Сказка - короткий роман

Позвольте задать Вам вопрос: «Что такое сказка?» Как иронически Вы улыбнулись! Кто же не знает: «Сказка ложь! Такого в жизни не бывает! Например: Дракон. Крыльями хлопает, огнём плюётся... »
Ну, и чего замолчали? Шефа, который вчера огнём плевался, час крыльями хлопал, с потрохами сожрать пытался, вспомнили. И из-за чего? Из-за нуля. Ну, пропустили Вы последний ноль в договоре с заказчиком. Вы же его возвратили, лишний ноль в налоговой декларации фирмы проставили!
Сапоги скороходы или ковёр-самолёт! Это теперь обычное дело. Заплатил джину в форме указанную в прейскуранте сумму и несись себе из пункта «А» в пункт «Б», хочешь на колёсах по земле, хочешь на крыльях по воздуху.
Главный герой – дурак? А почему дурак? Потому что все люди, как люди, кто пешком, кто на лошади, а он, ишь, что удумал – то на печи, то на волке поехал, то вообще чёрта оседлал. Впрочем, где здесь ложь? Вполне реальная ситуация. Братья Черепановы, братья Райт, братья Люмьер... одиночек считать вообще замучаешься... Только это не дуростью, жаждой познания, наукой уже давно называется.
И вслух произнести, что умная, профессионально состоявшаяся женщина – это сказка в двадцать первом веке ни один сторонник патриархата не посмеет.
Что же это получается? «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!!!»
Ой, как хочется поверить, что люди услышат, поймут друг друга, и будет мир, а пока сказка, в которой, как гениально отметил В. С. Высоцкий: «...один жираф, влюбился в антилопу».





Художник песню напевая,
Забывшись, музу рисовал,
Всё время тихо вопрошал:
Ты снишься мне, иль ты живая?
Шептала дева тихо: Это сон...
И он молил: Пускай продлится он!

А дева говорила: Мы до гроба,
С тобой враги, мы это знаем оба,
И навсегда назначено судьбой,
Народам враждовать и нам с тобой!
Он отвечал: Я знаю, это сон...
И всё-таки пускай продлится он!

Он очи целовал, уста, ланиты,
От счастья умирал и воскресал,
Ответ её с восторгом принимал,
Он говорил: Пусть это только сон,
И слышал девы стон:
Пускай продлится он...




Даже если ты родился в далёкой жаркой стране на краю пустыни и приехал в Париж в девятнадцать, этот восхитительный город сумеет войти к тебе в сердце, впитаться в кровь ощущением сияющей радости, непрекращающегося праздника, в котором прожита лучшая часть жизни. 
Париж просто так не отпускает! Он дарит восторженной юности весёлые кафе, дружеские пирушки, хорошеньких, умненьких девчонок, преподносит бурлящей молодости красоту и познание своих дворцов и музеев, приправленное острой кисло-сладкой, как вино, взрослой любовью, рассыпает перед зрелостью зелень садов и тихую гладь Сены, как Мефистофель, давая каждому то, чего он хочет в обмен, если не на бессмертную душу, то на всю жизнь... 

Это вместо эпиграфа, а дальше сказка...

Жил был эмир. Так случилось, что было у него семь сестёр, а братьев не было. Родители погибли, когда ему исполнилось тринадцать лет, а тринадцать лет, на Востоке это уже мужчина и он правил страной, следил за финансами, выдал замуж сестёр, и загрустил...
Это понятно - когда молодой, сильный мужчина грустит, это значит, что ему пора жениться.
Выбор у него был невелик, потому что родители выбрали ему жену, дочь ближайшего соседа, очень давно, когда он научился читать и писать, а невеста только родилась.
Ему повезло. Девушка оказалась красивой и доброй, а ведь, поверьте, если родители выбирают жену сыну, бывает совсем иначе. Эмир женился, потом в свою жену влюбился, а потом, как должно быть, у него родились дети.
Для каждого из шести детей эмира была заранее предначертана судьба.
Старшая дочь, родившаяся в положенный срок после свадьбы родителей и ещё две девочки, появившиеся на свет одна за другой, с раннего детства были обещаны в жёны сыновьям соседей, для укрепления семейных связей. А когда после двухлетнего перерыва, так же подряд родились три мальчика, глава семейного бизнеса, имам, представитель семьи перед Аллахом и политик, представитель семьи в парламенте страны, отец был полностью удовлетворён. Все роли распределены, каждый из его детей займёт своё, достойное место под Солнцем. Чего ещё может пожелать уважаемый человек?
И вдруг, когда младшему сыну уже исполнилось пятнадцать лет внепланово, нежданно родился ещё один ребёнок, ещё один мальчик.

Шейх Юсуф бен Дауд родился богатым, очень богатым, потому что тот, кто владеет золотом, должен ещё найти того, кто готов купить бесполезный, мягкий, жёлтый металл, а вот тот, кто владеет чёрным золотом, покупателей искать не станет, его сами найдут.
Нефть, это машина, накручивающая киловатты электроэнергии к печи, в которой медленно всходят булочки к Вашему завтраку, и агрегат, который гонит воду по трубам от далёкой речки до водопроводного крана в Вашей квартире, и автомобиль - друг человека. Нефть сегодня, это кровь любого механизма, это двигатель прогресса и тот, у кого есть нефть, много нефти, никогда не будет нуждаться не в чем...
Мальчик всегда был окружён дворцовой роскошью, любовью и заботой родных и слуг. Все потакали детским капризам, мама и сёстры ублажали, братья учили мужским играм, и только отец иногда с тревогой посматривал на любимого младшего сына, стараясь придумать для него пост или занятие достойное сына эмира. Однако Юсуф, унаследовавший высокий рост и стройность отца, красоту и покладистый характер матери, обласканный женским воспитанием, к огорчению родителя так и не заинтересовался ни финансами или политикой, ни служением в мечети или в армии.
С раннего детства он предпочитал любым другим подаркам кисти и краски, карандаши и альбомы и когда он решил учиться в Париже, родители не возражали.
Почему не позволить младшенькому поиграть в художника, если ему так хочется?
Старшие братья учились в Англии. Уехали восторженными, полными метаний мальчишками, а возвратились взрослые, уравновешенные мужчины, оставившие там, в далёкой стране порывы и необузданные желания юности. И этот поумнеет, вернётся, нужно будет и для него, какой-нибудь бизнес или пост придумать, а пока -    дальше от дома,  меньше хлопот.
В их семье уже много поколений мужчины не зарабатывали хлеб насущный своими руками, и его уделом должно было стать повелевать и представительствовать. Юсуф и сам думал, что едет в Европу на несколько лет, но он выбрал Париж, и его выбрала совсем другая судьба...

Невозможно смотреть спокойно! Лагерь палестинских беженцев. Бессердечные сволочи эти израильтяне!!! Старики, женщины, дети столько лет мучаются, а им плевать!
Юсуф выбрался из бассейна, выключил телевизор, посмотрел на себя в большое, старинное зеркало. Сорок лет. Разве это возраст для здорового, полного сил мужчины, который проснулся в городе мечты на прекрасной реке? Правда жизнь прилично поцарапала его, оставив иронические морщинки в уголках губ, две более глубокие борозды на высоком лбу. Всё это конечно работа Мишель. Она, кажется, восхищалась его красотой и планомерно, как могла эту красоту уничтожала.
Они познакомились в Версале. Юсуф окончил Сорбонну, думая о возвращении домой, уже два года тянул время, не решаясь расстаться с городом, в котором каждый дом, каждая улица, каждый мост, произведение искусства. Он перерос, отбросил всякие «измы», склоняясь к вечным, данным самой природой, классическим канонам, ещё не обрёл свой стиль, блуждая по многочисленным музеям, не помышляя о подражании, искал, по крупицам собирал в чужом своё, делая зарисовки, впитывая воздух истинного мастерства. 
Среди сотен туристов, возбуждённых, торопливых, громко, на разных языках, читающих надписи на табличках, он заметил особенную, не похожую на обычных экскурсантов, девушку.
Она стояла совсем неподвижно, и он сначала подумал, что в экспозицию внесли изменения, потому что в прошлый раз рядом с этим креслом ничего не было, а сейчас поставили женскую фигуру. Пробираясь сквозь суетливую толпу, Юсуф разглядывал необычный среди линялых футболок, тёртых джинсов и матерчатых кепи, наряд - лиловый шифоновый сарафан до самых пят, соломенная шляпка с фиалками и тоненькие изящные гипюровые перчатки…   удивляясь, что музейные работники допустили непростительную ошибку. Такой экспонат в одежде начала ХХ века, был бы вполне уместен в музее Орсэй, а отнюдь не в этом будуаре. Юсуф уже протянул руку, чтобы потихоньку потрогать материал, шифон выглядел совсем новым и понял свою ошибку. Из-под длинных ресниц, на него взглянули живые, фиалково-синие, прекрасные глаза и снова прилипли к картине Веронезе «Елизар и Ребекка». Загадочная незнакомка восторженно смотрела на картину, а он не мог оторвать восхищённого взгляда от белой, с чуть заметным румянцем на щеках, кожи, красивого лица в раме роскошных, каштановых волос. Небольшой, почти правильной формы, носик, задорно вздёрнут, красные губки сложены в капризный бантик.
Они ходили по залам и Юсуф, как заправский чичероне рассказывал о картинах, гуляли по Версальскому парку, рассматривая фонтаны и скульптуру, и он уговорил её покататься в открытой пролётке. Тоненькая, изящная девушка в длинном, открытом наряде, была просто создана для старинного транспорта запряжённого красивой каурой лошадкой.
Он влюбился! Даже не влюбился, пришёл в восторг, с первого взгляда пленённый её красотой, её утончённым изяществом, редким для девушки, ещё не оконченным, образованием искусствоведа, помноженным на хороший вкус, не заметил, как на короткий миг алчно блеснули прекрасные глаза из-под длинных ресниц, когда он, расплачиваясь с кучером, достал плотно набитый франками кошелёк.
А потом... потом он уже ничего не видел, кроме синих взглядов, ничего не слышал, кроме чуть, чуть слишком восторженных дифирамбов:
• Ты такой красивый! Ты такой талантливый!
Через двадцать месяцев, полных нежностью и муками неудовлетворённого желания, капризами недотроги и редкими, как цвет кактуса, выпрошенными, заслуженными, сорванными поцелуями, они поженились, подписали брачный контракт и для него, уже конечно не первый, но первый с ней, сладкий, выстраданный миг обладания любимой, стал наградой, искуплением за другие, душевные муки.   
Воспитанный в строгих религиозных традициях, Юсуф не мог считать законным брак, не освещённый Законом. Однако он не посмел предложить Мишель принять ислам, где-то в глубине души, на уровне подсознания, понимая, что, сделав сегодня так, как хочет он, она, не по злому умыслу, не задумываясь, ради удобства или удовольствия, нарушит всё, что сможет завтра.
И всё-таки он был счастлив. За полгода Мишель полностью изменила его беззаботную и безалаберную, холостяцкую жизнь в маленькой квартирке под одной из крыш Монмартра, наполнив её приятными хлопотами по благоустройству, огромным счастьем потакать милым капризам любимой. Если бы она и дальше занималась усовершенствованием быта...
Он оторвался от приятных воспоминаний о первых месяцах семейной жизни, потому что дальше было нечто, что могло испортить настроение, а ему сегодня необходимо быть в форме.
Юсуф вёл, в общем-то, светскую жизнь, но всё-таки никогда не прерывал связи с мусульманской общиной Парижа, с удовольствием делал существенные пожертвования, принимал участия в различных мероприятиях, и сегодня его попросили председательствовать на пресс-конференции. Этот закон Министерства образования, запрещающий учащимся ношение религиозной одежды в светских учебных заведениях, всколыхнул, возмутил всех.
Это же просто недопустимо в свободной, демократической стране! В конце концов, кому какое дело, что носят девушки, соблюдающие традиции своего народа! Кому, какое дело, во что одет человек???

В зале уже было полно народа. Молодцы господа имамы, журналистов со всего города согнали. Посмотрим господа министры, как вы на обвинение в ущемлении прав человека среагируете.
Юсуф удобно устроился в кресле, в самом центре стола, за табличкой с его фамилией, и тут же заметил странную особу, медленно движущуюся по залу.
Девчонка лет двадцати - двадцати двух, плыла по проходу между кресел, целуясь с каждым, кто попадался на её пути. Длинные, завитые в крутые локоны, ярко-рыжие волосы, разлетаются в стороны от резких движений головы, в одной руке диктофон, а вторая, наверное, скоро отвалится от взаимных пожатий, похлопываний по плечам, объятий, щёки горят от возбуждения, большой, чувственный рот постоянно меняет форму, выкрикивая приветствия, оглашая зал смехом.
А это уже просто наглость!!! Мы все расходы по конференции оплатили, а она на весь зал,
• Слышали! Вчера в Иерусалиме исламист-смертник в автобусе взорвался. Двадцать человек погибли, больше пятидесяти раненых... Подонок!!!
Мусульманин возмутился, а проснувшийся художник, пожалел, что не рисует карикатур. Вот она пресса, во всей своей красе, наглая, импульсивная, несдержанная, развращённая, - он хотел подумать, - продажная, - но девчонка уже подошла к столу, нагло посмотрела ему в глаза, и стало как-то не по себе. Юсуфу показалось, что он не раздет, душевно обнажён, не девичьим, спокойным, изучающим взглядом.
Он давно привык к заинтересованным взорам женщин, но это было совсем другое. Не призывно-кокетливое разглядывание понравившегося мужчины, оценка противника перед дуэлью. Пытаясь разобраться в непонятно-неприятных ощущениях, он первым отвёл взгляд, уставился на стол, на котором, её руки ловко раздвигали чужую аппаратуру, устраивая в самом центре свой диктофон. Это не первая пресс-конференция, в которой он участвует. Юсуф прекрасно знает, какой скандал могут затеять журналисты из-за сдвинутого микрофона, но вот чудо, ни один из коллег слова не сказал зарвавшейся девчонке.
Мулла Шихиди, положил руку на его локоть, требуя внимания, прошептал:
• Видел! Одна из самых опасных! Мадам Беккер, феминистка – сионистка!
• Где? – не понял Юсуф:
• Вот эта рыжая! – религиозный деятель передёрнулся от отвращения, - В прошлом году замуж вышла, а фамилию свою еврейскую не сменила. Она нам год назад пятью вопросами всю прессу по антиамериканской демонстрации перепортила!
• В данном случае евреи наши союзники, - вслух подумал Юсуф, - Они за свои кипы не хуже нашего дерутся!
• Только не эта! Вот если бы ты выступал за права женщин носить мужское нижнее бельё и служить в морском десанте, - хохотнул мулла, - она была бы самым преданным твоим союзником.
• Она что дура!
• К сожалению далеко не дура. Просто мы мусульмане, враги Израиля, попирающие права женщин, её злейшие враги. 
Мулла Шихиди человек умный, за минуту всё объяснит, по полочкам разложит, только один вопрос и остался: Кто же эту безумную в жёны взял? – но спрашивать, уже нет времени, конференция началась.
Всё шло просто прекрасно, по заранее намеченному плану. Журналисты моментально заглотнули наживку о правах человека, одно из которых носить любую выбранную этим человеком одежду, размусоливая тему на все лады, от обезличивающих одинаковых чёрных костюмов и белых рубах государственных служащих, до прав нудистов, разгуливать по улицам нагишом.
Устроители уже довольно переглядывались, а Юсуф размышлял о том, что пора плавно заканчивать диалог с прессой, когда во втором ряду взметнулась копна рыжих волос.

