ПУТЕШЕСТВИЕ В НИКУДА И ОБРАТНО
(СОН, ВОЗНИКШИЙ ПРИ ПРОСЛУШИВАНИИ АЛЬБОМА "ЖЕЛЕЗНЫЕ МАНТРЫ" ЗА МИНУТУ ДО ОКОНЧАНИЯ)
БЕЛАЯ ОБЕЗЬЯНА
Передо мной было поле, заросшее невысокой зеленой травой. Вид ее определить я не смогла, не ботаник, но ничего знакомого она мне не напомнила. Над травой синело небо и было светло, хотя солнца я не видела. Дул легкий приятный ветерок. Где-то впереди, посреди травы возвышалось что-то, похожее на дерево. Я решила, что это единственный ориентир, заслуживающий внимания, и двинулась по направлению к нему. Трава оказалась довольно приятной на ощупь даже для босых ног.
Пройдя порядком, я почувствовала, что начинаю уставать. Это меня, с одной стороны, обрадовало, так как я лишний раз убедилась, что я – не душа невесомая, а вполне телесное существо и ничто человеческое мне по-прежнему не чуждо. С другой стороны, огорчило, потому что следом за усталостью могут появиться и другие малоприятные чувства - голод, жажда, желание поспать и еще что-нибудь похуже. А чем это все удовлетворить, я не представляла. Не траву же жевать! Все-таки, тот свет мог бы быть продуман как-то комфортней. Но раз уж жалобной книги не полагалось, стенать было бесполезно, и я продолжила путь.
Дуся тоже устала и теперь я несла ее на руках. По мере приближения к дереву, оно становилось просто огромным. Секвойи я видела только на картинках, не довелось при жизни побывать на других материках, кроме разве что Азии и то российской. Но это дерево заткнуло бы за пояс любую секвойю. До него еще оставалось метров триста, по моим прикидкам, а они могли быть и не совсем верными. Но уже сейчас казалось, что дерево упирается вершиной в небо. В его стволе у земли вполне можно было разместить небольшое кафе.
Мысли о кафе вызвали легкое беспокойство, принятое мной за начинающееся чувство голода, который по-прежнему утолять было нечем. Ну, ничего, без пищи можно прожить довольно долго, даже полезно будет, может, наконец, похудею. А вот напиться можно вполне – невдалеке от подножия дерева текла река.
А между рекой и деревом находилось живое существо. По крайней мере, оно двигалось на двух ногах и размахивало руками. Существо было белого цвета.
«Ну что ж, - решила я про себя, - хоть кто-то скажет мне: «Здравствуй, Маша, я – Дубровский».
Правда, на Дубровского это существо было похоже мало. Сомнения также вызывало наличие у него способности членораздельно объясняться. Потому что, когда я подошла ближе, существо оказалось большой белой гориллой.
Если точнее, существо было гориллом, то есть самцом. В этом у меня совершенно не было сомнения - о поле обезьяны красноречиво свидетельствовала мощная волосатая грудь, большая голова, и кое-что ниже пояса. Но раз уж в русском языке данный вид обезьян лишен мужского рода, как ни крути, придется называть это существо гориллой.
Итак, горилла был белым. Конечно, бывают гориллы-альбиносы, это не чудо. Недавно (впрочем, какое теперь недавно – в прошлой жизни) я видела по телевизору такую в каком-то зоопарке. Но этот горилла альбиносом не был. Глаза у него были темно-карими и имели вполне осмысленное выражение. Но это еще было вполне нормальным, как известно, приматы обладают весьма развитым интеллектом.
Меня удивило то, что горилла был частично одет. Штанов на нем не было, может быть и зря, но сверху был надет белый фрак, а на шее сидела бабочка с перламутровыми крыльями вместо галстука. Рядом на траве лежал белый цилиндр.
Может, конечно, здесь так принято, что все гориллы носят фраки, но я почувствовала, как в глубине моей критической неромантической души растет уважение к этому существу. Оно начинало казаться мне незаурядным.
Горилла стоял вполоборота ко мне, что-то тихо бормотал и размахивал руками (назвать его верхние конечности лапами у меня язык не поворачивался). Видимо он был настолько погружен в себя, что мой приход остался для него незамеченным. Несколько поодаль стоял письменный стол, увенчанный пишущей машинкой, выпущенной, судя по виду, в позапрошлом веке. Хотя, опять же повторюсь, кто его знает, какой здесь век на дворе и насколько развита промышленность.
