По мотивам реальных событий, увиденных самим и услышанных от других (список в конце), но без намеков на что-нибудь...
С КАНИСТРОЙ БЕНЗИНА ПО МИННОМУ ПОЛЮ или КАК СТАТЬ ПРОДЮСЕРОМ(Начало романа).
Часть первая.
НЕСНОСНО.
Несносно молчит телефон. Никто… Как вымерли все! Как назло, именно сейчас, когда Бернарду так хотелось, чтобы хоть кто-то позвонил. Ни когда-то, а именно сейчас. Потому что именно сейчас ему, Глинскому, так одиноко и холодно в этом веселом городе с легкомысленной и теплой душой.
Еще бы! Чужая страна, чужой город. Хоть и такой прекрасный. Про который один неплохой писатель, выразив тем несбыточную мечту советского обывателя, - «Увидеть Париж и умереть». А другой, который не хуже, – «Праздник, который всегда с тобой».
И, ведь, не поспоришь. Действительно, праздник. И, действительно, с ним и вокруг него. Только он на этом празднике как-то… Как гость случайный и незванный...
Лишний. Среди исторических красот Ле Маре, бульваров от барона Османа, воздушности Сан Кре Кер в окружении легкомысленного Монмартра, и пахнущей продажной любовью красносинебархатной Пигаль. Рядом с относительно модерновыми Шамп Делизе и ставшим символом города чудовищем инженера Эйфеля.
Лишний. Под вечной и неразменной прелестью каштанов. С духом Свободы, Равенства, Братства во всем. От абсолютно неживой материи, вроде Моста Александра III-го, до очень даже живой. Кто видел глаза молодых парижанок в сумерках, тот прекрасно это понимает.
А, ведь, он, Глинский, и есть случайный гость. Причем, везде.
- А что, - спрашивал сам себя Берн,- другие разве менее случайны на этом празднике, по Остапу Бендеру, «празднике жизни»? И в жизни вообще?
- И они случайны,- отвечал он сам себе, - Все случайны. И, добро бы, как он, на таком празднике как Париж. А то в таких буднях, «буднищах», всю свою жизнь «парятся», что не приведи, Господь. Так что, ему-то грешно роптать.
Действительно, у него были Париж, Лондон, Нью-Йорк… что там еще? Берлин, Лос-Анджелес. Ах, да, конечно же, Москва. Его Москва. Но не та, про которую в «лужковской», песне пафосно… «Кипучая, могучая, никем не сокрушимая…» Нет, его Москва не пафосная. Хотя и, действительно, несокрушимая. Его Москва это – Московушка, добрая и ласковая, родная. Вызывающе красивая своим разбойным разнообразием и неповторимой «чистопрудностью». Уютная извилистостью своих возлеарбатских и прочих околокитайгородских переулочков. Такой он ее видел. Такой любил.
Вы не замечали, что по-настоящему великие города, Рим, Париж, Нью-Йорк, Москва, Берлин, чем-то неуловимо схожи, при своих естественно доминирующих различиях? Как хорошие и добрые, по-настоящему значительные, люди. В общем-то, конечно, разные, но, тем не менее, имеющие между собой нечто общее. Возможно, какие-то базовые ценности, ориентиры, схожие приметы и знаки. Это, для всех невозможное, для них - возможно, а то, для других допустимое, для них – неприемлемо.
И никакой он, Глинский, на самом деле не Глинский. И не Бернард вовсе. Бернард Глинский это - имя его деда по материнской линии, в прошлом комиссара МГБ (кто не знает, Министерства Государственной Безопасности СССР). Аркадий Прощин взял себе это имя, когда оформлял себе вид на жительство во Франции.
Имен у него в его «развеселой» жизни вообще было много. Например, в США и Соединенном Королевстве его знали как Бернарда Витта. В Германии – как Германа Берна, в Израиле – как Эмиля Арко.
Были у Аркадия Прощина, в прошлом старшего офицера по особым поручениям ПГУ, и другие имена, в том числе, оперативные псевдонимы, тактические клички и даже блатные «погонялы». Да-да… Был в его жизни и такой период, когда ему пришлось обитать, не в комфортной и гуманной загранице, а в уголовной среде. Так было надо.
Кому? Для чего? Наконец, что надо?! Но так ему говорили те, кто имел, видимо, право распоряжаться и его судьбой, и его жизнью.
Да, опять же для тех, кто не знает. ПГУ - Первое Главное Управления КГБ СССР, в постсоветское время переименованное в СВР, Службу Внешней Разведки России. Что, кстати, абсолютно точно отражает суть деятельности этой, столь авторитетной организации. Тех, кто там служил и служит, на сленге спецслужб называют «СВаРщиками». К слову, их вечных коллег-соперников из ГРУ, Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба Вооруженных сил, на том же сленги зовут «ГРУзчиками». (Это так, к слову).
У сварщика Прощина, кстати, к его 46, полковника, за относительно долгую и весьма разнообразную жизнь, связанную с особыми поручениями Ведомства, было, повторимся, немало этих самых псевдонимов, кличек, погонял. Но то имя, которое прижилось как условно постоянное, было «Кот». «Котом» он подписывал свои разведдонесения и шифровки, когда «нелегалил» на территориях государств, входящих в недружественный тогда его стране военный блок, а после распада самой этой его страны на территориях государств, которыми правили президенты, сплошь личные друзья президентов нового Российского государства.
«Котом» он был и, когда, время от времени, оказывал посильную интернациональную помощь. Разумеется, исключительно миролюбивым и дружественным, ставших на путь национального освобождения режимам и странам. В отдельных случаях даже встававших на социалистический путь развития. Или путь, работающий на идею создания биполярного мира, то есть антиамериканский путь. Как правило, все эти новые пути, которым по долгу службы помогал Кот, в конечном итоге сводились, увы, к диктатуре личности или партии, массовому кровопролитию, ограблению народа, тотальной коррупции и угрозе всему миру. Ну, вы сами знаете все эти известные признаки социализма и всего, что рядом с ним.
Глинский от нечего делать выходит на балкон и у соседнего дома видит автомобиль ПТС (передвижной ТВ студии). Возле ворот во двор соседнего особняка, где живет хороший знакомый Берна, знаменитый французский режиссер и продюсер с мировым именем.
«Похоже, папарацци приехали пытать Люка,- подумал он и, не без зависти, добавил, - Интересно, сколько он с них содрал за то, что прямо не ответит ни на один их вопрос?..»
Подумал так, и ему стало еще тоскливее. Когда сам Глинский время от времени «журналил», это было хорошо известно, от его вопросов отвертеться не мог никто.
Глинский посмотрел длинным взглядом на свою недлинную и узкую, но всегда красивую и почти родную, rue d’Artouis. На стоящую у чужих ворот машину с надписью «PRESS» и «TV». Вздохнул и совсем загрустил. Не смотря на веселый шум никогда неунывающего Парижа, доносящийся с Shamp d’Elissee…
Водитель тормозит у входа в зал вылета Шереметьево 2.
-Везёт вам, две недели в Египте! - говорит он.
-Кстати, - Мастер спрашивает у Глинского, - А кто еще едет в отгул с нами?
-Группа Голубева. Тоже в «зверинце» отличились. Только летят из Ростова. Между прочим, я заключил с Голубем принципиальное пари. Свидетель и гарант – сам Босс.
-Что за пари? – живо интересуется молодой «кухарка за все» Федоткин (Юный Друг).
-Кто быстрее и эффективней - курортный роман. Босс выкатывает приз – литр хорошего вискаря.
-Есть за что бороться. Только… как понять «эффективней»? - говорит Федоткин.
