Доктор Эдик был удивительно красив. Высокий, подсушенный вначале спортом и правильным питанием, а потом непрерывным курением и бутербродами, в свои сорок лет он выглядел довольно молодо. Может быть, блестящие серые глаза, в которых плескались смешинки и прятались золотые искорки не отпускали доктора поближе к пожившим и зрелым, держали за хлястик белого халата возле дерзких и юных?! Эдуард Евгеньевич пронзил мое сердце клинком своего обаяния сразу. Но вначале он меня спасал от ангины.
Красавчик пришел по вызову ко мне домой, когда я уже больше недели не могла прибирать жилище. Дети хозяйничали на кухне. Они дорвались до продовольственных запасов, и смешивали их согласно книге о здоровой пище. Иногда кто-то выметал сор из гостиной.
Болезнь переживала в моем горле все отведенные ей медициной сроки. Семья решила вмешаться. Пригласили врача.
- Доктор, сколько дней человек может прожить без еды? – прошипела я, выпуская воздух через уши.
- Зачем вам эти сведения? – нежно улыбался мужчина. Он не знал насколько мне больно глотать. Я уже четвертый день принимала жидкость каплями.
Конечно, стройный доктор наверняка никогда не болел сам. Видел или читал, ласковый, как страдают другие. Но сам ни разу не лежал, расплющенный жаром, в одиночестве, на кисловатых влажных простынях.
- Как же вы довели себя до такого состояния? Можно было гораздо раньше закончить вынужденную голодовку. – Эдуард Евгеньевич качал головой, разглядывая гнойное горло, ощупывая толстую шею.
Я кивала, хлопала красными глазами, пыталась убрать с лица тусклые неухоженные пряди, благодарно обещала проглотить все таблетки и облизать все настойки, которые мне прописаны. Я начала выздоравливать с той минуты, когда осознала, что доктор красив.
Болезнь мучила несравнимо меньше, чем запах малоподвижного тела, распухшее лицо, шелестяще - свистящий голос. В дом заглянул красавчик, а квартира не убрана и хозяйка смердит.
Под напором эмоций и антибиотиков ангина сбежала.
- Чудо! Чудо! – радовались домашние. – Слава добрым докторам! Долой самолечение!
- Это святая вода и травка заговоренная помогли. Слава тебе, Господи! – суетилась крестная, которая, нужно признать, действительно обрызгала меня чем-то после ухода врача.
Эдуард Евгеньевич заходил ко мне дважды. Проверил пульс, погладил за ушами. Заглянуть в его серые задорные глаза стало необходимо чуть позже. Тогда же доктор в доме был нужен для другого. Блестящие полы, выскобленная кухня и аромат свежих роз – все свидетельствовало о моем полном выздоровлении. Но врач все-таки держал меня за руку, и угрожающе демонстрировал стетоскоп. С удовольствием реабилитировавшейся простушки я позволила себя осмотреть. Потом предложила чаю. Голос все еще высвистывал сообщения, но шея уже грациозно выглядывала из халатика. И главное, дом блистал вымытостью и праздничной крахмальностью.
Он пришел еще раз. Его нетерпеливо ждали.
- Как вы себя чувствуете? – спросил доктор, озабоченно копаясь в портфеле с историями про болезни.
- Спасибо, хорошо! – с удовольствием проворковала я.
Когда-то в юности, занимаясь классическим пением, я заметила, что связки, слегка обремененные ангиной, дарили голосу неповторимый тембр. Сейчас эффект Полины Виардо опробовался на Эдуарде Евгеньевиче. Доктор был шокирован. Наверное, у него тонкий музыкальный слух. Несчастное ухо Тургенева. Звукопроницаемое сознание. Безнадежно влюбчивое сердце, настроенное на ля-диез.
- Эдуард…!
- Да?!
- Простите, Эдуард Евгеньевич. У вас королевское имя. И по профессии вы – спаситель. Осанка у вас гордая. Должностная. Не перегружаете ли вы свой позвоночник?
- Шутите. Значит, будете жить. А позвоночник свой я берегу. Сплю на жестком.
- Один?
- Интересуетесь, с кем я сплю? – блеснул серым глазом доктор.
- Неправда. Я спросила, сколько народу спит на жестком одновременно с вами. Имена, возраст и пол не выведывались. Может быть, вы на дежурстве спите на мягком, а дома на жестком. Откуда мне знать, где доктора спят одни?! – зачастила я, задыхаясь.
- Я не женат.
- Тогда не удивительно…
Я замолчала, внимательно оглядывая доктора.
