________________________________________Моему другу и однокурснику. Олегу.
Может, помнит кто те толстостенные бутылки тёмно-тёмно-зелёного стекла? Типа, как из-под шампанского. Их ещё «фугасами» называли.
Ну…
«На столе стоит фугас.
Нынче праздник у всех нас.
Тот «Фугас» на ноль семь.
Будет весело сегодня всем!»
В Таджикистане, как в Душанбинском госпитале лежал, в таких бутылках местный портвейн «Памир» продавался. В Тикси – «Билэ мицнэ».
Именно «фугасом» этим со мной заполярный якутский посёлок негромко так, но чувственно-проникновенно, попрощался…
* * *
За что? Вот за что, спрашивается, дважды горел и железок от той кумулятивной гранаты в шкуру принял столько, что металлоискатель на неё реагирует даже в отключенном состоянии, и теперь ни в одном аэропорту досмотр по-человечески не пройти. Только под эти ворота, а они сразу, тревожным семафором – «террорист, террорист»! Да ещё и мигалку, на полные обороты – «хватай, хватай»…
И хватают. У нас же хлебом не корми, только дай похватать и не пущать потом… А у меня борт через пятнадцать минут. На Амдерму. И докажи кому что…
Что, каждому аэрофлотовскому под нос - справку из душанбинского госпиталя? Если б она и была ещё… Или рубаху с майкой скидывать.
- На, смотри!
За что воевал? За вот эти два серых квадратика с леспромхозовским штампом? На которые тебе в этом месяце отоварят две бутылки «беленькой»? За печь? Дрова? Воду из колонки и раз в неделю танцы в клубе? Да там - одни школьницы. Которые знать ничего не знают. Об уметь уж молчу в тряпочку.
И это «жизнь»? Ткните мне пальцем в того, кто так решил, и я вобью его в мёрзлую землю по самые миндалины без помощи какого копра и свайного молота.
Почему там можно свитер из чистой верблюжьей шерсти, а здесь – только робу рабочую и ватник? Почему там сгущёнки – от пуза и до самого горла, а здесь – «братская могила» из кильки в томате безрядовой укладки и то только по большим праздникам и ко Дню Конституции?
Кто это всё за меня решил?
А не хочу я?
Что я в этой жизни видел, кроме зелёнки Таш-Кургана и предгорий Гиндукуша? И тех через оптику прицела… Дрова, кромку леса под серым осенним небом да старенький «Урал», и тот - отцов?
А я хочу всё! И сразу. Вдохнуть этот мир на полную грудь, заглотить так, чтобы он у меня поперёк горла встал и обратно запросился. Причём сильно запросился, чтобы я ещё подумал, а отпускать ли его к такому лешему или просунуть кулак в глотку и утрамбовать там, в желудке, поплотнее. Чтобы ещё местечко было для пальм и баобабов. Я ж не только себе. Для себя. И за себя.
Но ещё и за того парня, которого мы в Воткинск «двухсотым» сопровождали. Который не погиб. Какое там, если он, уже раненный, наших до последнего в подошедшую вертушку грузил. А как погрузил, так его потом. Следующим бортом. И не в почти родной Душанбе, а в Ташкент. В госпиталь 40-ой армии. Где кто-то где-то что-то не досмотрел и не воткнул ему вовремя капельницу. И всё…
Получите мама с папой сыночка, что с честью при исполнении интернационального долга…
Он-то со своей честью в удмуртскую землю лёг.
А вы свою куда дели? Когда про капельницу забыли. Или когда в Свердловске мне этот урод, бригадир грузчиков…
- Не пролазит твой «груз» в заднюю дверь Як-40. Я деревянную обшивку отдираю…
И гвоздодёр уже в руках держит. Ему ж от ангаров молдавские барыги усиленно руками машут. Как пропеллерами. Ещё чуть-чуть и взлетят. Они - с большими деньгами. Да за ещё большими! Черешню разгружать надо. Она никак не подождёт.
- Мужик… Ты чё?.. Он же… за тебя!
- За меня? А я его туда посылал?..
- Ах ты…
Может, хорошо. А может, и плохо, что сопровождающий без оружия. Был бы АК в руках… Не дрогнул бы даже. И затвор передёргивать не надо. Патрон уже в патроннике. Привычно, большим пальцем правой руки – с предохранителя и указательным - на спуск.
