4
К полудню, когда проснулась царица, и две её служанки соскоблили с её тела душистую мазь, которой она натёрлась вчера вечером, степняки совершили три великих жертвоприношения, равных по масштабам греческой гекатомбе или индийской ашвамедхе. Пришлось умертвить сто отборных коней, сто отборных быков и сто отборных баранов. Вот только в отличие от древнеиндийской ашвамедхи, где, следуя за конем, нужно было покорить все страны, в которые тот прискачет, данные жертвоприношения совершились по древнему скифскому обычаю, распространённому как у них, так и у сарматов.
По словам Геродота: «Обряды жертвоприношений всем богам у них (скифов) одинаковы и совершаются вот так: жертвенное животное ставят со связанными передними ногами. Приносящий жертву, стоя сзади, тянет за конец верёвки и затем повергает жертву на землю. Во время падения животного жрец взывает к богу, которому приносит жертву. Затем он набрасывает петлю на шею животного и поворотом палки, всунутой в петлю, душит его. При этом огня не возжигают и не начинают посвящения или возлияния. После того как жертва задушена, обдирают шкуру и приступают к варке мяса.
Так как в Скифии чрезвычайно мало леса, то для варки мяса скифы придумали вот что. Ободрав шкуру жертвенного животного, они очищают кости от мяса и затем бросают в котлы местного изделия. Котлы эти очень похожи на лесбосские сосуды для смешения вина, но только гораздо больше. Заложив мясо в котлы, поджигают кости жертв и на них производят варку. Когда мясо сварится, то приносящий жертву посвящает божеству часть мяса и внутренностей и бросает их перед собой на землю».
Тоже самое сделала и царица Сарина. К этому времени ей подали ещё один кубок саны, и сарматы вновь могли лицезреть её пьяной и довольной. Она вышла к ним в прежнем своём одеянии, как амазонка, бряцая оружием и сверкая золотыми бляхами, нашитыми на её мужской костюм сарматов царских. Глаза её почти расширились, губы порозовели, лицо блестело молочным светом, источая к тому же приятный запах кедра, кипариса и ладана. Было достаточно пасмурно. Под балдахином собралось множество народа, и среди прочих угрюмый царь иных скифов – Аргот. Он сидел рядом с царицей на деревянном, резном сидении, украшенном покрывалом.
С правой стороны от царицы Сарины расположились её многочисленные знатные предводители и благородные воины, с левой – царь Аргот и его лучшие вожди и старейшины. На каждом из скифских вождей была высокая войлочная шапка украшенная серебром и золотом, дорогой кафтан и раззолоченный пояс. У каждого были свои особые родоплеменные знаки «отличия» и предметы культа. Сидели они ниже, чем царь с царицей, но на одном уровне с предводителями сарматов. Пили вино, кумыс, и ели жертвенное мясо. Так как рядовых скифских воинов было не менее десяти тысяч, то их разместили у подножия «Царского возвышения», по обе стороны от лобной площади. А так как среди скифов не было женщин или амазонок, то, во избежание ненужных ссор и стычек, (которые всегда возникают там, где много хмельного питья и женщин) всех их посадили вперемешку с сарматскими бойцами, но отдельно от незамужних девиц и замужних женщин. Столов для простых, рядовых кочевников не предусматривалось, а потому ели они, сидя на корточках либо сложив ноги по-турецки, и беря пищу с расстеленных прямо на земле ковров и скатертей. Руки свободолюбивые степные мужи вытирали кожаными полотенцами, а бороды и усы – руками. Бойцы держались в стороне от пасущих скот общинников и поглядывали на тех с презрением; воин делил свою еду с воином, а скотовод со скотоводом. Никто не мог упрекнуть радушную сарматскую царицу в негостеприимстве или скряжничестве. Все были навеселе, и совсем не обращали внимания на мелкий дождь и сырой ветер. Кругом пахло овечьими шкурами, сладковатым дымом и подмокшим войлоком.
На этот раз в центре их внимания были сарматские жрицы-амазонки и скифские жрецы-прорицатели, которые закончили к этому времени все свои жреческие ритуалы и принялись за Нелюбова Олега Павловича.
Как ни странно это покажется на первый взгляд, но оказалось, что Олег Павлович приглянулся одному из скифских жрецов в женском одеянии, которые всегда следовали за своим царём и назывались энареями.
