Понадобилась однажды короткая малобюджетная постановка для двух актеров (женщины и мужчины), время для написание было сильно ограничено, поэтому воспользовался рассказами Сэлинджера. Надеюсь, это не плагиат, а переоложение для театра.
Действие происходит в 50-х годах, в Америке, в доме Элоизы.
Действующие лица.
Элоиза – красивая женщина, несмотря на возраст и ворчливый характер, который крадет ее красоту быстрее времени. Она самовнушением приближает климакс, не находя другого объяснения своей мизантропии, нервозности, бессоннице, раздражительности, тревожности, депрессии. Природный ум и приобретенная образованность делают ее еще более несчастной, лишая мещанских наслаждений, радости домашнего хозяйства. Семья раздражает Элоизу, она не чувствует себя женой, матерью, невесткой. Только алкоголь помогает справиться с отвращением к миру. Вместе с тем она очень мила, ее возрастной кризис похож на подростковый максимализм (у них и, правда, одинаковые причины). Она очень естественна и откровенна. В молодости разбила много сердец, парни дрались из-за нее после танцев, но она от скуки вышла замуж за доброго и скучного бухгалтера, что тоже мучит ее теперь нещадно.
Уолт – очень спокойный молодой человек, способный словами смешить Элоизу, не опускаясь до клоунады, не прибегая к мимике или жестикуляции. Она ценит его больше остальных людей, но иногда, по привычке, так же холодна и брезглива. Он мог бы стать великим человеком, но его характер сломлен. Видимо он пережил что-то такое, после чего может пить не пьянея. Держит себя с Элоизой как старый приятель или как бывший муж. Юмор его тонок и спокоен, какой и бывает у сломленных людей.
Деление пьесы очень условно, четкой границы между сценами нет, однако каждый кусок имеет свое назначение.
Сцена I.
Первая сцена (самая быстрая) дает понять зрителю реалистичность постановки, близость и доступность художественного языка, отсутствие элементов театра абсурда или другого какого-нибудь мюзикла.
«Ревизор» Н.В. Гоголя начинается с того, что городничий читает письмо от Андрея Ивановича Чмыхова, в котором кроме предупреждения о ревизоре есть такая строчка: «...сестра Анна Кирилловна приехала к нам со своим мужем; Иван Кириллович очень потолстел и все играет на скрыпке...» По ходу пьесы ни Чмыхов, ни его сестра с мужем и «скрыпкой» не появляются. Пусть же и здесь режиссера не пугает количество имен произносимых в первой сцене, как и бывает, когда два подвыпивших друга говорят о своей молодости, перебивая, споря, спеша. Диалог похож на пинг-понг, из которого понятно, что персонажи вместе учились в колледже, но зритель не успевает заметить разницу в их возрасте, он, может быть, успеет отметить, раздражительность Элоизы, которая не хочет ни с чем соглашаться.
Итак, комната в доме Элоизы. Уолт в элегантном костюме 40-х гг, ХХ века. Он стоит рядом со стулом, в его руке стакан с виски. На стуле лежат детские очки. Элоиза сидит на подушках на полу, рядом с пепельницей. Она в домашнем халатике, немного пьяна, но «играть пьяную» актрисе не надо. Ее стакан пуст, на голове полотенце или бигуди, она у себя дома, никого не ждала и Уолта не стесняется. В глубине сцены висит телефон.
Э л о и з а. Нет, нет, совершенно рыжая.
У о л т. А я помню, что блондинка.
Э ло и з а. Ну, прямо! Она же красилась, чуть ли не при мне. Ты что!? Сигареты все скурили?
У о л т. Нет, у меня есть еще пачка.
Уолт вынимает из кармана сигареты и армейскую зажигалку, ставит их на пол рядом с пепельницей забитой окурками. Элоиза достает сигарету и сама прикуривает ее.
Э л о и з а. Черт, совсем сбилась. Про что это я?
У о л т. Про эту Тирингер.
Э л о и з а. Ага, верно. Так вот, я точно помню. Она выкрасилась вечером, накануне свадьбы, она же вышла за этого Фрэнка Хенке. Помнишь его?
