Он уже три с лишним часа сидел, сгорбившись, на втором от южного берега быке Дворцового моста, и смотрел на поднимающуюся, грозную тяжелую свинцовую воду Невы. Ветер дул с залива и вода в реке, в который уже раз беспощадно поднималась, перехлестывая гранит и грозя растечься по улицам проклятого града Петра. Утопить! Снести с лица земли ненавистный город, неестественный каменный нарост, построенный людьми и давящий своей неимоверной тяжестью эту болотистую землю. «На болоте построен, и в болото уйдет»! – пронеслось в его усталом мозгу старое пророчество.
А, впрочем, он почти с самого начала видел все это – и болото, и город, воздвигнутый на нем волею Петра и многими, многими, чудовищно многими жизнями. На костях стоит великолепие, впрочем, как всякое на этой Земле.
Он уже был достаточно стар, проживал то ли восемнадцатую, то ли двадцатую из своих многочисленных жизней, избывал свое наказание, которое далеко не сразу, как наказание осознал. По крайней мере, тогда, в 1358 году, ему всю глубину бездны, весь ужас своего положения, осознать он не мог. Нечем было. Ни мозгов соответствующих, ни печального опыта. Да и откуда было им взяться у сравнительно молодого человека, украденного в четырехлетнем возрасте остановившимся возле предместья цыганским табором. Родителей он своих не помнил, иногда в мозгу всплывал их запах – от отца пахло табаком, лошадиным потом и кожаной сбруей, а от матери сильнее всего пахло парным молоком и коркой ржаного хлеба. Иногда в мозгу всплывали ее глаза удивительного и редкого василькового цвета. Глаза улыбались ему теперь уже сквозь века, которые он провел на этой старой, но продолжающейся изменяться земле. «Ничего не изменяется так быстро, как вид из окна» - любил повторять он.
Это потом уже цыгане продали его старому алхимику, живущему в пражском предместье. Тому нужен был помощник, а Фома в свои четырнадцать лет был смышлен не по годам, и хоть ростом вышел не слишком, но силой и здоровьем бог его не обидел. На его смуглом лице ярко светились два любопытных, редкого, ярко-василькового цвета глаза. Вот этими то глазами и понравился мальчонка старому алхимику Антониусу.
Он обучил его грамоте, а потом стал потихоньку учить своему искусству. Конечно, само занятие алхимией в те времена в те времена прокормить не могло, все разговоры о превращение разных металлов в золото так и оставались областью надежд и предположений, но попутно именно в лабораториях алхимиков происходили всякие интересные вещи.
Антониус учил мальчишку, как собирать травы, когда и где, как их высушивать и измельчать, чтобы они не теряли своих лечебных трав, как приготовлять мази, настойки и настои, разные чудодейственные примочки и так далее и тому подобное.
«Учись, Фома, раз Бог послал тебе учителя. Я не одного человека на ноги поставил, будь он хоть простолюдин, хоть благородный рыцарь» - ворчал иногда Антониус, хотя в душе был доволен своим учеником и его стараньем.
«А там, глядишь, и до главных тайн мироздания доберемся. Должен же Всевышний вознаградить меня за многолетние труды. Как ты думаешь, Фома?»
2
Старый алхимик умер, когда Фоме исполнилось 24 года. Тогда в Праге разразилась чума. унесшая много жизней. Чума пришла в Чешское королевство из Франции, а туда завезена было, как судачили в портах, с индийскими товарами. Заканчивалась первая половина 14 века, только что прогремело сильное извержение Этны и вместе с клубами пепла и пыли, опустились на землю Европы возбудители чумы, заразили грызунов, грызуны заразили блох, а последние начали кусать людей и те погибали – деревня за деревней, город за городом, королевство за королевством. Города обезлюдели, по ним шатались мародеры, подбирали, что плохо лежит, сам заражались и умирали. Шел 1348 год – третий год Великого Мора.
Фому спасло то, что Антониус послал его в путешествие за целебными травами далеко в Карпатские горы, куда чума не дошла. Фома провел в путешествии несколько лет, и когда вернулся, мор миновал Прагу. Умерших похоронили, священники отпели всех, кого можно было отпеть, и потихоньку стала налаживаться жизнь, сначала, впрочем, весьма скудная.
Фоме, который теперь единолично владел лабораторией учителя, которая располагалось на набережной речки со странным названием Чертовка, дел хватало. На хлеб он зарабатывал траволечением, тем более что за десять лет овладел этим мастерством в совершенстве, и отбоя от пациентов не было. Лекарский диплом он получил еще несколько лет назад. Учитель просто вынудил его посещать лекции в Пражском Университете. Учиться там Фоме было, по сути, нечему, но Антония он ослушаться не смел.