Один из вариантов ответа на вопрос – кто же такие «энареи», это – «не мужи», то есть гермафродиты, женоподобные жрецы, стоявшие на службе у скифской богини Апи или же Аргимпасы, Афродиты Апатуры, как её называли в Греции. Хотя, вероятнее всего, энареями были потомки савроматских жриц-амазонок или неизвестных науке киммерийских священнослужителей, посвятивших себя служению разнополому прародителю всех индоиранских племен, сияющему Йиме. Тем более что древние связи киммерийцев и савроматов известны даже из археологических находок.
Так или иначе, но несчастному Олегу Павловичу, от этого было не легче.
Едва кочевники разгорячили себя обильными возлияниями и насытили утробу обильной пищей, как царь скифов Аргот повелел своим людям привести пленников пред его очи, на всеобщий обзор и посмеяние. Царица Сарина была очень довольна таким решением и громко приветствовала его одобрительными возгласами. Естественно сарматы поддержали свою царицу, и становище кочевников наполнилось радостными криками.
Пленники стояли понурые, с распухшими от побоев лицами, и затравленными взглядами. Олег Нелюбов выделялся среди них своей почти не изорванной одеждой, почти не помятой физиономией, и почти женоподобной внешностью. Он казался не совсем мужчиной и не совсем женщиной.
Увы, но эта его внешность и погубила Олега Нелюбова. Приняв его за «своего», разнополые жрецы-энареи задумали «допустить» его в своё духовное общество. Смысл подобного допущения заключался в том, чтобы прилюдно совокупиться сначала с женщиной (возможно, даже с царицей), а затем – лечь под энарея, хотя энареи порою были на это и не способны.
Как бы там ни было, перспектива для Олега Павловича была не из радостных.
Допустим, с первым из выше означенных допущений Олег Нелюбов и согласился бы, и может быть даже с некоторой охотой, но вот со вторым из них, с тем, что им должен был овладеть какой-то женоподобный гермафродит, – Олег Нелюбов не согласился бы ни за что. Этого он не выдержал бы никогда. Несчастье заключалось в том, что спрашивать бедолагу о том, хочет ли он этого или нет, никто не собирался и сказать ему об этом – было некому.
С самого своего взросления Олег Нелюбов обожал мастурбировать над фотографиями голых девиц, закрывшись от родителей в ванной, залазить девчонкам под юбки и щупать их за интимные места. Делалось это без всякого стеснения, на глазах у всех учащихся школы, и вскоре достигло ушей директора школы Попова Юрия Сергеевича.
Вызвав охальника к себе в кабинет и поговорив с ним «тет а тет» за закрытой дверью, Юрий Сергеевич внушил Олежке, что так делать нельзя и…пригрозил отчислить из «своей» школы в другую. На некоторое время рукоблудства шалуна прекратились, но затем (и особенно перед уходом в армию) превратились в самую настоящую манию, отягчённую постоянным самобичеванием и комплексом вины за свои деяния.
Однако после армии комплексы Нелюбова прошли сами собой, а малолетние шалости подростка, напротив, стали более извращёнными и, в тоже время, более скрытными, тем более что Нелюбов Олег Павлович устроился на работу в милицию и стал блюстителем закона. Он ревностно «защищал» наш закон от тех, кто пытался его нарушить и весело проводил время с криминальными авторитетами, жуликами и сутенёрами, с тем же Чёртом, о котором уже говорилось выше.
О, это было чудное времяпрепровождение! Бывало за один вечер на ментовско-бандитском субботнике, он имел сразу по пять-шесть проституток любой комплекции и любой внешности. Делал он с ними всё что хотел и даже более – бедолаги после него по неделям отлёживались дома, зализывая раны и утирая слёзы. «Весёлый» был дяденька, любил «пошутить». Вот так возьмёт да и запрёт сразу всех девчонок в парилку минут на двадцать или тридцать, а жару в парилке прибавит наполную, дабы девчонкам в парилке было не так скучно. Парилка горит, девки визжат, Олег Павлович радуется. Веселуха! Где там гестаповцам с их душегубками. И ведь самое главное все об этом знают, все об этом говорят. Дошло до того, что Олег Нелюбов добрался до многих жён своих коллег по работе, изнасиловал несколько ни в чём не повинных девочек, перебрал половину женщин в своём городе. И ничего ему за это не было, и ничто с ним за это не сделалось. Расплата пришла тогда, когда никто этого не ожидал и, в первую очередь, сам Олег Павлович…
Едва жрецы скифов решили принять его в свои ряды, как между ними, сарматами, их жрицами-амазонками, и иными скифами началась самая настоящая перебранка из-за того, кому же быть ритуальной наложницей чужеземца. Одни (а именно жрецы скифов и сами скифы) утверждали, что ею должна быть сестра одного из ратеначальников Аргота – Санапея. Другие, соответственно сарматы и амазонки, заявляли о том, что ею должна стать одна из амазонок царицы Сарины или сама верховная жрица амазонок – Сартея. Сартея, кричали они, достойна этого священного права больше других! Она должна быть первой!
