промычал Митя, вращая глазами и чувствуя себя и вправду полным идиотом. — Если это не я, не ты…
— И не Гапон, — в нетерпении продолжил за него мысль Иван. — То кто остается? Кто, я тебя спрашиваю?!
— Саня? — вскинул брови Митька. — Нет, не может быть… Слушай, Шнур, Саня не мог! Если бы ты знал, как он настаивал на нашем с тобой разговоре, ты бы так не говорил. Ведь если бы это он растрепал… Нет. Это просто смешно!
— Ну так посмейся, — злобно сверкнул глазами Шнуров, откидываясь на спинку стула. — Он с Ленкой спелся раньше всех. Она его в больнице обхаживала. А он, влюбленный дурак, ей все и рассказал, выдал нашу тайну с потрохами. Плясовому только это и нужно было. Какая удача, а? Хотел знать подробности одного дела — а тут всплыло другое, да еще какое!
— Может, ты и прав… — Митя задумался. — Послушай, но если даже Саня выболтал нашу тайну, это ровным счетом ничего не меняет. «Пантера» исчезла, и ее следов нам не отыскать.
— Знаешь, Митька… — Ванин взгляд потеплел, он снова перешел на доверительный полушепот. — Я более чем уверен, она не сгорела. Не скажу, не проси, почему я в этом убежден, но мне ты можешь верить. — Шнур отвел глаза.
— Так, хорошо, — попытался сосредоточиться Митя, хотя пиво давало о себе знать легким помутнением в голове. — Что мы имеем? Картина, вероятно, не сгорела. Сандро рассказал о ней Лене, Лена — своему отцу, Плясовой, чтобы выйти на след «Пантеры», взялся обрабатывать нас… — Тут Митя запнулся. — Он начал с тебя.
— Начал, — тяжело вздохнул Шнур. — Эх, Ленка, Ленка… Папина дочка… Плясовой и ею вертит, как хочет. Захотел — подложил ее под кого надо. А Ленка эта — та еще шлюшка. Хоть и хороша, зараза. И ведь такая чистая, светлая…
У Мити заныло сердце. Шнур прав, возразить нечего. Выходит, спала она с ним только из-за прихоти своего отца, но ведь спала! И с Саней, наверное… Только Митьке «повезло» меньше всех — ему достались одни поцелуи. Но какими они были!
Оба сидели молча, подпирая кулаками щеки, и глядели в разных направлениях, сквозь друг друга, думая каждый о своем и в то же время об одном и том же.
Лена, Лена, Леночка, Елена Прекрасная. Ни один шедевр мира не стоит твоего волоса! Ни одному человеку на свете не простится твоя слезинка. Ни один проступок не сможет быть вменен тебе в вину — ты чиста и великолепна, ты искренна и безгрешна. Ты святая.
— Повторить, молодые люди? — уставший и одновременно пронзительный голос официантки вернул их к реальности.
— Да, и счет принесите, — по-деловому распорядился Шнур, фокусируя взгляд на аппетитной груди официантки.
— Так о чем он тебя просил, Плясовой-то? — напомнил Шнуру Митька о цели их задушевной беседы.
— Просил? — усмехнулся Шнуров. — Товарищ подполковник никогда не просит, запомни. Он просто ставит перед выбором: либо все, либо ничего. Естественно, ты выбираешь…
— Так ты ему тоже рассказал о «Пантере»?
— Ой… — Ваня поморщился. — Ну, вот не знаешь ты Ваньку Шнурова, а еще другом звался… Я пообещал, не скрою. Заверил, что на меня можно положиться. А для верности он мне Ленку подсунул.
Заметив в глазах Ваньки уже знакомую поволоку при упоминании имени Лены, Митя поспешил его растормошить.
— Думаешь, от Сандро Плясовому толку было мало?
— Мало — не мало, а информацию они из него, какую могли, вытянули. Он их навел, так сказать, на след. Ленка с ним проводила психоанализ, хитрованка. Вроде как на подсознание воздействовала, вылечить пыталась. А сама плясала под дудку папаши, только и всего. Ладно, не о ней сейчас, — решительно остановил самого себя Иван, обратив внимание на поскучневшее Митино лицо. — Пижон сыграл свою роль, они переключились на меня, я тянул время, не давал никаких полезных данных, а лишь гнул свою линию — Ленку обхаживал. Плясовой плюнул на Ваньку-дурочка и за тебя взялся. А тут еще такая удача — Светка! И как тебя угораздило вляпаться, а?
Шнуров расхохотался. Официантка, принесшая пиво и счет, смерила Ваньку презрительным взглядом и удалилась восвояси.
— Но Лена меня никогда не расспрашивала о картине. У нас даже не было разговоров о «Тайном Обществе», — возразил Митя, пропуская мимо ушей шнуровское замечание о Светке.
— А что, если бы были? Если бы она тебя стала спрашивать? Неужели не рассказал бы?
— Не знаю, — мрачно понизил тон Митя, опустив голову. — Но не спрашивала же.
— А Плясовой уже и так все знал без тебя, — махнул рукой Шнур, довольный собой. — Мне все ясно. Он использовал Сандро и меня для выкачивания информации, а тебя — как охотничьего пса. Теперь ты, как миленький, бежишь по следу «Пантеры» и будешь носом землю рыть, чтобы ее найти.
— А вот и не буду! — с вызовом воскликнул Митя, стукнув кулаком по столу. Полные до краев кружки дружно плюнули пеной на чистую скатерть.
— А куда ты денешься? В тюрягу захотел за развращение малолетних?
— Что Светка — дрянь, я это и без тебя знаю. Тебе она, небось, все в подробностях расписала…
— Да уж, весь свой словарный запас использовала, — рассмеялся Шнур. — Прибежала ко мне, Ваня, Ваня, ты один у меня остался… — Ванька смешно сморщил нос и завизжал, как девчонка. — Уж будь уверен, теперь я о тебе знаю больше, чем твой участковый врач!
Митя густо покраснел.
— А что же, и о тени в окне она тебе рассказала?
Шнуров напрягся.
— Да, упомянула, — посерьезнел он вдруг. — Думаешь, кто?
— Думаю, либо ты, либо…
— Сандро? — предположил за него Шнуров.
— Не исключено. А может, кто-то еще…
— Лена? Плясовой? Ты? Глупости, — отрезал Ваня. — Конечно, можешь мне не верить, но это был не я. Да и вообще, с чего ты решил, что в окно влезли именно за картиной? Мало ли что хранил в тубусе Гапон. Может, простые чертежи…
— Ты сам веришь в то, что говоришь? Гапон и чертежи — смешно! Откуда у него чертежи. Откуда у Гапона вообще тубус? Он и знать-то не знал, что это такое. А вот хранить в нем он мог что-то ценное. И это вполне могла быть наша «Пантера».
— Ага, — ухмыльнулся Иван, — ты еще скажи, что Коляня ее спер, незаметно от нас всех, отодвинул в одиночку тяжеленную плиту, которую вдвоем-то было не поднять, спрятал картину у себя дома и зачем-то покончил жизнь самоубийством? Бред…
— Но это ближе к истине, чем все остальные версии, — мотнул головой Митя, чувствуя, как хмелеет все больше.
— Нет, ерунда. Хотя… — Шнуров нахмурил брови, мыслительный процесс отразился на его лице в виде глубоких складок на лбу. — Знаешь, Митька, все сходится. Помнишь, каким чумным стал Колька после взрыва? Он ведь пытался на меня все свалить, будто я подстроил взрыв, будто картину украл… Да-да-да… Что-то в этом есть… — Теряя мысль или углубляясь в нее все больше, затараторил Шнуров. — А может, Коляня и не умирал вовсе! Украл у нас картину, спрятал дома, инсценировал смерть, а потом вернулся за «Пантерой» и…
Ванька сделал страшные глаза и, не мигая, уставился на Митю.
— Так, все. Мы уходим. — Понимая, что у друга начался пьяный бред, Митя поднялся с места, пытаясь удержаться на ногах. — Слушай, они не подмешивают в пиво водку?
Он полез в карман, достал кошелек и выложил ровно по счету. Шнуров кинул на стол еще пятьдесят копеек «на чай», и друзья, обнявшись и покачиваясь, направились к выходу.
Всю ночь Митя ворочался. В полусне ему мерещился подполковник Плясовой, который хмурился и грозил кулаком, обещая найти Митю даже на краю земли и стребовать с него обещанное. Еще снился покойный Коляня, весело смеющийся и дразнящийся высунутым языком, как Светка. Где-то между этими видениями Мите показалось, что Лена издалека зовет его, стоит и ждет, когда он подойдет к ней. А сама она почти голая, прикрытая лишь прозрачной ночной сорочкой, и вроде бы лицо у нее, как у ангела, невинное такое, детское, а руки так и шарят по телу, задирая сорочку, так и призывают Митьку повторить их путь, сверху донизу, снизу доверху…
На утро очень сильно болела голова. Бабушка, как всегда, ругалась.
— Это ж надо, а? Напился, чертяка! Говорила, дружба с Ванькой до добра не доведет! Погубит он вас всех, помянешь мое слово, ой, погубит… Что я должна родителям написать? Что их сыночек стал алкашом?! Тьфу, бестолковый… Положь на лоб полотенце-то, поло-о-ожь, горе мое…
Бабушка сунула Митьке в опухшее лицо холодное мокрое полотенце, плюнула и ушла в кухню, хватаясь за сердце. От прохлады на лбу стало немного легче. Но, что самое ужасное, после разговора со Шнуром Митя больше не мог доверять Сане. Он пока еще смутно понимал, почему, но в душе поселилось гнетущее, разъедающее изнутри чувство, не предвещающее ничего хорошего. И вскоре предчувствия переродились в реальность.
Как и предполагал Митя, Сандро сам отыскал его на первой же перемене.
— Ну? — нетерпеливо заглядывал ему в глаза Саня. Мите даже показалось, будто он слышит стук сердца Сандро. — Какие у нас есть факты?
— У нас? — холодно переспросил Митя, глядя мимо Сани. — Почему ты не сказал мне, что Плясовой узнал о картине от тебя? — Он испытующе посмотрел в глаза Сане и переменил тон. — Почему, друг?! Почему Шнур раскрыл мне на это глаза, а не ты? Что же ты еще скрываешь? А ведь я верил тебе. Не ты ли уверял меня, что Лена ни разу не задавала тебе вопросов про нашу компанию?
— А она и не задавала, — тяжело вздохнул Сандро, ссутулившись. Словно ждал этого вопроса. — Я сам ей все рассказал. Дурак.
— Не то слово, что дурак! — Митя вскипел от негодования. — Зачем? Кто тебя тянул за язык?
А сам думал: зачем Санька признался? Почему не опроверг, не набросился на него в возмущении и праведном гневе, что тот заподозрил его? Почему не рассмеялся в лицо, как бывало раньше? Ну отчего же жизнь так неумолимо жестока…
— Лена просто просила вспомнить события последних дней перед взрывом, — слышал Митя голос Сандро, доносящийся откуда-то издалека, — говорила, что так мы скорее восстановим мою память, что это необходимо для моего здоровья. Она так заботилась обо мне! Я верил ей.
— А сейчас? — Митя с болью и досадой посмотрел на друга.
Из стройного красавца Саня в один миг он превратился в горе-любовника, которого попросту использовали и вышвырнули вон за ненадобностью. В принципе, Митя и сам сейчас практически в его шкуре, только а отличие от Сандро, он сознательно идет на это, спасает эту самую шкуру, уже не рассчитывая ни на любовь Лены, ни даже на встречу с ней. Выходит, оба хороши.
— И сейчас верю. — Саня вскинул на Митю глаза. — А ты? Уже нет? Прошла любовь?
— Да что ты в этом понимаешь?! — выкрикнул Митя, но осекся, впервые в жизни видя слезы в глазах Сандро.
— Понимаю, и очень многое, — тихо ответил тот. — Лена не виновата. Что бы мне ни говорили о ней — она не виновата и все тут. Интриги, которые плетет ее отец, меня не волнуют. Мы все каким-то образом оказались пойманы в его паутину, но Лена — она выше всего этого. Не впутывай ее, пожалуйста, в историю. Поверь, хоть ты имеешь полное право мне больше не доверять, она — единственный незапятнанный человек в этом деле. Она — «Розовая пантера», которая все равно остается прекрасной, даже после того, как ее касались сотни, тысячи грязных алчных рук, моих, твоих, Шнурова… да мало ли чьих. Эх, да что там, ты не любишь ее.
— Люблю! — Митьку самого душили слезы. Он готов был, как девочка, разрыдаться на плече у Сандро, но сдержался. — И я это докажу! И тебе, и Плясовому, и всем-всем, и…
Он осекся на полуслове, махнул рукой и зашагал по коридору прочь. Видеть Сандро Митя больше не хотел. Никогда.
Август 2005 года, Париж
— Так я потерял друга, понимаешь? — горько усмехнулся Дмитрий. Катрин кивнула. — Ты спросишь, а не поспешил ли я с выводами? Что такого в том, что Сандро, влюбленный до безумия, разболтал Лене о нашей тайне, а потом всеми правдами-неправдами с моей помощью пытался выведать у Шнура, знаем ли мы об этом? Кто без греха? Это все-таки мой лучший друг, и я должен был понять и простить его. Может, ты думаешь, во мне взыграла ревность? Не без этого. Но и ревность тут не решающий фактор.
После нашего последнего разговора я перестал общаться с Саней. Когда мы случайно встречались в коридоре института, не сговариваясь, старались поскорее затеряться в толпе. А если замечали друг друга на улице, делали вид, что не знакомы. Вот так и кончилась самая крепкая в мире дружба. А все потому, что мне было больно видеть Сандро и знать, что он прав по отношению к Лене, а я — последний подонок. Он любит ее по-настоящему, а я отказался от своей любви, хоть и кричал, будто что-то там всем докажу... Он был готов признать свои ошибки и поражение, а я все задирал нос к небу и притворялся, будто делаю благое дело, спасая собственный зад. Сандро был мне живым укором, а кто сможет спокойно и радостно жить, имея перед собой доказательство собственной ничтожности? И я не смог… В общем, Катюша… — Дмитрий махнул рукой. — Как был я никчемным, так никчемным и помру. Завтра же. Ну, или послезавтра, на кой черт мне эти несколько лишних часов…
— Не говори так! — ужаснулась Катрин. — Ты нарочно меня запугиваешь, да? Я и так боюсь. Ты не умрешь, слышишь? Ну же, давай продолжим. Мне кажется, ты на верном пути.
Дмитрий внимательно посмотрел на девушку. Она глядела на него с надеждой и любовью, как смотрела Лена, когда они были вместе, уже вдалеке от тех дней, и, как казалось, от всей мирской суеты… Когда они наконец-то нашли друг друга, словно всю жизнь только и ждали этого момента. Лена любила его, а он ее. И горе тому, кто в этом бы тогда усомнился…
Дмитрий задумчиво погладил Катрин по щеке. Ладонь словно вспомнила давно забытые ощущения. Юная кожа девушки была гладкой и теплой, хотелось подольше насладиться скользящим движением руки. Захотелось, чтобы вот это мгновение остановилось, и жизнь вместе с ним замерла… Но увы, он не доктор Фауст. Увы, увы…
— Значит, Сандро ты вычеркнул из жизни навсегда? — вернула его из мира грез Катрин.
— Да, — решительно кивнул Дмитрий. — Без лишней лирики. Мне было все ясно. Пижон оказался слабым человеком. Пусть я тоже не был силен морально, но он… Собственно, по его милости мы влипли в ту историю. Понимаешь, он всеми силами старался завоевать любовь окружающих: нашу, Лены. Он не понимал, что мы готовы были любить его за просто так, потому что он — такой замечательный парень Саня, потому что с ним интересно спорить, с ним здорово удить рыбу, с ним весело скакать по крышам сараев, как ни с кем другим… Почему он не верил в это? Ну, да Бог с ним.
— А что же дальше? Остались Иван и Светлана…
— Да, кончено. Остался в этой истории и Плясовой. Но, как ты верно заметила, они именно остались. Со Шнуром мы иногда встречались, пока он не ушел в армию, но скользкую тему, неприятную обоим, не затрагивали. А зачем? Он рассказал все, что знал, я не видел смысла терзать его, мне и так было тошно. Как и теперь, к разгадке тайны «Розовой пантеры» я тогда не придвинулся ни на дюйм. Только выходит, что и Иван тогда солгал.
— Ты больше веришь Николаю? — заглянув ему в глаза, спросила Катрин.
— Я уже никому не верю, милая, — по-отечески погладив ее по волосам, усмехнулся Дмитрий. — Именно поэтому я и не разделял твою радость в связи с его откровениями. Кто знает, зачем он появился тут именно сейчас? Я должен подозревать всех, и даже себя, иначе…
— Тсс… — Катрин приложила палец к своим прекрасным пухлым губкам, а затем к губам Дмитрия. — И ты, и я знаем, что может быть иначе, не надо говорить об этом. Я ненавижу эти слова. Продолжай о другом…
Он покорно опустил и поднял ресницы, улыбнувшись и поцеловав пальчик Катрин. Только тогда она убрала его с губ Дмитрия, позволяя разговаривать.
— Я уже было смирился с мыслью, что пропаду ни за грош — мне нечего было доложить Плясовому по интересующему его вопросу. Но каким-то чудесным образом он и сам не вспоминал о моем существовании. Вероятно, вспомнил бы, если Светка помогла ему в этом. Но и та молчала. Она училась в вечерней школе, и, насколько мне известно, у нее появился парень, закрутился роман. Я фактически залег на дно, ходил в институт, сдавал сессии и старался не вспоминать о Лене. В общем, на этом можно поставить точку.
— Как? — опешила Катрин. — Как — точку?!
Эйфелева башня засияла миллионом мерцающих огоньков второй раз за то время, как прошлое непрошено ворвалось в его жизнь. Оставалось третье мерцание, оно произойдет завтра, а после — все, для него, Дмитрия, оно станет последним. Но произносить вслух свои мысли он не стал. Ему вдруг, неожиданно для самого себя, стала дорога эта молодая девушка, ее чувства, ее переживания. Нет, он ошибался на ее счет — она вовсе не притворяется, невозможно так притворяться! Как он мог сравнивать ее с собакой, послушно сопереживающей хозяину только потому, что улавливает лишь интонации его настроения? Катрин живой человек, тонко чувствующая женщина, влюбленная женщина! Только сейчас он поверил ей, и все остальное отошло на задний план.
Дмитрий приобнял Катрин.
— Посмотри, какая красота, Катя! А все остальное — чепуха, тлен. Дай мне насладиться прекрасным… Э-ге-ге! — Дмитрий вдруг изо всех сил крикнул и рассмеялся так, что голуби, спокойно сидящие на приспущенной «маркизе», взмыли вверх, шумно захлопав крыльями, а где-то внизу залилась звонким лаем бродячая собака.
— Что ты? — сначала смутившись, а потом, не выдержав, рассмеялась вслед за ним Катрин.
Им обоим на мгновение показалось, что они очнулись от дурного сна, и теперь пора стряхнуть с себя остатки тревог и отправиться на кухню выпить по чашечке ароматного кофе. Показалось, что стоит только шагнуть с балкона в комнату, а там, на столе будет лежать вечерняя газета, пахнущая типографской краской, и самая ужасная новость, которой они озаботятся, будет сообщение о падении курса евро. И более ничего.
— Катя, я хочу жить, — сказал по-русски Дмитрий, но Катрин его поняла.
Ей даже не показалось это странным. Мсье Гордеев ранее никогда не разговаривал с ней на родном языке, а за истекшие двое суток делал это так часто, что Катрин успела полюбить странный и смешной язык. О, если бы у нее было больше времени, она бы непременно выучила русский! Но им осталось две ночи. Что они успеют сделать за это время?
А может, махнуть на все рукой и отправиться в спальню, где, зарывшись под пуховое одеяло, предаться страстным ласкам, точно в последний раз, а потом сладко уснуть, предвкушая конец всего, и от этого наслаждаясь последними минутами жизни так жадно и так бесстыдно, как никогда?
Нет-нет, она не позволит Дмитрию так поступить с его собственной жизнью. Она сама не будет спать всю ночь, будет варить крепкий кофе и не даст уснуть ему. Он вспомнит все, он спасает себя, он будет жить.
— Да, пожалуй, крепкого кофе я бы сейчас выпил…
— Ты читаешь мои мысли?
— Перед смертью, говорят, обостряются паранормальные способности…
— Не шути так, прошу тебя.
— Хорошо, не буду. Прости.
— Тебе с коньяком?
— Я люблю тебя.
Катрин замерла с чашкой на блюдце в руке. Она не ослышалась? Это именно те слова, которых она ждала так долго? Но почему, почему именно сейчас, когда осталось так мало… когда она, возможно, потеряет его навсегда… когда…
— Почему ты плачешь, девочка? — Дмитрий целовал ее мокрые щеки и улыбался.
Он был похож сейчас на старика: кажется, за эти двое суток он еще больше поседел, и прибавилось морщин. Но Катрин все равно любовалась им.
— Не плачь. Знаешь, по-моему, я больше ничего не понимаю в этой гнусной истории моего прошлого. Но я так спокоен и… счастлив! Я счастлив, что у меня есть ты. Только вот почему мне это счастье дано на такой малый срок? Какая несправедливость…
Дмитрий крепко обнял Катрин. Она пыталась удержать одной рукой чашку на блюдце, но не смогла, и звук разбитого фарфора прозвучал, как свадебный колокольчик. Никто не обратил внимания на потерю. Посуда бьется к счастью, так ведь вот оно, далеко ходить не надо.
С чем сравнить этот восторг? Когда душа переполняется чувствами, и тебя распирает от ощущения неимоверного, ничем не заслуженного, но такого долгожданного блаженства… Когда в голове звучит лишь одна мысль — вот оно… Вот оно! Сбылось, свершилось, дождался! И это все — это вершина, пик, дальше нет ничего… Дальше только вниз, сломя голову. Но как бы подольше задержаться в этом прекрасном состоянии покоя и радости? Нет, с оргазмом это не сравнить. Оргазм обжигает, он молниеносен и остр. Это другое. Это — счастье.
Они уснули в обнимку, чего не случалось с ними никогда. В той же позе и застало их утро. Катрин проснулась раньше Дмитрия и, боясь пошелохнуться, чтобы не разбудить его, некоторое время лежала с открытыми глазами, глядя в потолок и слушая лишь дыхание своего мужчины. Оно было ровным, теплым, как у младенца. Ей хотелось повернуться и крепко обнять его, защитить от всех невзгод, но сон Дмитрия был дороже порыва нежности. Пусть отдыхает, пусть…
Однако кому-то все же потребовалось, чтобы сон мирный сон прервался. В дверь позвонили. Звонок раздался резко, требовательно, словно кому-то не понравилось это их лирическое отступление. Дмитрий поднял голову с подушки, спросонья не понимая, что происходит. Катрин потянулась, чтобы обнять его, он привлек ее к себе, но продолжал всматриваться в темноту коридора, точно мог что-то там рассмотреть. Катрин уткнулась лицом в его грудь, не хотела видеть ничего вокруг, будто маленькая девочка, таким образом «спрятавшаяся» ото всех.
