Он родился в бедной еврейской семье, что сразу определило его печальное, трагическое, безрадостное будущее.
Его отца расстреляли за стенкой, и поэтому мать забрали в милицию.
Он вступил в оппозицию, едва научившись ходить, и его детская неожиданность желтела на белых простынях, как знак протеста против серой действительности.
Он рисовал на обоях. Его били ремнём и ставили в угол. Он огорчался, что окружающие не понимают авангардного искусства.
Школа душила его непосредственность. Его заставляли гладить галстук и стирать воротничок, чтобы не выделяться. Школьные завтраки были так дороги, что не оставалось на пиво и сигареты.
Он прогуливал русский, борясь за свободу слова. Историю он пропускал, протестуя против вранья и тоталитаризма, а математику ненавидел, видя в ней корень мировой бюрократии.
На войне он потерял ногу, неудачно сойдя с уходящего на фронт поезда, но приобрёл авторитет, рассказывая анекдоты.
Больше всего он любил политические анекдоты, поэтому чукчу у него звали Владимир Ильич, а Чапаева - Иосиф Виссарионович.
Впоследствии тёща притесняла его. Им помыкала жена, его унижала власть. Его пинала интеллигенция (им, признанным, было завидно).
Его нечасто выпускали за границу. Потому что по его возвращении у заграницы пропадали серебряные ложки и карманная мелочь. За рюмкой водки он подолгу мечтал о глотке свободы.
Однажды ему даже хотели дать премию, но подумали, что после получения награды говорить гадости про Родину станет как-то неудобно, и дали другому, менее бездарному, но более честному.
Когда его, наконец, признали, он сбежал в Америку, где работал простым официантом. Тёмными вечерами он тосковал по родине вместе с какой-нибудь Сюзи Израилевной и был совершенно счастлив.
Он умер от разрыва сердца, прочитав последнюю российскую газету.
На его безвестной могиле стоит скромный памятник работы Зураба Церетели и написано коротко и ясно: "От всей братвы."