У о л т. Ну как же не помнить, помню, конечно. Такой задрипанный солдатишка. Да, он был похож на немытого Белу Лугоши! (Показывает на цепочку с кулоном). Откуда у тебя такая классная штучка?
Э л о и з а. Эта? Это же ты подарил. Господи, да она у меня еще с колледжа.
У о л т. Чертова жизнь, а мне хоть бы кто, что подарил – ни черта, носить нечего.
Уолт допивает содержимое стакана, ставит его на пол и начинает ходить по комнате. Пока он идет в направлении от Элоизы, она достает из кармана халата плоскую маленькую початую бутылку с виски и разливает ее в два бокала до конца. Беседа в это время не прекращается.
Э л о и з а (улыбаясь шутке). Если когда-нибудь моя свекровь окочурится, – дождешься, как же! – она мне, наверно, завещает свои старые щипцы для завивки волос, правда они с монограммой, но я могу их тебе подарить.
Уолт оборачивается. Элоиза уже спрятала пустую бутылку под подушкой и вернулась в исходное положение.
У о л т. О, да ты теперь с ней ладишь?
Э л о и з а. Тебе все шуточки!
Уолт замечает свой стакан и стакан в руках Элоизы, к его удивлению они полны.
У о л т. Ого, как быстро. Не разбавляла, что ли? (После глотка, оживленно). Слушай? Угадай, кого я встретил на прошлой неделе?
Э л о и з а (равнодушно). Акима Тамирова?
У о л т. Кого?
Э л о и з а. Ну, Аким Тамиров. В кино играет. Он еще так потешно говорит: «Шутыш, всо шутыш, э?» Обожаю его… (пытаясь усесться поудобней) Ох, черт, в этом проклятом доме не одной удобной подушки нет. (Из вежливости, с поддельным интересом). Так кого ты видел?
У о л т. Джексон.
Э л о и з а. Это какая Джексон?
У о л т. Ну, не знаю. Та, что была с нами в семинаре по психологии. Она еще вечно…
Э л о и з а. Обе они были с нами в семинаре.
У о л т. Ну, знаешь, с такими огромным…
Уолт руками показывает контуры женского бюста.
Э л о и з а. А-а, Марсия-Луиза. Мне она тоже как-то попалась. Наверное, заговорила тебя до обморока?
У о л т. Спрашиваешь! Но вот что она мне рассказала…
Уолт хочет сесть на стул, на котором лежат детские очки.
Э л о и з а. Погоди минутку!
Элоиза тянется со своего места к стулу и убирает очки. Уолт садится.
У о л т. Это очки Рамоны? Где она? Я, хочу ее видеть! Я не видел твою дочь с тех самых пор… На кого она похожа?
Э л о и з а. На Акима Тамирова.
У о л т. Нет, я серьезно.
Э л о и з а (в пустоту). На мужа. Вылитый Лью. А когда мамаша является они все как тройняшки. Мне бы собаку завести, спаниеля, что ли, пусть хоть кто-нибудь в семье будет похож на меня.
Элоиза залпом допивает свою порцию виски.
У о л т. Где у тебя бар? Сходить еще за бутылкой?
Э л о и з а (Вставая). Нет. Пора я обещала заехать за Лью.
У о л т (преграждая ей путь). Дай-ка твой стакан! Позвони, скажи, что тебя зарезали. Ну давай стакан, слышишь?
Э л о и з а. Не надо, Уолт, честное слово. На улице подмораживает. У меня антифриза в машине почти не осталось. Я выпила… гололед… Понимаешь, если я не заеду за Лью…
У о л т. Ну и пусть все замерзнет к чертям. Иди, звони. Сообщи, что ты умерла. Ну, давай стакан.
Э л о и з а. Что с тобой делать…
Элоиза идет к телефону, Уолт шарит под подушками с двумя пустыми стаканами в руках. Ему попадаются несколько пустых шкаликов. Элоиза берется за трубку, но не поднимает ее. Она оборачивается на Уолта, который копается в подушках, извлекает початую бутыль и выдаивает ее движением доярки в два стакана.
Сцена II.