Э, нет, отвечали им скифы и женоподобные энареи, – амазонка может сойтись с мужчиной только после того, как тот (то есть мужчина) сможет одолеть её в поединке, по всем правилам боя. «Какой из него боец? – с усмешкой вопрошали они у своих оппонентов, показывая на Олега Павловича. – Он же издохнет после первого её удара! Она просто убьёт его!»
«Конечно же, нет! – парировали их удар царица Сарина, сарматы и её амазонки. – В особенных случаях, таких как сегодня, для особо избранных людей, амазонки могут сделать исключение. Они должны делать подобные исключения! Это просто их обязанность! Чтобы было если бы девы амазонок, встретившись с юношами скифов царских, дрались бы с ними на смерть?! Скифы и амазонки перебили бы друг друга! Однако этого не произошло: скифы и амазонки создали новый народ савроматов!»…
И так, минута за минутой, и час за часом. До самого вечера.
К вечеру, уже перед закатом, устав от бесконечных споров, царь иных скифов Аргот, встал со своего места и громогласно заявил, что спор должны решить охотничье псы сарматов, которые застоялись, наверное, без дела.
– Пускай два самых больших и свирепых пса, – прогремел он, тряся бородой и звеня золотыми украшениями, – бьются друг с другом не на жизнь, а на смерть. Один из них – чёрный – будет псом скифов. Другой – серый – собакой сарматов. Если победит чёрный, то в споре выиграют скифы. Если же – серый, то выигрыш будет на стороне сарматов. Пусть будет так!
– Легко сказать, – возразила ему царица Сарина, игриво улыбаясь. – Во-первых, наши собаки слишком дорого стоят, чтобы драться на смерть в угоду скифам. Во-вторых, для такого случая надо было бы иметь своих собак, царь Аргот, равных по силе и ярости нашим. А в-третьих, – поднимаясь с трона и глядя прямо в глаза великана, продолжала царица – не стоит в таких важных делах полагаться на случай и решать спор дракой каких-то псов. Это неразумно!
Подобные слова очень не понравились царю Арготу, и он побагровел от гнева. Однако ссориться с Сариной ему было не с руки, да и не хотелось. Ему хотелось победить Сарину в этом словесном поединке и поставить её на место. Он достал из-за пояса свою позолоченную секиру, служившую ему символом царской власти, и стал держать её так, чтобы всем – и сарматам и скифам – было хорошо её видно.
– Тогда пусть в кровавом поединке, – снова настаивал он на драке, – бьются два жеребца – скифский и сарматский. И тот из них, который победит – решит судьбу нашего спора! Так справедливо?! – обращаясь к царице, добавил он в конце, окидывая горделивым взглядом своих военачальников, которые одобрительно загалдели, восхищаясь мудростью своего царя. Они с интересом смотрели на Сарину и ждали, что же она скажет.
Сарина достала из-за пояса свою золотую секиру и сказала следующее:
– Наверное, ты прав, царь Аргот; вот только зачем же опять губить хороших скакунов, полагаясь на слепой случай и сомнительный исход дела. Неужто нет предложений получше? Может быть, решим это как-то по-другому?
– Как!? – буквально взревел от бешенства Аргот, воздев руки к верху. – Какое ещё решение нашего спора тебе нужно!? Может, ты хочешь поймать в степи двух диких туров и их заставить драться между собою!? Может, ты хочешь, чтобы в поединке бились два человека?! Что? Что ещё тебе нужно, царица Сарина!? – буквально зациклившись на теме поединка, гремел Аргот, сверкая глазами и размахивая боевым топором. – Скажи мне!
– Нужно бросить жребий, – широко улыбаясь, спокойно заявила ему царица Сарина, прищурив один глаз. – Жребий решит наш спор. Это же так просто. – И сказав это, она лично налила и подала ему полный кубок саны, посоветовав пить её побольше, дабы иметь такой же ясный ум и такой же острый язык, как у царицы сарматов.
– Это всем полезно, – добавила она под конец, залившись звонким заразительным смехом.
