Маша родилась 13 – го, в пятницу, в пять тридцать две утра, как раз в пересменку, когда отработавшая ночное дежурство акушерка, надев пальто, уже стояла у столика медсестры и расписывалась в журнале приходов и уходов. Поправляя шапочку, женщина услышала голос роженицы и раздраженное ворчание сменщицы, которая еще не успела надеть больничный халат. Недовольно поморщившись, прямо в верхней одежде акушерка заглянула в родильный зал и увидела, что под роженицей в луже крови шевелится ребенок. Она швырнула сумку на стул и грубо заорала:
- Валя, твою мать, она уже родила. Да где ты там? Черти что, быстро анестезиолога, вся порвалась! – ловкие руки быстро перерезали пуповину и привычным движением звонко хлопнули младенца по ягодичкам. Новорожденная девочка слабо крякнула и как-то вяло, почти бесшумно запищала. Ее положили на холодную рыжую пеленку и оставили в полном одиночестве.
Так началась жизнь Машки-неудачницы.
А впрочем, так начинается жизнь практически каждого человека. Кому-то везет больше, кому-то меньше, а кому-то вообще не везет. С самого начала.
Как Маше, например. В роддоме девочку заразили стафилококком, потом она переболела желтухой. С осложнениями после родов, энцефалопатией и целым букетом каких-то мудреных медицинских заключений новоиспеченную мать с дочерью выписали из больницы только через три недели.
Впрочем, удачливости в их жизнь это особенно не добавило. Маше не повезло в глобальном смысле. Ей досталась мать-одиночка, без мужа, без квартиры, с отсутствием перспектив и маленькой тесной комнаткой в заводском общежитии. Благо администратор был мужик понимающий, за чекушку готов был закрыть глаза на небольшое нарушение режима.
Жалкие копейки, которое выделяло государство в качестве пособия одинокой матери, действительно, были жалкими. И спасали только на пару недель и то с очень-очень большой натяжкой. А посему бедной мамашке уже через месяц пришлось скоропостижно оклематься от тяжелых родов и пойти в сборочный цех, оставив полуголодную, отлученную от груди малышку на попечение старой доброй дворничихи тети Даши. Пожалуй, тетя Даша по праву и может считаться ей матерью. И самой большой Машиной удачей в жизни, потому что она была проста и добропорядочна, как только может быть добропорядочна женщина ее социального статуса. То есть в меру.
«Выпивши» ее видели крайне редко, с мужиками сомнительной наружности она не водилась, детей и связей, ее порочащих, не имела. Подрабатывала кроме уборок, гаданием на кофейной гуще и знахарством. Местный ЖЭК выделил тете Даше небольшую комнатушку в общежитии, где она работала ночным сторожем.
Лизу, Машину мамашу, она жалела и любила, потому что та была дочерью ее старинной подруги-односельчанки. И в город девушку перетащила именно она, тетя Даша, а посему чувствовала за нее ответственность. Правда, уберечь от страты смазливую девчонку не удалось, уж больно безотказная и нестрогая была у Лизки натура.
На малом семейном совете при свете тусклой засиженной мухами «лампочки Ильича» было решено рожать.
- Рожай, детка, а там разберемся, - убедительно поставила точку в сопливом Лизкином монологе тетя Даша и дала ей немного денег на витамины. – Купи, чтоб дите здоровеньким родилось. И курить не вздумай.
Лизка витамины купила, а курить бросить не смогла. Смолила тайком от тетки, прятала в рукаве, заедала жвачкой и пред очи сторожихи являлась существом кротким и готовым к материнству.
Отца ребенка найти не удалось, с первыми признаками рассвета, после той памятной новогодней ночи, он растаял в туманных очертаниях нежданной зимней оттепели и больше в общаге не появлялся. Почуял, видимо, твердые тети Дашины намерения на свой счет.
