Очень длинная улица Маскавас (Московская, она и в досоветское время так называлась) в Риге переходит в шоссе и направляется в столицу России. От границы Риги до городка Саласпилс (в переводе с латышского «Замок на острове») наш мотоцикл домчался минут за пятнадцать. В коляске Адам Адамович Криван — шестидесятилетний лесник из латвийской провинции, называемой Латгалией. Второй пассажир — Петр Криван — мой однокашник и друг — сын Адама Адамовича.
Саласпилс, впервые упоминаемый в исторических документах в 1186-ом году, стал известен после войны, когда мир узнал о Саласпилском концентрационном лагере, в котором фашисты погубили около ста тысяч заключенных.
В 1967-ом году на месте бывшего концлагеря возведен мемориальный комплекс: композиция, включающая в себя скульптурную группу с огромными фигурами людей из бетона, стилизованные, тоже очень большие, символические ворота в лагерь с надписью на латышском «За этими воротами стонет земля», отполированная гранитная плита размером с автобус, внутри которой специальное устройство непрерывно издает звук, имитирующий удары человеческого сердца, а на месте каждого бывшего барака тоже гранитный памятник погибшим здесь людям. На месте расположения виселицы еще один памятник.
Мы оставили мотоцикл на стоянке и прошли под надписью: «За этими воротами стонет земля». А на дворе стояло лето 1975-го года.
Как Адама Адамовича понизили в должности
— Место виселицы обозначено не точно. Она стояла левее, ближе к моему бараку метров на пятнадцать — рассказывает Адам Адамович.
— Часто «работало» это сооружение?
— Нет. За полгода моего здесь пребывания было три публичные казни через повешение. Все три раза — за попытку к побегу. Каждый раз вокруг виселицы выстраивали весь состав заключенных. Офицер зачитывал приказ начальника лагеря. Затем по его команде солдаты выбивали сапогами табурет из-под ног приговоренного к смерти,
— Офицер читал по-немецки?
— Да. Но два переводчика дублировали текст на латышский и русский. Русские солдаты-военнопленные составляли две трети всего «населения». Много было и латышей, сотрудничавших с советскими властями перед войной, за это и я оказался здесь. Были еще французы и поляки — участники сопротивления, но их было совсем немного.
— Что было самым трудным?
— Голод, конечно. Каждый день специальная команда переносила тела умерших из бараков в крематорий. Он располагался в центре территории лагеря и его трубы непрерывно дымили. Работа начиналась утром, и лишь к вечеру освобождали бараки от умерших, а утром — новый «урожай». Чаще всего умирали от истощения. Работа была очень тяжелая, но все-таки полегче, чем на каменоломне. Я был списан на общие работы, после того, как упал в голодный обморок, не закрыв дверцу печи крематория. Дым и запах сгорающих тел наполнили помещение. В тот же день унтер-офицер — начальник крематория — отправил меня пилить камень, «чтоб исправился», как он выразился. Если б меня тогда избили, я б, пожалуй, не выжил. По-моему, только что пообедавший толстый унтер просто поленился ударить меня чем-нибудь.
Через шесть месяцев около тысячи заключенных зачем-то погрузили в вагоны и перевезли в Бухенвальд. В числе «переселенцев» оказался и я.
Профсоюз строит фортификации и ведет бой с вермахтом
Адам Адамович всегда был приверженцем очень не популярной в Латвии коммунистической идеи. Еще до того, как советские танки перед войной без боев оккупировали Латвию, он работал в каком-то нелегальном профсоюзе марксистского толка. Они изучали Маркса, Ленина, разрабатывали план вооруженного захвата власти и несли идеи коммунизма в трудящиеся массы буржуазной Латвии.
Когда гусеницы советских танков загрохотали по гранитной брусчатке Рижских улиц, он с немногочисленными товарищами держал в руках приветственные плакаты — «милости, мол, просим » — и даже радостно прокатился на броне, размахивая красным флагом.
Через полтора года краснозвездных боевых машин не стало на улицах. Их сменили танки другой конструкции и с черными крестами на башнях. Стало очевидным: немцы не пройдут мимо и не простят просоветского настроения Адама Адамовича. Так и случилось — не прошли и не простили.
Но еще до Саласпилского концлагеря, перед самым приходом немцев произошел очень интересный боевой эпизод, сильно усугубивший вину Адама Адамовича перед Третьим Рейхом.
Общеизвестно, что наши войска оставили Ригу и всю Латвию вскоре после начала войны. Немцы без единого выстрела вошли в Ригу. Оказывается, это не совсем так. Вот что рассказал Адам Адамович. Не верить ему у меня нет никаких оснований.
Человек пятьдесят просоветски настроенных молодых людей с трехлинейными винтовками и с десятью патронами на каждого участника сопротивления решили противостоять танкам Гудериана и всему вермахту. Адам Адамович утверждает, что эта самодеятельность исходила от их лидера профсоюза. Он же раздобыл неведомо где и оружие.
Ополченцы блокировали автомобильный мост через Даугаву в самом центре Риги (тогда в городе был единственный автомобильный мост, именуемый в советское время Октябрьским. Железнодорожный наши взорвали перед самым выводом войск. Фотографии взорванного моста с рухнувшими в Даугаву пролетами весь советский период демонстрировались в музее, расположенном в башне Св. Петра). Соорудили укрытие из мешков с песком на правом берегу, в самом начале моста. Ждут. Адам Адамович, загнав патрон в патронник ствола, лежал у амбразуры из мешков и представлял, как скоро по левому берегу к мосту начнет двигаться колонна немецких солдат, а они начнут по ним стрелять, чтоб знали, гады, как оккупировать советскую Латвию. Солдаты перепугаются и убегут обратно в свою Германию.