Мадам Беккер начала с комплемента:
• У Вас очень красивые волосы шейх! Вы о них видимо хорошо заботитесь!
Зал оживился в ожидании весёленького развлечения, и тут же последовал вопрос,
• Ваша жена носит хиджаб?
• Да! – соврал он, не желая давать разъяснения о своём семейном положении, и тут же пожалел об этом, потому что мадам неодобрительно покачала головой:
• Что же Вы свою жену не научили за причёской ухаживать?
По рядам пошли смешки, перешёптывания и Юсуф, не придумав оригинального ответа, способного перетянуть симпатии журналистской братии на его сторону, зло прошипел:
• Что Вы себе позволяете!!! – только подливая этим, масло в огонь.
Она довольно улыбнулась:
• Только сделать вывод! За последние полчаса Вы одиннадцать раз произнесли слово «хиджаб», значит, для Вас очень важно, чтобы Ваши женщины могли скрыть что-то под своими платками!
• Глупости! – он окончательно вышел из себя, повысил голос, - Это религиозная традиция! Женщина не должна услаждать взгляды чужого мужчины своей красотой, вызывать у него недостойные мысли!!!
• Уважаемый шейх, - вкрадчиво произнесла журналистка, - Вы уже почти час услаждаете мой взор своими прекрасными глазами, своей очаровательной, белозубой улыбкой, просто вызывающей красотой лица и тела, но я нормальный, современный человек с неподверженной извращениям психикой, и поэтому не стану требовать, чтобы Вы прикрыли свои прелести паранджёй. Я могу поклясться, что они не вызвали у меня ни одной недостойной мысли.
Стараясь перекричать хохот, растерявшийся  мулла Шихиди, гневно заорал,
• Наша традиция запрещает женщине, а не мужчине показывать себя!!! Женщине предписывается скромность, целомудрие, подчинение воле мужа!!!
• Всё понятно! – мадам Беккер на лету поймала брошенную в неё бомбу и вернула устроителям конференции, - Вы поняли коллеги, о каких правах человека идёт речь!!! А ведь женщина тоже человек, хотя некоторые, - поклон в сторону стола, –  считают, что более низкого качества.
Она совсем по-детски улыбнулась, демонстрируя симпатичные ямочки на круглых щеках, и закончила очередной шуточкой, окончательно срывая конференцию:
• Я только сейчас поняла, сколько недостойных мыслей могут вызвать у вас господа, мои открытые локти, моё неприкрытое лицо и главное не закрывающийся рот, поэтому я ухожу, чтобы не вводить вас в грех. 
Предоставив религиозным деятелям, возможность вдоволь осыпать проклятьями журналистку, за десять минут испортившую, так хорошо начавшуюся конференцию, Юсуф вышел на улицу. Он был просто взбешён. Дело не в деньгах! Отец и братья с удовольствием подкинут в десять раз больше на такое Богоугодное мероприятие и его графика, в последнее время, хорошо продаётся, но месяц подготовки. Он вложил столько сил, свои мысли в эту конференцию и такой провал из-за какой-то наглой девчонки.
Она стояла на верхней ступени широкой лестницы и её беззаботный хохот в комплекте с ритуалом прощания, который отличался от приветствий только тем, что она стояла на месте, а коллеги подходили приложиться к щёчке, окончательно вывели его из себя.
Проходя мимо, он не удержался, прошипел:
• Вы настолько развращены, что Вас возмущает сама мысль о целомудрии и скромности!
Она резко повернулась к нему, с вызовом посмотрела в глаза.
Они целую минуту мерили друг друга отнюдь нелицеприятными взглядами, потом в её серых глазах заискрились шкодливые чёртики:
• Это как посмотреть на проблему, - ехидно пропела она, - Для меня и моих друзей, поцелуй при встрече и прощании, совсем безобидная не религиозная традиция!
Она подошла совсем близко, встала на цыпочки, на мгновение прижалась к нему, обвила руками его шею, поцеловала не в щеку, на, совсем короткий миг, как ребёнок, заблудившийся в поисках груди, сладко, нежно вобрала его губы и тут же отстранилась:
• А для Вас, удар по целомудрию и скромности. Возникает вопрос, кто несёт в себе зерно разврата Вы или я? 
Кто-то засмеялся, кто-то закричал:
• Бекки! – и она побежала к машине.
Юсуф не мог сдвинуться с места. Он стоял и смотрел ей вслед, боясь расплескать, наполняющую его сладость, не имея сил даже на то, чтобы уверить себя, что это яд...
 
Посмотри, как они камни в живых людей бросают! Интифада! Мусульманский бандитизм!!! А просвещённый мир осуждает и гуманитарную помощь им посылает!
Она выключила телевизор, уселась за стол:
• Права их ущемляют! Женщин в гаремах держать и камни в людей бросать! А этот шейх, - засмеялась, - ноготки отполированы, как у девицы и перстенёк на мизинчике. Не давал бы им деньги на бомбы, на каждый пальчик бы колечко себе купил.
• Ну, и чего ты в него вцепилась? – захохотал Анри, - Красивый мужик, умница, как правами человека публику завёл, пока ты ему всю обедню не испортила.
• Ненавижу этих красавчиков! – пробурчала Ребекка, - Представляю, скольким женщинам эта смазливая физиономия жизнь испортила!
• Ты несправедлива! – законный супруг встал, прошёлся по гостиной, - Он известный художник, отличный иллюстратор. Если бы он... – Анри сделал неопределённый жест, - наша братия давно бы во всех подробностях расписала... Кстати! Ты новый трёхтомник Дюма видела? Очень хорошая графика. Правда все дамы, включая Миледи, одеты по самые уши, а Вы, Бекки, настолько развращены, - он опять захохотал, - что Вас возмущает сама мысль о целомудрии и скромности!
• Очень смешно!!! -  от возмущения Ребекка даже топнула ножкой, - Я понимаю эти адепты - «скромность, целомудрие». Они, как бухгалтеры учёт хиджабов ведут, за каждую, всё равно как, добытую, душу от верховного командования деньги получают! А этот праведник куда лезет? О мужчинах ни слова! Хиджаб!!! Хиджаб!!! Если женщина не закутана по самые брови, значит развратная. Блудница! Гулящая! Продажная! Что-то я не помню, чтобы вы своего брата такими эпитетами награждали!!!
• Ну, почему? – Анри на минуту задумался, - ловелас, альфонс...
• Ловелас – герой любовник от английского романиста Ричардсона, а Альфонс это вообще имя!!! – она иронически улыбнулась, - Вы, наверное, знаете, что французский писатель Доде, был Альфонсом!
• Ладно! Тебя не переспоришь... – он, совсем целомудренно, приложился к красной от возмущения щёчке, - Иди спать. Я ещё поработаю... – когда она уже подходила к двери, вспомнил, - Я думал, он с лестницы упадёт, когда ты его на глазах у всех поцеловала!
• Такой не упадёт!!! – прошипела Ребекка и громко хлопнула дверью.
Уже лёжа в постели, она почувствовала на губах, прохладно-свежий, мятный вкус твёрдых губ, чуть щекочущее, приятное прикосновение мягких усов, прошептала:
• Такой не упадёт!!! – и мгновенно уснула.

Небо за окном из чёрного стало серым, потом бледно розовым. Впервые в жизни бессонница.
Может быть это первый звонок, первый знак надвигающейся старости? – Юсуф перевернулся на другой бок, подложил руку под голову, - Глупости! Просто эта конференция вывела из равновесия... Конференция... Конференция... Конечно, обидно! Столько времени, сил, денег, и всё впустую, и из-за чего, из-за кого! Из-за какой-то рыжей девчонки! – он прикрыл глаза, представил себе эту наглую, распущенную мерзавку.
Маленькая, совсем не истощённая, одета, как мальчишка, а причёска...
Если бы один из этих сумасшедших парикмахеров, мастерящих причёски для конкурсов, сумел искусственно соорудить это рвущееся в стороны, так естественно колышущееся, взметающееся вверх, яркое, играющее на Солнце всеми оттенками от бело-золотого до медного тёмно-красного цвета, это назвали бы одним словом «Пожар».
И вообще отнюдь не красавица. Довольно большой для женщины лоб, как белая фарфоровая тарелка на подставке из двух, никогда не знавших пинцета, вопросительно-приподнятых, не узких бровей.
• Глаза, две серебристо-серых половинки Луны, ресниц прекрасным, рыжим светом оттенённых. Семитский, маленький, как клювик птичий, нос, весь в детских, мелких метинах веснушек... - это Юсуф сказал вслух и понял, что это стихи, - Точно признак старческого слабоумия!
Последний раз он писал стихи в шестнадцать лет, ещё дома, когда влюбился в младшую сестру жены старшего брата. Попытался вспомнить когда-то такое желанное, такое милое лицо и не смог.
Как наплывающий на предыдущий кадр, в фильме, в рамке цветастого девичьего платка, проступил сочный, хохочущий рот, губы то удивлённо приоткрыты, то задумчиво сложены, как будто в ожидании поцелуя.   
По всему телу прошла дрожь, больно отдаваясь в напряжённых нервах. 

Час в бассейне, контрастный душ, вкусный завтрак с обязательной утренней чашечкой крепкого, ароматного кофе и утренней газетой.
Опять по машине направленный удар ракетой. Старик-имам, уважаемый человек и пять охранников. Они же так всех палестинских лидеров перебьют. Сволочи!!!    
Спускаясь по лесенкам в мастерскую, он как всегда, как каждое утро за последние три года, подумал: Нужно приказать, чтобы сняли портрет Мишель.
Этот портрет он написал, когда они были так счастливы.
Вместо свадебного путешествия, сразу после подписания брачного контракта, Мишель уговорила его купить этот трёхэтажный особнячок под необычной, состоящей, как бы из трёх пирамидок, крышей. Чердак - три просторных помещения, одно чуть повыше и два по бокам соединенные арками и лесенками на четыре ступени, Юсуф оборудовал под мастерские, подсмотрев пирамиды Лувра китайца архитектора Ео Мин Пея, покрыл скаты крыш стеклянными плитами. В центральном зале разместилась библиотека, с книжными шкафами, огромным письменным столом и удобным, глубоким креслом в стиле ампир. Справа склад-архив со стеллажами для хранения эскизов и зарисовок, листов линолеума – неоконченных гравюр и необходимых для работы принадлежностей. Здесь же стоял мягкий диван, на котором Юсуф любил полежать, закинув руки за голову, продумывая, представляя будущую иллюстрацию. Слева собственно мастерская, обычная мастерская художника-графика с мольбертами и столами, кистями и красками, карандашами и бумагой, специальными, похожими на операционные ножами и ножичками для гравёрных работ.
Эти три помещения он быстро и просто оборудовал для себя, а три этажа со старыми обоями, повреждённой лепниной и старинной, довольно ветхой, мебелью, предоставил в полное распоряжение молодой супруге.
Дочь адвоката, не обременённая аристократичными предками, забросила диплом искусствоведа на дальнюю полку, одержимая идеей создания «дворянского гнезда» четыре года моталась по аукционам и распродажам, скупая антикварные безделушки, шандалы, гобелены и панели. Она сама нанимала мастеров, возила мебель в мастерские для реставрации, заказывала парчовые портьеры с кистями, подбирала новые ковры под старину и зеркала в старинных рамах. Уезжая и возвращаясь, следя за работой мастеров, она по двадцать раз в день забегала в мастерскую, рассказать, похвастаться покупкой, попросить денег. В одно из таких посещений, Мишель уговорила Юсуфа украсить дом, портретами реальных родственников, обрядив их в костюмы эпохи ренессанса. Он был тогда занят, иллюстрациями для полного собрания сочинений Виктора Гюго, но чего не сделаешь ради любимой...
По настоянию супруги он попробовал писать портреты своих родных, но в чужой, иностранной одежде с рюшами и кружевами все они выглядели неестественно, фальшиво.  Только, если уж Мишель что-то задумала, отговорить её очень сложно.
Постепенно, отремонтированные комнаты, украсились одиночными и групповыми портретами её родственников и его французских друзей, одетых в парчу и бархат.
Вся эта халтура, выполненная маслом на скорую руку, по старым фотографиям давно перекочевала в подвал. Остался групповой портрет однокашников, в который он постарался вложить всю свою преданность друзьям по «Альма Матер» и её портрет...
Мишель вернулась с очередной «охоты» в прекрасном настроении. Совершенно случайно, она наткнулась на набережной Сены, на маленькое ателье по пошиву театральных костюмов и сразу купила несколько платьев. Она совсем бесшумно впорхнула в мастерскую в новом старинном наряде, он, увидев её отражение в зеркале, так и нарисовал, как грёзу, как отраженную в волшебном зеркале прекрасную мечту.   
За один день, нет в один миг, любимая работа превратилась в страшное напоминание, от которого никак не избавиться... 
Он сказал себе:
• Стоп! Ещё одно слово и сердце наполнится слезами, отвращением к жизни, к работе...