Да уж тут было от чего развеселиться царице Сарине и её приближённым, тем более что все сарматы давно уже прислушивались к её перебранке с Арготом, и искоса поглядывали на него и его скифов. Те из них, которые не могли слышать их слов, спрашивали у тех, что стояли ближе к ним и передавали их слова дальше. Некоторые достаточно сильно перевирали высказывания Аргота, однако не забывали, в это время, ни одного слова царицы. Гул стоял такой, что заглушал рёв быков, блеяние овец и рычание собак. Многие встали из-за своих мест, и подошли поближе. Многие, не сговариваясь, отделились от скифов и встали по правую руку от Сарины. Среди дымных костров были видны мечущиеся тени сотен вооружённых людей в сарматских или скифских нарядах.
Скифы, в это время, также не стояли на месте и были готовы в любой момент схватиться за оружие. Они сгрудились по левую руку от своего царя и ждали реакции Аргота. Некоторые из них потянулись к рукояткам секир и акинаков, а некоторые уже намеревались доставать из горитов стрелы и луки. Их глаза налились гневом, брови сдвинулись над переносицей, желваки на скулах – играли. Назревал скандал, а что ещё вернее – кровавая ссора.
Тут повелитель скифов заткнул свою царскую секиру обратно за пояс, выпил поданный ему кубок саны, медленно поставил его на стол…и громко рассмеялся. Смехом наполнилась скифская половина людского скопища, дополняя сарматскую. И скифы и сарматы с радостью восприняли этот жест доброй воли царя Аргота, не смотря на то, что ещё секунду назад готовы были наброситься друг на друга с оружием в руках. Даже мечники Сарины, эти свирепые бестии войны, и те вздохнули с облегчением, отступив на шаг от своей царицы.
5
Меж тем скифские женоподобные жрецы-энареи, вместе со жрицами-амазонками принялись бросать жребий и, в конце концов, договорились о том, что первой будет великая жрица амазонок Сартея, а вторым один из энареев – Дасий. Нелюбова Олега Павловича раздели догола, его сотоварищей – увели прочь, верховную жрицу амазонок облачили в праздничный наряд, опоили обоих священной саной, а в каждый из четырёх священных костров насыпали конопли. На этом приготовления закончились, процесс пошёл.
Не успел Олег Нелюбов опомниться, как великая жрица Сартея оказалась рядом с ним, с горящими от похоти глазами, с пышущей огнём грудью, с лицом похожим на морду одичавшей собаки. Казалось ещё миг – и она взвоет по-собачьему. А конопля между тем начала действовать на них с удвоенной силой. В тумане наркотических грёз, в дыму ярких огней, верховная жрица Сартея и вправду показалась Олегу Нелюбову то ли собакой, то ли женщиной, то ли и собакой и женщиной в одном лице. Она прыгала перед ним в странном зверином одеянии, босая, растрёпанная, с правой обнажённой грудью и трясущейся губою, с кривыми ногтями, более похожими на когти, и с собачьим хвостом, один конец которого был прикреплён к её мохнатым штанам с бронзовыми нашлёпками, попросту говоря – одурманенная и разгорячённая.
«Собака, – вяло подумал про себя Олег Нелюбов, глядя на неё ошалевшими, затуманенными глазами. – Настоящая собака. Хотя нет. Кажись – баба. Страшная только, ведьма, а так – баба. Вон и сиськи болтаются».
Однако, посмотрев на Сартею повнимательнее, Олег Нелюбов почему-то переменил своё мнение.
«Впрочем, нет, всё-таки собака. Причём сука. Может быть даже породистая. Скачет себе, дёргается, хочет от меня что ли чего-то? Наверное, укусить? – хотел было предположить Олег Нелюбов, как «собака» Сартея резко подскочила к нему, клацнула зубами, и, с криком: «может быть ты хочешь быть покусан?!» – тяпнула его за больное ухо.
– Курва! – только и промямлил в наркотическом забытие Нелюбов, заваливаясь на бок и хватая Сартею за шею; оба брякнулись на землю и начали бороться.
Прошла минута, а борьба не прекращалась. Естество Олега Павловича само собой поднялось и «сражение» перетекло в другое русло. Когда всё кончилось, настала очередь Дасия, а точнее – Нелюбова, ибо Нелюбов в этом случае должен был быть женщиной, а Дасий – мужчиной.
Ох, не приведи Господь оказаться на месте Олега Павловича! Печальное то было зрелище. Жалкое.
После соития лицо его и тело намазали скифской мазью, самого его облачили в женские одежды, а глаза и губы накрасили, – не мужик, а писаная красавица. Быстро так это всё произошло, буднично. Сами продолжили пить, а его увели. Настал черёд бывших сотрудников милиции.