Покрошил бы всю бригаду, а сказал бы кто слово – положил рядом. А там… Дисбат, так дисбат. Дальше фронта не пошлют…
Хорошо, начальник патруля… Капитан… Всё сразу понял. И без АК, одним ПМом положил всю эту шушеру на асфальт аэродрома…
И полетели мы в Ижевск с целым и невредимым грузом уже на 134-ом. До одного места, что никогда Тушки в том Мухосранске не садились и взлётная полоса там в самую-самую притирочку для такого типа самолётов. Полетели. Сели. Выгрузили. Уже бортовым «Уралом» домой, в Воткинск, привезли. Потом на кладбище. Комендатурские холостыми трижды отсалютовали. Всё как надо сделали. И на поминках нажрались. До полной отключки.
Через три дня только. В Москве включились. А нафиг нам Москва? Нам – в Душанбе…
Спасибо, капитан. Хоть, наверное, и не быть тебе никогда майором. Хочется верить, что офицерская губа в Свердловске не самое подлое место на этом шарике…
* * *
И за того парня хочу.
Чтобы одной рукой крепко так к себе, какую чёрненькую и кучерявую. И в губы её. Пока дыхалки хватит. А другой - тоже смуглую, но с таким глазами… Как крупный, хорошо прожаренный миндаль.
- Что, шурави, и замуж возьмёшь?
- Возьму, возьму…
- И за речку увезёшь?
- А что, поедешь?..
- Не-а… У тебя, шурави, закон плохой. Жена работать должна. А дом убирать кто будет? А детей кормить? А тебя любить? Люби-ить, шурави…
- Палёный… Палё-ооный! На броню. Ухо-одим!
Вот такую… С глазами-миндалинами…
И её тоже. В губы.
А пальцы… Кольцом – на бутылке ямайского рома. Почему бы нам, почтенным джентльменам?..
- Йо-хо-хо… Пятнадцать человек, на сундук – мертвеца! Йо-хо-хо…
И любить. Любить. С вечера до самого утра. Чтобы с первыми, ещё розовыми, лучами подползти в изнеможении до открытого окна, подтянуться из последних сил, выглянуть… и увидеть на родной мачте трепыхающийся на ещё слабом портовом ветру флаг с белым прямоугольником на синем фоне…
И всё… Уже на ходу застёгивая брючный ремень:
- Пока… Пока, дорогая! Я буду тебя помнить. До самой Александрии. Или Бургаса. Какой там порт у нас следующим?
Мы ещё посмотрим. Увидим!
Пальмы, кокосы, танцующих прямо на прибрежном песке мулаток, огни далёких маяков и больших городов…
Всё. Всё увидим!
И не через триплекс БэТээРа. Или мощную оптику прицела…
Глазами. И рядом. Только протяни руку.
Протяни и возьми.
Оно всё – твоё…
* * *
Вот так я и очутился в Ленинградской морской школе. В ШМОНе.
Только это не от слова «шмон», а от слова «шмотки».
Кто ж тогда, в приснопамятные советские времена, имел свободный доступ к благам импортного ширпотреба, кроме моряка загранплавания?
Ну, если только институт советской торговли…
«Феличита-аа…
Я учусь в институте торговли
И ты мне не чета…
Феличита-аа»…
Какой институт, если всё то, что и было в этой башке, за два с половиной года напрочь выдуло пронзительным осенним афганским ветром?.. Да и учиться. Пя-ать лет! Целая прорва времени. А жить-то когда?..
Другое дело – ШМОНя! Полтора года и всё… Ты уже матрос или моторист судов загранплавания, приписанных к любому из пароходств, что дают стране план и всё, что сверх плана на необъятных просторах одной шестой части суши.
"Ме-ечты сбыва-аются"…
Курсант мореходной школы – это звучит гордо! А гордое звание и носить нужно с достоинством. Что там основатель Российского флота в своё время?
«Нижний чин должен вид иметь молодцеватый и малость придурковатый, дабы разумением своим начальство не смущать»?..
Ну, про разумение можно опустить. То категория курсанту совсем без надобности.
А вот «молодцеватый». И «носить с гордостью». То ж как раз. Именно про курсанта ШМОНи.
Питер же город морской. И училищ в нём… И Макаровка, и Дзержинка, и ЛАУ, и имени Попова, и имени академика Шварценгольда… А чем те курсанты морские друг от друга отличаются, кроме как нашивкой с аббревиатурой училища, да «плевком» на фуражке? Да ничем… На всех – ботинки-Гады, бушлаты, по форме практически не отличимые от надувных спасжилетов, вечно сползающие зимой на уши шапки-ушанки…
И только курсант ШМОНи, получив у баталёра новенькую форму, сразу же, без каких раздумий, но с благословения начальства, стремительно выдвигался к Балтийскому вокзалу, рядом с которым - прачечный комбинат и пошивочная при нем. Комбинат, заведение, без какого спору, солидное и важное. А вот в пошивочной работал точно такой же старый еврей, как и у Богомолова в «Моменте», с вечной капелькой на кончике носа. Только не с витебским, а с одесским акцентом. И вот именно он, за какую-то жалкую сиреневую бумажку с портретом Ильича, делал из стандартной курсантской формы небольшое произведение искусства.