В редакции всё, как всегда - тишь, гладь, просто благодать. Палата для буйно помешанных в сумасшедшем доме за полчаса до очередной успокаивающей инъекции.
И конечно все уже всё знают...
• Ты молодец Бекки!
• Шеф доволен, что против правительства писать не придётся!
• Ну, ты его умыла!!!
• И чего ты к мужику привязалась? У него через две недели в субботу выставка. Хочешь со мной пойти?
Это Жан! Противный тип из отдела светских новостей. Говорит, а лапу свою липкую уже пониже спины пристроил. Тихенько, не акцентируя внимания коллег, но со всей силы, по наглой лапе, и громко, чтобы все слышали:
• Не хочу с тобой на выставку! Мы с Анри по субботам к морю ездим!
Вот сволочь!
• И охота тебе с этим... возиться?
А теперь совсем тихо. Анри услышит, точно будет скандал. Ему сейчас только драки в редакции не хватает. Хозяин, классная дама в джинсах, и так на него зуб имеет.
• Пожалуйста, Жан, оставь меня в покое. Ты мне не нравишься. Мы с тобой уже двадцать раз этот вопрос обсудили.
Обиделся, отошёл, ну и прекрасно. Ненавижу мужчин, которые в совсем простую истину - Ты мне не нравишься, - поверить не могут. Это как же так, он меня своим вниманием осчастливил, а я не рада!
Всё! Нужно работать. Отчёт почти готов, но Анри посоветовал немножко о правах женщин убрать, о законности требований министерства добавить. Так и сделаем. О правах женщин: «Как верно отметила одна из наших коллег...» - минимум два журнала и одна газета напишут.
Ребекка уселась за стол, вставила в компьютер дискету, механически добавляя подсказанные мужем утром в машине фразы.
Анри умница! Точно знает, чего шеф хочет. Ему бы ещё свой характер попридержать, вообще никаких бы проблем не было...
Она вспомнила, как, поступив в университет, сразу принесла в редакцию первую статью о жизни студентов. Никто, включая этого Жана, не только читать опус, посмотреть на автора, не пожелал, а Анри пожалел, подсказал, помог.
Он очень хороший, добрый, честный, талантливый,  только вот... но это никак не изменишь...
Она допечатала, стала перечитывать текст, представив себе вчерашнего оппонента, удовлетворённо хмыкнула: Самодовольный тип! Так голову держит, как будто корону уронить боится! Я султан турецкий, славный рыбий жир! Умный, красивый и язык у него, где нужно подвешен и всё-таки я с ним расправилась. Вот только целовать его не нужно было...  Почему? Так! Без объяснений... Просто ночью какая-то чушь приснилась, как в четырнадцать лет. По полям, как пчела летала, губами с цветов мяты нектар собирала...  Всё!!! Больше ничего не помню! Пора к редактору, статью сдавать...    

Для каждого художника выставка, в экспозицию которой включена хотя бы одна его работа уже событие, а уж персональная выставка и не где-нибудь, не в какой-нибудь частной галерее, в выставочных залах Центра имени Жоржа Помпиду это не просто событие - признание.
Юсуф приехал учиться в Сорбонну, совсем не планируя, не ожидая, что иллюстрации, гравюра, графика станут делом его жизни. Он, уже почти двадцать лет, как одержимый работает не ради денег, не ради славы. Может быть, ради запаха красок в мастерской и натирающего плечо ремня от мольберта, ночей украденных у сна и любви и дней тяжкого, бесплодного труда, ради тонн перепорченной бумаги и килограммов источенных карандашей, разочарований и отчаяния, когда хочется всё бросить и бежать, куда глаза глядят? А, может быть, ради слов: «Иллюстрации художника ...» - на первой странице  книги, или ради такой большой выставки, которая, если повезёт, бывает два, ну, три раза в жизни?   
Подбирая иллюстрации, он несколько дней спорил сам с собой, и всё-таки решил, что личные переживания и работа, разные вещи.
«Собор Парижской Богоматери». Из всего собрания сочинений Гюго иллюстрации именно к этой книге вызвали больше всего споров и хвалебных откликов. Как всегда намекали на то, что его героини слишком строго одеты, что Эсмеральда вряд ли носила столь закрытые наряды, и всё-таки хвалили...
Мишель тогда капризно надула губки:
• Цыганка? Фи! Я не буду позировать! Вот когда ты будешь иллюстрировать «Графиню де Монсоро» или «Королеву Морго»... – и он подсматривал, любуясь её изящными позами, её очаровательным личиком, а потом, по памяти, делал эскизы, чуть, чуть отходя от стопроцентного сходства специально, чтобы не разозлить любимую.
И всё-таки его Эсмеральда слишком похожа на оригинал, и это всё ещё мучительно больно, даже не потому, что, декорировав дом в стиле ХVII века, она вообразила, что такому жилищу соответствует принц крови, флиртующий на глазах у несчастной жены со всем, что колышет бёдрами под шелест юбок. Она ревновала его к жёнам издателей и любовницам коллег, к журналисткам и служащим салонов торгующих картинами, к молоденьким горничным и стареющим светским львицам, с присущей ей скрупулёзностью, разрабатывала сюжет предполагаемого романа и устраивала истерику пополам со скандалом. Потом очередная претендентка на роль любовницы по каким-то причинам отпадала, и они мирились. Он прощал ей всё и подозрения в неверности, и скандалы, и истерики. Все эти десять лет он, как чудо нёс свою влюблённость, свою любовь к ней, пока она не сделала то, чего он не смог простить...

В пятницу вечером пошёл дождь. Первый, ещё тёплый, летний, но уже затяжной дождь-напоминание «Скоро осень». Всю ночь он выстукивал по асфальту, как каблучки парижанок, как загулявший мсье, смущённо, тихонько стучал в стёкла, прося впустить в дом, и с утра в низком, сером небе, пугая, повисла откровенная, мокрая угроза «Я скоро вернусь».
Они не поехали к морю, почти до обеда провалялись в своих постелях, наслаждаясь бездельем. Потом она приготовила поздний завтрак - ранний обед, он, как всегда с блеском, исполнил праздничный ритуал, медленно, с достоинством, сварил, вместо ежедневной растворимой бурды, кофе по-турецки, и они, грея руками, фарфоровые чашки из праздничного сервиза, два часа протрепались так ни о чем. В конце беседы как всегда подошли к положению на Ближнем Востоке и международному терроризму:
Скоты! Сами прячутся. Двух своих девчонок бомбами обвязали, на Иерусалимский базар взорваться послали. Ни своих, ни чужих не жалеют! Герои! За женские спины прячутся...
Часы в кабинете, брякнули три раза и он начал собираться.
Она спросила:
• Ты уверен, что потом тебе не будет хуже? – он пробурчал что-то невразумительное, поцеловал её в лоб:
• До завтра! Я, как всегда...
• Только драки не устраивай, как всегда...  – попросила она.
Анри отрицательно помотал головой, и дверь захлопнулась...
Побродив по квартире, Бекки посмотрела в окно, и ей вдруг захотелось «надеть синее» и погулять под дождём.
Повседневная одежда должно быть практичной, удобной, неброской, но у каждой девушки обязательно должен быть хотя бы один праздничный наряд, нежный, как весеннее парижское небо, приятный на ощупь, как морская вода в тихой лагуне, яркой, как утренняя звезда, красивый, переливающийся, синий-синий...
Она достала костюм-двойку из тяжёлого шёлка: «маленькое», совсем коротенькое платьице без рукавов и воротника и почти до пола пиджак - не пиджак, плащ - не плащ, длинное, с рукавами, круглым воротничком и тесёмочками вместо пуговок. Туфельки на каблуках, взгляд в зеркало: Независимо приподнять подбородок...
Ребекка шла никуда, просто гуляла по улицам то, открывая синий нарядный зонтик, то, закрывая, подставляя лицо дождевым каплям. Капельки падали на лицо, щекотно ползли по шее, она улыбалась дождю, весело смотрела по сторонам, как ребёнок на прогулке, боялась пропустить что-нибудь интересное.
Возле центра Помпиду висела афиша, на которой было написано большими буквами: «Графика. Иллюстрации...».
Подумала: Анри и Жан его иллюстрации хвалят! Час до закрытия, дождь, все уже разошлись... - и толкнула дверь. 

Презентация давно закончилась. Шампанское выпито. Что-то, записав в блокноты, разбежались журналисты; похвалив и пожурив в глаза, посплетничав за глаза, степенно удалились коллеги, критики, издатели; разошлись посетители.
Не понимая, зачем, Юсуф одиноко бродил по залам, собираясь и всё-таки не решаясь уйти домой.
У самой двери мелькнуло что-то рыжее на синем, как бабочка, присевшая на цветок, и он неторопливо пошёл на яркий цвет среди чёрно-белой графики, на серых, специально нейтрально окрашенных стенах.
В отсутствии зрителей, она утратила бесшабашную наглость, опустила глаза, улыбнулась смущённо, чуть виновато:
• Добрый вечер, - и он все эти две недели подсознательно аккумулировавший злость на неё, улыбнулся в ответ.
Как почётный эскорт, он молча шёл за нею вдоль белых с чёрным рисунком листов. Ей не нужен был экскурсовод, она даже не смотрела на таблички.
Он любил работать с классикой, и она совсем буднично, как о старых знакомых, тихо сообщала ему своё мнение:
• Джульетта совсем девочка, но какая красавица! Только чуть, чуть холодна...
• Ромео... Тибальд... Вы его не любите? У Вас он сволочь...
• Гамлет слишком злой... а он не злой, просто столько сразу свалилось... Отец, мать, дядя... он растерялся...
• Офелия! Как Вы... что она безумна...
• Бедный Лир...
• Ой, Гаргантюа!!! – засмеялась, - Какой смешной! Вам очень хорошо толстяки удаются!   
• Аббат Прево...
• Эдмон Дантес угловат, он должен быть лучше скроен, а Аббат Фариа, очень хорош... О! Граф Монте-Кристо. Вот это то, что нужно! – иронически улыбнулась, не спросила, проинформировала, - Вы перед зеркалом писали...
• Мадам Бовари, сладкая женщина...
Следуя за ней, он пытался сообразить: Зачем? Это ведь не входит в его обязанности и она, кажется, совсем не нуждается в собеседнике. Он подумал, что, гуляя по залам одна, она бы точно также делилась сама с собой информацией, она из тех редких счастливцев, которых не страшит одиночество, им в обществе самих себя никогда не скучно...
Они перешли в следующий зал:
• Жан Вальжан – Жан Габен, это правильно лучше не придумаешь!
• Козетта... Гаврош...  - она остановилась, прошептала:
• Квазимодо... это гениально... он так восхитительно прекрасен в своём уродстве... – задумчиво, молча прошла мимо нескольких листов, опять остановилась, посмотрела на портрет Эсмеральды, на него, снова на портрет:
• Вы её до сих пор любите? – он болезненно скривился, отрицательно повёл головой, промолчал и, она, не дождавшись ответа, сообщила, - Ей нравится ломать людей... 
Она повернулась, посмотрела ему в глаза, протянула руку к его лицу, собираясь пожалеть, погладить, когда он поймал эту руку, притянул к своим губам, целуя в ладонь, подняла вторую руку, и оказалась в его объятья, зарылась пальчиками в мягкие тёмные волосы, подставляя губы.
Сжав её лицо, трясущимися руками, он долго, медленно ласкал, нежно целуя её глаза, щёки, рот, потом приказал:
• Пошли! - и они оказались на серой, пропитанной, мелкими, висящими в воздухе, каплями, улице...

В любом другом городе мира, это, наверное, было бы невозможно. По мокрым аллеям и проспектам, высокий смуглый мужчина в смокинге и бабочке, вёл как ребёнка, за руку, рыжую девушку, в чём-то синем, шёлковом, летящем от свежего ветерка. Они останавливались на перекрёстках, возле светофоров, под деревьями и балконами и он, прижав её к первой попавшейся опоре, жадно, страстно целовал её губы, мял и разглаживал руками синий шёлк, на глазах у прохожих, у скучающих старушек, с утра прилипших слезящимся взглядом, к слезящемуся окошку на улицу, у всего Парижа.
В другом городе кто-то бы рассмеялся вслед, кинул скабрёзную шутку, ехидное замечание, а парижане только тихо улыбались, отвернувшись, чтобы не сглазить, проходили мимо, опасаясь спугнуть любовь...
Горожане точно знают, как пройти пешком от центра Помпиду к трёхэтажному особнячку под крышей из трёх пирамидок на Елисейских полях, а эти двое забыли, не представляя себе, куда идут.
Она забыла, что не помнить его имени, он забыл, что не знает, как её зовут, забыл, что в субботу у прислуги выходной. Он просто забыл, что в доме есть прислуга, когда, как синие цветы, срывал синий шёлк одежды, укладывал её в гостиной на пушистый ковёр, у ещё сохранившего тепло, вчера затопленного, чтобы прогнать тоску, камина.
Его память ушла от обыденной поверхности, как маркшейдер, закапываясь в глубины подсознания, вытаскивая алмазы, казалось неведомых ему, когда-то давно случайно подсмотренных, осуждённых и напрочь забытых, отнюдь не скромных, не целомудренных ласк, от которых она стонала и выгибалась ещё задолго до того, как он почувствовал и, не успев понять, сильно, мощно преодолел совсем тонкое, нежное препятствие, причиняя ей боль...

Подняв её на руки, чтобы перенести на диван он увидел кровь на ковре, вспомнил, удивлённо поднял бровь:
• Ты ведь замужем?! – она истолковала его вопрос по-своему, засмеялась:
• В такой ситуации, мой законный супруг скорее будет ревновать Вас. Он отметил Вашу красоту, хотя ему обычно нравятся блондины...
• Но зачем же ты... – он не договорил, смутился, подумал, что лезет в чужую жизнь, но она пояснила:
• Анри научил меня работать, помог стать репортёром, и когда у него были проблемы... но это долгая история...
Юсуф устроился на полу, положил локоть на диван, играя её пальчиками, попросил:
• Расскажи... - и она лукаво улыбнулась:
• Анри воспитан родителями, - чуть повысила голос, поддразнивая, - в целомудрии и скромности. Ему так хорошо, но он считает, что это нехорошо, мучается угрызениями совести, но не хочет или не может ничего изменить и из-за этого, видимо для разрядки, напивается, устраивает драки...
Ребекка снова улыбнулась, но совсем иначе, нежно. От этой улыбки Юсуфу, почему-то стало больно, и он вложил слишком много иронии в свой вопрос:
• А ты считаешь, что это хорошо?
Она подняла голову, решительно сверкнула глазами:
• Я считаю, что это никого не касается!!! Это его проблема!
• Но ты же его жена!!!
• Жена!!! – она затряслась от хохота и он, не в силах сдержаться, сжал, потянул её к себе на пол. Она послушно сползла с дивана, прижалась, потом чуть отстранилась, - Вы хотели узнать, так слушайте! Шеф, если не любит Анри, то уважает за профессионализм и хорошую хватку, а хозяин, человек с высокой моралью не любит, после каждого скандала уволить хочет. Тогда в воздухе так увольнением запахло, как в аду серой. Шеф уже Анри предупредил, что хозяин едет с ним разбираться, а я сижу, ничего придумать не могу. Вы же художник, представьте себе! - она прикрыла ему глаза ладошкой, - Хозяин входит, все замолкают, Анри, красный, опустив голову, поднимается из-за стола, и я вдруг понимаю, что нужно сказать что-нибудь такое, от чего все обалдеют, вскакиваю, и прямо к хозяину:
• Поздравьте нас! Мы с Арни решили пожениться!!!
• Но зачем? – Юсуф улыбнулся:
• От отчаяния. Ничего умнее придумать не могла... – она произнесла это совсем буднично, без всякой позы, видимо представила лицо хозяина, опять захохотала, он опять обнял, осыпая поцелуями, и они опять заболели амнезией, забыв обо всём.
Утром они долго прощались, отрываясь и снова прилипая, друг к другу губами, потом вышли на улицу и стояли возле двери, молча, крепко обнявшись, чтобы не упасть потому, что ноги тряслись от возбуждения, головы кружились от бессонной ночи.
Подъехало «Такси» и, усаживая её в машину, он спросил:
• Когда мы встретимся? – она грустно улыбнулась, отрицательно повела головой:
• Мы с Вами, слишком большая проблема друг для друга... 

