Рассказ старой украинки

             
Двор был большим. Он объединял собой пять четырёхэтажных домов  постройки ещё хрущёвских времён. Анечка Букатина совсем недавно переехала вместе с мамой в эту Южно-казахстанскую станцию, имеющую странное название, похожее на мужское имя: Мерке.

Ей, прожившей  шесть лет в северном Казахстане с его суровым климатом и очень скромной, неброской  природой,  в этом южном крае всё казалось удивительным и завораживающим: тёплое ласковое солнце, обилие фруктов и овощей, приветливые, добрые люди.

Одиннадцатилетняя Аня, за свою не слишком долгую жизнь, уже повидала немало дворов и двориков, но этот лёг на душу на всю жизнь: с его дворовым  детским театром; набегами с ребятами на совхозный сад за яблоками, откуда их гонял строгий объездчик на лошади; купанием в быстрых, шумных арыках с прохладной мутновато-жёлтой водой.

Девочку удивлял и завораживал этот светлый, солнечный мир, она смотрела на него широко распахнутыми глазами, восхищённо, открытой душой впитывая необыкновенную теплоту и душевность этого края. Душа её наполнялась счастьем и неописуемым восторгом.

Да и было от чего прийти в восторг: одни «вечерние посиделки» чего стоили! Когда «хохлушка» баба Ганка, крепкая ещё старушка, без возраста, с волосами цвета зимнего вечера и удивительно глубокими, тёмными, как бездонный омут, глазами, собирала вокруг себя дворовую ребятню и заводила свои невыдуманные истории, которых у неё было множество, пела песни красивым сильным голосом о несчастной любви, тяжёлой женской доле.

Говорок бабы Ганки — певучий, проникновенный, состоящий из смеси украинских и русских слов, уводил за собой из мира счастливого, безмятежного  детства в мир совсем иной: незнакомый — иногда непонятный,  порой даже чуждый.

Истории бабушки Ганны  были настолько фантастическими, яркими, что казались детям сказками: иногда весёлыми и смешными, иногда интригующими, удивляющими, а иногда — страшными. Одна из историй, рассказанных  старой хохлушкой, легла на душу и память Анечки на всю её жизнь.
-Було це в двадцать девятом року, колы я  була щё молоденька та здоровенька, - рассказывала баба Ганка, - Жилы мы  в Саратовской губернии, з  мужем и диткамы.  Времечко тяжкое — чёрное. Мий Петро уихав процюваты, и  полроки вид него не було ни письмеца, ни весточки... Думала  вже не дождусь  его бильш...

А времечко-то голодное: мэрли уси, як мухы.  Зъидено було усэ, до корочки, до   зирна... Голодували дюже... А у мене ще шисть диток: мал-мала миньш. Старшой Марийке  було двенадцать, а младшому Михасю - тильки три року.
Крепилась я дюже, ожидаючи, что ни сёдня-завтра Петро прииде и привезе продухтов, но время ишло, а его усэ нэ було. Диты вже начали пухнуть с голодухи, зувсим ни ходылы... Да и я ходыла  с трудом: ноги, як колоды, сил немае, всё время клало в сон...

Прийшёв  динь, колы поняла я: ни  сёдня-завтра диты начнут вмираты... Мое серденько  рвалось вит боли за диток, бо  ни помочь им, ни спасты  их не можу... Решилась уйти першей.
С горем-пополам поклала диток спаты, гутарила, что завтра прииде их тату, привезе  любых мятных прянычков, картохи, муцы... Мамо напече драныков, заварэ чай з мятою... Мы уси будемо за столом  питы духмяный чай и спиваты  писни  наши — любые.
-Усе будэ  дюже гарно! - успокаивала диток, змахивая слэзу. - Завтра усе у нас  будэ...

Баба Ганна рассказала, что когда дети заснули, она мешком сползла с полатей, где они проводили последние дни, накинула поддёвку, с трудом запихала ноги в  старые мужнины валенки и, тихо прикрыв за собой дверь, побрела к железнодорожной насыпи, решив броситься под поезд.

Зимняя позёмка стелилась по земле, бросая время от времени жёсткий колючий снег ей  в лицо, в глаза, наполненные слезами. Каждый шаг давался  женщине с трудом:  казалось, что она никогда не сможет преодолеть эти злосчастные двести метров, отделяющие их дом от, проходящей мимо,  железнодорожной ветки.

В далеке вспыхнули огоньки: поезд стремительно  приближался. Ганка, что было сил бросилась вперёд: где на четвереньках, где кубарем, где ползком. Поезд был уже совсем близко, а женщина окончательно выбилась из сил. Она кричала, била кулаком по бесполезным ногам, из её глаз ручьём катились слёзы. Сдирая в кровь ладони, срывая ногти, она карабкалась на насыпь.

И вот, когда  рельсы были совсем близко,  произошло что-то странное, необъяснимое, словно кто-то вилами ткнул ей в лицо, и Ганка кубарем покатилась вниз с насыпи. Больно ударившись о камень головой, она отключилась на какое-то время, а когда пришла в себя — поезд уже был далеко. Кромешная тьма обступила женщину со всех сторон, как живая дыша в лицо снежной пылью, кружа и хохоча над  её бедой, над её бессилием...

Как Ганка добралась домой — она не помнила. Ещё с порога услышала громкий плачь детей, их крики: -Мамо! Мамо!.. Мамочка!
Она обняла их, прижала к себе, заплакала вместе с ними, раскачиваясь из стороны в сторону. Хотелось выть в голос от невыносимой боли в душе, от жалости к своим кровиночкам. И она запела тихим, прерывающимся голосом, глотая слёзы, пытаясь заглушить и боль, и страх.

Когда дети, наконец, успокоились Марийка рассказала матери, что посреди ночи их разбудил страшный грохот и стук. Дом, казалось, ходил ходуном.
-Было так жутко, - шептала Марийка, прижимая руку матери к своему худенькому личику. - Ребятишки так перелякались... Начали кричать, плакать... Я никак не могла успокоить их...

Мать гладила дочку по её тонким, пушистым волосам, целовала её глаза, исхудавшие ручки. Девочка обняла её за шею, прижимаясь к маминому теплу, и спросила:
-Знаешь, мамо, сколько было на наших ходиках?!
-Ни, — ответила Ганка.
-Двенадцать часов! -  со страхом поглядывая на часы с маятником, висящие на стене, сказала Марийка. - Ровно двенадцать ночи, мамо...

Они уснули лишь под утро. А утром приехала двоюродная сестра Ганки с мужем, привезли картошки, овощей, немного муки.... Вобщем, не умерли они тогда. Выжили все, хотя и с большим трудом.
Слушая  рассказ бабы Ганны, Анечка плакала, а та  нежно погладила девочку по голове  и сказала:
-Добрая у тебя душа, внучка... Как у моей Марийки.

Конечно, Анечка не знала, что такое голод: страшный, доводящий человека до такого состояния, что смерть под колёсами поезда, кажется лёгким избавлением. И тем более не знала такого мудрёного слова: голодомор, ведь её поколение родилось уже после войны, после всех этих голодных лет, разрух. Это теперь, хитромудрые политиканы, тычут  мудрёным словом  в нос, пытаясь оболванить  народ, и без того заплутавшийся в дебрях власти.

Голодомор украинского народа?! А что, баба Ганка ведь тоже была украинкой... Только жила она с младых ногтей в России и считала её своей, ведь она здесь выросла, прожила и самые трудные, и самые счастливые годы своей долгой жизни. Здесь родились и выросли её дети, её внуки...