Посмотрев на Дусю, я сделала вывод, что горилла ей понравился. Кошка лежала у меня на руках совершенно спокойно и вполглаза наблюдала за обезьяной. В той жизни, где у нас была квартира с окном, из которого мы выпали, Дуся обладала способностью разбираться в людях, рычала на тех, кто ее не устраивал, и позволяла себя гладить особам, с ее точки зрения достойным. Кстати, наши мнения совпадали один в один. Я понадеялась, что и здесь Дуся не потеряла своей способности. А раз так, стоило ей довериться. Тем более, что и мне горилла становился симпатичен все больше и больше.
Послушав еще несколько минут его бормотания и так и не определив языка, все- таки я не полиглот, владею только родным русским и английским со словарем, да знаю несколько слов на украинском, немецком и казахском, я решилась обратиться к горилле. Вот только как это сделать? С языком-то ладно, попробую все, что знаю. Но как обратиться? Сказать «эй ты, обезьяна» мне показалось невежливым, а о бейджике с именем горилла явно не позаботился. Но, учитывая фрак и прочее, обращаться нужно было прилично.
Я посмотрела на Дусю, Дуся зевнула в ответ – решай, подруга, сама. И я решилась. Подошла поближе и произнесла:
- Прошу прощения за то, что прерываю ваши занятия, господин Горилла,
(именно так с большой буквы я и сказала)
но не будете ли Вы так любезны…
Господин Горилла явно не ожидал, что кто-то осмелится так бесцеремонно прервать его занятия. Он чуть не подпрыгнул на месте, бабочка-галстук затрепетала своими перламутровыми крыльями. Потом всплеснул руками (ну не лапами же, честное слово!), снял свой цилиндр и произнес:
- Простите, Прекрасная Дама, увлекся и пропустил Ваше появление. Так неосмотрительно с моей стороны и совсем нелюбезно. Чем могу быть полезен Прекрасной Даме?
Все-таки стоило выпасть из окна и попасть на тот свет или куда там еще, чтобы хотя бы от гориллы услышать, как тебя называют прекрасной дамой. Хотя, конечно, это преувеличение, девушка-то я вполне самокритичная, но все-таки…Кто еще в обыденном мире так ко мне обратится!
- Еще раз прошу прощения, - сказала я, стараясь держать марку и не упускать вежливый тон, - не могли бы Вы подсказать мне, где я нахожусь, на каком свете?
- Безусловно, на этом, Прекрасная Дама, - ответил Горилла.- Я абсолютно в этом уверен.
- Странно, - пробормотала я, - а мне как-то казалось, что на том.
- Это, конечно, зависит от того, как посмотреть, - согласно кивнул Горилла, - от аспекта, так сказать. Но, если уж Вы здесь, то для Вас этот свет всегда этот. Кстати, не хотите ли присесть, Прекрасная Дама? Мне кажется, что Вы проделали неблизкий путь.
Горилла сходил к письменному столу, достал откуда-то плетеный стул и поставил передо мной.
Разумеется, я не отказалась. Ноги чувствовали себя не важно. В обычной жизни я столько не хожу, да и с физкультурой нахожусь в весьма натянутых отношениях. Я села на предложенный стул, удобно устраивая Дусю на руках и стыдливо пряча свои босые ноги. Как-то они не вязались в моем представлении с образом прекрасной дамы. Да, впрочем, и джинсы с футболкой тоже. Знала бы, одела хотя бы пиджак с юбкой, вечернего платья все равно нет, носить некуда. Да ведь кто же в таком виде окна моет. Делать нечего, придется продолжать беседу в чем есть.
- В Ваших рассуждениях, господин Горилла, безусловно, есть логика. Вполне согласна, что определение координат света зависит от того, где непосредственно находишься. Да Вы – философ, господин Горилла.
Горилла, явно польщенный моим комплиментом, поправил свою трепетавшую бабочку и произнес:
- Увы, Вы преувеличиваете способности моего разума. Я – всего лишь поэт.