Какой-то непонятный, и, может быть, поэтому страшный, гул стал наполнять, воздух. Гул нарастал и ширился. Ребята переглядывались и ничего не понимали.
Задрожала земля. На левом берегу, из улицы Маяковского (название советского периода) показалась голова танковой колонны, и гигантская бронированная змея поползла к мосту.
Мне приходилось наблюдать танковую дивизию на марше. Шли родные советские танки, но, все равно, — страшно! А те машины на левом берегу специально приехали, чтобы огнем и гусеницами размазать тела ополченцев по мосту. Очень страшно!
Кто-то бесполезно пальнул по головному танку.
Больше выстрелов не было. Быстро поняв бессмысленность затеянного, ополченцы рассеялись по дворам близлежащих домов. Адам Адамович успел увидеть как передний танк на большой скорости протаранил их укрытие и прошел через стенку из мешков с песком, как через бумагу. Отчетливо понял: не укрытие это никакое, а «дермо собачье» — командир танка даже снаряда не стал на него тратить.
К вечеру жизнерадостные и наглые солдаты фюрера с по-летнему засученными рукавами заполнили город.
Адама Адамовича взяли через три дня. В гестапо уже знали и про его марксистское кредо и про «бой» с вермахтом у моста. Сдали земляки.
Всегда прислушивайтесь к внутреннему голосу
Бухенвальд, в который в вагоне для скота доставили Адама Адамовича из Саласпилса, оказался небольшим лагерем — «филиалом» известного на весь мир концентрационного лагеря в городе Веймер. Насколько новое «местожительство» отстояло географически от «центральной усадьбы» он сказать не мог, но ручался, что называлось оно именно Бухенвальд.
До апреля 1945-го года он был узником «филиального» Бухенвальда.
За невыход из барака на бесчисленные построения убивали на месте. Но в апреле сорок пятого, когда агония фашистов была уже очень заметна, и бравых молодцов с пулеметами на вышках сменили дряхлые пенсионеры и желторотые юнцы, Адам Адамович в первый раз за все годы заключения на построение не вышел. Убежал на какой-то пустырь — помойку на территории лагеря, и лег пластом в яму с отбросами.
В 75-ом году на вопрос, что побудило его к столь грубому нарушению дисциплины, он ответил приблизительно следующее: «Внутренний голос правильно подсказал — это последнее построение, на него выходить нельзя!».
Часов двенадцать пролежал в яме. Вставало солнце и было необыкновенно тихо. Поднял голову, чтобы оглядеться. Сквозь засохшие стволы прошлогоднего бурьяна он увидел сторожевые вышки и... обомлел, глазам не верит. Нет на них ни пулеметов, ни пенсионеров. Приподнялся, огляделся основательно. Лагерь брошен! Нет ни немцев, ни заключенных! Открытые ворота скрипят, поворачиваясь на шарнирах от легкого ветерка.
Из нескольких сот заключенных только пятнадцать продемонстрировали мудрость своего внутреннего голоса. Эти пятнадцать попрятались в разных местах, сообразив по некоторым признакам, что всю лагерную колону выведут куда-то недалеко и уничтожат. Так и случилось.
Американцы подходили с запада, наши с востока. В спешке немцы даже не провели своей обычной переклички после построения.
Пятнадцать спасенных вышли из своих укрытий и попробовали общаться. Ничего не получилось. Адам Адамович мог немного разговаривать только с двумя русскими. Его родной латышской речью не владел никто. Французы, англичане и поляки не понимали друг друга.
Кто-то ткнул пальцем в направлении кухни. Этот жест поняли все, но обследование помещения разочаровало – продуктов не было нисколько и никаких.
Жестами договорилась, что надо просто идти по дороге от лагеря на удачу, — судя по спешке охранников, войска, американские или русские, совсем близко.
Вскоре из-за крутого поворота дороги, закрытого деревьями, им навстречу выехал велосипедист — вольнонаемный немец-надзиратель, отличавшийся особой жестокостью. Увидев своих вчерашних рабов в полосатых костюмах, он предпринял попытку быстро развернуться и удрать, но был сбит с велосипеда.
Продолжение этого эпизода Адам Адамович рассказал только после нескольких моих настоятельных просьб. Он неожиданно замолчал, и по лицу было видно: трудно, да и не хочется ему рассказывать подробности встречи с надзирателем. Ослабленные люди разорвали тело велосипедиста на куски одними руками, не пользуясь никакими подручными средствами.
Пошли дальше, оставив фрагменты тела своего палача на дороге в луже стекающей в придорожный кювет крови.
В каком-то небольшом населенном пункте остались одни женщины и дети. Сердобольные немки, надо полагать по невежеству, дали им много хлеба. Четверо из группы умерли от несварения, набив желудки столь давно не виданной хорошей выпечкой. Остальные не успели. Корчились от страшной боли в животах и валялись на сеновале, пока два американских танка, выполняющих разведывательную задачу, не заглянули в населенный пункт. Никаких вопросов не возникло. Костюмы и крайняя степень истощения красноречиво рассказали танкистам, что это за народ. Вскоре приехал «Студебеккер» и отвез их в полевой госпиталь.
Эпилог
Репатриировали Адама Адамовича удивительно быстро. Еще более удивительно, что у НКВД не нашлось к нему претензий. Латыш, разделяющий коммунистическую идеологию, — явление уникальное, беречь надо. Адам Адамович стал членом КПСС, активным общественником. Все послевоенные годы проработал в лесном хозяйстве Латвии. Женился, и в 1950-ом году родился второй пассажир нашего мотоцикла Петр Криван, а еще через пять лет — две девочки-двойняшки.
Я потерял с ними связь в 1982-ом году.
Александр Румянцев