Фланка подгонялась строго по фигуре и зауживалась так, что под неё можно было надеть только тонкий тельник. И обязательно так, чтобы из-под обреза он выглядывал на три полосы. Не больше.
Сзади и с боков фуражки убиралась часть подкладки, и выглядеть она начинала не хуже адмиральской. Чему, в немалой степени, содействовал шитый за отдельную плату «краб» с английской булавкой и огромной «жемчужиной» на её конце.
У ботинок обрезался рант и подбивался каблук.
Бушлат обрезался на манер матросов революционного Балтфлота…
Ко всему этому добавить ещё сохранившуюся армейскую выправку и кич дембеля, имеющего полную и неограниченную свободу от всех видов и разновидностей воинских патрулей…
Подруги на Невском… И не только на нём! Верещали, цеплялись и падали просто пачками… Даже нагинаться не надо. Протягиваешь руку и снимаешь со штабеля верхнюю.
Только…
Только в общаге на Двинской присутствие особей женского пола строго-настрого заборонено. В любое время суток. И что?
Даже пузырёк Веры Михайловны перед матчем «Зенит – Динамо» в пристадионном туалете с корешами не раздавить? Да кто то опять за меня решил?
Питерский туалет… Ну, то если по-сухопутному. По-морскому, так уже – гальюн. И если есть где на этом шарике местечко душевней питерского общественного гальюна, так это уже не в этой жизни…
Не успеешь с парнями у подоконничка примоститься… Ещё и Веру Михалну или Портюшу из кармана бушлата не достал, а бабулечка-красотулечка, что уборщицей в заведении подрабатывает, уже и стаканчик чистый принесла, и карамелек по числу лиц, дегустирующих напиток, на подоконник выложила.
А всего-то, в благодарность, бутылку пустую оставить. И… Не приведи Господь, рядом с тарой гривенник или пятиалтынный оставить:
- Сынки… Заберите… Заберите! Я – зарабатываю. Нищим у Никольского собора отдашь. Храни тебя Боженька, морячок…
Вот и получается. Сегодня – подруга. Завтра – выпили, да карамельки закусить не нашли…
И чтобы в месяц два – три залёта не было?.. Да ни в жисть!
Обидно. Досадно. Но…
Именно по этой самой причине у большей части славной, спаянно-споенной группы матросов-мотористов к моменту успешной сдачи Государственных экзаменов виза так и не была открыта. А без неё какие южные моря? Пальмы и баобабы сказали, что подождут. Так и нам ведь…
Без плавательной практики какие дипломы? Тем более международные.
Вот и полетели мы, ветром и судьбой гонимые, на Москву и от неё всё дальше и дальше. На восток. На восток… Потихонечку так к северу забирая…
До самого океана.
Вот только, если кто подумал, что до Тихого…
Так это зря.
* * *
То, что дело тут явно нечистое, так мы поняли ещё в Амдерме, где на промежуточную посадку с дозаправкой плюхнулись.
Плюхнулись и всей стройной толпой дружненько – к деревянному заведеньицу. Проверить, так ли тут душевно, как и в Питере. Ка-акое там!
У той дырки, что прямо до центра земли местными умельцами в вечной мерзлоте прогрызена, та-акие, явно не рукотворные и не Египетские, пирамиды.
Вот тут-то народец, что после плавящегося под уже жарким летним солнышком питерского асфальта, по граждане, в одних футболочках, на уходящий на взлёт борт запрыгнул… С тоской и плохоскрываемой завистью стал поглядывать на умудрённых жизнью сотоварищей, что ещё с курсантской формой не распрощались. Пусть и тоненький, но всё же тельник под формёнкой есть…
Да только полярные авиаторы знали…
Знали, чем на перелётах торговать! Конечно, шикарного ассортимента в буфете амдермского аэропорта не было. Да и не нужно оно нам тогда было особо. Главное, что там «было»! И именно то, что нужно. Полстакана неразведённого спирта с солидным прицепом в виде приличного куска красной рыбки. Сёмги или нельмы.
Выпил и закусил сразу. Ну, и повторил, не отходя от стойки…
Знали, знали ассы полярных воздушных трасс, чем торговать. Два часа на лёгком летнем морозце с пронзительным студёным ветерком на десерт… И хоть бы чихнул кто потом!
