ТРИ ДНЯ И ОДНА МИНУТА
Железобетонная коробка... Серость, оглушающая гулкой отдачей шагов. Бесконечные пролеты лестниц с узкими ступенями, по которым невозможно бежать. Обрешеченные площадки с противным скрежетом петель. Мордастые санитары-менты с расплывающимися чертами лиц, в преломном свете сетчатых окон. Подавленность и безвольность движений словно механического тела, от осознания обреченности данного места. Безумные вопли и хохот, захлестывающие этажи. И все это - БОЛЬНИЦА. Бесплатный психиатрический диспансер. Мир подсознательного. Зиждущийся на инстинктах. Диктатура персонала, где страждущие лишены индивидуальности и живут по распорядку особенностей статей. Распорядку судебно-психиатрической амбулатории, бессменного ангела правоохранения. От ее воли зависит периодичность перекуров и дозировки лекарств "избранным", принадлежность к кастам во¬ров или убийц и свидания с близкими. Близкими...
Выздоровление души может ускориться, а может и значительно замедлиться. Сейчас я веду двойной образ жизни, видимый для всех и сокрытый. В палате я стараюсь не показывать своего смятения, так как не люблю большого скопления людей и чувствую скованность. Я замыкаюсь в себе и не позволяю выплескиваться отрицательной энергии, которая душит меня, но по-иному поступить не могу. Очень тяжело держать это в себе, но кому нужна чужая боль? Может, это самовнушение? Сколько вопросов, а попробуй ответить... Я слишком часто полагался на мнение окружающих, в частности семьи, старающихся предохранить меня от излишних стрессов, я создал мир иллюзий, где так спокойно и хорошо. Сколько раз терял себя, а потом на¬ходил. Я предчувствую апатию незадолго до того, как она окутает меня. Она очень болезненна. И я даже не могу выплакаться, так как просто забыл, что такое слезы. Мне тяжело, но я привык скрывать личину под личиной. Они непроницаемы для посторонних. Иногда я откровенничаю с незнакомцами, хотя понимаю, что настраиваю их против себя. Как сказал один поэт:
Счастливые не могут слышать жалобы скорбящих.
Они стремятся насладиться мимолетным счастьем.
Где места нет реальности разящей
И провидение дарит затишье пред ненастьем...
Как тонко и глубоко...
* * *
- На лекарства!
Голос, отражаясь от стены к стене, молниеносно ворвался в палату.
"Иду, иду". Да-да, я принадлежу к немногим "счастливцам", которые принимают транквилизаторы. В России так повелось, что к психиатру обращаются только по собственной воле. По крайней мере, первый раз. Зато на всю оставшуюся жизнь прилипает клеймо шизофреника. У меня после армии были ужасающие головные боли, что называется "на стенку лез", и по обращении к терапевту меня направили к невропатологу, а тот к психиатру. Оказалось, что головные боли не что иное, как нервно-спазмолитическая белиберда. Далее областной диспансер, и после месяца лежки торжественно объявили инвалидом третьей группы, сочувственно добавив, что избавить от боли они не в состоянии, а заглушить на месяц-другой - всегда, пожалуйста. С одной стороны, дураку легче жить, а с другой... за малейшую провинность психдиспансер.
А сюда, в первое отделение, я загремел по глупости. У меня сосед отобрал командирские часы, а я в отместку, украл у него паспорт и сказал, что тот получит документ, когда возвернет часы. А он… «нехороший человек», заявил в милицию…
Конечно, обязательный месяц обследования без "колес" при постоянном шуме от шести утра до десяти вечера, с полной изолированностью от внешнего мира и свежего воздуха обращается в некое подобие Ада. Амбулатория душевной боли...
Парадокс этого отделения заключен в том, что в данной психушке категорически отказано сходить с ума. Ты можешь болеть чем и сколько угодно, помереть не дадут, а вот срываться с "катушек" - нельзя, иначе менты, с молчаливого попустительства медперсонала делают психу "ласточку" и месят. А если сами не справляются, оперативно вызывают омоновцев и те "кладут" всех наблюдаемых. Забрав провинившегося с собой, удаляются. После ночи задушевной беседы привозят больного обратно без следа нервного срыва. Далее те, кто участвовал в "маски-шоу", устраивают ему темную, и отделение успокаивается до следующего маскарада...