«Алхимия – конечно, мать всех наук, но диплом тебе не помешает» - ворчал на своего ученика старый ученый.
Однако все свое свободное время проводил он в подвале, читая учительские дневники и ставя опыт за опытом.
По хозяйству ему помогала старая служанка Антониуса Марта, чудом не заболевшая во время чумы. Толстая Марта обрадовалась возвращению Фомы – она всегда любила его, как сына – и когда он был вихрастым веснущатым подростком, и сейчас, когда он носил докторскую мантию на своих широких плечах и на него начали заглядываться девушки.
Так что не прошло и пары часов от его возвращения, как хорошо прожаренные шпикачки ждали его на обеденном столе. И пиво в бочонке было именно таким, какое он любил. Марта подала еду на стол, села напротив, положила голову на свои полные руки и с умилением смотрела, как насыщался ее отощавший в странствиях подопечный.
Впрочем, теперь он был хозяином и дома и лаборатории и врачебного кабинета: старый Антоний, умирая, каким-то чудом успел в переполненном ужасом городе отыскать стряпчего и продиктовать ему завещание, в котором все свое имущество завещал ученику. Впрочем, он был одинок - родственников у него и не было.
Фома поставил перед собой задачу непростую – найти, наконец, тайну философского камня. Когда он, еще при жизни Антониуса, пытался заводить с учителем разговор на эту тему, тот отшучивался. «Алхимиками, которые безуспешно пытались решить эту задачу, можно населить такое государство, как Китай» – говаривал он. Однако же, Фома знал, что и учитель не оставлял попыток достичь успеха.
И вот теперь он, Фома, встал на этот путь, твердо намереваясь достичь успеха.
3.
В Главном операционном зале Управления Высших сил за компьютерами, внимательно вглядываясь в экраны монитора сидели два оператора. На кого они были похожи, на земном языке описать трудно. Скорее всего, это были сгустки электронов, помещенные в оболочку, отдаленно напоминающую человеческую фигуру. Один из них подписывал свои сообщения символами Sriy1939, другой, рангом постарше, подписывался Fyutk1111. Тот, кто помладше с тревогой еще раз взглянул на экран и прошептал: «Высшие Силы! Он вот-вот сделает это! Еще пара опытов, и изделие Х- 00 будет в руках у объекта FB-00123!»
Под кодом Х-00, был зашифрован так называемый философский камень, позволяющим преобразовывать химические элементы один в другой, вызывать цепную ядерную реакцию, достигать личного бессмертия и т.д. и т.п., а под кодом FB-00123 – наш Фома Fyutk1111 отозвался немедленно: «Этого никак нельзя допустить! Может быть, используем вариант № 1 – «Отвлечение»?
«Пожалуй!» - согласился Sriy1939 и немедленно ввел какой-то код в компьютер. «Держи меня в курсе!» - напомнил Fyutk1111.
4.
В этот день, когда майское солнце вовсю припекало и в городском саду возле Ратуши вовсю полыхали сирени, Фома решил дать себе небольшую передышку. Он уже месяц трудился без отдыха, и, несмотря на все старания Марты, похудел и начал обрастать бородкой. «Пойду-ка я пройдусь» - кинул он на ходу служанке и начал одевать камзол. «Куда в таком виде?!»– встрепенулась Марта, заставила его раздеться, налила в ковш горячей воды и принесла бритву. Спустя четверть часа, умытый, побритый, одетый в новое платье Фома, входил в чугунные ворота городского парка, с упоением вдыхая дурманящий запах сирени. На скамейке, рядом с главной аллеей, он заметил девушку, погруженную в вышивание. Рядом с ней сидела пожилая женщина, по-видимому, служанка. Девушка, судя по наряду, была из богатой семьи и жила неподалеку. Во всяком случае, экипажа Фома рядом не приметил. Он поклонился девушке и, проходя мимо, приподнял свою шляпу с пером. Та, улыбнувшись, приподняла от пяльцев голову и посмотрела на Фому с интересом. Взгляд ее ярко-синих, просто таки васильковых глаз пронзил его до самого сердца, которое вдруг учащенно забилось.
Фоме вдруг захотелось присесть рядом на скамейку и заговорить с девушкой, однако он смутился и быстро зашагал мимо. Когда, спустя 15 минут, он вернулся к скамейке, девушки там уже не было.