6
.
Вся гоп-компания бывших бойцов «дикой дивизии» Чёрта, (как некогда называли его отмороженную бригаду), щеголяла в спортивных костюмах, в золотых цепях и в одинаковых майках, на которых был изображён конный витязь.
По замыслу Енина Семён Семёныча этот витязь должен был обозначать древнего степняка-скифа, являвшегося лейблом его фирмы «Скиф», но, судя по рисунку, он более напоминал древнерусского богатыря, нежели лихого стрелка-кочевника. Вот и в правой руке у него был не лук или стрела, а длинное боевое копьё, как на изображениях Георгия Победоносца, столь популярных в отечественной иконографии. В целом же картинка была не плохая и всем нравилась, тем более что не каждый из ныне живущих современных людей знает – какие же они были эти дикие скифы.
Судя по тому, как они вели себя со своими рабами и пленными, их отличие от братвы современного вида и облика, было незначительным. По сути и те и другие были людьми одной и той же породы, одного и того же склада характера. Как и тогда в далёком скифо-сарматском прошлом, так и сейчас (или, точнее, десять лет тому назад), привычки и повадки людей такого рода мало чем рознились между собою. Тот, кто родился воином, никогда не станет пахарем, а тот, кто родился пахарем – никогда не будет воином. Да вот беда – минус с минусом, как известно, не сходятся: наглец ненавидит наглеца, а лихой боец видит в другом бойце потенциального соперника. Предвзятое отношение к отдельным лицам из группы пленных (а именно, к бывшим бандитам Чёрта) возникло у скифов практически сразу же.
Однако начнём по-порядку.
В тот день, когда люди из будущего столь экстравагантным образом попали в руки так называемых иных скифов и их царя Аргота, судьба их коренным образом изменилась в худшую сторону и с ужасающей стремительностью пошла под откос.
Не смотря на то, что кочевники, казалось бы, совершенно не знали своих новых, только что пойманных пленных, они безошибочно определили кто у них «старший», а кто «младший», и даже выявили явного лидера. «Лидером» оказался Енин Семён Семёнович, а «старшими предводителями», как их прозвали иные скифы, соответственно, Трусов Ефим Маратович и Нелюбов Олег Павлович. Все остальные, по их мнению, были «рядовыми воинами», и, скорее всего, мало чем отличались друг от друга. А посему, сделали вывод скифы, с ними надо поступать одинаково и никому не делать поблажек, тем более что, благодаря их трусливому характеру, они не заслуживают ничего, кроме презрения.
Впрочем, относительно Енина Семён Семёныча, скифский «приговор» был более суров: ничтоже сумняшись они быстро набросили ему на голову тёмный мешок и увели куда-то в сторону, ибо Енин Семён Семёныч оказался единственным, кто не вызвал у них никаких споров или разногласий. У него вообще была своя, отдельная роль во всей этой необычайной истории, и, честно говоря, роль эта был не из завидных.
Итак, покончив со всеми первостепенными делами, степняки связали всем пленным, руки, и, сцепив их друг с другом крепкими верёвками, (естественно исключая их главного лидера Чёрта), повели в таком виде к степному становищу заволжских сарматов, определив в конец войска. По дороге они обращались со своими рабами довольно-таки сносно и практически никого не били: несчастных кормили три раза в день, регулярно давали попить и оправиться, и не изнуряли долгой ходьбой. Естественной проблемой, для «наших людей» при таком «этапирование», были – въедливая пыль и липкая грязь, отсутствие тёплой воды и душа, и невозможность элементарно почистить зубы и умыться. Кроме того, температура в этих древних краях была на несколько градусов ниже, чем у «нас» в «будущем», и по ночам пленники сильно мёрзли. Как-то раз, один из бандитов жестами показал кочевникам, что им холодно, и, степняки (надо отдать им должное) поняли его просьбу и выдали каждому из них (опять же кроме Чёрта) тёплые, войлочные покрывала. Так они шли несколько дней подряд и, через четыре дня, достигли «столицы» царицы Сарины и её сарматов. Здесь им пришлось туго, ибо, во-первых, их практически не кормили, а всё больше били и шпыняли, нарочно спрятав от посторонних глаз на окраине стана. А во-вторых: Трусов Ефим Маратович, который пребывал в полусознательном состоянии, постоянно стонал и жалобно плакал, вызывая сильное раздражение своих хозяев, порою доходящее до исступления. Из-за этого скифы срывали свою злость на всех без разбора, и по этой же самой причине, они решили избавиться от прокурора в первую очередь.