- Ну, это немногим меньше, - я даже сразу не нашлась, что и сказать. – И о чем же Ваши стихи?
Горилла немного смутился:
- Так, о разном… Лирика, размышления о природе, о жизни и прочее.
- А нельзя ли где-то прочитать Ваши стихи? Или, может быть, сами продекламируете?
- Увы, - Горилла развел руками. – Я пишу свои строки в воздухе, а потом их уносит река. Кто потом их вылавливает, кому они достаются, я не знаю. Я помню только то стихотворение, которое сочиняю в настоящий момент, но как только оно готово полностью и падает в воду, я сразу же забываю его.
- Весьма печально, - сказала я и посмотрела на свою Дусю. Та подняла голову и пристально посмотрела на меня, соглашаясь с моим мнением.- Что же, никто так и не узнает Ваших строк?
- Ну почему же, - грустно ответил Горилла. – Все то, что было когда-то кем-то создано, остается навсегда.
- Да-да, я что-то слышала насчет того, что рукописи не горят. Правда, мой личный опыт говорит обратное. После окончания школы мы с приятелями сожгли свои тетрадки на пустыре за домами. Горели замечательно, особенно с сочинениями.
Горилла опять поправил бабочку. Как это он не давит ее своими ручищами?
- Видите ли, Прекрасная Дама, рукописи, действительно, подвластны огню. Но то, что в них написано, остается навсегда. И если очень хочется, то все это можно найти.
- Какие интересные вещи Вы говорите, господин Горилла! – удивилась я. – И где же это все?
- Полагаю, в Храме Потерянных Вещей, - ответил Горилла.
Мы с Дусей посмотрели друг на друга. Я – в поисках поддержки от трезвого ума. А вот Дуся… Выражение ее глаз было весьма многозначительным. Она пристально посмотрела на меня, затем перевела взгляд на обезьяну и чуть ли головой не кивнула, вполне соглашаясь со сказанным. Я не нашла ничего лучшего, как пробормотать:
- А Вы там были?
- Увы, - развел руками Горилла. – Не доводилось. Я, вообще-то, мало где бывал. Большая часть моего существования прошла здесь, у реки, под Деревом Разветвлений.
Тут Горилла повернулся к дереву и плавно-величественным жестом указал на него.
Дуся уставилась туда же. Я тоже внимательно стала рассматривать дерево. Кора была шероховатой, как у старой ивы, серо-коричневого цвета. Но на ощупь она, наверное, напоминала замшу или велюр, такое было впечатление. Я перевела взгляд выше. Множество ветвей отходило от ствола, разделяясь на меньшие и меньшие, создавалось впечатление этакого ветвистого лабиринта. Может быть, это и имел в виду Горилла под разветвлениями. Что меня поразило, так это то, что листья у дерева были разные. Я насчитала, по меньшей мере, двадцать разновидностей, а может быть, их было и больше. Округлых, вытянутых, с зубчиками и без, резных, веерообразных и т.д. «Мутант», - подумала я. А вслух спросила:
- А что же это за замечательное дерево? И почему оно так называется?
- О, - протянул Горилла, - это особенное дерево, как Вы уже заметили, Прекрасная Дама. Здесь, у этого дерева можно начать любой путь, если знаешь цель. А уж если цель ясна, то обязательно до нее доберешься. Разными путями, ибо их всегда много. Они разветвляются, ответвляются, переплетаются, но всегда ведут к цели. И какой бы путь не выбрал, всегда пройдешь своим собственным.
- Очень интересно, господин Горилла, - сказала я и осознала, давно уже назревшую и пытавшуюся вырваться из подсознания мысль. Я ведь так и не знаю, как зовут гориллу на самом деле, но он почему-то вполне согласен с тем, как я его величаю. Не очень-то это вежливо с моей стороны не поинтересоваться именем собеседника. И я сказала:
- Простите, я как-то упустила из вида, мы ведь так и не представились. Как Ваше имя?
Горилла озадаченно взглянул на меня:
- Имя? Разве это имеет значение? Неужели, если бы Вы знали мое имя, наша беседа приобрела бы какой-то другой тон или смысл? Вы обращаетесь ко мне – господин Горилла. Меня это вполне устраивает. Да и если бы у меня было имя, разве я выглядел бы как-то иначе или писал бы иные стихи? Или вообще не писал бы, а, скажем, рисовал?
