Повевал слабый ветерок и последние листья на кленах, каштанах или тополях, лениво покачиваясь в воздухе, танцевали. Из-за того, что солнце показало только свою макушку, как бы стыдясь вылезти полностью, весь мир был объят серыми тонами: сизое небо, море цвета маренго, заборы с таким противным оттенком серого, что был совсем как мокрый асфальт, лавочки и фонари, и, наконец, - серые лица двух сидящих людей.
Они смотрели на море, небо и солнце, медленно всходящее из-за горизонта. Постепенно серые тона уступали место нежно-оранжевым и светло-желтым цветам. Из губ молодых людей, как из прочных клеток, вырывались клубы горячего пара, вырисовывая корабли, облака и, возможно, даже немного их души. И смотря на эти отчаянные попытки их душ выпорхнуть на волю, и то, как они крепко прижались друг к другу, становилось понятно – не смотря на теплый, оранжевый оттенок воздуха – уже становилось достаточно холодно по утрам.
Его правая рука была закинута на спинку лавочки, и создавалось впечатление, что он не просто прижимается к ней, чтобы не было холодно, а обнимает ее. Но если бы понаблюдать за ними подольше, посмотреть на то, как они дышат, на то, как они, она резко и нервозно, он спокойно и уравновешено, двигаются – становилось понятно, это такой же обман, как и радуга на горизонте.
Солнце, хоть и медленно, но выползало из-за окоема и вот уже стало полноценным пылающим, огненным красным диском. Теперь уже было совсем светло и погасли металлические, выкрашенные в угольно-черный, фонари, что стрелами взметались прямо к небесам.
- Ну что? Уже пойдем?
- Нет-нет. Пожалуйста, давай еще немного…
- Ладно… - он выдохнул, и стаями чаек вырвался из его рта горячий белый воздух, который постепенно растворился в воздухе, как морская пена в воде.
- Ты будешь за мной скучать?
- Не знаю. – Соврал он и отвернулся. Молодой человек смотрел на одно из десятков деревьев, что стояли на алее. То горделиво летело орлом прямо к небесно белым облакам. – Не знаю… - бездумно повторил он еще раз.
- Ты меня простишь? Хоть когда-нибудь?
- Нет. – Твердо, резко, не сомневаясь ни секунды, ответил он. Сжал правую ладонь в кулак, и тихонько стукнул им по лавочке.
- Извини…
- Ничего. Понимаешь, мне больно, конечно, знать, что ты меня бросаешь ради другого мужчины. Но что же тут поделаешь, сердцу, как печально известно, не прикажешь, да? Понимаешь, здесь важен не сам факт измены, а то, что случилось внутри меня. Где-то глубоко, ты была для меня почти Богом. Страшно, правда? – Молодой человек немного повернул голову, чтобы смотреть на солнце. – Почти Богом… - опять бездумно повторил он. – Посмотри мне, пожалуйста, в глаза, - она подняла на него свои ясные, детские глаза и посмотрела. – Видишь, чего в них больше нет? Ты давала мне цель, смысл, понимаешь… как бы сказать. Ты давала мне чувство насыщенности. Ты – как специи в еде. Без них энергию получаешь, но удовольствия все равно нет. Почти Бог… И вот сейчас… сейчас… сейчас… - он умолк. И вдруг начал плакать. Без звуков, тихо и без драматизма. Просто сидел, все еще обнимая ее, и смотрел на солнце. Ни чуточку не жмурясь. И слезы, как будто совсем невзначай текли по щекам. Он совсем не замечал их. – Ты сломала меня. Ты сломала стержень в самой живой, самой чистой и незащищенной части моей души. Самый главный мой стержень…
Он встал, немного покачиваясь, как те танцующие листья на ветру, казалось, он был немного пьян, но не от алкоголя, может, от свободы? Бросил на нее последний, измученный, уставший и немного колючий взгляд.
- Я тебя не прощу. Не забуду. Не буду ненавидеть. Перестану любить. Но ты помни: ты сломала меня. Ты превратила в развалины мой самый главный стержень, мою опору в жизни, – любовь к тебе. И даже через десять, или двадцать лет, если мы, может быть, случайно встретимся на переполненной людьми улице, или в каком нибудь кафе-баре или где еще; даже если мы будем с другими партнерами, в совершенно другой одежде, и с кардинально изменившейся внешностью – ты меня узнаешь, я уверен, ты будешь меня помнить. Помнить того, который был сломлен тобой. Знаешь, такое не забывается.
Он медленно развернулся и пошел прочь уже совсем светлой аллеей. Он перестал плакать. Смотря на таких людей, дети, которые понимают и видят намного больше взрослых, говорят родителям: «Смотри, мама! Вот это ведь пошел сломанный человек?»
Солнце медленно ползло вверх по небосклону, а пустой еще аллеей шел мужчина, у которого в глазах совсем не было блеска, казалось, что они у него просто высохли. Он все повторял что-то про «стержень» и про «сломанного человека». Но кто ведь их поймет, кто поинтересуется, у этих странных незнакомцев… Кому они нужны?