Большая проблема... большая проблема... такая большая проблема, что не охватить, не сформулировать... - Юсуф сидел в мастерской, обхватив голову руками, - Она права!
Он думал «она», так и не спросил, как её зовут. Кто-то кричал «Бекки», но это, наверное, кличка от фамилии. А мадам Беккер, после  такой ночи...
От воспоминаний всё тело свело сладкой болью. Такого с ним ещё не было никогда. Правда она, кажется, и утром говорила «Вы»... С ума можно сойти... или они вчера уже сошли с ума, потому что, как иначе объяснить то, что случилось...
Для того чтобы как-то выйти из этого ненормального состояния, он взял карандаш, стал писать на бумаге римские цифры в виньетках с завитками, формулируя проблемы:
1. Она младше лет на двадцать! Нет, просто выглядит моложе... окончила университет... работает... Пятнадцать? Тринадцать? Всё равно много...
2. Она замужем! И хотя непонятно, можно ли рассматривать, как брак этот странный фарс, всё это очень точно характеризует неординарную, эксцентричную натуру, склонную к принятию необдуманных решений...
Может и вчера, бросилась в очередное приключение? Нет!!! Он был уверен, что вначале они оба просто потеряли голову, а потом она смущалась, и ему пришлось постараться, преодолевая её скованность...
3. Она еврейка! Евреи враги его народа, его враги и это ощущается даже здесь в городе-космополите Париже.
По просьбе руководства мусульманской общины, он несколько раз выступал по этому вопросу в печати, на телевиденье и, готовясь, просмотрел, выданные муллой Шахиди, книги одного из идеологов сионизма писателя Зеева Жаботинского, а роман «Самсон Назарей», заинтересовавшись, даже прочёл целиком. Герой романа считал, что в этом нет греха, а он, Юсуф, после развода с Мишель, поклялся себе, что не будет больше никогда «разливать свою воду по чужим колодцам».
Но вчера... вчера, - он опять сжал голову руками. Вчера он был уверен, что это его колодец, единственный колодец, который может утолить его жажду...

Анри уже давно был дома, даже кофе успел сварить, но не спросил: Где ты была? – с тревогой посмотрел в заплаканные глаза:
• Что случилось?
• Я синий зонтик потеряла... – горестно сообщила Ребекка, он покачал головой, и вдруг захохотал:
• Ты влюбилась! Я уже думал, это никогда не случится!
Она закричала:
• Нет!!! – всхлипывая, размазывая ладошкой слёзы по щекам, и он погладил её плечо:
• Дурочка. Это же прекрасно! – она прошептала:
• Нет... – он спросил:
• Кто? - она не ответила, побрела к двери, и он не стал настаивать:
• Ладно. У тебя усталый вид. Иди, отдохни! – когда она остановилась, спросила:
• Ты не помнишь, как того шейха с конференции зовут? – скривился:
• Юсуф! – сокрушённо покачал головой, - Так и знал, что будут неприятности, когда ты в него вцепилась. Во всём Париже никого другого не нашла? – она прошептала:
• Ну... – и он совсем расстроился:
• Что, ну? Он тебя почти в два раза старше! Он художник и слишком красивый, для порядочного мужчины, сама говорила...
Бекки возвратилась к столу, усаживаясь на стул, опять прошептала:
• Ну... – и Анри выбросил последний козырь:
• Он араб! Шейх! Что-то я не помню, чтобы кроме Артаксеркса, какой-то арабский шейх на еврейке женился! Тоже мне Эсфирь выискалась!
• И не нужно! У меня есть ты... - произнесла Ребекка,
• Что я? – Анри положил руку на её плечо, - Пора прекратить этот цирк! Тебе давно пора выйти замуж или найти мужчину! – он понизил голос, как подружка подружке сообщил, - Девственница в наше время, в двадцать семь лет, да в это ни один нормальный человек не поверит...
• Уже нет... – он похлопал её по спине, заинтересованно посмотрел в глаза:
• Понравилось? – уловив смущённый кивок, обрадовался, - Ну и хорошо! Я уже беспокоился, думал, что у тебя проблемы...
• Ты со своими проблемами разберись! – сквозь слёзы улыбнулась она и он, как проштрафившийся школьник, зачастил,
• А что я? Что я? Мы с Жоржем и выпили всего, - он развел пальцы, показывая примерно полбутылки, - Хозяин даже полицию не вызывал...
• Ври больше! Знаю я твои... - Ребекка повторила его жест, разведя пальцы, всхлипнула и рассмеялась.
Хорошо, когда рядом подружка, которому можно всё, всё рассказать... 
   
Что же они делают!!! Сын террорист-смертник... Зачем же мать с малышами из дома выгонять? Звери! Дом трактором с землёй сровняли! И наши хороши! Мальчишку с взрывчаткой послали, а мать защищать не стали!!! Нужно попробовать имя этой женщины выяснить, деньги ей послать, потому что даю на хлеб, а всё чаще кажется, что тратят на взрывчатку... но израильтяне всё равно сволочи... и рыжая эта совсем не красавица. Уши торчат и рот слишком большой... сладкий...
Чтобы отвлечься, он поднял глаза, встретился взглядом с портретом Мишель на стене.
Прошло три года, а в груди болит, не тот маленький шрамик, оставшийся после микро инфаркта, другое, рвущее душу. Он запомнил тогда каждую деталь, каждый жест, каждое слово...
В приглашении на свадьбу, его племянница и её жених написали «Дорогие Юсуф и Мишель...», но бывшая жена отказалась ехать наотрез. Она боялась летать самолётом, боялась его родителей, его родственников. Когда в Париж приезжал кто-нибудь из его родных или друзей Мишель была изысканно вежлива, демонстративно приветлива, но это было как-то очень обидно. Гости не замечали или делали вид, что не замечают, но Юсуфу, прекрасно изучившему любимую жену, всё время казалось, что она опасается этих, одетых в европейское платье, знающих, кроме родного арабского, минимум английский язык людей, постоянно ожидает, что они, сейчас начнут махать спрятанными под одеждой ятаганами, танцевать дикие танцы, хватать наложниц.
Она плакала, кричала, что там, на родине для него приготовили настоящую, мусульманскую жену, что муж его старшей сестры, в последний приезд, на неё не так посмотрел, что их брак, не освещённый по закону ислама, для него ничего не значит, и он полетел один, а когда вернулся...
Этот ужас, эту боль, он не забудет, не изживёт из сердца никогда. Он впервые видел  Мишель пьяной.
Давясь от хохота, она, как камень, бросила ему в лицо:
• Ты сделал по-своему! Ты уехал, оставил меня одну, а я... я сделала аборт! - он не поверил, закричал:
• Нет!!! – и зная, что он так хотел сына, она самодовольно улыбнулась:
• Это был мальчик!!!
Юсуф прошептал:
• Что же ты наделала... – и услышал, злобное, мстительное, произнесённое совсем трезвым голосом:
• Я ненавижу тебя!!! Ты всегда считал меня игрушкой! Изменял! Делал что хотел! Я ухожу от тебя!
Он мог, как всегда успокоить, задержать её и она, похоже, была уверенна, что он, как всегда будет унижаться, просить прощение за несуществующие, придуманные ею грехи, и она опять снизойдёт, уступит его мольбам.
Она и раньше кричала:
• Я ненавижу тебя!!! – но он не верил, - Разве можно ненавистью платить за любовь? – и вдруг в один миг поверил, понял, что она никогда не любила или быстро разлюбила и все эти скандалы, истерики, подозрения, только отзвуки её нелюбви.
Ещё недавно это открытие причинило бы боль, а сейчас...
Он просто сказал:
• Уходи! – потому что поверил, что она убила его сына, а когда тебе уже тридцать семь и старшие дети, старших племянниц, дочерей старших братьев кричит тебе «дед», больнее этой боли не может быть ничего...

Юсуф запустил в портрет, баночку с гуашью и промахнулся, рука дрогнула от вдруг пришедшей мысли: Девушка может зачать в первую брачную ночь... Неужели и эта может убить моего ребёнка?
Мысли закружились, подгоняя одна другую. Он тогда промучился всё воскресенье, уснул под утро, а, проснувшись, почувствовал такой прилив сил, такое желание работать, даже морщины на лбу чуть разгладились. В тот же день ему, как по заказу, предложили работу, иллюстрации к роману Оскара Уальда «Портрет Дориана Грея» и он с головой окунулся в «Туманный Альбион», изучая материал, делая зарисовки, почти забыл эту рыжую, даже не подумал о ребёнке. 
Нет!!! – Он не даст больше никому убить своего сына!!! - Хотя какая разница. Дочь тоже хорошо, но как защитить, спасти?
По привычке, стал чертить в альбоме римские цифры. Так легче думать.
1. Прошла неделя. Она ещё ничего не знает, а пока узнает, нужно всё подготовить.
2. Жениться? Отпадает! Во-первых, он больше никогда не женится, хватит, натерпелся. Во-вторых, она эксцентричная девчонка. В третьих... достаточно, во-первых, и, во-вторых...
3. Пойти в суд, провести анализ ДНК и забрать ребёнка, но, во-первых, для этого она должна ещё выносить и родить, а, во-вторых, ему только газетного скандала на весь Париж не хватает.
4. Купить?  Прекрасно!!! У муллы Шихиди любимая тема, «евреи жадные, корыстные». В общем, это общепринятое мнение и хотя люди все разные, если поднатужиться, покопаться в памяти, можно не одну сотню жадных не евреев наскрести. И всё-таки, нужно попробовать...

Ну что за человек? Ведь договорились вечером в кафе посидеть. Дома одной тоскливо, всё время вспоминаю то, что вспоминать не нужно. Обещал же, что помогать будет, а случилась большая авария где-то на трассе... Мог бы кого-то из репортёров послать, нет, поехал сам.
Ребекка передёрнулась от страшных воспоминаний.
Один раз, давно, когда они ещё женаты не были, Анри, начальник отдела происшествий и судебной хроники, уговорил её поехать с ним на аварию, восемь машин в бензовоз перевернувшийся врезались. «Приятных» воспоминаний ей хватит на всю жизнь. Машины горят, люди кричат, кто-то плачет, откуда-то кровь пополам с бензином льётся, а Анри, как рыба в воде, среди полицейских,  пожарников, врачей «Скорой помощи», водителей эвакуаторов он свой человек. И перебинтует, и крюк на горящую машину набросит, и со свидетелями переговорит. И нервы его куда-то деваются, и люди к нему, как к доброму волшебнику тянутся, и репортаж такой напишет, не оторвёшься.
Вот и сегодня за три минуты собрался, подошёл, в лоб поцеловал:
• Извини Бекки!  Освобожусь, приеду!
Она разозлилась и тут же отдёрнула себя: Ему плохо, неуютно в этой жизни, а там он на своём месте, там Анри чувствует себя мужчиной...
Ребекка решила, пойти в кино. Ни одного фильма, который бы кто-то из коллег хвалил, но всё равно лучше, чем одной дома сидеть.
На улице, прямо возле редакции стоит авто-кабриолет, хозяин за рулём сидит, газету читает, но мне некогда по сторонам смотреть, я спешу по делам и машину не вижу, и хозяина не узнала, просто мне в другую сторону и быстро, быстро, ещё быстрее...
Юсуф догнал её на светофоре, взял за локоть:
• Я ждал тебя!
Приказав себе: Как можно безразличнее! –  Бекки спросила:
• Зачем? – в ответ на его решительное:
• Нам нужно поговорить... – холодно процедила:
• Я Вас слушаю!
Две недели не видел, не вспоминал, а увидел, прикоснулся и нестерпимо, до боли захотелось обнять, поцеловать. Еле сдержался, не потому, что дело очень важное, просто она, как натянутая струна, прикоснёшься, отскочит, не поймаешь.
Он тихо произнёс заготовленную заранее фразу:
• На улице неудобно. Поедем ко мне, выпьем кофе... – и испугался, она посмотрела на него почти с ненавистью:
• Вы видимо ошиблись, перепутали адрес, - повысила голос, - Я не девушка для развлечений!!! Поищите кого-нибудь другого за Ваши деньги!!!   
Сейчас он начнёт настаивать, возьмёт за руку и можно будет сказать, что он не в моём  вкусе, ударить по этой потрясающе красивой морде, и избавиться от него навсегда...
Вот неудача, он просто сказал:
• Пожалуйста... – виновато посмотрел на неё своими восхитительными, с чуть заметной поволокой, чёрными глазами и все обидные слова прилипли к её хвалёному, острому язычку, который так часто выручал, рука, поднявшаяся для удара, с трудом вернулась на место, послушалась, не погладила его щеку, не зарылась в каштановые волосы.
Ребекка была категорически против: Он играет со мной! Я не люблю его! Он враг! Он мой враг!!!
Она собиралась вырваться, закричать, но её рот уже ответил его губам, её тело уже удобно устроилась в его больших, горячих ладонях... в ласкающих длинных пальцах... в его машине... в его спальне... в его кровати...