Его размышления слегка смутили меня, но я не сдавалась:
- Но у всех есть имя. У некоторых даже не одно. А где-то принято давать настоящее тайное имя, чтобы никто не знал, и обычное, типа прозвища, для обращения. А кто-то говорит, что если изменить имя, то и судьба изменится.
- Если бы все было так просто, - покачал головой Горилла, - можно было бы иметь по имени на каждый случай жизни, в любом контексте. Но, имя – просто сочетание звуков и не более того. Оно ничего не значит.
- Но ведь было же у Вас когда-то какое-то имя? У меня есть.
- Ах, пожалуйста, не говорите мне, как Вас зовут, - прервал меня Горилла. - Оставайтесь просто Прекрасной Дамой. Для поэта и этого достаточно. А что касается моего имени, оно у меня было. Когда я родился, моя мать как-то обращался ко мне. И в семье меня как-то называли. И что? От места, где я родился, ничего не осталось. Вместо лесов стали пашни, а потом и пашни выжгла война. И в зоопарке, куда я попал потом, меня как-то называли. Было ли мне от этого хорошо? Не знаю. Не думаю, что будь у меня другая кличка, мне бы давали бананы другого сорта или я чувствовал себя более свободным, сидя в клетке. А как только я потерял имя, я оказался здесь и стал поэтом. Как это говорится: «Что в имени тебе моем?». Кстати, я хочу написать об этом трактат. О бесполезности имен. Но как-то не очень получается.
Мне немного взгрустнулось от откровений Гориллы. Дуся, стараясь меня утешить, потерлась щекой о мою руку. Я попыталась перевести разговор на другую тему, а заодно выяснить, куда я все-таки попала.
- Господин Горилла, я готова с Вами согласиться, что имя, может быть, и не имеет особого значения, но все-таки хотелось бы узнать, где я нахожусь. Как называется это место, страна или хотя бы система координат?
- Ах, Прекрасная Дама, этот вопрос почему-то задают все, кто попадает сюда, как будто от того, что они узнают какую-то комбинацию звуков, что-то изменится. Вы можете называть это место, как Вам заблагорассудиться – страна Чудес, тридесятое царство или страна Ай-Эм, по аналогии с Оу-Зед, или, если вам ближе – АЯ. Появилось ли что-то новое в Вашем мироощущении от этого или, может быть, Вы обогатились знаниями?
Я вынуждена была признать правоту Гориллы. Действительно, на каком бы языке ни называлась эта страна, сочетание букв или звуков пополнили бы только мою эрудицию, да напрягли память – пришлось бы трудиться, запоминать. Но ничего бы я не узнала ни об обычаях этой страны, ни о народах, ее населяющих, ни о том, куда мне, бедной Маше, податься. Пришлось подходить к вопросу с другой стороны:
- А как Вы сами попали сюда, господин Горилла?
Он пожал плечами:
- Боюсь, я не смогу вразумительно ответить Вам на этот вопрос, Прекрасная Дама. Я не помню. Как Вы знаете, память меня подводит. Помню смутно из каких-то отрывков, что у меня была прошлая жизнь. Но что привело меня сюда, сам момент попадания, совершенно стерся из памяти. Во всяком случае, здесь под деревом мне понравилось, стали приходить в голову разные строки и я сделался поэтом. А поэту много ли надо?
«Не знаю, - подумала я, - большинству поэтов, о которых или которых я читала, было нужно изрядно – слава, признание и то, что вытекало из этого. Далеко не все лирики способны долго протянуть на пище духовной». При мысли о пище как-то неприятно защекотало в животе. Я-то уж точно не поэт, мое нутро требовало чего-то более основательного, чем размышления. Но, похоже, здесь поживиться особенно нечем. У Гориллы, наверное, отношение к еде такое же, как к именам. Интересно, как он умудряется не терять форму? Или воздух здесь особенный, вдохнул – и сыт? Я как-то не заметила. Но посчитала вопрос о еде бестактным и спросила про другое:
- Вы сказали, что многие сюда попадают. А куда они деваются потом?
- Все уходят, - грустно ответил Горилла. – Здесь только начало пути, а окончание у каждого свое. На то здесь и стоит Дерево Разветвлений.
