Тяжёлый случай -14. Решения

   
     46.

    Раскалённая лава заката, остывая, перетекала за горизонт. По  влажному песку прибрежной полосы шагал человек.  Он не смотрел под ноги - следил, как оплавившееся солнце проваливается в море. В шорохе набегающих на  песчаный плёс волн ему слышалось шипение воды, охлаждающей обжигающий диск. Ассоциации умиляли своей простотой: так закаляют сталь, но избавиться от них он не мог. 
    Его  жизнь закаляла по этому же принципу: стоило чуть оттаять и отогреться, как он снова замерзал в ледяной пустыне.
   Торжественный апофеоз заката полюбился ему с годами, хотя прежде нравилась нежная увертюра восхода. В ней было много сладких обещаний, которые наповерку  оказывались обманчивыми и не сбывались. Закат был однозначен, и всё, что оставалось после сведения дневного баланса, становилось личным достоянием.
   Гости уехали. Он остался  в пустом доме. Маша поспешно отбыла в китайский ресторан. Ей казалось,  заведение не может без неё ни открыться, как надо, ни закрыться без происшествий.  Ваня засобирался с ней, а он – ныне преуспевающий адвокат Дан Перес, а в прошлой жизни Димка Прусаков – оказался один на один со своими мыслями.
   Он и не заметил, как начал избегать одиночества в доме. Казалось, гудит и резонирует,  отскакивая от стен беззвучное эхо тишины. От его вибраций становится тревожно, будто воздух напряжён ожиданием чего-то: вот–вот раскроется заговор беззвучия, что-то взорвётся и зазвенит…
    Прежде он любил  обособиться, поразмышлять в своём кабинете, поймав ненавязчивую радиоволну для заполнения звукового фона. Он любил рассматривать географическую карту, на которой весь мир, с океанами и материками,  умещался на лощёном листе плаката.
    Эта карта много лет назад была куплена, вместо настенного ковра, в магазине ямальского города Лабытнанги. С тех пор Димка не расставался с ней, хотя некоторые дальние страны и материки смог записать в архив пройденных маршрутов. Ни одна из этих стран при близком рассмотрении не показалась ему такой манящей и привлекательной, как на карте.
  Была на этой карте точка, которая изменила его жизнь. То, что представлялось полным поражением, безысходным тупиком, - обернулось  неожиданным началом. Там он встретил Машу, там  познакомился со своими сегодняшними гостями.
     Эта точка была для них общей отправной: там они дышали одним воздухом, жили незамысловатыми радостями, боролись за жизнь, отвоёвывая право на неё у безжалостно суровой природы. Они были земляками по Заполярью. Что ещё их объединяло? Общая Родина?
    Для него это было больше, чем родина. Затерянную в тундре Феяху, пусть и случайно, но выбрал он сам.  Было время, когда эта выпирающая на карте точка казалась ему  нарывом, болячкой на обветренном контуре Обской губы. Он проклинал и место, и время, и выбор. Димка помнил, как не смог донести до дома  карточный выигрыш. Его настигли на полутёмной улице посёлка, оглушили, выпотрошили карманы и сбежали, оставив недобитого околевать на морозе. Он выжил. Маша  нашла его  в снегу, дотащила до дому, спасла от смерти. Потом - частичная ампутация пальцев. После выписки из окружной больницы он не хотел жить.
- Зачем? Кто тебя просил? - Димка укорял, захлёбываясь собственным отчаянием,  любящую женщину. – Кому я нужен с этими культяшками?
    Он пытался залить горе тягучей перемороженной водкой, но это совершенно не помогало. Алкоголь не заглушал боль, не приносил облегчения, а пьяные сны превращались в кошмары. Он просыпался в поту, накидывал фуфайку и выскакивал на мороз.
   Найда – ездовая сибирская лайка - подбегала к нему, виляла хвостом и повизгивала,  выражая  преданность новому хозяину.
-Пошла вон! – Димка  злобно отгонял суку, считая именно её главной виновницей спасения.
    Жизнь утратила смысл. Жалость, чужое сочувствие и сострадательные взгляды делали её непереносимой. Он ощущал себя  лишним, обременительным для всех,  продолжающим существовать по недоразумению. Димка исчезал из дому, чтобы меньше встречаться глазами с Машей,  и целые дни отсиживал  в пришкольной библиотеке. Больше в посёлке  от мороза было негде укрыться.      
   Казалось, он читал книги, хотя фактически - прятался от пугающей реальности в мир книжных иллюзий.  Это был тупиковый ход в лабиринте, похожий на загон для оленей. Если бы чья-то чужая властная рука перерезала ему горловую артерию, как на корале во время забоя  заарканенному и опутанному верёвками оленю, Димкин последний взгляд  был бы не испуганным и удивлённым, а  умиротворённым и благодарным. Он не хотел жить. 


