Пайка сахара

               
Этот случай сотворился в те далекие времена, когда мили-ционеров ещё не называли козлами, а здешние партийные верхи нередко выказывали удивительную прозорливость и даже благородство. 
В июльском зазвонистом небе, подкарауливая ожирев-шую за лето живность для полуденной закуски, выводила заковыристые кольца ширококрылая плотоядная птица, в кото-рой с первого взгляда посильно было узнать орла, полновласт-ного хозяина знойных степей. Не так уж и редко орлы залетали с ветреной южной стороны, небогатой лесами, на радужные черемшановы земли, устраивая истинное светопре-ставление на птицефермах и овчарнях.
Намедни сельский охотник-промысловик затащил к себе на подворье полумертвого орла, который вскоре совсем отки-нулся и перестал шевелиться. Охотнику жаль было расставать-ся прежде времени с трофеем, облюбованным краеведами на чучело, какое-то время он держал орла во дворе. И даже мерт-вая, императорская птица внушала неизречимое уважение к себе. Не только малые дети, но и седые старцы почитали сво-им долгом завернуть на подворье охотника; одни из любопыт-ства, другие сострадания ради, осмотрительно ощупывали клюв, лапы, крылья, засматривались в глаза мертвой птице, с сожалением качая головой.
- Какая силища!- восклицали одни.
- Красавец! – вторили другие.
Орел был на самом деле большим и красивым, разлет крыльев достигал двух метров, голову он так и не склонил в угоду смерти, а умер от старости. Последнее, что не мог сде-лать – подняться хотя бы ещё раз в родную стихию, в которой его горделивый клекот прокатывался далеко окрест, и бесси-лие в роковые минуты, видимо, приводило орла в ярость.
Александр Егорович, лежа на зеленой верхушке придо-рожного кургана, широко открытыми глазами надзирал за ор-лом. И вспоминал другого, ставшего давно уже музейным экс-понатом. Холодный и бездыханный, он продолжал рваться в небо, и даже смерть не смогла исковеркать, по своему обык-новению, гордый облик вольной птицы.
Нередко люди поступают как орлы, особенно в лихое во-енное время. В разгар боя, когда гаубица, казалось бы, раска-лилась до красноты, заряжающий, здоровенный лихой па-рень, неожиданно отложил снаряд в сторону и схватился за автомат. Из его широкой, сильной груди вырвался крик, сродный с воинственным орлиным клекотом. Вслед за автоматной очередью, которую он выпустил за бруствер, заряжающий крикнул ещё раз. И снова в его крике бойцам прослышался орлиный призыв к схватке.
Артиллеристы взметнулись, как один, и грудь в грудь сшиблись с напирающим врагом. В скоротечной, но жестокой схватке они опрокинули немцев, а возвернувшись обратно, нашли заряжающего мертвым. Он не упал, не поник лицом, всего лишь оперся спиной о бруствер, словно хотел от него от-толкнуться, а пули опередили его. И те силы, которые боец вложил в сокрушительный рывок, избороздили его мертвый облик. Так умирают орлы и герои.
Сейчас он необычно жгуче прочувствовал, как не достает другой раз в жизни человеку орлиной отваги. Гордые, вольно-любивые птицы легко реют над землей, и люди обязательно должны подниматься над серой будничностью. Любуясь ор-лом, он в сердцах ругал себя за то, что по простоте душевной смалодушничал, уподобился дичи, поздновато подметил, что над ним закружил, кочевряжась, стервятник.
Затеялось с малого. Председатель колхоза отказался ему выдать на общих, законных основаниях из колхозного склада пайку сахара.
- Надо разобраться с тобой сначала,- уклончиво ответил на жалобу Александра Егоровича председатель.
- Не понял?
- Темный ты человек. Чурбак украл, от бригадирства отка-зался, строителей загнал, как лошадей. И вообще, вспомни, кто ты…
Намек председателя больно резанул его по сердцу, Тро-фимов расценил это как кровную обиду - расшиб вдребезги стул, запустив его изо всей силы в обидчика, другой бросить не успел: вовремя схватили за руки, оттеснили в коридор и стали увещевать:
- Не связывайся – посадит.
- Убью, гада.
- Ишь, какой ловкий, а семью на кого оставишь?