-Это, мой юный друг, и понимать не надо. И так само будет видно. Особенно по тебе. Если, конечно, что-то тебе обломится - мудро замечает опытный Мастер.
-Да? – недоверчиво спрашивает Юный Друг. И вдруг с обидой,- А кто он вообще?
-В смысле? – в свою очередь спрашивает Мастер.
-Да, Босс наш!? Что он за крендель такой, что за все и всех платит, нас, хрен знает куда, гоняет, снятое размещает и в нашем и «вражеском» эфирах, дурацкие пари спонсирует, а в глаза его никто не видел? Как Бога с Синайского бугра. И даже кустом горящим не проявляется. А только зарплатой, как манной…
-Как это никто?! Я видел. И вижу, - подхватывает Глинский,- Мужик, как мужик. Похоже излишне богатый и креативный… И с проблемами.
-Кстати, Нонка тоже его видела, - замечает Мастер.
-И, намекает, - подхватывает Юный Друг, - что довольно близко. Глаза, говорит, у него, грустные-грустные. Хотя, как она глаза-то его увидела? У нее что, перископ?
-А причем тут перископ? – в свою очередь удивляется Мастер.
-При том, что, когда она это кому-нибудь делает, она, ну, никак без перископа глаз увидеть не может.
Мастер и Глинский переглядываются.
-У-у-у, - говорит Глинский, - По-моему, Мастер, мы зря взяли этого щенка в свою волчью стаю? Как думаешь?
-Также. Вот, что, Юный Друг. Запомни слова старого оператора. Мужчина, настоящий мужчина, вполне может делать с женщиной что-то, что не участвующим в процессе может показаться грязным. Но говорить о женщинах грязно… это, блин… Микрофон тебе в глютеус!
-Что за глютеус? – искренне изумляется Юный Друг.
-Ты подумай, - обращаясь к Глинскому, в свою очередь удивляется Мастер, - Что такое микрофон он уже знает, а, что глютеус по латыни обычная человеческая жопа, нет. Довел таки меня до бранных слов, поросенок!..
-Все понял, осознал, обещаю исправиться, - заегозил Юный Друг.
-Ну, что, мини-босс, простим мальца по его зелености? – обращаясь к Глинскому, как к единомышленнику, говорит Мастер.
-Простим,- немного подумав, произносит Глинский, - Но оштрафуем на 10 гринов из его суточных в пользу общего стола. И чтоб помнил, что о женщинах, как о покойниках: либо хорошо, либо никак…
Грустно вздохнув, Юный Друг, молча, лезет в карман и достает десять долларов. Протягивает их Глинскому.
-Снято, - ставит окончательную точку Мастер и забирает деньги.
-А еще Нонка говорит, что Босс грустный, а сам весь мир хочет, - Вяло продолжил тему Юный Друг.
-Что? Трахнуть? – изумляется на сей раз Мастер.
-Ну, почему обязательно «трахнуть»? - обижается за Босса Глинский,- Может, он… Это только Нонна да вы все на «трахнуть» повернутые!..
-Да? – ехидничает Юный друг, - Только мы?
Глинский бросает на него недобрый взгляд.
-Ну вот, - примиряюще, заключает Мастер, - На отдыхе и расслабимся.
В зале вылета под табло собирается туристическая группа, отправляющаяся в Египет. Всего человек 10. Подходят Глинский, Мастер и Федоткин.
-Вы, наверное, из телекомпании НТН? Или ТНТ? Забыла, -
спрашивает Елена Павловна, гид туристической группы.
-Почти, - отвечает Глинский, - Мы с индобразильского канала ССС.
-То… есть?..- с волнением произносит Елена Павловна.
-Сами Себя Снимаем, - расшифровывает Глинский и смотрит в глаза Елене Павловне своим очень непростым, липким как глина, взглядом, который в узком кругу Глинского так и называют «глинским»..
Все с интересом смотрят на них.
-Тогда все в сборе, - придя в себя от волнения, говорит Елена Павловна. – Разрешите представиться: меня зовут Елена Павловна, я ваш гид в поездке, которая, надеюсь, вам понравиться. Прошу проверить наличие билетов и ваучеров.
Все сосредоточенно проверяют документы. Мастер подходит к гиду.
-Скажите, у нас будет экскурсия на пирамиды?
-Да, конечно.
-А мы сможем посмотреть музей оружия в Каире?
-Сколько раз бывала в Каире, а не знала, что там есть такой музей.
-Да что вы? У него очень интересная история. Дело в том, что первый раз я побывал в Египте ещё в 1971 году, на открытии Асуанской плотины.
-Вы присутствовали на открытии Асуанской плотины?! – от удивления открывает рот симпатичный гид, про себя вычисляя возраст странного туриста.
-Он и на открытии пирамид был, - язвит Юный Друг Федоткин.
Сам он тем временем, помятуя о заключенном пари, как бы случайно оказывается рядом с молодой смазливой особой в бейсболке с логотипом «Радио Люкс».
-Я смотрю, мы коллеги. Скажите, а куда подевался Ембург?
-Какой такой Эмбрург?
-Неправильный спеллинг. Ни Эмбург, а Ембрг. Радио Люкс-ембург.
-Так это вы так шутите?
-Не, я никогда не шучу по серьезности выбранной профессии. Просто таким глупым образом я наивно пытаюсь с вами познакомиться и понравиться.
Похоже, девушке нравится напористая «наивность» Юного Друга и она охотно начинает с ним общаться. Понятно, отпуск, путешествие, курорт.
-Я Люся, Ди Джей «Радио Люкс» из Курска.
-Хорошее радио. Хороший город. А какой у вас пульт, «Сименс» или «Модюл»?
-Ой, вы знаете, самый современный.
-Значит, «Модюл».
-По-моему, он самый.
-Это хорошо.
-Почему?
-Я все это вам самым подробным образом…
К Глинскому подходит девочка.
-Я вас, кажется, видела по телевизору?
-Возможно. А как тебя зовут?
-Маша.
-Молодец. Собралась в Египет с родителями?
-Только с мамой. Папа уехал в срочную командировку. А вот моя мама. Её зовут Ира.
К ним подходит очень красивая дама-блондинка. Глинский делает соответствующее лицо, являет блондинке свой коронный Глинский взгляд.
-Глинский. Аркадий.
-Охх… - дама выдыхает почти недовольно.
-Что-то не так? – озабоченно спрашивает Глинский.
-Да нет, это я о своём. Вы всегда отдыхаете с друзьями?
-Что вы. Просто наша контора премировала нас за последнюю работу на курортах Кавказа.
-Значит, с курорта на курорт?
-Именно.
Во дворике детского садика, переоборудованного под общежитие журналистов, стоит передающая «тарелка» с сопутствующими причиндалами, несколько автомобилей разных марок, в том числе «копейка» неопределённого цвета. На верёвках сушится бельё, мужское и женское вперемежку. Неподалёку – самодельный мангал.
Над входом висит самодельная надпись: «ЕBU – Юрт».
У тарелки суетится Бруно, представитель Европейского Вещательного Союза (European Broadcasting Union). Около весьма подержанной иномарки хлопочут стрингер Эдик по кличке Стервятник и водитель Магомет, из местных. На лобовом стекле иномарки приклеен листок белой бумаги с надписью «PRESS», на капоте широкой чёрной присобачены две буквы: «TV».
Мастер подкачивает колесо у «копейки».
-Где ты достал этот музейный экспонат? – Эдик кивает на «копейку».