Непрошеный гость был настойчив.
— Открой. — Голос Дмитрия прозвучал глухо, но уверенно. — Ну, чего ты? — Он легонько отстранил от себя Катрин.
— Я тебя люблю, — вместо ответа жалобно прошептала она.
— И я тебя, дурочка. Иди, открывай. Я ничего не боюсь, поняла?
Катрин накинула халат и отправилась в коридор.
Она вернулась с конвертом в руке. Ее пальцы подрагивали, когда она передавала конверт Дмитрию.
— Что это? — раздраженно спросил он, садясь на кровати. — Счета? Только этого мне сейчас не хватало…
— Счета оплачены, — напомнила Катрин. — Хочешь, я вскрою? — спросила она, видя, что Дмитрий колеблется.
— Ну вот еще! — усмехнулся он. — Что я тебе только что сказал? Ничего я больше не боюсь. Плохая из тебя ученица, все забываешь.
Он накинул на плечи халат, поднялся и ушел в гостиную. Катрин последовала за ним, а он сел на диван, повернувшись боком, точно заслонившись от нее, и резко оторвал краешек конверта. Девушка осторожно приблизилась сзади, но сесть рядом не решилась, заглядывая Дмитрию через плечо. Он уже не замечал ее присутствия. Пустой конверт упал на пол, скользнул по гладкому паркету, точно бумажный самолетик, и исчез под диваном. В руках Дмитрий держал исписанный мелким почерком пожелтевший листок. В груди остро кольнуло.
— Катя, я голоден! — нервно произнес он. — Иди… иди, приготовь что-нибудь. Пить уже не хочу и не могу. Дай поесть. Тосты, круассан разогрей, ну что там, ну… — Он нетерпеливо помахал рукой.
Катрин все поняла и не стала беспокоить Дмитрия. Если бы ему сейчас нужна была ее поддержка, он никуда бы ее не отпустил. Уж она-то его знала! В таком состоянии, да еще и с утра он вряд ли страдал от голода. Но на всякий случай, вероятно, чтобы успокоиться самой, Катрин достала сковороду, оливковое масло и принялась поджаривать отварные овощи, глядя, как они покрываются аппетитной корочкой. Это занятие, такое привычное и доведенное до автоматизма, теперь казалось удивительно новым. Вот она перемешивает деревянной лопаткой овощи, они меняют цвет, запах становится аппетитным, но если пережарить, пропустить момент, запах гари, неприятный, тошнотворный, ударит в ноздри, блюдо окажется загубленным. Так просто снять сковороду с плиты вовремя, нужно только проследить. Но она-то уж проследит!
— Катрин, я ухожу. — Тон Дмитрия был нервным.
— Но завтрак?
— Что? Глупости, какой сейчас может быть завтрак! — в сердцах повысил голос Дмитрий, однако, вспомнив, что сам велел Катрин заняться готовкой, извинился. — Прости дурака. Не сейчас…
Он провел в ванной буквально три минуты, надел чистые брюки, вытащил из шкафа пиджак, который ни разу не надевал с тех пор, как его доставили из ателье, сгреб с полки монеты, похлопал себя по карманам, чтобы убедиться, что не забыл сигареты.
— Так, все. Жди меня тут. Я скоро. Или не скоро. Не знаю. В любом случае… — Он хотел что-то добавить, но замолчал.
— Я с тобой! — воскликнула Катрин, спешно развязывая передник. — Никуда не пущу тебя одного…
— Я сказал — жди тут! — рявкнул Дмитрий и, не говоря больше ни слова, хлопнул дверью.
Катрин стояла посреди коридора одна, бессильно опустив руки. С кухни донесся запах гари.
Когда последствия сгоревшего завтрака были ликвидированы, девушка побрела в гостиную и без сил опустилась на диван, где недавно сидел Дмитрий. Как же она его любит! Но за что? Он так груб с ней, он не считается с ней абсолютно. Тем не менее, она с ним счастлива, как не была счастлива ни с кем и никогда. Да, за ней ухаживали симпатичные молодые люди, но разве кто-то из них сравнится с Дмитрием? Да, все они были галантны, щедры, в меру настойчивы, говорили о чувствах, восхваляли красоту Катрин. Дмитрий всего пару раз вскользь заметил, что она действительно красива, эстетически ему приятна. То она нужна ему, то нет. Если бы ее не было рядом, он обошелся бы и так. Катрин порой казалось, будь на ее месте дама преклонных лет, Дмитрий точно так же вел бы себя с ней, разве что в сексуальном плане, конечно, было бы не то… Но ведь он сказал «Я тебя люблю»! Разве просто так говорят эти слова? А это ночь?! Даже, если терять уже нечего, разве так лгут?
Девушка с тоской смотрела в окно, туда, где днем был виден купол Дома Инвалидов, а теперь густой туман покрывал крыши домов, делая Париж совершенно невидимым.
Что за письмо прочел Дмитрий? Куда так спешно собрался? А ведь он нервничал, наряжался, как на свидание. Ах, если бы узнать! Откуда приходил посыльный? Она даже не разглядела его форменный знак… Вдруг Катрин подскочила на месте: ну конечно, письмо! Надо найти его. Насколько она помнила, Дмитрий переоделся во все новое и положил в карманы только деньги и сигареты. Значит, письмо он оставил где-то тут. На журнальном столике, перерыв все газеты и журналы, Катрин ничего не нашла. Из-под дивана она вытащила конверт, но на нем был указан лишь их домашний адрес. В комнате, где Дмитрий одевался, девушка знала каждый уголок. Он вполне мог сунуть письмо в стопку белья, а мог и запихнуть в ящик стола. Только бы найти! Ведь он не брал его с собой… С азартом сыщика, напавшего на след, Катрин перерыла все белье, перетрясла каждую бумажку, выуженную из ящиков письменного стола, заглянула под кровать, под шкаф, даже приподняла матрас. Тщетно. Единственной находкой оказался забытый впопыхах мобильный телефон Дмитрия. И это еще больше расстроило ее.
Устав, скорее от впустую растраченных нервов, чем от азартных поисков, Катрин поплелась в кухню. Как он там сейчас? Где он? Что делать, если к вечеру не вернется? Куда обращаться, кому звонить? Катрин вспомнила: Николя оставил визитку. Если уж не суждено найти письмо, то хотя бы иметь на руках телефон его друга. Визитки Дмитрий хранил на полочке в коридоре. Важные складывал в портмоне, а неважные кидал просто так, в кучку.
Девушка пошарила по полке ладонью, сгребла кучу визиток, каких-то бумаг, включила свет и… Тот самый пожелтевший листок она держала в руках, а под ним обнаружилась и визитка Николя. Дрожащими руками Катрин развернула письмо. Несколько секунд она смотрела на буквы незнакомого алфавита, на красивый, крупный почерк, вероятно, женский, с наклоном влево. Бумага была не совсем старой, желтизна ее оказалась просто-напросто типографской расцветкой. Катрин дотронулась кончиком носа до листка и осторожно вдохнула его запах. Он пах пылью, точно пролежал в столе некоторое время. Но что же, этих сведений все равно недостаточно, чтобы узнать, куда и зачем отправился Дмитрий, а главное, чем ему все это грозит.
В задумчивости Катрин вертела в руках плотный маленький кусок картона — визитку Николя. Звонить ли? Посвящать ли этого человека в тайны Дмитрия? Да, он в курсе его дел, но кто знает, можно ли доверять ему более чем доверил Дмитрий? Но с другой стороны, речь идет о жизни любимого человека, и она, как истинная женщина, выбрала из двух зол меньшее.
— Катрин? — Николя не сразу понял, кто звонит. — Ах, да, горничная… В чем дело, детка?
Его голос не понравился Катрин. Он будто издевался над ней, надменным тоном показывая, что она не та, с кем такой благородный мсье снизойдет до разговора. Но гордость сейчас была ей плохим помощником.
— Мсье, прошу вас, приезжайте к нам… к Дмитрию домой. Я все объясню при встрече. Ему нужна ваша помощь. Он в опасности!
— Что ж, — усмехнулся Николя, словно только и ждал этих слов, — еду.
Последнее слово он произнес так, будто сделал великое одолжение. В груди Катрин бухало. Она прислонилась спиной к стене и сползла на корточки. В коридоре горел свет лишь над полкой, где она нашла письмо. Вот оно, в ее руке. Что же в нем? Избавление? Возмездие? Дмитрий не был ни встревожен, ни обрадован, когда спешно собирался покинуть дом. Пожалуй, он был озадачен. Нет… Не то. Он был… Господи, да он просто был другим! Такого Дмитрия Катрин не знала. Она не могла с точностью описать его состояние, она не знала этого человека. Неужели она потеряла его? На душе было нехорошо. Дурное предчувствие заставляло сердце то бешено стучать, то замирать на несколько секунд, словно решалась судьба самой Катрин.
Николя не заставил себя долго ждать. Звонок в дверь привел девушку в чувства. Она поднялась, морщась от боли в затекших ногах, и открыла дверь.
— В чем дело? — раздраженно спросил Николя, когда понял, что в доме, кроме Катрин, никого нет. — Где Дмитрий?
— Я не знаю, он уехал, — пролепетала Катрин, отчего-то снова засомневавшись в правильности решения посвятить Николя в происходящее.
Но он сам заметил письмо в ее руке и забрал его.
— Это что? — Он нахмурил лоб, вчитываясь в строчки. — Боже… Боже… Невероятно! О Боже!..
— Мсье, от кого это письмо?
На секунду оторвавшись от листка, Николя скривился, точно его за рукав схватила грязная нищенка, взглянул на Катрин и ничего не ответил, продолжив чтение.
— Вы скажете, что там написано? — встревожилась девушка. — Куда поехал Дмитрий? Мне очень надо знать! — Понимая, что, пожалуй, Николя не собирается ничего объяснять, Катрин не на шутку испугалась.
— Так… Все ясно. Однако...
Он небрежно махнул рукой, то ли останавливая Катрин, сделавшую было шаг, чтобы забрать у него листок, то ли прощаясь.
— Мне надо знать, мсье! — взмолилась Катрин. — Я умру, ничего не зная! Я… — Она запнулась.
Николя обернулся у самой двери и впервые с любопытством посмотрел на нее.
— Я люблю Дмитрия, — на одном дыхании выпалила Катрин. — Мне очень важно, что с ним происходит сейчас. Поймите, пожалуйста. Если вы когда-нибудь любили…
Николя прищурился. В полутьме коридора глаза его, как показалось девушке, блеснули нездоровым блеском. Она испугалась его взгляда и пожалела, что произнесла эти слова. Однако мужчина, снова отвернувшись к двери и опустив голову, молчал несколько секунд. Затем, глубоко вздохнув, отпер дверь и, ни слова не говоря больше, ушел.
Катрин впервые за свою недолгую жизнь поняла, что такое безысходность.
Глава 12. Розовая Пантера
Лето 2005 г., Париж
Такси мчало мсье Гордеева по утреннему Парижу, чтобы он еще раз смог встретиться лицом к лицу с судьбой, которая играет с ним в «минус пять», ловко манипулируя, тасуя людей и события. И если раньше Дмитрий пытался сопротивляться, то сейчас положился на волю этого опытного игрока и думал лишь о том, что все может обернуться для него как в лучшую, так и в худшую сторону. Впрочем, последнее ему было уже не страшно — хуже и так некуда.
Из приоткрытой форточки тянуло свежестью, какая бывает после дождя, смывающего с асфальта пыль. Дмитрий смотрел в окно, словно ребенок, оказавшись впервые в незнакомом красивом месте. Отчего он раньше не замечал, как величественна Триумфальная Арка? Почему не знал, что Елисейские Поля так широки? Откуда возникло столько радости в душе, когда он мельком заметил уличного клоуна-пантомима, пытающегося вручить прохожим несуществующие цветы? Вот он, настоящий Париж! Вот она, жизнь…
Неужели он впервые осознал это, а до сего момента и не жил вовсе? Был озабочен своим бизнесом, регулярно ездил на кладбище к могиле Елены, занимался любовью с Катрин, постоянно пил по утрам кофе с круассанами и читал газеты, иногда хлебал виски, иногда ходил в кино…
Он превратился в то, чем был до последнего момента, когда не стало Лены. Радость и боль тесно сплелись воедино, образовав толстый жгут, которым он бичевал себя постоянно, с тех самых пор. А в то время, когда судьба подарила им еще один шанс, увы, последний, им некогда было замечать ничего вокруг. Они просто жили…
Весна 1981 года, Париж
Тот вечер Дмитрий запомнил на всю жизнь. Они встретились совершенно случайно через много-много лет, когда надежда и, вероятно, желание повстречать кого-либо из своего поросшего быльем прошлого были утрачены за ненадобностью.
Стоял апрель. Парижская весна распускалась пышным цветом гортензий на ярко-зеленых газонах. Тогда ему начал сопутствовать успех в делах, не смотря на то, что Дмитрий пока еще имел статус нелегала. Некие люди помогли устроить свое дело, подогнали первых клиентов, проверили Дмитрия на благонадежность, и после только лишь получали проценты от сделок, и использовали его как «своего» оценщика. Так, волей судьбы Дмитрий был пожизненно связан и с миром искусства, и с миром, имеющим к прекрасному весьма отдаленное отношение.
После одной из первых удачных сделок, за которую Дмитрий получил солидный гонорар, они с приятелем отправились по уже проторенной дорожке на знаменитую Пляс Пигаль. Но, изменив привычке спускать деньги в не менее знаменитом, но окончательно теряющем свой шарм и привлекательность, точно старая кокотка, Мулен Руж, зарулили в захудалое, никому из них не известное кабаре «Мустанг». Что именно двигало их желаниями в тот момент — жажда ли разнообразия, интуиция, судьба, провидение, — не важно. Но в том, что это должно было случиться, Дмитрий не сомневался после ни на секунду.
Они расположились за уютным столиком в полумраке маленького зала кабаре в предвкушении плотских удовольствий, одним из которых, несомненно, должен был оказаться сытный ужин. Однако, если бы Дмитрий имел желание всего лишь плотно поужинать, он оставил бы пару сотен за скромный ужин в Максиме. Или, если бы захотелось экзотики, завернул бы в один из переулков правой стороны Сены и оказался бы перед дверями марокканского ресторана, где бараньи ребрышки в медовом соусе настолько великолепны, что слюнки текут при одной лишь мысли о них. А чем плох китайский ресторан? А «Жорж Пятый», если уж очень хочется и вкусной еды и шика?
О нет, в тот вечер мужчины жаждали чего-нибудь остренького, хотелось пира плоти во всех его проявлениях. Именно поэтому их и понесло на Пляс Пигаль, от дешевизны и пошлости которой тянуло вывернуть наизнанку и желудок, и душу.
Боже, как он был тогда молод! Хотя тогда, в свои тридцать один, он казался себе стариком. Позади было так много событий, чьих-то лиц, знакомых и незнакомых, друзей и приятелей, подруг, любовниц, что оглядываться не хотелось вовсе. В прошлом остался родной город, брошенный Дмитрием без сожаления, попытки выжить, заработать, построить что-то стоящее, чему-то научиться, а главное — найти себя. Все было там, далеко, глубоко зарыто и забыто.
А сейчас играла музыка, девушки в белых передничках и чулках в сетку сновали между столиками с подносами. Сквозь завесу сигарного дыма была видна сцена. Мужчины пили, ели и ожидали начала представления. звенели вилки и бокалы. Наверху, на втором этаже заведения находился бордель. После часа ночи помещение ресторана пустело, и захмелевшие посетители перемещались этажом выше, чтобы продолжать предаваться плотским утехам в объятии мадемуазелей, готовых на любые капризы за вполне приемлемую сумму. Поэтому и публика тут была соответствующая: мелкие клерки, продавцы бакалейных лавок, студенты Сорбонны, которые, впрочем, покидали «Мустанг» раньше всех. Но какое Дмитрию было дело до каких-то там студентов? Его опьянял первый успех, он был горд собой и ощущал себя если не богом, то очень влиятельным господином, который мог найти на вечер местечко поприличнее, но не захотел. Просто не захотел.
— Сегодня я оторвусь по полной программе, — заверил он приятеля. — Пьем шампанское!
Шампанского в тот вечер было много. Впрочем, в «Мустанге», кроме шампанского, нечем было наслаждаться. Девочки на сцене не порадовали Дмитрия, он ожидал чего-то большего. Конечно, по сравнению с Мулен Руж здесь было куда веселее. По крайней мере, никто не пытался изображать канкан, в котором мало кто понимал толк. На сцене танцевали стриптиз, но как-то без души, так показалось ему. Нет, определенно вечер не задался.
Напившись шампанского среднего пошиба, почувствовав приятную гибкость в теле и, наплевав на дурные танцы стриптизерш, он собрался было уходить. Приятель тоже заторопился. Они имели планы на вечер, но уж точно не в этом гадюшнике. Если они еще хотели успеть развлечься, надо было спешить, в срочном порядке перемещать свои еще стоящие на ногах тела куда-нибудь подальше отсюда, оп плохого пойла, ужасной еды и отвратительных танцовщиц. Ругая вслух всех на свете за испорченный вечер, Дмитрий стал пробираться между столиков к выходу, как вдруг голос со сцены заставил его остановиться и обернуться.
— А сейчас… неподражаемая и прекрасная… бриллиант в короне «Мустанга» — Розовая Пантера!
Дмитрия словно ударило током. Он и раньше слышал это словосочетание, кажется, был даже детский мультфильм с таким названием… Но конферансье произнес его именно на русском языке! Коверкая слова, с прононсом, ставя ударение на последнем слоге каждого слова, но он сказал это! Это был шок.
Дмитрий встал в проходе как вкопанный. Приятель, ничего не понимая, тянул его за рукав, морщась и маша руками, мол, нечего смотреть на эту пошлость, пойдем, продолжим в более приличном месте. Но Дмитрия как заворожили.
Из-за кулис вышла высокая стройная женщина, не молодая, как вертихвостки, бывшие до нее на этой сцене. Дмитрий не мог разглядеть ее лица, слишком далеко они находились друг от друга, да и сигарный дым щипал глаза. Но что-то заставляло его всматриваться туда, где женщина, сев на высокую табуретку и взяв в руки микрофон, стала петь что-то на плохом французском, с явным акцентом. Друг, отчаянно махнув рукой, отправился в гардероб, а Дмитрий, стараясь не задеть никого из присутствующих, пошатываясь и чертыхаясь, двинулся ближе к сцене. Ему было любопытно, что это за птица поет отвратительные французские песни в не менее гадком заведении. Но еще более интересно ему было узнать, что в ней вдруг так привлекло его, пьяного и циничного по части женщин. Отчего захотелось подойти и взять ее за руку и, как когда-то давно-давно, услышать стук собственного сердца, но не от предвкушения предстоящего банального соития самца с самкой, а от чего-то волшебного, несбывшегося в далеком прошлом…
Вполне может статься, это его соотечественница. Тогда им есть о чем поговорить. Да, в конце концов, что это еще за Розовая Пантера? Откуда она взяла это имя? Нет, он сейчас во всем разберется! Вот только дойдет до сцены, и тогда — держись…
Приближаясь к сцене и стараясь сфокусировать взгляд на странной женщине, Дмитрий уже не понимал, что делает. Он снес со стола чей-то бокал, наступил кому-то на ногу. Охранник возле сцены попытался задержать его, но тот двинул ему по лицу локтем и, не обращая внимания на возмущенные крики из зала и попытки секьюрити остановить хулигана, встал возле сцены.
Подняв голову, Дмитрий встретился взглядом с поющей женщиной. В тот же миг ее голос дрогнул, она сфальшивила и замолчала. Музыка продолжала играть, но женщина смотрела только на него, судорожно сжимая в руке микрофон. Дмитрий протрезвел, точно на него вылили три ведра ледяной воды. Охранник, прижимая салфетку к разбитой в кровь губе, хватал его за плечо, силясь отодвинуть дальше от сцены. Только Дмитрий абсолютно ничего не чувствовал сейчас. Вернее, он чувствовал, как болит сердце, как слезы не то радости, не то боли, душат его, и как алкоголь улетучивается из крови, и сознание, напротив, возвращается к нему.
Женщина осторожно слезла с высокого стула, положила на него микрофон и молча ушла за кулисы. На сцену выскочил потный конферансье, что-то стал лепетать по-французски, стараясь замять инцидент. Охраннику таки удалось выдворить Дмитрия вон, да тот и не сопротивлялся. Этого просто не могло быть. В голове не укладывалось: Розовая Пантера…
— Митя! — услышал он за спиной, и в следующий миг Елена обхватила его шею и припала нему, как к родному.
— Как ты? — только и смог выдавить он из себя, снова чувствуя себя неловким юношей, не знающим, куда девать руки, что говорить, и как вообще быть, когда девушка кидается на шею.
— Я в порядке, — шепотом произнесла Елена. — Как ты?
Она все еще не отпускала его от себя, и Дмитрий ощущал себя крайне неловко. Они стояли посреди улицы, кругом кипела ночная жизнь, мимо них шатались подвыпившие парочки, а они, как студенты, обнимались и подбирали слова.
Он совершенно не так представлял себе их встречу. Нет, он не надеялся на нее, но кто бы помешал ему мечтать? С тех пор, как он прочел прощальное письмо Лены, все стало ясно раз и навсегда. Митька тогда молил только об одном, чтобы подполковник Плясовой не вспоминал о нем. И его молитвы были услышаны — ни разу тот страшный человек не дал о себе знать. Забыл? Вряд ли. Дмитрий подозревал, что Плясовой напал на след картины каким-то другим способом, без его помощи. Впрочем, со временем Дмитрия перестала интересовать и сама картина, и все, что было с ней связано. И вот теперь…
— Не ожидал увидеть тебя здесь. — Он осторожно погладил Елену по спине. — Ты не замерзла?
Ее обнаженная спина была покрыта мурашками. От ощущения того, что он гладит Лену по голому телу, а ведь когда-то даже в самых смелых фантазиях он не смел себе такого представить, Дмитрий покраснел. Покраснел, как мальчишка! Она вернула его на тринадцать лет назад… Вот так, вдруг.
— Да, прохладно, — поежилась Елена, отстраняясь.
Только сейчас, в свете фонаря, он смог разглядеть ее лицо. Как она была похожа на прежнюю Лену! Те же каштановые волосы, те же раскосые глаза, как у кошки, те же манящие губы… Только между бровей пролегли две мелкие морщинки, и под глазами кожа стала тоньше. Ему казалось, он видит каждую ее клеточку, как тогда, когда она поцеловала его возле катка.
— Не смотри так. — Смущенно улыбнувшись, Елена отвернулась. — Я совсем старуха.
— Ну, какая же ты старуха?! — искренне запротестовал Дмитрий. — Ты как всегда прекрасна. Пойдем, посидим где-нибудь, выпьем за встречу.
— Мне надо работать… — Лена с досадой посмотрела на двери «Мустанга» — Впрочем… пойдем. Ну их!