- Послушайте, а можно ли выбраться отсюда? У меня окно не домыто, студенческие работы не проверены и, вообще, домой хочется, - почти выкрикнула я свой самый насущный вопрос.
Горилла внимательно посмотрел на меня:
- А Вы уверены, что возвращение того стоит? Что Вам нужно возвращаться? Что Вы оставили там, где Вы были, что-то важное? Может быть, здесь Вам было бы лучше? Здесь тихо, спокойно, время течет медленно. Мы могли бы вести беседы, как сейчас, а на закате я писал бы стихи Прекрасной Даме, то есть вам. Поэтам всегда нужна Прекрасная Дама, как неисчерпаемый источник вдохновения.
Хорошенькая перспектива, нечего сказать. Конечно, Горилла умеет красиво говорить, называет Прекрасной Дамой, чего дома никому в голову не придет сделать, а жаль. Но перспектива прожить всю жизнь с гориллой, пусть даже и симпатичной, пусть даже и поэтом, мне как-то не улыбалась.
- Знаете, господин Горилла, Ваше предложение очень лестное. Я ни в коем случае не хочу вас обидеть, но мне бы все-таки хотелось найти выход отсюда или обратный путь или что там еще. Домой очень хочется. Если это возможно, - решительно сказала я. – Да и Дуся неизвестно как отнесется к такому решению. Она к своей квартире привыкла, неизвестно как на нее открытое пространство повлияет.
- Обратного пути нет. Его, по большому счету никогда нет, что бы Вы ни думали, - сказал Горилла. – Есть путь в то же место, откуда Вы пришли, но это совсем не то же самое, что обратный путь.
- Но есть же какой-то выход, - настаивала я. – Все ведь куда-то деваются отсюда.
- Я слушал, что в каком-то из храмов есть Двери, которые куда-то ведут. Может быть, это и есть то, что Вы называете выходом.
- А где же эти храмы, туда-то хоть можно как-то попасть? – с надеждой спросила я.
Горилла почесал рукой нос:
- Все они находятся в Городе Храмов. Возможно даже, что выход в Храме Несозданных Творений, но я точно не знаю.
- Ну вот, это уже что-то, - оживилась я. – А как попасть в этот город? Далеко ли он отсюда?
Горилла покачал головой:
- Когда начинаешь путь, никто не знает, сколько он продлится. И путей тоже много. Поэтому, Прекрасная Дама, каким бы путем Вы ни пошли, Вы придете в город храмов, если вы действительно этого хотите.
Да, похоже, путь мне предстоит неблизкий. Я представила, как завтра меня хватятся в институте, будут искать, взломают квартиру и не найдут ничего, кроме распахнутого окна. Бедная мама, что она подумает! Хорошо еще, если я вернусь к тому времени, пока мою квартиру не продали какие-нибудь непутевые наследники или аферисты.
- А нет ли какой карты? - спросила я. – И компаса, хотя я и не очень хорошо умею им пользоваться, последний раз ходила по азимуту в пионерском возрасте. Или хотя бы дороги из желтого кирпича? Или, как там полагается в подобных случаях, волшебного клубочка? На старичка-лесовичка-проводничка я уж не надеюсь?
Горилла смущенно пожал плечами:
- Не совсем понимаю, о чем Вы говорите, Прекрасная Дама. Здесь никто не укажет Вам точной дороги, если Вы это имеете в виду. Как Вы пойдете и кого повстречаете на своем пути, боюсь, не скажет даже Тайный Хранитель. Но, повторю, если Вы очень захотите, Вы обязательно найдете свою цель.
- Тогда скажите мне, что делать и я пойду, - решительно сказала я, подумав, что уж цель-то мне известна совершенно точно. Через Город Храмов или какой другой, но я очень хочу обратно домой, на свой любимый диван. – Конечно, мне очень жаль так быстро с Вами расставаться, господин Горилла. В другое время, при иных обстоятельствах я бы задержалась подольше.
- Я понимаю, - вздохнул Горилла. – Прекрасны Дамы для того и существуют, чтобы пройти мимо поэта и исчезнуть, оставив запах тумана и сладкие грезы. Такова планида. Я не жалуюсь. Пойдемте, я Вас провожу.