Хорошо хоть имя его Лиза запомнила. Да и трудно было не запомнить, потому что звали его ни много, ни мало, а Данила. Как в «Каменном цветке». Каменных цветков он, правда, не ваял, но мастер был еще тот. Машку смастерил с первой попытки. Наградив ее, кроме генетического кода, своей лопоухостью, картофельным носом и бесцветной белесой внешностью.
Впрочем, все дети в нежном младенческом возрасте бледноваты и лопоухи.
Надежды тетки и матери на то, что девочка перерастет, и рассосется этот картофельный нос, и уши встанут на место, а брови почернеют, не оправдались. Машка так и осталась точной копией своего белобрысого шкодливого папаши.
Правда, характером пошла в мать, запуганную, застенчивую и кроткую. Кротость молодой мамаши, честно говоря, была весьма относительной, а симпатичность и округлость форм вполне достаточной для того, чтоб Лизка быстро снискала симпатию среди новых кавалеров, которых у нее, несмотря на материнство, оказалось неожиданно много. Только Лиза теперь была осмотрительна, кого попало, к телу не допускала. А если и допускала, то только с резиновым изделием номер два. Собственно особо привередничать не приходилось. Ей нужен был муж. Чтоб была семья, а у дочери отец. Как у всех.
Проходя тщательный отбор в пробном «чаепитии» на территории тети Дашиной каптерки, претенденты постепенно отсеивались, пока не нашлась, наконец, вполне приличная кандидатура на важную роль законного супруга.
Законный, что удивительно, оказался, как две капли воды похож на слинявшего папашу, такой же лопоухий и белобрысый. То ли теткины глаза не туда смотрели, то ли Лиза ее загипнотизировала своими многозначительными взглядами во время судьбоносного «чаепития», отныне красными буквами вписанного в историю новой семьи, а, может быть, вкусы у них вдруг странным образом совпали, но выбор был сделан. И заявление подано, и переезд оплачен щедротами общественности, возглавляемой сердобольным администратором общежития, который кроме позывов к благотворительности, испытывал вполне определенное желание избавиться от матери-одиночки в списке своих «приличных» жильцов.
Нового супруга звали без претензий. Просто Васей. Хотя для Лизы, что греха таить, он был не просто Васей, а недостижимой вершиной человеческого совершенства, потому что, во-первых, имел собственную квартиру, во-вторых, закончил автомобильный техникум и был первоклассным автомехаником, а, в-третьих, пил только по праздникам и запомнил, как зовут её дочь с первого раза.
Просто Вася стал второй жизненной удачей невезучей Машки, потому что позволил ей почувствовать вкус настоящей, полноценной семейной жизни. Где есть все, кому и положено быть у приличного ребенка: папа, мама и приходящая бабушка Даша, которая только впоследствии оказалась не родной.
Василий любил девочку, хотя и не отличался сентиментальностью. Она знала, что у отчима щедрая рука, порой теплая, а порой и тяжелая, что уж скрывать. В детстве он был не раз бит своим отцом. Следы армейского широкого ремня так глубоко, видимо, запечатлелись в его сознании и на костлявых ягодицах, что он и не представлял себе, что воспитывать детей, а тем более девочек, можно как-то иначе, кроме битья.
Хотя, если быть объективным до конца, шлепал он Машеньку крайне редко. Да и за что было ее шлепать?
Тише и незаметнее ребенка, чем она, нельзя было себе и представить. Словно маленькая прозрачная тень, сидела она молча в уголочке, перебирала какие-то тряпочки, бусинки, кубики. Чтоб только никому не мешать и все же присутствовать. Словно в этом невидимом, едва заметном присутствии и заключался главный смысл ее жизни.
