«…В окнах гаснет свет
как будто навсегда.
Уходит из-под ног
чужая планета.
Полцарства за билет
оплачено сполна.
Из тысячи дорог
Я выбираю эту…»
БИ-2. Песня «Держаться за воздух».
«…А ты жуй, жуй свой Орбит без сахара
И вспоминай всех тех, кого...
А ты жуй, жуй свой Орбит без сахара
И ненавидь всех тех, кого...».
Сплин. Песня «Орбит без сахара».
«…Я пришла в этот мёртвый мир, чтобы убивать. Или быть убитой самой, что вернее, ибо я не обучена сражаться. У меня даже оружия не было. Только сухая сосновая палка, прихваченная где-то в дороге. Она, пожалуй, сломается от первого же серьёзного удара.
Я просчиталась: убивать здесь оказалось уже некого. Все обитатели мира и так уже были давно мертвы. Их разлагающиеся, гниющие тела сохраняли способность передвигаться и выполнять действия разной степени сложности лишь благодаря странной, зловещей магии, источники которой пробивались в этих краях повсеместно, как подземные воды – на моей далёкой родине. Сила магии подарила посмертное существование и простым человеческим трупам, и гораздо более чудовищным тварям, порожденным дьявольскими фантазиями и бесчеловечными экспериментами над собственной природой. Но сила эта, обеспечивая возможность выполнять механические действия, не несла в себе одухотворяющей искры, присущей лишь Божественному. Как я уже сказала, мир был полностью мёртв.
Я поняла это во время первой же встречи с его обитателями, когда они приблизились ко мне. В каких-то полуразрушенных подземных залах. Мне пришлось туда спуститься, ибо вся атмосфера на поверхности сочилась незримыми ядами. Ядами едких испарений и смертоносных излучений. Под землёй, в катакомбах, живому человеку дышалось легче.
В залах царил сумрак, размытый голубоватыми клубами тумана, чья густота и устойчивость казались противоестественными. Слабое освещение давали люминесцирующие плесневые грибы, в изобилии произрастающие на всех поверхностях. На стенах ещё просматривались остатки древних мозаик, узоров мрамора и замысловатых барельефов. Разбитые, рассыпающиеся в крошку, утратившие взаимосвязь.
Точно такие же, как все мои последние мечты и надежды.
Я вглядывалась в них с предчувствием близящегося прозрения. Но вместо прозрения ко мне уже приближались зловещие сгустки мрака…
Сперва я не поняла, что они суть такое. А когда поняла, убегать было поздно. Они успели взять меня в кольцо.
Я подумала, что напрасно не прихватила пистолет. Сейчас наступило самое время застрелиться, чтобы обрести лёгкую быструю смерть взамен мучительной и долгой.
Меня обступила стая из полудюжины зомби. Ростом каждый раза в полтора выше меня. Горы гниющих мышц, перевитых струнами посеревших жил, сосудов, нервных сплетений. Зловонная жидкость стекала с разлагающейся плоти, собираясь на земле в мелкие лужицы. Запавшие в черепах остатки глазных яблок горели мрачным красноватым огнём.
Сопротивление было бессмысленным, но капитуляция без боя представлялась ещё и отвратительной. Такой же отвратительной, как полное бездействие лягушки, угодившей в кувшин с молоком. Что может быть гаже крынки протухшего молока, в котором плавает дохлая лягушка?
Я вскинула свой сосновый сук.
Зомби не двинулись с места. Они как будто… принюхивались?
Самый крупный первым развернулся ко мне спиной. Словно самец гориллы, выражающий презрение недостойному противнику. Он утробно хрюкнул, и прочие неспешно последовали его примеру.
Они медленно брели прочь. Так и не обагрив свои дохлые лапы живой кровью.
И вот тогда… Именно тогда мне стало по-настоящему горько! Они, эти ходячие отбросы, не сочли меня достойной их внимания! Даже они! А чего уж говорить о живых?! О тех живых, что столь же методично развернулись ко мне своими жоп… То есть, спинами. Точнее, не обо всех живых – всех я судить не берусь, - а об одном отдельно взятом, конкретном живом…
Дальше память дал сбой, и я утратила нить.
Так, зачем я здесь? Ах, да: чтобы убивать.
Если я до сих пор жива, значит, есть шансы кого-нибудь уничтожить. В душе вздымалась жажда разрушения.