- О чем вы сейчас подумали? – элегантный доктор живописно разместился в большом кресле.
- Если бы я была не замужем, возможно тоже до сих пор выглядела бы девочкой, - вздохнула я. – Муж, кухня, роды измотали организм. Нет ли у медицины лекарства против быта?
- Выходит, я выгляжу девочкой? В смысле, молодо? – слишком близко подошел ко мне доктор Эдик, неожиданно покинув удобное кресло.
- Потрясающе молодо! Хочется приголубить и проверить дневник.
Я продолжала кокетничать из упрямства, под воздействием гормонов или просто по глупости.
- Дневник – святое! – доктор поцеловал меня, больно укусил губы. – Вам надо продлить больничный. Жду вас пятнадцатого в поликлинике. Придете?
- Доковыляю, думаю. Если что, тимуровцы помогут.
Больше мы не прерывали поцелуи словами.
Наступило пятнадцатое ноября. Вряд ли кого-нибудь еще в нашем городе визит к врачу так морально встряхивал, как меня. В моем случае поход в поликлинику разрушал нравственные устои общества, не меньше. Я – классный руководитель учащихся самого нежного возраста, мать двоих детей, жена хорошего человека, считаю дни, чтобы поглазеть на терапевта! Иронизировать не получалось. Неискренний смешок не скрывал запретного интереса к чужому мужчине. В конце концов, влюбиться очень приятно. Стало интереснее дышать воздухом Родины. Например, в больницу хочется сходить на профилактический осмотр, сдать какие-нибудь анализы. Я задолжала отечественной медицине. Ей редко удавалось добраться до меня. И еще, (о, ужас!), я широко улыбнулась зубному врачу!
Школа, в которой я работала, находилась совсем недалеко от моего дома. С Эдуардом Евгеньевичем встречалась редко. Полторы ставки не оставляли иллюзий: до конца учебного года никто мою женственность из учительской не выпустит. Скучала по доктору страшно. Но никак не могла ничем заболеть. Не брало! Посещала поликлинику с направлениями от разных организаций. Даже прошла медицинскую комиссию, чтобы получить разрешение на управление самолетом. Только мой любимый доктор ни разу в таких комиссиях не участвовал.
Государственный заказ на грамотное поколение кое-как сохранил семью до весны. Доктор тоже очень старался.
- Зачем я тебе? Мне поздно бегать на свидания в соседний двор. Я привык, что у меня все на работе.
- У тебя есть женщина? – я открывала для себя личную жизнь докторов.
- Есть. Кажется, есть…
Он мог себе позволить любить на работе. Я не могла даже по месту жительства. Летом подала на развод.
- Что случилось? Такая славная семья! Дружная. Неужели муж завел себе на стороне? – охали знакомые, пытаясь привести ситуацию к простым исходным данным.
- Нет. Муж – человек порядочный. Хороший отец. Он не виноват, что я заболела…
"Муж жену любит здоровую! Не дай Бог, если что с женщиной случится! Никому не нужна. Все кобели в рассыпную! А с ними - беда, так нянчись с убогими. Обязана!" – подруги подталкивали к откровенности. Они ждали, что я объявлю диагноз, и все почувствуют себя счастливыми на фоне чужого страха. Но я ничего не рассказывала. Кто бы меня понял? Сказали бы, что с жиру бешусь.
Муж переехал на дачу к другу. Запил. Странно. Человек отпущен на волю без материальных претензий, без оскорбительных ярлыков, в возрасте самом что ни на есть жениховском! И он не счастлив от этого. Пьет в чужом огороде. Отчего они всегда принимаются пить водку?! Никто не начинает заниматься усовершенствованием своей жизни, не пытается чего-нибудь добиться от действительности хорошего. Мужчины безоговорочно опускаются. Я не знала, что мой Саша настолько слаб духом. А ведь именно он настоял тогда, чтобы мне вызвали врача. Боялся овдоветь…
Эдуард Евгеньевич никому не хочет быть мужем. Мой Саша хочет. Однако оба живут в одиночестве.
Я подарила бывшему мужу после развода портмоне. Прежде у него никогда не было собственного кошелька. Отчего же он пьет? Из-за меня или из-за того, что появились деньги на спиртное?
Три летних месяца гнили в безветренной духоте мои чувства. Скоро вернутся домой дети. Каникулы на исходе. Я не знаю, что скажу им, какими словами утишу их боль, презирая свою собственную.
Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год прожил свою лучшую половину… Последующие десять лет я безрезультатно боролась с пьянством Саши и писала покаянные письма свекрови. Ангина больше меня не мучила. Никогда.