Слава богу, что в это время в колхозе околачивался по сво-ей надобности оперуполномоченный Василич, который по первому зову примчался на место происшествия. Без избыточ-ных слов он в один момент сгреб очумелого буяна в охапку, затиснул его в тарантас и укатил в райцентр, погрозив напоследок увесистым, волосатым кулачищем председателю. По дороге Василич живо привел в чувство Александра Егоровича, плеснув ему из армейской фляжки малую толику самогона. Поудобнее разместившись в тарантасе, блюститель порядка и преступник, бывшие фронтовики, защитники блокадного Ленинграда, нашли-таки между собой общий язык, а в концевом итоге размыслили по справедливости: члена райкома партии заметать в кутузку позорно, надо объясниться Александру Егоровичу сначала с партийным начальством. Потом, если что, он сам найдет Василича. Не доехав до околотка полтораста лошадиных шагов, они мирно расстались.
- Посадить я тебя всегда успею,- наставительно заключил Василич,- но с кондачка даже вшей не бьют.
- Ты, Василич, не сомневайся, я свою правду докажу.
- Вот и доказывай.
В райкоме партии Александра Егоровича встретили насто-роженно, не как раньше, когда он заваливался сюда на правах полномочного представителя колхозной партячейки. Обо всем содеянном туда уже сообщил по телефону парторг, а побитый председатель, отзвонившись, наябедничал на него и наплел невесть что.
- Явился – не запылился.
- Так точно.
- Выпивши?
- По случаю.
- Ну, докладывай…
Объяснение было долгим и мучительным, райкомовцы волочили из него жилы. Ситуация была неоднозначной, повинными надобно было признавать обе стороны, но председатель был креатурой райкома партии. Принять сторону Александра Егоровича, значило кинуть тень на руководящий партийный орган. И встрять за председателя было рискованно – это вызвало бы волну недовольства в колхозе. Требовалось сыскать счастливую середину, вынудить бьющиеся стороны замириться. Но как раз прямой виновник грянувшей бузы фордыбачил.
- Я найду на него управу,- кричал он в лицо секретаря рай-кома,- ни с людьми поговорить, ни работать – одна маета с ним.
Незнаемо ещё, чем бы исчерпалось это баламутное  дело, если бы в райкоме партии не объявился высокий обкомов-ский представитель. В нём Александр Егорович с первого взгляда, и не без отрады для себя, признал своего лейтенанта, командира батареи, который, как всегда, от чистого сердца приветствовал его.
- Вот так встреча, Александр Егорович! Сколько лет, сколь-ко зим. А я к тебе собирался в гости.
- Не до гостей мне, у меня разборки с начальством.
*     *     *
Александр Егорович отмахал крупным шагом километров пять в сторону дома, порядочно вспотел, его разморило, и он решил часок-другой курнуть на зеленой верхушке придорож-ного кургана. Торопиться ему было больше незачем, но он считал, что погорячился не зря, когда-то и кому-то надо было заложить почин, чтобы покончить с противостоянием в колхозе, избавиться от ненавистного председателя. 
Орел всё ещё свободно и величаво парил в поднебесье. Полет завораживал Трофимова, как может завораживать чело-века веселое пламя костра в ночи, неуемное  сердцебиение хрустального родника или вещее колдовство кукушки. Хоте-лось подольше остаться здесь, под  этим безбрежным, голу-бым небом, которое несло покой и защиту как от шатоломных будней, так и  от стервятника, поджидавшего его в деревне.
Перед тем, как пуститься из райцентра в обратный путь, Александр Егорович разыскал Василича, наказав его ещё раз на сто граммов самогона.
- Ну, я в деревню подамся. Будем решать с мужиками, что делать дальше.
- Стойте до победы, как мы с тобой на Пулковских высотах.
- Победим, дай срок. А что тебе твои начальники сказали?
- Сказали: я должен был доставить в отдел вас обоих.
- Вот так раз. И что?
- Ну, а потом, кого бы райком партии определил посадить, того бы и посадили.
- Дела! Закон, как дышло…
На том и расстались. По всем статьям выходило, что он пе-ред Василичем в неоплатном долгу, стало быть, с него причи-талась хорошая выпивка. Хотя и это дело считалось поправи-мым. На всякий случай под заветной яблоней в саду давно томилась пара глиняных кувшинов с ядреной брагой.
Председатель съехидничал очень даже толково, он попал в цель, разворошив старые душевные раны Александра Егоро-вича, которые к середине пятидесятых годов изрядно зарубцевались. В своё время деревенская голытьба, как стая оголтелых собак, гонялась за ним, будто за   волчонком, ненароком угодившем в деревенскую сутолоку. А в разгар коллективизации их раскулачили. Выгребли все подчистую, даже квашонку опрокинули на пол, немало удивившись тому, что в ней были теплые рукавицы.
- Хлеб из рукавиц – вот так новость.
- Дурень, спрятали они их. Думали, квашонку не опроки-нем.
- Ишь, башковитые какие. Кулачьё.