-Шеф вчера на местном рынке.., - отвечает за него Мастер. – Но это - не экспонат, а высшее достижение отечественного автопрома. Железный конь! Неприхотлив, как автомат Калашникова! Все поломки устраняются на месте с помощью молотка, проволоки и родного русского мата! Вот в твою иномарку, к примеру, можно залить разбавленный или кустарно сделанный из сырой нефти бензин? То-то!
-Корабль горячих точек! – резюмирует Глинский, выходя из дома.
-Не лень тебе самому рулить? – спрашивает Эдик Глинского. – Я вот нанял Магомета – и горя не знаю.
-Так я на транспортных расходах сэкономлю, - отвечает Глинский. – Всё, что надо было заплатить за аренду авто – разделю со своими. У нас ведь суточные раза в два меньше ваших. А порулить и самому не грех.
-Логично. Только не надо мне заправлять, что вы такая же беднота, как и мы. Знаем, на кого ишачите, - со знание дела говорит Эдик.
Тем временем Мастер укладывает аппаратуру и бронежилеты в машину, комментируя этот процесс вслух.
-Штативчик – в багажник. Броники – в багажник. Камеру – с собой в салон. Так, проверим ещё раз, - он роется в сумке, – Микрофон, петличка, аккумуляторы, аптечка.
-Сколько кассет взял? – спрашивает Глинский.
-Три получасовки.
-Сойдёт. А газеты?
-Конечно.
Из дома выходит Федоткин в бронежилете и необычной сфере голубого цвета.
-А газеты зачем? Мы что, читать там собрались? – спрашивает он.
-Скоро узнаешь, - отвечает Мастер. - Чего это ты так вырядился с утра пораньше?
-А чё?
-Да хоть бронежилет сними, до блокпоста можно без него, - говорит Глинский.
-А что это у тебя на голове? – спрашивает Эдик.
-Бруно дал, - отвечает Федоткин и стучит по сфере.- Европа! Класс «А»! Специальная резонирующая сфера.
-Какая?
-Резо… или… аморти… зирующая, во!
-Сними немедленно! – распоряжается Глинский.
-А чё?
-Снайперам всегда нравится что-нибудь необычное, - поясняет Эдик.
-А-а…
-Возьми обычную солдатскую каску, - говорит Глинский.
-Чёрт, она такая неудобная…
-Зато надёжная, – говорит Эдик.
-Слушай стрингера! – говорит Глинский. – Стрингеры - это вольные художники, наёмники горячих точек! Падальщики от журналистики!
-Меня зовут Эдик Стервятник, - гордо произносит польщенный Эдик.
-Эдик на войне дольше, чем мы все, вместе взятые, - говорит Глинский. – Сам снимает, сам тексты пишет. Учись, студент!
Детский садик на окраине небольшого южного городка приспособлен под общежитие журналистов. Наряду с атрибутами садика – различными плакатами для детей, игрушками и трёхколёсным велосипедом – присутствуют контрастирующие с этим атрибуты журналистского быта. Это эротические плакаты на стенах. На вешалке висят бронежилеты. Рядом стоят несколько пар обычных сапог, спецназовских бот и дорогих походных ботинок фирмы «Шекелтон». В углу на столике - походная электроплита и электрокофейник.
В другом углу, у открытого окна, за одним из столиков сидит субъект в потёртом пиджаке и большой дырой под мышкой – это Захарыч. Он дымит «Примой». Рядом лежит блокнот, шариковая ручка и порезанный батон белого хлеба. На подоконнике стоит пятилитровая банка из-под огурцов, приспособленная под аквариум. Там, в мутной воде с обильными кусочками водорослей, плавают две жирные золотые рыбки.
На большом столе разложена самодельная карта, где на листе ватмана обозначена оперативная обстановка.
Входят Глинский, Мастер, Федоткин и Бруно.
-За такое содержание рыбок наш Босс убил бы на месте, - замечает Глинский, показывая на импровизированный аквариум.
-Кушайте, кушайте, жирейте, - Захарыч смахивает со стола хлебные крошки и бросает их в банку-аквариум. Потом оборачивается к Глинскому.
–Аркаша, будь другом, помоги со статьёй! Ничего не получается!
-Как не помочь такой серьезной газете?! - говорит Глинский. – Если хочешь, Захарыч, когда вернемся, могу дам переделать наш репортаж. Тем более, что твой «Гудок Родины» выйдет на пару дней позже нас.
-Спасибо, старик, очень выручишь!
Глинский подходит к карте и решительно тыкает в неё пальцем.
-Сегодня начнём вот отсюда! Юный Друг! Оформите наш корабль горячих точек соответствующим образом. Только слово «ТВ» напиши по-русски, а не по-английски, - Глинский протягивает Федоткину листок бумаги с надписью «ПРЕССА» и широкую чёрную изоленту.
-Понял! – Федоткин исчезает.
-А мы чайку на дорожку! – говорит Глинский.
Федоткин приклеил на ветровое стекло бумажку с надписью «ПРЕССА» и заканчивает выклеивать на капоте большие буквы «ТВ».
-Хотел спросить, почему наш садик называется «ЕБУ – Юрт»? - Федоткин показывает на надпись, висящую над входом.
-Во-первых, здесь, что ни село, то обязательно «- Юрт», - говорит Мастер.
-А во-вторых, здесь всё организовано Европейским Вещательным Союзом, - говорит Глинский. – По-английски: Еуропиен Броадкастинг Юнион, сокращённо ЕБУ.
-Понятно, - кивает Федоткин.
-А рулит всем Бруно. Он из Бельгии, но уже давно работает у нас, - поясняет Мастер.
-Ликбез окончен. По коням, «Золотая рота»! – командует Глинский.
Они садятся в машину, машина отъезжает.
Из нее доносится голос почемучки-Юного Друга: «А мы? Мы у кого работаем?!
Машина скрывается за поворотом.
Блок-пост, как блок-пост. Оборудованный несколькими пулеметными гнёздами, огневыми точками и окопами. Недалеко – стандартное одноэтажное здание ГАИ, укреплённое бетонными плитами и мешками с песком. В ту и в другую сторону досмотра ждут несколько автомобилей. «Копейка» стоит у закрытого шлагбаума. Мастер и Федоткин показывают двум солдатам содержимое багажника. Ещё несколько солдат стоят поодаль. Капитан возвращает Глинскому документы.
-Документы в порядке, - говорит капитан. – И аккредитация в норме. Но, будь моя воля, я бы вас всё равно не пропустил. Не люблю вашего брата.
-Почему?
-Всё показываете односторонне. Военные всегда у вас во всём виноваты. А русские в особенности.
-Совсем нет! – возражает Глинский. – Во-первых, информационную политику в горячих точках разрабатывают в Москве, а нас всех держат на коротком поводке. Даже нас, независимых.
-Да, знаем мы вашу независимость. За доллары продаетесь и на Запад шакалите.
-Да?! – Глинский начинает заводиться, - Мы не на Запад и ни на Восток, а на правду…
-Да, знаю я вашу правду.
-Знаешь?! – похоже, что Глинского сейчас снесет с катушек,- Тогда скажи, если знаешь, почему в начале этой капании не разрешали снимать в войсках?
-Ну, это не моё дело.
-Тогда ещё несколько вопросов: кто оставил им кучу оружия? Почему с той стороны наступают, - Глинский показывает в сторону, куда они направляются, - а с этой всё открыто, как будто войны вообще нет? Боевики могут снабжать себя всем, что нужно? Все ваши блокпосты можно легко - по тропам. И это не твое дело? А когда тебе в спину захерачат разрывным и ты на колясочке за подаянием… или без яиц к невесте!? Тоже, твою мать, дело не твое?!
-Ну, че ты?! Это мы и сами прекрасно понимаем. Вон, сколько троп вокруг. И зачем все это начинали? - капитан нервно закуривает.