* * *
Правда, когда уже над Тикси предпосадочный круг делали, снега на прибрежных сопках не было. Но…
Какая-то подозрительная гладь на море… И… что-то уж больно кучно суда портофлота стоят у причальной стенки.
А как только на местности осмотрелись… Точно. То-о-очно! Это ж весь могучий флот Тиксинского порта, плюс пара лайб, что не смогла прошлой осенью вовремя уйти из бухты… Всё это стоит вмёрзшим накрепко в ледяной припай.
И работы пока нет. Ну, начальник и дал нам неделю. На акклиматизацию.
А мы - в футболках… Не отошли ещё. От шока.
А как отошли… Так не то, чтобы потрусили – побежали… На максимальной скорости, форсируя двигатели, помчались.
В магазин, в магази-ин!
Заскакиваем. А та-ам…
По всей стране – «сухой» закон. Борьба с пьянством и алкоголизмом. Грузия уже все свои виноградники вырубила, отчиталась и - сверх плана армянские выкорчёвывать начала.
А ту-ут…
Портю-уша… Целым артиллерийским складом. Знай, только снаряды подноси. Как, куда?
Вот и корзинка стоит…
- Девушка… А в одни руки сколько?.. Сколько бутылок на рыло можно?
И уже по отвалившейся у продавщицы челюсти понимаешь – столько, сколько нужно..
Нет, вот можем же, если захотим! Пусть и в отдельно взятом посёлке, но… Чем не коммунизм? Страна про магазины самообслуживания в Москве и Питере хорошо, если через одного слышала, не говоря уже про какой Выдропужск или Миндюкино. А тут… Маленький заполярный посёлок на берегу Студёного моря, почти у самого края света… Нате! Пожалуйста…
По всему Союзу – «по бутылке в руки»! А тут… Бери - не хочу…
Госпидя-аа… Чтобы всем так жить!
В общем, берём по корзинке на брата, двигаем к кассе. И… только начинаем поступательное движение…
Во-о-одка…
- И что? Тоже «сколько хотим»?!
Обратно! Портвейн выгружаем, где стоял. Возвращаемся к месту неосвоенных водочных залежей… Грузимся!
Фу-уу… Теперь можно и к кассе.
И только…
А у кассы… Такие светлые поллитровые бутылки с залитым сургучом горлышком. И зелёненьким прямоугольничком этикетки. «Спирт питьевой».
- А это?..
- Парни. Да откуда вы такие дикие?!
- С Питера мы…
* * *
Малость…
Самую малость Тикси до коммунизма не дотянул. С варёной колбасой и пивом в посёлке проблемы были.
С пивом оно понятно.
Рыбы хорошей, икры красной – полное море Лаптевых. Плюс Лена, её протоки, речки, речушки разные. Сказка просто рыбная.
А хмель, или ячмень там… Не растут за Полярным кругом. И забацал бы сусло, так из чего?
Потому, как навигация на Лене начинается и первый пассажир с туристами на борту у входа в бухту начинает прорисовываться…
Так всё. Су-уши вёсла.
Местные этот белый теплоход пивной мечты ещё на входе в бухту на абордаж брали. С криком, дракой, ружейной пальбой и отборной русской латынью в качестве острой приправы. Что там эти нынешние сомалийские пираты? Детский сад просто. Пионерская зорька в одном месте у них, по сравнению с тиксинской пивной баталией…
А вот с варёной колбасой почему полная засада была… Не знаю!
Вроде и олени, вот они, рядом, прямо по берегу бродят. А колбаса в магазине… Только конская.
Ну, конская, так конская.
- Ещё болгарского перца стручкового… Пару банок. Заверните…
* * *
И пока та конская колбаса в чайнике варилась…
Забыли. Ну, забыли мы про эти кастрюли…
Так пока она варилась, мы, для разогрева, с «Билого мицного» начали…
Вино такое. В толстостенных бутылках тёмно-тёмно-зелёного стекла. Типа, как из-под шампанского. Их ещё «фугасами» называли.
Именно «фугасом» этим со мной Тикси негромко так, но чувственно-проникновенно, попрощался.
* * *
Мы ж на практику все вместе прилетели, а улетали – каждый сам по себе. Когда у кого на его судне навигация заканчивалась.
У кого – в сентябре, у кого – в октябре. Ну, а самые стойкие уже под занавес, когда бухта намертво, до следующего лета, льдом схватилась. В ноябре.
Естественно, перед вылетом - отвальная. С вечера… А дальше – как оно пойдёт.