Рядом с Василием и Лизка как-то незаметно переквалифицировалась в жену Лизавету, вспомнила свои впитанные с коровьим молоком крепкие деревенские привычки к порядку и уюту. Стала степенной и размеренной женщиной, с постоянной неувядающей заботой в глазах: «Чем Васеньку покормить, что он сегодня наденет, в котором часу накрыть ужин…» Тетя Даша умилялась катастрофическим переменам, произошедшим с тихоней- Лизкой, которая не только курить бросила, но собралась с мыслями и родила Василию еще одного ребенка, кудрявого лопоухого Кольку. Ради такого счастливого случая Лизавета ушла в декрет. Василий взял отпуск, и все сосредоточились на маленьком писклявом комочке, красневшем в кроватке. «И чего они в нем нашли?» - недоуменно думала девочка Маша, наблюдая всеобщую возню и прислушиваясь к восхищенным возгласам взрослых.
Сама она и до этого не пользовалась особым вниманием родственников, а теперь и вовсе ушла на второй план. А может быть даже на третий или четвертый. Иногда ей казалось, что ее вообще нет. Дом гудел, как потревоженный улей, увлеченный новыми заботами, новыми пеленками и ползунками. А Маша, которая давным-давно из всего этого выросла, могла обратить в свою сторону драгоценное внимание своих родных только одни способом. Начать ухаживать за новым членом семьи. Что она, собственно, и делала.
Нельзя сказать, что девочка в связи с этим воспылала пламенной любовью к своему новорожденному братцу, но в голове ее часто стали появляться мысли довольно странные и даже можно сказать, опасные для ее возраста.
Маша мечтала его спасти или заболеть… Заболеть тяжелой неизлечимой болезнью, обязательно со смертельным исходом, чтоб ее мама, наконец, вспомнила о том, что она есть на свете. А еще очень часто, особенно, когда Колька, призывая к себе публику, орал во всю свою луженую младенческую глотку, девочка мечтала, чтоб его украли какие-нибудь грабители, или чтоб он упал с высокой высоты и она, Машенька, спасла, выручила бы братика в последний момент, как раз так, как показывали по телевизору в длинных голливудских мультиках. И тогда, все сразу обратили бы на нее внимание. И, может быть, даже поцеловали. Ей так хотелось, чтоб ее поцеловали.
Но самые горячие проявления нежности отчего-то доставались младшенькому, и грабители безнадежно где-то застряли, совершенно забыв о том, что в двадцать пятой квартире для них есть лакомый кусочек в лице крикливого Кольки. И Колька никак не падал ни с какой высоты, разве только пару раз скатится с дивана, но, естественно, без смертельных последствий. И родители, безнадежно увлеченные своим новым сыном, и не думали Машеньку тискать, целовать и проявлять особые знаки внимания. А, впрочем, они относились к ней, как обычно, только на фоне заботы о маленьком брате, все это слишком бросалось в глаза и слишком больно застревало где-то в самой глубине её невезучей души.
И она часто просилась к бабушке Даше, которая одна умела ее понимать, рассказывала на ночь сказки, гладила по голове и учила поворачиваться так, чтоб не слишком заметны были торчащие в разные стороны уши и некрасивый картофельный нос.
- Невезучница ты моя! – часто говаривала бабушка, прижимая ребенка к себе и покачиваясь в такт своим горьким мыслям, и не подозревая, что пишет её судьбу. Тетя Даша запретила стричь девочку, находя, что ее кудрявые белокурые волосы делают ее похожей на Золушку из сказки. Все Золушки в добрых сказках всегда превращаются в принцесс, Машенька об этом знала. И конечно, не сомневалась, что когда-нибудь, когда она станет совсем большая, взрослая девушка, которой положено выходить замуж за прекрасного принца, она превратиться в прекрасную принцессу, а принц обязательно в нее влюбится, и все будет так же здорово, как в бабушкиной сказке.
В садике и в школе Маша осталась все той же Машкой, которую даже и не дразнили, потому что не замечали. Иногда, правда, дергали, скуки ради, за светлые косички, в которые ей заплетали густые волосы – единственное ее богатство. Дергали, толкали, дразнили, но совершенно не найдя отпора, на который рассчитывалось, чтоб впрыснуть в кровь адреналина, отставали от нее. С ней было неинтересно, потому что она даже ни разу не наябедничала воспитательнице.