-Думали, что можно одним полком… А не вышло. Генералам нужны звёзды, а кое-кому – деньги. А тебе, тебе, что?! Что? Ты же, блин, мясо пушечное, на затычку поставленное. И тебя в случае чего, как затычку после месячных, - в унитаз и спустят.
-Ну, ладно, чего ты? Я же офицер, присягу…
-И я офицер! И присягу Родине – тоже… Да где та Родина? Ладно. Ты пойми, парень, сюда же всё - как в чёрную дыру! А ты, офицер, правды знать не хочешь, и чужие байки в башке про злой Запад, что спит и видит как Великую Империю в дерьмо…
-Да, генералы генералят, полковники командуют, а мы работаем!
-И работай. Только, умоляю, думай, при этом.
-Да, думаю. И вижу. Не слепой. Местные тут все укрылись в горных аулах. Там и подхарчиться можно. А что делать русским пенсионерам в городах? Ну, ладно, проезжайте.
-Кстати, - Глинский подходит к багажнику, достаёт оттуда большую пачку свежих газет и отдаёт её капитану. – Это вам.
-Вот за это спасибо. Поаккуратней там. И извини меня, брат.
-И ты меня. Подъезжай к нам вечером. Детский садик. Знаешь?
-Кто не знает?
-Ждём.
Глинский садится в машину. Нажимает на педаль газа.
«Копейка» едет по практически пустынной дороге. В динамике звучит авторская песня. Время от времени мелькают разрушенные дома и остовы сгоревших машин и тракторов. Федоткин сидит на заднем сиденье и глазеет по сторонам. Мастер изучает карту местных автодорог. Иногда навстречу попадаются легковые автомобили.
-Где мы? – спрашивает Глинский.
-Судя по всему, примерно, вот здесь, - Мастер тычет в карту.
-Так, вырубай музыку, - говорит Глинский, - Мы уже в зоне действия авиации.
-Чего-чего? – спрашивает Федоткин.
-А ты думал, зачем ты капот уродовал надписями? – отвечает Глинский. – Хотя, в случае чего, это вряд ли поможет.
-Неужели наши могут нас бомбануть? – удивляется Федоткин.
-После блокпоста нет «наших» и «ненаших»! – говорит Мастер.
-А как же?
-Здесь «наши» – это не «наши», а федералы! – говорит Глинский.
-А… Дошло.
Навстречу попадается трактор с большим прицепом. Прицеп нагружен всяческим домашним скарбом. На бортах сидит семья: отец, мать и трое детей.
-Народ сматывается, - замечает Федоткин.
-Не позавидуешь, - откликается Мастер. – Оказаться с кучей барахла и детьми под открытым небом! Хорошо ещё, сейчас тепло.
-Да, радости мало, - соглашается Глинский.
Он видит что-то впереди и резко тормозит.
-Об-ана! «Золотая рота», вперёд! – командует Глинский.
-Штатив Мастеру! – командует Мастер, вываливаясь из машины.
На большом поле у дороги разбросаны обломки боевого самолёта, некоторые из них ещё горят. Около обломков суетятся боевики. Их примерно 10 человек. Съёмочная группа бегом направляется от машины к ближайшей группе боевиков.
-Что случилось? – спрашивает Глинский.
-А, вы вовремя! – отвечает один из боевиков. – Мы только что сбили «Сушку»!
-Не может быть! Может быть, вертолёт? - сомневается Глинский.
-Да точно «Сушка»! Слишком низко шёл. Прямо из гранатомёта!
Вон хвост, - показывает рукой другой боевик. – Какой же это вертолёт?!
Тем временем Федоткин и Мастер устанавливают штатив.
-Баласнёмся на всякий случай, - говорит Мастер.
Они берут баланс. Мастер начинает снимать.
-Давайте скорей, - говорит первый боевик, - пока другие не прилетели.
-А где пилот? – спрашивает Глинский.
-Готов, - отвечает боевик. – Только что труп в штаб отвезли.
-Точно мёртв? – не унимается Глинский.
-Да точно! Самолёт ещё в воздухе развалился. Прямо в сопло попали! Он тут весь… Короче, мы его… чтоб не мучился. Он уже не человек был. Так, где-то чуть больше трети… Если бы живой остался, мы бы ему… за то, что стариков и детей наших…
-А где штаб?
-Километрах в семи. Только вы туда не идите. Там в лесу Алихан. Для него, что пресса, что мать с отцом, за бабки он Аллаха украдет и на скот обменяет…
Тем временем Мастер и Федоткин перемещаются всё дальше от дороги, снимая обломки и боевиков, которые показывают в камеру различные детали самолёта. Глинский и беседующий с ним боевик идут следом.
-Ну, как? – спрашивает Глинский Мастера.
-Уже минуты три-четыре нарубил, - отвечает тот.
Вдруг боевики на мгновение останавливаются, прислушиваясь, и бросаются бежать.
-Атас! – кричит один из них.
-Чего это они? – спрашивает Федоткин.
-Если они испугались - значит, дело действительно дрянь, - отвечает Мастер.
Они поднимают головы. На малой высоте в их сторону с леденящим звуком стремительно приближается «Сушка». Все трое, не сговариваясь, опрометью несутся к неглубокому кювету возле дороги. Бежать трудно, потому что на всех троих – тяжёлые бронежилеты. У Мастера в руках – камера, у Федоткина – штатив, у Глинского – сумка с аккумуляторами и другими причиндалами. Они бегут, задыхаясь. Падают в кювет.
«Сушка» проходит над полем и уходит вдаль.
Троица телевизионщиков лежит в придорожном кювете, пытаясь перевести дух, но не получается. Проходит минута – полторы. Мастер срывает бронежилет, мешающий дышать.
-Всё, - еле выдыхает он, - больше ни одной сигареты!
-И пить столько нельзя, - Федоткина еле слышно. – А что, полегче бронежилетов не было? Восемь кг!
Где-то недалеко раздаются звуки взрывов ракет установки залпового огня «Град».
-«Град», мать его… - определяет Глинский, - Если они нас накроют, то все...
Звуки залпов «Града» приближаются. И, вот, шквал огня покрывает склон горы, на котором укрылись боевики. Похоже, что следующий залп накроет и съемочную группу телевизионщиков.
-О, господи, - Мастер никак не может отдышаться, - Зачем мне всё это надо? У меня жена приватизировала меховое ателье! Мог бы сидеть в Москве и заведовать отделом рекламы. Или снимать репортажи ни о чём или для прыг-скок камеры.
-Быстро стэнд ап – и смываемся! – командует Глинский.
Но сам почему-то остается лежать на склоне кювета. Лежат и остальные. Мастер, лёжа чуть ниже, наводит на Глинского камеру. Глинский берёт в руки микрофон.
-Новую кассету! – командует Мастер.
Федоткин вынимает из камеры отснятую кассету и тут же вставляет новую. Мастер при этом не отрывается от видоискателя.
-Работаем! – командует Глинский.
-Это несколько противоречит твоей предыдущей команде на утек, босс,- грустно иронизирует Мастер.
-Следующий залп накроет нас, - неожиданно спокойно заявляет Юный Друг.
-Наш Юный Друг, смотрю, начал на глазах созревать, - подсмеивается Мастер, - Скоро достигнет половой зрелости, и ему будет можно…
-Начали, - кричит Глинский и спокойным серьезным голосом начинает говорить в микрофон,- Только что мы стали свидетелями гибели российского боевого самолёта. Это первый самолёт, который удалось сбить боевикам, - Глинский говорит, но никак не может поймать нормальное дыхание. – Андрей Глинский, Владимир Гальванецкий и Иван Федоткин. Северный Кавказ…
В это время в воздухе раздаётся сильный свист, а за ним разрывы ракет «Града» накрывает практически все пространство, где работает группа. Дым, всполохи огня. Через минуту все успокаивается.