Отца с сыном опоясали конвоем и по талому снегу погна-ли на железнодорожную станцию, где определили за колю-чую проволоку, как особо опасных государственных преступ-ников. Ночью отец сотворил подкоп и ушел вместе с сыном, подавшись на хутора, которые ещё не знали коллективизации и активистов. Полгода они там работали по найму. Чтобы не умереть от голода, не гнушались ничем, а вернулись домой после статьи Сталина «Головокружение от успехов».
В какое-то время, власть ослабила сжатую пружину, и этим воспользовался Гундр, про которого говорили, что он видит сквозь землю на два метра. Старик был дальновидным и расчетливым, ещё и с хитрецой. Он прикинулся дураковатым, сошедшим с катушек, мужиком. Активисты судачили:
- Надо же, умом тронулся.
- Вот до чего богатство доводит.
- Ладно, у нас ничего нет.
- И у него теперь тоже ничего нет.
- Мы равные теперь.
Истинно, у Гундра ничего не осталось,  его облупили, как липку на лыко, но равновеликими противоборствующие сторо-ны так и не стали. Самый дрянной деревенский голоштанник жил гораздо лучше раскулаченных, он имел хотя бы крышу над головой.
И все же стержневую  ценность, а это рукомесло, изъять у мастера не сумели. И семья, ступившая в новую жизнь с зем-лянки, избежала голодной смерти. Старый мастер был на голову выше любого колхозного плотника или столяра. Но те-перь он уже не кружил по деревне в справных сапогах, а пол-зал в стоптанных, полинявших лаптях и все больше на босую ногу. Возле его бока, как привязанный, семенил сын, заткнув за лыковый пояс седенький от старости топорик.
Война высветила добродетели Александра Егоровича, ка-кими он обладал с рождения, определив его в ряд самолуч-ших и почитаемых людей села. Все переменилось одним днём, когда он предъявил здешнему начальству наместо паспорта партийный билет.
- Зла не держишь?- спрашивали его односельчане.
- На кого? На вас, дураков?
- А хотя бы…
- Пошли вы.
- И правильно, гусь свинье не товарищ.
- Партийный, далеко пойдешь.
- Топор не пустит, он меня привязал к себе.
Действительно, Трофимов притопал с фронта, обвешан-ный наградами, чтобы не знаменовать свой перевес над про-чими, не мстить за прежние обиды, а вкупе с народом вкалы-вать до седьмого пота.
Временами Александр Егорович смахивал на машину, ко-торую завели прямо на заводе, но так и не гасили, чая, ви-димо на то, что она нерушима и ни в жизнь не замрет, если даже кончится горючка в баке. А стоило дотронуться до него, поговорить с ним минуту-другую и в железном механизме чуялся живой резон. Лейтенант в своё время подмечал:
- Сорок верст отмахали, я - с пистолетом, ты – с радиостан-цией. Отдохнул бы, нет же, за топор берешься, блиндажи обу-страиваешь. 
- Я бы его из рук вообще не выпускал. Родился с топором, в зыбке при себе держал. Любота!
Он выжил и победил не потому, что незапятнанно вопло-щал в дело приказы, а уразумевал их, как только может брать в толк намерения командира человек, которому от природы дано творить. И не жалел себя ради дела. Однажды батарея, в которой воевал Александр Егорович, чуть было не загремела под трибунал в полном составе – снаряды почему-то меняли свою траекторию.
- Предательство,- сделали заключение в «Смерше».
- Никак нет,- вызвался радист.
- А тебя не спрашивают.
- Разрешите доложить?
- Попробуй, если голова цела.
Александр Егорович обернул внимание специалистов на обугленную верхушку березы, о которую цеплялся снаряд в начале полета и переменял свою траекторию. Баллистики сделали замеры и согласились с  его мнением. Батарея качала его на руках.   
Напоминать ему  о его темном прошлом, означало потре-вожить медведя в зимней берлоге. Вместе с документами Александр Егорович бережно сохранял вырезку из фронтовой газеты с фотографией и небольшой текстовкой: прославленный радист Н-ского подразделения... Однажды в окружении, в проливной дождь только он мог наладить двухстороннюю связь с большой землей, воспользовавшись сухими микрофонами, которые держал про запас… под мышками.
- Трофимову – Ура!- провозгласил лейтенант.
- Ура! – закричали во всё горло солдаты, отнюдь не колеб-лясь, что с таким связистом можно вылезти из воды сухим.
Положим, было и такое: после фронта метнулся на Кури-лы, по возвращении, пока не преставился отец, работал завхо-зом в школе. Ну и что из того? На Курилы его кликнула любовь, которую доселе он никогда прежде не ведал. А в школе коптил потолки по великой нужде, чтобы не злить отца-единоличника, не переносившего на дух одно слово «колхоз». Плевать он не хотел на суды-пересуды – отец для него был всего дороже.