Она засмеялась своим звонким смехом-колокольчиком, и Дмитрию стало так легко и спокойно, словно он на самом деле вернулся в свой родной город, в то самое счастливое, пусть и не столь беззаботное время.
Они поймали такси и отправились на Елисейские Поля в надежде найти уютное местечко, но, поскольку было уже слишком поздно, а на Пляс Пигаль возвращаться не хотелось, Дмитрий предложил зайти к нему.
Тогда об апартаментах на авеню Жорж Пятый он даже не помышлял. Дмитрий снимал каморку в одном из переулков на Левой стороне Сены, неподалеку от Латинского квартала. Скрипучая узкая лестница и запах сырости в подъезде впервые вызвали в нем раздражение. Как бы он хотел привести Елену в хороший дом, с прислугой, с дорогой мебелью, с красивыми видами из окна… Но, что есть — то есть.
Они вошли в квартирку. Толкаясь в тесной прихожей и не разговаривая, они лишь смеялись, вздыхали и хмыкали, точно не знали общего языка и не могли общаться по-человечески. Наконец, освободившись от верхней одежды и обуви, босяком прошли в единственную комнату жилища Дмитрия, заваленную антиквариатом, грязной посудой и прочим хламом. Елена огляделась.
— У тебя мило, — заметила она, поправляя платье.
Ее вечернее длинное, почти до пола, платье казалось таким неуместным в нынешних декорациях. Дмитрий мялся на пороге, не зная, предлагать ли чай или вино.
— Я бы выпила чего-нибудь. Ты же хотел отметить встречу. У тебя есть красное вино? Я бы развела его водой и добавила сахара — ты не представляешь, как это вкусно…
Дмитрий полез в сервант за бокалами, разбил один из них, и, поскольку в доме больше не было чистой посуды для вина, им пришлось пить из одного бокала.
— Это даже интересно, — сказала Лена, глядя Дмитрию в глаза. — Своеобразный «брудершафт»…
Они по очереди сделали по глотку вина и поцеловались. И это было так естественно, так органично, что Дмитрий не удивился, когда Лена приблизила к нему лицо и подставила губы. Они словно наконец-то сложили пазлы, создав картину, которая должна была получиться. Картина эта через несколько минут уже представляла собой сплетение тел, которые затем переместились на узкую кровать, а дальше произошло то, что должно было произойти между двумя людьми, так долго желавшими одного и того же.
Утро доказало, что все это вовсе не было сном. Рядом с Дмитрием, на единственной подушке, разметав по ней пышные волосы и сладко посапывая, спала Елена. Какую-то долю секунды он не узнавал ее, в сознании что-то помутилось, он не мог вспомнить, как оказалась здесь эта женщина, кто она, зачем…
— Розовая Пантера, — произнес вслух Дмитрий, но не заворожено, с придыханием, как пылкий юноша, которым он когда-то был, а как-то буднично, констатируя факт, возможно, даже устав от эмоций, безжизненно и глухо.
— Я знаю, что ты обо мне думаешь, — не открывая глаз и не отрывая голову от подушки, проговорила Елена. — И правильно. Я такая и есть.
— Ничего не думаю, — почти не соврал Дмитрий.
В его голове еще не было мыслей, она гудела от пережитого и выпитого. Единственное, чего бы он сейчас хотел — чтобы Лена оказалась сном, сладким сном, который он привык видеть каждую ночь, но никак не реальностью, с которой надо мириться, узнавая страшные подробности, копаясь в причинно-следственных связях. Да и вообще, к чему это прошлое, зачем оно нашло его?!
Тем временем Лена открыла глаза и приподнялась.
— Где у тебя ванная? — Смущенно кутаясь в одеяло и пытаясь одной рукой привести в порядок волосы, она села на кровати.
Елена нарочно отворачивалась от Дмитрия, стесняясь себя, не юную уже, с помятым после неспокойного сна лицом, с рассыпавшейся под глазами тушью, с морщинками и потухшими глазами. Он понял ее.
— Из коридора налево. — Дмитрий указал рукой и вышел в кухню, чтобы не стеснять гостью.
Он ставил на плиту чайник, выполнял обыденные действия, которые привык осуществлять каждое утро, даже если просыпался с женщиной, но неприятное ощущения перевернутой с ног на голову жизни не покидало его. Это была не просто женщина, это было его прошлое, обнаружившее его, как бы тщательно он ни прятался. И почему-то не было чувства удовлетворения сбывшейся мечтой. Да, он наконец-то обладал телом Елены. Да что там тело! Он наконец-то снова видел ее, чувствовал ее запах, держал мечту в руках… Но отчего же нет ощущения полноты жизни? Может, так и должно быть со всеми сбывающимися надеждами? Может, они и не должны приносить счастье? Тогда для чего все это?
— Помочь тебе?
Елена обняла его сзади, как обнимала по утрам каждая женщина, просыпающаяся с ним в одной постели. И каждая при этом думала, что она единственная, и вот этот жест неповторим и приятен своей новизной и оригинальностью. Но теперь на самом деле было что-то особенное. Не приятное, нет. Но и не омерзительное. Дмитрий и знал и не знал эту женщину. А хотел ли узнать?
— Нет, дорогая, расслабься, — произнес он свою дежурную фразу, и его самого передернуло — настолько она была нелогична сейчас. — Будешь тосты? Круассаны?
— Пожалуй, круассан.
Они расселись по обе стороны стола и принялись пить кофе, есть круассаны, стараясь не смотреть друг на друга. Как это было странно для обоих!
— Знаешь, а я не так представляла себе нашу встречу, — нарушила молчание Лена.
— А ты ее себе представляла? — вырвалось у Дмитрия.
Вот чего бы он сейчас хотел менее всего — так это копаться в прошлом и выяснять, кто, чем и кому обязан. Слава богу, тринадцать лет назад все обошлось. Он не загремел в тюрьму, никто не потребовал от него отчета о поисках «Пантеры», никто не предъявил счет, который Дмитрий не смог бы оплатить. Да, он потерял друга, Сандро. Он мог бы идти по жизни рука об руку с ним, как бывало в юности и казалось, что будет всегда, и, вероятно, так было бы легче обоим. Но то не великая потеря, теряют больше иногда, как сказал классик. Дмитрий даже смирился с потерей Лены. А оказывается, она ждала их встречи…
— Да, ты не поверишь, — улыбнулась Елена, и на ее щеках образовались такие узнаваемые, такие милые ямочки. — Когда мы расстались у моего подъезда…
Дмитрий невольно поежился. Вот это «Когда мы с тобой…» его бесило больше всего на свете. Будь то посиделки с друзьями или разборки с очередной подружкой. Он боялся, что воспоминания о былом, о хорошем былом, вызовут в нем чувства. Не плохие, не добрые, а просто чувства, которых он последние годы старательно и успешно избегал.
— Когда папа велел мне уехать к тете в Москву… С тех пор я каждый день представляла, как встречу тебя. Сначала я ждала, что ты напишешь мне, позвонишь. Я знала, отец не дал тебе моего адреса. Я могла бы написать и сама, но папа запретил. Да и потом, видишь ли, девичья гордость… — Лена грустно улыбнулась. — Глупая я была, хоть и психолог.
— А сейчас? — снова не сдержался Дмитрий. — С психологией покончено?
— Да какой из меня психолог, — махнула рукой Елена. — В Москве я себя не нашла. Работала в школах, потом при загсе… Знаешь, отговаривала семейные пары от разводов. Такого насмотрелась и наслушалась!
— А сама? Была замужем? — Дмитрий напрягся. — Прости, если…
— Нет, не была, — мотнула головой Елена. — Не сложилось. — Она поджала губы, задумчиво поворачивая на блюдце чашку. — А ты?
— А, не важно, — отмахнулся Дмитрий. — Считай, тоже не был. Как ты говоришь, не сложилось.
Они оба избегали говорить на волнующую обоих тему. Эта тема не касалась их прошлого. Что было — прошло, они дети своего времени, которое сделало их такими, а не другими. Отбросив ложный стыд, можно было понять, кто есть кто: проститутка из ночного кабаре и ловкий делец, «шестерка» криминального мира. И бесконечно молчать или отделываться общими фразами было тягостно как для Елены, так для Дмитрия. В конце концов, помимо прочего они были просто близкими людьми. Но одно дело догадываться, и совсем другое — услышать правду.
— Ты ни о чем не хочешь меня спросить? — подбадривая его взглядом, поинтересовалась Лена.
— Хотел бы, но не буду, — сам от себя не ожидая, произнес Дмитрий. — Не мое это дело.
— Почему? — Казалось, это искренне удивило Елену. — Я не стесняюсь. Да, я пою в кабаре. Я в курсе, что это заведение не просто ресторан, и что туда приходят не только послушать мое пение, но…
— Ты там работаешь? — Дмитрий сжал кулаки. — Ты… Ты там…
— Да, да, я там, — четко произнесла Елена. — Да, я там не только пою. Каждый зарабатывает на жизнь, как может. Тебе тоже ведь тут, в Париже, не сладко? Имел бы ты все, о чем мечтаешь, разве встретились бы мы вчера в том захолустье? Значит, все это было не напрасно.
— Ты так считаешь? — Еще минуту назад Дмитрий не мог и предположить, что ему будет так больно слышать слова Елены, которая оказалась намного дороже и ближе, чем он отчаянно надеялся. — Думаешь, все, что с тобой происходит — всего лишь плата за нашу встречу? Ты сошла с ума…
— Возможно, — задумалась Елена. — Но я ни о чем не жалею. А ты?
— А я жалею! И о многом! — выкрикнул вдруг Дмитрий.
В нем проснулся прежний мальчишка, в котором кровь закипала при малейшей несправедливости, который жаждал во всем разобраться, все расставить на места. Только вот кто скажет, где они, эти самые места…
— Митя, что ты… — попыталась успокоить его Елена, но он распалялся все больше.
— Ты думаешь, я не жалею, что был безвольным тюфяком и позволил твоему отцу запугать меня?! Я жалею, что собственную шкуру оценил выше, чем дружбу и любовь. Это из-за моей трусости и слабости с нами, с тобой и со мной, произошло все это… Это по моей вине ты работаешь в борделе!
— Боже, Митя, прекрати… — Лена испуганно смотрела на него. — При чем тут ты? Я сама, я так решила, так было надо…
— Надо?! — Дмитрий смеялся в голос. — Кому? Неужели и тут твой дорогой папочка постарался? Все к тому и шло! Неужели ты по собственной воле была со Шнуром и с Саней? Неужели сама, Лена?!
— Папа давно умер, — давясь слезами, прошептала Лена.
— Прости, я соболезную, — сквозь зубы процедил Дмитрий, ничуть не сожалея. — Но я все же требую, ответь. Сама?!
— Ты же ничего не знаешь, — умоляюще глядя на него, проговорила Лена. — Прошу тебя, прекратим этот разговор, это не нужно ни мне, ни тебе…
— Мне — нужно. И тебе тоже, Лена. Позволь мне решить этот вопрос хотя бы сейчас, поздно, безумно поздно, но все же… Что происходило с нами тогда? Давай же разберемся! У меня уйма времени. У тебя, как я понимаю, до ночи еще есть несколько свободных часов.
Он говорил это, скрежеща зубами, и лицо его исказилось до неузнаваемости. Дмитрий понимал, что не в праве и не в силах заставить Лену говорить, но он не мог и не хотел упускать шанс разделаться со своим прошлым, раздавить его, как таракана, как живучую гадину, которая вновь выползла из щели.
— Я любила тебя, Митя, — тихо сказала Лена. — Этого достаточно.
— Нет, не достаточно! — Дмитрий стукнул по столу ладонью. — Это красивые слова, но они меня теперь не трогают. Я любил тебя больше жизни. Но я был глуп и не понимал, что ради любви мог бы справиться со всем и со всеми, даже с твоим отцом. Не об этом я теперь. Кем ты была для нас всех, Лена? Для чего ты была нам дана? Кого ты любила по-настоящему? Будь сейчас на моем месте Саня или Шнуров, ты бы клялась в любви им! Я не верю тебе, когда ты говоришь о чувствах. Мы стали циничнее, и я, и ты. Иначе ты не стала бы проституткой, а я — одним из тех, кого мечтает изловить любой жандарм. Итак…
— Да что же ты хочешь от меня? — побледневшими губами прошептала Лена, отстраняясь чуть назад.
— Правду, Лена, правду! — Дмитрий, напротив, перегнулся через стол и дышал ей почти в лицо. — Зачем ты крутила нами? Чего вы с отцом добивались?
— Митя, не надо…
Лена попыталась встать, но он схватил ее за руку и дернул с такой силой, что она плюхнулась обратно на стул. Дмитрий не узнавал себя. В нем проснулась былая злость, которую он взрастил в себе по отношению к Плясовому, и теперь не важно, кто был перед ним, сам ли Егор Степаныч, или его дочь, будь она самой Еленой Прекрасной, которую он некогда боготворил.
— Сиди! — рявкнул он. — Не отпущу, пока не расскажешь. Чего тебе терять теперь? Отца нет в живых, мы не в СССР, за нами не следит КГБ. Или следит?! Ох, я дурак! А не из КГБ ли ты? А не по той же самой причине ты тут со мной сейчас, что и тринадцать лет назад? А Сандро со Шнуром еще ждут своей очереди, или ты уже побывала в их постелях?!
Лена смотрела на него немигающим взглядом. Что творилось сейчас в ее душе? Дмитрию было плевать. Отчаяние и ненависть жгли его изнутри. Казалось, он плохо понимал, что перед ним теперь сидит настоящая Елена, а не призрак из далекого прошлого. Иначе он не наносил столь болезненные удары одними лишь словами.
— Нет, — наконец тихо произнесла Лена, и Дмитрий не сразу понял, к чему это относилось. Слишком затянулась пауза, в течение которой он вел мысленный диалог со всеми участниками той давнишней истории и, кажется, успел высказать им всем, что о них думал.
— Нет, — повторила она, — ты ошибаешься, я не виделась ни с Иваном, ни с Сашей с тех пор, как покинула наш город. И жалела я только о том, что разлучилась с тобой. Я поняла, как ты дорог мне, когда ты встретил меня на вокзале. Ведь я хотела этого, всю дорогу я мечтала, как увижу на перроне твою фигуру, и не поверила глазам, когда мечта стала явью. И тогда, после катка, ты помнишь? Когда я попросила тебя поцеловать меня…
Голос Лены, такой негромкий, спокойный, уносил Дмитрия за тысячи километров из чужого города, в их родной городишко, в ту замечательную и ужасную зиму. Он слышал музыку, польскую песенку, что играла тогда на катке, чувствовал запах снега. И ненавидел за это себя и Елену. Зачем ему знать теперь, почему она поцеловала его?
— Мне было это необходимо, Митя. Я не понимала, что происходит со мной. К тому времени мы с Иваном расстались, ты знаешь. Я чувствовала себя использованной, одинокой. Мне казалось, нет на свете человека, способного полюбить меня искренне, бескорыстно. Одно время мне начало чудиться, будто Саня — именно тот человек, но что-то в нем было не то, не мое. Он хотел видеть во мне нечто иное, чем была на самом деле я. Шнуров хотел мое тело, Саня хотел обладать разумом. Но моя душа протестовала. Понимаешь, мне нужен был человек, который бы принял меня со всеми недостатками, взял бы и тело, и разум, и душу сразу, а не по отдельности. Но такого не было. Вернее, я надеялась, что им можешь оказаться ты. И тот поцелуй был проверкой…
— Что же, я ее прошел? — завороженный голосом Лены и убитый воспоминаниями самых счастливых минут своей жизни, тихо спросил Дмитрий.
Она покачала головой.
— Ты не ответил на мой поцелуй, ты стоял столбом, и меня это немного обидело. Но потом, подумав, я решила, что это даже не плохо, по крайней мере, ты был влюблен в меня не потому, что хотел моего тела. И вот поэтому я и задумала узнать тебя поближе, Дмитрий Гордеев.
Елена улыбалась, а Дмитрий вновь чувствовал себя неопытным мальчишкой. Как же ловко она поставила его на место!
— А откуда ты знала, что я влюблен? — задал он вопрос, глупость которого стала очевидна даже ему.
— Это было видно невооруженным глазом! — рассмеялась Лена. — Как только ты уронил в сугроб мелочь, мои последние сомнения развеялись. Ты так на меня смотрел! На меня никто так не смотрел…
Она стала серьезна. Дмитрию вновь захотелось почувствовать вкус ее губ, но не вчерашний, с привкусом вина, а морозный, со вкусом снежинок, чистый, сладкий. И Лена поняла его. Она встала, протянув ему руку. Дмитрий послушно поднялся на ноги.
— Поцелуй меня, пожалуйста, — прошептала Елена. — Мне очень надо.
И Дмитрий осторожно приблизил свои губы к ее губам. В тот же миг все вернулось: смех, доносящийся с катка, особое тепло дыхания на морозе, сырость Лениных варежек на его висках, ее запах, ни с чем никогда не сравнимый…
— Наконец-то я тебя нашла… — Лена прижалась к его груди, замерев от счастья. — Здравствуй.
— Здравствуй, — повторил Дмитрий.
Ему нравилась эта игра. Они встретились впервые после долгих лет не в паршивом кабаре, а в их общем прошлом, под фонарем, из которого идет снег. И пусть сейчас все происходило в парижской маленькой квартирке, пахнущей клопами, запах снега они оба отчетливо ощущали, и в этом состояла вся правда момента, только в этом и ни в чем другом.
С того самого дня они больше не расставались. Лена бросила кабаре, переехала к Дмитрию, и он сразу же оценил все прелести совместной жизни. Во-первых, не надо было искать повода отправить женщину восвояси. Во-вторых, ему не хотелось этого! В-третьих, ему нравилось засыпать в ее объятиях. В–четвертых… Да это же просто была Лена, его Елена Прекрасная, и они, точно восемнадцатилетние, занимались любовью всю ночь, засыпая только под утро. Его «работа» позволяла вести довольно праздный образ жизни, денег, которые он получал за свои услуги, чудесным образом хватало на двоих, притом, что из бюджета исключились статьи расходов на женщин и выпивку. Лена прекрасно готовила. Дмитрий часто вспоминал бабушку с ее пирожками и сырниками, но кулинарные способности его женщины могли вполне составить им конкуренцию. Казалось, на личном небосводе Дмитрия Гордеева наконец-то рассеялись тучи.
Апрель пролетел незаметно. Оба наслаждались своим новым состоянием, которое казалось им единственным естественным, обретенным впервые за тридцать один год. Разговоров о прошлом старались избегать, оно им теперь было безынтересно и представляло собой некую угрозу их выстраданному, но вполне заслуженному счастью. Нет, Дмитрий не ощущал в то время никакой серьезной опасности их отношениям. Даже это прошлое, если и казалось чем-то, что могло бы поколебать его сытую в плане эмоций и физических удовольствий жизнь, то не сильно, не до полного краха. Ведь нет ничего реальнее, чем глаза женщины, глядящие на него с нежностью и страстью. Да, он любил Елену, и она его тоже. Но и о любви они не говорили, как о само собой разумеющемся. Им было хорошо вместе.
Тем не менее Дмитрий не терял бдительность. Он наблюдал за Еленой. Однако, как бы он ни был внимателен к ее шагам и жестам, Лену невозможно было уличить ни в чем: у нее не было ни друзей, ни просто знакомых в Париже, она ни с кем не общалась, кроме Дмитрия, никто за все время не попытался разыскать ее, и она была абсолютно равнодушна к внешнему миру за пределами их скромного жилища.
Так или иначе, Дмитрий расслабился. К концу их первого месяца начало казаться, что он знает эту женщину всю свою жизнь и ни на один день не терял ее из поля зрения. Что стало удивительным для него самого, он уже не ассоциировал ее с той Леной, дочкой подполковника Плясового. Ему казалось, будто они повстречались здесь, в Париже, после некоторой разлуки, но, как и он, так и она, всю жизнь провели где-то рядом друг с другом, возможно даже, что в этом городе роскоши и нищеты.
И Елена никогда не заводила разговоров об их прошлом. Видимо, им хватило воспоминаний в их первое утро. Будто бы тогда была поставлена символическая точка, и никто не хотел превращать ее в запятую — слишком дорого было теперешнее спокойствие. Однако как ни охраняй самое драгоценное, страх потерять его всегда магнитом привлекает разнообразные возможности лишиться этого сокровища. Беззаботная жизнь Дмитрия и Елены рассыпалась на кусочки поздним вечером, когда они сидели на кухне, пили чай и слушали радио.
Приемник был настроен на русскую радиостанцию, которую они время от времени включали, чтобы быть в курсе событий на Родине. До появления Лены в его жизни Дмитрий не знал о существовании этой волны, но постепенно привык к русской речи, которую слышал не только в обществе своей любимой, но теперь и из небольшой пыльной коробочки на стене. Сначала он не обратил снимания на сообщение диктора, радио служило скорее фоном, нежели источником информации. Он допивал чай и собирался развернуть вечернюю газету, как слух резанула знакомая фамилия, названная в числе прочих. Лена, в этот момент ставившая чашку в раковину, замерла спиной к Дмитрию. Он машинально сделал радио громче, но все, что они успели услышать, была последняя фраза:
— Причина гибели — несрабатывание системы выстрела катапультной установки вследствие наличия в затворе гибкой шпильки разблокировки стреляющего механизма из-за неподсоединения или неправильного присоединения фала к люку старшим техником самолета.
— Ты подумала о… — Дмитрий подался вперед над столом, точно заговорщик.
— Об Иване, — упавшим голосом проговорила Елена, не оборачиваясь. — Назвали фамилию и имя, я четко расслышала.
— Мало ли Иванов Шнуровых, — приободрил ее Дмитрий, пытаясь улыбаться и чувствуя, что улыбка его больше походит на гримасу. — Ну какой из него летчик? Если он и состоялся в этой жизни, то как великий химик или, по крайней мере, старший мастер на своем заводе. Да нет, не он это…
— Он. — Елена обернулась, на ней не было лица. Она настолько побледнела, что волосы казались совершенно черными, как вороново крыло.
Дмитрий перепугался.
— Да что с тобой? Еще раз говорю, это совпадение, однофамильцев, тезок полным-полно! Да даже если это и наш Ванька Шнуров, туда ему и дорога! Мало он нам крови попортил, чтобы ты еще из-за него переживала?!
Митя не узнавал себя. Неужели это была ревность, так некстати выплывшая из-под толстого слоя забвения и равнодушия, которым он даже в глубине души гордился, если и вспоминая былое, то с долей иронии? Или же это было активное сопротивление этому самому прошлому, представляющему смутную опасность их счастью? Дмитрий пока не мог объяснить себе этого и оттого злился еще сильнее.
— Ерунда! — воскликнул он и резко повернул ручку приемника влево, выключив его. — Все! Подумаешь, катастрофа! Разбился Ту-22, а там был некий Шнуров Иван, пилот первого класса. Какая глупость! Ванька Шнуров — пилот! Да ты сама подумай — как?!
Он вскочил с места, порывисто обнял ее, словно не хотел отдавать во власть воспоминаний. Но Елена лишь безучастно смотрела перед собой, опустив руки вдоль туловища.