Ей не везло на друзей, которых было даже для Маши до обидного мало. Да и можно ли их назвать друзьями. Так… толстая противная Алла Чупатова, которую все дразнили Чуней, водилась с ней исключительно в силу отсутствия симпатии со стороны других сверстников. Странная, надо признаться, это была парочка. Худющая почти прозрачная Машка и громадная, словно вырубленная из скалы Чуня.
Так и ходили они вместе до выпускного вечера в школе. Поддерживая друг в друге уверенность в полезности своего существования. А потом пути их разошлись. Чуня стала ветеринаром, потому что, не смотря на свою слегка поросячью внешность и отверженность, была человеком добрым и любящим животных.
А Маша стала дизайнером одежды. Тряпочки и пуговички, которые она когда-то увлеченно перебирала в уголке, как-то незаметно для нее самой начали складываться в одежки для кукол, в красочные необычные орнаменты, переплетения, украшения. Так ее глубокой внутренней потребности в любви нашлось удачное и вполне безопасное применение.
Хотя с друзьями и человеческим вниманием по-прежнему было напряженно, Колька давно вырос и больше не требовал ее забот, мама с папой постарели и занимались теперь исключительно накоплением и благоустройством жизни. А нити, ткани и линии, которые в каких-то неясных образах перемешивались в ее мозгу с воображаемыми картинками жизни, безмолвно и щедро дарили ей любовь и величайшее наслаждение на свете. Наслаждение вдохновенного фантазирования.
Но это была ее тайна. Внешне все выглядело вполне пристойно и отвечало среднестатистическим параметрам серости и неудачливости, которые с самого раннего детства каким-то образом приклеились к ней, как ярлыки, и не хотели отставать.
Все считали Машу неудачницей. И она свято верила в это, подсознательно соответствуя чужим штампам. У нее были все основания так думать: уродилась она некрасивой, училась слабо, в общественной жизни и ярких юношеских развлечениях не участвовала, интерес у мальчиков не вызывала. Незаметная дурнушка, внутри которой, где-то в самой глубине жила Золушка из давней бабушкиной сказки.
Бабушка Даша умерла, когда девочке исполнилось одиннадцать лет, для Маши это была ужасная потеря, ей больше не с кем было делить свои детские тайны и чувствовать обратную человеческую связь. Ее настоящая бабушка Вера оказалась чужой толстой теткой, которой было не до нее.
У Маши сложились странные отношения с родственниками, как будто они и были, а на самом деле, вроде и не было. Ее по старой детской привычке игнорировали, считая неудачным экспериментом природы. По крайней мере, ей так казалось. Единственный человек, который воспринимал ее адекватно и доброжелательно, был отчим. Но в погоне за рублем, длину которого тщательно измеряла ежевечернее его изрядно подобревшая жена Лизавета Григорьевна, он не успевал общаться с дочерью. Мотался по автосервисам, подрабатывал на мойке, грачевал. Маша давно, еще в детстве начала называть его папой, носила его отчество, он и не отказывался, хотя особой разницы в своем отношении к девочке не заметил. Когда появился сын, Маша отодвинулась. Да это и понятно. Своя кровинка.
Василий был человеком простым и не особенно задавался вопросами психологических тонкостей, поэтому и не замечал, как дружно все игнорировали Машу, исподволь формируя ее будущее. Клеймо неудачницы и бесцветной дурнушки, которое благодаря стараниям окружающих, красовалось у нее на лбу, не мешало ему видеть в ней обычную девушку. Быть может, немного более скромную и нежную, чем все окружающие. Но сушить себе мозги по поводу того, как бы ей помочь, как бы вызволить ее из этого плена общественного мнения, он не умел. Ему просто не приходило это в голову.