Когда дым и пыль рассеиваются, все оказывается засыпанным грунтом, пылью и горной породой. Вдруг в одной из куч всего этого в кювете замечается какое-то движение. Раздается то ли крик, то ли плач каким-то неверным голосом.
- Ребята!.. Я обосрался!.. Я обосрался!.. Я… - кричит изменившимся каким-то модулированным голосом Федоткин. Потом замолкает.
Из кювета вылезают все трое. Федоткин не разговаривает, а кричит. Похоже, от легкой контузии он плохо слышит и не контролирует своего голоса.
Мастер обнимает его, как маленького гладит по голове, утешает.
-Велика беда, Ванюшка… То, что обделался – не беда. Главное не испугался… Все через это… Тут любой Александр Матросов упустил бы… Случился не стэнд ап, а лэй ап! – говорит Мастер.
Глинский с расцарапанным осколками скалы лицом, на котором видны тонкие полоски крови, выплевывает изо рта набившуюся туда землю. Его тошнит, но он, стоя на коленях, продолжает командовать.
-Всё!.. Хорошего помаленьку!.. Сматываемся! – хрипит он, - Что с пленкой?..
-Нормалек, Аркаш. Ванька только, вот…
Глинский вскакивает на ноги и бросается к Мастеру и Юному Другу.
-Что?! Что с ним?! Ваня! - сквозь кашель взволнованно кричит Глинский.
-Да, ничего страшного. Плачет наш Юный Друг… Пусть…
Мастер и Глинский кладут, почти бросают в багажник штатив и сумку.
-Федоткин! Юный Друг! Засранец! Уезжаем! – кричит Мастер.
В ручье сидит Юный Друг и стирает свое белье. Услышав крик он вскакивает, бросает белье и по пояс снизу абсолютно голый быстро бежит вверх по откосу. Неожиданно он видит что-то страшное, замирает.
К машине подходит Федоткин, одетый снизу в пятнистые драные и окровавленные брюки британского спецназа.
-Ну, где тебя черти… - начинает, было, незлобно ругаться на младшего товарища Мастер, но замирает на полуслове,- Что?.. Что случилось? На тебе лица нет… И штанов…
-Там… Там…
-Да, что там? – повышает на него голос Глинский.
-Там… эти… чехи… мертвые… Их на куски…
Федоткин сидит на заднем сидении, Мастер – на переднем, прижимая камеру.
-Бог нас сегодня бережет, как никогда, - предлагает свою версию спасения Мастер, - Сплошняком ведь накрыло, а машина хоть и в решето вся, а ничего существенного не задето… Э!.. Куда это мы?!
-В штаб! Посмотрим, что с лётчиком! – говорит Глинский.
-А как же Алихан?
-Ты же сам сказал, что Бог нас сегодня…
-Да, мало ли, что я сказал!.. – на мгновение Мастер замолкает. Потом переключает все свое внимание на Федоткина, - Вот, ты, Федоткин, штаны с убиенного мусульманина снял стыд прикрыть, а не подумал, что наши же коллеги по ту сторону обвинят федералов в издевательстве над трупами правоверных…
-Пусть пишут, что хотят! Не с голой же мне жопой…
-Смотри, Аркадий, как быстро дети растут. Только что он был весь в… не буду говорить, в чем… А теперь со страстью отметает как неприемлемое для себя понятие «голая жопа». Какие глубина, пафос и героический цинизм одновременно… Слова уже не мальчика, но мужа…
«Валютовоз» едет по посёлку. Попадаются как целые, так и повреждённые дома. Телевизионщики выезжают на площадь, где у здания бывшего райкома толпятся боевики и мужчины в цивильном. Над входом висит флаг самопровозглашённой республики. Машина останавливается недалеко от крыльца. Телевизионщики выгружают аппаратуру.
-Не подскажите, это штаб? – спрашивает Глинский одного из боевиков.
-Да. А вы откуда?
-Независимое ТВ.
-Хороший бронежилет, - говорит ещё один подошедший боевик,- Подари.
-Думаю, самому пригодится, - отвечает Глинский. – Можете проводить к старшему?
-Пойдёмте.
Он проводит телегруппу в здание. Они поднимаются по лестнице, затем идут по коридору. Навстречу попадаются боевики. У кабинета с табличкой «Глава районной администрации» сопровождающий останавливается и приоткрывает в дверь.
-Можно? Тут телевидение.
Кабинет старшего боевика обставлен в лучших советских традициях. На стене висит карта военных действий. За главным столом сидит старший боевик. Рядом, у длинного стола, сидят местный житель в цивильном и человек в форме казачьего полковника. На стульях у окна сидят два парня и девушка, по виду журналисты. В углу сидит ещё одна заплаканная девушка.
Входят Глинский, Мастер и Федоткин.
-Здравствуйте, - говорит Глинский.
-Здравствуйте, - отвечает старший боевик. – Из какой телекомпании?
-Из НТН.
-Телефон вашей координации?
- 217-58-20.
-А ещё?
- 217-11-90.
Боевик смотрит в свою записную книжку.
-Правильно.
Телегруппа и журналисты у окна обмениваются приветственными жестами.
-Все знакомы? – спрашивает старший.
-Конечно, - говорит Мастер, - в одном детском садике живём.
-Наслышан о «Доме Журналистов», - говорит старший.
-Да это, вроде, Аркадий Глинский, - вступает в разговор казачий полковник.
-Да, это я, - подтверждает Глинский.
-Заместитель атамана Всевеликого войска донского Пётр Крюков, - представляется полковник. – А это – Абу, глава местной районной администрации.
-Человек в цивильном приподнимается и кивает.
-Какие вопросы? – спрашивает старший.
-Мы сейчас снимали сбитый самолёт. Лётчик точно погиб? – спрашивает Глинский.
-Да. Тело в морге, - отвечает старший.
-Можно посмотреть?
-Нет.
-Поскольку все свои, - вступает в разговор полковник, - могу предложить для НТН эксклюзив. Сейчас нам с Абу отдают одного нашего раненого солдата. Думаю, это можно зафиксировать.
-С удовольствием, - говорит Глинский.
-А моего брата когда? – вдруг спрашивает заплаканная девушка.
-Вашего брата, Лида, мы вам вернём завтра. Не волнуйтесь. Но об этом поговорим отдельно, - говорит старший.
Девушка начинает плакать, выходит.
-Расскажите об обстановке, - просит Глинский старшего.- Давайте.
Мастер устанавливает камеру, Федоткин ставит на стол перед старшим микрофон. Иностранцы ставят перед ним диктофоны.
-Ну вот, целая пресс-конференция, - говорит старший. – Ну что ж, начнём.
Импровизированная пресс-конференция завершается.
-Вот, что я могу сказать о сегодняшней обстановке, - говорит старший боевик.
-Последний вопрос, - спрашивает Глинский, - сколько вы ещё рассчитываете продержаться?
-Мы продержимся и год, и два, и больше. Им здесь не будет покоя. Мы можем сказать: «Добро пожаловать в ад!»
Мастер и Федоткин складывают аппаратуру.
-Спасибо, мы поедем, - говорит один из иностранцев.
-Всего доброго, - говорят старший и полковник.
-Не забудьте, - Глинский обращается к иностранцам. – Сегодня большой сабантуй по случаю большого российского праздника.
-Какого? – удивлённо спрашивает Федоткин.
-Трёхсотлетие изобретения гранёного стакана!