У меня, так – хорошо. В самую притирочку дорожную сумку схватил и – на автобус. Ещё бы минут двадцать и всё. Пришлось бы следующего рейса ждать…
Но успел. Народ весь уже прошел контроль, так что со мной быстро.
Тем более, на досмотре свои парни, погранцы, стояли. Так что нормалёк:
- Серёга!
- Витька!
- Ви-итька…
- Серё-ога…
- Предложение! Давай дружить погранотрядами.
- Встречное предложние! Дружить – заставами.
Пару раз обняться не успели, как уже на борту очутился. И на морды их, хитро-щурящиеся, даже внимания не обратил.
А Воркута… Сели – взлетели…
Ну, посмотрел я на те черные с белым терриконы, даже не подозревая, что насмотрюсь ещё на них на том Донбассе. И на чёрные, угольной пылью матово отливающие. И на белые, снегом припорошенные. И на уже травкой молодой заросшие. Зелёные.
Воркута и Воркута. Вышли. Снова сели. Взлетели. Досмотра-то там не было.
Вот в Москве…
* * *
Здоровье ж поправить надо, а ещё и шницель не принесли:
- Объявляется посадка на рейс… Москва-Ленинград. Просим пассажиров пройти к стойке…
- Ладно, ладно… Шницель повару жертвую. Графинчик. Графинчик, красивая ты наша… Да поворачивайся, ненаглядная. Цигель, цигель!
И только вторая соколом пошла:
- Заканчивается регистрация…
Ну, блин горелый! Из горлышка что ли, её булькать?! А что сделаешь? Никакой культуры!
Сумку в зубы и - на досмотр.
А там…
Поставил багаж на ленту транспортёра, он и поехал плавненько на просвечивание. И какой-то кадр аэрофлотовский уже смотрит. Да что-то так… Уж больно внимательно.
Что смотреть-то? Кроме смены грязного белья и зубной щётки – ничего…
Нет, морду от экрана оторвал и уже мне:
- В распечатанном виде вино к провозу запрещено…
- Да какое такое вино? Нет у меня ничего такого!
- Ну, смотри... Смотрите.
Я тоже - на экран. А там, ясно различимый, силуэт фугаса и две трети его - тёмные, полные, значит, а одна треть - светлая. Видно, что отпито...
Что за чертовщина?
Рывком сумку - хвать с транспортёра, открываю её… Точно, «Билэ мицнэ». Вытаскиваю...
И весь народ, что в аэропорту был, вместе со службой досмотра, просто лёг на пол…
Бутылка-то... Вот она. Но вина в ней… Нет. Вместо него…
Мы ж как вино выпили, пустые бутылки под пепельницы приспособили. Набился один фугас до горлышка полным-плотненько – за борт его. Всё, функцию свою выполнил, надо новую "пепельницу" заводить. Очередной фугас из-под стола и достали. Благо проблем с пустой тарой никогда не было.
И вчера одна такая бутылка на столе стояла. За ночь и набили её плотно, под самое горлышко. Только видно весельчаки провожающие решили её за борт не выбрасывать. Зачем? Когда можно в сумку…
Ну, и когда выскочил морду лица сполоснуть да зубы пару раз щёткой терануть… И положили.
От тряски в полёте окурки уплотнились, осели...
Вот на экране и высветилось… ощущение початой бутылки...
- Щас… Щас, мужики, я её…
- Ку-уда?
- Да выбросить его! Фугас этот, проклятый…
- Зону досмотра покидать запрещено.
- Да урна ж – во-он. Рядышком.
- Запрещено. Вези уж, морячок, свой фугас в Питер. Чудной вы, мореманы, народец. Кто с Севера мех везёт… Кто – Золотой корень. А тут… Бутылка с последним выдохом чукчи…
* * *
«Чудно-ой»…
Кто? Я что ли?
Да сами вы, то самое слово!
Вот, подойдёт время… А оно обязательно подойдёт. И надо будет свидеться с тем самым, лично мне незнакомым, но хорошо в миру известным дедушкой Петром.
И когда он, оценивающе посматривая на меня, начнёт позвякивать, перебирать на большой связке ключи…
Мне что? Там меха нужны будут? Или Золотой корень, радиола розовая, понадобится?
Не взять с собой всего этого туда…
А фугас с последним выдохом чукчи…
Это же – па-амять.
Взгляну тогда там, в мудрые, многое и многих повидавшие глаза деда и скажу…
Я скажу: «Не надо рая. Дай ты мне братву мою!».
Всех… Я помню вас, пацаны! Помню… Всех…
* * *
А фугас тот, с окурками, я уже в Пулково выбросил. Не везти ж его было на Двинскую?..