— Митя, это был он, — повторяла Лена, пока он сжимал ее в объятиях.
— Нет, нет, не он, не он, — говорил Дмитрий, целуя волосы Елены, виски, уши, все, что попадалось. — Ты не можешь знать наверняка, прошла тысяча лет, это абсурд, бред… Ну какой из него пилот… Бред, бред…
— Нет, не бред, — вдруг четко проговорила Лена и отстранилась от поцелуев. — Я точно знаю, он стал военным летчиком и летал на Ту-22. И еще, сегодня, двадцать девятого апреля, он должен был лететь… — Тут она осеклась и бросила испуганный и, в то же время, умоляющий взгляд на Дмитрия.
Он смотрел на нее. Оба молчали. Митя медленно разжимал объятия, не веря собственным ушам. В один миг для него все перевернулось с ног на голову. Теперь бледен был он, точно полотно, и чувствовал физически, как кровь отливает от щек, висков и бухает где-то в районе сердца.
— Ты знала? — задал он самый глупый из всех возможных в нынешнем положении вопросов.
— Знала, — кивнула Лена, глядя затравленным зверем, предчувствующим свою погибель. — Не спрашивай ни о чем, пожалуйста…
Но Дмитрий и не мог больше произнести ни слова, даже если бы захотел. Его руки уже не касались Елены, но он все еще стоял слишком близко к ней, что казалось, будто слышал стук ее сердца. Она не выдержала этого молчания, этой тишины и разрыдалась, уронив голову ему на плечо. Он пошатнулся, но не отошел. Тело Елены сотрясалось в рыданиях, ему было жаль ее, хотелось погладить по волосам, но ревность, парализовавшая конечности, и осознание предательства самым близким человеком не позволяли ему быть сейчас благородным.
— Не проси. Ты должна мне все рассказать, — единственное, на что его хватило.
— Хорошо, — сквозь слезы покорно согласилась Елена.
Он сделал шаг назад, давая ей пройти к столу и сесть, но, видимо, Лена истолковала это движение, как попытку отстраниться от нее, и вцепилась в рукава рубашки Дмитрия.
— Только не уходи! — испуганно взмолилась она. — Я расскажу, все-все расскажу, только не оставляй меня сейчас… Я должна была с самого начала не скрывать ничего, но я так боялась… так боялась тебя потерять снова! Кроме тебя у меня нет никого!
— Теперь, видимо, и вправду нет, — съехидничал Дмитрий, и ему не было стыдно за свою неуместную шутку — обида душила крепче, чем Елена сжимала его плечи. — Сядь, я выслушаю тебя.
Лена судорожно вздохнула несколько раз, прежде чем смогла произнести первую фразу, усевшись с другого края стола.
— Иван на самом деле после армии остался служить и стал летать на военных самолетах. Я солгала, что не видела его с тех пор, как уехала в Москву. Все это время мы поддерживали связь… кроме последнего месяца… Мы не могли ее не поддерживать…
Она замолчала и спрятала лицо в ладони. Дмитрию показалось, что Лена снова заплачет, но было совсем тихо, и в этой полной тишине слышалось только их дыхание, они все еще дышали в унисон.
— Митя, родной мой! — Как-то отчаянно Лена посмотрела на него ставшими от слез бирюзовыми глазами. — Ты ведь не знаешь настоящей причины, почему я не писала тебе из Москвы. Думаешь, я побоялась бы отца? Он был для меня авторитетом номер один, но мои чувства к тебе также были сильны, и если бы… если бы я могла, я непременно написала бы тебе на домашний адрес, дала бы номер своего телефона, и никто не помешал бы нам встречаться на каникулах, никто!
Лена закусила губу и отвернулась, страдальчески подняв брови, сожалея о том, что не сложилось. Дмитрий и сам готов был расплакаться, вспомнив, как бичевал себя за слова у подъезда в их последнюю встречу, как брал на себя всю вину за их расставание, как пытался найти и не находил оправдания такому нежному и в то же время жестокому письму Лены…
— Я не могла причинять тебе боль, пойми. Между нами все равно ничего не случилось бы, потому что ты стал бы презирать меня, в любом случае стал бы…
— Да в чем же было дело?! — не выдержал Дмитрий. — Что такого ужасного произошло тогда?
На секунду промелькнула мысль о том, что Лена могла узнать от отца о его связи со Светой и о последствиях этой связи…
— Я ждала ребенка! — шепотом прокричала Елена и отвернулась совсем, что Дмитрий теперь не мог видеть ее лица.
Но это и не было нужно. Он сам уставился в белый потрескавшийся потолок и ничего не понимал. Вернее, теперь-то он понял все. И снова потерял нить событий.
— От Шнурова? — зачем-то уточнил он.
— Да, — тихо проговорила Елена. — Когда мы расставались с тобой у подъезда моего дома, папе позвонил наш врач. Я сдавала анализы в Москве, ничего дурного не подозревая. Я думала, задержка возникла на нервной почве, и поэтому с легкой душой приехала домой. Но известие о беременности прилетело к отцу почти одновременно со мной. Он вынужден был отправить меня обратно на следующий же день, в спешном порядке. Я была шокирована. Папа не ругался, не кричал, он только много курил и молчал, не замечая меня. На утро мои чемоданы, так и не распакованные, отнесли в его «Волгу», и…
Я плохо помню, как я провела то время, все было точно в тумане. Единственным, о чем я сожалела, был ты. Можешь не верить, но это правда. Мне было очень стыдно перед тобой. Я написала это письмо, сама себе не веря. Не знаю, поверил ли ты, обиделся ли, простил ли, но мне было важно, чтобы ты не предпринимал попытки меня искать, я бы не пережила, если бы ты узнал о моем позоре.
— А Иван? — мрачно спросил Митя. — Он был в курсе того, что натворил?
Ему вдруг стало не по себе. Он вспомнил, как сам чуть не наложил в штаны, узнав о Светкином положении. Все, о чем он тогда мечтал, было связано с нерождением ребенка, с непоявлением его на свет. Каким образом — не важно, главное, чтобы его не было. И бог миловал, Светка не смогла привязать к себе Митю. А Шнур смог навсегда связать себя и Елену… Смог? В эту секунду Дмитрий ощутил все то, что и тогда, в молодости: страх, надежду, тревогу… А что, если тот ребенок, как и его, не родился?
— Папа говорил с ним, объяснил ситуацию. Иван, разумеется, хотел жениться, и я думаю, не из любви ко мне и не из благородства, а по соображениям выгоды. Но отец был против. Он решительно настоял на том, чтобы я родила, так как опасался за мое здоровье, и постарался сделать все от него зависящее, чтобы об этом никто не узнал, кроме Ивана. Шнур не стал распространяться о своем «подвиге» уж не знаю, почему, могу только лишь догадываться…
— Так ребенок все же родился? — У Дмитрия упало сердце.
— Да, я родила девочку, назвала ее Любой. Долго не могла привыкнуть к ней, мне казалось, что вот-вот приедет отец и заберет у меня ее. Я совершенно не хотела ее кормить, убаюкивать, я не была готова к ней. Однако никто не приходил, чтобы забрать ребенка. Отец стал редко видеться со мной. Хоть он и работал в Москве, но жил не с нами, на казенной квартире. Мне казалось, он предпочитал не видеть меня, я была ему чужда и неприятна в новом качестве. Мне так казалось…
— А Шнуров? — не унимался Дмитрий.
Ему не было дела до сантиментов подполковника Плясового, единственное, что его волновало — как сложились отношения Лены и Ваньки.
— Шнуров? — рассеянно переспросила Лена, точно очнувшись. — Однажды он приехал повидать дочь, но отец устроил так, что его не пустили к нам. Но ты же знаешь, Иван не из тех, кого можно было просто развернуть за плечи и дать пинка под зад. Он добился встречи, дождался нас в парке, вывел меня на разговор. Я гуляла с Любой, помню, он пытался заглянуть в конвертик в коляске, я отталкивала его… Иван говорил, что теперь все пойдет иначе, что он всерьез займется работой, бросит завод, отслужит в армии, будет военным, завоюет уважение отца и мою любовь… Мне были противны его слова, я не верила ему. Но так и случилось. Он ушел в армию, потом поступил в летное, а папа… — Лена нервно сглотнула, подняв голову вверх и уставившись на потолок, который уже пробуравил взглядом Дмитрий. — Папа погиб, так и не увидев первых Любочкиных шагов.
— Прости, — произнес Дмитрий. — Я снова заставил тебя вспомнить об этом.
Дмитрий горько усмехнулся про себя. Что ж, может, оно и к лучшему. И к черту эту тайну, эту «Розовую пантеру», Плясового, Саньку, Шнура и все-все-всех. Ну неужели они с Леной не заслужили простого человеческого счастья, ведь они так долго шли друг к другу… Зачем ворошить былое? Кому это надо? Плясового давно нет в живых, никто теперь не поймает его за руку, не засадит в тюрьму. Все счета давно оплачены. У Лены, оказывается, есть ребенок, но и это не принципиально: в свете последних событий, если верить радио и ей самой, отца ребенка тоже нет в живых. Нет никаких препятствий навсегда забыть прошлое, все эти тайны, загадки и жить дальше!
Словно прочитав его мысли, Лена сказала:
— Митя, я хочу, чтобы между нами больше не было тайн. Ты ведь многое бы отдал, чтобы разговор наш не состоялся, правда? Поверь, я и сама желала бы перечеркнуть прошлое жирной чертой и остаться с тобой в этом моменте навсегда. Но нам обоим необходимо выговориться.
— Послушай, может, достаточно на сегодня откровений? — попробовал остановить ее Дмитрий. Ему жутко хотелось уснуть сейчас и затем, проснувшись, обнаружить пережитое сегодня всего лишь сном.
— Я не смогу уснуть, пока не расскажу тебе все, — жалобно проговорила Елена, и он поверил ей, хотя бы потому, что и сам не смог бы спать, как бы сильно ни желал этого.
— Хорошо, — кивнул он, поворачиваясь к ней лицом. — Но только ты начнешь с самого начала. С Пижона.
Он снова усмехнулся, подумав, что их история измеряется не временными рамками или событийными интервалами, а людьми, вернее, мужчинами, ее, Лены мужчинами… Мужчинами Розовой Пантеры…
Немного помолчав, рассматривая свои руки, будто пытаясь что-то разобрать в линиях ладоней, Елена начала рассказ. С каждым ее словом Дмитрий уносился все дальше и дальше, в их общее прошлое, которое, не смотря на упорное сопротивление, нагнало их и обрушилось страшной, никому не нужной, но неизбежной правдой.
— С Саней, как ты знаешь, я познакомилась в больнице. Нас как раз распределяли на практику, и отец подсуетился, чтобы я попала именно туда. У него решался вопрос с очередным званием, а подходящего, так сказать, показательного дела не было. И тут такая удача — тот самый взрыв… Отец рассказал о Сане, о контузии, и мне его случай показался интересным. Меня мало интересовали дела отца, но я любила его и слушалась во всем. Саня мне понравился сразу, как человек. Он очень интересный был, веселый такой. Даже если было больно, он шутил и улыбался. Как сейчас, помню его смеющиеся глаза, широкую улыбку. Ой, сколько за ним медсестричек сохло! Я была тогда девушка серьезная, психолог, как-никак. А Саня влюбился. Я это почувствовала на наших сеансах: он замирал, когда я была рядом. Поскольку моя голова была трезва, я чувствовала все нюансы его поведения, и меня это, как девушку, забавляло и интересовало, как врача. Все было мило, пока папа однажды не попросил — а просил он очень убедительно — поспрашивать Саню по поводу не только взрыва на стройплощадке, но и о некой картине.
Саня ничего не подозревал, он охотно рассказывал все, что знал, а я передавала записи наших бесед отцу. Можешь осуждать меня за это, но я не чувствовала себя предательницей. Мне не приходилось ничего выпытывать — Саня сам раскрывал карты. Впрочем, не думай, не так уж много информации от него получил отец. Гораздо более перспективным ему казался Шнуров… — Лена замолчала, провела ладонями по лицу и продолжила, подбирая слова.
Шнуров был отвратителен. В жизни не встречала такого самодовольного, самонадеянного, и в то же время беспомощного человека, как он. Ведь он был очень слаб, Митя! Он хотел любви, которую не заслуживал. Не могу сказать, что он был полным ничтожеством на самом деле, но в моих глазах он выглядел именно так. Лидер… Да какой он лидер? Столько детских комплексов, столько зависти, тревоги, злости, ревности — и все это в одном человеке. В отличие от Сани, ему мало было моего присутствия поблизости — он хотел обладать мной целиком, в его понятии — целиком. Он полагал, что, завладев телом, он будет владеть мною всей. Наивный Шнуров…
Ты помнишь тот день, когда мы повстречались с тобой на лестнице в подъезде Ивана? Это было несанкционированное отцом мероприятие. Я не смогла, не выдержала, порвала с Иваном. Отец меня потом чуть ли не ремнем отстегал за мою «выходку», но это мелочи. Шнуров мечтал о свадьбе, а меня от этого бросало в холодный пот. Самое ужасное было то, что папа не возражал: он, конечно, не давал согласия, но и не лишал Ивана надежды. Ваня был весьма полезен отцу. Они почти уже вышли на след «Пантеры». Увы, отец не посвящал меня в свое дело, а Иван и подавно. Моя роль была жалка до смешного — я оказалась лишь наживкой, червячком, а рыбаком мой папа… Ну так сам посуди, какие общие дела могут быть у рыбака с червячком? А у крупной рыбы с наживкой разговор короткий… — Лена грустно усмехнулась.
Дмитрию не то чтобы был неприятен этот разговор. Он догадывался о том, что рассказала ему Лена, еще тогда, когда сам болтался на крючке у Плясового. Ему было не по себе от другого: Лена говорила с ним так, словно оправдывалась, словно они все еще были теми восемнадцатилетними желторотиками, которыми ловко крутил подполковник.
— Послушай, что было, то было и прошло, — проговорил Дмитрий, барабаня пальцами по столу. — С твоим отцом все ясно. О покойниках либо хорошо, либо никак. Судя по тому, что он оставил меня в покое еще тогда, могу догадаться, что на след «Пантеры» он не только вышел, но и нашел картину. Что ж, я подозревал. Оно и к лучшему. Все равно я не смог бы ничем помочь твоему отцу, и тогда он бы тоже «не смог» помочь мне, если бы… — Дмитрий закашлялся и замолчал.
— Знаешь, Митя, отец так и не получил «Пантеру». Все оказалось куда сложнее, чем ты думаешь. Я расскажу, что знаю, но предупреждаю, знаю я не так много, да и то со слов отца, из его письма, которое я получила несколько недель спустя после его гибели.
Глава 13. Измена
Весна 1969 года, Россия
Служебная «Волга» стояла у подъезда Плясового уже битых полчаса. Это было так не похоже на Егора Степановича: обычно он вызывал шофера непосредственно пред выходом и спускался к машине, как только водитель просигналит под окном.
В квартире царил полнейший беспорядок, что также не было свойственно этому дому. Домработница, бледная и испуганная, сидела на кухне, прижимая к груди полотенце и искоса поглядывая, как хозяин носится из комнаты в комнату, осыпая грязными ругательствами, точно сапожник, всех, включая самого себя.
— Черт вас всех дери! — ревел Плясовой, отшвыривая в сторону попавшуюся на пути шляпную коробку. — Все! Это все! Конец!!! Как жить теперь?! Я спрашиваю! О, нет… — Он мотнул головой, зажмурился, стиснув, точно от боли зубы, и вновь закричал: — Как?! Как это могло случиться?!
— Да что ж такое, Егор Степаныч? — пискнула с кухни домработница, но тут же, спрятав лицо в полотенце и вжав голову в плечи, замолкла.
— Не твоего ума дело! — рявкнул он на нее, влетая в кухню. — Чего расселась? Чемодан поди застегни! А… — он отчаянно махнул рукой. — Иди к лешему!
Выйдя с кухни, он без сил повалился на диван.
— Галя! — крикнул Плясовой домработнице. — Принеси мокрое полотенце! Голова трещит... И коньяка налей!
Пока женщина возилась с полотенцем и бутылкой, Егор Степаныч, закрыв глаза ладонью, жалобно, точно дитя, скулил:
— Это все, это все… Никогда… Все пропало! Я пропал! Они не простят…
Наконец, залпом выпив поднесенную рюмку коньяку, Плясовой вытер лоб мокрым полотенцем, со злостью отшвырнул его в сторону, резко поднялся с дивана и, взяв в руки чемодан, не прощаясь, быстрым чеканным шагом вышел из квартиры.
Поезд, пыхтя и дергаясь, остановился у перрона. Егор Степаныч последний раз приехал в Москву, чтобы навсегда остаться в ней. Столица резким порывом ветра встретила уставшего, изможденного переживаниями и даже исхудавшего за эти несколько часов Плясового. Форменная шинель болталась нараспашку, не смотря на пробирающийся под кожу холод. Ему было все равно. Мечта всей жизни рухнула, словно карточный домик. Если еще вчера он питал небеспочвенные надежды заполучить «Розовую пантеру», то сегодня об этом можно было бы забыть. Хорошо, что Ленка теперь не видела его, она бы не перенесла этого зрелища. Бедная девочка! Она привыкла видеть своего отца всегда бодрым и сильным, непоколебимый авторитет подполковника давали ей силы жить и быть уверенной, что с ней ничего никогда не случится. А это было так важно ему, ее единственному защитнику и опоре. Ведь все это было ради нее и малышки, которая росла с каждым днем, становясь все больше похожей на него, своего деда…
Да разве ему самому нужны все эти сокровища, все несметные богатства, чью цену знали лишь избранные, которых можно было в стране пересчитать по пальцам? О, нет… Все ради них, ради дочки и внучки, кровинушек… И что же теперь? Что он скажет Лене? Что вся эта мазня, висящая у них на стенах, гроша ломаного не стоит? Что он оставил ее без приданого, без наследства? Что он фактически пустил их обеих по миру… Проще застрелиться, чем жить с мыслью о том, что собственными руками, по собственной дурости и недогляду разрушил счастье дочери. А, все равно не жить…
Поймав такси, Плясовой велел ехать на Главпочтамт, там расплатился по счетчику и на негнущихся ногах прошел внутрь здания. Пробыв в нем около получаса, вышел, все также в расстегнутой шинели и без шапки, постоял немного на крыльце, словно обдумывая что-то, и медленно спустился по лестнице. Мокрый крупный снег падал на лысину, мгновенно превращаясь в прозрачные лужицы, стекающие по вискам и по лбу. Но мужчина не обращал на это ни малейшего внимания.
Договорившись с таксистом, он уселся в автомобиль на заднее сиденье, уже, казалось, ни о чем не раздумывая, и, хлопнув дверцей так, будто щелкнул затвором ружья, скрылся из вида. Снег все падал, покрывая прохожих, машины и дома полупрозрачной белесой пеленой. Люди шли, меся под ногами грязную жижу, дворники сгребали ее лопатами, а подполковнику Плясовому все это было уже чуждо, как, впрочем, и сама жизнь.
Весна 1981 года, Париж
— Прости… — Дмитрий протянул руку через стол и накрыл своей ладонью ладошку Елены, маленькую и, вопреки обыкновению, холодную. — Я думал, все случилось гораздо позже. Надеялся, что твой отец решил оставить меня в покое, поскольку понял бесперспективность моих сыскных способностей…
— К сожалению, мы узнали об этом, когда уже невозможно было ничего поправить. Он уехал в лес с табельным оружием, предсмертную записку отправил по почте... Я винила во всем себя…
— Ты?! Себя? — Дмитрий невольно рассмеялся, но в его смехе не было ни капли веселья. — Постой, ну это естественно, ты решила, что наломала дров, родив внебрачного ребенка… Но ведь любящий отец должен был оставаться с тобой до последнего, поддерживать, вести за собой, помогать в жизни… По крайней мере, он должен был найти тебе хотя бы выгодную партию! Что же это такое? Подполковник Плясовой, человек-гора, так легко сдал позиции?! Не верю…
— Я и сама не могла долго в это поверить. Выходит, папа просто бросил меня на произвол судьбы. Со стороны именно так всем и казалось. Но я-то знала, что все не просто. Я, только я была виновата в его поступке.
— Но как? Лена, что ты? Это невозможно, забудь ты эти юношеские терзания. Ты — взрослая женщина, неужели ты до сих пор ничего не понимаешь?
— Это ты ничего не понимаешь, Митя! — Лена была на гране срыва. Она одернула руку и отчаянно закусила ее, замолчав ненадолго, собираясь с мыслями. Ее глаза бегали, и Дмитрию казалось, она вот-вот заплачет. — В той картине отец видел смысл своей жизни. Он буквально влюбился в нее, будучи ребенком, и мечта обладать «Розовой пантерой» не покидала его с юношества. Его родители, мои бабушка и дедушка, люди старого поколения, интеллигенты, культурнейшие люди. Именно они привили ему страсть к искусству. Ведь папа всерьез увлекался живописью, знал историю искусств, разбирался в различных школах и направлениях… Но единственной целью была она, «Пантера». Я с детства помнила ее, видя только лишь на репродукциях. Папа не раз описывал пантеру в прыжке, наделяя ее самыми немыслимыми свойствами. Он рассказывал о ней сказки, объяснял мне, отчего она розового цвета… — Елена улыбнулась, погрузившись в детские воспоминания. — Он говорил: она розовая оттого, что это цвет надежды и мечты… И эта мечта, словно пантера, всегда ускользает от тебя, ты не в силах ее догнать, иначе она перестала бы быть мечтой. Ведь истинное счастье у человека есть не тогда, когда он поймал за хвост удачу… — Лена внимательно посмотрела на Дмитрия, понимает ли он ее? — Счастье — это предвкушение сбывающейся мечты, это не свершившийся факт, а… прыжок! Это когда ты вот-вот нагонишь свою «Розовую пантеру»… Но никому еще не удалось ее остановить, так и зависла она в вечном прыжке…
Дмитрий слушал Елену, и все, что она говорила, словно впитывалось в его кожу. Ну конечно, «Пантера» — это всего лишь мечта, поманившая их, мальчишек, за собой, но не давшаяся в руки никому: ни им, ни Плясовому. Где она теперь? Один Бог ведает…
Лена продолжала.
— Ты знаешь, мне казалось вполне естественным, что она должна была принадлежать нам с папой, не важно каким способом. «Пантера» была нашим членом семьи, понимаешь? Это все равно, что герой сказки, которую тебе рассказывают на ночь каждый вечер на протяжении многих-многих лет, и наконец ты понимаешь, что просто должен иметь у себя его образ: в виде игрушки ли, в виде картинки… Это воплощение твоих детских грез и фантазий… Вот чем была «Пантера» для меня и для отца.