Все смеются. Иностранцы уходят.
-Ну, а мы в госпиталь! – говорит полковник.
-Поехали! – старший боевик встаёт из-за стола.
Госпиталь оборудован в сельской больнице. В этой маленькой палате лежат гражданские. В одной из них - толстая бабушка, напротив - девочка лет пяти. Они перебинтованы, из-под бинтов сочится кровь, на лицах – ссадины и синяки.
Глинский сидит на табурете посреди палаты, Мастер снимает, главный врач даёт пояснения.
-Вы скажите, - говорит он, - не хватает медикаментов, не хватает перевязочных материалов. Но главное – не хватает обезболивающих средств. Мы же были обычной районной больницей, а теперь обслуживаем и ополчение, и гражданских. Нагрузка возросла, не соврать, раз в десять.
-В дом попал снаряд, - рассказывает бабушка. – Я с внучкой спала как раз в этой комнате. Мы сами-то русские. За что нам это?
-Больно, милая? – спрашивает Глинский девочку.
-Больно, но терпеть можно.
-Какая умница. Помнишь хоть что-нибудь?
-Нет, не помню. Вот и бабушка у нас тоже…
-И сколько тебе лет?
-Уже пять!
-Моей младшей тоже пять. Выздоравливай.
-Дядя!
-Да?
-Когда всё будет хорошо?
-Скоро, малыш, скоро.
Они выходят.
Следующая палата значительно больше. Здесь лежат четыре раненых боевика и один пленный солдат. Все перебинтованы, со следами гематом. Посреди палаты стоят съёмочная группа, старший боевик, полковник и глава администрации.
-Сегодня мы предаём Донскому казачьему войску пленного раненого солдата, - объявляет старший боевик. Мы рассматриваем это как жест доброй воли.
-Мы с полковником привезли в госпиталь медикаменты и бинты, - говорит глава администрации. – Эту посылку вам передают простые люди из России.
-Ну вот, Олег, мы тебя забираем, - говорит полковник. - Прощайся с ребятами.
Солдат садится на койке. Прощается за руку с ранеными боевиками
-Спасибо, ребята. Давайте тут… Короче, Лечо, если надумаешь в политех… приезжай. У меня сеструха там в приемной комиссии…
Полковник и глава администрации помогают ему подняться.
-Держитесь, ребята, - говорит солдат.
-Пока, Олег, - говорит один из раненых боевиков. – Удачи тебе. Больше не попадайся…
Глинский за рулем, Мастер рядом, а Юный Друг нетрезво мечтает на заднем сидении, развалившись и закинув руки за голову.
-Да она бы мне и так, сама дала. Она сказала, что я ей с первого взгляда понравился и…
-Дурак ты, честное слово! – Возмущается его наивности Мастер, - Она уж тут больше недели сидит… Освобождение своего брата у этих зверей на диване отрабатывает.
-И чего ты туда сунулся? – сердито вопрошает напряженный Глинский.- Она ведь практически невольница.
-И вполне намотать что-нибудь от нее можешь, - сокрушается Мастер. - Кстати, похоже, ей это дело уже просто нравится… Хобби как бы переходит в профессию…
-Кончай пошлить! - одергивает Мастера Глинский, - Ладно он, а ты… Тоже мне, тему для шуток нашел… Да нет и не было у них никакого ее брата. Тут беда у человека, а вы… «Нравится…»
-Да, я-то чего?! – оправдывается Юный Друг,- Меня Аслан из-за стола отозвал и говорит, мол, понравился ты ей… поговорить хочет…
-Это он тебе по кавказскому обычаю подарок сделал, - Мастер лукаво улыбается, - Поговорили?..
-Поговорили! – неожиданно выходит из себя Федоткин, - Да она с меня, чтоб ты знал, и денег не взяла…
-Конечно, ей Аслан приказал и…
-Да, нет… не было у нас с ней ничего… Вообще! Понял! Она вроде как готова была, но по-хорошему, по-человечески… Да я… Эх!
Фдоткин замолкает на полуфразе.
-Что такое? – озаботился товарищем Мастер.
-Не донес… - машет рукой в отчаянии Федоткин, - И я не знал ничего этого… Про нее, в смысле… Пьян был несколько… А она… нет… Она…
-И Слава Богу… и Слава Богу… - как квочка из-за цыпленка заволновался Мастер.
В этот момент громко лопнул передний баллон.
-Черт, - выругался Глинский, - Ну, надо же! Самое время!
Все трое выходят из машины.
-Давай, Юный Друг, за работу. Работа, она, видишь ли, от дурных мыслей и чувств, особенно… лучшее средство.
Федоткин направляется к багажнику менять колесо. Глинский и Мастер отходят к кюветам по разные стороны дороги, чтобы справить нужду.
Журчанием мощной струи Глинский снимает напряжение и усталость от долгой езды по гадкой горной дороге. При этом грубо нарушает гармонию звуков подступающего к горам и лесу вечера.
«Аллах Акбар», - неожиданно слышит он почти у самого уха. Одновременно со звуком взводимого курка хорошо приработанного к смерти Стечкина.
-Акбар так Акбар, - как ни в чем ни бывало, спокойно отвечает Глинский, - Мы –независимое телевидение…
-Да, собственно и я ничего против вашего Акбара не имею, - слышит Глинский голос Мастера.
-Я – Глинский, слышали?.. – говорит Аркадий, - Повернуться-то можно?
«Можно», - слышится низкий и хрипловатый голос с очень сильным акцентом.
Глинский поворачивается и тут же получает Стечкиным в лицо. Заливаясь кровью, он теряет сознание и падает в кювет…
Сознание к Глинскому возвращается с трудом. Вместе с тошнотой, болью в голове и ватностью во всем теле. И с какими-то странными, но до боли знакомыми звуками. Да, звуки эти, напоминают какой-то щенячий скулеж, но голос… Глинскому со всей очевидностью становится ясно, что это - голос Федоткина, Юного Друга. Тот то скулит, то стонет, то моментами кричит.
-Что? Пришел в себя, шакал? – это обращено к самому Глинскому.
Над Глинским нависает лицо бородатого красивого тридцатипятилетнего чеченца с большими черными глазами и красным, довольно свежим, шрамом через всю правую щеку.
Алихан, приподняв Глинского от земли за шкирку, заставляет го сесть. У журналиста разбит лоб, и текущая густой волной кровь заливает все его лицо и грудь.
-Ну?! – трясет Глинского Алихан, - Говорить можешь?
Глинский молча кивает.
-Вспоминай, кто и сколько может за тебя заплатить, кусок? И, чем быстрее, тем лучше!– почти кричит Алихан, - Это, конечно, если ты хочешь жить? А то, я передумаю…
-Я… спецкор Глинский…
Алихан без размаха огромной ладонью сильно бьет Глинского по окровавленному лицу. Тот снова падает на землю.
-Ты это уже говорил, - насмехается бандит.
Глинский с трудом сам садится и поднимает полный ненависти взгляд на Алихана.
-Где мои люди, сволочь?!
-Ты, вижу, жить не очень хочешь, - насмехается боевик, - Аллах не с тобой!.. Ладно, я добрый. Где твои люди, хочешь знать?.. Вон, одного, слышишь, ебут… А другой твой товарисч, похоже, сердцем мучился… Теперь не мучается…
Глинский, как может, делает подобие рывка в сторону Алихана, но тот, смеясь, распрямляется во весь рост и ногой, одетой в высокий альпинистский ботинок известной британской фирмы, бьет Глинского в грудь и, наступая ему на горло, пытается вдавить его в землю. Глинский хрипит, схватившись обеими руками за ногу бандита, пытается ослабить ее давление.