Желая оставить самое интересное напоследок, и тщательно скрывая своих таинственных рабов от сарматов, скифы сняли с Трусова Ефима Маратовича его «современную» одежду, заменив на какую-то другую, и в таком виде выволокли на лобную площадь. Уловка возымела своё действие и бывший главный прокурор Трусов Ефим Маратович не вызвал у сарматов ничего, кроме презрения и отвращения. Нелюбов Олег Павлович заинтересовал их больше, даже вопреки тому, что тоже был выведен к ним в «обычной» одежде; ну а когда к сарматам вывели всех остальных пленных (кроме разве что одного Чёрта), у сарматов чуть не случился шок, ибо те предстали перед ними во всей своей «красе» и «величие»…
По представлениям всех без исключения людей древности, каждое украшение, каждая нашивка, каждый рисунок на ткани одежды или на теле человека, как и сама одежда, имеют свой смысл и своё значение. Ни одна наколка на теле скифа или сармата, ни один рисунок на его одеянии или оружие, ни одна безделушка на его головном уборе, не были нанесены просто так, без веских на то причин. Различного рода обереги и амулеты, из зубов животных или птиц, разного рода рисунки и татуировки, изображавшие какое-либо животное по частям или отдельно – в одно и тоже время отпугивали от степняков злых духов и демонов, и являлись своего рода украшением, неотъемлемой частью убора каждого кочевника, будь то мужчина или женщина. Надо было видеть, как удивились жрецы и жрицы скифских и сарматских племён, когда им показали пятнистые покровы ментов, синие наколки бандитов и «волшебные» предметы, – охотничьи карабины и автоматы – вполне логично принятые степняками за «магическое» оружие. Надо было самим присутствовать при том, как кочевники разглядывали солнечные очки людей будущего, их обрезанные перчатки, их мятые кепки, их большие карманы на штанах и куртках. Восторг и ужас одновременно отразились на их вытянувшихся от увиденного лицах. Когда же первый восторг прошёл, а ужас сменился любопытством, когда же волнение понемногу улеглось, начались и первые оценки принадлежности тех или иных пленных к тому или иному сословию или касте, к тому или иному «цвету», который у индийских ариев назывался варной.
Так как на телах представителей криминального мира красовались пусть и не столь красивые и замысловатые как у кочевников наколки, и благодаря тому, что на их грязных майках было изображение конного витязя, принятого степняками за могущественного царя, скифские и сарматские «служители культа» решили, что уголовники Чёрта стоят выше блюстителей порядка, и, вероятно, принадлежат к отряду телохранителей, которые считались у них старше обычных воинов. Глядясь в небольшое бронзовое зеркало в золотой оправе и с золотой рукояткой, царица Сарина заметила, что отсутствие на телах младших дружинников магических татуировок и их странная пятнистая одежда, свидетельствуют о их более низком положении по сравнению с людьми в синих нарядах (это были спортивные костюмы бандитов) и красных поддёвках, (то есть майках), которые несомненно являлись старшими дружинниками.
– А посему, – добавила она под конец, – я думаю, что никто из вас – и ты мой друг Аргот, и вы мои верные жрицы-амазонки – не будет возражать против такого моего решения: младших дружинников принести в жертву богу войны и побед, а старших оставить пока жить, ибо час их ещё не настал.
На сей раз ни каких возражений со стороны скифских вождей и предводителей не последовало и ни каких споров между прорицателями-энареями и жрицами-амазонками не возникло. Все согласились, что решение царицы Сарины было столь же правильным, сколь и мудрым и начались приготовления к жертвоприношению…
Закат уже окрасил в тёмно-лиловые цвета надвинувшиеся с востока грозовые тучи, когда братков Енина Семён Семёныча отделили от осиротевших блюстителей порядка, и увели обратно в войлочную юрту, оставив на площади только милиционеров. Всего их было четыре человека, и вид у этих четырёх – был непрезентабельный; кочевники с равнодушием взирали на их немощь, морщась от отвращения и, судя по выражениям их лиц, шок и удивление покинули их полностью. Им по-прежнему были интересны чужая необычная одежда, какие-то вещи, но сами обладатели этих вещей потеряли в их глазах всякое уважение. К ним относились как к обречённому на заклание скоту, и лишь по этой причине не подвергали издёвкам и унижениям.