— Хорошо, но все это лирика. — Дмитрий начинал уставать от разговора. — Что было в предсмертной записке? Понимаю, тебе тяжело это вспоминать, но…
— Но ты имеешь право знать, — продолжила за него Лена. — Папа просил прощения за свой поступок, что оставляет нас на произвол судьбы, однако, по его словам, это был единственный выход спасти нас. Картину он не нашел. И ты прав, все, что я говорила ранее — лирика. Мне и самой казалось, что горячее желание обладать «Пантерой», граничащее с маниакальным упорством, не более чем прихоть отца. Увы, все оказалась куда более серьезно. Он был связан с людьми, которым эта картина была не менее важна, чем ему. Кто они — я не знаю, вероятно, тайное общество, подобно масонам, он не говорил об этом, опасаясь за нас же. «Пантера» была не просто его мечтой, а своего рода спецзаданием. Он не выполнил его, опустил руки, потому что следы «Розовой пантеры» затерялись настолько глубоко, что даже ему с его связями было ее не найти. Ни ты, ни кто-либо другой не смогли бы помочь отцу отыскать картину. Он понял это, и ничего не оставалось более, как покончить с собой, таковы были законы их организации, иначе пострадали бы все мы: и я, и дочка.
Дмитрию были странны слова Лены, но в чем-то он понимал Плясового, ценил его «благородный поступок», и даже оправдывал его, ведь они хоть и играли когда-то, но в их «Тайном обществе» также действовали законы чести.
— А почему Плясовой был так уверен, что картина не сгорела на стройке?
— Не знаю, — немного разражено ответила Лена. — Видимо, были у него на то свои соображения.
— По-моему, необоснованные, — заметил Дмитрий. — После того пожара от «Пантеры» не могло остаться ровным счетом ничего.
— Меня там не было, — холодно ответила Елена. — Не могу ничего сказать.
Ее пальцы дрожали, она то барабанила ими по столу, то сцепляла в замок, то поправляла волосы.
— Я все равно не понимаю, Лена, отчего ты винишь себя в смерти Егора Степаныча? — Дмитрий попытался ее успокоить, видя, как разнервничалась Елена из-за воспоминаний об отце. — Это его личное дело, его счеты с людьми, которым он был что-то должен, и он расплатился с ними… Но ты?! Надеюсь, ты не состояла в той организации?
— Что ты! Конечно же нет… Только это слишком личное, Митя. — Лена отвела взгляд. — Прости, не могу тебе рассказать, я и сама умом понимаю, что не виновата, но сердце неспокойно…
Оба посмотрели друг на друга испуганно-настороженно. Дмитрий хорошо запомнил этот момент. Ему показалось, в глазах Елены отразилось нечто, чего он никогда ранее за ней не замечал — холод и одиночество, то одиночество, в котором пребывает человек, владеющий страшной тайной и ни за что на свете не желающий делиться ею даже с самыми близкими.
Если бы Дмитрий не оставил этого разговора, если бы выспросил у Елены все до конца о ее тревогах и сомнениях… Ведь и Николай подтвердил, что картина могла сохраниться, исчезнув из тайника странным образом. Если бы он проявил настойчивость, не жалея ни себя, ни Лену, и попытался бы расколоть орешек тайны «Розовой пантеры» еще двадцать четыре года назад!
Но тогда его больше не интересовали ни «Пантера», ни приснопамятный подполковник Плясовой, ни иже с ними. Ему хотелось жить здесь и сейчас, со своей любимой женщиной, не деля ее ни с кем. Наконец-то они были одни! А прошлого нет — оно прошло. И будущего тоже нет — оно еще не наступило. Лена хотела жить, и он хотел. И они жили, стараясь не вспоминать ни о прошлом, ни об этом разговоре.
Изредка Елена получала письма из Москвы от тети, у которой росла ее дочь, и Дмитрию всякий раз, когда она уединялась с письмом на кухне, становилось не по себе, как-то по-особому больно щемило сердце. Он понимал, о чем эти письма, они отнимали у него его Елену, пусть на пять-десять минут, но все же уносили ее далеко, в ту реальность, о которой он не знал ровным счетом ничего. Дмитрий укорял себя в эгоизме, поскольку не хотел, чтобы прошлое каким-либо образом волновало их размеренную жизнь. И пусть даже это прошлое — ребенок Лены. Ах да, не только Лены…
К сожалению, человек очень часто понимает, что жизнь коротка, лишь когда на его глазах уходят из нее дорогие ему люди. Елена прожила в квартире Дмитрия недолго, сменив ее на белесую плиту кладбища, которое он с тех пор посещал регулярно, похоронив себя рядом с нею, но продолжая влачить бытие, потому что она этого очень хотела.
Всего пару лет они пробыли вместе, так и не успев до конца расквитаться с прошлым. Но ни ей, ни ему не приходило в голову строить жизнь на обломках воспоминаний. Елена словно знала, что скоро догорит, как свечка на ветру, и жадно впитывала в себя парижский воздух, запах, шум, вкус, ни слова не говоря Дмитрию о своей болезни. Он завидовал ее жизнелюбию, лишь изредка вспоминая отчаянный поступок человека-горы Плясового и поражаясь различию в характерах его и дочери. Нет, Лена никогда не решилась бы свести счеты с жизнью. Она цеплялась за жизнь изо всех сил, однако старуха с косой все же пришла за ней до времени. Потеря любимой женщины, столь внезапная и неожиданная, отобрала у него все силы, сделав дальнейшее существование бессмысленным.
И вот теперь это тело, которое, если бы не события последних двух дней, так и не начавшее бы ощущать вкус жизни, ехало по Елисейским полям, вдыхая ароматы города, подарившего и отнявшего любовь, надежду, веру…
Лето 2005 года, Париж
Такси остановилось на площади Конкорд. Дмитрий вылез из автомобиля, расправил плечи, посмотрел в голубое небо, колышущееся над ним огромной перевернутой чашей с поволокой облаков, и вдруг почувствовал невероятное облегчение, словно приближалось нечто, к чему он стремился всю свою сознательную жизнь. И это нечто отнюдь не было связано ни с картиной, ни с возможностью остаться в живых… Это просто должно было наполнить его жизнь смыслом, и пусть осталось на его долю всего несколько часов.
Он прошел пешком сад Тюильри, свернул на Риволи, а затем на Вандомскую площадь. Это место всегда привлекало Дмитрия своей простотой и незамысловатостью и, в то же время, загадочностью, присущей историческим местам. По брусчатке вокруг стелы бродили голуби, поклевывая крошки, рассыпаемые щедрой рукой старушки в летнем плаще-пыльнике. Кафе, в котором была назначена встреча, как следовало из письма, было уже открыто для посетителей, не смотря на ранний час.
Дмитрий вошел внутрь, чуть пригнувшись в дверях, и огляделся. Прохлада помещения и запах свежесваренного кофе умиротворяли, но он отчетливо слышал, как бьется сердце. Захотелось курить. Столики были пусты, и Дмитрию показалось бы, что он ошибся адресом, если бы не оклик гарсона:
— Мсье Гордеев?
— Да, это я, — рассеянно подтвердил Дмитрий, в душе радуясь, что не ошибся и предчувствуя таинственный момент, будь он приятным или опасным.
— Вас просили подождать. Располагайтесь.
Официант указал на столик в углу, и Дмитрий, расстегнув пуговицу на пиджаке, уселся в кресло, вертя в руке пачку сигарет. Он не решался курить, безумно этого желая, лишь открыл пачку, сорвав прозрачную оболочку и понюхав сигареты — он всегда так делал, сделал и сейчас, на автомате. Но запаха не почувствовал. Ком, подкативший к горлу, не позволил бы затянуться. Нет, сейчас он не будет этого делать. Но надо чем-то заняться, иначе…
Дверь кафе отворилась, солнце брызнуло внутрь, озарив барную стойку и кресло за столиком, где сидел Дмитрий. Он силился рассмотреть фигуру вошедшего, но солнечные лучи били в глаза, заставляя их слезиться. Новый посетитель сделал шаг внутрь.
Юбка-шестиклинка качнулась вокруг стройных ножек. Узкая талия, охваченная широким поясом, каштановые локоны, рассыпавшиеся по плечам, — это все, что сумел рассмотреть Дмитрий сквозь пелену слез. Девушка прошла и села за его столик. Только теперь, постепенно приходя в себя из состояния магического транса, вызванного нахлынувшей лавиной воспоминаний, Дмитрий разглядел ее лицо. Если бы он не мог поклясться, что он — Дмитрий Гордеев, на дворе две тысячи пятый год, жаркое парижское лето, и что он живет на улице Жоржа Пятого, то отдал бы руку на отсечение — перед ним сидела Елена! Его Елена, пришедшая из прошлого почти сорокалетней давности. Тот же разрез глаз, та же нежная улыбка, те же изумрудные глаза, волосы цвета спелого каштана…
— Здравствуйте, — проговорила девушка на чистом русском языке, ласково глядя на Дмитрия. — Это я написала вам. Нам нужно было встретиться раньше, но я не решалась… Я…
— Кем приходится вам Елена Плясовая? — перебив ее, в волнении спросил Дмитрий.
— Она моя бабушка, — просто ответила девушка и улыбнулась в точности так же, как Лена, тогда, в далеком шестьдесят восьмом, когда смотрела на неуклюжего и смешного Митьку…
Он и почувствовал себя вновь мальчишкой под этим волшебным взглядом. Руки одеревенели, пальцы перестали слушаться, пачка сигарет выпала из рук, плюхнулась на пол, сигареты рассыпались. Девушка наклонилась, чтобы поднять их, но Дмитрий задержал ее, взяв за руку.
— Внучка? — переспросил он срывающимся голосом.
Только сейчас, услышав это слово, он понял, насколько стал стар. Сколько ей? Восемнадцать? Двадцать? Меньше? От волнения в голове все перепуталось, он не мог произвести элементарные вычисления. Девушка, словно заметив его напряжение, поспешила объяснить.
— Я нарочно не стала упоминать об этом в письме. Моя мама, дочь Елены, много рассказывала о вас. Наверное, она была наслышана от бабушки. Когда бабушка жила здесь, в Париже, она часто писала домой…
— Да, да, я знаю, — промычал себе под нос Дмитрий, махнув рукой, когда девушка попыталась переспросить, не расслышав его бормотание. — Продолжайте.
— Мама была еще ребенком, когда бабушка умерла, но вам, я полагаю, это известно лучше меня. Я не знала ее и очень жалею об этом. Может быть, вы покажете ее могилу? Мне уже девятнадцать, а я не знаю своих корней.
— Вы здесь одна? Где вы остановились? — зачем-то спросил Дмитрий.
— Я с подругами, мы путешествуем, здесь пробудем еще два дня, а дальше — Германия, Италия, Испания. Мы остановились в отеле, но его название вам вряд ли что-то скажет.
Девушка рассмеялась, и смех-колокольчик разнесся по кафе. Официант счел это сигналом и тут же подошел, готовый принять заказ.
— Я бы выпила вина, — произнесла девушка по-французски. — А вы? — спросила она у Дмитрия, пока тот, как завороженный смотрел на нее без тени смущения.
— Я? — очнулся он. — Кофе с круассаном… Нет, не надо круассан. Просто крепкий кофе. Вы пьете вино по утрам?
— Да, — беззаботно пожала плечами девушка. — Я обычно развожу его водой и добавляю сахар, получается что-то вроде компота. — Она снова рассмеялась, щуря прекрасные глаза.
Сколько раз у Дмитрия замирало сердце, когда он видел эти лучики-морщинки вокруг глаз своей Елены Прекрасной, и тогда, в шестьдесят восьмом, и позже, когда они стали наконец-то счастливы вдвоем… Но сейчас это милое и такое знакомое личико практически чужой ему девушки, безумно похожей на Нее, не вызывало других чувств, кроме тоски и острой боли в сердце, которое то билось чаще, то словно замирало.
Ждать им не пришлось, кофе приготовили моментально, официант подоспел как раз в тот момент, когда Дмитрий спросил имя своей визави. Гарсон наливал вино в бокал, и Дмитрий уже знал, что произнесет в этот момент девушка.
— Елена… Меня зовут, как и бабушку, Елена.
Дмитрий сделал неловкое движение ногой под столом, чуть сдвинул его с места, бокал покачнулся, и несколько капель вина попали на белоснежную скатерть. Дмитрий смотрел, как капли расползаются и впитываются в полотно, и отчего-то это казалось ему также закономерным, как и то, что девушку, так похожую на его Елену, зовут никак иначе, и что она появилась в его жизни именно сегодня, именно сейчас.
Она отпила вина. Дмитрий наконец-то решился закурить. Пальцы по-прежнему не слушались его.
— Что с вами? — встревожилась девушка. — О, я понимаю… Простите за неожиданное появление, но прийти к вам в дом я не решилась. Видите ли, мне до сих пор жутко неудобно, что я все-таки отыскала ваш адрес и побеспокоила вас…
— Вам не за чем извиняться, — прервал ее Дмитрий. — Все хорошо, это вы меня простите, я не справляюсь с эмоциями. Знаете ли, в свете последних событий любой привет из прошлого воспринимается, как знак судьбы, и теперь я просто пытаюсь разгадать это знак. Не обращайте на меня внимания.
— А что с вами случилось в последние дни? — обеспокоенно сдвинула брови Елена.
— Не важно, совсем не важно, — покачал головой Дмитрий. — Что ж, не будем тратить время. Поедемте, я покажу вам могилу вашей бабушки.
Он впервые назвал Елену бабушкой. Как это было странно! Он и матерью не мог ее представить, всячески прогоняя от себя мысли о ребенке, ее и Шнурова. Он нарочно попытался еще раз внимательнее вглядеться в лицо девушки, подавая ей руку, когда та переступала порог кафе, но ничего «шнуровского» не сумел обнаружить, ни единой черточки. Тем и успокоился.
До кладбища они ехали то молча, то под сумбурные рассказы Елены о студенческой жизни. Впрочем, чего можно было ожидать от встречи двух совершенно незнакомых, но связанных одной судьбой, людей.
При входе Елена взяла Дмитрия под руку, взглянув на него искоса, чуть улыбнувшись, так гордо, и в то же время будто заигрывая, что у того пробежали по спине мурашки: именно так смотрела его Елена. И, может быть, именно она привела их двоих сейчас сюда, в свою обитель. Вот только для чего? Размышляя над этим, Дмитрий неспешно двигался по тропинке, бережно ведя рядом с собой девушку, которая казалась ему не чем иным, как призраком, но, тем не менее, ему не хотелось спугнуть этот призрак. Пусть все будет нереально, таинственно, непонятно. В конце концов, что еще может служить отрадой человеку, часы которого сочтены?
Вот, они остановились у серой плиты с золоченой надписью. Елена вопросительно взглянула на Дмитрия, точно прося разрешения похозяйничать тут. Он молча кивнул. Девушка опустилась на корточки, провела рукой по плите, смахнула жухлую дубовую листву, дотронулась тонкими пальцами до выбитых в мраморе букв. Дмитрий смотрел на нее. Ветер раздувал подол юбки, обнажая круглые ровные колени, но он не чувствовал ничего, кроме умиления и священного трепета. Ему казалось, будто сама Лена восстала из мертвых и теперь сидит здесь, рядом с ним, как он всегда того желал. Словно сбылась его самая заветная мечта, и только за это он готов был целовать руки девушке.
— Так вот, значит, как… — произнесла Лена задумчиво. — А здесь чисто. Вы ухаживаете за могилой сами или нанимаете кого-то?
— Сам, — отозвался Дмитрий и не узнал своего голоса, точно они с Еленой, той, что умерла, поменялись сейчас местами. — Кажется, я не был тут вечность… Цветы надо полить, — зачем-то добавил он.
— Не надо, — поднимаясь и отряхивая руки, сказала девушка. — Земля довольно сырая, все будет хорошо, цветы не засохнут. Кстати, как они называются?
Она пристально посмотрела на Дмитрия, и он, кажется, покраснел. Он не помнил названия любимых цветов Елены! И не удосужился вспомнить, а ведь давал себе слово…
— Не важно, — махнула рукой девушка, заметив его смущение. — Что ж, теперь буду знать, где лежит бабушка… Пойдемте отсюда, что-то мне не по себе.
Она поежилась, и Дмитрию захотелось укрыть ее чем-нибудь теплым, поскольку поднялся ветер, но, кроме пиджака ему нечего было предложить Лене. С удовольствием укутавшись в наброшенный на плечи пиджак, девушка пошла вперед. Дмитрий поплелся следом, даже не обернувшись к могиле, как он делал это всегда. Вдруг все, о чем он мог мечтать, воплотилось в этой живой девчушке, не подозревающей, какая опасность нависла над ним, чем ему может обойтись потерянное время, и, вероятно, что они больше не увидятся. Но перед тем как покинуть этот мир, ему хотелось снова обладать Еленой. Не в том банальном смысле, нет. Дмитрий желал бы, чтобы она никуда не уходила, была рядом, держала его за руку, как тогда, когда они катались на катке… Ему хотелось бы вспоминать прошлое, но не мучительно хватаясь за подробности, а так, будто он плывет по течению реки, как вспоминают былое старые добрые приятели, мило улыбаясь и щурясь, припоминая каждый свое, рисуя общую картину минувших лет.
Скоро они поменяются местами — он уйдет туда, откуда не возвращаются, а Елена останется здесь, но уже без него. Как это несправедливо…
Мысли Дмитрия путались, он уже плохо отличал реальность от фантазий, как Лена вдруг остановилась и обернулась, встревожено глядя через плечо Дмитрия назад.
— Кажется, я потеряла кольцо! — в ужасе проговорила она. — Я вернусь, поищу.
— Я помогу, — спохватился Дмитрий, когда девушка уже направлялась обратно к могиле.
— Нет-нет, возвращайтесь к машине, я быстро! Кажется, я помню, где оно свалилось с пальца! — прокричала Елена издалека, ускоряя шаг.
Дмитрий остался один посреди асфальтовой дорожки, как недавно осталась стоять Катрин, брошенная им так жестоко и дерзко, а главное, несправедливо. «Как она там?» — пронеслось в голове Дмитрия. — «Переживает, поди. Бедная, бедная моя Катрин! Но я имею право прожить последние часы своей жизни так, как просит душа». И он, еще раз взглянув на маленькую фигурку Лены, вздохнул и побрел к такси, ожидавшему их у ворот кладбища.
Он не успел выкурить и двух сигарет подряд, как Лена возникла рядом с ним, отряхивая руки, довольно улыбаясь.
— Нашли ли вы пропажу? — поинтересовался Дмитрий, разглядывая пальцы девушки, испачканные в земле.
— Да, конечно! — Она гордо продемонстрировала кольцо на безымянном пальце.
Колечко было пустяковое, уж Дмитрий-то мог отличить драгоценный металл от бижутерии, даже самой дорогой. Ох уж эти девочки! Из-за ерунды готовы впасть в панику.
Перед тем, как сесть в такси, Лена еще немного постояла, и Дмитрию из машины были видны только лишь край ее юбки и тонкие ножки. Лена развела в стороны руки, подставив лицо полуденному солнцу. «Как она молода, свежа и наивна» — с умилением подумал Дмитрий, и, когда девушка впрыгнула на сиденье рядом, ему снова захотелось ее оберегать, ухаживать, как за цветком, холить, лелеять, беречь…
— Куда вас отвезти? — спросил Дмитрий и вновь почувствовал сильное сердцебиение.
Он не отпустит Лену никуда, по крайней мере, сегодня. Надо привезти ее к себе, но там Катрин, поймет ли она? Но отчего же не поймет? Конечно, Катрин умная девушка, все правильно оценит. Но почему он беспокоится и переживает за мнение своей домработницы? Почему?!
«Да потому что ты ее любишь, болван». — Внутренний голос, так некстати зазвучавший, попытался вернуть Дмитрия к реальности.
«Какая разница?» — возмутился он, споря с самим собой. — «Теперь это не имеет ни малейшего смысла. Все, чего я сейчас хочу — быть счастливым». Быть счастливым… Как просто и как сложно. И вот они, два пути к счастью, простому человеческому счастью: Катрин и Лена. Настоящее и прошлое. Неопровержимая реальность и миф, ставший реальностью.
— Я бы прогулялась по центру, — пожала плечами Елена.
— Поедем ко мне, — решительно заявил Дмитрий. — Это удобно. — Он заранее пресек возражения. — Моя горничная приготовит обед, вы отдохнете и, не скрою, скрасите мое существование.
— Не говорите так! — ужаснулась девушка, беря его руку в свои ладони. — Я более чем уверена, у вас очень интересная жизнь. Мама мне рассказывала… — Она осеклась на полуслове. — Жаль, бабушка не дожила до этого момента… А мне бы хотелось, чтобы вы были моим…
Она, верно, хотела сказать «дедом», но замолчала, поняв нелепость ситуации. Дмитрию стало не по себе. Пусть лучше смерть, чем старость, и может, оно к лучшему, что ему суждено умереть, так и не узнав, что это такое. Мысли о смерти стали для него чем-то привычным, он словно успокаивал себя, заставляя думать об этом и не терять рассудка, и у него выходило. В конце концов, он философ в душе, а это дорогого стоит.
Такси шло по загородному шоссе. Пока они ехали, Лена несколько раз оборачивалась назад. Дмитрий и сам машинально обернулся, но, не заметив ничего особенного, кроме машины, следовавшей за ними на той же скорости, отвернулся и заскучал, думая о своем. Воспоминания больше не тревожили его. Если уж подполковник Плясовой отказался от идеи отыскать «Пантеру», ему и подавно надо о ней забыть. Объяснить аргументировано свое спокойствие Дали он не сможет, так как оно основано лишь на его воспоминаниях и словах Елены, сказанных более двадцати лет назад. И кто ему поверит? Надо быть полным идиотом, чтобы верить всему этому бреду. А этим бредом была его жизнь, никчемная, так страшно и смешно заканчивающаяся…
Лена тоже отвернулась к окну, так они глядели в противоположные стороны и молчали, пока таксист неожиданно и громко не выругался: автомобиль, словно преследовавший их, при резком торможении такси, чуть не врезался в задний бампер.
— Куда смотрит этот кретин?! — Водитель в ярости ударил кулаком по сигналу, и машина гневно загудела. — Уснули они там что ли?
Постояв на светофоре, они снова набрали скорость. Автомобиль сзади не отставал, и Дмитрия начинало это раздражать. Лена как-то сжалась вся, опустив плечи и голову, точно готовилась к удару.
— Что с вами? — встревожился Дмитрий? — Вам не хорошо? Укачало?
— Да! — Она резко повернулась к нему и нервно сглотнула. — Меня укачало! Остановите машину! — крикнула она по-французски шоферу. — Простите меня, — сказала она Дмитрию, открывая свою дверцу, когда машина притормозила у обочины.
— За что? — искренне удивился Дмитрий. — Я спрошу, нет ли у водителя воды, и вы…
— Нет, вы не понимаете. — Лена снова прикрыла свою дверцу и подалась в его сторону.
Она прижалась к плечу Дмитрия, губами прикоснувшись к его щеке. Он замер. Но девушка лишь погладила его по руке и снова отстранилась. Автомобиль, который, казалось, преследовал их, примчался мимо.
— Можем ехать, — сказала она шоферу. — Мне уже лучше.
Пожав плечами, водитель дал газу. Дмитрий обеспокоено смотрел на Лену.
