Они плетутся, в лужах отражаясь (две сплющенные зыблистые тени), он впереди, она чуть поотстав; и ветер, семеня тихонько следом, обоим незаметно ставит рожки, волос касаясь хитрыми руками.
На улице Анголенко - базар, известный даже в Турции и Польше, - гигантский ком людей, машин и грязи, гудящий, алчный, жульнический, злобный.
- Молчун, постой, игрушки посмотрю, - жена подходит к длинному киоску, без окон, без дверей, - навес с прилавком, - перебирает с пристальным вниманьем мешки, коробки, свёртки и пакеты.
Какая-то невидимая сила его смотреть на это принуждает, попутно насыщая ворох кукол ползучей, мимикрирующей жизнью. Косится обезьяна с барабаном, подмигивает клоун похотливый, вытягивает шею динозавр, таращится лохматая колдунья, прищурил нарисованные веки зелёный бегемот с распухшим носом, похожий на безрогую корову... И что-то в шелестящем целлофане, повёрнутое как-то непонятно, пунцовые зеницы закатило, чтоб Молчуна получше разглядеть.
Он отошёл. Но сверху, под навесом качались на ветру почти живые уродцы всех мастей и всех подвидов. Цилиндры, колпаки, банты в горошек, шнурки, помпоны, козырьки и чепцы... Их любопытство жадное влечёт (а кто это у нас такой пугливый!); и невзначай встречаясь с ним глазами, мутанты издевательски кивают, высовывают злые языки, беззубые растягивая пасти.
Поморщившись, Молчун брезгливо сплюнул, мол, Господи, бесвкусица какая! И вдруг, - как будто что-то накатило. Мурашки побежали по спине. Почудилось (да что с тобой? опомнись!..) вот-вот ещё чуть-чуть и грянет хохот, приплюснутый и сипло-дребезжащий. (Так верещит по десять раз на дню Дядь-Жорой позабытый чёртов пейджер - кошмарный, химерический подкидыш.) И эта куча тварей безобразных вдруг с головы до пят его облепит, царапая, щипая и кусая.
- Ты деньги взял? Смотри какая прелесть! - она едва не хлопнула в ладоши. - И эта!.. Бесподобный сарафанчик! И этот - как живой! Такие глазки!
"Они в мою семью хотят проникнуть..." - подумал с мрачным юмором Молчун, жене давая что-то машинально.
- Они ему понравятся, я знаю, - проговорила Лена сладострастно.
Теперь Ему решать, а мне - тесниться... Конечно же, я скоро к вам привыкну. Вы будете валяться там и сям, - в беззвучном смехе лапки расставляя, закатывая страшные глазищи, - вы - алчущие мерзкого подвоха. Споткнись! Ах, жаль, заметил, увернулся!.. Не выругался, стукнувшись о двери. А то ещё, поди, и пнёт с размаху, мол, расползлись, паскуды! Брысь отсюда! Но ничего, у нас ведь есть заступник.
Молчун послушно сунул что-то в сумку...
Он воцарится в комнате отдельной над шайкой лилипутов, как капризный и неуклюжий карлик-исполин. Из вас создаст он сказочное войско, чтоб навсегда мой мир завоевать. Степенно вас тасуя на ковре, сопливым носом шмыгая азартно, он выдумает вам коварный разум и разные чудовищные свойства, чтоб вы могли повсюду приникать, всему вредить, и пакостить и гадить.
Целуя вас в оскаленные морды, нашёптывая вам слова любви, он вдунет в ваши плюшевые души зловещее и смутное движенье. В своём мирке, за дверью, тайно, тихо он вас обучит жуткому искусству живыми быть, не будучи живыми.
Меня парализует эта дверь! Он вставит ключ к бессмертию без жизни в мохнатый бок сторотого вампира (гигантский ком его легионеров), который, угадав мою сонливость, расслабленность текучую, нагую цехами мощно выдубленных мышц, мне будет подсылать глубокой ночью холодных гадких пупсиков и зайцев, с квадратными подносными зубами, и прочих волосатых и набитых, - любой из них шмыгнёт под одеяло, пока я истекаю грязью в ванной...
Фрагмент из поэмы "Зародыш"