Э л о и з а (улыбаясь). Никто кроме тебя не умел смешить меня. До слез, по-настоящему. Помнишь тот вечер, в последний семестр, как мы хохотали, когда ты подстроил, что бы эта психованная Луиза Германсон влетела к нам в одном черном бюстгальтере, она еще купила его в Чикаго, помнишь? Ты умел меня рассмешить. Смешил в разговоре. Смешил по телефону. Даже в письмах смешил до упаду. И самое главное, ты и не старался нарочно, просто с тобой всегда было так весело, так смешно. Будь другом, брось мне сигаретку.
У о л т (сидя на полу). Никак не дотянусь.
Э л о и з а. Ну, и шут с тобой. А как-то раз я упала. Жду тебя, как всегда, на автобусной остановке, около самого общежития, а ты почему-то опоздал, пришел, а автобус уже тронулся. Мы побежали, я грохнулась и растянула связку. Ты тогда сказал…
У о л т. Бедный мой лапа-растяпа! Это я про твою ногу сказал.
Э л о и з а. Да, так и сказал: «Бедный мой лапа-растяпа!» Господи, до чего же ты был милый!
Элоиза поднимает трубку телефона и кладет ее обратно, как только слышит вопрос Уолта.
У о л т. А разве у твоего Лью нет чувства юмора?
Э л о и з а. Что?
У о л т. Разве у Лью нет чувства юмора?
Э л о и з а. А черт его знает! Наверно, есть, не знаю. Смеется, когда смотрит карикатуры, и всякое такое.
Элоиза подходит к сидящему на полу Уолту, нагибается над ним, кладет ему руки на плечи и нежно несколько раз целует его лицо.
Э л о и з а. Господи боже, Уолт, до чего же ты был милый. То смешной, то ласковый. И не то чтобы прилипчивый, как все эти дураки-мальчишки, нет, ты и ласковый-то был по-настоящему.
У о л т. Ну!
Э л о и з а. Мы ехали с тобой поездом из Трентона в Нью-Йорк – его только что призвали… тебя только что призвали. В вагоне холодина, мы оба укрылись моим пальто. Помню, на мне был еще джемпер – я его взяла у Джойс Морроу, – помнишь, такой чудный синий джемперок? Ну вот, а твоя рука как-то очутилась у меня на животе. Понимаешь, просто так. И вдруг ты мне сказал… Важно не то, что ты сказал, важно, как ты это говорил.
У о л т. А ты своему Лью про меня рассказывала?
Э л о и з а. Да, я как-то упомянула, что был такой. И знаешь, что он прежде всего спросил? В каком ты был звании.
У о л т. Разве это так важно?
Э л о и з а. А, правда, в каком?
У о л т. И ты туда же?
Э л о и з а. Да нет же, я просто так…
У о л т. Так почему ты не рассказала про меня своему Лью?
Э л о и з а. Почему? Да потому что Лью – тупица, каких свет не видел, вот почему. Мало того. Я тебе вот что скажу. Если я еще раз выйду замуж, никогда ничего мужу рассказывать не буду. Понял?
У о л т. Почему?
Э л о и з а. Потому. Ты же знаешь. Мужчинам нравится думать, что они первые. Лью уверен, что до него от каждого знакомства с мальчишкой меня тошнило. Я не шучу, понятно? Да ему можно рассказывать что угодно. Но правду – никогда, ни за что! Понимаешь, правду – ни за что! Если я говорю ему, что была знакома с красивым мальчиком, то обязательно добавляю, что красота у него была какая-то слащавая. Говорю, что знала остроумного парня, непременно тут же объясняю, что он был трепло и задавака. А если так не сказать, так он будет колоть глаза этим мальчиком при всяком удобном случае… Да, конечно, он выслушает меня очень разумно, как полагается. И физиономия у него будет умная до черта… Но я не поддамся. Стоит только поверить, что он умный, то жизнь моя превратиться в ад.
У о л т. Но не будешь ли ты отрицать, что Лью умный?
Э л о и з а. Как не буду?
У о л т. А разве он не умный?
Э л о и з а. Слушай! Что толку болтать впустую? Давай бросим. Я тебе только настроение испорчу. Не слушай меня.