Он ласкал, даже не подумав вспомнить, как презрительно кривились губы Мишель:
• Ты скован с женой, как с чужой женщиной... Ты не умеешь любить... Ты не знаешь, как доставить жене удовольствие...
Он действительно был скован, принесёнными из детства, из юности запретами, не знал, не умел любить, не преступая Традицию, не нарушая Законы предков, но сегодня, с ней, с этой почти незнакомой, чужой женщиной, он забыл Закон и Традицию, забыл запреты. 
Юсуф не был скован, как опытный исследователь, руками, губами изучая каждый миллиметр желанного тела. Он умел, знал, ощущал тихую дрожь и мощные, ни с чем несравнимые судороги желания, всё чаще пробегавшие по шелковистой коже под его пальцами и эта дрожь, эти судороги, передавались ему, медленно, подводя обоих к вершине незнакомых чувственных наслаждений.   
Не думая, не анализируя, на уровне подсознания, он просто любил, и она отвечала на его ласки, на его поцелуи, потеряв память, забыв обо всём, кроме его рук, кроме его губ.
Только всплыло, сорвалось с языка, повторяясь, как припев, как молитва:
• Юсуф... Юсуф... Юсуф...
В гостиной был обещанный кофе, долгий разговор ни о чём, скованный взаимной неловкостью, а потом он вдруг, вроде совсем не к месту, спросил:
• Ты не предохраняешься?
Она удивилась, ответила:
• Нет... - почувствовала, что сейчас начнётся то, ради чего он привёз её к себе, заставила себя сгруппироваться и, когда он бесстрастно произнёс:
• Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, что может родиться ребёнок? - беззаботно улыбнулась:
• В наше время... – она не успела окончить фразу, он  побагровел, прорычал:
• От ребёнка легко избавиться? Это же убийство! Мусульманская женщина так никогда не скажет! - и она решила, что всё поняла, зло прищурилась, посмотрела в налившиеся злобой глаза:
• Так не скажет женщина, если её не заставит мужчина! Женщина в муках даёт жизнь, а мужчина придумывает порох, аборт, динамит, противозачаточные таблетки, походя из меркантильных, политических, религиозных соображений жизнь отбирает.
Он хотел возразить, но она подняла руку, стукнула по столу, а заговорила спокойно, как будто рассказывая сказку:
• До войны у моих прабабушки и прадедушки было семнадцать детей. Когда они вернулись в Париж, на улицу Розье из лагеря смерти с ними пришли трое, дядя Филипп, тётя Рахиль и моя бабушка. Их всех тогда сфотографировал американский солдат, который жил в их квартире. У меня сохранилась эта фотография, пять высохших стариков с чёрными лицами и вымученными улыбками на сведенных горем губах. Но молодость берёт своё... Бабушка была очень красивая, высокая, черноволосая, черноглазая, не то, что я...
Она улыбнулась, не как всегда, лукаво или иронически, нежно, как будто это её воспоминания, из которых за шестьдесят лет ушло страдание, осталась только светлая грусть о былом.
От этой улыбки, ему нестерпимо захотелось прижаться, как в детстве, положить голову на спокойно устроившиеся на коленях маленькие, как у мамы, руки, прося за что-то прощение, но она опять заговорила:
• В сорок шестом году, солдат, живший у них в доме, уехал на родину в Америку, а через несколько месяцев все заметили, что у девушки-бабушки сильно вырос живот. Мой праведный прадед кричал, что блуднице не место в его доме, что за грех её ждёт наказание здесь и там, он показывал в небо, что у него не может быть гулящая дочь! Это ужас! Что скажут люди?
Моя прабабушка была маленькой рыжей, я ношу её имя Ребекка, - похвасталась она, и он узнал, как её зовут, - Она была женщиной религиозной, - Бекки ехидно улыбнулась, - носила платок, была послушна строгому, мудрому мужу, - и Юсуф сам не зная почему, затаил дыхание, -  Прабабушка не закричала, как всегда тихо, сказала:
• Ты дурак! Мы потеряли четырнадцать детей! Я долго молилась, и Всевышний возвращает нам одного. Если родится мальчик, он спасёт нас от тех, кто опять захочет обидеть, а если девочка, ты, я, мы все продолжимся ещё и ещё на одну жизнь!
Родилась моя мама, её назвали по-французски Ивонна, от еврейского мужского имени Иоханан – Дар Божий и в доме у прадеда был праздник, а через тридцать два года, когда родилась я, бабушка не спросила:
• Кто он? – она сказала, - Слава Богу! Мы продолжаемся!!!
Ребекка опять иронически улыбнулась:
• И прекрасно без мужчин обошлись!!! -  встала, совсем как уличный мальчишка, подтянула джинсы, - Поздно. Я пойду. Анри, наверное, уже дома...
Юсуф хотел что-то сказать, задержать её, но не посмел, молча проводил до двери... После этого рассказа он не смог, не решился предложить ей деньги. Теперь понятно, откуда феминистка и откуда сионистка понятно.
Господи! С кем Ты столкнул меня! Зачем? Почему??? Я хочу, чтобы у меня родился сын!!! – Юсуф схватился за голову, забегал по комнате, - Это какое-то наваждение, но я хочу... я хочу... Я хочу, чтобы это был её сын!!!

Анри ещё не вернулся. Ну и ладно! Без него обошлись. И без других мужчин обойдёмся!
Бекки засмеялась и заплакала:
• Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, что может родиться ребёнок? - как будто у неё было время думать, как будто он позволил ей дать себе отчёт.
Чисто мужской подход к проблеме. Переложить всё на женские плечи, хотя такая ноша не тянет.
И ещё это его:
• Мусульманская женщина... - А я не женщина?
Бросается как лев, голодный, жаркий, как огонь и так сладко... сладко, а потом только злоба и холод... «мусульманская женщина»! А я? Наложница? Игрушка? Без слов, без имени, без любви... Скоро двадцать семь, а он:
• ...от ребёнка легко избавиться!!! - Размечтался!!!
Да ты скорее бороду свою съешь, чем к моему ребёнку пальцем прикоснёшься. Избавиться... Не дождёшься!!! Лицемер проклятый! Избавится – это убийство, а предохраняться, просто отказать, не дать человеку шанс родиться, это не преступление!
Странно, как я сама об этом не подумала... Ребёнок! И Анри бы обрадовался... Мир перевернулся. Здоровые, красивые нормальные мужчины, детей не хотят... лишняя забота, а эти... любят детей, за право усыновлять уже столько лет борются... Маркс писал: «Революционная ситуация – это когда верхи не могут, а низы не хотят...». В редакции ни одного женатого мужчины младше тридцати пяти лет...
Жану сорок два, а он каждый месяц:
• Я вчера с такой киской в Тюильри познакомился... - Кот плешивый!
Интересно, есть ещё такие, которые и могут и хотят в смысле детей иметь, растить, воспитывать, или уже революционная ситуация и женщинам пора брать власть, - она горько улыбнулась, - и пробирки в свои руки...
Ребекка откинулась в кресле, мечтательно, нежно улыбнулась, погладила свой живот, медленно произнесла:
• Ребёнок... – и вдруг вскочила, подняла молящие глаза к потолку, кажется впервые в жизни, вслух зачастила, - Господи!!! Я же не против Тебя!!! Я против тех лицемеров, которые прикрываясь Твоим именем только о деньгах думают. Пожалуйста! Пусть у меня родится ребёнок!!! Пожалуйста! И пусть... – помолчала, не решаясь сказать вслух, одними губами прошептала, - пусть это будет его ребёнок!!!

В двадцать первом веке вокруг целого государства крепостную стену строить! Дикость какая-то!!! А подростков, женщин своих взрывпакетами обвязывать, на смерть посылать – не дикость?
Стоп!!! Юсуф поймал себя на непривычной мысли. Он не какой-нибудь фундаменталист, прекрасно знает, что братья-палестинцы не всегда правы, но так осудил впервые.
Всё время это было совершенно естественно, без анализа, без объяснений понятно, как небо над головой, как весна после зимы. Эти свои, несчастные, изгнанные со своих земель, униженные, нуждающиеся в помощи, в его помощи. Они воюют за своё и в этой войне все средства хороши. А те израильтяне и примкнувшие к ним американцы враги, захватчики, сволочи, идущие с автоматами на мальчишек с камешками!
Мишель не права. Он не носит ятаган под одеждой. Он иллюстрирует мировую классику, свободно говорит на пяти языках, читает в подлиннике не только Хайяма и Жорж Санд, но и Шекспира, Цвейга, Гарсиа Лорку. Он современный человек и странно, что только сегодня пришла мысль о том, что он, интеллигентный человек, который, осуждает, не приемлет насилие, убийство не может одобрить террор, который ещё вчера почему-то считал необходимостью.
Неужели это всё она, Ребекка. Невысокая, совсем неженственная, неизящная в своих мальчишеских ковбойках и джинсах, бесхитростно-умная, беспардонно-интеллектуальная, эксцентрично-целомудренная, уже два раза подарившая ему сказочное дежавю сладких снов юности, оставившее в памяти прохладно-фруктовую сладость рахат-лукума и совсем тихое, молящее, как весенний ветер утром в цветущей пустыне:
• Юсуф... Юсуф... Юсуф... – отгородившаяся от него средневековой стеной, не пробить, не прорваться...
Их последний разговор... что-то в нём было не так... Своим чужим воспоминанием, рассказанным, как сказка, как религиозная притча, она дала ему чётко понять, что не убьёт, родит и вырастит ребёнка, но ведь это и его сын. Он подумал, что уже борется за того, которого, может быть, ещё нет, и болезненно скривился. Опять принял, как догму, как предписанное сурой Корана - желаемое за действительное...

Демонстрации протеста!  Против «Закона первого найма», позволяющего хозяину увольнять молодёжь без объяснения причин, выступили студенты. Естественно, к демонстрантам присоединились уличные хулиганы, воспользовавшиеся благородным возмущением, чтобы «оторваться», и что уже совсем противно, к протестующей молодёжи, примкнул уголовный элемент, использующий «революционную ситуацию», для вульгарных грабежей.
Горят перевёрнутые машины, улицы усыпаны битым стеклом и камнями, залиты водой из брандспойтов.
Журналисты в самой гуще событий, и им, как всегда, достаётся и от демонстрантов и от полиции. 
Шеф человек хитрый, понимает, что она напишет прочувствованно, искренне, Анри подкорректирует, как Роден резцом скульптора, обтешет острые углы, и получится опус, к которому ни демонстранты, ни полиция, ни даже в Кабинете министров придраться не смогут.
У Ребекки уже третья плёнка в фотоаппарате закончилась, а купить негде. Все магазины и магазинчики закрыты, от греха подальше. Нужно идти домой. Она завернула за угол и просто врезалась в толпу, бросающую камни в полицию.
Полицейские в касках с пластиковыми забралами, в пуленепробиваемых жилетах со щитами и дубинками, пошли в атаку. Они выхватывали из толпы самых ретивых и тех, кто слабее, естественно женщин и волокли к машинам.
Бекки прижалась к стене, прикрывая фотокамеру, и увидела Юсуфа. Они не виделись больше года и она, забыла, уверила себя, что забыла, научилась жить без него, так как жила раньше, а увидела, сердце заныло, заболело...
Он шёл среди камней и дубинок, среди щитов и железных прутьев и что-то говорил орущим мальчишкам. Увидел, как стражи порядка схватили девушку, с плакатом «Позор!!!» и, повалив, потащили за руки по асфальту, попытался вмешаться, получив по голове тяжёлой дубинкой, упал.
Двое полицейских оставили демонстрантку, вцепились в Юсуфа, и Бекки побежала к ним. Она кричала, что он её муж, что он один из руководителей мусульманской общины Парижа, размахивала журналистским удостоверением и «центурионы» наконец отпустили его. Он осел на асфальт, и она помогла подняться, подставила плечо, увлекая его на тихую улицу.

Редкий человек Анри, когда он нужен, его естественно нет дома.
Она притащила домашнюю аптечку, промыла рану, наложила пластырь, как всегда делает Анри в экстремальных ситуациях, принесла коньяк, но Юсуф пить отказался:
• Если можно, лучше кофе.
Они пили кофе и разговаривали о демонстрации.
Он спросил:
• Что в редакции мужчин не осталось? – и она возмутилась:
• Вы что думаете, я хуже мужчин напишу?
• Дело не в этом, - он почесал лоб над пластырем, - Там же опасно, а ты...
• Я, между прочим, вдоль стеночек тихо иду. В самую драку, как некоторые, не лезу! - он не ответил, улыбнулся:
Да за такую улыбку жизни не жалко. Успокойся Бекки, возьми себя в руки. Тебе не жалко, а ему ни к чему... поэтому спокойно и погрубее:
• Какого чёрта Вы туда полезли?
• Я весь день по городу ходил, пытался мальчишек от безобразий удержать. Знаешь, как потом тяжело их из полиции вытащить?
• Знаю! Но зачем?
• Французам всё с рук сойдёт, а наших выслать могут... - Ребекка, хотела сказать, что так им и надо, но он пояснил, - Студентам есть, за что бороться, а у наших почти никакой перспективы, ни образования, ни работы, вот они и хулиганят... – и ей пришлось признать, что он прав.
Эмигранту во Франции очень трудно устроиться, найти престижную работу. Она даже хотела сказать, что евреям, которые живут во Франции не одну жизнь, десять поколений, тоже сложно. У неё Ребекки, двенадцать кузенов и кузин, но только она окончила университет, работает журналистом, остальные, в лучшем случае, имеют свой малюсенький бизнес, а в худшем перебиваются, кто как может.
Она хотела рассказать, как тяжело ей, отлично окончившей школу, было получить высшее образование, потому что среди французов ещё достаточно антисемитов, которые до сих пор винят каждого еврея в распятии, почему-то выбросив из головы прокуратора Понтия Пилата, римских легионеров, и, уж совсем неприятный для них факт, что Иисус был евреем, во всяком случае, по матери.
Она хотела... но он опять улыбнулся хитро, коварно:
• Ты помнишь, что сказала представителям власти, что ты моя жена?  - она смущенно зашипела:
• Я Вас от них спасала, а Вы...
• А я  подумал, что ты выдаёшь желаемое за действительное!
• Симулянт! – закричала Бекки, - Делали вид, что без сознания, а сами подслушивали!
• Попробуй не подслушать! – захохотал он, - Ты же на весь Париж орала!
Она вскочила, попыталась ударить, и он схватил её за руки, увлекая на ковёр.
Сегодня Юсуф не был нежен. Жадно, ещё не чувствуя вкуса, не обращая внимания на протесты, как умирающий хлеб, он хватал губами, зубами, сжимал руками, страшась, что отберут, не дадут доесть до конца.
Если бы у него было время, думать о чём-нибудь кроме приторно-сладкого шербета её губ, фруктово-прохладного мармелада её кожи, сладостно-твёрдой нуги её крепкой, не по-девичьи тяжёлой груди, он бы вспомнил о том, что никогда в жизни не испытывал такого голода, такой жажды, которые может утолить только женщина, только эта женщина, сопротивления которой хватило только на то, чтобы оттолкнуть его, и тут же схватить, притянуть к себе жадными руками. Как борцы на татами, они перекатывались, прижимая друг друга к ковру, целуя лицо, шею, плечи, грудь, до сладкой, ни с чем не сравнимой боли всасывая кожу, даря и отбирая для себя восторг, наслаждение, такое сильное, такое всепоглощающее, с которым не сравнится ничто в этой жизни... 
Потом он сказал:
• Я женюсь на тебе... – она ответила:
• Зачем? Я ведь говорила, что мы с Вами проблема друг для друга. Вы араб, я еврейка, от Вас родные отвернутся...
Он хотел закричать: Мне всё равно! - но вдруг понял, почувствовал, что дело не только в этом, что есть ещё что-то, о чём она не говорит, хочет сказать и всё-таки молчит, что это тайное, невысказанное для неё важно, очень важно...