Куда ушли зомби, можно было проследить по влажным следам и брызгам подтухающей сукровицы на гранитном покрытии пола. Если они не желают иметь со мной дело, я сама заставлю их заглянуть мне в глаза! И тогда посмотрим, кто к кому развернётся жо… В смысле, спиной.
О, с каким наслаждением я размозжу своей дубиной пару этих пустых черепов, обтянутых серой ссохшейся кожей! И тогда каша из гноя и костяной крошки брызнет по стенам, украшая их феерическим граффити, в лучших традициях абстракционизма…
Видимо, зомби на каком-то отрезке пути прибавили скорости, потому что, сколько я ни шла по их следам, их самих нигде не было видно. Я потеряла счёт времени и расстоянию. Миновал час – или пять, - прежде чем путь мне преградили хаотично разбросанные руины.
* * *
Уже неделю я живу… точнее, существую среди живых мертвецов. Нет, не так: среди способных передвигаться мертвецов. Обычные человеческие понятия утрачивают здесь смысл, поэтому я иногда путаюсь в формулировках.
Они игнорируют меня! Продолжают игнорировать.
Я подхожу к ним на расстояние вытянутой руки. Они равнодушно скользят по мне зловещими огоньками, полыхающими из провалов глазниц. Смотрят сквозь меня. Их серые застывшие лица ничего не выражают. С некоторых кожа совершенно отвалилась, обнажив желтоватые кости черепа. Некоторые, напротив, раздулись вследствие бурных гнилостных процессов. Иные насквозь изъязвлены и источены то ли временем, то ли неведомыми паразитами. Но все равнодушно смотрят сквозь меня. И пренебрежительно отворачиваются.
Рядом с ними я тоже научилась пренебрегать и отворачиваться.
Руины, к которым я выбралась, относятся к какому-то огромному зданию, похожему на храм. Его верхушку венчает купол. Возможно, на куполе даже имеется крест, но его не видно из-за вечного тумана, витающего по всему пространству рваными клубами. Кому мог понадобиться подземный храм? Пещера, в которой он выстроен, столь высока, что своды её кажутся низко нависающими небесами из ноябрьских сумерек.
От безделья я решила обойти развалины и порыться среди обломков. Вспомнила, как в детстве вместе с дворовыми мальчишками совершала вылазки на помойку. Мы искали вещицы, ставшие ненужными для взрослых, но чрезвычайно много значащие для нас, мелюзги. Доски, коробки, железки. Всё найденное мы тащили в одичавшие заросли на участке между жилыми пятиэтажками. И там, в персональных джунглях, строили себе убежища: «штабы», «домики» - кто как называл.
И теперь, вспоминая отголоски детского азарта, я бродила по осколкам благородных минералов, составлявших некогда стены здешних построек. Ныне, выщербленные и покрытые пылью, они больше напоминали презренный булыжник.
Единственной находкой, что заслуживала внимания, стал кусок какого-то оружия. Обломок загнутого клинка из воронёной стали, длиной в три четверти моей руки. Он дугообразно загибался и заострялся к концу. Я пощупала кромки лезвия. Они были достаточно остры, чтобы пригодиться в бою.
Однако, фрагмент с рукояткой отсутствовал. С каким же противодействием пришлось столкнуться металлу, что клинок переломился пополам, как дешёвый кухонный нож?!
Единственным предметом, способным сыграть роль рукояти, оказалась моя старая добрая сосновая палка. Мне так и не довелось её применить, и у неё не возникло повода испортиться.
Я попыталась приладить клинок к концу палки наподобие штыка. Но штык не получился из-за его изогнутой формы. Тогда я приставила лезвие к дубине под прямым углом. В деревяшке как раз обнаружилась щель, в которую скол клинка плотно вошел и зафиксировался. Оставалось только скрепить детали. Для этой цели пришлось использовать тесьму, сделанную из собственной штанины. Штанина укоротилась вдвое. Я разодрала ткань на ленты и примотала железо к дереву.