     47.

     Средиземноморский закат почти угас, но тьма ещё не овладела побережьем. Впереди чётко прорисовывались контуры римского города – Кейсарии: порт, каменная  крепость, обнесённая  стенами со смотровыми башнями и бойницами, амфитеатр. Димка размышлял о скоротечном и вечном. Город, построенный библейским Иродом, стоит и через века смотрит  глазищами своих бойниц в морскую даль. Крестоносцы и византийцы завоёвывали его, и это  тоже стало его историей.
     Всё, что произошло с самим Димкой, казалось, случилось не с ним. Это была другая жизнь, другая эпоха, и он - совершенно другой. Он чувствовал, будто живёт уже несколько жизней. Всё, что было прежде, настолько отдалялось и во времени, и в пространстве, что отчуждалось от него.
    Он помнил, что было  именно так, но с ним ли это произошло, он уже не знал наверняка.  Его прошлое стало чередой событий, ничем не отличающейся от  истории руин древнего города, силуэт  которого быстро исчезал в подступившей ночной мгле.
     Теперь он жил совершенно другой жизнью, и только настоящее во всей полноте ощущений принадлежало ему. Чувства, пережитые в другой, прошлой  жизни утратили свои  краски, поблекли в памяти, но не все…
 
   Он не хотел жить, но на перевязки не опаздывал. Его реабилитацией, - этот ужас назывался именно так, - занималась молоденькая и недавно появившаяся в посёлке врач Наталья Семёновна Зайчик. Она была ровесницей Димки, и он мучительно стеснялся  перед ней своего уродства. Доктор этого не замечала и, разбинтовав обе травмированные ладони, пространно рассуждала о пользе воздушных ванн, заставляя высиживать с оголёнными  культями четверть часа, смотреть на них, шевелить сохранившимися пальцами. Она говорила на отвлеченные темы, как бы не замечая его ужасной растерянности и отчаяния.
    Ей принадлежала высказанная  между прочим, вскользь, идея поиска новых жизненных дорог,  приобретения новой профессии.
- Такими руками физическим трудом Вы заниматься не сможете! Даже ночной сторож из Вас никакой: берданкой не сможете воспользоваться!  Это факт, и с ним  надо смириться, - уверенно говорила врач, будто по собственному опыту  знала, как жить с пальцами и без них, - но стоит подумать о профессии, в которой ценятся не руки, а голова. Я видела Вас в  поселковой библиотеке. Просмотрела Ваш читательский формуляр. Я думаю, Вы молоды, у Вас гуманитарные интересы. Значит, можете стать учителем, журналистом, юристом, если, конечно, захотите. Учиться надо! Ещё не поздно!
         Размышления  врача не произвели на Димку  впечатления и не запали в душу.  Доброжелатели и советчики озлобляли, а их слова разлетались, как мелкая дробь, не достигая цели. Казалось, легко им рассуждать  по принципу: "чужую беду рукой разведу". Себе  самому Димка представлялся человеком отжившим и отгулявшим. Его  песенка спета, вернее – оборвалась на первом куплете.
 
     48.

     Прошёл месяц-другой, и в заполярной Феяхе появились признаки приближающейся весны.  Стало много солнечного света. На сахарно-белом снегу проступили паутинки куропачьих следов.  Небо, за долгую зиму проутюженное тучами, разгладилось и поголубело, натянулось выпукло, как наполненный ветром парус. Предчувствие обновления появилось не только в природе - оно робко постучалось в каждое человеческое сердце, изнурённое долгой полярной зимой.
    В середине апреля, ещё зимней Аннушкой, Димка вылетел из Феяхи в Обдорск, а оттуда в родной уральский город за аттестатом зрелости, который вдруг понадобился. Маша одобряла Димкин план изменения жизненного курса, но провожала со слезами, опасаясь, что выбывает он не только из Феяхи, но и из её жизни.
   Шагая в потёмках по отвоёванной у бесконечного пляжа ночным приливом полоске шуршащего под ногами песка, Димка вспоминал слепящую глаза бескрайнюю белизну тундры, хрустящий под унтами снег и саднящую грудь, как острый сердечный приступ,  боль разлуки. Тогда он ощутил её впервые.