Анри сказал:
• Это страшно! Израильтяне говорят, что случайно, что не туда попали. Бывают случайности, но погибли женщины, дети! – и Бекки впервые не посмела, не захотела возразить.
Вчера управляемая по радио израильская ракета попала в жилой дом.
Какая разница христиане, мусульмане, евреи. Кто может без ужаса, без слёз смотреть на убитого или искалеченного ребёнка... но ведь они взрывают в автобусах, в кафе, на базарах наших детей...
Мужчины, мужчины, мужчины. Сильные, красивые, благородные, свои и чужие, любимые и ненавистные, они ведут войны за свободу и против рабства, за независимость и против оккупации, за свои завоевания и затем, чтобы освободить военные склады для нового сверхмощного, сверх смертоносного оружия, а страдают, гибнут старики, женщины, дети, которых, на словах, все эти президенты и идейные вдохновители, председатели парламента и верховные главнокомандующие активно защищают. 
• Пора вводить матриархат! – решительно сказала Бекки, - Пока мужчины этот Земной шарик на сто кусков не раскололи.
Анри кивнул:
• Не возражаю! - почесал голову, - Опять этот твой шейх звонил.
• Ты сказал, что меня нет дома?
• Сказал!
• Ты сказал, что я занята?
• Сказал!
• Ты сказал, что ты мой муж?
• Сказал! – веселился Анри, - Я даже сказал, что интересуюсь, зачем он по двадцать раз в день звонит моей жене...
• Ничего смешного! – Ребекка надула губы, совсем безразлично, просто так, чтобы поддержать разговор, спросила, - И что он сказал?
• Он сказал... – Анри сделал паузу, откровенно развлекаясь её показным безразличием, - что иллюстрирует «Айвенго» и видит тебя Ребекка, моделью, для Ребекки Вальтера Скотта.
• Не морочь мне голову! Она же была красавицей!!!
• Это он морочит тебе голову! – Анри прищурился, окинул небольшую фигурку заинтересованным взглядом, - А может быть, ты ему действительно красавицей кажешься? – с сомнением прищёлкнул языком, - Хотя я бы не сказал... – поймал, полученный «Авиапочтой», по воздуху, домашний тапок и сменил шутливый тон, - Знаешь? Мне кажется, что он серьёзно... Мы тут с ним вчера поговорили...
Он понял, что проговорился, опасливо съёжился под прокурорским взглядом. Бекки расхохоталась. Это было так смешно. Высокий, полный, сорокапятилетний мужчина, способный, если нужно приподнять автомобиль, одним ударом кулака расколоть надвое стойку бара или послать противника в нокаут, вжался в кресло, стал меньше ростом от одного взгляда женщины.
Это им только кажется, что они бесстрашные воины, главы семей, руководители. Если действовать с умом, любой вопрос можно решить на уровне секретарши, жены, а иногда и домработницы. Всё решаем мы женщины, - подумала Бекки, и сокрушённо вздохнула, - только войну прекратить не можем... и от любви мучаемся... – дёрнула головой, выгоняя из головы непрошеную мысль, вслух приказала:
• Выкладывай!!!
• Ты вчера после обеда уехала, - оправдывался Анри, - а он меня вечером, возле редакции ждал...
• И что?
• В кафе посидели, о тебе поговорили...
• Что?
• Что характер у тебя сволочной, но не стервозный, что у тебя море обаяния, горе от ума и доброе сердце... - вот, что Анри умеет, это слабую женщину, добрым словом до слёз довести, - что тебе пора замуж...
• Ещё чего! – расслабляться нельзя, на неприятность нарвёшься, - Я за него замуж не собираюсь!
• Это я говорю, что пора замуж, а он тебя замуж и не зовёт! Он тебя позировать зовёт, деньги за работу предлагает... Я тебя уже почти продал, - довольно улыбаясь, сообщил Анри, - потом вспомнил, что с феминисткой дело имею. Ты меня, за эксплуатацию женского труда, со свету сживёшь...
Ну что за человек! Это же серьёзный вопрос, а он смеётся!
От возмущения, она топнула ножкой:
• С тобой нельзя серьёзно разговаривать! Я пойду, погуляю...

В почтовом ящике лежало письмо.
«Уважаемая Ребекка!
С каких это пор я такая уважаемая?
Мне необходимо сделать несколько зарисовок с натуры.
А мне какое дело?
Я прошу Вас прийти, всего на час, в любое удобное для Вас время.
Сейчас всё брошу и побегу!
Искренне Ваш...»
Мой? Совсем не мой, чужой...
Бекки скомкала письмо в тугой шарик, но не выбросила в урну, аккуратно уложила в сумочку и вышла на улицу...
Она без цели брела по Парижу. Грызла, свои любимые, жареные каштаны за столиком кафе, разместившимся прямо на узком тротуаре. Сидела на скамейке в парке под резным, пушистым каштаном, и думала, думала, думала... пыталась понять, проанализировать, но мысли путались, ускользали...
О таком страстном, нежном, красивом сказочном принце мечтает каждая девочка, но она ведь не девочка, ей уже двадцать восемь. В её жизни уже были мальчики, мужчины, которые ухаживали, целовали, предлагали руку и сердце, а один даже убить обещал, когда она ему отказала, но так, так как с этим не было никогда. Она, как будто спала и, наконец, проснулась, ответила на жар, на желание, не успев сообразить, что его страсть, совсем не то, о чём мечтает каждая девочка. Лаская, утоляя свой и её голод, он ни разу не сказал, ни единого слова о любви, а без любви всё теряет смысл. Ей это всё не нужно без любви.
Впервые в жизни Ребекка пожалела, что она не красива. Что в ней невысокой, не блондинистой, не голубоглазой, с не сильно, но всё-таки оттопыренными ушами и большим ртом, похожей, скорее на веселящегося мальчишку, может привлечь такого мужчину? Зачем, почему он звонит, подкарауливает, добивается встречи? Что ему от неё нужно?
Не зная, не понимая, Бекки анализировала его чувства, его мысли, где-то в самых потаённых глубинках души веря, что он порядочный, добрый человек, не желая признаваться даже себе, что не может, не хочет заподозрить его, человека из другого, враждебного лагеря в чём-нибудь мерзком, постыдном, потому что она любит его...
Она просто решила, что ему действительно нужна модель, что это прихоть, блажь художника, ведь известно, что все художники сумасброды, и всеми силами старалась загрузить себя работой, заняться ненавистными домашними делами, только бы не думать, не вспоминать о нём...

После разговора с Анри, Юсуф неделю не мог работать. Он часами ходил по мастерской, анализируя почти двухчасовую беседу.
Этот Анри любит её, как мать, как отец, как лучшая подруга, кажется, даже немного влюблён. Его послушать, так она просто эталон скромности и целомудрия и эту женитьбу подстроила, чтобы от многочисленных поклонников избавиться.
Как он сказал?
• Она умная, непосредственная, весёлая, легко знакомства заводит. Для репортёра это большой плюс, но многие мужчины считают, что с ней так же легко переспать, как познакомится, а она совсем не такая... Это не распущенность, это, - он задумался, - просто потребность весь мир развеселить...
Присев за стол, Юсуф рисовал хохочущий рот, смеющиеся глаза, сморщенный от веселья носик... Она, поэтому и выглядит как девчонка, что всё время смеётся...
Как учёный, рассматривающий со всех сторон научную проблему, он во всех подробностях, вспоминал этот, в общем-то, ничего нового не давший разговор, не решаясь честно признаться даже себе, почему для него так важно понять, кто она, не желая честно признаться даже себе, почему для него это так важно... 
Он почти две недели не работал, выискивал причины, внушил себе, что просто хочет начать с портрета Ребекки, хотя она и не главная героиня романа. Выстроил целую теорию, по которой просто необходимо начать работу над книгой именно с этого портрета, потому что в неё в еврейку, без памяти, до умопомрачения влюбился монах-воин рыцарь храма Бриан де Буагильбер, готовый ради неё отказаться от сана, от славы, от Царства Небесного...
Юсуф практически никогда не работал с натуры, аккумулируя в памяти лица, фигуры, жесты знакомых, артистов, просто прохожих на улице, как Франкенштейн, лепил из совершенно разных людей, свой, возникший при чтении книги образ и вдруг решил писать с натуры, не желая признаваться даже себе, что его интересует, не натура – натурщица.
Ожидаемая натурщица, так и не пришла, и он стал уговаривать себя, что так даже лучше, вспомнил, как просил Мишель позировать, для портрета Эсмеральды.
Мишель!!! Он так любил, он просто боготворил жену, никогда не изменял, потакал её капризам, просил прощение за несуществующие грехи... Он был, слаб перед ней, а женщины любят сильных мужчин...
Снова влюблён и снова слаб? Нет!!! Не влюблён, не слаб, не стану больше ждать!!! Подготовка окончена! Хватит бездельничать! Пора начинать работу!

Утром он достал из шкафа в мастерской ещё одну из фантазий Мишель, за которую он, как не странно, был ей благодарен. Создавая аристократический дом семнадцатого века, она потихоньку лепила себя, хозяйку-маркизу или виконтессу и хозяина дома, скупая в том самом театральном ателье костюмы эпохи.
Юсуф сначала смеялся над странным женским капризом, даже тогда, когда жена стала привозить из антикварных ювелирных магазинов старинные драгоценности, а потом ему стало не до смеха. Привыкший жить на свои доходы и гордившийся этим, он вынужден был взять деньги в долг у брата, потому что счета от антиквара превысили его возможности. Он мягко попросил притормозить, Мишель обиделась, устроила скандал, но всё-таки умерила свой аппетит, впрочем, не забывая приурочить очередную покупку к каждому его существенному гонорару. Драгоценности она, уходя, забрала с собой, а карнавальные костюмы под старину, так и остались висеть в стенном шкафу в мастерской и неожиданно пригодились.
Работая над серией иллюстраций к пьесам Корнеля, Юсуф никак не мог сообразить, представить, как прогнётся материал рукава при поднятии шпаги. Он надел один из костюмов, подошёл к зеркалу, поднял руку и неожиданно почувствовал себя Сидом, не хуже Жерара Филипа. Смешно, но маскарадный трюк действовал, и он быстро привык, начиная работу, облачаться в костюм английского лорда, испанского дожа, немецкого барона или французского маркиза.
В принципе костюмы одной эпохи были похожи, соответствуя стандарту, предложенному законодательницей мод Францией, но, для знатока, а он, работая, досконально изучал одежду, различия всё-таки были, на уровне подсознания, настраивая на нужный лад.
Юсуф прикрепил к установленному на мольберте специально, чтобы втыкать в него булавки, совершенно идиотскому портрету кузена Мишель, танцующего испанский танец, белый лист, и задумался, с кого начать: с благородного рыцаря Уильфрида Айвенго или с его возлюбленной прекрасной саксонки Ровены, с храмовника Бриана де Буагильбера или со старого еврея Исаака из Йорка или, может быть, с самого короля Ричарда Львиное Сердце. Он делал наброски, срывал бумагу с холста, раздражённо кидал на стол и так увлёкся, что не слышал, как, хлопнув дверью, ушли девушки, убиравшие в доме, как, подъехал в своём фургоне садовник и стал неспешно проносить с улицы, через холл, в сад, приготовленные для осенней посадки растения.