Сплюнув, Алихан сам убирает ногу и садится на корточки перед журналистом.
-Слушай, ты… Я абсолютно ничего против тебя лично, парень, не имею. Я просто хочу денег… Денег за свою добычу. Итак: кому звонить, сколько реально просить? Видишь, какой я гуманный, даже размер выкупа сам не назначаю… Предоставляю тебе возможность самому… Ну?..
Глинский с трудом садится, достает из кармана какую-то замасленную бумажку, протягивает ее Алихану. То ее берет, достает телефон.
-И кого спросить?
-Скажешь, что от меня, - отвечает Глинский, - А цену выкупа он сам и предложит.
-Ну-ну, - усмехается бандит и набирает номер. К нему подходят еще двое боевиков, из которых один сильно вспотевший, но весьма довольный, застегивает ширинку.
Глинский замечает, что голоса Федоткина давно уже не слышно.
-Алло, - говорит Алихан в трубку, - Кто бы ты ни был, я от Глинского… Если знаешь такого, определись, друг, сколько ты готов заплатить за его поганую жизнь и свободу?
Из трубки вдруг слышится гортанная чеченская речь и имена «Шамиль» и «Глинский».
Алихан мгновенно вскакивает на ноги и что-то несвязное и оправдательное начинает испуганно лепетать в трубку. Потом протягивает трубку Глинскому и дает своим бойцам какую-то команду. Те достают из своей одежды перевязочный пакет и спирт во фляге.
-Привет, Шамиль, - говорит в телефон Глинский, - Извини, что снова побеспокоил, но…
-О чем ты, брат? – слышится в трубке, - Разве не для того мы тогда с тобой в Сухуми кровью обменялись, чтобы приходить друг другу на помощь в такие минуты? Что он тебе там сделал?
Алихан с мольбой смотрит на Глинского.
-Мне-то ничего, но…
Алихан машет успокоительно руками, отдает какую-то команду бородачам, после чего те быстро куда-то отбегают. После чего из другого кювета слышатся голоса живых Мастера и Федоткина.
-Алихан мне на горной дороге помощь оказал, - врет в трубку Глинский.
-Будь здоров и дай Алихану трубу, - слышится голос Шамиль в трубке.
Глинский протягивает телефон обрадованному Алихану.
-Если с Глинским или с кем-то из его ребят ты что-то… - на этот раз Шамиль говорит с Алиханом по-русски, - Ты, Алихан, станешь моим кровником.
-Да, я, Шамиль, - чуть ли не причитает Алихан, - ты что? Я с ним нормально, отвечаю…
-Смотри, нохчий, - продолжает грозить голос в трубке, - Чир тебе будет…
Алихан заканчивает делать перевязку Глинскому. Второй боевик оказывает помощь Мастеру, у которого, похоже, сломаны от удара ребра. Третьему бородачу никак не удается развязать руки окровавленному Федоткину, который только молчит и сопит, глядя на человека, оказывающего ему помощь.
-Так, что ты, брат, меня реально извини. – говорит Глинскому пришедший в себя Алихан. – Тут ошибка вышла. Друг моего брата мне тоже друг. Слава Аллаху, все живы…
В это время третьему бандиту удается развязать руки Федоткина. Тот, разминая затекшие пальцы, поворачивается к Глинскому спиной, и Глинский через разрезанные сзади штаны Юного Друга видит его голый зад.
-Не надо! – кричит Федоткину Глинский. – Нет!
Но поздно. Юный Друг хватает прислоненный к камню автомат бандита, мгновенно снимает его с предохранителя и прошивает боевика длинной автоматной очередью. Когда тот падает на землю, он переводит огонь на второго бандита, всю его мощь направив тому в промежность. Бородач с воем подпрыгивает и также мертво подает на камни.
Не долго думая, Глинский бросается на Алихана, стараясь не дать тому дотянуться до оружия. На плечи Алихана прыгает и вполне пришедший в себя Мастер. Алихан падает вместе с ним и Глинским, но, будучи физически сильнее их обоих, через мгновение он, отбросив их, снова вскакивает на ноги и выхватывает «Стечкина». Но очередь из автомата Федоткина почти в упор превращает его голову в кровавое месиво.
С головы до ног забрызганные своей и бандитской кровью журналисты грузят трупы убитых в их джип с открытым верхом. Глинский садится за руль и подъезжает на джипе к самому краю пропасти. Не выключая мотора, выходит из джипа.
-Ребята, дружно… И как только пойдет вниз, сразу гранаты и ложись… - командует Глинский.
Мастер и Юный Друг дружно кивают. Глинский снимает джип с ручного тормоза. Мастер и Федоткин, вынув из гранат чеки, плечами толкают машину в пропасть. Как только падение машины в бездну становится неизбежным, в джип летят гранаты.
Джип летит в пропасть и в падении взрывается. Раз, другой, третий…
По горной дороге едет «валютовоз». На заднем сидении Мастер напаивает молча плачущего Юного Друга трофейным спиртом, стараясь довести его до потери чувствительности и памяти. И, действительно, тому есть, что стоит забыть навсегда…
В зале бывшего детского сада собралась разношёрстная публика. Это журналисты: «золотая рота» Глинского, Бруно, Эдик Стервятник, Захарыч, другие корреспонденты, в том числе иностранные. Тут же присутствуют: капитан, начальник блокпоста, водитель Эдика Магомет и глава администрации.
Столы составлены в один и накрыты нехитрой снедью, но обильно. Выпивка самая разная: от самогона до хороших виски. Над столом появился самодельный плакат: «Ударно встретим Вторую Кавказскую войну и 300-летие изобретения Гранёного стакана!»
Девушка-корреспондент, с которой виделись в штабе боевиков, поёт песню, аккомпанируя себе на гитаре («Все начинается с любви. И Бог, и жизнь, и даже смерть…»).
Слегка перебравший Эдик-стервятник громко исповедуется также не очень трезвому Глинскому на тему любви.
- Как они так могут? Вот, только что любила, извивалась под тобой, плакала по тебе, ждала, волновалась из-за твоих проблем… И вдруг, раз – никто ты ей больше, словно канал телевизора переключила и новый смотрит… В глазах свинец и смотрит через тебя, словно ты пустое место… И все, что делала с тобой, делает с другим… И говорит то же…
- Так у них, у этого кошачьего племени с темной душой, - влезает в разговор капитан-чистильщик из СПЕЦНАЗа, - это называется быть всегда в любви. Они же, кошки драные и продажные, ни любить, ни ждать, ни быть верными, просто не умеют. И никогда, заметьте, ни в чем не признаются! И никакой совести! Ничто у них в душе не болит!
- Ну, это ты, брат, зря. Не надо, Серега. То, что у тебя случилось, не совсем пример. Ты – то сам, когда к своей в отпуск ездил, тоже ведь кое-что ей в подарок с Кавказа привез. Так что не надо так обо всех…
- Слушай, кончай, Глинский, тут романтику разводить, а то подеремся… Я своей действительно с Кавказа привез. Привез. Но насекомых только! Только насекомых! А она мне, пока я в госпитале зашивался, - целую коллекцию рогов и нового папку моим детям, сука…
- Ладно, Серега, понимаю… Только на весь мир свое на размазывай… Они такие же люди, как и мы… Живые… Они тоже - жи-вы-е, пойми! И мы… Все мы - не сахар... И есть среди них… Есть! И такие, что и ждут, и любят, и даже вопреки здравому смыслу…
Капитан, взъярившись, пытается схватить Глинского за грудки.
- Есть, да?! Покажи! И где они такие, вот, живут-прячутся!?.. На облаках?!