Внезапно раздался громкий рёв быка, и послышалось встревоженное лошадиное ржание. Животные, размещавшиеся за чертою стана в специально созданных для них искусственных вольерах, которые назывались аранами и были так огромны, что занимали площадь в 100 и более гектаров, почувствовали, что-то нехорошее и пришли в движение. Одни из них бегали по загону взад и вперёд, сея хаос и панику, а другие, напротив, угодив в ловчие ямы, сидели в них смирно, ибо уже не могли из них выбраться. Рвы, расположенные с внутренней стороны валов, на которых возвышались сложенные из известняковых блоков стены, наполнились отчаянным блеяньем овец, ржанием коней и рёвом быков. И только в загоне для верблюдов, этих ценных и благородных животных, царили полная тишина и удивительное спокойствие: «корабли пустыни» стояли в своих вольерах смирно, и, казалось, ни о чём не беспокоились.
Вот несколько сарматских жриц-амазонок вывели из арана четырёх быков и четырёх коней, и вот повели их куда-то на западную окраину стана, всполошив весь степной люд, одним только своим появлением. Из-за этого все без исключения кочевники пришли в крайнее возбуждение и впали в состояние некой эйфории, как видно в предчувствие кроваво зрелища. Глядя на них пленные милиционеры, невольно насторожились и заметно занервничали, ибо почувствовали что-то неладное…
«В каждой скифской области, – утверждал в своей «Истории» Геродот, – по округам воздвигнуты такие святилища Аресу: горы хвороста нагромождены одна на другую на пространстве длинной и шириной почти в три стадии, в высоту же меньше. Наверху устроена четырёхугольная площадка; три стороны её отвесны, а с четвёртой есть доступ. От непогоды сооружение постоянно оседает, и потому приходится ежегодно наваливать сюда по полтораста возов хвороста. На каждом таком холме водружен древний железный меч. Это и есть кумир Ареса. Этому-то мечу ежегодно приносят в жертву коней и рогатый скот, и даже ещё больше, чем прочим богам. Из каждой сотни пленников обрекают в жертву одного человека, но не тем способом, как скот, а по другому обряду. Головы пленников сначала окропляют вином, и жертвы закалываются над сосудом. Затем несут кровь на верх кучи хвороста и окропляют ею меч. Кровь они несут наверх, а внизу, у святилища, совершается такой обряд: у заколотых жертв отрубают правые плечи с руками и бросают их в воздух; затем, после заклания других животных, оканчивают обряд и удаляются. Рука же остаётся лежать там, где упала, а труп жертвы лежит отдельно»…
Пока приговорённые к смерти люди не успели понять, что же с ними собираются сделать, множество длинноволосых дев-амазонок подбежали к ним с обнажёнными бронзовыми мечами (ещё древнекиммерийской, досарматской работы), и, разом обступив их со всех сторон, быстро повели по главной дороге к «святилищу Ареса». Там они бесцеремонно поставили несчастных на колени, и, подозвав на помощь нескольких женоподобных жрецов-энареев, зажгли перед «храмом» яркий жертвенный огонь, называвшийся «Огнём Ваты». С одной стороны зловещего сооружения была видна крутая, деревянная лестница, а с трёх других – царил густой багровый полумрак, неясного происхождения. Суеверные кочевники искренне верили в его потустороннее происхождение, считая, что его цвет происходит от блеска человеческих кож, которые они натягивали на доски, стоящие у подножия храма по его периметру.
И действительно, «человеческая кожа, – по словам Геродота, – толста и блестяща и блестит ярче почти всякой иной». В сочетании с красной охрой, которой здешние сарматы частенько окрашивали свои воинские трофеи, человеческая кожа и висящие на острых кольях человеческие головы, человеческие скальпы и человеческие кости – сверкали так ярко, что казалось, будто бы это они освещают жертвенную площадь, затмив своим блеском жертвенное пламя. По крайней мере, принимая во внимание тот факт, что неупокоенные души убитых степняками людей, их мощная энергетика и незримое присутствие, не могли сотворить ни какого другого пейзажа, кроме того, который царил теперь перед храмом Ваты-Веретрагны, (приняв образ багрового сумрака или же кровавого полумрака), можно предположить, что кочевники в какой-то мере были правы.