    49.
   Танька при первой возможности напросилась на беседу к Нехаме. Срок судебного слушания  приближался, и социальная работница обрадовалась, что девочка не сторонится её, не избегает общения.
      После беды, приключившейся со Стелой,  многие считали, что Таньке, нашедшей утром подругу в кровавой луже и перенесшей эмоциональный стресс, нужен подростковый  психолог.
     Выделили средства, нашли опытного специалиста, но девочка наотрез отказывалась от общения с ним. Нехама этого не могла понять. Объяснение  самой  Таньки казалось ей неубедительным:
-  Мне это ни к чему! Ну, и что я расскажу незнакомой тётеньке? Как  испугалась? Зачем? Чтобы тётенька  на работе не скучала?!  Ничего нельзя изменить! Что было, то было! Уже  прошло-проехало! И вспоминать об этом ещё раз не хочу! Это, как один и тот же фильм ужасов несколько раз смотреть. Оставьте меня в покое!

  У Нехамы  мелькнула мысль о ментальных  странностях  этих русских. Бросалось в глаза заметное различие в способах оценки и переживания одних и тех же событий детьми, воспитанными в разной культурной среде.
   Израильтяне свято верили, что психолог, как волшебник, может решать проблемы, которые выглядят тупиковыми. Ни одна из девочек не упустила бы возможности пойти к частному психологу, если бы ей представился случай.    Рассказать о пережитых  страхах  постороннему человеку было для них так же  просто и обыденно, как раздеться на пляже. Не хватало русским этой открытости, готовности поделиться сокровенным и перешагнуть в новую жизненную фазу. Рассказать, чтобы забыть, они или не умели, или не желали.
    К словосочетанию " подростковый психолог" Татьяна отнеслась настороженно и враждебно. Предложенная  помощь вызвала насмешку и недоверие.  Девочка обратила всё в шутку, в самоиронию, граничащую с сарказмом.
   Последняя встреча с Татьяной оставила у социальной работницы неприятное ощущение: она не почувствовала готовности к сотрудничеству, к поиску приемлемого для всех сторон  решения  проблемы. 
     Сюрпризы во время судебных разбирательств она терпеть не могла, но в случае с Татьяной Зайчик  опасалась:  в кармане девочка  держит солидную фигу. Социальная работница чувствовала, в суде  Татьяна поведёт себя непредсказуемо, расскажет о неизвестных или намеренно скрытых обстоятельствах дела.  Нехама помнила,  месяц назад девочка спрашивала у неё про какое-то заявление, написанное в убежище, но  отсутствующее в социальной папке. Тогда она этому не придала никакого значения, а теперь…
  Не доработал кто-то из предшественников, а краснеть в суде придётся ей.

   Инициативой в их беседе с самого начала завладела Татьяна:
- Скажи, ты похожие случаи знаешь, если всё в деле так, как есть, что решат?
  Когда Нехама в общих чертах рассказала,  каким  может быть решение суда, Танька задала ещё один вопрос:
- А, если я признаюсь, что  родители меня пальцем не тронули? Что я сама себя побила  резиновой скакалкой, чтобы им отомстить. Они меня на дискотеку не пустили! Денег не дали! Сапоги спрятали! Что тогда будет?
  Только теперь Нехама поняла, что всё дело Таньки, вероятно, сфабриковано заскучавшей на посту школьной социальной работницей: бдительной, старательной, но недалёкой. Что делать? Искать эту социальную работницу?
На основании её заявления имеется решение целого опекунского совета! Оно и после повторных слушаний оставлено в силе! Не всех же обвела вокруг пальцев эта Танька?
-Ты должна определиться как можно скорее со своими показаниями, - сухим и казенно-безразличным тоном посоветовала Нехама. - Для себя реши, кто ты: жертва или палач? 
 

        ( продолжение следует)