Благодаря лекарствам я сплю большую часть суток, не мозоля глаза ни ментам, ни врачам, ни "пациентам". Кто-то завидует моему сну, не задаваясь вопросом, насколько это травматично может быть для здоровья. А кто просто не замечает, что есть такой Федин, о котором вспоминают только на обходах. Они не знают, что я вижу с закрытыми глазами. Я осязаю их ауру и пью эмоции. Иногда вставляю реплики, но очень и очень редко. По мне гораздо проще быть незаметным, нежели привлекать излишний интерес. На днях, слушая уверенные разглагольствования недавно прибывшего Семина о плюсах положительного диагноза, что самое страшное - это лечение в областной больнице, а мягкое - наблюдение врача по месту жительства. Он, лежавший всего два раза, уверял, что от уколов можно отойти максимум за квартал. Я не выдержал и огорошил их, что есть еще и психиатрические тюрьмы типа Камышина Волгоградской области, где понятия тюремные, а наказания врачебные. Это тюрьма без срока давности. Тебя могут запереть официально на три года, якобы, где через каждые полгода комиссии и за любые "косяки", как-то чифирение или драка, комиссия откладывается еще на полгода. И ты можешь мотать срок вместо трех, скажем, десять лет...
Видели бы вы лица пацанов...
Да и вообще, этот Семин порядочный баламут. Когда его привезли, он едва дополз до кровати.
Похоже, все одинаково переживают столкновение с законом. А у этого еще есть и доступ к «колесам». Уж не знаю, сколько он сожрал по дороге, но спал почти сутки. А когда очнулся, начал доставать медсестру, чтобы ему выдали очередную дозу… Но не тут-то было. Ему популярно объяснили, в каком ряду находится его кровать и на какое время он может ее покидать. Ха-ха-ха…
* * *
- Друзья, позвольте зачитать вам небольшое стихотворение, - Лева, один из постоянно прописанных хроников, степенно раскланялся и начал декламировать собственное сочинение, не обращая внимания на ироничные взгляды:
Унылый день, и за решеткой
Я вижу дождь.
Не слышно птиц, и лишь деревья,
Их мягкий шелест вновь и вновь.
А небо все закрыто в черных тучах.
Они как близнецы с моей душой.
Готовы разразиться молнией и громом.
Пролить поток воды и горькою слезой.
Им нужен незначительный толчок,
Как птица, севшая на ветку.
И с листьев чистою росой.
Напоют капли жаждущую землю...
Он повернулся и направился к койке, чтобы вновь, уставившись в окно, наблюдать соблазнительные картины собственной независимости...
* * *
О, как же мне надоели эти двое, Семин и Цыган. Всего неделю они здесь, а кажется, что год. Постоянная болтовня на возвышенные темы, и ни одна собака не вколет им галапередол. Я чувствую, как Семин с натугой преодолевает недоверие ко всем цыганам, пытаясь через общение познать, как защититься от их велеречивости. Цыган через слово поминает Бога, оплакивая свою несчастную судьбину, где он пошел на воровство не с братом, как всегда, а с русскими, которые его же и сдали. Теперь сын спрашивает у мамы, где папа, в то время как папа зарекается воровать. Да кто поверит, что цыган способен ПАХАТЬ? Он одной рукой крестится, а другой что-то тянет... А Семин надоедает, откуда-де взялись цыгане, хоть и живущие особняком, а язык вроде отличный и в то же время неплохо вписываются в страну, где живут оседло. Цыган вначале отнекивался, но, похоже, как и я, подустал и рассказал легенду своего народа.
...Цыгане выходцы из Индии. В средние века в одном монастыре пропала священная реликвия. Настоятель решил послать группу монахов на поиски святыни. Он наказал не возвращаться, даже если потребуется вся жизнь их и жизнь потомков. Поисковики назвалась цыганами по имени двух рек - Цы и Ганна. Они разработали такой язык, чтобы иноземцы не подозревали, кто они и откуда, и с какой целью бродят по миру. Они приняли облик комедиантов, так как искусство ценилось за отдых от обыденности и свежие новости. Монахам разрешили жениться, не раскрывая женам своей миссии. И лишь сыновья, воспитанные в духе почитания предков, обязаны были нести груз отцов. Более трехсот лет они по крупицам собирали информацию, замкнувшись в обособленную касту, где чужим, гачжо, не было места. Наконец в Португалии им улыбнулась удача, и утерянная реликвия возвратилась на Ро¬дину.
...Тиха-а. Да замолчите же вы, наконец, идиоты! Не видите, что ли, медсестру. Она настолько бесшумно двигается, что зачастую ее замечаешь уже в палате. На ее лице застыла материнская улыбка, обещающая покой и благоденствие. Она никогда не повышает голоса и доброжелательна со все¬ми. Но я-то знаю, что она не пропустит ни единого движения или слова. В ее памяти откладываются отпечатки каждого из лежащих. Глядя на нее, не подумаешь нечего дурного. А потом, запершись в кабинете, она опишет свои впечатления и выводы в специальный журнал наблюдений.
- Татьяна Дмитриевна...