Ни в этот день, ни в следующий Фома об опытах и не вспоминал. Он каждое утро направлялся в парк, в надежде встретить незнакомку. Однако, девушки будто след простыл. Наступила суббота и Марта попросила Фому сопроводить ее к заутрене. Марта любила ходить на службу в старую церковь Святого Витта, ту самую, на месте которой после был построен кафедральный собор того же святого, резиденция пражских архиепископов. В описываемое время собор еще только начинался строиться. Подойдя к храму, Фома вдруг краем глаза увидел знакомую девушку, которая со своей пожилой служанкой поднималась по ступеням церкви. Сердце Фомы привычно забилось. Службу он слушал невнимательно, нетерпеливо дожидаясь ее конца. После последнего «амен» он заспешил к выходу, ища глазами девушку, и буквально столкнулся с ней на паперти, отполированной ногами прихожан. Он поклонился, девушка засмеялась и Фома решился. Сняв свою шляпу с пером, он учтиво поклонился и представился: «Фома Бриттен, лекарь и ученый». «Валентина» – поклонившись в ответ, ответила девушка. «Пойдемте, барышня» - строго промолвила служанка и неодобрительно, как ему показалось, посмотрела на смутившегося Фому.
Однако наутро посыльный принес счастливому влюбленному небольшое письмецо, от которого исходил тонкий запах лаванды.
Излишне говорить, что у влюбленных, а в том, что они влюбились оба, все сладилось. И когда спустя месяц он посватался к родителям Валентины, у которых был свой собственный дом в Старом Граде, то возражения не последовало. Отец Валентины, богатый купец, разбогатевший на торговле пряностями, посчитал дипломированного лекаря хорошей партией для своей дочери. Была назначена свадьба, начались предсвадебные хлопоты, обустройство холостяцкого жилья, то да сё. В этих хлопотах прошел почти год, и Фоме было не до философского камня – он был полон любовью и счастлив новой для него семейной жизнью. В положенное время родился первенец, славный малыш Ежи, потом дочка Марта. Все свое время Фома теперь лечил пражан, пользовался славой хорошего лекаря. Семейство не бедствовало. Бриттены пользовались заслуженным уважением в городе, и Фоме даже предложили почетный пост в магистрате, что еще больше упрочило его положение. Так прошло почти десять лет почти безмятежной жизни.
Однажды он спустился в подвал, в свою почти забытую лабораторию, где все напомнило ему о тех днях, когда он полностью был погружен в свою науку. Здесь время как бы остановилось. Фома зажег лампу и блики, отразившиеся от тиглей, колб и пробирок, проникли в его душу и наполнили ее острой болью. Фома схватился за сердце и вдруг отчетливо понял, что время его пришло.
5.
В Главном операционном зале за пультом дежурили те же самые операторы. Время здесь стояло почти неподвижно, и для них мало что изменилось. Fyutk1111 вопросительно посмотрел на своего напарника. «Опять?» «Ну, конечно, отвлечешь их, этих ученых, как же!» - ответил Sriu1939 – «опять». « Ну что, придется примерить вариант №2» - вздохнул Fyutk1111. «Жалко, конечно, но это безобразие надо прекращать» - твердо ответил Sriy1939-й. Он набрал какой-то сложный код, ввел дополнительные параметры, кликнул правой клавишей мыши, и из принтера выползла серая бумажная лента. На ней серели странные символы, означавшие, что землянин Фома Бриттен за опасное приближение к разгадыванию кода Важнейших жизненных тайн приговаривается к мгновенной эвтаназии и личному бессмертию на неопределенное количество земных жизней. Причем как раз бессмертие это получилось как бы случайно – напутал что-то Sriy1939, хотя путать-то ему как раз по должности и не полагалось. Но чиновник везде чиновник, даже на Небесах. Когда незадачливый младший оператор увидел, что, в конечном счете, получилось, то что было у него вместо сердца, екнуло и он сумел в последний момент добавить, что раз в 800 лет приговор может быть пересмотрен. Старший оператор Fyutk1111 приложил к бумаге что-то, похожее на печать и листок исчез в архиве.
6.
А в Праге, в доме Фомы, его Валентина, увидев труп любимого мужа, лежащий навзничь на лабораторном столе, закричала в голос. Ничего, казалось, не предвещало такой внезапной кончины. На этом мы с ней и расстанемся. А для Фомы, наказанного бессмертием, вся эта грустная история оказалось лишь началом долой, практически бесконечной жизни. Он не рождался и не умирал, он перевоплощался в новую жизнь, которая текла и так же внезапно переходила в следующую. Вот и на следующее утро у ворот монастыря Святого Петра в Силезии, монахи обнаружили лежащего без сознания тридцатилетнего мужчину. Они привели его в чувство. Мужчина назвался Фомой и был как две капли воды похож на нашего героя. Собственно, это и был он. Только фамилия у него была другая – Ганичек. Он ничего монахам о себе не рассказывал и они поняли, что пришелец потерял память.