— Не смотрите на меня так, — покосившись в его сторону, попросила девушка. — Со мной все хорошо.
— Вы уверены? — Дмитрий дотронулся до ее руки.
— Конечно. — Улыбнувшись, Лена сама пожала его ладонь и отпустила.
Странное чувство охватило Дмитрия. Он не мог, как ни старался, увидеть в этой девушке свое прошлое, вернее, прошлое людей, что были дороги и близки ему. Он словно познакомился с ней случайно, не зная, кто она и откуда. И знать не хотел. Он, кажется, влюблялся в нее. Но ведь это невозможно! А как же Катрин? А как же «Розовая пантера»? А как же Дали с его обещанием страшного суда буквально через несколько часов? Да гори оно все синим пламенем! Он снова почувствовал себя мальчишкой, который краснеет под взглядом красивой девушки.
— Так куда мы все же едем? К вам? — поинтересовалась Лена, обернувшись к нему.
— Куда? — рассеянно переспросил Дмитрий.
Домой возвращаться расхотелось. В голову вдруг пришла шальная мысль: снять со счета все деньги и махнуть на острова вместе с Леной, подальше от проблем. Ведь от смерти можно сбежать, отсрочив ее хотя бы на неделю-другую, обмануть всех, и себя в том числе. Поедет ли она? Да как же может не поехать? Конечно же, согласится, ведь это — Лена…
— А куда бы вы хотели? — вместо ответа спросил он, бесстрастно глядя вперед, через плечо водителя на дорогу, но сердце его заколотилось сильнее.
— С вами? Куда угодно! — беззаботно рассмеялась девушка.
Дмитрий на самом деле покраснел. Он прекрасно понимал, что это всего лишь шутка, но, черт возьми, как бы ему хотелось, чтобы Лена не шутила, чтобы она действительно хотела уехать с ним, куда глаза глядят.
— Тогда едем… — Дмитрий на секунду задумался и назвал водителю адрес квартиры, где они жили с Еленой в восьмидесятых годах.
Сам себе удивляясь, он отер со лба пот. Лена была озадачена.
— Что там? — с тревогой в голосе спросила она. — Вы там живете?
— Нет, жил когда-то… С вашей бабушкой. Мне кажется, вам будет это небезынтересно.
— Да, пожалуй, — легко согласилась Лена, и вдруг при резком повороте прижалась снова к его плечу, обхватила руку Дмитрия и уже не отпускала ее всю дорогу.
Они вышли из такси у старого дома, который был знаком Дмитрию, как старый приятель. Сырость подъезда и запах ванильного освежителя воздуха заставили его на мгновение растрогаться. День сегодня выдался такой: все время хотелось рыдать. Но следом шла Лена, и он не мог себе этого позволить. Хотя, будь на ее месте Катрин, он непременно бы разревелся белугой и еще какое-то время ворчливо отмахивался от ее попыток утешить, успокоить, отвлечь…
— Вот эта квартира, — остановившись перед слегка покосившейся дверью, переводя дыхание от утомительного подъема по каменной лестнице, произнес Дмитрий.
— Войдем? — кивнула на дверь Лена. — Квартира пуста?
— Посмотрим, — заговорщески подмигнул ей Дмитрий. — У меня есть ключ!
На всякий случай он нажал кнопку звонка, но никто не открыл. Тогда Дмитрий вынул портмоне и достал оттуда свой талисман — ключ, который всегда, с похорон Елены, хранил при себе. Ключ подошел, дверь открылась. Старая квартира, казалось, не изменилась с тех пор, как он покинул ее, сбегая из пенатов счастья и любви, поскольку более там некого было любить и ждать. Дмитрий в трепете переступил порог. Помнится, он продал квартиру через агентство, а уж кому она досталась — было неважно. Но кто-то же здесь должен был жить все эти годы… Лена осторожно ступала за ним, и они, точно парочка грабителей, пробираясь в темноте, на цыпочках, стараясь не наделать шуму, прошли в единственную комнату, служившую и спальней, и гостиной одновременно.
Это было поразительно и невероятно, но абсолютно ничего не поменялось! Все вещи остались на прежних местах, словно Дмитрий только вчера съехал отсюда. Лишь толстый, заиндевелый слой пыли на подоконнике и полках свидетельствовали о прошедшем времени.
— Боже мой, — ужаснулась Лена, — мы как в гробнице фараона!
— Так и есть, девочка, — грустно усмехнулся Дмитрий. — Здесь похоронено мое счастье, мои мечты о будущем, считай, что похоронен и я сам. Не верится, что здесь никто не жил после нас с моей Леной.
— Но, похоже, это действительно так, — озираясь по сторонам, проговорила девушка с дрожью в голосе. — Мне немного страшновато.
— Не поверишь, мне тоже.
Дмитрий распахнул окно, чтобы не дышать пылью, и не без удовольствия глотнул свежего воздуха. С подоконника упал телефонный справочник, некогда оставленный им или Еленой, подняв клуб пыли на полу. Лена подняла его. Это была толстая книжица в кожаном переплете с пожелтевшими и распухшими от сырости страницами. Пока она бесцельно листала его, Дмитрий думал о том, что воспоминания о прошлом его больше не терзают. Еще на пороге квартиры, когда его сердце в который раз за сегодня напоминало о себе гулким стуком о ребра, он решил, что вот-вот лишится чувств. А теперь он стоит в их комнате, дышит тем самым воздухом, смотрит в окно, в которое когда-то глядела Елена, узнает окна дома напротив с теми же полосатыми занавесками… Будто бы ничего не изменилось! Но изменилось так много… Теперь он другой, и то, что он помнит о себе — лишь кадры кинохроники, в которых герои переживают чуть схожие с его чувства, не более.
— Как интересно, — проговорила Лена, и Дмитрий очнулся, обернувшись на ее голос. — Это бабушкин почерк?
— Да, ее.
Дмитрий заглянул через плечо девушки и увидел знакомые каракули Елены. Она иногда записывала что-то важное на страницах телефонного справочника, потому что под рукой не оказывалось бумаги. Это могло быть все, что угодно: мысли о чем-то, под настроение, стишки, пришедшие на ум, список продуктов, который она всегда забывала дома, уйдя на рынок, расчеты их скромного бюджета на месяц.
— Здесь какие-то цифры и буквы, не пойму, что это? — Лена нахмурила лоб и провела пальчиком по странице. — Похоже на шифровку.
— Да ну, — махнул рукой Дмитрий, — расписывала, кому мы должны отдать долги. Посмотри повнимательнее, наверняка Г-150 — это сто пятьдесят франков Гийому, а КП-30 — это Ксавье Пуатье 30 франков. Вот и вся кабалистика.
— Ну, может быть, — пожала плечами Лена и отложила справочник в сторону.
Она стояла у самого окна, рядом с Дмитрием, и косой солнечный луч падал на ее лицо, плечо и бедро, ломаясь в тех местах, который он поэтично назвал бы изгибами точеной фигурки. Дмитрию вдруг захотелось обнять Лену, как он обнял бы свою Елену Прекрасную, будь она сейчас с ним. Девушка, казалось, почувствовала это и тоже подалась к нему. Через мгновение он дышал ароматом ее волос, зарывшись в них лицом и повторяя:
— Лена, Леночка…
Она гладила его по спине, и за ее тонкими, чуть прохладными пальчиками бежали волной мурашки. Дмитрий знал, что стоит лишь взять в ладони ее лицо, чуть приподнять и повернуть к себе, и их губы сомкнутся. Он чувствовал, как учащается дыхание девушки, как неровно дышит он сам, и уже не мог ничего поделать ни с собой, ни с ней…
Катрин окончательно потеряла способность держать себя в руках. Близился вечер, Дмитрий не давал о себе знать, а телефон Николя и вовсе оказался выключенным. Ничего не оставалось, как заявить в жандармерию. Но она отчего-то тянула время. Катрин исходила вдоль и поперек всю квартиру. Ненавистная башня маячила перед глазами, точно издеваясь: куда ни пойди, всюду был виден ее шпиль, уходящий в небо. И ни одна здравая мысль не приходила на ум. Напротив, чем больше Катрин размышляла, тем мрачнее и глупее казались ей собственные размышления.
Сначала она, естественно, думала, что с мсье случилось что-то ужасное. Но, как говорила ее мать, плохие новости скачут как блохи. Поэтому в случае чего она бы уже знала о том, что могло произойти. Нет, Дмитрий явно что-то задумал, и в его новом плане нет места ей, как ни крути. Но ведь он так беспомощен, так сильно нуждается в заботе и опеке! И он сказал, что любит ее. Напрашивался один, потрясающий своей безысходностью и беспощадностью вывод: если рядом с ним нет Катрин, значит, ее место заняла какая-то другая женщина!
Но когда он успел бы? Ах, уж эти русские! Наверняка, у него была в запасе пара цыпочек, с которыми он утешался, отправляя Катрин к родителям! Конечно, такой видный мужчина, как Дмитрий, обладающий завидной мужской силой, не может долго оставаться без женской ласки… Да, нет сомнений, он сейчас с другой и поэтому забыл обо всем на свете, даже о собственной близящейся смерти.
Впервые Катрин злорадно подумала о вероятности печального исхода для своего возлюбленного. Как истинная женщина, она была эгоистичная в своем желании быть единственной. Ведь это всего лишь красивые слова, будто если любишь, будешь счастливой оттого, что твой любимый счастлив, даже с другой… О, нет! Счастливой можно быть только в его объятиях! Катрин согласна была оплакивать Дмитрия или ободрять, молчать или блистать красноречием, слушать, внимать, играть роль послушной собачки, ловящей каждое слово хозяина, но только чтобы он был рядом, здесь, с ней. А если он далеко, да еще изменяет, не может быть и речи о пощаде.
Катрин без сил снова опустилась на пол, на то самое место в коридоре у зеркала, в котором она последние пару часов бесцельно разглядывала свое несчастное отражение.
— Дева Мария, матерь Божья, помоги, защити! Пусть с ним ничего не случится, пусть он вернется домой живой и невредимый. И пусть даже даст мне расчет, я согласна уйти, только бы с ним все было хорошо…
Катрин тихо молилась, едва шевеля губами, и не заметила, как уснула, сидя на полу, устав от слез и переживаний.
Дмитрий первым услышал, как отворилась незапертая входная дверь. Лена замерла в его жарких объятиях и насторожилась, инстинктивно отстраняясь. Он тоже застыл на месте.
— Боже, мы влипли, — прошептала она.
— Ничего не бойся, скажем, что зашли посмотреть квартиру, а наш агент ушел. Произошло недоразумение, и мы тоже уже уходим.
Они улыбнулись друг другу, как сообщники, и Дмитрий вновь почувствовал себя пацаном, ищущим приключений. Да не просто пацаном, а козырным тузом, ведь рядом с ним была пиковая дама! Некто вошел в комнату и остановился на пороге.
— Monsieur, excuse-moi!* — начал Дмитрий, но осекся на полуслове. — Коляня?! Как ты тут…
— Я ехал следом, — отрывисто проговорил Николай, проходя в комнату. — От самого кафе я следил за вами, чего греха таить. Кто эта девушка? — Он кивнул на Лену. — Ты хорошо ее знаешь?
— Это внучка Елены Плясовой, — не без раздражения ответил Дмитрий. — Но послушай, как ты узнал, куда я еду, и зачем тебе понадобилось приходить сюда?
— Как узнал? Да твоя горничная попросила тебя разыскать, переживает. Но не думай, что меня тронули эти ее бабские слезы. Я же сразу понял, дело тут не чисто. Верно же? Не для того я вернулся с того света, чтобы вы меня сейчас в дураках оставили.
— О чем ты? — опешил Дмитрий, все еще обнимая Лену. — Слушай, еще пять минут назад я напрочь забыл о вас обо всех, забыл о том, что завтра придет мой срок, забыл, как жадно я цеплялся за жизнь и панически боялся смерти. Кто кого оставил в дураках? Я устал ломать голову, понимаешь? Давай без ребусов, говори, как есть.
— Как есть? — рассмеялся Николя. — Что ж, давай по-честному, как старые друзья. Где она?
— Кто?
— Не ломай комедию! — заорал Гапон, краснея и покрываясь испариной. — Она должна быть где-то здесь! Куда дела ее эта сука?!
Дмитрий отстранил от себя Лену, обошел кровать, молча приблизился к Николаю и резко вздернул его за лацканы пиджака.
* - Мсье, простите! (фр.)
— Не сметь так о ней, — произнес он тихо.
— А, так значит, понимаешь, в чем дело? — осклабился Николя. — Я знал, что рано или поздно ты наложишь в штаны и за свою жалкую жизнь заплатишь дорогой ценой. Только ты забыл, «Пантера» не твоя собственность, мы все в равной мере за нее вложились.
— Уж ты-то конечно… — скривился Дмитрий. — Помнится, Шнуров за тебя лепту внес.
Николай побагровел. Дмитрий даже разжал кулаки и выпустил его, настолько сильно ненависть Николая клокотала в нем.
— Ты меня двумя сотенными попрекаешь, — прошипел он, — а ты знаешь, что мне пришлось заплатить вместо денег? Чем я расплатился с Ванькой?! Какую цену он взял за свое мнимое благородство?!
— Дмитрий, я не понимаю… — подала голос Лена. — Что происходит?
— Вели своей бабе молчать! — рявкнул Николай. — Все беды из-за них.
— Я тебе потом объясню, — пообещал Дмитрий, взглядом указывая ей на стул. — Прости его, он немного не в себе.
Лена послушно села, внимательно наблюдая за мужчинами.
— Ты хочешь знать о том, во что мне вылились эти двести рублей? — не унимался Николя.
— Я больше всего хочу знать, какого черта ты здесь делаешь и в чем меня подозреваешь, — не выдержал Дмитрий и перенял его нервный тон.
— Ладно, — сощурился Гапон, — ты готов услышать правду?
Дмитрий хорошо знал Коляню Попова. Этот его прищур означал великую решимость на нечто такое, о чем все потом могли бы пожалеть. С подобным выражением лица, плюнув на обе ладони, он мог раскачаться на «тарзанке» и прыгнуть так далеко, в то самое место, где полно водоворотов, что никто не отважился бы повторить его трюк. С этим прищуром Гапон ввязывался в драку, из которой мало кто выходил без выбитого зуба или подбитого глаза. Что же на это раз? О чем придется жалеть Дмитрию?
Николай меж тем тоже опустился табуретку, приглашая и Дмитрия расположиться поудобнее. Тот придвинул стул к Лене и сел, взяв ее за руку. Девушка была напугана. Он считал своим долгом защитить ее, хотя бы так, давая почувствовать, что она не одна.
— Правда тебе вряд ли понравится, — предупредил Николай, словно нарочно затягивая начало рассказа. — Кстати, девушка, может быть, и вы узнаете что-то новое для себя…
Август 1969 г., Россия
Вернемся в то приснопамятное лето, когда еще не прогремел роковой не только для Сандро, но и для всех нас, взрыв на стройплощадке. А именно, в ночь перед пожаром. Если помнишь, Шнуров очень настаивал на том, чтобы перепрятать картину. Якобы у него появились сомнения, вдруг кто-то мог видеть, как мы ее принесли, куда положили. Но вы не поддержали эту идею. Оно и понятно, никому из нас не хотелось еще раз видеть ее, «Пантеру», немую свидетельницу нашего позора, нашего падения. Она словно могла заглянуть в глаза каждому из нас и спросить: зачем мы ввязались в то, что нам не по зубам? Поэтому мы предпочитали не встречаться с ней глазами лишний раз. А Ваньке были чужды все эти лирические отступления. Он был человеком дела. Раз решил перепрятать, значит, так и будет. Для всеобщей же пользы.
Итак, он подговорил меня помочь ему. Разумеется, я согласился. Я знал, что … «Пантеры» в тайнике уже не было. И единственным алиби для меня стало то, что Шнуров собственными глазами наблюдал ужас на моем лице, когда мы вскрыли тайник.
Да, Митя, да. Я приложил руку к тому, чтобы никто из вас больше не увидел «Пантеру». И Шнуров помог мне и вам забыть о ее существовании, подстроив тот пожар. Мне и придумывать ничего не пришлось, от страха он все сделал идеально. Жаль, конечно, что Саня пострадал, я не хотел этого, видит Бог, не хотел. Но что же делать? Так вышло даже еще правдоподобнее.
Вижу, ты не веришь мне: как я, тщедушный, слабый пацан, мог в одиночку сдвинуть плиту, которую с трудом двигали вдвоем? И вот тут-то, Митя, самое страшное и кроется. Прости, прости меня, грешного, и так я много нагрешил, семь бед — один ответ…
В общем, одна красавица невероятно как и почему обратила на меня свое драгоценное внимание. Я сам не свой был от счастья. Она была так хороша, что мне казалось, будто я в сказке. Мы познакомились случайно. Я гулял как-то вечером, бесцельно слонялся по парку в надежде найти приключений на свою задницу, то есть подраться от души. Любил я это дело, ты знаешь. И вдруг идет она: красивая, стройная, высокая, улыбается. И не просто улыбается, а улыбается мне! А кто я? Прыщавый, жалкий, рыжий мальчишка, который девушек видел только на картинках и понимал, что никогда в жизни ни одна из них мне не улыбнется и даже не заметит моего существования. Я обалдел. Она уронила сумочку, я поднял. Она поблагодарила, я хмыкнул что-то невнятное. Она спросила, который час, я был без часов. Она сказала, что я счастливый человек. Так и завязался разговор, если это можно было назвать разговором. Говорила все время она, а я лишь краснел, потел и мычал что-то нечленораздельное в ответ. Она смеялась. В парке играла музыка, и девушка, которую, кстати, как ты уже понял, звали Елена, предложила пойти на танцы. Что же со мной было! Я думал, что сплю. Или нет, я умер, и рядом со мной ангел. Помню только, что мои ладони тут же вспотели, как только она взяла меня за руку, и мы закружились в вальсе на танцплощадке. Я танцевал как медведь, оттоптал ей туфельки, а она только смеялась таким красивым смехом… Он был похож на звон колокольчика. В общем, после того вечера я не мог ни о чем больше думать, кроме нее. Вы бы точно посмеялись надо мной, расскажи я вам о том, что приключилось. Вы бы не поверили Коляне Гапону, и правильно бы сделали, потому что я сам себе не верил.
Но оказалось, что я не спал, и на следующий день Лена пришла на свидание. Снова все было просто волшебно. Она говорила, какой я необыкновенный, а мне никто никогда таких слов не говорил. Я чувствовал себя рядом с ней не просто человеком, что само по себе для меня было ново, а еще и мужчиной. Мне хотелось совершить ради нее нечто особенное, чтобы она была только моей, только со мной, только так, а не иначе. Я поверил в себя, а она эту веру во мне культивировала. В общем, она была той, о ком я боялся мечтать, но, как любой никудышный человек, в тайне надеялся, что когда-нибудь кто-то оценит его по достоинству. И это свершилось.
Как я понимаю, Плясовой знал о картине все с самого начала. И Лена знала. Сперва я думал, что отец велел ей добыть «Пантеру» любым способом. Но, оказалось, все было не так. Это я понял уже потом, когда он взялся за нашу компанию капитальным образом, начав, что было вполне логично, с Сани и со Шнурова. Обо мне он, видимо, если бы и вспомнил, то в самую последнюю очередь. Однако все произошло совершено иначе, чем было задумано товарищем Плясовым. Я канул в лету, а Лена, получив заветную «Пантеру», продолжала разыгрывать роль послушной дочери, по очереди соблазняя всех вас, дурачков. Вы и бегали впотьмах, да еще с закрытыми глазами. Ах, ох, где же картина? Вы подозревали друг друга, но только не ее, вашу Елену Прекрасную, она оставалась непорочна. Потому что вы ее любили, а любовь все прощает. И я любил ее, грешен. Ее невозможно было не любить. Только вот мы и остались со своей любовью, а Лена стащила «Пантеру», забравшись ночью в нашу квартиру и вытащив ее даже тайком от меня. Тогда-то я и понял, что такое настоящее отчаяние, потеря всех надежд. Чем выше вознесешься, тем больнее падать, как говорится.
Надо ли говорить, что с тех пор я ее не видел? Даже не пытался искать встречи, а она пребывала в святой уверенности, что меня нет в живых. Интересно, как бы она отреагировала, заявись я к ней «с того света»? Но я был слишком унижен и снова лишен уверенности в себе. Мне эта картина была ни к чему, денег я за нее не платил, да и не разбирался я тогда в искусстве. Мне просто было дико больно и обидно. До сих пор вспоминаю и мучаюсь. Как это все же неприятно, когда тебя кидают!
Август 2005 г., Париж
Николай рассмеялся холодным, безжизненным смехом. Дмитрий не шевелился. Все, что он сейчас услышал, не могло быть правдой. Лена никогда бы не стала ему врать. О нет, она не стала бы скрывать от него ничего! Ведь они были так близки здесь, в этой квартире! Так отчего же, зачем именно здесь страшная правда — и правда ли?! — открывается так неприглядно, так мерзко, так цинично…
— Лена, что говорит этот человек? — потерянно, словно испуганный ребенок, обратился он к девушке.
Будто она могла тот час же развеять все его тревоги вместо той Елены! Лена сидела, опустив плечи, и, когда Дмитрий крепко сжал ее руку, вздрогнула, точно очнувшись.
— Мы никогда не узнаем, кто прав, кто виноват, — проговорила она тихо, голос ее хрипел. — Простите, Николай, но я вам не верю. Получается, все эти годы некая картина, о которой я ничего не слышала, находилась у моей бабушки, и она даже не оставила завещания? Для чего она ей тогда была нужна?
— А я не верю вам, милое дитя, — хмыкнул Николя. — Я теперь не тот сопливый пацан, которого можно было обвести вокруг пальца одним лишь взмахом длинных ресниц. Не делайте такой невинный вид, я научился не доверять никому в этой жизни. Постойте, это еще не все, — спохватился Гапон. — Ты, конечно же, помнишь мою сестрицу, — обратился он к Дмитрию. — Давеча ты рассказал одну историю… Что ж, это не самое печальное, что произошло со Светкой. Бедная девочка, единственный человек на земле, который нуждался во мне. А я предпочел гнаться за эфемерной птицей счастья, которая, подобно пантере, ускользнула при первой же возможности. Светлана так жаждала тепла, мужской ласки и заботы, что готова была совершать самые нелепые поступки. Ты отверг ее, она поплатилась за любовь к тебе своим здоровьем. Шнуров же ее приласкал. Но нужна ли она ему была? Зачем Ваньке Шнурову девка, которую ни в обществе не показать, ни самому не насладиться? Ваньке нужна была власть, в любом ее проявлении. И он, день за днем упиваясь уродливой властью над Светкой, спаивал ее, банально спаивал. Он и сам был не прочь выпить, ты знаешь. А Светка и рада была стараться, пила с ним за компанию, лишь бы Ваня был с ней, рядом. Может быть, она мстила тебе, не знаю, могу только догадываться. Итог оказался печален. Я узнал об этом, когда поздно было что-то сделать, как-то вернуть ее на путь истинный. Только я и не смог бы, даже если бы время еще было — я же был «покойником», что я мог? Да, это был единственный раз, когда я сильно пожалел о своем инкогнито.