У о л т. Чего же ты за него замуж вышла?
Э л о и з а. Матерь божия! Да почем я знаю. Говорил, что любит романы Джейн Остин. Говорил – эти книги сыграли большую роль в его жизни. Да, да, так и сказал. А когда мы поженились, я все узнала: оказывается, он ни одного ее романа и не открывал. Знаешь кто его любимый писатель? Л. Меннинг Вайнс. Слыхал про такого?
У о л т. Нет.
Э л о и з а. Я тоже. И никто его не знает. Он написал целую книжку про каких-то людей, как они умерли с голоду на Аляске – их было четверо. Лью и названия книжки не помнит, но говорит, что она изумительно написана! Видал? Не хватает честности прямо сказать, что ему просто нравится читать, как эти четверо подыхают с голоду в этом самом углу или как оно там называется. Нет, ему надо выставляться, говорить – изумительно написано!
У о л т. Тебе бы все критиковать. Понимаешь, слишком ты все критикуешь. А может на самом деле книга хорошая.
Э л о и з а. Ни черта в ней хорошего, поверь мне!
Сцена III.
У о л т. Нет, ты послушай, может, ты все-таки расскажешь ему когда-нибудь, что я погиб? Понимаешь, не станет же он ревновать, когда узнает, что я – ну, сама знаешь. Словом, что я погиб, и что ты видишь меня только, после бутылки виски… Ну нельзя же приревновать к пьяным видениям…
Э л о и з а. Да тогда будет в тысячу раз хуже! Он из меня кровь выпьет. Ты пойми сейчас он только и знает, что я дружила с каким-то Уолтом – с каким-то остряком-солдатиком. Я ему ни за что на свете не скажу, что ты погиб. Ни за что на свете. А если скажу – что, вряд ли, – то, что я ему скажу, что ты убит в бою?
У о л т. Эл…
Э л о и з а. Почему ты мне не расскажешь, как ты погиб? Клянусь, я тебя никому не выдам. Честное благородное. Ну, пожалуйста!
У о л т. Нет.
Э л о и з а. Ну, пожалуйста. Честное благородное. Никому.
У о л т. Ты расскажешь Акиму Тамирову.
Э л о и з а. Да что ты! То есть я хочу сказать – ни за что, никому…
У о л т. Понимаешь, наш полк стоял на отдыхе. Передышка между боями, я с одним парнем упаковывал японскую плитку… точно не знаю… Словом, в ней было полно бензина и всякого хламу – она и взорвалась прямо у нас в руках. Я погиб, а Тому, второму, только глаза выбило.
Элоиза закрывает лицо руками.
У о л т. Не плачь, Эл, не надо, не плачь!
Э л о и з а. Разве я плачу.
У о л т. Да, да, понимаю. Не надо. Теперь уж не стоит, не надо.
Э л о и з а. Брось-ка мне сигаретку! И давай еще выпьем! Угу. Покопайся-ка.
Уолт копается в подушках. Звонит телефон. Элоиза встает с пола и идет к трубке.
Э л о и з а. Алло, слушай, я за тобой не приеду. У меня Мэри Джейн. Она загородила своей машиной выезд, а ключа найти не может. Невозможно выехать. Мы двадцать минут искали ключ – в этом самом, как его, в снегу, в грязи. Может Дик и Милдред тебя подвезут? (Слушает). Ах, так. Жаль, жаль дружок. А вы бы, мальчики, построились в шеренгу и марш-марш домой! Только командуй: – Левой, правой! Левой, правой! Тебя – командиром! (Слушает). Вовсе я не острю, ей-богу, и не думаю. Это у меня чисто нервное.
Элоиза вешает трубку и, покачиваясь, возвращается к Уолту, который сидит на полу с полной бутылкой виски.
У о л т. Кто это? Что такое?
Э л о и з а (падает ему на грудь). Слушай, Уолт, милый помнишь, как на первом курсе я надела платье, помнишь, такое коричневое с желтеньким, я его купила в Бойзе, а Мириам Белл сказала – таких платьев в Нью-Йорке никто не носит, помнишь, я всю ночь проплакала? Я же была хорошая тогда, правда, хорошая.
Занавес.