Поэтому когда Маша, вопреки прогнозам своих «добрых» родственников, поступила в столичный институт и стала жить в общежитии, он не удивился, а воспринял это как само собой разумеющееся обстоятельство жизни.
Жизнь в столице, да и вообще в любом большом городе, чревата для человека из провинции двумя вещами. Во-первых, он сливается с толпой, становясь ее частью, незаметным и безликим ее продолжением. Во-вторых, теряя свою индивидуальность, он понимает, что самое страшное одиночество на свете – это одиночество в толпе.
В принципе, для Машки, которая с детства привыкла к одиночеству, это была не новость. И не проблема. Но все же. Иногда и у нее кружилась голова от мелькающего вокруг бесчисленного количества лиц. Ей все время хотелось остановить эту несущуюся куда-то людскую лавину и присмотреться к кому-то из людей в отдельности. Запомнить, запечатлеть внутри незаметные линии и движения, чтоб потом воплотить все это в своих фантазиях. Ведь предметом ее фантазий были все-таки люди. То, чего она жаждала с детства, то, чего ей всегда не хватало - человеческого внимания – казалось, и было в этих людях. И она старалась их увидеть. Увидеть как-то иначе, чем всегда. В каком-то особенном ракурсе. Ей представлялось, что вся эта масса состоит из отдельных человечков, которые так же как и она жаждут любви. Так думать было приятно. Потому что позволяло надеяться…
После института удалось устроиться на фабрику. В целом это было неплохо, потому что предоставлялось общежитие и стабильная зарплата, правда, небольшая. Но в смысле профессионального роста это место оказалось неудачным. Машке опять не повезло. Потому что дизайнером ей быть не приходилось. Она кроила одни и те же детали по стандартным лекалам, не имея права отступить ни на сантиметр. Работа была утомительная и довольно нудная. И особой радости Маше не приносила.
В общежитии тоже было не сладко. Там было шумно и неуютно. Но самое главное, одиноко, хотя она делила комнату с двумя фабричными девчонками, Светой и Любой. Так и не научившись курить и выпивать, поддерживать компанию и динамить, Маша пользовалась репутацией чудачки, простушки и просто «дурочки», которую каждый норовил толкнуть, зацепить, поставить на место по глупой подростковой привычке добивать слабых, потому что они слабые.
Общество вообще с трудом прощает аутсайдеров, а если они еще и не сопротивляются и ничего плохого никому не делают, то вообще ненавидит. И старается изгнать беспощадно.
Однажды над Машей в очередной раз решили подшутить, заперев ее в комнате с подвыпившим Данькой Гуриным. Он, уставший после ночной смены, был голоден, как сто китайцев, и страшно хотел спать. Выпив на голодный желудок пару стопок деревенского самогона, который Светлана привезла из дому, и, не дождавшись продолжения банкета, который девушки устроили сегодня в честь своего хорошего настроения, уснул прямо за столом.
Маша не участвовала в застолье. Она сидела в своем уголке и читала.
- Машка, можно Данька у тебя перекимарит, а то у нас тут и сесть негде? - спросила Люба, оглядываясь по сторонам и не находя места на своей кровати, чтоб уложить гостя, не дожидаясь ответа, она закинула его руку на свое плечо и словно раненого потащила к Машиной кровати. Любка габаритами напоминала Чуню, только доброты в ней было намного меньше. Даня проснулся, непонимающе моргая глазами, уставился на Машу, громко чмокнул Любу в щеку и свалился лицом в подушку.
- Он задохнется, - слабо сопротивлялась Маша, пытаясь поправить свалившуюся с кровати руку Данилы.
- Не задохнется, - громко сказала Любка и, по-хозяйски схватив Даньку за волосы, повернула его голову на бок.
Вечеринка затянулась. Гости валились с ног, два раза бегали за добавкой. Машка уже давно хотела спать. Данила сладко храпел на ее кровати. Она пыталась читать. Но буквы расплывались, убегали куда-то.