Однако все дело в том и было, что никакой памяти Фома не терял – он помнил все, все свои предыдущие жизни, всех людей, которые его окружали, взаимоотношения с ними, все привязанности, симпатии и антипатии – все, что обычно и происходит между людьми.
Это продолжалось из жизни в жизнь, из одного существования в другое. Это было похоже на то, что его душа просто переходила из тела в тело, не находя успокоения и зная о всех своих предыдущих привязанностях. Это знание обременяло его, не давало жить спокойно, мучило по ночам, порой лишало сна. Тогда он лежал с широко раскрытыми глазами и перед его внутренним взором проходили вереницы родных лиц. По некоторым он очень скучал и знал, что никогда их не увидит – они все давно умерли, и только он, Фома, продолжал считать свои бесконечные годы и безнадежно ждать смерти.
Дольше всего он помнил свою первую жену, Валентину – ведь первая любовь никогда не забывается. Хотя женщин, деливших с ним ложе, было совсем не мало: ведь он являлся в новую жизнь каждый раз молодым человеком, и редко уходил из нее глубоким старцем.
Управлению Высших сил не составляло труда придумывать ему каждый раз новую родословную, новую легенду, новые документы. Вот только специальность он менял неохотно, тем более, что имел беспрецедентную возможность накапливать медицинский опыт. Алхимией он больше не занимался – что-то внутри него самого внушало ему безотчетный ужас перед этими занятиями. Он, конечно, не понимал до конца, что с ним случилось, но какую-то связь между прежними занятиями и своим теперешним состоянием ощущал.
Менялись и его места жительства Он жил и во Франции, и на Британских островах, и в Вест- Индии, и в Североамериканских Штатах, и в Иране, и даже в Японии и Тибете. А в начале 18 века воля Управления высших сил забросила его в Россию, в только что основанную северную столицу. К тому времени сменились и операторы, следившие за его судьбой – дежурства у них были долгими – по несколько сотен земных лет. Впрочем, там, где они работали, это время уплотнялось до суток. Есть, пить, отдыхать и отправлять физиологические функции операторам не приходилось. У них под наблюдением по всему Земному шару находилось пару сотен таких бедолаг, как Фома и они, собственно говоря, развлекались, придумывая им судьбы и кидая в самые разные обстоятельство времени и места.
А в начале 18-го земного века они сменились с дежурства, и теперь судьбой Фомы распоряжались младший оператор Vjyfitr33 и старший Xthn`yjr70. Они были не так любопытны, как предыдущая смена, и не очень любили все эти игры с человеческими судьбами. Поэтому они несколько упростили себе задачу – отправили Фому в Петербург и оставили его там, не забывая, впрочем, раз в 30-40 лет менять жизненные циклы. Вот и появлялся раз в несколько десятилетий странный незаметный человек, меняющий одежду согласно моде. Операторы даже фамилию ему не меняли – был он теперь Фомой Фомичем Артефактовым, нижегородским мещанином. Никакие власти им не интересовались, да и никто вообще интересоваться им не собирался. Фома уже давно привык к тоскливому одиночеству и совсем не собирался его нарушать – ему вполне хватало тоскливых воспоминаний из его затянувшейся череды жизней. Он давно уже понял, что любая привязанность выходит ему боком – ведь он все равно ее переживет. И чем сильнее привяжется – тем больше впоследствии и будет страдать. Вот и не привязывался ни к кому и ни к чему. Так проще.
И хотя он был свидетелем многих драм и трагедий, вершившихся на его глазах, они оставляли его равнодушными. Страшные наводнения, мор и голод, смены царей на троне, революция 1917 года, ленинградская блокада – он проходил через все это, как через фантастический спектакль: в его жизни-смерти ничего не менялось. Лечить людей он давно перестал – не видел смысла, ибо они все равно умирали раньше него. Деньги ему были не нужны – все его потребности свелись до минимума, поскольку он был на полном иждивении Управления Высших сил. Даже о жилье ему не приходилось беспокоиться – достаточно было подойти к любому старому дому с толстой кладкой, положить ладонь на стену и слегка надавить на нее, как он оказывался внутри этой самой стены, где мог создавать любые, необходимые ему пространства – с неограниченным количеством комнат, с любой мебелью и т.п. Это был подарок от Управления, так сказать подслащенная пилюля за ошибку его операторов.