В результате получился инструмент, похожий на сельскохозяйственную косу. Косить здесь, правда, нечего. Ни травы, ни сельского хозяйства вообще… Лишь камни да трупы, пыль да туман… Эх, дороги мои, дороги…
Попробовала ткнуть остриём косы одного из зомби. В спину – чтобы успеть отскочить, если ему не понравится. Он даже не обернулся! Лишь из дырки, образовавшейся в слое оголённых розовато-серых мышц, сильнее потёк тягучий гной… Нападать на существо, не оказывающее сопротивления, мне помешало воспитание. Я прекратила попытки…
* * *
…Есть здесь практически нечего. Да и не хочется. То ли токсичная атмосфера оказывает влияние, то ли присутствие большого количества трупов. Правда, без еды становится немного скучновато. Я поняла, что раньше ела больше со скуки, чем от голода.
…Однажды случайно села на лужицу чьего-то подсыхающего гноя. Гноятся здесь все (пожалуй, кроме меня), так что искать виновника было бесполезно. Штаны пришлось выбросить. Да и не жалко: всё равно часть их уже пошла на верёвки! Однако, ходить среди посторонних – пусть даже и мёртвых – созданий без штанов, в одних трусах, оказалось как-то неловко. Сказываются интеллигентские замашки из прошлой жизни.
Среди руин я нашла полуистлевший труп, облачённый во вполне сохранную тёмную хламиду с капюшоном. Рассудила, что ему уже всё равно (мёртвые сраму не имут!), а мне ещё пригодится. Переоделась. Подошло, даже по росту и длине рукава! Вполне удобно. Странно, почему я раньше не носила такой фасон? А если поглубже надвинуть капюшон, то можно даже о причёске не беспокоиться…
Кстати, о причёске. Воды для гигиенических процедур здесь тоже нет. Для питья едва хватает тех жалких капель, что просачиваются сквозь трещины в мраморной облицовке стен. Но не то, что помыться, а даже голову вымыть совершенно нечем. Первые дни голова чесалась, а потом перестала – привыкла. Я заметила, что волосы сбились в колтуны, на ощупь похожие на толстые гибкие жгуты. Дреды, что ли? Иногда мне кажется, что они слабо шевелятся и тихонько шуршат. Или шипят… Наверное, начинаются галлюцинации. От одиночества…
Одиночество. Помню, оно началось ещё там, в прошлом мире, когда радужная идиллия единения душ и тел внезапно оборвалась холодным: «Я занят. Мы больше не можем видеться. Я ещё так ничего и не решил». К чему относились эти слова? Кем были сказаны? Туман забвения заволакивает сцены той, иной жизни, которую я уже даже затрудняюсь считать своей…
Странно: я начинаю привыкать к своему нынешнему состоянию. И чем дольше здесь нахожусь, тем реже вспоминаю… Кого-то я всё же должна ещё помнить. Того, кто однажды исчез из моего бытия, не посоветовавшись со мной. Просто развернулся ко мне жоп… В смысле, спиной.
Я знаю, что должна его помнить и страдать от этих воспоминаний. Но уже не помню, зачем должна. Наверное, так был устроен мой бывший мир.
Здесь всё по-другому. Я пришла, чтобы убивать. Но убивать некого: все и так мертвы!...
* * *
Кажется, я немного похудела. В прежнем мире мне это никогда не удавалось. А здесь всё получается легко и естественно. Оказалось, весь секрет эффективного снижения веса в том, чтобы перестать есть. Как же просто! И почему я раньше не знала?
Я обнаружила, что у меня есть рёбра. Задрала однажды хламиду, чтобы от души почесаться, и увидела отчётливые силуэты рёбер, обтянутых кожей. А живот, вечно норовящий сложиться в жирные складочки, как-то поджался и заметно приблизился к позвоночнику. Как же хорошо! Жаль, ТОТ не увидит… Он, помнится, всегда говорил, что у меня не-модельная внешность.
«Это неплохо, - говаривал он. – Об модель можно запросто синяков набить, а об тебя – нет». И ещё он говорил, что я похожа на пуделя, потому что моя шевелюра кучерявится так же, как шерсть этой смешной собаки. Теперь, наверно, я больше похожа уже на какую-то другую скотину. Не знаю, кому себя уподобить – зеркала-то нет. И с головой творится что-то странное. Колтуны на ней всё чаще норовят встать дыбом, хоть я, вроде, и не пугаюсь. Должно быть, вегетатика пошаливает…
* * *
…Обходя развалины, всё ближе подбираюсь к стенам здания, которое условно продолжаю звать храмом. Того самого, с куполом. Его остов сохранился в целости. Руины, видимо, образованы остатками пристроек или крепостной стены. В храм ведут высокие врата, изукрашенные таинственными символами. Особо выделяются два пересекающихся треугольника на стыке створок. Вершина одного направлена вниз, другого – вверх. Вместе они образуют шестиконечную звезду. Контуры звезды почему-то постоянно светятся багровым огнём. Свет вспыхивает ярче, когда я к ней приближаюсь. Хочется потрогать, но страшно: вдруг шандарахнет, как неисправная розетка?