Он подошел поближе и галантно предложил руку, помогая мне подняться со стула. Дуся спрыгнула с моих колен и потерлась об ногу Гориллы.
- Славная у Вас спутница, - сказал Горилла.- Достойная, как и полагается Прекрасной Даме.
«Разумеется, - подумала я. – Бывают дамы с горностаями, которые на самом деле хорьки, а я – дама с кошкой. Совершенно настоящей, пусть и беспородной. Горностаи, то есть хорьки тоже породой не отличались». А вслух сказала:
- Да, в этом уж Вы правы. Не зная уж зачем, но она последовала за мной сюда, и, судя по всему, пойдет и дальше. А скажите мне, господин Горилла, почему это мы разговариваем на чистом русском языке? Неужели Вы еще и полиглот?
- О нет, - покачал головой Горилла. – Я думаю, что я вообще ни одного языка не знаю, кроме своего родного, на котором говорила моя семья. Но, если два существа в этом мире хотят понять друг друга, они обязательно это сделают. Даже не зная языка. Так что, спасибо за понимание, Прекрасная Дама.
Он бережно взял меня под руку и повел к Дереву. Дуся побежала следом. Подходя к письменному столу, на котором стояла пишущая машинка, Горилла сказал:
- Я хотел бы почитать Вам свой трактат о бесполезности имен, но, к сожалению, он еще не написан. Ни слова. Почему-то не получается. И бумагу достал самую лучшую. И машинка неплохая и вроде бы исправная. А как-то дело не идет. Не могу напечатать ни одного слова.
Я посмотрела на машинку. Вполне обычный инструмент для писания. Не компьютер, конечно, но печатать можно. Я еще раз внимательно осмотрела машинку. Ага, что-то все-таки в ней не то. А, может быть, и то. Я ведь не знаю, что и как здесь правильно. Но на всякий случай сказала:
- Знаете, господин Горилла, кое-что в этом аппарате меня смущает. Мне всегда казалось, что такие агрегаты носили гордое название «Ундервуд». А на Вашей машинке надпись гласит «Ундевит». По-моему, это больше похоже на витамины, если я чего-то не путаю.
- Хм, - удивился Горилла. – В этом что-то есть.
Он провел рукой над клавиатурой машинки. Там, где должна быть указана марка, засияли буквы «Ундервуд». Горилла нажал на клавиши. Рычажки с буквами стали подниматься один за другим, на белоснежном листе появилась надпись «Что в имени тебе моем?».
- Изумительно, - воскликнул Горилла. – Вот теперь все получится! Да Вы – просто волшебница!
- Преувеличиваете, - скромно сказала я. – Немного эрудиции – и все. Только вот не знаю, не повлияет ли это на основную мысль Вашего трактата. Как Вы могли только что убедиться, от названия тоже кое-что зависит.
- Действительно, - протянул Горилла. – Век живи – век меняй мнение. Придется крепко подумать, прежде чем приняться за трактат. Спасибо, Прекрасная Дама, Ваше появление внесло новую струю в мою жизнь. Теперь мне будет о чем поразмышлять в одиночестве.
И он снова предложил мне свою руку и мы пошли к Дереву. Теперь, казалось, оно держит небо на своих ветвях, как великан Атлас на плечах. Разнообразные листья шелестели, каждый вид в своей тональности, как будто звучала тихая таинственная песня. «Ветер странствий запутался в ветвях», - пришло мне в голову совершенно несвойственное мне ранее сравнение. Все-таки я далека от поэзии по роду занятий, да и по складу ума. Наверное, от Гориллы нахваталась. Стряхивая с себя излишнюю романтичность, я спросила:
- Что теперь следует делать, господин Горилла? Наверное, есть какой-то особенный ритуал или что там еще, как полагается в подобных случаях?
Горилла грустно кивнул головой:
- Ничего особенного. Нужно только прикоснуться рукой к коре, представить место, куда Вам нужно попасть и очень сильно этого захотеть.
- Насколько я поняла, мне нужно в Город Храмов. Как же я его представлю, если я там никогда не была?
- Ну, помечтайте, вообразите, как сможете, - ответил Горилла. - Тут важнее не образ, а сила желания.