Попался. У медсестры отчетливо щелкнул переключатель наведения на цель. Луч внимания, невидимый днем, скользнув по отстраненным предметам, уперся в Семина. Он, не подозревая подвоха, открыто улыбался. Теперь как ни крутись, а придется расплачиваться за беспечность. Я, отвернувшись к стене, демонстративно всхрапнул. Кажется, никто не понял моей маленькой хитрости. Мерное сопение не отвлекает от общения, зато я, прекрасно слыша, нахожусь вне зоны удара. Чем меньше свечусь, тем вернее попаду домой. И так уж парюсь второй месяц. Но я не подаю вида, что мне тяжело, иначе комплексное лечение и вопросы, вопросы, вопросы...
- Татьяна Дмитриевна, скажите, а как здесь определяют вменяемость, ведь помимо медосмотра мы только лежим и подыхаем от скуки?
- До конца месяца вас обследуют еще и психологи, и по обобщенным данным проставят диагноз.
- Но разве можно за одну-две беседы понять, кто есть кто?
- Естественно, иначе бы вас здесь не было.
- Ага. А можно еще вопрос? Встречаются ли среди обследуемых косорезы?
- Иногда. Вот, например, месяца три назад попал к нам олигофрен-вандал. Подельники получили по три года лишения свободы, а его направили сюда. Они оскверняли кладбищенские надгробья, и это дело обрело огромный общественный резонанс. Он, чтобы избежать наказания, напропалую «косил», но врачи доказали его вменяемость, и за отказ от первоначального сотрудничества и от чистосердечного признания его осудили на пять лет.
- Извините, но как олигофрен способен "косить", ведь он неполноценен с детства?
- Олигофрения - довольно обширное определение, - менторским тоном произнесла медсестра. - Некоторые действительно дебилы, а большинство вполне поддаются обучению жить, хоть и с некоторые скрипом...
- ........
* * *
Пятница. День традиционного обхода. Ажиотаж заправляемых шконок, марафета тумбочек и тление надежд на благоприятный исход будущего диагноза. Большинство томятся от незнания, что лучше - тюрьма или психушка, а остальные не ждут ничего хорошего ни от того, ни от другого. Угнетенные тишиной, напряженные взгляды и процессия лечащих врачей с набором формальных вопросов: "Как самочувствие, какие жалобы". Выслушивание с нейтральным видом ответов и продвижение от койки к койке. Когда спросили недавно прибывшего Малявина с девятью эпизодами краж в течение трех суток, он попытался доказать, что его оболгали.
- Ты знаешь, какая у тебя статья? Лежи и не выпендривайся...- Хорошо поставленный голос, буквально заморозил дальнейшие возражения.
В безличной атмосфере псевдоличностей стилизация и смешение понятий: милиционер - санитар, обследуемый – статья, врач – судья, судья - правосудие?! Только так и никак иначе!
/"/ - до тех пор, пока действует закон об обжаловании приговора (апелляции и реабилитации), СУД - не может олицетворять правосудие.
* * *
Курилка-туалет. Единственное место, где обследуемые чувствуют себя более-менее свободно от неусыпного ока отделения. Открывается на пятнадцать минут в час, и лежащие ломятся плотной толпой в миниатюрное помещение, занимая очередь, как прикольнулся один балагур: "Посидеть, полюбоваться на природу". Выстраиваясь вдоль стен, стараются выкурить по две-три сигареты до следующего открытия. Между затяжками ведут разговоры, у кого, о чем болит.
- Эх, отпустили бы меня домой на пару дней, - сетует Андрюха. - Я бы вальнул ту сволочь, что меня вломила, а сам вернулся. Какая разница, за скольких париться.
- Точно. Такое прощать нельзя, - поддакнул Серега. – Слушай, Лень, а тебя че вызывали?
- Да так, психопат издевался. Картинки собирай, слова повторяй. Спрашивает, если курица стоит на одной ноге и весит 2 кг, то, сколько будет ее вес, когда опустит вторую ногу.
- А ты че?
- Дураку же понятно, четыре кг...
В это время малолетки подняли гвалт, в "падлу" ли поднять упавшую сигарету.
- У вас курить нечего, - взвился Санек. - Какая "падла"? Здесь больничка, а не тюрьма, и нечего понятия разводить. Типа в тазиках, где стирают трусы, голову мыть не в «падлу», а выроненную сигаретку поднять – сразу в "падлу".
Молодежь притихла.
- Сань, а ты-то как сюда забурился? - поинтересовался Андрюха.
- Да по-глупому. Затосковал на тюрьме и по-тихому вены вскрыл. Как хрипеть начал, пацаны грай подняли, Меня направили сюда. Я ментам кричу, - не хочу,- а им по барабану. Уж лучше на тюрьме, чем здешнюю баланду хлебать.