Однако на сей раз, душам приговорённых на смерть парней в серой форме не суждено было присоединиться к неприкаянным духам уже убитых здесь ранее людей и порадовать кровожадного бога…
Неожиданно деревянная лестница святилища громко заскрипела, вязанки хвороста начали проседать и рушиться, а железный меч завалился набок и упал вниз. Стукнувшись несколько раз о ступеньки лестницы, он вонзился в землю прямо перед одним из обречённых на казнь милиционеров, и остался торчать в таком положение, более не шелохнувшись ни разу. Из-за древности лет вся его нижняя часть была покрыта бурой ржавчиной и походила на кровь. На короткий миг площадь охватило гробовое молчание, но затем степняки начали громко кричать и спорить, и лобное место вновь наполнилось невообразимым шумом.
Из-за того, что багровая подсветка вокруг святилища постоянно мигала, делаясь то слабее, то ярче, багровые тени на одеждах и лицах кочевников, по временам становились темнее, а по временам – светлее. Кожи на деревянных щитах зловеще шуршали, человеческие скальпы шевелились, а кости – стучали. Видимо опасаясь чего-то ещё более ужасного, женоподобные жрецы-энареи отдёрнули от пленных руки, и отошли от них в сторону. Длинноволосые девы-амазонки опустили мечи и поспешно ретировались: они так же оставили пленных в покое и присоединились к энареям. Они смотрели друг на друга удивлёнными взглядами и о чём-то негромко переговаривались.
Так как подобное разрушение храма случилось у них впервые и так как произошло оно во время приготовления к жертвоприношению чужестранцев, то вполне могло случиться так, что руку к этому приложили сами же иноземцы.
«А что если они настоящие колдуны и обладают такой магией, которая намного сильнее нашей? А что если они обратят её против нас?» – рассуждали между собой жрецы-энареи и жрицы-амазонки, с опаской поглядывая на несчастных, ничего не понимающих милиционеров. Одни из них считали чужеземцев чуть ли не дэвами, а другие, наоборот, низводили до уровня рабов, утверждая, что таким людям уже по природе своей не дано быть ни колдунами, ни магами, ни, уж тем более, вождями.
– Да вы посмотрите на них, – с пеной у рта доказывали свою правоту, сторонники низкого происхождения милиционеров, – у них же прямо на лбу написано, что они – рабы! Какие из них маги, они же не способны на это!
Возгласы раздражения становились всё громче и громче, к служителям культа присоединились многие знатные вожди и благородные предводители, разбирательства степняков, как и всегда, обещали быть долгами.
– В чём дело? – задавали один и тот же вопрос, подключавшиеся к разговору кочевники, не понимая, что происходит. – Что всё это значит?
– Это значит, – расставила все точки над «и» сарматская царица, – что богу битв и ветров не нужна данная жертва! Рабов надо продать, а Вате-Веретрагне принести другую жертву. Судя по всему, – повторилась царица Сарина, – сам Вата-Веретрагна даёт нам понять, что такая жертва ему неугодна и эти люди ему не нужны.
Тут она обернулась к стоявшему поблизости царю Арготу и, с самым серьёзным видом, обратилась к нему:
– Будь я царём Арготом, – сказала она, – я бы продала этих рабов купцам дахов, что каждый год приходят к нам из далёкого царства Варящих Хаому саков.
(Царица Сарина имела ввиду так называемых дахов или же даев, которые кочевали в Средней Азии от Памира и Гиндукуша до долины Инда и ранее назывались саками-хаумаварга, то есть саками «варящими Хаому»).
Царь Аргот ненадолго задумался, но, после короткой паузы, согласился с предложением сарматской царицы.
– Будь, по-твоему, – коротко сказал он, и пленных увели прочь, предварительно сняв с них всю одежду и заменив её на другую – рабскую.
Вопреки тому, что все их вещи (их очки, их цепочки, их оружие) вызывали у степняков сильнейшее восхищение, царица Сарина приказала сжечь их в костре Ваты, посчитав их вредными и приносящими несчастья, то есть проклятыми. «Ибо, – добавила она в конце своей речи, – они не принесут нам ничего, кроме вражды и должны быть уничтожены. С рабами царь Аргот поступит так, как он и обещал нам прилюдно, а мы воздадим ему должное за его щедрость и благоразумие».
Тем не менее, с рабами (забегая вперёд) царь Аргот поступил не так, «как он обещал прилюдно», и продать своих милиционеров у него так и не получилось. Его рабы остались в становище сарматов, и судьба их сложилась несколько иначе, чем ожидала царица Сарина. Коротко говоря, все они сохранили свою жизнь и вернулись «назад в будущее», ибо по тем же самым законам иного Правосудия вышло так, что ни какой вины на них, в общем-то, нет, и рабами их называть неправомерно. Степнякам для того, чтобы понять это, понадобилось немало времени, но это, как говорится, уже совсем другая история…