- Там, где нас нет, и… - Глинский резко бьет по рукам капитана и сбрасывает их с себя. Выпивает залпом полстакана. – Потому что… любим мы почему-то не их… Не их.
Дверь открывается, и на пороге показывается казачий полковник и генерал Иванцов.
- Смотрите, кого я вам привёз! – провозглашает полковник.
«Золотая рота» бросается обниматься к генералу.
- Они знакомы, - констатирует уже пьяный Захарыч.
- Доводилось, - отвечает генерал. – О! И Эдик здесь!
- А где ж мне ещё быть?! – отвечает Эдик.
Все здороваются.
- Штрафную генералу! – говорит Бруно.
- Выпьем за прессу! – говорит Иванов.
Выпивают.
- Как прошёл день? – интересуется генерал у всех.
-Normally, - отвечает один из иностранцев. – Хорошо поработали. Но очень тяжело на это смотреть.
-А что делать? Можно не смотреть, но… – вдруг говорит капитан. – Разрешите, товарищ генерал? Они же грабили поезда, выгоняли русских?! Они же в нас стреляют!
-Не надо было вообще начинать это, - не очень трезвым голосом говорит политизированный Глинский. - Они сами бы перегрызлись, это - раз. Потом сами навели бы порядок, это два. А потом – мы посадили бы сюда промосковское правительство. И всё. Нужны были только терпение и чёткая продуманная политика. Я не прав, господин глава администрации?
-Абсолютно прав, - поддерживает глава администрации.
-Хорошо бы так. Но кто же знал? – не унимается капитан.
-Да многие журналисты об этом…- Глинский постепенно заводится. - Но нас никто не слушал. А потом именно нас, СМИ, во всём и…
-Да, тут ничего не скажешь, - говорит капитан.
-Я знаю Джохара практически с момента прихода к власти. – говорит Бруно, - Трижды брал у него интервью. Он готов был принять практически все условия.
-Хватит о грустном, - вмешивается Иванов. – Давайте выпьем! За…
-Босс, фельдмаршал, скажи тост, - просит в стельку пьяный Мастер.
За его спиной на диване с улыбкой Дауна на лице спит просто мертвецки пьяный Юный Друг.
-Дорогие друзья! – пошатываясь, встает Глинский и поднимает стакан. – Коллеги… и друзья… Пусть эту войну называют по- разному: конфликтом, восстановлением… консти… констиитуционного порядка, ещё, чёрт знает, как… На самом деле, это война. И мы сегодня снова выжили, передали очередные репортажи… Может быть, кто-то далеко отсюда узнает ещё немного правды о том, что здесь… Прошел еще один день гребаной войны и… - Глинский многозначительно смотрит на присутствущих. Поднимает руку вверх. – И…
Глинский резко опускает руку вниз.
-Х.. с ним! – рявкают все присутствующие хором.
-Repeat one more, - командует Глинский и снова поднимает и опускает руку.
И все хором повторяют ранее сказанное «Х.. с ним!»
-И да здравствует граненый стакан! – заканчивает свой спитч Глинский, захлебываясь, выпивает стакан и плюхается на место.
Все пьют.
-Красиво сказал, - одобряет Мастер, выпивает и отключается.
-Танцуют все! – кричит Эдик и делает музыку громче.
Все идут в пляс.
-Ну и компания у нас! – почти кричит Эдик. - Генерал, капитан, казачий полковник, стрингер, представители российской и зарубежной прессы, и даже местный шпион!
Водитель Магомед смеется вместе со всеми.
-Ура! – кричит стрингер Эдик.
Все подхватывают…
В спальной комнате «золотой роты» Глинского горит тусклый светильник. У стен стоят три старорежимных железных кровати, заправленные казённым бельём. Рядом валяются ботинки вперемешку с носками. На подоконнике – блюдце, полное окурков. У одной из кроватей весело мигают лампочки – в зарядном устройстве заряжаются аккумуляторы.
Из зала нестройным хором звучат «Подмосковные вечера».
- Хорошо, что мы практически не пьём!
С этими словами Глинский рухает лицом вниз на койку и тут же засыпает.
Шикарный номер класса «люкс». За окном слышен шум моря. На столике у кровати: ваза с фруктами, чёрная икра, хлеб, бутылка водки и бутылка французского шампанского «Мадам Клико» в ведёрке со льдом.
Голый Глинский лежит на животе в огромной постели. С полустоном-полурыком он поворачивается на спину, протирает глаза и смотрит на столик с яствами.
- Эге! – это всё, что он может сказать.
- Ну, всё. У Машки своя кампания и детский массовик-затейник. Теперь её с пляжа за уши не вытащишь! – раздаётся с балкона голос блондинки Ирины.
-И это правильно. Ребёнку нужно солнце! Однако, совсем не дешевый номер у тебя! – говорит Глинский, разливая напитки.
-У нас с мужем, между прочим, очень солидная фирма, – Ирина входит в комнату с балкона, облачённая только в символический халатик. – Могу себе позволить. Аll included.
Она показывает на столик с яствами, подходит к кровати, сбрасывает халатик и юркает под шёлковое одеяло.
-За любовь! – предлагает Ирина.
-Во всех ее проявлениях! – уточняет Глинский.
Они выпивают и закусывают.
-Да! Хорошо… Кстати, хотел тебя спросить.
-Да, – с готовностью отвечает Ирина.
-Отчего ты так тяжело тогда вздохнула?.. Ну, когда мы с тобой знакомились?
-Я сразу поняла. Поэтому и вздохнула, от безысходности, - она вздыхает, но уже наигранно.
-Что поняла?
-Что придется тебе отдаться.
-Скажи ты это тогда, это сэкономило бы нам уйму времени! За это надо выпить!
Они вновь выпивают.
После небольшой паузы Глинский оглядывает Ирину, нюхает рюмку с водкой.
-А жить, что ни говори, очень приятно!
И он резко тащит красавицу-блондинку на себя. Та притворно сопротивляется.
-Ну, также же нельзя. То нет-нет, да вдруг сразу столько всего, - уже почти стонет, распаляясь в страсти, она, - Ну, как я потом без тебя?..
-Так же, как до меня, - цинично рычит Глинский, оказавшийся уже наверху. И неистово погружается в красавицу насколько возможно, со всех своей ненасытной страстью…
По коридору мимо номера Ирины идут двое изысканно одетых грузинов с цветами, конфетами и тремя бутылками коньяка. Одному из них за тридцать, он с цветами и конфетами. Другому - чуть больше двадцати. Они сбиваются с шага фантастическими звуками предательски ритмично скрипящей мебели и безудержными стонами Ирины, доносящимися из ее номера.
-Как пить дать, блондинка, Гурам, – говорит тот, что старше, на грузинском.
Останавливается у двери. Прислушивается, в сопричастности к происходящему внутри номера.
-Откуда знаешь, генацвале, - недоверчиво вопрошает наивный младший, также прислушиваясь.
-Я их, блондинок, по звуку распознаю, вай…
В это время из-за двери слышится победный крик оргазмирующего Глинского, напоминающий рев раненого носорога.
-Она ему точно яйца оторвала, - дает свою трактовку случившегося старший. – Мамой клянусь!
Младший то ли на всякий случай, то ли с испуга, крестит лоб. Коньяк, который до того он держал в руках, естественно, - вниз. Все три бутылки - вдребезги.
-Я сейчас тебе самому яйца оторву, маймун*, - как-то совсем почему-то недобро замечает взмокший то ли от обиды, то ли от зависти и желания, бывалый…
*Маймун (груз.) – обезьяна.
П Р О Д О Л Ж Е Н И Е С Л Е Д У Е Т