Несмотря на старания хозяина, как всегда всё испортить, вечер всё-таки удался. Эту «дурильню» в прошлом году придумал шеф. Нет, не так!!! Главный редактор умница и придумал два раза в год проводить опрос читателей и премировать журналиста с самым высоким рейтингом популярности, а хозяин, как всегда всё опошлил, заявил, что победитель, конечно, захочет, чтобы премия была использована на «мероприятие по укреплению коллектива».
Два года назад, хозяин увязался за редактором на какой-то семинар, как намекнул шеф, проспал все лекции кроме беседы с психологом, не потому, что не хотел спать, психолог не позволил, гоняя взрослых людей по залу детскими играми. Господин хозяин на себе прочувствовал насколько легче работать, когда рядом друзья, хотя как тяжелее он просто не знает, редакцию, газету с первого камешка, с первого листочка бумаги слепил его отец великолепный, талантливый журналист, а на сыне природа отдохнуть прилегла, так и не проснулась.
Как всегда самый высокий рейтинг у статей Анри, как всегда кафе «Д`Артаньян» и хозяин, как всегда, выпив, начал к ней приставать. Бекки обычно удавалось «отшить» его безобидной шуткой, просто отойти подальше, но сегодня, видимо перебрав норму, хозяин полез целоваться.
Она передернулась от отвращения, от воспоминания о мокрых губах и засмеялась. Анри нарывается на неприятности, но ему всё равно, он уже два раза хвастался, что ему в больших газетах работу предлагают.
В общем Анри пророкотал:
• Вы ошиблись! Это меня сегодня чествуют! – сжал хлипкого хозяина своими медвежьими лапами, как девицу, облобызал в губы.
Даже отпетые подхалимы, подавились от смеха. Ещё через полчаса призовые деньги кончились и поскольку желающих платить «свои кровные» за сомнительное удовольствие созерцать кислую физиономию, протрезвевшего от ласки Анри хозяина не оказалось, народ тихо расползся по своим делам. Победитель отправился к любимому Жоржу добирать норму, а Ребекка просто пошла, прогуляться перед сном среди огней и музыки Елисейских полей.
Медленно обходя выставленные на тротуар столики, она приостановилась дослушать «Индейский пляж» в исполнении Джо Дассена, через миг, определив по цвету зонтиков и мелодии, что это уже другое кафе, повторила за Мирей Матье прекрасное: «Ре де рьен...», шмыгнула носом, сдерживая слёзы, когда из настежь открытой двери третьего кафе с детства родной голос Шарля Азнавура поведал о вечной любви, не заметила, как дошла до дома с крышей, составленной из трёх башенок.
Только начало темнеть и мужчина в рабочей одежде не выносил, вносил что-то в мешках, в знакомую дверь, но она решила проследить, тихо скользнула в холл и сразу поняла, что мужчина садовник, потому что он нёс мешки, из которых торчали ветки, в сад.
Всё в порядке! Можно уходить, но не видела его, кажется целую вечность…
Никого, не встретив, Ребекка прокралась в гостиную, уже собралась повернуть назад и заметила винтовую лестницу наверх.
Вино было слишком крепким, и она почти залпом выпила два бокала, заглушая противные ощущения от хозяйских губ.
Бекки независимо вздёрнула подбородок и поднялась наверх.
В большой комнате пусто. Стол, кресло, книжные полки, открытый платяной шкаф со старинной одеждой и просто великолепный портрет этой, которая Эсмеральда, на стене. Подойти, рассмотреть портрет! В покрывавшем картину стекле, как в зеркале, отразилось меньшее помещение, мастерская художника и Юсуф в костюме ушедшей эпохи...
Она всё-таки слишком много выпила, бесшумно вернулась к шкафу, достала первое попавшееся платье, надела и, путаясь, в слишком длинной для неё, юбке из-за угла заглянула в мастерскую, ступила на лесенку и чуть не свалилась, наступив на подол.
Юсуф быстро прикрыл мольберт большим цветастым платком, поднял глаза.
Бекки сделала реверанс, паясничая, пропела:
• Прекрасная модель прибыла! – и он пошёл на встречу, поцеловал протянутую руку:
• Я надеялся, что ты придёшь...
• Только на час! Вы просили, и я решила посмотреть, что у Вас получится. Вальтер Скотт сто раз написал «красавица», а я... Какая я красавица?
Он хотел возразить, но вспомнил, что решил не баловать, не потакать женским капризам, иронически улыбнулся:
• Попробуем! Может быть, мой талант исправит твои недостатки...
Имея десятилетний опыт, Юсуф ожидал надутые губки, слёзы обиды, скандал, но Ребекка захохотала:
• Попробуйте, если времени не жалко!
Усевшись у окна, она на минуту замерла, тут же стала вертеться, пытаясь заглянуть в альбом.
Он так старался, желая польстить, показывал наброски и наливался злобой от ехидных замечаний:
• Ну и зачем Вы меня позвали?
• Она на Миррей Матье больше похожа!
• Если бы я была такой красивой, я бы... я бы взбесилась от гордости...

Потом она сказала:
• Всё!!! Выкладывайте! Зачем я Вам понадобилась?
Он смутился, прошептал:
• Я хотел спросить о ребёнке... – и  удивился, потому что опять впервые увидел её.
Бекки поднялась с кресла, вытянулась в струнку, демонстрируя совсем не тощую,  подчёркнутую старинным фасоном платья, фигурку. Высокая, не нуждающаяся в поддержке грудь вздымается от возмущения, щёки горят, глаза мечут молнии:
• Вы зря беспокоитесь! – закричала она, - Если родится ребёнок, я не собираюсь предъявлять к Вам претензий, требовать от Вас денег на его содержание! Ни избавляться, ни просить помощи не собираюсь! Сама рожу, сама воспитаю. Что Вы всё время волнуетесь. Я же никому, что он Ваш не скажу...
Дальше она уже не кричала, совсем тихо говорила о том, что сама, без его моральной и материальной поддержки прекрасно обойдётся, что ей от него ничего не нужно, только чтобы он оставил её и её ребёнка в покое...
Юсуф не возражал. Он закрепил на мольберте новый лист и понял, что любит эту такую разную, непредсказуемую женщину из враждебного лагеря, еврейку, сионистку, феминистку, и ему всё равно, что скажет мулла Шахиди, родители, братья и сёстры, их мужья и жёны, весь мир, потому что он любит её, и с этим уже нельзя ничего сделать...
То, поглядывая на неё, то, прикрывая глаза, он водил карандашом по бумаге, воскрешая в памяти, быстро мелькающие картинки:
Рыжая девчонка идет по залу, целуясь с коллегами;
Рыжая девчонка срывает конференцию;
Рыжая девчонка целует его на лестницах;
Девушка в синем пришла на выставку;
Девушка в синем рассуждает о его графике;
Девушка в синем в его объятиях;
Женщина в гостиной в его руках;
Вкус женщины на его губах;
Женщина, женщина, любимая женщина...
А на бумаге, как бы сами собой появились рыжие, поднятые ветром волосы, серые глаза, летящая в стороны одежда, не совсем прикрывающая тяжёлые чаши грудей, отнюдь не впалый живот, Страдивариевой скрипки бёдра. Это был не ню * - обнажённая натура, совсем другое, чуть открытое, чуть прикрытое таинство, возбуждающее, манящее...
Она ещё что-то говорила, но он не слушал. Подошёл, рванул платье, обнажая грудь. Мишель была крупнее, и декольте сползло на руки, немного выше локтей, сковывая её, как смирительной рубашкой.
Ребекка сделала несколько резких движений, пытаясь освободиться, он не среагировал, просто продолжил работу, бросая быстрые взгляды на модель, и снова прилипая глазами к мольберту, и она затихла, любуясь его сосредоточенным, нервно подёргивающимся и от этого ставшим ещё прекрасней лицом, вслушиваясь в его учащённое дыхание, в тихие вздохи удовлетворения...
Он никогда не рисовал женщину, только лицо, только костюм, прикрывая фестонами и рюшами выпуклости и вогнутости, прекрасные особенности женского тела и сейчас, как любовник, сильно, страстно очерчивал контур, как интимную ласку,  нанося полутона, скрупулёзно нежно, выписывал детали, получая в награду болезненно-острую сладость обладания.
Юсуф работал, как в юности, на одном дыхании, на высокой волне вдохновения, на сияющем пике радости творчества, казалось ушедшем вместе с Мишель навсегда... Подвёл Ребекку к мольберту, нежно сжимая плечи, потянул платье, освобождая руки, и она замерла, напряглась рассматривая.
Это была она, рыжая, маленькая женщина с серыми глазами, большим ртом, чуть оттопыренными ушами и это была совсем не она... Он казалось, специально тщательно выписал, подчеркнул её недостатки, противоречащие общепринятым канонам красоты, выпячивая их, доводя до совершенства. В этой, подцвеченной цветными карандашами, графике было столько страсти, нежности, даже любви... К оригиналу? К своей мечте?
Бекки встала на цыпочки, поцеловала его в губы, прошептала:
• Спасибо... – пошла к выходу, на верхней ступени обернулась, стараясь запомнить...
Возле мольберта, в старинной одежде, Юсуф, с отрешённым видом, перебирающий цепочку, с большим блестящим ключом, был прекрасным принцем из восточной сказки. Она, старалась запомнить это опустошённое работой лицо, эти красивые, с длинными пальцами руки, умеющие ласкать и творить чудо, и глотала слёзы уверенная, что она не принцесса, не прекрасная пери из его сказки и ей здесь делать нечего.

* Ню (фр. nu - обнажённый) - художественный жанр в скульптуре, живописи, фотографии и кинематографе, изображающий красоту обнажённого человеческого тела

Юсуф работал много, как никогда, убеждая себя, что всё нормально, что ему просто хочется быстрее сдать заказ. Он был рыцарем Айвенго и храмовником Буагильбером, он рисовал, и они оба были в нём, как добро и зло, как благородство и низость. Они боролись, дрались в нём, страдая от любви к ней, к Ребекке, и эта борьба была его борьбой, эта любовь была его любовью, давая вдохновение, разрывая сердце.
Сотни раз он, как одержимый, возвращался и возвращался к портрету средневековой не главной героини романа, противореча автору книги, дописывал и дописывал, знакомые, современные черты милого, совсем не канонически красивого и всё-таки восхитительно-желанного, живого, любимого, прекрасного лица...
В мечети, отгородившись от всех, понимая греховность своей просьбы, он про себя просил о прощении, просил и просил, сознавая, что это противоречит Закону и Традиции, и всё же надеясь на милость...
Он звонил и звонил по телефону, пока Анри виновато не сказал:
• Прости друг! Я ничем не могу помочь! - караулил возле редакции, писал письма, но она как будто исчезла, растворилась в холодном воздухе осени, жёлто-красном от падающёй листвы, как её волосы, сладко-прозрачном воздухе Парижа...

Ребекка, впервые в жизни пошла в синагогу. Ей не нужен был миньян * из десяти мужчин. Она благодарила, благодарила сама, без посторонней помощи, благодарила, своими словами, так, как благодарила теперь, уже три недели каждое утро.
Доктор сказал:
• Девять недель, - и она еле удержалась, чтобы не бросится на шею, этой совсем незнакомой женщине.
Анри сказал:
• Мы с Жоржем будем тебе помогать!
Мама сказала:
• Слава Богу!
И Бекки усыпая и просыпаясь, говорила:
• Благодарю тебя Господи!!! – счастливо и грустно улыбалась, не смея, не решаясь попросить ещё, так мало и так много, только ещё одну случайную, последнюю встречу...
Она надеялась на случай и делала всё, чтобы эта встреча не состоялась, не подходила к телефону, не отвечала на письма, уходила из редакции через маленькую дверь, ведущую во двор дома на соседней улице, ии плакала, плакала, плакала...
Анри уже надоело рассказывать старый анекдот о правоверном еврее:
• Наводнение! Сидит на крыше правоверный еврей, молится. Плывут соседи на лодке. Зовут с собой.
• Нет, - говорит еврей, - ОН меня спасёт!!!
Плывёт полицейский на катере и опять:
• Нет!
Спасатели с вертолёта верёвку спустили, а еврей снова:
• Нет! - и утонул.
Взлетела душа с претензией:
• Я Тебе так верил, а Ты меня не спас! – и слышит ГОЛОС:
• Идиот! Я за тобой лодку, катер, даже вертолёт посылал...
Вот интересно! Анри всё-таки, как не крути, мужчина, а лучше любой подруги, лучше мамы всё без слов понимает и про слёзы и вообще...

* Миньян (ивр. ;;;;;;; - счёт, подсчёт, число) - в иудаизме, кворум из десяти взрослых мужчин (старше 13 лет, бар-мицва), необходимый для общественного богослужения и для ряда религиозных церемоний.

Ничего не болит, но как-то нездоровится. Дождь тоскливый, холодный, осенний, бросает мокрые, совсем тёмные листья платана в набухшее слезами стекло. Прохожие, с заплаканными от дождя, мокрыми, грустными лицами, тоска... И Анри со своим Жоржем уехал. У них в Дижоне демонстрация лиц нетрадиционной ориентации, а кто лучше Анри всё это опишет...
Ребекка включила телевизор, и тут же зазвонил телефон.
Перекрикивая автоответчик:
• Меня нет дома. Оставьте своё сообщение после длинного гудка, -  взволнованный голос Мари из Ассоциации «Женщины против насилия», сообщил:
• Бекки, срочно приезжай! Нужна помощь!
Мари, девушка умная, выдержанная и такой взволнованный, с истерической ноткой, голос – это серьёзно.
Как профессиональный конспиратор, Ребекка выключила свет, не отодвигая штору, посмотрела в окно.
Всё понятно! Её квартиру засветили, когда в прошлом году спасали девушку из Марокко. Вот он, брат, кузен, дядя или просто член общины. Высокий, молодой парень с усами, пристально смотрит в окно.
 Ещё не опытный, с таким легко справиться...
Быстро пройти до «Метро», последней войти в вагон, и сумочку между дверьми пристроить. Компьютер почувствовал, что дверь неплотно прикрыта, на миг раздвинул створки, и Бекки выскочила на перрон.
• Счастливого пути, господин филёр! Мне совсем в другую сторону!
Снова! Опять! Как всегда! Ей шестнадцать, ему пятьдесят. Но дело даже не в этом! Она мечтает учиться и работать врачом, а он мечтает иметь тихую, послушную жену-домохозяйку, прислугу в доме и в постели. Но дело не в этом! Дело в том, что родители, её родители, желая, дочери счастья, с рождения пообещали её в жёны чужому, нелюбимому... Дело в том, что ей нужна помощь!
На разговоры времени нет! В Ассоциации уже были. Сценарий всегда один.
• Господин полицейский! Дочь украли, в ту квартиру повели! Выкуп требуют!!!
Пока брат девушки с полицией и хозяйкой квартиры в участке отношения выясняют, мулла уже обряд совершил и кому какое дело, о чем или о ком женщина в двадцать первом веке, в центре Европы всю жизнь в подушку плачет...
В общем, времени нет и через двадцать минут из квартиры Мари через чёрный ход на другую улицу вышли две раскрашенные девицы древнейшей профессии. Ребекка вела Айшэ подальше от квартиры Мари, пытаясь придумать, где можно спрятаться на три дня, пока в Ассоциации подготовят новый паспорт на другую фамилию, и билет на самолёт в одну из стран Евросоюза. Там девушку встретят свои «Женщины против насилия». Там будет жить девушка с совсем другой фамилией, говорящей о том, что она родилась в этой европейской стране. Там она сможет учиться, работать, выйдет замуж за любимого, и у них родятся дети... а пока...
Вещи в урну, чтобы никаких улик.
Домой нельзя, там уже их шпики ждут.
У Лизетты дети корь подхватили.
Ален в командировке.
Мадлен и Люк на Канарских островах (двое минус, сама познакомила).
Квартиру Эдит ещё год назад засветили, когда эту симпатичную, говорливую Фатиму спасали.
К маме в Вильжюиф автобусом, а на автостанции может кто-то ждать.
Кажется друзей много, а таких, которым такое дело доверить можно... и девочка от страха, от усталости еле на ногах держится...
От возмущения Бекки боднула головой воздух, прогоняя назойливую, глупую мысль, но мысль не ушла, прихватив, в союзники сердце, уже просочившись в мозг, формировалась в слова:
• Мы на Елисейских полях, совсем близко...
• Но он же...
• Он добрый... он поймёт...
• Ты так хочешь думать?
• А почему я должна думать иначе?
• Он ведь чётко сказал: «Мусульманская жена должна быть послушна мужу»,
• Но девочка ещё не жена...
Спор бы, наверное, продолжался, но дверь уже открылась, и как назло к горлу подступила тошнота, всё тело стало липким от пота, голова закружилась. В проёме двери, улыбаясь, стоял Юсуф.
Ребекка прошептала:
• Пожалуйста... пить... – и он посторонился, пропуская их в дом.