— Я не знал, — подернул плечами Дмитрий. — Если бы… Вероятно я мог бы помочь…
— Оставим это, — прервал его Николай, отводя взгляд. — Светку не вернуть, Ивана тоже нет в живых. Зато жив я, жив ты, и мы оба знаем теперь, что «Пантера» где-то рядом.
— Отчего ты так в этом уверен? — Дмитрий нахмурился.
Он видел, как напряглась Лена. Что чувствовала она сейчас? Сожалела ли о том, что связалась с ним? Она рассчитывала всего лишь приятно провести время, а вышло все совсем не так… «Все женщины рядом со мной страдают», — решил Дмитрий, вдруг вспомнив о Катрин. Как она там? Господи, как же он забыл о ней?! Надо же хотя бы позвонить, ведь она волнуется… Он полез было в карман за телефоном, но вспомнил, что, вероятно, оставил его дома. Николя вдруг решительно встал с места.
— Я более чем уверен, картина здесь. Здесь, в этой квартире, возможно, в этой комнате. И я желаю получить ее, как полноправный совладелец. Кроме того, я не позволю ни тебе прикарманить ее, ни твоим подельникам забрать ее у нас.
— Ты сошел с ума! — рассмеялся Дмитрий. — Если бы все было так, и я знал бы, где она находится, я уже давно отдал бы ее, как ты выразился, моим подельникам, получил бы свою долю и жил бы припеваючи, радуясь, что отделался легким испугом. И репутация моя бы не пострадала, и все были бы довольны. А если я этого до сих пор не сделал, измотав нервы себе и близким, похудев килограммов на пять, поседев на полголовы и готовясь попрощаться завтра с жизнью, то, верно, я просто не знаю, где искать «Пантеру»?
— Вероятно, не знаешь, — согласился Николя. — А вот девушка наша милая очень даже может знать.
Он сделал шаг в сторону Лены, но Дмитрий, встав, заслонил ее собой.
— Она вообще ни при чем, — попытался он убедить Николая. — Так совпало, что нашла она меня именно сегодня. Ты совсем обезумел от страха, от ненависти, от недоверия людям.
— Зато ты, как всегда, слишком безоглядно готов всем доверять.
— Я просто люблю жизнь и людей, — мрачно проговорил Дмитрий, не веря самому себе, сжимая за спиной маленькую ладошку Лены.
Она не дрожала, не плакала, не просила объяснить. Он был уверен, Лена не подведет его, она с ним в одной команде. И было так приятно осознавать, что между ними существует незримая связь на уровне инстинктов, которую ни Николя, ни кто-либо другой не в состоянии заметить.
— Что ты намерен делать? — Дмитрию было неприятно присутствие здесь Николая, он желал бы, чтобы тот ушел поскорее, но Гапон не двигался с места.
— Я уже сказал, я пришел за своей долей, за картиной, которую мы можем поделить, продав, или другим способом легализовав права на нее. Да хоть бы войти в долю, когда ты получишь вознаграждение за ложный вердикт, за то, что отдашь им «Пантеру» — это уже не важно. Но между нами все должно быть честно, так или иначе. Эта история гнетет и меня, и я хочу поскорее с ней разделаться. Считаю такой исход наиболее логичным.
— Хорошо… — Дмитрий старался держать себя в руках, хотя больше всего ему хотелось сейчас съездить Николаю по физиономии. — Предположим, картина у нас в руках, что абсурдно точно так же, как если бы Елена восстала из мертвых. Но как быть в этом случае с третьим участником событий, с Пижоном? Где он сейчас? Несправедливо было бы лишать его доли в этом деле. Он также вкладывался в картину, как все мы. Он пострадал, в конце концов, физически! Как быть с ним?
Николя нервно рассмеялся.
— Пижон… А и правда, где он? Я ничего о нем не слышал, может, и он отдал Богу душу? Скорее всего, так и есть, поэтому предлагаю не брать его в расчет. А если судьба и сведет нас случайно, расплатимся с ним как-нибудь, свои люди, сочтемся. Все должно быть по-честному, за это я отвечаю. Итак, — Он обратился к Лене, медленно двигаясь в ее сторону, — барышня дорогая, где искать будем?
— Она ничего не знает! — взорвался Дмитрий. — Еще шаг, и ты пожалеешь.
— Я же сказал, я ни о чем никогда не жалею, — не глядя на Дмитрия, и не вняв его предупреждению, продолжал наступать Николя.
— Понятно, — кивнул Дмитрий, и в тот же миг челюсть Николая хрустнула, он не устоял на ногах, схватившись за край навесной полки, но и это не помогло удержаться, Гапон упал, ударившись головой о комод, и потерял сознание.
— Боже! — вскрикнула Лена. — Уходим! — Она потянула Дмитрия за рукав. — Скорее же!
Потирая кулак, Дмитрий смотрел на Николая. Ему не было страшно, не было жаль этого человека. Он не спешил оказать помощь. Единственное, чего бы сейчас хотелось — чтобы не знать ничего, о чем рассказал Николай. Пусть бы так все и было на самом деле, пусть Елена окрутила его ради достижения своей цели, ведомой лишь ей одной, но только бы не знать… Она же святая, она ангел, он любил ее… Зачем все это происходит в его жизни? По чьей воле за три дня перевернулся мир?
— Ну, идемте же, пока он не очнулся! — взмолилась Лена.
И Дмитрий подчинился. Он наклонился над Николаем, аккуратно пощупав пульс, и, убедившись, что тот жив, обошел его, лежащего на полу с распростертыми руками, сжатыми в кулаки.
С удовольствием Дмитрий вдохнул свежий воздух. Как же тяжело было находиться во власти воспоминаний прошлого, страшных открытий, которые все-таки настигли его. Где же теперь эта чертова «Пантера»? В чьих руках? Как никогда Дмитрию захотелось это знать. Если уж она наверняка жива, путь он добудет ее, чудом ли, с помощью волшебной палочки, продав душу дьяволу…
— Дмитрий, я должна вам что-то сказать, — тихо проговорила Лена, вернув его к реальности, когда они вышли на тротуар и направились в сторону Сены. И, не дав ответить, продолжила: — Кажется, я могу вам помочь. Я соврала, будто ничего не знаю о картине. Бабушка оставила завещание. Конечно же, оставила, кто бы в этом сомневался, и Николя был прав, наткнувшись на мой след. Когда я шла на встречу с вами в кафе, я заметила, что за мной медленно движется какая-то машина. Ее же я видела по дороге с кладбища. Я ведь приехала для того, чтобы забрать картину, и Николай понял это. Простите меня ради Бога, я не знала лишь одного: что вам «Пантера» жизненно необходима. Я собиралась рассказать о ней перед отъездом, чтобы она не помешала нашему общению. Не знаю, мне почему-то казалось, что вы не смогли бы больше ни о чем думать, кроме как о ней. А мне бы этого очень не хотелось… — Девушка смутилась. — Картина не у меня, — уточнила она. — Единственное, что я знаю, это код банковской ячейки, где она хранится. Но и тут не все так просто.
— Постой, — прервал ее Дмитрий. — Постой.
Он резко остановился, развернул девушку к себе лицом и, крепко сжав ее плечи, рассмеялся.
— Ты хочешь сказать, что «Пантера» у нас в руках?! Я сойду с ума!
Он отпустил девушку, и закрыл лицо ладонями. Некоторое время они стояли молча. Дмитрий не видел Лену, в голове все смешалось. Появилась надежда на жизнь, и в то же время какой-то огромный кусок его самого, большая часть собственного организма словно отвалилась с болью и страданием. Он физически почувствовал эту боль. Отчего же она? Дмитрий прислушивался к себе. Отчего нет облегчения, которое он должен был бы испытать сейчас? Почему мысль о неминуемой смерти была ему более приятна и близка, чем мысль о том, что «Розовая пантера» здесь, рядом, но скоро ее наверняка не будет? Точно весть о смерти знакомого человека, которого не видел триста лет, и еще столько же не видеть бы. Но ты жил и не знал, что он где-то есть, а теперь вдруг его не стало совсем, и мир опустел…
— Я хочу лишь попросить, — в волнении продолжила Лена, — чтобы вы не винили меня в тайном умысле… Бабушкино завещание я получила, когда мне исполнилось восемнадцать. Она писала, что в Париже, на ее могиле я смогу найти код ячейки, где хранится мое приданое. Я не знала, что там. Только теперь я понимаю, какое огромное сокровище она для меня припасла. Но понимаю также, что не имею на него права. Ваша жизнь гораздо дороже.
— Не понимаю. — Дмитрий разжал ладони и пристально взглянул на нее. Казалось, он не услышал ее последней фразы. — Ты сказала, на могиле был начертан код? Но это абсурд. Я лично заказывал плиту, сам гравировал… Это исключено. Ты ошиблась, верно.
— Не ошиблась, — вымученно улыбнулась Лена. — Я нарочно вернулась туда. Надпись выбита так, что ее не видно со стороны. Мне пришлось чуть раскопать плиту сзади. Код я запомнила.
— Но как?! Кто это сделал?! Елена ни с кем не была знакома настолько, чтобы доверять тайны. Если уж мне она ничего не сказала…
— Вы плохо знали мою бабушку, — снова улыбнулась Лена, но на этот раз немного лукаво. — То, что рассказал сегодня о ней Николай, только лишний раз это доказало. Но я исправлю ее ошибку и, возможно, искуплю ее вину перед вами. Поедем в банк, не будем тратить зря время.
— Ты знаешь, куда ехать?
— Но это знаете вы! — Девушка озадаченно вскинула брови. — Бабушка писала, что только вы назовете банк.
Дмитрий знал, конечно же, как он мог не знать, о каком банке идет речь! Елена все продумала! Только один банк из всех в Париже был известен им двоим, они строили прожектерские планы, гуляя мимо его старинного здания, что когда-нибудь у них будет много-много денег, и они отправятся в кругосветное путешествие. О, Лена, Лена! Она ведь уже тогда знала, что их планам не суждено осуществиться. Неужели продумала все заранее, на сорок лет вперед?!
Они взяли такси, и только сидя в салоне автомобиля, Дмитрий осознал, что это не сон. «Розовая пантера» ждала их к несгораемой клетке, покорная и готовая подчиниться. А что потом? Неужели он отдаст ее этому псевдо-Дали? И Лена останется ни с чем? И он останется ни с чем?
— Знаешь, поедем-ка лучше ко мне, — немного поразмыслив, предложил Дмитрий. — Я так устал за сегодня. Теперь спешить некуда, правильно? Я познакомлю тебя с Катрин, она замечательная…
Он вдруг понял, как соскучился по ней. Лена по-прежнему вызывала в нем трепетные чувства, даже после пережитого стресса, и Дмитрия влекло к ней, она была так прекрасна и так похожа на его Елену, что он все еще не мог без содрогания смотреть на милый нежный профиль. Но о Катрин он вспомнил с таким теплом, что захотелось домой, как в детстве, когда по вечерам ребята разбредались по домам, уставшие и голодные, и Митька оставался один на площадке во дворе, нарочно, чтобы в тишине, в темноте посмотреть на свои окна и понять, как сильно он соскучился по дому, и как страстно ему хочется оказаться сейчас среди своих. И тогда он бежал со всех ног в подъезд, где на лестнице уже пахло жареной картошкой, и звонок звенел так нетерпеливо, и бабушкины шаги были слышны за дверью…
— Что ж, с удовольствием, — ответила Лена, и водитель свернул на Елисейские.
По дороге им попалось здание банка, в котором дожидалась своего часа «Пантера», и Дмитрий взволнованно взглянул в окно, точно боялся, что старинный особняк растает, как мираж. Лена, кажется, не поняв, чем вызвано внезапное волнение, но, прочувствовав его состояние, вложила ладошку в ладонь Дмитрия — это стало их «тайным» знаком за несколько часов знакомства, незримой ниточкой, связующей их воедино.
Глава 14. Последний прыжок
Август 2005 г., Париж
Катрин проснулась, разбуженная и напуганная звуком открывающейся двери, и в тот же миг яркая полоска света с лестничной площадки резанула глаза. Девушка вскочила на ноги, пытаясь сквозь слипшиеся от слез и сна ресницы разглядеть происходящее. Какова же была ее радость, когда на пороге показался любимый силуэт. Катрин, не задумываясь, кинулась к Дмитрию в объятия.
— Где вас черти носили?! — с жаром шептала она, целуя его в щеки, в глаза, в шею. — Живой! Матерь Божья, живой! Я извелась, переживала, а вы даже не позвонили! Ну как же так можно?! Господи, какое счастье, живой!
Она уткнулась ему в плечо и зарыдала.
— Ну, детка, ну, — неумело принялся утешать ее Дмитрий, смущенный присутствием Лены. — Успокойся, — гладил он ее по спине нежно, но с едва уловимым раздражением. — Все в порядке, я жив, здоров, все даже лучше, чем может показаться… Ну же, довольно…
Но Катрин не унималась. Нервное напряжение истекшего дня дало о себе знать, и девушка не контролировала себя. Она вцепилась в Дмитрия так, словно боялась потерять его снова.
— Катрин, — повысил он голос, спиной чувствуя и напряжение Лены. — Катрин, угомонись. У нас гость.
Девушка перестала плакать и, все еще не отпуская Дмитрия, подняла лицо, взглянув на незнакомку через его плечо. В ее глазах Лена прочитала и страх и недоумение.
— Здравствуйте, — поздоровалась она с Катрин. — Я Лена, знакомая Дмитрия. А вы — Катрин…
Катрин ничего не ответила, отстранилась от Дмитрия и вопросительно на него посмотрела. Ему не требовалось дополнительных пояснений. Все было ясно без слов.
— Так, я дико голоден, — буквально отставляя ее в сторону, стараясь не смотреть в глаза Катрин, проговорил Дмитрий и, раздевшись, прошел в кухню. — Лена, ты будешь ужинать? — спросил он по-русски и поймал себя на мысли, что не хочет, чтобы Катрин понимала, о чем они говорят, пусть даже и не о делах.
— Не откажусь, — с искренним сочувствием глядя на горничную отозвалась та и, поинтересовавшись у нее, где ванная, оставила их на несколько минут.
— Кто эта девушка?! — подскочив к Дмитрию, зашептала Катрин. — Что это за фифа?! Это с ней вы встречались? С ней провели весь день, вместо того, чтобы заниматься жизненно важным делом?! А как же картина? Вы забыли, наверное, что завтра утром истекает срок? Что вы решили? Дадите ложный вердикт? Фу! Я так и знала!
— Остановись! — взмолился Дмитрий, делая останавливающий жест рукой. — Ты прям как моя бабушка, царствие ей небесное. — Не ревнуй, это внучка Елены. Она мне практически родной человек, межу нами ничего нет и не может быть, — соврал Дмитрий и сам почувствовал, как фальшиво прозвучали собственные слова. — Главное, что картина у нас, понимаешь?
— Как? — Катрин опустилась на стул, всплеснув руками. И Дмитрий усомнился, относился ли ее удивленный возглас к новости о «Пантере» или о том, кто такая Лена.
— Да, Катя, да. — Поэтому сегодня я жив, как никто другой, и завтра буду жив, и вообще буду жить долго и счастливо!
Дмитрий рассмеялся. В этот момент в кухню вошла Лена.
— Как приятно видеть вас веселым, — проговорила она, улыбаясь. — Я рада, что смогла быть вам полезной.
— У-у! Еще как полезной! — Дмитрий не сводил с нее глаз: она причесалась, привела себя в порядок и была так хороша, что от этого и прочей радости хотелось петь. — Представляешь, — Дмитрий подмигнул Катрин. — Действительно, Лена послана мне Богом. Оказывается, она приехала в Париж, чтобы отыскать нашу «Пантеру», только, в отличие от меня, у нее был четкий план. Как это все здорово, милые дамы! — Он хлопнул в ладоши и потер руку об руку. — Ну-с, Катрин, чем нас порадуешь?
— Простите, мсье, ужин не готов, я сейчас…
Катрин вскочила с места, резким движением открыла холодильник, и принялась спешно доставать все, что там было. Упаковка сыра упала на пол, пластиковая коробочка с анчоусами чуть не вылетела из рук, яблоки раскатились по столу.
— Что с тобой? — нахмурился Дмитрий. — Возьми себя в руки.
Он встал и, кивнув Лене, ушел в гостиную. Он был раздражен. Резкая смена настроения свидетельствовала о том, что не все так гладко и легко, как хотелось бы, и Катрин это поняла. Закусив нижнюю губу, стараясь не смотреть на Лену, она собрала яблоки на блюдо, выложила сыр, ветчину, овощи и отвернулась к мойке.
— Простите меня, — тихо, чтобы не услышал хозяин дома, — обратилась к ней Лена. — Вам кажется, что я… — Она замялась. — Это не верно. Я скоро уеду, навсегда. Завтра мой самолет. Я улечу, и ни вы, ни Дмитрий не будете знать и помнить обо мне.
— Это не важно, — перебила ее Катрин, сосредоточенно моя овощи. — Что вы передо мной оправдываетесь? Я домработница, а вы что возомнили? Ради Бога, уезжайте завтра или не уезжайте никогда, меня это совершенно не касается. Я лишь хочу, чтобы… — Она всхлипнула и замолчала.
— Чтобы Дмитрий остался жив, — словно мысли вслух, произнесла Лена. — Он будет жив, за это не волнуйтесь. — И ушла в гостиную.
Катрин отвернулась от раковины, рассерженно скрестив на груди руки и насупившись, но Лена уже ее не видела.
Всю ночь Дмитрий не сомкнул глаз. Лене отвели гостевую спальню, Катрин же демонстративно удалилась в свою комнату. Смешная! Почувствовав, что ему не угрожает больше опасность, она перестала играть роль молчаливой всепрощающей и все понимающей женщины, и выпустила дикую ревность на волю. Признаться, Дмитрию она была милее такой, надувшей губки простушкой. Она напоминала ему, что их жизнь, с вечными перебранками о том, открывать ли балконы или оставить закрытыми, на сколько минут включать кондиционер или не включать вообще, продолжается. Завтра все пойдет по-прежнему, Катрин примется его бранить за грязную обувь, а он ворчать на нее за остывший кофе. И все станет вновь хорошо и скучно, но именно так, как и должно быть. И он забудет о Лене, как о сказке, рассказанной на ночь в детстве, вспоминая лишь иногда с чувством глубокой признательности за то, что подарила им эту странную, в сущности, никому не нужную, такую серую, беспросветную, повторяющуюся изо дня в день, из одного туманного утра в другое, жизнь…
Утро, как и ожидал Дмитрий, встречая его в кресле с сигаретой во рту и чашкой кофе в руке, не заставило долго ждать звонка от «вершителей судеб».
— Мсье Гордеев, за вами едет машина. Будьте готовы выйти через пятнадцать минут, — узнал он в трубке голос Рамироса.
— Вот так, — обратился он к девушкам, одновременно вышедшим в гостиную. — Через четверть часа еду на ковер к Дали.
— Мы заедем по дороге в банк? — встревожилась Лена.
Она была так свежа и похожа немного на заспанного ребенка, но Дмитрию было не до сантиментов.
— Нет, — отрезал он, гася сигарету и допивая кофе. — Я один поеду с Рамиросом, переговорю с Дали, объяснюсь, скажу, что «Пантера» у нас, поторгуюсь с ним. Понимаете… — Он только сейчас заметил в дверях Катрин. В отличие от Лены, ночь оставила на ее милом личике отпечаток бессонницы и тревожных метаний. — К этим людям нельзя ехать с товаром в руках. Они играют по собственным правилам, известным только им. А я в этой ситуации — лох, которого можно и нужно развести. Мой удар — с невыгодной для меня позиции, как они предполагают. Ясно? — Девушки дружно замотали головами. — Ладно, — Махнул Дмитрий рукой. — Времени нет объяснять. — Он посмотрел на часы и нервно провел ладонью по волосам.
— Но я должна поехать с вами! — встрепенулась Лена. — Сделка сделкой, но одного вас я не отпущу! А если что-то случится? Я еду!
— Нет, — перебил ее Дмитрий. — Ты остаешься тут. Я так сказал. Хватит играть в приключения. Тоже мне, нашла детектив. Это жизнь, Лена, жизнь. Не будет погони, стрельбы, тайн — все кончилось. И последняя попытка твоей бабушки устроить из моей жизни квест, разделив «ключ» от тайника между нами пополам, — это, конечно, замечательная идея, но я сыт этим по горло. Вон, Катрин тебе расскажет, чего мне стоили три дня тайн и головоломок! — Катрин стояла молча, с поджатыми губами, глядя на Дмитрия исподлобья. — Так, будьте умницами без меня, не ссорьтесь. — На его шутку никто не отреагировал. — Лена, жди моего звонка. Все решится, и я обязательно позвоню.
Он поцеловал ее в лоб, хотел было поцеловать и Катрин, но та нарочно наклонилась убрать обувь. Дмитрий еще немного постоял на пороге, желая что-то сказать, но, махнув рукой, вышел. Катрин распрямилась, кинула тяжелый взгляд в сторону Лены и ушла в кухню. Та же, дождавшись, когда горничная займется делами, надела туфли и выскочила за дверь. Катрин услышала только щелчок замка. Замерев с половником в руке, она лишь процедила сквозь зубы:
— Сучка…
Знакомый особняк показался вдалеке, когда Дмитрий уж начал было скучать. Рамирос, сидевший на переднем сидении, сегодня был еще более неразговорчив, чем в прошлый раз, молчал всю дорогу, впрочем, их дело – это всего лишь их дело, не его ума. По усыпанной белой галькой дорожке прогуливался упитанный кот, которого латинос отшвырнул в сторону ногой, проходя рядом. Кот злобно взвизгнул. Дмитрия это развеселило. Рамирос удивлено обернулся на его смешок.
— Завидую вашей выдержке, — проговорил он, пропуская Дмитрия первым на крыльцо.
Внутри было по-прежнему мрачно и пахло пистонами. Дмитрий направился вверх по лестнице, в кабинет Дали, но Рамирос его остановил.
— Сюда, прошу, — указал он на дверь справа от входа. — Хозяин ждет вас здесь.
Дмитрий пожал плечами. Ему было все равно, куда идти, где говорить. Он вспомнил неуместный костюм Сальвадора и невольно усмехнулся. Дверь перед ним отворилась, и он оказался в небольшом кабинете. Он была вытянут к окну, где висели сиреневатые занавески, раздвинутые в стороны, так что внутри было довольно светло. У окна напротив двери стоял диван, развернутый задом ко входу. Там сидел человек, судя по макушке, видной за спинкой дивана, это был вовсе не Дали. Дмитрий кашлянул и сделал шаг вперед, как только дверь за ним затворилась.
— Проходи, не стесняйся, — услышал он некогда знакомый, но давно забытый голос.
Он еще некоторое время колебался, ощущая свинцовую тяжесть в ногах, но, когда человек поднялся и обернулся, хоть и против света, но Дмитрий узнал его.