Решила обойти цитадель по периметру: может, есть иные пути, чтобы проникнуть внутрь?
Пути, действительно, отыскались. Одна из стен треснула, и фрагменты сместились относительно друг друга, образовав вертикальную щель. Раньше я бы ни за что в неё не протиснулась, а теперь – запросто. Всё-таки, стройная фигура даёт женщине массу преимуществ!
Внутри могла таиться любая неведомая опасность. Но я отважно шагнула вперёд, покрепче сжав в руке импровизированную косу, с которой в последнее время не расставалась.
(Звучит смешно, но коса приносит мне ощущение уюта. Всё-таки, единственный предмет домашней утвари в царстве хаоса и распада. Где моя коса – там и мой дом. Любой женщине нужен свой тёплый тихий уголок…).
Я ступила в огромный зал, перекрытый полукруглым сводом. Высокие стрельчатые окна служили исключительно элементами архитектурного декора, ибо им нечего было пропускать сквозь себя – источников света не имелось ни внутри, ни снаружи здания.
Зал походил на поле боя. Сначала мне показалось, что он завален всяким хламом – то ли старой одеждой, то ли сломанной мебелью. Но когда глаза адаптировались к темноте, мнимый хлам предстал в своём истинном виде. Весь пол здания был покрыт слоем искорёженных мёртвых тел, как лесная почва по осени бывает устлана опавшей листвой. Заботливая длань времени щедро присыпала мертвецов изрядным слоем пыли, которую, видимо, уже давно не тревожили ни сквозняки, ни беспокойные ноги незваных гостей.
«Поле, поле! – как воскликнул классик. – Кто тебя усеял мёртвыми костями?!».
Что за ужасная трагедия свершилась однажды в этих древних стенах? Террористический ли акт, подстроенный фанатичными членами тоталитарной секты? Явление ли Антихриста в годину Конца Света? Трупы безмолвствовали, скрывая историческую истину от любопытных изыскателей.
Я шла меж ними плавно и медленно… без спутников, как всегда, одна… дыша клубами вездесущего тумана и духом тотального тления… Шла вглубь зала, где маячил смутно знакомый силуэт.
Крест! Крест с распятой на нём фигурой. Старый добрый символ духовной жизни, торжествующей над смертью телесной. Символ надежды и возрождения! «Смертью смерть поправ!» - всплыли в памяти торжественные слова.
Немного озадачивало, что фигура распятого не только прибита к кресту какими-то острыми железками (что оставалось ещё в рамках христианской традиции), но и крепко примотана к нему толстыми железными цепями (что за данные рамки явно выходило).
Значит, всё-таки секта? Извращённый культ?
Я ошиблась, сочтя фигуру на кресте скульптурным изображением. Это был человек. Не зомби, не полуразложившийся труп, а настоящий человек! Чуть было не сказала: живой. Но он не мог быть жив.
Всё его тело равномерно укрывал толстый слой мягкой пыли. Я осторожно сгребла её порцию. Пальцы скребнули по железу. (Машинально я отметила, что ногти мои сильно отросли, но словно бы обрели дополнительную прочность). Человек был одет в доспехи необычного пурпурного цвета. Доспехи выглядели совершенно новыми, абсолютно не тронутыми временем, как будто их обладатель погиб своей жуткой смертью лишь вчера. На то же указывала и свежесть тела. Толщина слоя пыли, напротив, свидетельствовала, что он висит здесь годы, если не десятилетия.
Я замерла, погрузившись в задумчивость. Точнее, в безмыслие. И вышла из него, лишь когда человек на кресте поднял голову.
Движение далось ему с трудом. Голова подрагивала от напряжения мышц, пока он пытался держать её прямо. Его глаза – сплошные белки, не имеющие ни зрачков, ни радужки, - не мигая, вперились в моё лицо. Из глаз исходило синеватое свечение.
- Ты пришла, - глухо прохрипел он".