Ладно, попробую. Тем более, что, похоже, сразу, прямым путем я туда не попаду. Ничего, «нормальные герои всегда идут в обход». Теперь же стоило попрощаться с Гориллой. И я произнесла:
- Прощайте, господин Горилла. Спасибо Вам за все. Честное слово, я очень рада встретить здесь такого…, - тут я запнулась. Как определить эту обезьяну? Сказать человек? Но ведь он не человек в полном смысле этого слова. Тогда как? И все равно я сказала, ну не повернулся язык произнести что-то иное, - …человека. Простите, что я Вас так называю, может быть Вам это и неприятно, но для меня это высшее определение значимости того, с кем я общаюсь. Назвать Вас обезьяной я не могу, в Вас уже мало от нее осталось. А слово «существо» кажется пошлым, потому, что оно определяет что-то низшее. А Вы по многим качествам превосходите меня. Поэтому позвольте назвать Вас человеком. Хотя и это как-то неправильно. Людям почему-то свойственно считать себя высшими существами в этом мире. Хотя, кто утвердил их в этом мнении, совершенно неизвестно. Чем человек лучше собаки, или, скажем муравья, или той же обезьяны? Только тем, что он якобы способен думать? Но ведь никто из нас не был в шкуре собаки или дождевого червя, чтобы утверждать доподлинно, что они не способны произвести ни одной мысли. Мы ведь судим только с точки зрения своей человеческой логики, заранее отказываясь от существования других логик вообще. И чем человек лучше других живых существ? Тем, что в отличие от них только он способен разрушать свой дом, причем в данном случае делая это в противоречии со всеми законами логики?
В карих глазах Гориллы заблестели слезы. Он смахивал их рукой. Перламутровая бабочка снялась со своего места и нарезала круги вокруг гориллиной головы. Дуся села напротив меня, обернувшись хвостом, и, не мигая, слушала мою тираду. А я продолжала:
- Но язык мой так беден, что я не могу подобрать другого слова, чтобы обозначить мое к Вам отношение. А мысли куда-то разбежались от волнения. Может быть потом, в спокойной обстановке, я и подберу нужное слово, но сейчас позвольте назвать Вас человеком.
Горилла схватил мою руку своими обеими ручищами и горячо потряс, при этом не причинив никакого ущерба. Прикосновение было теплым и ласковым, чего уж я совсем не ожидала от такого гиганта.
- Спасибо, спасибо, Прекрасная Дама, - взволнованно проговорил Горилла, - Я понимаю, что Вы хотите сказать. Слова не всегда могут верно выразить смысл. Я часто сталкиваюсь с этим, сочиняя стихи. Но чувства не обманешь. Спасибо Вам за искренние чувства!
И еще раз потряс мою руку. Как-то не ожидала я этого от себя, Маши-неверующей, критичной до циничности. Развезло же меня на такую речь. Еще немного и тоже пущу слезу, растаю и останусь с Гориллой, наплевав на институт, курсовиков и вечно недовольную маму. А, может, и правда так и сделать? И я посмотрела на Дусю. Дуся презрительно покачала головой. Или мне показалось?
Тьфу, какие только идиотские мысли не лезут в голову от общения с поэтами. Лишнее все это. Какой-то бредовый романтизм. А я-то думала - романтик во мне умер еще в детсадовском возрасте. А тут - нате, воскрес некстати. Ничего, добью при случае, как руки дойдут. Пора уходить, пока еще чего-нибудь не вылезло.
- Прощайте, господин Горилла, не поминайте лихом.
Я высвободила свою руку из огромных ладоней, подхватила Дусю правой рукой, а левую протянула к Дереву. Обернулась посмотреть на Гориллу. Он печально махал рукой, из карих глаз катились слезы. Бабочка села ему на макушку, вместо шеи.
Я кивнула Горилле и улыбнулась, а потом прикоснулась к коре Дерева. Она была теплой, мягкой. Рука как будто проваливалась во что-то. Я попыталась представить Город Храмов. Интересно, какие там эти самые храмы, сколько их? Получалось не очень. С воображением у меня туговато. Вместо храмов представилось мое недомытое окно и очень захотелось домой.
Вокруг все исчезло, на какое-то мгновение меня снова окутал серый туман, повеяло холодом.