Ел он мало, хотя стоило ему подумать о еде, как она тут же возникала на его столе. Это же касалось и вин и более крепких напитков. Все бы было прекрасно – но он однажды признался себе, что постепенно утрачивает любые плотские желания, одно за другим. Он почти ничего не ел, спиртного не употреблял вовсе, предметы роскоши его не интересовали, может быть как раз из-за их полной и постоянной доступности.
Если раньше, где-то на восьмой-девятой жизни, он строил себе невидимые другим дворцы, наслаждался яствами и заморскими винами, то теперь ему хватало небольшой каморки с узким ложем, куска хлеба и кувшина родниковой воды. И Управление перестало заморачиваться с его жильем – уж бесхозную каморку в таком большом городе, как Питер всегда можно было найти, безо всякого волшебства. И так, чтобы соседи были нелюбопытные или слепые-глухие и им было не до жильца, тихого и незаметного. Так что Фома покочевал по городу, пока не обосновался окончательно на тихой и узкой улочке, на задах домов, выходящих фасадами на 1-ю линию.
В его высохшем сердце билось одно желание – прекратить это унылое существование. И хотя он понимал тщетность и этого желания, и жалких попыток его осуществления, надежда не до конца оставила его.
Вот в такие дни, как сегодняшний, когда дул тяжелый влажный ноябрьский ветер с Финского залива, и Нева грозно вздымала свои воды в гранитной ловушке набережных, грозя утопить этот упрямый град, Фома ощущал странное беспокойство и предчувствие чего-то необычного. Он сидел на мокром граните быка Дворцового моста и не обращал внимание на брызги, окатывающие его с ног до головы. Вдруг его цепкий взор различил в воде собачью морду с выпученными глазами. Бедный пес изо всех сил пытался спастись из водяного плена, но силы были на исходе. Он был еще совсем щеночком, и одним Высшим силам было известно, как он оказался в бушующей стихии. Одного взгляда было достаточно Фоме, чтобы понять – еще мгновение, и песик исчезнет в невской воде. Не раздумывая, он кинулся в холодную воду и схватил щенка за загривок. Доля я секунды – и щен уже лежал у него за пазухой и дрожал мелкой дрожью, постепенно успокаиваясь. Никакого страха Фома при этом не испытал – он давно устал за себя бояться. Но холодная вода обожгла его тело. Ему понадобились усилия, чтобы вылезти на основание быка, и потом – на мост. Фома вернулся на берег и пошел в сторону своего дома. Там он достал щенка из-за пазухи и посмотрел на его счастливую мордочку. Щенок радостно взвизгнул и лизнул Фому в нос. И тут что-то давно забытое шевельнулось в многострадальной, истерзанной памятью душе. На Фому нахлынуло чувство нежности и любви к этому беззащитному существу. Оно заполнило его целиком, и он заплакал. Заплакал от давно забытой радости и нежности.
7.
На пульте операционного зала Управления Высшими силами замигала лампочка. Младший оператор Vjyfitr33 посмотрел на экран и ахнул: «Смотрите, смотрите, коллега!
У объекта FB-00123 все еще жива душа»! «Давай-ка его дело сюда!» - проворчал старший оператор Xthn`yjr70. «Да вот же оно. Нынче как раз ведь год пересмотра приговора!» - воскликнул младший оператор, который, несмотря на всю привычку к нелепым человеческим горестям, был добрым и даже слегка сентиментальным малым. «Да, не побояться полюбить на исходе 21-й жизни, это что-то» - проворчал Vjyfitr33 – «Ну, готовь представление к прощению и отпуску» «А уже готово! С быстродействием наших компьютеров и двух секунд не прошло! Прощай, FB-00123-й! И тебе хорошо, и нам работы меньше».
8.
На Васильевском острове, во дворе старого дома, построенного еще в конце 18 века, на скамейке лежал мертвый человек, широко открытыми глазами смотрящий в хмурое питерское небо. На губах у него застыло выражение странного удовлетворения. Рядом с ним скулил щенок и все облизывал, облизывал его закостеневшую руку. Бригада скорой помощи, вызванная кем-то из сердобольных соседей, приехала достаточно быстро. Тело упаковали в черный полиэтиленовый мешок и увезли. Фельдшер приехавшей бригады засунул щенка за пазуху: «Вон, какой хорошенький! Не пропадать же ему!»
Душа Фомы Артефактова смотрела на все происходящее сверху, витая над Румянцевским, столпом. Ей было легко и спокойно, душе этой. Она могла, наконец, улететь туда, где ее ждали другие родные души – и учителя Антониуса, и любимой жены Валентины и всех-всех, кто когда-то был, и остался ей, душе, близок.
Михаил Кукулевич, август 2009