— Черт! Мне следовало бы знать наперед! — стукнул он себя в грудь. — Ну не могла эта история обойтись без тебя, Пижон! — Дмитрий рассмеялся в голос. — Саня!
Сандро в три широких шага оказался рядом с ним и крепко обнял старого друга.
— Митька, прости, что все так… — Пижон хлопал его по спине, и в голосе его звучали слезы. — Ты не представляешь, как я рад наконец-то тебя видеть!
— Где ты был? О тебе не было слышно столько лет! Ты теперь кто?
Дмитрий не мог поверить глазам. Казалось, все, что происходило с ним до этого момента — всего лишь дурной сон. Да, так и было! Санька… Разве можно представить, чтобы Пижон в самый интересный момент появился бы на этой безумной сцене под названием жизнь?! Да нет же! Именно этого и возможно было ожидать, потому что Санька всегда появлялся эффектно, производил впечатление, шокировал! И что же теперь? Ей-ей, сейчас он хлопнет Митьку, своего закадычного друга, по плечу и скажет…
— Кто я? Вообще-то я хозяин этой богадельни, — нехотя, перестав смеяться, произнес Пижон. — Ну да, мафиози, бандит, называй, как хочешь. И мне позарез нужна «Пантера». Любая: настоящая, поддельная, мне все равно. Нужны деньги, другими словами. Все это сантименты, брат Митька, детские шалости. Тайные общества, загадки истории, проклятие «Розовой Пантеры»… — Он холодно рассмеялся, снова садясь на диван и приглашая присесть своего гостя. — Ты же сам прекрасно понимаешь, что в этом мире нет ничего, кроме денег. Не будем философствовать, хоть я знаю, что ты любитель этого дела. — Сандро провел рукой по густым, все еще таким же, как в юности, черным волосам, и, помолчав пару секунд, точно задумавшись, продолжил. — Я ожидаю твоего решения, Митя. Уверен, что вариант, предложенный этим клоуном Дали, тебе показался таким же смешным, как и он сам. Ну откуда тебе знать, что стало с нашей «Пантерой»… Как и сорок лет назад, так и теперь, следы ее вряд ли кто-то отыщет. Если уж сам подполковник Плясовой смирился с ее пропажей, что говорить о нас… Давай лучше, как деловые люди, обсудим проценты от сделки. Тот бельгиец настолько влюблен в копию, что расстаться с ней для него равносильно смерти. Наша экспертиза подтвердит, что картина подлинна, и дело сделано. Решение только за тобой, тебе он доверяет как самому себе.
— Постой. — Дмитрий прикрыл лицо ладонью — Я что-то не понимаю. Значит, для того, чтобы я дал ложное заключение, тебе, моему самому близкому другу детства, понадобилось держать меня в страхе три дня, запугивать смертью, заставлять копаться в прошлом, которого я все эти годы старательно избегал, разыгрывать комедию в жанре плохих детективов… И все ради чего? Ради чего, Саня?
— Ради денег, Митя, повторюсь, если ты не услышал. — Пижон казался все так же приветлив, но голос звучал холодно и отчужденно.
— Нет, извини, — хмыкнул Дмитрий. — Ты не тот человек, каким хочешь казаться. Ради денег Шнуров мог пойти на все, что угодно: предать друга, обмануть отца любимой девушки, решиться на авантюру с криминальным уклоном... Но ты — никогда. Как же говорил Плясовой? Погоди, я же недавно вспоминал его слова… Он пророчил, что не пройдешь ты испытания огнем. Вот что! Власть для тебя — все. Но не деньги! Тебе нужна была власть надо мной, которой ты лишился почти сорок лет назад? Что ж, ты ее получил, заставив меня плясать как ерша на сковородке. Чего ты еще хочешь, чтобы я солгал?! Тогда ты будешь доволен?
— Увы, Митя, не прав ты, — прервал его Пижон, оставаясь спокойным, в то время как Дмитрий готов был взорваться от негодования. — Власть у меня имеется, причем та, о которой я и не мечтал. Я могу заставить любого делать то, что нужно мне, при этом оставаясь в тени. Но ты — исключение. У меня никогда не было над тобой власти. Вспомни, мы даже из-за Лены не могли соперничать. Как ты, так и я, готовы были уйти в сторону, продолжая ее любить, лишь бы не потерять дружбу нашу. И причиной разлада стала вовсе не она…
— Я все прекрасно помню, — процедил Дмитрий сквозь зубы. — Ты помог мне освежить в памяти те моменты.
— Ну вот, видишь… А людям свойственно меняться. Теперь юношеский максимализм мне не свойственен, может быть, к сожалению. Итак, вернемся к нашим делам…
— А если я откажусь? — Дмитрий пристально посмотрел Пижону в глаза.
На какое-то мгновение он увидел в них прежнего Саньку, задорного, веселого, добрейшего на свете человека, настоящего своего друга. Черт возьми, неужели же все, что было, было не с ними? Неужели Саня прав, и люди со временем меняются? Да, меняются, но не настолько!
— Тогда я тебя убью, — просто проговорил Сандро.
— То есть — как? Убьешь? — не веря ушам своим, переспросил Дмитрий и даже засмеялся, ожидая, что и Пижон рассмеется вслед за ним.
— Да, именно, убью, — не моргнув и глазом, подтвердил тот. — Как бы мне этого ни хотелось, но придется заменить тебя более сговорчивым человеком, имеющим пусть и меньший авторитет, чем ты, но все же…
— Да какая же это ерунда! — воскликнул Дмитрий, все еще считая это дурной шуткой. — Ты собственноручно это сделаешь?
— Да, конечно, — спокойно ответил Сандро, словно речь шла о том, даст ли он списать свои конспекты. — Вот, гляди.
И он вынул из-за пояса пистолет, направил его на Дмитрия и нажал на курок. Раздался хлопок, не оглушительный, но у Дмитрия заложило уши. Серое облачко дыма медленно поползло к потолку, распространяя вокруг запах жженой серы.
— Смешно, — упавшим голосом сообщил Дмитрий. — У вас тут все такие шутники?
— Нет, — пожал плечами Пижон, убирая за пояс пистолет. — Только Дали. Он немного сумасшедший, если ты заметил.
— Я заметил, что сумасшедший — это ты, — теряя терпение, повысил голос Дмитрий. — Я не дам ложного вердикта, и ты прекрасно это знаешь. И я также знаю, что ты не убьешь меня. Кишка тонка. И еще я знаю, что нужнее всего тебе «Розовая Пантера», и не жалкая копия, от которой визжат в восторге бельгийцы, готовы отстегнуть несколько лишних миллионов. Тебе не нужен ни этот суррогат, ни деньги, которые ты всегда считал лишь бумажками. Тебе нужна Елена, вся, целиком, без остатка. Пусть ее тело уже давно покоится в земле, но душу ее ты все еще жаждешь заполучить. И ты знаешь, что «Пантера» — это все, что от нее осталось. Но ты, как всегда, ошибаешься в главном…
Сандро бледнел с каждым словом Дмитрия, который вколачивал их в него, точно молотком. Однако молчал, давая Дмитрию высказаться до конца. Тот готов было в запале рассказать о новоявленной Лене, но вовремя остановился, понимая, что это не доведет до добра. И о «Пантере» он теперь ни за что не расскажет. Она все равно должна принадлежать ей, и только ей. Они, старые дураки, как-нибудь разберутся между собой, а девушке еще жить и жить. Не может он позволить забрать у нее то, из-за чего погиб ее прадед, и бабушка берегла пуще собственной жизни… Но как бы хотелось именно теперь утереть нос Пижону — и пусть потом поступает с ним, как вздумается: расстреливает из игрушечных пистолетов или выдумает что-то еще… Вся жизнь у них какая-то не настоящая, и даже смерть лишь у одного Шнура оказалась реальной.
— И в чем я ошибся на этот раз? — В глазах Сандро не было ни капли ненависти, но и тепла в них также не находилось.
— Да во всем, — устало махнул рукой Дмитрий. — Катись ты к чертям со своими играми в гангстеров. Думаешь, ты сделал бросок, и теперь я останусь лохом? А ты ведь забыл, что я никогда им не оставался, так как всегда кидал мяч со своей секретной точки.
— Что ж, кидай, твоя очередь, — скрестив на груди руки, предложил Сандро. — Посмотрим, кто из нас быстрее наберет минус пять.
— Некогда, знаешь ли, — скривился Дмитрий. — Дела запустил за эти проклятые три дня. Рад был встрече, извини, мне пора.
Он поднялся с дивана и прошел к двери. Пижон не повел и бровью. Дмитрий дернул ручку, ожидая, что дверь окажется заперта, но она поддалась и отворилась. Он еще раз обернулся на пороге, только Сандро сидел в той же позе, не шевелясь.
— Что же ты не уходишь? — спросил он, не поворачивая головы. — Забыл что?
— Санька, — в отчаянии произнес Дмитрий сквозь навернувшиеся слезы. — Ну что ты за человек?! Как ты можешь так жить? Ты же всю свою жизнь положил, чтобы добыть картину, думая, что добудешь Елену! Чем ты отличаешься от бедолаги Шнурова, который стремился вырвать у судьбы только ее тело? В итоге он его получил, но стал ли счастлив? А ты? Верно думаешь, что успокоишься, держа в руках настоящую «Пантеру»? Как, где, ты будешь ее искать?!
— Да я готов землю руками рыть, лишь бы она была у меня! — заорал Пижон, вскакивая с места. — И тебя убью, если это потребуется ради нее! Это ты отказался от Елены, похоронив ее и успокоившись на том. Посадил цветочки, каждую неделю ездишь их поливать и молишь Бога о том, чтобы он поскорее стер из памяти все воспоминания о прожитых с ней днях, потому что память о минувшем счастье, а самое главное, о том, что могло бы быть, — самая невыносимая на земле штука! Это ты предал ее уже во второй раз! А я — нет. Я продолжаю ее любить, все, что от нее осталось, страстно и трепетно люблю. Она будет моей, картина эта чертова. Я найду ее. Я заберу ее с собой в могилу!
— Ты просто сумасшедший, — качая головой, попятился Дмитрий. — Я сам чуть не сошел с ума за эти три дня… А ты уже давно тронулся умом… Вот и Гапон, помешанный на «Пантере», угрожал мне… Она вас всех свела с ума! Только Елена — не картина, между ними нет ничего общего, единственное сходство в том, что обе ускользнули от вас навсегда.
— А ты? Ты — не сумасшедший? — приближаясь к Дмитрию, сверкал глазами Сандро. — Ты-то на что надеешься? Кончить жизнь эдаким беззаботным рантье, забывшим, конец-то, всех и все? А не получится! Ты теперь не сможешь спать спокойно.
— Да, ты прав, не смогу, — подтвердил Дмитрий, выходя в холл, где было пусто и тихо, словно они были единственными обитателями этого огромного особняка. — Но это будет лучше, чем не спать из-за лжи, в которую ты меня хочешь втянуть. Скажи, зачем тебе моя ложь?
Пижон приблизился к нему и взял за лацкан пиджака.
— Это маневр, Митька, не более, — проговорил он, дыша ему в лицо. — Это наживка, если хочешь знать. Бельгиец связан с людьми, знающими толк в живописи. Усомниться в подлинности картины сможет лишь тот, кто знает, где находится настоящая «Пантера», и тогда они найдут меня, дабы призвать к ответу. А там мне будет уже все равно: расплачусь по всем счетам, но буду уверен, что она существует, что она где-то рядом. Я выслежу ее путь, понимаешь?
— Хороший план, — нервно хмыкнул Дмитрий, потея и чувствуя неприятное щекотание в желудке. — Но на это может уйти вся жизнь, более того, шанса может и не представиться, ты думал об этом?
— Я знаю, — устало проговорил Сандро.
Его благородная утонченность черт лица, ранее привлекательная, стала какой-то старчески-неприятной, горбинка но носу просвечивала хрящом сквозь тонкую кожу, натянутую на ней. Глубоко посаженные глаза, без прежнего блеска, казалось, впали еще глубже. Теперь его внешность не могла бы впечатлить ни одну женщину, только по-прежнему густые волосы — все, что осталось от того Саньки, какого Дмитрий знал в юности. Похоже, он и вправду был одержим своей безумной идеей все эти годы. Дмитрию стало искренне жаль Пижона.
— Я упомянул Гапона, а ты даже не удивился. Ты знал, что он жив?
— Да, знал. — Прислонившись к стене, Сандро смотрел мимо Дмитрия. — Он сам себя обнаружил, словно хотел, чтобы я его нашел. Мы ни разу не виделись, но мои люди следили за вами последние двадцать лет, собственно именно поэтому я и обосновался во Франции. К тому же, здесь могила Елены. Нет, — предупредил он волнение Дмитрия, — я не смел приближаться к ней, ни разу моя нога не ступала там, где она мирно спит. Мне достаточно было знать, что с завидной регулярностью это делаешь ты. Каждый из нас должен делать свое дело. Только скажи мне, что за девушка была с тобой вчера, когда вы вырубили Гапона? Откуда она?
У Дмитрия поледенел затылок. Выходит, Пижон в курсе всех их перемещений, но знает ли он о разговоре с Леной? Нет, кажется, не знает, иначе к чему весь это фарс? Чтобы усыпить его бдительность?
— Эта девушка… — начал нерешительно Дмитрий.
— Она ведь так похожа на Елену, не правда ли? — перебил его Сандро. — Что произошло между вами в твоей старой квартире?
— Да, ерунда какая, — рассеянно рассмеялся Дмитрий, не зная, что и сказать. — Ну да, немного похожа, я тоже как-то так сначала подумал — ну просто копия, а потом пригляделся, и…
— Зачем ты врешь? — поморщился Пижон. — Ты бы не стал тратить свое драгоценное время на прогулки с незнакомой девушкой, в то время как тебе грозит смерть, и каждая минута дорога. Что это было?
— Обещай, что ты не причинишь ей зла! — внимательно глядя на Сандро, Дмитрий понизил голос. В нем звучала и угроза и мольба.
— Что ж, пожалуй, обещаю.
— Хорошо. К тому же, узнав, кто она, ты не просто не сделаешь ей ничего плохого, но и постараешься, чтобы ни один волос не упал с ее головы. Это внучка Елены Плясовой.
Дмитрий ожидал, что у Пижона подкосятся ноги, что он покроется испариной, что вытаращит глаза от неожиданности, всплеснет руками, схватится за голову… Но тот оставался спокоен, лишь желваки на худых скулах ходили ходуном.
— У Лены нет внучки, — отчетливо произнес Сандро. — Есть дочь, но она бездетна. Уж я-то это знаю лучше тебя, поверь.
— Как нет? — рассмеялся Дмитрий. — Ты говоришь это сейчас нарочно, чтобы смутить меня и расстроить, чтобы выбить из колеи! Ты же сам заметил сходство!
— Такое невероятное сходство, не правда ли? — хмыкнул Сандро. — Точно Лена ожила. Она рассказывала что-нибудь о своем детстве, о матери, о том, где и как они жили? Нет? А ты, Митька, все же лох… — тихо засмеялся Пижон. — Тебя развели, как щенка… Признавайся, что она хотела от тебя.
— Да Боже мой! — в сердцах воскликнул Дмитрий. — Даже если это и так, она ничего не сможет получить!
— Что именно? — напрягся Пижон.
— Черт! Черт!!! — выругался Дмитрий. — Пойдем.
Он потянул Пижона за руку в ту комнату, где они начали разговор. Усевшись на диван, повисло тягостное молчание. Дмитрий кусал губы. Кто же его разыгрывает? Лена? Пижон? Не окажется ли он на самом деле лохом, если выдаст Сандро их с Леной тайну?
— Митя, говори. Каждая минута промедления может дорого нам стоить, — предупредил Сандро. — Это не шутки. Ну же!
— Хорошо, — тяжело вздохнул Дмитрий. — Эта девушка знает код ячейки от банковского сейфа, а я знаю банк, где она находится.
— Что в ячейке? — простонал пижон, утирая пот со лба платком.
— «Пантера»…
Через несколько минут автомобиль мчал их в город, оба мужчины молчали, напряженно глядя на дорогу. Дмитрий проклинал себя, пока еще не зная, за что. Сейчас все откроется. Если он верно понял Пижона, и если они успеют вовремя, есть шанс спасти картину.
— Катрин! Где Лена? — с порога прокричал Дмитрий.
— Ушла, — огрызнулась горничная из кухни.
— Быстро иди сюда! Как этот ушла? Куда?!
— За вами поехала, разве нет? — вышла на крик девушка, вытирая руки полотенцем. — Только вы за порог, и она туда же. Я подумала, она с вами. Что я могла еще подумать?
Дмитрий застонал. Пижон лишь молча улыбался.
— Ну все, конец!
— Погоди, а ты сказал ей адрес банка?
— Конечно же нет! — взорвался Дмитрий. — Она настаивала, чтобы мы забрали картину до того, как я отправлюсь к тебе, но я отказался, как чувствовал. Мы ведь можем поехать на кладбище, она говорила, что там, на могиле, обнаружила шифр…
— Да ты и правда дурак, Митька. — Сандро, сунув руки в карманы, по-своему, по-пижонски, пнул тапок на полу. — Ладно, шанс все же есть, поехали.
— Можно, я вами? — тихо пропищала Катрин.
— Валяй, — по-русски отозвался Пижон, не дав Дмитрию и рта раскрыть, но девушка его поняла.
Собравшись по-солдатски, за сорок секунд, она вперед них выскочила в подъезд и нажала кнопку лифта. Ей одной из всех троих эта поездка доставляла большое удовольствие. По дороге все молчали. Катрин то смотрела в окно, то украдкой косилась на мсье. Она не задавала лишних вопросов. Дмитрий гадал, узнала ли она Пижона? Сейчас, когда стало понятно, что Лена — не та, за кого себя выдавала, ему стало стыдно за вчерашнее. Он ощущал себя неверным мужем, сбитого с верного пути мимолетным увлечением. Но как же она была похожа на его Елену! Лишь одно это служило ему оправданием. Дмитрий взял в руку ладонь Катрин, и она с благодарностью прижалась к его плечу.
Еще издалека они заметили мужскую фигуру рядом с могилой Елены.
— А вот и Гапон, — кивнул вперед Сандро. — Наконец-то я увижу его физиономию.
— Только его мне не хватало! — ревниво огрызнулся Дмитрий.
— О, этот страшный человек! — добавила Катрин, чем рассмешила Пижона.
— Страшный? Не страшнее меня, — подмигнул он ей, и Дмитрий снова заревновал: теперь-то во взгляде Пижона обнаружилась прежняя игривость.
— Вся компания в сборе! — провозгласил Сандро, подходя к Гапону, который в этот момент скорбно склонился у могильной плиты. — Ты тоже ищешь заветный код?
— Господи, — всплеснул руками Гапон, — Саня? Митька…
Его голос дрожал, у него даже не было сил ни удивиться как следует, ни разгневаться, что нарушили тишину в столь неподходящий момент.
— Нет времени на объяснения, — по-деловому прервал его Сандро. — Митя, где это?
Дмитрий обошел плиту, присел на корточки и расчистил мрамор от кусочков земли. Действительно, восемь мелко начертанных цифр проступили на срезе плиты.
— Да, он здесь. — Внутри все заклокотало. — Катрин, запиши, пожалуйста. Это год ее рождения и год смерти. Я не могу поверить…
— Во что? — пока Катрин старательно переписывала цифры, хмыкнул Сандро. — В то, что Лена оказалась хитрее и умнее, чем мы думали, и не доверила свою тайну никому из нас? В то, что она нашла верного человека, вероятно, также, как и нас, влюбив в себя, и который не знал ни о ценности «Пантеры», ни о ее истории, и кому сама Лена была важнее и ценнее куска холста? И кто он, это человек, мы не узнаем теперь никогда.
— Зачем ты так, Пижон? — Дмитрий не скрывал слез.
— А что, Митька, ты плачь, не стесняйся нас, а твоя девушка тебя простит, потому что любит, — похлопал его по плечу Сандро. — Выходит, Пантера снова сделала грациозный прыжок, и ни один из нас не смог поймать ее хотя бы за кончик хвоста. Посмотрим, чем это для нее обернется. Едем в банк?
— Едем, — отозвался Дмитрий, прижимая к груди Катрин. Без нее он теперь не смог бы, слишком горько было, слишком. От всего случившегося и от себя самого.
Как и предвещал по пути в банк Гапон, ячейка оказалась пуста.
— Только не говори, что ты понятия не имеешь, как она узнала об этом банке! — с раздражением попросил Пижон, когда они вчетвером вышли на улицу. — Девушка-то не лыком шита, а? — Он подмигнул друзьям.
Казалось, эта история его теперь больше забавляла, чем огорчала.
— Черт с ней, — мрачно проговорил Дмитрий. — Меня больше волнует бельгиец со своей копией. Что делать-то будем?
— А черт с ними со всеми, — отмахнулся Пижон. — Скажем, что это гениальная копия, современница настоящей «Пантеры», что соответствует реальности. Ну, хорошо, по крайней мере, меж ними пара сотен лет. Но ведь и ты, Митька, не далее как вчера поддался соблазну и готов был принять «подделку» за «подлинник», а? — Он ткнул Дмитрия в бок, заставляя того краснеть. — Ох, как же мне сейчас полегчало!
— Что с тобой, Саня? — спросил Дмитрий. — Ты будто даже рад, что все так обернулось? Но ведь твой план тогда тоже рухнет, и ты никогда…
— Кончено рад, Митька!
Сандро уселся на лавочку, расправил плечи, раскинул в стороны руки и задрал голову вверх.
Катрин любовалась им, и теперь настал черед Дмитрия ревновать всерьез. Присев рядом с другом, он посмотрел ввысь, на голубое чистое безоблачное небо и тоже улыбнулся.
— Что с вами? — насупился Гапон, не понимая, отчего эти двое близких ему, но таких незнакомых и непонятных мужчин, вместо того, чтобы проклинать судьбу, улыбаются, словно дети, беспечно и легко.
— А вы, мсье, взгляните, — посоветовала Катрин, указывая на небо. — Я не понимаю, но, может быть, вы, русские, видите там что-то особенное?
Гапон с недоверием покосился на нее и закинул голову вверх. С полминуты, хмуря брови, он напряженно вглядывался в голубую пустоту, иногда пересекаемую черным точками-птицами, а потом тоже расплылся в своей коронной улыбке.
Катрин вздохнула, окинув взглядом троих мужчин, и произнесла:
— Так все же, кто набрал минус пять?
Все трое, как по команде, залились громким смехом, напугав стайку воробьев, притаившуюся в кроне дерева, под которым они сидели. Катрин смеялась вместе с ними.
А пантера притаилась в густых зарослях своих нереальных джунглей, чтобы в один прекрасный момент снова совершить прыжок, поманив за собой, или же остаться в них навсегда, поскольку только розовым пантерам уготована участь ускользать, создавать грандиозные иллюзии, запутывать судьбы и события, отнимать и вселять надежду, но никогда и никому не принадлежать.
2006-2008 гг.