Какое-то время Маша прислушивалась к бессвязной болтовне пьяных гостей. Потом незаметно задремала в уголке кровати, пригревшись у теплых Данькиных ног. И ей приснилось, что буквы вдруг зашевелились, поползли, побежали в разные стороны, словно маленькие жучки. И она пытается их собрать, встряхивает книгу, подставляет ладони, но все напрасно, страницы становятся пустыми, белеют, и вот уже поплыли куда-то, теряя свои очертания и превращаясь в туманное полупрозрачное месиво.
Книга выпала из рук и, скатившись с колен, громко стукнулась об пол. Маша проснулась. Комната была пуста. Гости ушли, про Данилу забыли. Он спал на Машиной кровати, обняв двумя руками ее подушку, словно это была его подушка, а он тут хозяин. В его облике не было ничего отвратительного. Напротив, какая-то домашняя умиротворяющая аура окружала его, взъерошенные волосы, на щеке след от постельной складочки. И сам он весь такой теплый и почти знакомый. Машка погладила его по ноге. Сквозь жесткую джинсовую ткань чувствовалось тепло. Какое-то очень родное домашнее тепло, которого так ей не хватало.
Маша ничего не знала об этом парне. Просто видела его в общежитии пару раз. Профессиональным взглядом дизайнера она схватила его стройную фигуру, оценила одежду, которая прекрасно гармонировала по цвету и выглядела очень прилично. Девушка начала фантазировать, как можно было бы его одеть, чтоб с самых выгодных позиций показать его индивидуальность. Волосы светлые, прямые, тонкие губы, густые брови, плечи средние, скорее хрупкие, тонкая лодыжка. Она поймала себя на том, что осторожно гладит его голую лодыжку. Нога была как нога, небритая и вполне мужская. Но Машка, никогда не прикасавшаяся к мужчине, испытывала жгучее тайное наслаждение, ей казалось, как будто Данила ее парень. Он был таким смешным, нежным, теплым во сне. Девушка знала, что скоро он проснется, и эти фантазии довольно грубо оборвутся реальностью жизни. Так всегда случалось с ее фантазиями. Они были жизнеспособны только в период своего рождения. И она не торопила действительность. Пусть себе спит, а она рядом посидит. Посмотрит.
Данила не просыпался, соседки тоже, видимо, где-то безнадежно зависли. А Маше не хотелось уходить на соседнюю кровать, ей было так тепло и уютно рядом с ним. И она прикорнула как-то сбоку, в уголочке, едва касаясь парня, но все же чувствуя его тепло. Ее светлые кудряшки переплелись с его соломенными прямыми волосами. Она подстроилась под ритм его дыхания. И уснула, положив руку ему на плечо.
Ей снился прекрасный сон. Светлый и добрый, как состояние необъяснимого счастья, которое иногда настигает человека.
Данька давно протрезвел и выспался. Он проснулся уже тогда, когда Маша гладила его по лодыжке. Это было настолько приятное ощущение, что он не сразу понял, снится ли это ему или происходит на самом деле. Потом вспомнились события предшествующего вечера, испуганная Маша, поправляющая его руку, какие-то расплывчатые обрывки фраз. Ее подушка пахла клубникой. Он почувствовал, как девушка осторожно прилегла возле стенки, едва его касаясь. От нее шла такая нежная, теплая волна, что Данила еле сдерживал себя, чтоб не придвинуться к ней всем телом. Он, не открывая глаз, прислушивался к ее дыханию, вдыхал тонкий аромат ее волос, которые касались его лица, и наслаждался теплотой руки, лежавшей на его плече.
Странно, вечером он даже не обратил на нее внимания. Девчонки сказали, что с ними живет чудачка, почти юродивая, не обращай, мол, на нее внимания, она не помешает. Он и не обратил, прошел, как мимо мебели, даже внешность ее не запомнил. По-моему какая-то бесцветная, заплетенная в косичку дурочка. Сейчас ему мучительно хотелось открыть глаза и рассмотреть ее. Но он боялся, что девушка заметит и тонкая паутинка близости, запутавшая их в этом волшебном состоянии нежного едва уловимого соприкосновения, разорвется. И все закончится.