* Вильжюиф (фр. Villejuif) — город (коммуна) на севере Франции, в департаменте Валь-де-Марн региона Иль-де-Франс, округ Л’Аи-ле-Роз. Южный пригород Парижа. Население 51 тыс. 739 человек (2010). Находится в 8 километрах от центра Парижа (Нотр-Дам).


Он не мог объяснить, почему бросил работу, приник к окну и полчаса, не отрываясь, смотрел на серую, мокрую, давно изученную во всех подробностях улицу. Увидел и побежал к двери из мастерской, перескакивая через ступеньки.
Не удивился вызывающе яркой одежде, не стал спрашивать: Почему? Зачем? - молча провёл женщин в гостиную, принёс стакан воды, таблетку и обрадовался, что Бекки отказалась от лекарства:
• Мне, наверное, нельзя...
Напившись, она, как воробышек, расправляющий промокшие пёрышки, помотала головой, лукаво улыбнулась, попросила «Политического убежища» и он, не задавая никаких вопросов, принёс кофе и бутерброды, проводил, смущённую девушку в одну из спален для гостей, только после этого приказал:
• Рассказывай!
Она говорила, а он, пользуясь своим преимуществом хозяина, целовал её ладони, дослушав, иронически приподнял бровь:
• Она мусульманка?
Бекки неправильно поняла, закричала:
• Она человек!!! Она имеет право на счастье!!! – когда он пояснил:
• Ты же не любишь мусульман, - недоумевая, посмотрела на него:
• Я не люблю тех, кто взрывает бомбы и тех, кто считает, что женщина игрушка, рабыня и её можно продать, выдать замуж, без её согласия... а всех остальных... –  не успела окончить, потому что он перебил, вкрадчиво спросил:
• А меня? – она собралась солгать, но посмотрела ему в глаза, не смогла, выкручиваясь, прошептала:
• Вы же никого силой замуж выдать не собираетесь? – и он всё понял, потому что в её взгляде не было восторга, восхищения, желания, наглого зазывания или робкого призыва только нежность, такая большая, всепоглощающая нежность, от которой сердце забилось сильно, больно, как барабаны победы.
• Нет! – он просто излучал самодовольство, захохотал, - Я собираюсь заставить кое-кого выйти за меня замуж и если понадобиться применю силу!
Она обиделась, надула губки:
• Вы не понимаете! У Вас семья! Они не поймут, и Вы будете мучиться, страдать...
• И тебе меня жалко? – он уже сжимал её в объятьях, усадил к себе на колени, она призналась:
• Да... – сама первая поцеловала его в губы:
• Значит, ты не хочешь, чтобы я страдал? – она, как ребёнок, отрицательно помотала головой, и он сказал, - Есть выход! Ты принимаешь ислам, и мы заключаем религиозный брак, - улыбнулся в ответ на улыбку:
• Вы видели меня когда-нибудь в платке или с шестиконечной звездой? Зачем же мне менять одни бесполезные, ненужные, придуманные людьми атрибуты, на другие? Мне Веры в Бога без всех этих религий, с их корыстными служителями и придумками мужчин, попирающими права женщин, вполне хватает... – стал пояснять:
• Тебя и ребёнка признают мои родственники и в случае моей смерти... – но она не дала закончить, ударила его по губам:
• Не говорите так! Мне ничего не нужно! - посмотрела на него полными слёз глазами, - только... - и не договорила, прижалась головой к его плечу.
Сам не понимая, для чего ведёт этот разговор, конечно же, не затем, чтобы удостовериться, что она хочет его денег: Она, кажется, из тех, кто вообще не знает, сколько денег в её кошельке. Странно, но такое впечатление, что этой сумасбродной хохотушке, готовой помогать чужим людям, для себя вообще ничего не нужно, – Юсуф повторил предложение:
• Выходи за меня замуж! – услышав строптивое:
• Нет! – спросил:
• Почему? – не дождавшись ответа подхватив Ребекку на руки, понёс по лестницам в мастерскую, в помещение, где стоял диван, на котором он ночевал, когда ругался с Мишель.
Там никто не помешает! Там на этом диване, он должен выпытать у неё правду, узнать, почему она не хочет выходить за него замуж...
У него есть три дня, и он не станет спешить. Он не потеряет голову, не позволит себе забыться, он сумеет, он добьётся своего.
Чувствуя себя средневековым палачом, Юсуф медленно ласкал, нежно, страстно целовал от чуть оттопыренного ушка до маленьких, почти детских пальчиков на ногах, возвращался к ушку, и, перекрикивая её стоны, пытался вырвать признание:
• Ты выйдешь за меня замуж? – когда она отрицательно поводила головой, хрипела:
• Нет... – начинал всё сначала, снова и снова продолжая сладкую пытку, целовал, требуя ответа, а потом не выдержал, сдался, оказался слаб перед чудом женщины, в последнем, полном сладостной муки крике, прохрипел трясущимися губами:
• Я люблю тебя... – и она простонала:
• Да...

Семья удивилась, возмутилась, обеспокоилась за его рассудок, и подробно ответив на два десятка писем с уговорами, увещеваниями и угрозами Юсуф в сорок два года почувствовал себя изгоем, осуждённым, изгнанным из любимой семьи. Они уже давно жили далеко друг от друга, но сознание, что там, на Родине живут родные, близкие люди, отец к которому он всегда может обратиться за советом, за помощью, мама, маленькие тёплые руки, которой могут приласкать, утешить, братья и сёстры и вдруг один.
Нет не один, они поженились. Просто пошли в магистрат и получили документ, а потом посидели в кафе с Анри и его Жоржем, и он усыпает и просыпается счастливым, потому что рядом женщина, сделанная из его ребра, вылепленная с ним и для него из одного кома земли, и он каждой клеточкой души чувствует, что она счастлива.
А через три месяца позвонила племянница, дочь брата, представителя семьи в правительстве. Её супруг, британский дипломат направлен в Париж с какой-то миссией.
Зухра всего на четыре года младше дяди, именно он, Юсуф посоветовал брату отпустить дочь учиться в Гарвард. И когда девочка выбрала в мужья англичанина, вся семья была против этого брака и он, несмотря на протесты Мишель, летал домой уговаривать родственников.
Не принять неудобно, а принять...
Поразмыслив, Юсуф решил устроить обед в ресторане, но Ребекка, хохоча, изобразила, как расталкивает публику в зале, специально выпячивая уже довольно большой живот, пообещала купить себе «маленькое чёрное платье» от Коко Шанель и он, смеясь, сдался, пригласил гостей домой. 
Племянница женщина современная, давно живёт в Европе, и всё-таки осмотрев с ног до головы новую тётю, удивлённо подняла бровь.
Она была хорошо знакома с изящной, аристократичной Мишель, не спросила: Что ты в ней нашёл? – но Юсуф понял, посмотрел на Ребекку и она, предостерегая, покачала головой, приглашая гостей к столу.
Ночью он шипел и бушевал, грозил прогнать шпионов, очень удивился, что чуткая к самым мелким знакам неодобрения Бекки, предложила показать гостям Париж, а на следующий день просто забыл о гостях, как всегда рядом с нею, забыл обо всём.
Следуя за нею по музеям и паркам, он, художник, проживший большую часть жизни в прекрасном городе, поражался, как много знает его жена.
Ребекка не засыпала гостей датами и подробной информацией, превращая экскурсию в череду, дополненных датами, забавных исторических анекдотов отражающих события. Она смеялась, щедро делясь своим, полным искрящегося веселья Парижем, потом незаметно привела их на улицу Розье, поведала семейную историю, увела на берег Сены к Нотр Дам де Пари, как своими, хвастаясь иллюстрациями к книге Гюго.
В Лувре, на втором этаже в крыле «Денон», Бекки восхищалась Рафаэлем и Микеланджело, вскользь отметила, что не видит ничего загадочного, в улыбке одной из трёх дам Лувра - Моны Лизы. Тут же рассказала, вычитанную в каком-то старом журнале историю о том, как творение великого Леонардо в рамках обмена художественными ценностями возили в Москву. Атташе по культуре французского посольства поделился подслушанным забавным разговором, а журналист использовал его в своей статье.
Бекки даже встала на цыпочки, изображая высокую, статную актрису, ответившую на реплику коллеги:
• Не вижу ничего загадочного в этой улыбке!
• Эта дама покорила стольких людей, что сама уже может выбирать, кому улыбаться, а кому нет! – тут же горестно посетовала, что Джоконда к ней неблагосклонна и повела гостей в павильон «Сюлли» к творениям древних греков. 
По дороге, и на площадке между двумя лестничными маршами, она отчаянно ругала варваров, отбивших голову крылатой Нике, в зале показывая третью даму Лувра с острова Милос, сообщила, что по её мнению аверс Венеры удался скульптору на сто процентов, но реверс...
Задорно улыбнувшись, Ребекка потащила к тылу статуи англичанина, большого любителя лошадей, громким шёпотом спросила правда ли, что вислый зад считается пороком у кобыл... 
В музее д; Орсэй она ругала символистов, вместе с Зухрой плакала, описывая историю любви несчастного гения Тулуз-Лотрека, метания так и не признанного при жизни ван Гога, зарабатывавшего подделкой чужих картин, долго хохотала, заметив, как мальчик лет четырёх уселся на, выставленный в экспозиции стул конца восемнадцатого века, и отказывается встать, поясняя встревоженной матери:
• Это не музей, это стул. Я только немного посижу. Я устал!
У неё было на всё своё мнение, своя подкреплённая фактами история. Даже Юсуфу, кажется, досконально изучившему сокровища парижских музеев, было интересно с таким экскурсоводом.
У подножья холма Монмартр Юсуф просил Ребекку сесть в фуникулёр, убеждал, что беременной женщине вредно подниматься по высоченной лестнице. Он орал, кажется на весь Париж: Но разве кто-то может справиться с настырной девчонкой? Она провела их по ступенькам, останавливаясь, не потому что устала, для того, чтобы они посмотрели, как растут, поднимаясь в небо, так похожие на мусульманскую архитектуру башенки и купола, увенчанные христианскими крестами, открывается взору Сакре Кёр, церковь Сердца Христова, как выделяющаяся на белом зелень обретает форму, превращаясь в конные статуи короля Людовика IX и Жанны д;; Арк работы скульптора Ипполита Лефебвра, просила понять, прочувствовать, как гениально продумана эта лестница к творению архитектора Поля Абади:
• Само здание далеко от канонов католицизма. Такие же купола могут быть на строении, кажется, любой религии, но лестница... Каждый, не только христианин, правоверный мусульманин, ортодоксальный иудей, убеждённый атеист, не только физически, душой поднимается вверх, подсознательно ощущает, что идёт к небесам, становиться ближе к Богу...
Она так очаровала господина дипломата, что Зухра ревниво надулась, но Бекки настолько явно, не скрывая, расточала любовь не чужому, своему мужу, что гостья улыбнулась, по-новому, с интересом разглядывая родственницу.
В кафе, гости просто подавились от смеха, когда, скромно опустив глаза, она заявила, что плохо разбирается в изобразительном искусстве и видимо, поэтому ей наиболее близко творчество одного из современных художников, тем более что ей кажется, что он, наконец, нашёл достойную натурщицу, способную вдохновить его на поистине гениальные творения.

* «Вене;ра Мило;сская» (Афродита с острова Ми;лос) — знаменитая древнегреческая скульптура, созданная приблизительно между 130 и 100 годами до нашей эры. Статуя была приобретена в 1821 году и в настоящее время хранится в специально подготовленной для неё галерее на первом этаже Лувра.
Вначале статую отнесли к классическому периоду (510—323 годы до н. э.). Но оказалось, что со статуей привезли и постамент, на котором было написано, что Агесандр (или Александр), сын Менидеса, гражданин Антиохии на Меандре, сделал эту статую. Таким образом, статуя относится к эллинистическому периоду (323—146 годы до н. э.). Впоследствии постамент пропал и до сих пор не найден.

А когда гости собрались уезжать, Юсуф хотел поговорить с Зухрой, но племянница просто сказала:
• Она прелесть!

А когда он показывал тёще, только что законченные иллюстрации, та засмеялась:
• Я не знала, что даже английский король Ричард «Львиное сердце» был похож на мою девочку...

А когда родился сын, Юсуф завалил, не только палату, всю клинику букетами, составленными из алых, рыжих и жёлтых, как её волосы роз и, устанавливая на тумбочку возле кровати, очередное произведение искусства цветочника, по секрету сообщил на ушко Ребекке, что мальчик может вырасти эгоистом, если у него не будет сестрички...

А когда в Париж приехал старший брат Юсуфа с женой...

А когда в Париж приехала его сестра с мужем...

А когда Бекки родила дочь, на Ближнем Востоке запахло миром, и в Париж приехали родители Юсуфа с неофициальным визитом. Они, конечно, жили на вилле, предоставленной правительством Франции для почётных гостей, но совершенно случайно...
Хотя это уже другая история...

А Анри сволочь!!! Это же нужно такое придумать!!! На лучших друзьях сэкономить! Вместо скромненького поздравления с рождением дочери в соответствующем разделе газеты на четвёртой полосе, за свой счёт, на первой странице в статье «Мы против!» написал: 
В Париже появилась ещё одна достопримечательность!!!
Они участвуют почти в каждой демонстрации протеста. Всё равно против исламского терроризма или американского присутствия в Ираке, против израильских ракетных атак или очередной интифады, против ущемления прав женщин или сексуальных меньшинств.
Смуглый бородатый мужчина и прекрасная сероглазая женщина, идут среди демонстрантов, сжимая в руках флагшток, на котором, возвышаясь над всеми транспарантами «Долой!!!» и «Позор!!!» прикреплён огромный лист белого картона. Вот это действительно позор! Художник-иллюстратор известный отнюдь не только в Париже, а плакат точно его жена, очень неплохой журналист, но рисовать не умеет, по-детски изобразила.
Стилизованное сердце, в основании которого сплели руки, символы двух народов: жёлтый полумесяц мусульман и голубая звезда Давида, увенчанные общим кредо высокого красивого араба и маленькой рыжей еврейки: Мы против войны и насилия! Мы за мир и любовь!