Новый председатель переменил давнего главу сельхозар-тели как-то нечаянно, можно сказать, что и по глупости самих колхозников. Его подкинули из района. Мелкого роста, кургу-зый, гнусавый, он тотчас же  стал придираться к людям, но уполномоченный райкома партии доходчиво истолковал на собрании, что это грамотный специалист, ветеринар, номенк-латурный работник, инициатор и последователь колхозного строительства. Из всего выговоренного колхозники постигли для себя, что на селе будет свой ветеринар, а это самое глав-ное, поскольку на всяком подворье было полным-полно скоти-ны. А коли в райкоме для них других кандидатур не было и не будет, дружно проголосовали «За!».
Вскорости пришло глубокое разорение чаяниям наивной деревенщины. Колхозными делами новый председатель интересовался не бог весть сколько, все больше околачивался в районе, а на скотину колхозников даже не глядел, советуя при каждом случае браться за нож и сдирать шкуры. Заседания правления не проводил, с активистами не советовался, парторга держал при себе навроде вестового для особых поручений.
Александра Егоровича он невзлюбил с первых дней пред-седательства, уж слишком много общественных обязанностей тот взвалил на себя. Однажды за какую-то провинность, а ско-рее всего за своеволие, председатель объявил ему бойкот на месяц, граничащий по тем временам чуть ли не с домашним арестом. Александр Егорович рассмеялся ему в лицо и ушел восвояси, решив на самом деле отдохнуть недельку, другую. Однако на следующий день к нему приплелся парторг и упро-сил не обращать внимание на диктаторские замашки предсе-дателя. Видимо, по поводу бойкота в правлении колхоза мне-ния разошлись.
И вот надо же такому содеяться, что на колхозный склад поступил сахар, все колхозники получили свою пайку, а брига-дир строительной бригады, член райкома партии, член реви-зионной комиссии и прочая, и прочая не удостоился такой че-сти.
Лейтенант, спаситель Александра Егорович, пристыдил райкомовское начальство за близорукость и плохую работу с кадрами, но долго не мямлил.
- Председателя поменяем. Есть у меня стоящий мужик. Сейчас он уже в колхозе.
- Опять выборы.
- Думаю, что он обойдется без нашей помощи.
Райкомовцы молчали. Те, кто был поумнее, признали сло-ва лейтенанта близко к сердцу, хитрые притаились, дескать, надо посмотреть, что будет дальше, недалеким  было все рав-но.
Обо всем этом не ведал Александр Егорович, по понятным причинам лейтенант не посвятил его в хитросплетения своей политики. Да челобитчику  и не надо было это знать. В это время он перекидывался мыслями с орлом.
Со стороны шоссейки донесся жалобный скрип колес. Александр Егорович привстал на корточки и увидел повозку; роспуски, загруженные двумя бочками с горючкой  для МТС-овских  тракторов. Колхозная ребристая лошаденка еле-еле тащила роспуски, рядом с ними, помахивая вожжами, шла возница, в которой он узнал свою сестру Гланю. С весны она работала в колхозе горючевозом, а сейчас возвращалась с ценным грузом из райцентровской нефтебазы домой. Алек-сандр Егорович быстро поднялся на ноги и спустился к шоссейке.
- Нама, ты, Леска? Как здесь оказался?
- Из гостей иду.
- Опять поскандалил. Мало тебе бойкота.
- Пошла ты со своим бойкотом. Я эту гниду размажу.
- Как бы тебя не размазали.
Со стороны села показалась другая повозка, председатель-ский тарантас, как определил по дробному стуку колес Алек-сандр Егорович. «Вот так случай, сейчас поквитаемся»,- решил он.
       Тарантас поравнялся с роспусками. Председатель не-довольно покосился на Александра Егоровича и остановил же-ребца.
- Отпустили?
- Как видишь.
- Посадят. Я сейчас заявление в милицию напишу.
- Слушай, давай мировую, вот моя рука.
Председатель как-то встрепенулся, приподнялся на облуч-ке и тоже протянул руку.
- Держи. Я не злопамятный.
Александр Егорович жестко сжал руку председателя и рва-нул на себя. Председатель вывалился из тарантаса на обочину дороги. Это и надо было Александру Егоровичу. Он одним махом вскочил на облучок, развернул лошадь и погнал её в сторону деревни.
- Догоняй!- Крикнул он сестре.
- Эх, Леска. Ты своей смертью не умрешь.
Чуть не плача, председатель поплелся в сторону райцен-тра, а Гланя тронула лошадь кнутовищем. Роспуски заскрипели вслед за тарантасом.
Над курганом по-прежнему кружил орел.