Ее дыхание выровнялось, рука расслабленно скатилась с его плеча, и Данила открыл глаза, чтобы получше рассмотреть чудо, от которого шло столько теплой энергии.
Маша расплела косу, кудрявые белокурые волосы рассыпались по плечам, по лицу, прикрывая ее немного торчащие маленькие ушки и слегка крупноватый нос. Она была вполне симпатичная. Светлая, нежная кожа, тонкие черты лица, хрупкие запястья. Не красавица. Но сколько грации во всей ее маленькой фигурке, которая свернулась калачиком, чтоб полежать с ним рядом. Он вдруг почувствовал это ее желание, просто полежать с ним рядом. И погладил ее по голове, а потом, поддаваясь неконтролируемому желанию, потянулся к ней, закрыл глаза, и утонул в теплом шелке ее волос.
Маша проснулась от его поцелуев, невольно откликаясь на прикосновения, будто сквозь сон, потом вдруг резко отодвинувшись, поднялась от подушки. Глаза ее были полны ужаса. «Нет!» - вымолвила она и вскочила с кровати. Данила, еще не вынырнувший из сладкой волны возбуждения, протянул к ней руки и выдохнул: «Почему?»
«Потому что я некрасивая, уродина», - хотела сказать она.
- Потому что мы даже не знакомы, - покраснев как рак, вымолвила девушка.
Данила, постепенно приходя в себя, присел в кровати, поправил растрепавшиеся волосы и сказал:
- Меня зовут Данила. А тебя?
- А меня Маша, - еще пуще покраснела Машка, не в силах поднять на него глаза. Чувствуя, как она смущена, Данька решил не форсировать событий. Чтоб не портить того удивительного ощущения, которое почувствовал благодаря этой маленькой девушке.
- Маш, я жутко хочу есть. Вы не могли бы меня чем-то угостить, а то я умру с голоду, - лучшего способа вывести Машку из состояния ступора придумать было невозможно. Она повернулась на пятках и бросилась на выручку его голодному желудку.
А потом они говорили. И Маша перестала бояться. И стала собой, такой, какой бывала только глубоко внутри себя. Но ей больше незачем было это скрывать, потому что рядом был ее принц из сказки, она это сразу почувствовала, он был чем-то похож на бабушку Дашу и папу. Только глаза у него были другие, в них был неподдельный интерес и едва скрываемая нежность. И вся долго хранимая где-то втуне теплая энергия ее любви к людям вдруг обрушилась окончательно и бесповоротно на этого белобрысого симпатичного паренька, который стал ей самым близким человеком на свете. Как случается любовь? Просто и неожиданно.
Человеческая история движется по спирали. И даже в пределах одной жизни в ней могут встречаться удивительные повторения. Когда-то при подобных же обстоятельствах в маленькой заводской общаге пересеклись жизни двух людей, из чьих половинок родилась новая жизнь. Жизнь Машки. А теперь история повторялась. Только виток оказался каким-то иным, другого уровня. Теперь их жизни не просто пересеклись, а накрепко соединились вместе...
Неудачница Машка удивила не только своих родных, соседей и знакомых. Она удивила сама себя, выйдя замуж за самого любимого человека на свете, открыв свое модельное агентство и родив очаровательную девочку, как две капли воды похожую на своего папу. У малышки был прекрасный носик и самые прелестные маленькие ушки, и все вокруг наперебой говорили о том, как ей повезло с родителями. Малышку назвали Даша. «Повезло тебе, Дашуня, что у тебя есть такая мама», - часто говорит девочке Данила и нежно гладит ее по белокурым кудрявым волосам, а сам тайком наблюдает за Машей.
Человеческая жизнь движется по спирали…
-