- Что да, то да, - кивнул Андрюха. - Хоть в тюрьму никто и не стремится, но повидать ее все-таки надо. И бояться ее нечего. Одно плохо, замкнутое пространство. Я сам первую ходку трясся, ждал откидки как манны небесной. Последние дни, словно заживо горел. Освободившись, перекрестился. А потом смеялся, глядя на родимую "восьмерку"... И если на гражданке ты человек, то и там сохраняй лицо. А дерьмеца... дерьмеца на воле даже поболее будет. Кто-то, вырвавшись на свободу, лепит лоха об ужасах зоны. А кто, как я, не может вжиться в общество и возвращается в уже знакомый однотипный барак...
* * *
- Оле-Оле-Оле, трампам... вперед!
Черт побери, веселая ночка предстоит. Смена фанов находится в прекрасном расположений духа. Конечно, для палаты убийц большой роли не играет, в каком состоянии пребывает смена. А вот для второй, уровень выпито¬го прямо пропорционален количеству забитых голов, неважно в чьи ворота. Три мента, три стадии опьянения. Колек после пятой рюмки, скорее всего, завалится спать. Старшой, уставившись в телек, перестанет замечать окружающее, вопя дурным голосом: «Гол» или «Твою мать...» А вот Валек не остановится на достигнутом, и рванет за пивом. А при наличии отменного на¬строения будет бродить по палатам, заботливо укрывая одеялами спящих. Дежурная медсестра дрыхнет, менты бухают, а я лежу, боясь, лишний раз повернуться, чтобы не скрипнула кровать. Тело затекает, и лишь блики неприкаянного света метаются по стене. Напрягаю слух, стараясь не пропустить постороннего шума в какофонии сапа. Обычно меня не трогают, но кто поручится за лояльность безбашенных. Они и убийц способны довести до слез. Я пытаюсь вжаться в стену и слиться с защитным окрасом обваливающийся штука-турки. До утра еще целая ночь. Бессонная ночь...
Я люблю ночь...
Докаркался. Сопение Валька невозможно спутать ни с чем. Громовые раскаты шагов с хлопком вырываются на простор коридора через арочные проходы. Глазницы, заполненные тьмой, реагируют на малейшие смещения светотеней, а ритмичное подергивание головы говорит, что и ультразвук ему не чужд. Но меня он не видит. Я полностью слился со стеной и впал в анабиоз. Он крадется, отслеживая только ему ведомую дичь. В палате осязаемая тишина...
Беззвучный вопль хлестанул по нервам.
- Лева...
Бледный, дрожащий от животного ужаса хроник свалился с кровати и, поскуливая, на карачках устремился в коридор.
- Стоять, - Валек ухватил его за пижаму, заставив пару раз бессильно трепыхнуться и пустить струю, чем хроник заработал мощнейший пинок, отбросивши его обратно к кровати. - Сейчас ты возьмешь тряпку и подотрешь лужу. Потом напишешь стихотворение о любви и принесешь мне. Понял?
Лева обреченно кивнул головой.
- ГО-О-О-ОЛ...
Любовь - это нечто такое,
Словно птица парит в облаках.
И не всем она сразу дается,
Но у многих сидит на руках.
Бывает она быстротечна,
Как ручей, летящий с гор.
Бывает она бесконечна,
Как длинная нить дорог.
Бывает она в цветах,
Словно садик хорошей хозяйки.
А бывает в сорняке и плющах,
Заброшенной Богом площадки...
- Молодца, - Валек снисходительно похлопал Леву по плечу. – Сегодня будешь спать спокойно. А бабе своей скажу, что всю ночь не спал. Думал о ней, писал...
...Я ненавижу утро. Когда же ты-ы на-сту-пи-ишь...
* * *
Суббота. Сколько их прошло и сколько еще впереди? Оказывается, я все-таки сумел задремать и, как обычно, пропустил утренний туалет. Скоро завтрак, нахлынут родные к обследуемым, опухшерожие менты с кого-то «сорвут» пару баклажек пива за пропуск продуктов, не внесенных в реестр передач. Заглянет старшая медсестра на пятиминутку, застоявшийся воздух немного всколыхнут открывающиеся двери. Кого-то отпустят, к кому-то приедут, а кто с завистью будет смотреть на домашний хавчик и стрелять сигареты с прицепом.
Десять часов.
- Федин на выход...
Не сразу доходит, что обращаются ко мне. Я так привык, что единственная сестра не привечает меня, и перестал надеяться на скорую встречу.
- Федин. К тебе. Собирай вещи!
Последний возглас вогнал меня в ступор. Неужели? Неужели два месяца кончились? Сестра не забыла меня?!
Семин с Цыганом хлопают по плечам, поздравляя, словно забыли, что через недолгое время суд вынесет приговор. И что это будет: тюрьма, принудиловка или спецлечение - одному Богу известно, хотелось бы верить, что лечение по месту жительства, но это такая роскошь...
Мы - отбросы общества, недочеловеки, слив-ки...
Домой, домой, домой,
Стучат колеса...........
...................................